Дети (Кладовка (проза, не вошедшая в рубрики))

Когда взрослые хотят погрустить, они возвращаются в места, где прошло их детство.

Часть I.  Взрослые

Дом еще назывался дачей, был большой и стоял в лесу. Глухих заборов в дачном поселке не было, поэтому казалось, что все было общее, как на ладони – усадьбы, деревья, лесочки, бесчисленные гамаки с качелями, велосипеды, плетеные кресла и столы с чаем, дети и животные. Жили в основном только летом, а на зиму все сдавали или нанимали сторожей, чтобы дом был теплый и живой.
На даче всегда жили кошки, собаки, черепахи, ежи, птицы, а также дети и взрослые. Кошки всегда плодились, однако, никого не топили, все имели право на жизнь, и котята, обласканные и затисканные детьми, всегда самостоятельно исчезали в пространстве. Кошки тогда тоскливо мяукали и начинали заботливо переключать свой материнский инстинкт, ежедневно принося детям к завтраку мышей и кротов. Собаки породистые, купленные хозяевами за приличные деньги, постепенно скрещивались с приблудными и давали приплод, который тоже имел право на существование. Черепахи в конце лета обычно уползали и терялись в траве, зато их находили весной, в мае. Они, нарушая все законы своего вида, почему-то пробуждались и продолжали жить со всеми. Ежи прибегали вечерами, сопя носом, пить молоко и таскать хлеб, птицы дружили с белками, и все их кормили.
Жить было весело, так как людей было много, и никто друг на друга не обижался. Взрослые дружили с детьми. Детей часто баловали: им шили наряды и пели песни, наряжали новогодние елки, дарили подарки и долго и настойчиво лечили, если те болели. Но любовь распределялась не всегда равномерно, и порой детям приходилось самим догадываться, что взрослые их все-таки любят. Дети хорошо понимали, что взрослые часто очень устают после работы, и никак не могут решить свои личные проблемы, но, скорее всего, скоро вернутся домой и все будет хорошо - вот только закончат свои дела и займутся ими. Случалось, взрослые давали детям не то, что те ждали: редко обнимали и совсем не говорили о том, какие те красивые, умные и замечательные, поэтому потом детям приходилось справляться самим со своими комплексами и узнавать о себе много неожиданного от других людей.
Но все-таки, взрослые старались детей специально не травмировать, громко на них не кричать и не использовать обидные слова. В целом, дети были правы – взрослые, конечно же, их любили и даже пытались понять, как умели и как могли, поэтому потом детям было очень трудно в жизни: они думали, что так будет всегда.
Взрослые были свои и чужие. Против чужих никто из своих не возражал, а иногда даже бывали рады. Их всегда кормили и поили чаем с сушками, внимательно выслушивали и сочувствовали, ничего, однако, не принимая близко к сердцу, искренне пытались уговорить остаться ночевать, а иногда уточняли к кому они приехали и чьи они друзья. Свои взрослые были приличными интеллигентными людьми, старались жить по совести, не хранить обиды и не завидовать удачливости некоторых. Они сходились, расходились, ссорились и мирились, прощали друг друга, так как все равно все были вместе.
Одна из Старших, кареглазая, яркая, сумасбродная и тщеславная, одевавшаяся в зеленые костюмы и платья с широкими юбками, умела говорить на любую тему, любила внимательно выслушивать собеседника, а потом восклицать что-нибудь хвалебное, а иногда обидное, и, когда те обижались, она возмущалась, потом тут же мирилась и все забывала! Она всегда вся кипела: писала, строила, ходила, уверенно держа руки в больших накладных карманах, окружала себя умными людьми, была великой интриганкой, ссорила людей и сводила, за что нажила уйму врагов и друзей. Она была богатой, сорила деньгами, всем помогала и содержала и своих, и чужих, и вообще была хозяйкой и в доме, и в своей жизни.
Ее сестра - другая Старшая, но чуть моложе сумасбродной и тщеславной, сероглазая, умная и самодостаточная, ничего никогда не принимала близко к сердцу и редко кого в него допускала. Она не доверяла людям и все ставила под сомнение, красиво и самоуверенно смеялась, исторгая необыкновенную силу и житейскую практичность. У нее всегда был на все ответ, однако, этой информацией она редко с кем делилась. Иногда она со смехом садилась за рояль и с легкостью, присущей только талантливому человеку, играла польки, вальсы, высоко вскидывая широкую крепкую кисть и встряхивая русыми волосами. Из-за ее особой внутренней силы и самодостаточности с ней было трудно жить, не просто дружить, и всегда надо было держаться на чеку.
Обитатели дачного дома размещались по определенным комнатам, которые носили названия «северная», «южная», «темная», «красная» или «деревянная терраса», «железная терраса»… Названия были нужны, чтобы обозначить местонахождения каждого. Здесь жили сразу три поколения, а иногда и пересекалось четвертое.
А кроме детей и взрослых, в доме жили еще приведения, в целом не очень злобные, но часто дающие о себе знать, не причиняя никому никакого вреда. К ним привыкли и тоже любили - их присутствие было естественным.
Жизнь текла по размеренной схеме, которую никто не утверждал и не придумывал, но она существовала вне всякой зависимости, и ее все придерживались. Молодежь и среднее поколение утром уезжали на работу, чтобы вернуться к ужину. Старшие оставались с детьми, а совсем пожилые брались за книги или смотрели в окно. Подростки были предоставлены сами себе, но далеко не уходили, разве что в соседский дом. Утром все ждали вечера, чтобы собраться за ужином - за столом около дома или за другим, большим старинным и круглым, на Большой террасе, если шел дождь. Разговоры велись интересные, животрепещущие, в которых принять участие хотел каждый, поэтому часто все говорили одновременно, перебивая и споря, не дослушав. Но иногда случалось, что они все-таки слышали и понимали друг друга, тогда радостно смеялись и искренне друг друга любили. Та, которая была Глухая, но не была Старшей, понимала их лучше всех - читала по губам, но, утомившись следить за всеми, начинала петь фальцетным голосом, внезапно нарушая общую беседу. Тогда на нее все оглядывались, шикали и делали «страшные» глаза - беседа возобновлялась, а она замолкала и улыбалась.
Взрослые помоложе настаивали, чтобы дети ложились спать вовремя. Но дети ложились спать поздно, и их поддерживали самые Старшие, а они были мудрые и на мелочи не обращали внимания.
Того, который был тоже Старшим и сидел в кресле, часто забывали под большой сосной, куда его привозили отдохнуть после обеда. Он иногда звал остальных, особенно ту, которая была сильной и самодостаточной, чтобы его тоже подкатили к общему столу: издалека он ничего не слышал, да и собака - большой старый боксер - надоела ему до смерти. За ним посылали детей, и те с удовольствием катили его по кочкам и корням, по лесным дорожкам, что-то пели ему, и выбирали самый дальний путь к дому, через крапиву. Они совсем не знали, как появлялся он после работы на дорожке, высвеченной заходящим солнцем и ведущей от калитки к дому, в белой шляпе и светлом костюме, с портфелем и в очках в тонкой оправе, и шел домой, шурша гравием и убирая по хозяйски ветки. Тогда он мог ходить, работать, делать из коры и скорлупок удивительные игрушки, сажать розы, писать сценарии и создавать детские летние лагеря. Знали все это дети только понаслышке, как и то, что некогда вся Семья ждала белый рояль. Рояль плыл на «Queen Mary» и был куплен тем, кто теперь сидел в кресле, в далекой и страшной Америке. Говорили, что в каждую из трех ножек он спрятал золотые украшения с бриллиантами, и предназначался рояль в подарок той, которая была сильной и самодостаточной, но которая никому не доверяла. И вот плыл этот корабль, плыл… А потом они прочитали в газетах, что «Queen Mary» затонул, и вместе с кораблем затонула их общая мечта об иной жизни.
Иногда к ужину кто-нибудь задерживался - после работы, тогда другие нервничали и пытались звонить по всем возможным телефонам, сердились и, не найдя их в больницах, расстраивались. А самые Старшие смотрели на это без эмоций, не придавали происходящему особого значения, махали рукой, произносили краткое «А,..» и смотрели куда-то в даль.
Иногда взрослые ссорились, тогда говорили друг с другом громко, обидно, вскрикивали слова: «Бессмысленно!», хлопали дверями и уходили в ночь, думая, что это уже навсегда. Тогда та, которая была совсем старой и мудрой, ходила в черной длинной юбке, была совсем седая и на мир смотрела со вздохом, говорила тихо:
«Ну, зачем вы так… Ведь это неправильно», - и тогда они возвращались, застенчиво улыбались и пили чай.
Совсем поздно, а спать ложились поздно, все неожиданно притихали и начинали говорить в полголоса, курить и что-то вспоминать. Те, кто были моложе, расспрашивали и уточняли что-то у тех, кто был постарше, а те только улыбались, качали головами и вздыхали. Стрекотали кузнечики и сильно пах жасмин, собакам кидали печенье, шуршали ежи, от комаров жгли шишки, дети же украдкой поглядывали на окна - там наверху, в пустых комнатах, мелькали тени. Взрослые делали вид, что не видят того, что видят дети. Но все равно кто-то начинал прислушиваться и приглядываться, сравнивать с прошлым разом, и тогда всем казалось, даже той, которая никому не доверяла, что в доме что-то дышит, охает, двигает стулья, стучит по батарее, бегает мелкими детскими шажками и гремит по Железной террасе. Затем, Средняя и самая смелая обычно шла удостовериться, что все-таки это кошки, и тогда нечто темное и размытое с грустным вздохом серым туманом исчезало с задней стороны дома куда-то в ночной лес.
Потом все-таки все шли спать, оставались лишь самые Старшие: уносили в дом чашки, конфеты, бормотали что-то про Средних, надеясь только на самых Младших, оставляли свет при входе, закрывали на замки двери, успокаивали собак и кошек и слушали ночь.
…А потом наступало утро, суетное, росистое. Бутерброды на ходу, шиканье, шаги по железной винтовой лестнице со второго этажа, удаляющееся шуршание щебня под ногами, летнее утреннее солнце в окно, густой терпкий запах травы и мыльного корня, розовые флоксы, завтрак с булочками с маслом и яичницей с помидорами, запах сдобы, окрики старших и сердитые брови, добрые глаза, ленивый полдень, муравьи и жуки, раскачивающиеся качели и вода разбрызгивающей струей из шланга.


