МАТУШКА (Рассказ)

Сначала маленькое предисловие.  
О главной героине этого повествования Нине Антоновне  Матвеевой я впервые услышала в середине 80-х.  Ее история поразила меня до глубины души, но написать ее я так тогда и не решилась, да и сейчас меня терзают сомнения- надо ли? Подозреваю, что история вызовет массу неоднозначных мнений, толкований и обвинений, но покоряясь писательскому зуду, ибо как сказал многоуважаемый Мих. Мих. (Жванецкий), писать, как и пИсать нужно тогда когда больше не можешь терпеть!
Добро пожаловать почитать.

       В тот год снимали мы  для местного телеканала в лесном захолустье сред-ней полосы России большую диковину – ферму по одомашниванию лосей. Ма-териал был сложный, командировка была рассчитана на неделю. Жить на ферме было негде, да и нельзя по требованиям лосеводов. Нам объяснили, что не должно быть на ферме чужих запахов, а то мамки могут не прийти на кормление, а соответственно и на дойку. Поселили нас километров в пяти от фермы в доме лесника. Лесник Алексей Иванович и его супруга Мария Тимофеевна были невероятно интересными людьми, и достойны отдельного рассказа, но сегодня не о них.
       Съемку мы разделили условно на три части: на ферме, мнения (синхроны) и лоси в лесу. Лесник обещал показать нам нечто волшебное - лоси на водопое. Мы с азартом согласились,  не подозревая, чем это нам грозит. Вернее мне. К чести всех меня окружавших надо сказать, что остаться дома в эту ночь меня уговаривали все, однако…

       Лоси выходили на водопой на реку с рассветом. На лабаз(шалаш,  крытый навес на стойках для охоты на медведя, кабана) мы залегли с вечера. Сначала появился звук. Напоминал он  игру на старом расстроенном фортепиано. Я напряглась и стала оглядываться. Лесник жестом указал мне на то, чтобы я не шевелилась. Я замерла, только оглянулась на оператора, но он был профи, красный огонек его камеры горел, он уже работал.  
       По брюхо в тумане, поднимающегося с реки, с первыми лучами солнца, к воде вышло семь благородных красавцев, семь лесных великанов. На шее у каждого был массивный ошейник, а на нем массивный с ржавым звуком коло-кол. Утро было волшебное, сказочное и очень… прохладное. Кадры получились великолепные, но я к вечеру того же дня я свалилась с жесточайшим приступом радикулита. Работа была не завершена, сроки поджимали. Короче, полная катастрофа.

Лесник с женой о чем-то пошептались, глядя на меня взглядами полыми сострадания, но вид у обоих был заговорщический.  Наконец Мария Тимофеевна решилась.

-Вот что девка, к Матушке надо тебе идти, сейчас старик телегу запряжет, и повезем тебя.
Она достала из сундука лоскутное одеяло и подошла ко мне.
          -Никита, - обратилась лесничиха к моему оператору, - помоги, надо ее завернуть и отнести в телегу.
         -Стойте, - испугалась я, - куда вы собираетесь меня везти?
Еще минут пятнадцать мы препирались и объяснялись, после чего я сдалась.
         -Хорошо, везите куда хотите.
Хочу отметить, что была я в то время чистым нигилистом. Не верила ни в Бога, ни противоположное, всех экстрасенсов считала шарлатанами, а знахарей – темным пережитком проклятого царизма.

        Профессиональный интерес и простое человеческое любопытство ко всему непознанному победило. Примерно через час  душе-вытрясающей езды по лесной дороге на телеге, мы оказались на окраине заброшенной деревни.
        - Когда-то  Озерки было большим селом, церковь, сельпо, почта, даже клуб был, кино привозили раз в месяц, - сказал дядя Леша – так  приказал себя называть лесник, - танцы были. Мы  с Маруськой моей на ентих танцах  сошлись. А потом люди уезжать стали и все…. Нет больше Озерков, одна Матушка живет.
          Неожиданно для себя я отметила, что дорога стала ровней и мягче, село стояло на берегу довольно большого озера. Трава здесь никогда не знала косы. Мы ехали по дороге, как по тоннелю из высоченных трав. Если бы кто-то сейчас смотрел на нас со стороны поля, ему видна была бы только голова лошади.  Дома в деревне тоже утопали в траве, по самые окна. Два дома на окраине, напротив  разрушающейся церкви, носили следы присутствия людей. Здесь было все выкошено, на окнах занавесочки, цветы, что удивило меня очень. У одного из домов росли великолепные розовые кусты. Здесь было не менее 20-ти сортов, они были разных цветов от традиционных белых, красных, желтых и бордовых, до экзотических - с бахромой и окрашенных крапинками.  
          -А… это матушка разводит, - проговорил дядя Леша, заметив мой удив-ленный взгляд на розы, - вот только у нее енти розы и рас-тут, и нигде в округе больше, приезжали к ней из райцентра, брали кусты перед райкомом посадить, да у памятника Ленину, ни фига, не растут.
На крыльцо вышла женщина.
         -Здравствуй Алексей.
Внешность этой женщины никак не соответствовала деревенским стандартам того времени. У нее было достаточно молодое лицо, но прическа, причем именно прическа, из черных волос была украшена двумя широкими полосками абсолютно белой седины. На ней было длинное платье с глухим воротом и длинными рукавами из добротного синего вельвета.  
         Она сошла с крыльца и подошла ко мне,  взяла за руку. И я увидела ее руки. Это не были руки крестьянки. Тонкие длинные пальцы, аккуратные ногти, идеальной была бы и форма кисти, если бы не уродующие шрамы от ожогов.
         -Да, - произнесла она, - перенесите ее в дом.
Меня аккуратно перенесли в дом и положили на кровать с невероятно жестким матрасом.
           - Приедете за ней завтра, - сказала Матушка.
Мои спутники распрощались со мной и удалились.  Рядом с этой женщиной улетучились все мои страхи и сомнения. Она не произнесла ни слова. Просто села рядом и взяла за руку. Я пыталась с ней заговорить, но на любой вздох она просто прикладывала палец к губам и я умолкала. Довольно быстро я уснула. Я погрузилась в прекрасные сновидения, я не помню, что именно я видела, но мне было хорошо, тепло светло, легко.
            Пробуждение было резким и неприятным. Меня словно выдернули из темноты и заставили дышать. Несколько минут я при-ходила в себя, потом села в кровати, огляделась. Дом тоже не про-изводил впечатления деревенской избы. Мебель в комнате, где я провела ночь, была старинная, кровать деревянная с резными спинками,  письменный стол, и большой книжный шкаф.
         Я поднялась, отметив про себя полное отсутствие боли,  по-дошла к шка-фу. Книг было очень много. Здесь были и старинные книги и книги современ-ные, советские. В основном художественная литература, но был и книги по физике, математике, медицине. Часть книг была на иностранных языках.
        Я обошла весь дом, вернее ту часть, где проживала Матушка. Здесь было две небольших комнаты, одна из которых совмещалась с кухней. Обстановка была скудной, старой, но везде была идеальная чистота и не одной фотографии ни на стенах, ни на мебели, как это было принято в деревенских домах.
        Хозяйку в доме я так и не обнаружила. Я вышла во двор, снова с удивлением отмечая, что от вчерашней дикой боли в пояснице ее осталось и следа. Во дворе тоже никого не было, кроме пяти кур, свободно гуляющих по двору.
За мной приехали примерно через полчаса.
        -Надо ехать, - сказал Алексей Иванович.
        -Погодите, нужно же как-то отблагодарить, - попыталась воз-разить я.
        - Нет, не выйдет она, пока мы не уедем.
        -В каком смысле? – удивилась я.
        - Поехали.
Я села в телегу, мы отъехали километров пять, только после этого Алексей Иванович заговорил.
        -Боль она твою забрала, теперь будет отбаливаться.
        -Как это?  - не поняла я.
        - Не знаю, как в ней это устроено, но каждый раз, когда людей лечит, ухо-дит в лес на несколько дней, в самую чащобу, чтобы никто не видел.
        - И много людей она вылечила? – спросил Никита.
       - Много, но давно. Не лечит она больше.
        -Почему?
Дядя Леша махнул рукой, вздохнул и проговорил:
       -Отучили.
        В этот день мы не работали, наши интервьюеры не готовы были к встрече с нами, на ферме тоже проводились какие-то работы, короче, простой. К тому же была суббота – банный день. Никита и дядя Леша возились с баней, я и тетя Маруся готовили на летней кухне во дворе.  Мне поручили чистить картошку, н уже после второй картофелины, которую я резко уменьшила в размере, тетя Маруся приказала мне заняться салатом. Мы поменялись местами, и я приня-лась крошить в большую миску овощи первейшей свежести, прямо с огорода.
Наконец, я задала вопрос, который мучил меня со вчерашнего дня, и ответа на который я так и  не нашла.
          -Тетя  Маруся, а кто эта Матушка?
Лесничиха вздохнула, помрачнела немного и тихо проговорила:
         -Наши люди считают ее святой.

Рассказ Марии Тимофеевны Колесниковой, помощника лесника N-ского кор-дона.