* * *

Когда взрослые хотят погрустить, они возвращаются туда, где прошло их детство, а так как детство, как впрочем, и вся жизнь, трех поколений прошло в этом доме, то неважно, что существует между ними временной разрыв, они все равно чем-то все похожи – все дети этой Семьи. И тогда из памяти вспышками возникают образы, вне зависимости, когда это было и с кем, до или после, главное что в одном доме, под одними деревьями, на тех же тропинках. Ушедшие смотрят на подрастающих, совершенно не зная их и не замечая сходства, а те лишь пробегают мимо, бросая на ушедших скользящий взгляд и вспоминая, что они уже видели эти лица на пожелтевших фотографиях. И тогда где-то в подсознании наступает ощущение неразрывности семейной нити, обусловленности и не случайности случайных движений.


Часть II.  Дети

* 1 *

Машина подъехала к воротам. Эмма вышла из нее, скрипнула калиткой и вошла в лес, в глубине которого, прячась среди листвы старых деревьев, виднелся знакомый дом. Она приехала в гости, туда, где когда-то жила в юности, и где ее всегда ждали. Прошло много времени, и она очень волновалась, что ничего не узнает, не вспомнит, да и вообще, что все перестроили, лес окультурили, посадили английский газон, поставили модную мебель для улицы, отгородились глухими заборами и расслабились. Она также не знала, кто живет теперь в этом доме, а потому на короткое «Приезжай» в телеграмме, долго смотрела, понимая, что ее зовут просто так, на чай с конфетами.
- Обе - дать! – прозвучал голос откуда-то из дома, настойчиво, но допускающий некоторое промедление.
Эмма оглянулась, ища к кому это относится, и в ту же минуту увидела, как две девочки сломя голову подкатили на велосипедах к калитке и на ходу перекинувшись:
- Пока…
- Пока, до вечера, - одна из них влетела на участок. Соскочив с велосипеда и пристроив его к дереву, девочка спокойным шагом пошла к дому. Это был нескладный мелкий подросток женского пола, с пакетом в руке, который всем своим видом демонстрировал, что никуда и не уходил, а шатается здесь по участку с самого утра.
- Привет, - обратилась к ней Эмма, в надежде завязать разговор и заявить о своем появлении. – А что это у тебя в пакете?
Девочка лишь слегка оглянулась, посмотрела сквозь нее куда-то в даль, как будто  никого не видела и, мотнув головой, стала быстро удаляться.
Оставленная без внимания, Эмма почувствовала некоторую обиду от такой невоспитанности. Однако неожиданно она все-таки услышала откуда-то из-за деревьев:
- Лопатка и совки. Мы закапывали клад, - прозвучал удаляющийся голос.
Эмма вздохнула - разговор был закончен сам собой - и сосредоточилась, в каком направлении ей идти.
- Обе-дать! – прозвучал тот же голос, но уже более настойчиво.
Решив, что будет несколько бестактно появляться к обеду без приглашения, Эмма подумала переждать обеденный час и появиться чуть позже, а пока поблуждать по лесу и саду. Разглядев впереди некую забавную постройку и какое-то там движение, она направилась по дорожке вглубь леса. Трава была не высокой, и идти было легко, ноги ступали между земляничными кустами, мать-и-мачехой и сиреневыми головками клевера, пахло свежестью и сухой травой. Неожиданно сзади раздалось какое-то необычное жужжание. Эмма обернулась и увидела двух маленьких детей, мальчика и девочку, направляющихся прямо на нее на аккумуляторном детском джипе. Перед джипом, попрыгивая и оглядываясь, бежала задыхающаяся трясогузка, рискующая попасть под колеса. Она упрямо не желала сдаваться. Тоненький прозрачный мальчик с хитрыми знающими глазами, которому на вид было года четыре, управлял машиной легко и отрешенно. Девочка лет  3х сидела рядом, с крепким и уверенным взглядом, решительно сжимая подмышкой двух рыжих котят. Подпрыгивая на кочках, дети не издавали ни единого звука, только вздрагивали бантики и рюшки. Наконец, взъерошенная трясогузка, признав поражение, взлетела в последнюю минуту. Парочка на большой скорости пронеслась в нескольких сантиметрах от Эммы, а затем зигзагами ловко запетляла дальше между деревьев. Эмма решила для себя, что это очень самостоятельные и красивые дети, однако, достаточно самоуверенные и вредные, так как явно хотели ее напугать. Ей бы очень хотелось приостановить их и рассмотреть поближе, узнать хотя бы, чьи они, и где их родители. Но дети уже давно умчались, как будто их и не было.
Эмма  продолжила свой путь вглубь леса, пока не подошла к большому шалашу, построенному из веток и палок и покрытому сверху сухими листьями. В шалаше кто-то копошился, и не один. Поскольку ей уже давно хотелось вступить в беседу с обитателями дома, то она с радостью направилась к постройке, чтобы хоть с кем-нибудь познакомиться и навести предварительные справки о здешнем месте. Вскоре, из шалаша вылезло маленькое чудное создание с разукрашенным краской лицом и с пером в золотистых локонах.
- Как тебя зовут, детка? – ласково обратилась к ней Эмма.
- Белый Волос, - прошептала крошка и захлопала глазами, прекрасно зная, что маленьким детям нельзя разговаривать с посторонними.
- Ты здесь одна или с друзьями? – Эмма присела на корточки перед Белым Волосом.
- Здесь еще моя лошадь, - девочка указала на большого старого боксера, совсем не подозревающего о том, что является индейской лошадью, и потому мирно дремавшего не далеко от шалаша. Тем не менее, в шалаше был кто-то еще и явно следил за разговором. Эмме стало тревожно, но она решила продолжить разговор:
- А почему ты не идешь обедать? По-моему, всех зовут.
- Нас не зовут, мы там не живем, - ответил голос из шалаша.
- А где же вы живете? – удивилась Эмма.
- Здесь. А с теми мы враждуем, - снова пояснил голос.
- А понятно, - Эмма включилась в игру и вытянула шею, чтобы разглядеть того, кто был в шалаше. – Значит вы индейцы. А кто же живет в доме?
- Бледнолицые - это мама и бабушка, - прошептала златокудрая крошка и вздохнула. Было очевидно, что ей давно хотелось закурить трубку мира с бледнолицыми родственниками и стащить со стола сушки с конфетами, но кто-то в шалаше ей мешал.
- Обе-дать, - снова прозвучал настойчиво голос из дома.
Эмма встала, отряхнула юбку от мелких еловых иголок и оглянулась, размышляя о том, что если все-таки отвести малышку в дом, хотя бы на обед. Однако рядом с ней неожиданно оказалась высокая тонкая девушка с бледным лицом и большими глазами. Было также очевидно, что это не она пряталась в шалаше. Девушка была необыкновенно красива, но ее мраморной красоты веяло холодом.
- Не желаете ли билет? – спросила девушка.
Эмма оглянулась по сторонам в поисках того, к кому это могло бы быть адресовано, но поняла, что обращаются к ней. Подумав, она ответила:
- Да, пожалуй. Сколько стоит?
- 10 копеек, - ответила девушка без всяких эмоций и протянула тонкой музыкальной рукой голубой узкий листок
- А куда я могу с ним пройти? – поинтересовалась Эмма, разглядывая узкую бумажную полоску без опознавательных знаков.
- Куда угодно. Сегодня спектакль.
- Да! Как это интересно, - Эмма была искренне обрадована побывать хоть в каком-то местном обществе и уточнила: – А во сколько?
- Вечером, когда все соберутся, - ответила девушка и повернулась, чтобы уйти к дому.
- А что за представление? Кто будет исполнять? – Не унималась Эмма, догоняя девушку.
- Пьеса написана давно, роли распределены, есть декорации, костюмы, исполнители, штора повешена между двух деревьев, но все время падает. Стулья уже тоже поставлены. Участвуют дети, для взрослых буфет с ситро, конфетами и печеньем. Сестра будет спать, она еще маленькая, - девушка остановилась, покачала головой и сказала: - Не ходите за мной, Вам  совсем в другую сторону, – и добавила: - Вам туда.
Эмма послушно направилась в указанном направлении, и, обогнув дом у Стеклянной террасы, оказалась на небольшой поляне, окруженной осинами и молодой порослью рябин.

* 2 *

На поляне в два ряда были выставлены разнородные стулья, кресла, скамейки и табуретки, образуя импровизированный зрительный зал. Между двумя деревьями, на чуть провисшей веревке висела ярко синяя штора, сдвинутая в одну сторону и открывающая сцену, где вероятно и должен был состояться вечерний спектакль. Было тихо и пустынно. Над сценой кружили желтые бабочки-лимонницы.
Эмма пригляделась, надеясь рассмотреть декорации, но ничего не увидела, кроме большой коробки с нарядами, старыми соломенными шляпами, пестрыми юбками и детскими игрушками из папье-маше. Однако, заглянув за штору, она обнаружила большое зеркало, рядом с которым стоял мальчик лет двенадцати и отрабатывал балетные па. Она решила ему не мешать и присела на один из плетеных стульев. Мальчик был полностью сосредоточен на себе и не замечал Эмму, повторяя одни и те же движения.
- Здравствуй, - прозвучал тоненький голосок.
Эмма повернула голову и встретилась взглядом с маленькой девочкой, которая примостилась рядом в большом кресле, таком большом, что девочка в нем почти терялась. Взгляд ее был пытливый и внимательный, в руках она держала сломанную куклу, а на ремешке через плечо висел старинный фотоаппарат.
«Сколько здесь девочек, бабье царство», - подумала Эмма и улыбнулась. – Ты кто?
Девочка быстро взяла фотоаппарат и сделала снимок, а потом сказала:
- А у меня будет твой портрет, - девочка была худенькая, с тонкими волосиками, из которых наверху была сделана косичка, затянутая в петельку мятым бантиком. На ней было клетчатое платье и чулки на резинках. – Я здесь живу.
- А кто этот мальчик? – Эмма кивнула в сторону сцены. – Он выступает сегодня?
- Мне нравится, что ты задаешь много вопросов, значит, тебе интересно. И значит, меня кто-то, наконец, выслушает. Я никак не успеваю всем все объяснить – все куда-то все-время торопятся. А тебе я все смогу рассказать подробно.
Эмма с удовольствием приготовилась слушать.
- Вам  она нравится? - девочка начала играть со сломанной куклой. – Эту куклу мне купила мама, а я упала и разбила ее, - объясняла она грустно, - теперь у нее расколота голова и все время выскакивают глаза.
Эмма сочувственно улыбнулась:
- А как зовут твою куклу?
- Эмма, - ответила девочка и бросила хитрый взгляд на свою собеседницу.
От неожиданности Эмма растерялась и, посмотрев на разбитую игрушку, слегка поежилась. Возникла пауза.
- Здесь всех кукол зовут Эммами. Но не все они разбиваются, как моя, - пояснила девочка и добавила: - Ты можешь ее починить?
Эмма решительно покачала головой:
- Мне кажется, тут нужен мастер, чтобы все склеить.
- А мне кажется, не так. Мне кажется, что если бы я была на твоем месте, я бы легко могла ее починить. Вот. - Неожиданно девочка с мятым бантиком подалась вперед и радостно сказала: - Смотри, дети едут. Я за них всегда переживаю.
В это время на поляну вновь выкатил джип и резко затормозил около них. В нем красовалась все та же парочка: тоненький мальчик и крепкая девочка, с серьезными лицами, на которых теперь отражалось крайнее любопытство. Мальчик быстро выскочил из джипа и подошел к девочке с мятым бантиком.
- Я тебя знаю, - он резко взял у нее разбитую куклу, кинул в машину, вскочил обратно, и через секунду они уже умчались куда-то в осины и рябины, не обращая ни малейшего внимания ни на какие лесные препятствия, да и, вообще, ни на какие другие.
- Он все чинит. Он умеет. Только не любит пуговицы, - пояснила девочка с мятым бантиком. – Мне, кажется, эти дети чем-то на меня похожи, – продолжала она. – На самом деле, это не удивительно. А там, - она кивнула на танцующего мальчика и заболтала ногами, - мой брат. Он учится в балетной школе при самом знаменитом театре. Вот.
- Он очень хорошо танцует, он станет, наверное, известным танцором, - Эмма пыталась уследить за родственной линией, хотя чувствовала, что это ей слабо удается.
- Нет, - протянула девочка. – Он погиб на войне, когда ему исполнилось восемнадцать, и я его вообще не знаю, только это, - и она достала из кармашка пожелтевшую фотографию восемнадцатилетнего юноши с грустными глазами.
Эмма внимательно посмотрела на фотографию и вспомнила, что уже видела ее в этом доме, давно-давно, когда еще жила здесь ребенком. Фотография висела на стене, в металлической рамочке, рядом со старым сервантом.
- Пойдем к бабушке, - девочка выбралась из кресла и потянула ее за руку.
Недалеко в кресле сидела старая женщина, та, которая ходила в черной юбке, и смотрела на мир со вздохом. Она задумчиво разглаживала на коленях мятый листок бумаги.
- Она читает письмо от моего брата. Я знаю, что там написано. Там написано: «Милая моя бабушка, ничего не бойся, я тебя защищу, а когда я вернусь, мы будем пить час с твоими сушками». Вот что там написано, и она все время это читает и очень ждет его. Только все получится по-другому, – девочка улыбнулась, подпрыгнула на одной ноги и побежала к дому. – А Вам дали билет?
Эмма хотела ответить, но отвечать уже было некому, так как девочка с бантиком скрылась среди деревьев.
«Как здесь все чудно, одни дети, все перепутано и безвременно», - она почувствовала, что время где-то нарушило свое движение, смешав прошлое и настоящее.
Недалеко от дома Эмма разглядела группку людей, которые обедали за столом на улице, и решила, наконец, подойти к столу, объявиться и присоединиться к ним. Она окончательно запуталась в детях и происходящих здесь событиях, не говоря о том, что не отказалась бы и от чашки чая с конфетами.