         В Озерках Нина появилась 1939-м, было ей тогда 18 лет. Среди нас дере-венских практически неграмотных, она была единственная, кто окончил сред-нюю школу, да еще московскую. Ее определили работать на почту - узел связи. Нина понравилась всем – тихая, скромная, отзывчивая. Житье ей определили прямо на почте, там с другой стороны были две комнатки для почтаря. Это тот дом, где она живет и сейчас. Репрессированная она. В те годы в Озерки много ссыльных присылали, ее родителей арестовали, а ее сослали в Озерки. Она всегда принимала у себя людей, прохожих, странствующих, потом потянулись к ней больные, и вот чудо, приходили больные – уходили здоровые. Во время войны она всем бабам у кого мужья на фронте были и давно не писали, расска-зывала, что с ними и где они. Слава о ней пошла, страждущие стали в очередь к ней выстраиваться.  Тогда ее и стали Матушкой звать. Не нравилось это вла-стям, в 43-м пришли и забрали нашу Матушку.  Народ живым коридором вы-строился проводить ее. Все пришли и старые и молодые. НКВДшники подняли на нас автоматы, разогнать хотели, но Матушка попросила нас разойтись. Она сказала, что вернется. Вернулась в 53-м. Снова на почту, но село уже умирать стало, так все уехали, а она осталась одна. Соседский дом содержит в порядке, там останавливаются редкие приезжие. Но после возвращения из лагеря Ма-тушка уже никого не привечала. И если брала кого, то только после  рекомендации очень близких людей.

         Пока тетя Маруся рассказывала, к нам подошли  и сели рядом дядя Леша и Никита, слушая рассказ лесничихи.
        -Я хочу с ней еще раз встретиться, - сказала я.
        -Не выйдет, она не с кем не общается, - проговорил дядя Леша. – Почта закрылась, ей предлагали переехать, но она отказалась. Изредка выбирается в сельпо за продуктами, и очень редко принимает кого-то у себя.