* 3 *

За столом сидели три женщины и четыре ребенка. Детей кормили с ложки. Одни как галчата открывали рты, другие отворачивались, их завлекали разговорами. Среди детей Эмма узнала парочку на джипе, белокурого ангелочка с боевой индейской раскраской и новую глазастую удивленную девочку, послушно открывающую рот навстречу ложке с супом. Суп выдавался из одной большой супницы, стоящей посередине стола, всем детям по очереди крупной и уверенной женщиной, той, которая никому не доверяла. Она была одета в большой передник поверх цветастого платья. Другая женщина, та, которая ходила в зеленых костюмах и была сумасбродной и тщеславной, быстро печатала на пишущей машинке. Периодически она поднимала глаза поверх очков и говорила быстро молодым голосом, деловито обращаясь к детям и остальным взрослым:
- А ребенка нашли в дупле, вытащили и решили отнести в дом, чтобы он жил вместе со всеми нами.
- Ешь, - ложка набирала новую порцию.
- А потом, все шли по дорожке и пели веселую песню, - продолжала та, которая ходила в зеленых костюмах. – А впереди всех шел большой лев…
- А за ним шла жена льва,..- сказал кто-то из детей.
- А потом шла мама в большой красивой шляпе с цветами, - мечтательно заметила та, которая ходила в зеленых костюмах, и вздохнула.
- Нет, - категорически прервала ее глазастая девочка. – Мама была без шляпы. Шляпа на нее не налезает, потому что у нее от меня голова распухла.
- Над ними кружили птицы и бабочки порхали в ярком свете,.. - стучали молоточки печатной машинки.
- Ты же сказала, что была ночь! - снова возразила глазастая удивленная девочка и недовольно отвернулась от ложки.
- Ешь, - строго сказала та, которая никому не доверяла, и с укором посмотрела в сторону той, которая ходила в зеленых костюмах и допустила такой промах.
- Порхали в ярком свете луны, - быстро продолжила та.
- А бабочки ночью не порхают, а спят в цветах, как в домиках, - не унималась настойчивая глазастая девочка. – Ты так сама говорила вчера, я помню.
- А это были ночные бабочки, - снова нашлась та, которая рассказывала сказки.
- Есть такие ночные бабочки, мотыльки называются,.. - вступил тоненький мальчик из джипа, который не любил пуговиц, но не договорил, так как ложка супа заполнила рот.
Та, которая рассказывала сказки, с благодарностью посмотрела на него и продолжила:
- И все шли по дорожке домой и весело пели,.. - стучала в такт ее словам печатная машинка.
- О-ля-ля, о-ля-ля, - заголосили все дети с полными ртами, так как по всей вероятности историю эту слушали уже не первый раз.
- А потом дети принесли морковку и вставили снеговику нос, - неожиданно вступила третья женщина, которая была помоложе первых двух и была глухая. Ей тоже хотелось участвовать и что-нибудь рассказать, т.к. она много читала и много знала и была одинока. Однако ее история была другая, про снеговика и морковку, поэтому все повернулись и укоризненно посмотрели на нее, а самая маленькая девочка, та, которая каталась на джипе с котятами, протянула:
- Не-ет, это про друго-ое, это про зи-иму,… - и бросила хлебную корочку назойливой трясогузке, разгуливавшей вокруг стола.
И тогда та, которая была глухая, поняла, что вступила не к месту, замолчала и улыбнулась, незаметно стащив у тоненького мальчика баранку. Мальчик  решительно снял нагрудник, давая понять, что его трапеза завершена, и спросил, обращаясь в никуда:
- А там что? – все посмотрели на него, а затем туда, куда он смотрел.
Прозрачный мальчик, который не любил пуговиц, смотрел на синее небо, где не было никаких облаков. Та, которая ходила в зеленых костюмах, прекратила печатать и молча взглянула наверх поверх очков. Затем, пожав плечами и ничего не ответив, она вновь принялась за работу. Та, которая была глухая, хотела высказать свое предположение, так как много читала и имела свое мнение, но ее перебила та, которая никому не доверяла, словами:
- А,…все это ерунда. Ничего там нет, что бы ни говорили, - затем отрезала кусок колбасы и сунула рыжему котенку, которого самая маленькая девочка по-прежнему крепко держала под мышкой, как градусник.
- Небо, - равнодушно сказал белокурый ангелочек с боевой раскраской, заглотив последнюю ложку.
- А дальше? - продолжал мальчик и сощурил хитрые глаза.
- Еще небо, - сказала глазастая девочка абсолютно в этом уверенная и посмотрела наверх еще раз.
- А дальше? – настаивал мальчик.
- Космос, - гордо сказал ангелочек с боевой раскраской, никуда не посмотрев, а положив еще одну баранку в солидное строение, отдаленно напоминающее забор, который они с глазастой девочкой успели за время своей трапезы построить на столе между своими тарелками.
- А дальше? – не унимался тоненький мальчик и встал ногами на лавке.
Все тут же стали усаживать его обратно, стыдить, и приводить примеры, поскольку стоять ногами там, где сидят, считалось неприличным. Воспользовшись замешательством, та, которая была глухая, успела вставить:
- А дальше звезды, солнца, галактики, я знаю, я читала…
- А дальше? – мальчик почти чуть не плакал.
Та, которая ходила в зеленых костюмах, прекратила печатать, сняла очки, внимательно посмотрела на мальчика и спросила молодым голосом:
- А знаешь, что дальше? – и, помолчав, уверенно договорила: - Бог.
Мальчик замолчал, словно удовлетворился ответом, но затем тихо прошептал:
- Ну, а дальше, дальше что?
Все устало молчали. Супница была пуста, печатная машинка молчала, а над столом жужжала муха. Тогда та, которая никому не доверяла, прищурив глаза и внимательно посмотрев мальчику в глаза, сказала:
- А ты сам скажи, что дальше.
Все повернули головы в его сторону. Мальчик встал, взял свою спутницу с котятами за руку, усадил в джип, временно припаркованный у обеденного стола, забрался в него сам, и, уже заурчав мотором, громко крикнул, куда-то высоко в небо, всей собравшейся компании:
- А дальше – забор! – И машина вновь исчезла между деревьями.

Вся компания вернулась к своим делам, ничуть не потревоженная стремительным удалением детей. Та, которая ходила в зеленых костюмах, продолжила печатать на машинке, одновременно зажимая телефонную трубку плечом, и ведя с кем-то эмоциональную беседу, восторгаясь и возмущаясь. Та, которая была глухая, запела высоким голоском, рассматривая поддельные украшения на тонких голубоватых пальцах несостарившихся рук. А та, которая никому не доверяла, начала пить чай с баранками и смотреть куда-то в даль сквозь елки, сосны и кустарники… Глазастая девочка и ангелочек в боевой раскраске поняли, что уже не нужны как объекты кормления, поэтому сползли со стульев и исчезли в доме.
Эмма решила воспользоваться моментом, подойти к столу, наконец, объявив о своем приезде, и пообщаться с дачными жителями пока нет детей. Она улыбнулась, сделала несколько шагов вперед, но никаких приветствий сказать не успела, так как в это время чей-то звонкий детский голосок закричал: «Пожар! Пожар!» и все засуетились и забегали, не обращая на Эмму ни малейшего внимания.
Та, которая ходила в зеленых костюмах, тут же начала звонить в пожарную службу, представляться уверенным голосом  и вызывать все возможные машины, всех пожарных и их руководство. Та, которая была глухая, почему-то обрадовалась, заинтересовалась и стала немедленно писать письмо дальним родственникам о происходящем неприятном событии. Та же, которая никому не доверяла, быстро сбегала в дом, набрала воду в дуршлаг и выбежала в направлении пожара, однако вернулась затем обратно, чтобы набрать воду снова.

* 4 *

Эмма повернулась в сторону голубого дымка в лесу, недалеко от пин-понговского стола и побежала туда, понимая, что быстрее всех доберется к источнику дыма и выяснит в чем дело.
Она оказалась у небольшого костра из еловых шишек и веток, рядом с которым стоял высокий худой сероглазый мальчик с рубашке и шортах. Он жег бумаги. Эмма подошла  к нему и поздоровалась. Мальчик приветливо улыбнулся в ответ, продолжая кидать в костер пачки исписанных листков. Она взяла один из них и увидела формулы, много формул. Они покрывали бумажные листы как иероглифы, совершенно ей неведомые.
- Что это? – спросила Эмма, отметив про себя, что надо было бы сначала поздороваться.
- Мои расчеты, - улыбнулся мальчик и добавил как-то вскользь: - Я - математик.
- «Я - математик» Роберт Виннер, - Эмма вспомнила корешок одной из отцовских книг по физике и математике, которые стояли на полке его книжного шкафа в большой комнате.
Мальчик с интересом посмотрел на нее и проговорил:
- Да-да, совершенно верно, но мне, кажется, это было несколько позже.
- Позже чего?
Мальчик не ответил и разговор прервался. Эмма подняла крышку от обувной коробки, на которую случайно наступила. На внутренней ее стороне она разглядела мальчишечий рисунок карандашом. Потом она оглянулась и с удивлением обнаружила большое количество других похожих рисунков, разбросанных повсюду, на клочках бумаги, на целых листках, на картонках. Везде были танки, пушки, солдаты и взрывы.
- Что это? – удивилась Эмма их множественности.
- Война, - сказал мальчик и вздохнул. – А это мой брат. Он остался там, - добавил он и вытащил фотографию, которую Эмма уже видела у девочки с мятым бантиком, фотографию восемнадцатилетнего юноши с грустными глазами.
- Нет, - Эмма решила успокоить сероглазого мальчика, замотала головой и спешно заговорила: – Твой брат там, на сцене, репетирует перед спектаклем, он танцует. Я его видела, ты ошибся. Я точно его видела!
Мальчик задумчиво посмотрел на нее, потом вернулся к своему занятию, подбросив еще несколько рисунков в костер, а затем сказал:
- Вы и меня видите…
Эмма пожала плечами и огляделась в поисках места, куда бы сесть. Она примостилась на лавочке около пин-понговского стола и увидела на зеленой траве стихи на тетрадных страницах.
- Это тоже твое?
Мальчик оживился:
- Давайте вместе сочинять, прямо сейчас. Я начинаю, Вы продолжаете.
Эмма с сомнением подумала о своих поэтических способностях, однако, решила согласиться, поскольку ей показалось это забавным. Она кивнула головой и приготовилась.
Мальчик обрадовался и начал:

А потом, забыв про утомленье,
Застучал по крыше летний дождь,
И пропало наше отчужденье…

Он остановился и выжидательно посмотрел на Эмму. Она растерялась, так как не очень могла сразу сориентироваться, что же там произошло до того, как застучал летний дождь, однако слова выскочили сами:
Улетело в поле, не найдешь.

Мальчик одобрительно кивнул головой и продолжил:

И взглянув в усталые глаза друг другу,
Поняли – забыли мы давно
Прелесть встречи равную испугу,..

Выпить захотелось нам вино, - проговорила Эмма последнюю строчку, громко и уверенно.
- Правильнее, конечно, сказать «вина», - поправил мальчик, но тут же добавил. – Но тогда не будет рифмоваться. Ничего, и так неплохо. Это будет поэтическая особенность. Продолжим.
И он продолжил:

Положила руки мне на плечи
Выдохнула тихое «Прости»,
Догорали звезды, словно свечи,..

Эмма на секунду задумалась, потом радостно воскликнула:
До утра нам пели соловьи.

Они смеялись, крайне довольные выдумке, подбрасывали бумажные листки в костер, которые тут же превращались в голубой дым и исчезали где-то высоко в небе. Над ними шумел лес и светило солнце.
- А вот еще,  - сказал мальчик и прочитал:
Вот я весь. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далёком отголоске
То, что будет на моём веку.
Это шум вдали идущих действий.
Я играю в них во всех пяти.
Я один. Всё тонет в фарисействе.
Жизнь прожить – не поле перейти.
- И это тоже ты? – удивилась Эмма.
- Нет, что Вы, - засмеялся мальчик. – Это уже известный, великий поэт нашего века. Вы разве не читали?
Эмма не была уверена в своих познаниях, поэтому решила чуть-чуть отвлечься от поэзии и спросила:
- Зачем ты все это сжигаешь?
- Чтобы им было меньше забот. Это никому не нужно.
Эмма вдруг подумала, что он, наверное, прав. Ей не было от этого странно, и она даже еще рьянее начала помогать ему, но все-таки почему-то было грустно, и она незаметно сунула несколько листков в карман.
- Смотри, смотри, я их знаю, какой же он стал беспомощный! – воскликнул мальчик, и Эмма повернула голову в сторону лесной дорожки, уходящей от дома вглубь леса.