          Мне все же удалось уговорить  лесника отвезти меня к Матушке.
В этот раз на крыльцо никто не вышел.
        -Ну, я же говорил, - сказал дядя Леша, - не выйдет она, зряшное енто дело, поехали домой.
Я слезла с телеги.
        -Уезжайте, приедете за мной завтра, – сказала я.
        -Ну, как знаешь, - буркнул лесник.
Он развернул телегу, прищелкнул вожжами по округлому крупу Савраски и покатил восвояси.
         Я оглядела двор. Все здесь было так же как вчера, куры так же гуляли по двору, что-то отыскивая в траве. Я подошла к розам, по-том прошла к крыльцу, села на ступеньки и приготовилась ждать.
         Ждать долго не пришлось. Дверь за моей спиной распахнулась.
        -Я надеялась, что вы не придете, - проговорил хриплый голос.
Я обернулась. Матушка была такой же, как при первой нашей встрече, но уставшая, а может быть и больная.
     -Здравствуйте, как вы себя чувствуете? – почему-то спросила я.
Подобие улыбки промелькнуло на ее лице. Она распахнула широко дверь и от-ступила вовнутрь.
        -Проходите.
Долго упрашивать меня не было нужды, я легко взбежала на крыльцо и проникла в дом. На столе стоял небольшой самовар, красивый фарфоровый чайный сервиз, правда, чашек с блюдцами было только две. Я поняла – меня здесь ждали.
        Матушка села за стол. Налила чай и протянула чашку мне, вторую себе. Подвинула ко мне тарелку с домашними коврижками  и пиалу с медом.
       -Угощайтесь.
Я угостилась, но только из вежливости. Мне не терпелось начать разговор. Ма-тушка поставила чашку и, словно отвечая на мои мыс-ли, проговорила:
       -Только одно условие, пока я жива, вы ничего не опубликуете.
Я от удивления раскрыла рот. Как это? А зачем же я тут? Это все равно, что запретить петь соловью. Но это были только мысли. Вслух я произнесла:
      -Обещаю.
     -Спрашивайте.
     -Как мне вас называть?
    -Меня зовут Нина Антоновна Матвеева, родилась я  в Иваново-Вознесенске  в 1921 году, до 17 лет жила в Москве, потом здесь в Озерках, 10 лет отбывала наказание в Ураллаге. Потом вернулась сюда, больше ни разу отсюда не выезжала. Все, это вся моя жизнь, совсем не интересная.
       -А за что вы отбывали наказание? – спросила я с надеждой на развитие те-мы.
       -За создание религиозной секты.
       -Как секты? - удивилась я.
Матушка встала, отошла к окну, раскрыла его настежь. Вынула из кармана пачку папирос, коробку спичек и длинный янтарный мундштук. Обернулась ко мне.
      -Курите?
      -Нет, спасибо, - ответила я, любуясь мундштуком, и всей кар-тиной в це-лом. Эта женщина словно сошла с полотна Серова.
Матушка посмотрела на меня, на мундштук.
       -Это лагерь, чтобы есть не хотелось, а это, - приподняла мундштук, -  подарок  соседки по нарам, вернее наследство.
Она молча закурила,  глядя за окно, потом заговорила.
        -Видите храм? Когда я приехала сюда, он был действующий. А здесь было почтовое отделение, куда меня определили на службу. Я здесь работала и здесь же и жила. Разнесу письма и газеты, приму все, отправлю и домой. Сяду у этого окна  и смотрю на церковь. Я была поднадзорная. Шаг влево, шаг вправо… но в церковь я не ходила не поэтому, а потому что воспитана была в атеистической семье.
        Люди приходили, чаще стараясь не афишировать свои визиты. Крестные ходы были запрещены, а рождественские и пасхальные службы контролирова-лись органами. Но люди ходили, требы совершались. Крестили, отпевали и даже венчали.  Очень часто люди, которые приходили в храм, ждали у ворот, иногда по несколько часов. В 1940-м году, в одну и январских ночей я заметила у ворот  женщину с грудным ребенком. Мороз был лютый, а женщина стояла и стояла, а ворота в ту ночь так и не открылись. Я не выдержала, вышла и позвала ее. Она уже не откликалась. Я кое-как дотащила ее до дома. Они оба так замерзли, что представляли собой ледяную скульптуру. Я прижала их к печке. Руки женщины буквально смерзлись в сцепке, на свертке с ребенком. Я с трудом их разлепила, и забрала дитя. А Лена, так звали ту несчастную,  так и осталась стоять. Я положила малыша на вот этот стол, развернула, он был как ледышка, аж светился.
        Матушка затушила окурок, вытряхнула мундштук, убрала все в карман платья и отошла от окна, вернулась за стол и продолжила.
       -Я пыталась отогреть его, растирала маленькие ручки и ножки, масси-ровала тельце и личико, но все было бесполезно. Лена оттаяла и упала возле печки, свернулась калачиком и заснула. Я взяла Ванечку на руки, прижала к себе и стала согревать своим дыханием. Он не дышал, и сердечко его не билось, но я все дышала и дышала на него, пока  сама не потеряла сознание. Очнулась от детского крика, да… представьте себе, нормального, громкого, звонкого детского плача. Очнулась и Лена, тут же дала малышу грудь. Он наелся, успокоился и заснул. С ними все было нормально. Они прожили у меня еще неделю и уехали. А я стала пускать людей приходящих в храм к себе, иногда ночевали, иногда жили дольше. Однажды среди собравшихся на исповедь и причастие в храм пришел юноша его звали Егор.  Ночью у него случился приступ эпилепсии, я не знала что делать, я не врач. Я прижала его к полу своим телом, приступ закончился. Но я боялась отпустить его. Я так и сидела рядом с ним всю ночь, держа его за руку. В следующий раз я встретила его уже в 53-м, это был взрослый здоровый мужчина. Он сказал, что больше у него не было не одного приступа. Он и все, кто был свидетелем этого случая, разнесли славу обо мне по всей округе, ко мне потянулись люди – больные, несчастные. Убогие. Я не могла никому отказать.