* 5 *

По дорожке шла та самая девочка-подросток, с которой Эмма столкнулась в самом начале у калитки. На этот раз она была без велосипеда и без пакета с совками для откапывания кладов. Впереди она толкала кресло на больших колесах, в котором сидел пожилой человек в вязанной черной кофте, широких синих штанах, в тапочках и в серой шапочке-колпачке. Старик что-то методично объяснял ей, пытаясь крутить недвигающейся шеей, а девочка-подросток громко пела, вертя головой по сторонам.
Пела она обо всем, что приходило ей в голову -  о птицах, о цветах, о собаках и кошках. Выглядела она вполне счастливой и удовлетворенной. Потом в своей песне девочка стала обращаться к кому-то на «ты» и начала петь о любви. Но о любви она ничего не знала, поэтому со своих песен перешла на чужие и сначала попробовала высоко взять «…я вижу мачту корабля, и ты на палубе…», но голос сорвался, и она перешла на «со мною вот, что происходит, совсем не та ко мне приходит…». Однако, уверенности в том, кто именно должен к ней прийти, у нее не было, поэтому она вскоре снова вернулась к началу и запела про ежей. Старик был недоволен ситуацией, поскольку явно утомился от ее музыкального исполнения и хотел обедать.
Девочка-подросток, наконец, опустила голову и поняла, что ее спутник что-то говорил ей. Она остановилась, села напротив него на корточки и внимательно посмотрела ему в глаза.
- Мне так скучно, я чувствую себя такой одинокой, - вздохнула она и погладила его по большой узловатой руке.
Недовольство в глазах старика уступило место заботливому взгляду, глаза наполнились слезами, и он ласково сказал:
- Это пройдет, милая, ведь ты очень юная. А в твоем возрасте все девочки кажутся себе особенными и неповторимыми. Но взрослые обычно этого не видят, так как им надо работать и выяснять отношения. Вот ты и решила, что ты одинока. Но ты пока не одинока, тебе это не ведомо, ты это поймешь значительно позже, потом. Это еще только все будет.
Девочка-подросток мало что поняла из того, что сказал старик. Ей вообще казалось, что взрослые слишком заняты скучными бытовыми проблемами и поэтому все упрощают, судят обо всем крайне поверхностно, и совсем не видят сути и первопричин. Она встала и, неожиданно сделав реверанс, воскликнула:
- Вот твой билет, ты идешь на концерт, - и протянула ему ореховый лист. - Концерт начинается! Выступаю я!
Не обратив внимания на протесты старика, на его отчаянное мотание головой и хрипатое возмущение, она начала танцевать вокруг кресла, аккомпанируя себе тонким срывающимся голоском, сбивающимся от перехвата дыхания.
Она выделывала какие-то замысловатые и нескладные па ногами, поднимала высоко над головой руки, замирала на паузу и пускалась в обратную сторону. Танцующая девочка меняла ритмы и настроения: яростная цыганская пляска с попыткой нескладно дергать плечами и сверкать глазами сменялась строгим испанским фламенко, тогда глаза ее становились темными и сосредоточенными, а брови нахмуренными. Потом она резко переходила в «Лебединое озеро», и ее лебедь трагически умирал на зеленой траве у ног старика, и глаза ее тогда становились голубыми и печальными. Потом она вновь вскакивала и делала ласточки и скрещивала ноги, а периодически, она резко разворачивала кресло то вправо, то влево, явно ощущая отчаянную нехватку равноценного ей партнера и пытаясь тем самым привлечь старика  хотя бы к пассивному участию в ее танце. Он охал, ахал, что-то беспомощно вскрикивал, пытался ругаться и звать на помощь ту, которая никому не доверяла, чтобы она скорее пришла и избавила его от этого навязчивого танцующего подростка.
«Убери ее! Убери ее!» – кричал он, но его никто не слышал, и тогда он беззвучно и устало смеялся, сотрясаясь всем телом и кашляя.
Танцующая девочка подпрыгивала на колени к старику, заглядывала в его водянистые глаза, обнимала за шею, целовала в щетинистую щеку, на секунду застывала, потом вскакивала и снова кружила вокруг него по лесу. Ей так хотелось танцевать, и хотелось петь, но никого не было, перед кем она могла бы выступать день и ночь, а был один старик в кресле, которого можно было увезти по дорожке от дома в лес, потому что той, которая никому не доверяла, было все все равно. Кроме того, она была очень занята всеми детьми.
Наконец, девочка остановилась. Старик тихо сидел и смотрел сквозь нее, наверное, вспоминая свое детство или юность, или вообще ничего не вспоминая – просто спал с открытыми глазами.
Девочка тяжело дышала, а на лице застыла томная маска Исидоры Дункан. Потом она снова ожила и посмотрела на старика.
- Концерт окончен, – сказала она, забрала обратно ореховый лист, который в качестве билета старик послушно держал в руке, и выбросила в траву. – Выброси его. Он тебе уже не нужен, - а потом крепко обняла его за шею и зашептала в ухо: - Не сердись на меня, ты - единственный мой зритель! Ты сделаешь мне куколку из веточек?
Старик неловко прижал девочку к себе:
- Сделаю, милая, сделаю, только отвези меня домой!
Танцующая девочка вздохнула, резко развернула кресло и быстро побежала, толкая его перед собой,  по дорожке в сторону дома, не придавая значение тому, что кресло, да и старик вместе с ним, подпрыгивают и сотрясаются на кочках, ямах и корнях, толстыми жгутами вылезающими из-под  земли. Старик все терпеливо сносил, так как знал, что еще чуть-чуть и он уже будет дома, будет есть горячий суп со сметаной, помидоры с луком и черным перцем, будет гонять палкой старого боксера, и та, которая никому не доверяла, сильная и самодостаточная, наконец, увидит и услышит его.

Эмма в недоумении смотрела им вслед, но они так и не заметили ее, наблюдающую за ними из-за деревьев. Немного поразмыслив и решив, что в лесу она уже все изведала, Эмма приняла решение зайти в дом и побродить по старым и хорошо знакомым комнатам, хотя бы чуть-чуть, теша себя надеждой, что все-таки ее заметят и пригласят к столу.

* 6 *

В доме было сумрачно и тихо, где-то шумела вода. Эмма заглянула в Красную комнату, но там никого не было, только развивалась белая занавеска, задевая о большой букет ромашек в керамической вазе.
В центре комнаты на полу валялось маленькое существо, похожее на крота или мышь, не подающее признаков жизни. Эмма осторожно подошла к окну, чтобы поправить занавеску, но тут обратила внимание на ящик, кем-то выдвинутый из стола и так оставленный. Она понимала, что не очень хорошо заглядывать в чужую жизнь, однако, к ящику все-таки подошла.
Ничего интересного там не оказалось. Там не было ни стихов, ни писем, ни засушенных цветов, ни даже фотографий. Там были всего лишь денежные купюры, затолкнутые туда вперемешку с заколками, ленточками, карандашами и телефонными книжками.
Крайне разочарованная, Эмма направилась к железной винтовой лестнице, ведущей на второй этаж, но на минуту задержалась и заглянула в ванную -  шум воды шел именно оттуда.
За шторой под душем стоял незнакомый ей мальчик с модной, но уже намокшей стрижкой. Струи воды брызгами отлетали в разные стороны, скатываясь по смуглой спине, и он отчаянно топал пяткой по дну ванны, чтобы брызг было еще больше. Эмма кашлянула, пытаясь обозначить свое присутствие и узнать, где взрослые, и мальчик тут же обернулся. Он был в черных солнечных очках и, глаз не было видно:
- Закройте дверь, - резко сказал он и отвернулся. – И кротика моего не трогайте, - добавил он строго. - Это кошка мне принесла, ей же надо о ком-то заботится.
Осознав бестактность своего поступка, Эмма почувствовала себя крайне неловко и поспешила послушно прикрыть дверь. Ощущая необыкновенное чувство сопричастности ко всему, что происходит в доме, она поднялась на второй этаж,
Она вошла в Северную комнату, некогда известную своим огромным платяным шкафом, который стоял в правом углу и служил отнюдь не шкафом, а ванной комнатой, что всегда приводило в изумление чужих, которые, открыв дверцу, обнаруживали внутри не полки с одеждой, а голубой унитаз и раковину с круглым зеркалом и розовым мылом на полочке.
Эмма подошла к окну. Оттуда был виден лес, шалаш, костер, импровизированная сцена, но все было пусто и напоминало плоские картонные декорации, ярко разукрашенные широкой кистью.
Дом, тем временем, начинал оживать, и везде чувствовалось присутствие: голоса и смех, быстрые шаги по железной лестнице, хлопанье дверей, звон крышек на кухне. Эмма обернулась и обнаружила в углу комнаты две фигуры, склоненные над ломберным столом и чем-то увлеченно занятые.
«Как же я их не заметила, не удобно получилось, даже не поздоровалась».
В комнате было сумрачно, Эмма подошла к столу и включила настольную лампу.
- Вам же ничего не видно, - она попыталась проявить заботу, но на нее не обратили ни малейшего внимания.
У стола в большом резном зеленом кресле сидела та, которая была глухая, - в пестром халате и кокетливой замшевой шляпке-чалме на голове. Она что-то весело диктовала по слогам мальчику - тот уже вылезь из душа, надел широкие штаны с карманами на коленях и безразмерную толстовку. Забыв всю свою серьезность, он послушно писал под диктовку прямо на столе шариковой ручкой. Парочка была очень увлечена своим занятием. Они хихикали и шушукались, отпихивая друг друга от стола локтями и щипаясь, очевидно догадываясь, что делают что-то не очень позволительное.
- Пиши аккуратно, - хихикнула та, что была в шапочке-чалме.
- Стараюсь, - заговорчески шепнул ей в ответ мальчик и, от усердия поджав губы, добавил: - Не буквы у меня, а мутанты какие-то.
Эмма с любопытством заглянула через плечо мальчика, чтобы разглядеть, что же они там хотели оставить потомкам и с изумлением прочитала на крышке стола надпись: «жопка». А еще, там стояло имя той, которая была глухая, - нацарапанное слово, по-видимому, относилось именно к ней! Эмма тревожно посмотрела на даму в чалме, но обнаружила, что та ничего не имела против - наоборот, она была всем довольна. Эмма успокоилась и решила направиться в Южную комнату.
Но не успела она выйти в коридор, как дверь Южной комнаты распахнулась, осветив  все помещение солнечным светом и наполнив горячим воздухом. Из яркой ниши вылетела стайка детей с криком, смехом и восклицаниями. Дети вереницей промчались вокруг Железной лестницы, отпихивая и толкая друг друга. Затем они кубарем, грохоча и топая, начали скатываться вниз на первый этаж.
Первой бежала танцующая девочка-подросток, продолжая что-то весело напевать себе под нос про ежей;  ее пытался догнать и ухватить за короткую юбку сероглазый мальчик в белой рубашке и шортах, из карманов которых торчали обрывки рисунков и стихов. За ними, охая и ахая,  гремя ведром и задевая всех удочками, бежала упитанная девчушка в желтом платье с заспанными припухшими глазами. За ней, причитая и сердясь, торопилась девочка с мятым бантиком, которая в одной руке держала свой фотоаппарат, а в другой учебник по математике, пытаясь быстро и отчаянно объяснить какую-то задачу убегающей от нее девчушке с удочками. Следом за ними торопились с лаем две разновеликих собаки  - одна очевидная дворняга, другая же – карликовый пудель, за ними кувыркались котята, и всю суетливо несущуюся группу замыкала большая черепаха, сильно отставая, но стараясь изо всех сил. Под потолком же кружили ласточки и летали бабочки-капустницы…
В Южной комнате осталась лишь одна глазастая девочка - она укладывалась спать после обеда. Девочка упрямо старалась расправить свое голубое одеяло так аккуратно, чтобы на нем не было ни одной складочки. Эмма улыбнулась настойчивости девочки и обрадовалась, что хоть кому-то может оказаться полезной. Она ровно натянула одеяло со всех сторон.
- Ты не можешь еще поставить рядом мои тапочки, а то они их сбили, - попросила глазастая девочка и вздохнула.
- Ну, конечно, - Эмма вытащила один тапок из-под кровати, а другой подобрала на середине комнаты.
- Спасибо, - сказала глазастая девочка, зевнула, закрыла глаза и уснула, и увидела сон о том, что она уже большая и красивая, умная и богатая, и вовсе уже не переживает из-за разбросанных тапочек и неаккуратно постеленного одеяла, а живет жизнь сама и так, как ей хочется, и так, как о том пишут в сказках.
Эмма тихонько, чтобы не разбудить ее, повернулась и собралась уже присоединиться к шумной компании, как, неожиданно, ей преградил дорогу мальчик в черных очках. Он видимо закончил свое «настольное» письмо на столе и опять настроился решительно.
- Пароль, - строго потребовал мальчик.
Эмма оглянулась в надежде на подсказку, однако, девочка спокойно спала, и подсказки ждать было неоткуда. Эмма растерянно уточнила:
- Какой пароль?
- Обыкновенный, - холодно ответил мальчик. –  Для входа.
Эмма покачала головой:
- У меня есть только билет, - и протянула ему голубую полоску бумаги.
Мальчик был явно разочарован и огорчен, но билет взял, повертел в руках и сунул в карман:
- Ну, а коды ты знаешь какие-нибудь?
Эмма вновь покачала головой, ощущая свою полную никчемность – ни пароля, ни кодов она не знала. Мальчик тоскливо вздохнул и уже без всякой надежды снова спросил:
- А Экстремалов ты не встречала?
- Кого? – Эмма не знала, как точно выглядят экстремалы, мохнатые они или гладкие, и к чему надо быть готовой, если она их все-таки встретит.
- Экстремалы – это та парочка, которая рассекает в лесу на джипе, – объяснил строгий мальчик в черных очках и, потеряв к Эмме всякий интерес, скрипнул дверью в Деревянную комнату.
Устроившись там за письменным столом, он стал быстро стучать по клавиатуре, набирая пароли, коды, двигая мышью, сосредоточенно поглядывая на монитор и меняя на нем изображение со скоростью хорошего профессионала.
Понимая, что здесь ей делать больше нечего, Эмма начала осторожно спускаться вниз по Железной лестнице. Тут она увидела, что вдоль стены на веревке поднимается небольшая плетеная корзинка, наполненная всякими предметами. Эмма разглядела там термос, кусочки сахара в пакете, сушки, банку с горячим супом, два помидора и два огурца. Она вспомнила сказку о Красной шапочке, улыбнулась и посмотрела наверх, совершенно готовая увидеть там волка-лицемера. Однако сверху склонялась полная дама в пестром халате и шапочке-чалме - та, которая ничего не слышала, и, предвкушая обед,  радостно тянула веревку, пытаясь разглядеть, что лежит в корзинке и заранее уточняя ее содержимое.
- А сметана есть?
- Да!
- А черный хлеб не забыла?
- Нет!
Отвечала ей другая пожилая дама - та, которая никому не доверяла,  и которая стояла под лестницей, задрав голову наверх и громко выкрикивая ответы. Дамы были в преклонном возрасте, поэтому передвигаться по винтовой лестнице вверх и вниз с посудой им было крайне сложно.
- А что дети ели на обед?
- То же, что и в корзине!
- Что?
- То же, что и в корзине!
- Что?
Та, которая никому не доверяла, махнула рукой, ругнулась и ушла на кухню греметь крышками и кастрюлями.

Оказавшись вновь на улице, Эмма стала свидетельницей непонятной для себя сцены. Незнакомый ей маленький смуглый мальчуган с неведомыми кровями заморских стран стоял по другую сторону сетчатого забора и изо всех сил пытался просунуть сквозь дырки какие-то игрушки мальчику в черных очках. Последний, вероятно, устал от своей виртуальной действительности и спустился в сад, чтобы поиграть в обычные детские игрушки. Два мальчика что-то живо обсуждали, смеялись и обменивались чем-то сквозь разделявший их забор, а те предметы и игрушки, которые оказывались слишком крупными, они прижимали к сетке, чтобы другой мог потрогать их, просунув в дырку тоненький пальчик. Иногда они оглядывались, но, удостоверившись, что их никто не видит, продолжали свою странную игру.

* 7 *

Было уже около шести вечера, и яркий шар солнца переместился в дальний угол леса, делая его прозрачным и ажурным, высвечивая черные силуэты старых елей, кривоватых дубов и тонких осин. Высокая трава графически вычертилась желтовато-серыми линиями, воздух наполнился душистым вечерним ароматом жасмина. Эмма села на свободный стул с краю, чтобы не мешать, пытаясь не упустить происходящее действие. Она пыталась понять, о чем же все-таки спектакль, и кто в нем участвует.
Задние ряды были заняты незнакомыми людьми в соломенных шляпках, беретах, с тростями, в вязаных шалях, удобной расхожей обуви, с корзинами, наполненными ирисами и букетиками земляники. Они все переговаривались, ели печенье и пили ситро из буфета.
Первый ряд был так же полностью занят. Там сидел старик в своем кресле на колесах и несколько пожилых женщин, которых Эмма хорошо знала. Это они пригласили ее сюда на чай с конфетами, и это к  ним она ехала так долго. Среди женщин была и та, которая всегда ходила в зеленых костюмах, была сумасбродной и тщеславной и никому не завидовала. Молодым звонким голосом она комментировала происходящие на сцене события и выглядела очень заинтересованной.
- Смотрите, смотрите, это наши дети выступают! Какие наши дети красивые, умные, талантливые! - восторгалась она и тут же звонила куда-то по телефону, чтобы поделиться своими впечатлениями.
- А,.. - чуть иронично отвечала ей другая - та, которая никому не доверяла и была сильная и самодостаточная. - Будет тебе, ерунду-то говорить. Дети, как дети, не хуже, не лучше, – она махала рукой, вздыхала и, поправляя пришитые ею блестки на очередном театральном детском костюме, ударяла по клавишам белого рояля, который стоял там же, только чуть-чуть справа от сцены. Тот издавал волшебный изумительный звук, который, матерелизовавшись, замирал голубым шаром над импровизированной сценой.
- - Ну, зачем вы так, не надо,… – тревожно говорила самая старшая, мудрая и добрая, а точнее та, которая смотрела на мир со вздохом, и на самом деле была матерью первых двух.
Была там и та, которая ходила в шапочке-чалме и ничего не слышала. Она с улыбкой смотрела на сцену и тихонечко пела, пытаясь прочитать по детским губам слова пьесы и сложить из них свою песню.
Эмма перевела взгляд на сцену и поняла, что опоздала, и спектакль кончился, и все исполнители уже вышли на поклон. Все дети, с которыми она повстречалась, стояли на фоне синего занавеса и, казалось, были заняты только друг другом.
И Эмма вдруг почувствовала неразрывную связь совсем юных, стоящих на сцене, и тех – уже совсем пожилых, сидящих в зрительном зале.

В центре сцены стояла худенькая девочка с мятым бантиком, с фотоаппаратом на плече и куклой из папье-маше под мышкой. Она держала за руку своего брата, мальчика в белой рубашке и шортах. Он читал свои юношеские стихи, а в паузах вступала девочка и читала свои – взрослые, отчаянные строки, рожденные болью, которую ей только предстояло узнать,  гораздо позже, тогда, когда уже ее брат и друг, уже не сможет ей помочь, поскольку сердце его не выдержит этой странной противоречивой жизни, и его не станет на этой земле.
Рядом с девочкой с мятым бантиком, танцевала ее дочь – нескладный подросток, под собственный аккомпанемент, которая так и не научится танцевать профессионально, но всегда будет об этом мечтать. А пока ее корректировал балетный мальчик, с которым они никогда не узнают друг друга, так как погибнет он на войне в возрасте восемнадцати лет, задолго до ее рождения.
За танцующей девочкой-подростком торопился успеть ее сын в черных очках, строгий компьютерный мальчик, тревожно оглядываясь и пытаясь понять свою роль в этом спектакле.
Слева от девочки с мятым бантиком улыбалась глазастая девчушка, ее младшая дочь, которая при виде джипа, выехавшего из-за занавеса, радостно вскочила на заднее сидение машины своих детей: тоненького прозрачного мальчика, застегнутого на все пуговицы,  и девочки с котятами, и они, шумя и перебивая всех, бесконечно закружили втроем вокруг сцены.
Девочка с заспанными глазами и с удочками задумчиво держала за руку свою дочь, белокурого ангелочка с боевой раскраской, которая стояла рядом со своим сыном - смуглым кареглазым мальчуганом с неведомыми кровями заморских стран.

…И стоят эти дети, тоненькие и хрупкие, как обещания взрослых, еще совсем не догадываясь, что их ждет на дороге под названием «Жизнь». И поглядывают дети на старших, сидящих в зрительном зале в плетеных креслах, а те жуют сушки и запивают их крепким чаем с сахаром вприкуску. И смотрят взрослые на детей своими мудрыми спокойными глазами, таящими ответы, которые объясняют непонятные детям поступки, которые могут уберечь детей, оградить и защитить их в путешествии по жизни - только нужно на минуту остановиться и заглянуть в глаза старших.
Но дети шумно переговариваются, смеются и перекрикивают друг друга, отчаянно и упрямо пытаясь успеть жить своей собственной жизнью, а старшие вздыхают и понимают, что дети правы и у них свой путь, который они должны пройти сами и только сами. Лишь изредка дети неожиданно замолкают и украдкой оглядываются на тех, кто следит за ними из зрительного зала, и тогда, не заметно для себя, детские души входят в одну тональность с душами старших, начиная улавливать смысл несказанных фраз, значение случайно брошенного взгляда,  шепот их забытых слов и теплоту их улыбок.