        Она снова встала, снова закурила. Было заметно, как нелегко дается ей этот рассказ.
        -Сначала пришел ко мне настоятель нашего храма отец Валерий.  Пригла-шал в храм ходить, вернуться к вере истинной. Я вежливо отказалась. Тогда он мне пригрозил, что если я не прекращу его прихожан в свою секту перемани-вать, пожалею. Я ему честно ответила, что нет у меня никакой секты. И тут он мне впервые сказал, что люди меня Матушкой зовут. Я тогда рассмеялась. Ма-тушка! Мне было всего двадцать лет, ну какая я Матушка.   Я никого не при-вечала к себе. Люди приходили, уходили, ночевали. Кому плохо было, за руку держала и все. Только стала я замечать, что люди действительно приходят ко мне, а не в храм.   Но я же не могла им отказать. Потом пришел секретарь парткома, этот не уговаривал, но кричал и ругался, угрожал тюрьмой. Я обещала, что никого больше в дом не пущу. Я стала отказывать людям. Все всё понимали, на меня не сердились. Но однажды ко мне привезла жена секретаря парткома, его мучили камни в почках. А это адские боли. Я просидела с ним ночь, держа за руку, утром он просил у меня прощения, но ушел практически здоровый. А люди снова потянулись ко мне, хотя я уже принимала только самых тяжелых. Другим советовала обратиться к врачам, если видела, что это лечится. Тогда я стала ощущать сильный упадок сил и стала уходить в лес. Там среди деревьев я восстанавливалась.
        Потом началась война. Я работала почтальоном, и по-прежнему при-нимала людей. Муж нашей односельчанки Натальи  ушел на фронт в начале войны и пропал. Она так переживала, что даже слегла. Ко мне пришли ее дети Даша и Костя, просили вылечить маму. Если бы она умерла, они бы остались круглыми сиротами. Я разносила письма и зашла к ним. Наталья действительно лежала практически без сознания. Я села рядом, взяла за руку. Но вдруг поняла, что она не больна, она просто тосковал по мужу.  Я ей сказала, что муж ее жив, он был в окружении, вышел, скоро она получит письмо. Женщина поверила и поднялась.
        Она снова замолчала, рука потянулась за очередной папиросой, но повисла в воздухе, а потом вернулась на стол.
        -Я стараюсь меньше курить. Пытаюсь себя контролировать.  
А мне не терпелось услышать продолжение рассказа.
       -И что письмо пришло?
       -Что? А да,   через несколько дней я с радостью доставила в ее дом долго-жданный треугольник. Но еще в первый мой визит я знала, что это письмо единственное и последнее. Следующей была похоронка, и ее тоже доставила я. Всего было 126 писем, которые я предсказала, правда было еще 89 похоронок.
      - А что было потом? – спросила я.
       -Потом пришли из НКВД. На меня поступил донос, в котором говорилось о том, что я на государственной почте создала религиозную секту, где агитировал против советской власти. Что, рассказывая женщинам о судьбе их мужей, я призывала их не ходить на работу, и не пускать своих мужчин на фронт.  Это было неправдой, но нашелся свидетель.
       -Неужели кто-то из деревенских выступил против вас?
       -Не совсем. Потом был лагерь, было поселение, в 1953 году освободили, в 1962-м реабилитировали. Вот и вся история. Вы до-вольны?
      -Не совсем. Вы же знаете, кто написал на вас донос, и кто был свидете-лем?
Снова тень улыбки на лице и все же очередная папироса.
     - Мой дед был купцом, торговал сукном, мечтал о собственной суконной фабрике и    единственного сына отправил в Англию учиться. Да, это был мой отец Антон Семенович Матвеев. Деда расстреляли в 17-м.  Не расстреляли, а так шлепнули революционные матросы,  при этом пропали все ценности из его дома. Отец вернулся в Россию в 1918-м. Он не стал мстить, он предложил новой власти свои знания и отправился в Иваново инженером. Там встретил мою маму Розу Шнейдер, она работала  в  горисполкоме. В 21-м родилась я, а еще через год их обоих перевели в Москву. В 66-м ко мне приехал человек, он был генералом КГБ. Во время войны он потерял всю семью, в 66-м ему уже было за шестьдесят, но он женился, в надежде продолжить свой род. Но вот зачать ребенка никак не мог. Кто-то ему рассказал обо мне. И он приехал.  Я уже не принимала никого. А он сидел на крылечке. Вот так же, как ты. Я сначала хотела пройти мимо, а потом поняла - не могу. Я поняла, что у него что-то для меня есть. И сразу поняла,  что ему от меня надо. Я взяла его за руку и сказала, что лечение ему не требуется, у него будет сын. Он не поверил, тогда я попросила отдать мне то, что он привез с собой. Он удивился. Пошел в машину и вынул оттуда папку с бумагами. Там были уголовные дела моё и моих родителей. Я прочитала оба от  корки до корки. Теперь я знала имя человека погубившего меня. Но я не понимала, почему он это сделал? Генерал мне объяснил. Этот человек в 1917 году был матросом Балтфлота, принадлежал к партии анархистов, именно он командовал расстрелом моего деда. А в 1938 году  мой отец на свою беду разыскал его, да он хотел отомстить, но не решился, узнав, кем он стал.
        -А кем он стал? Высокопоставленным чекистом?
        -Почти угадали. Эта встреча роковой стала для моих родите-лей, им при-помнили и буржуазное происхождение, и учебу в Лон-доне, и много еще чего хорошего. Их арестовали. Как английских шпионов. Их расстреляли в тот же день.  Я это тогда поняла сразу, но не поверила сама себе. А когда в 1943 году арестовали меня,  я уже поверила своим предчувствиям. И сказала, что я еще вернусь. И вернулась. Но его в живых я уже не застала.
       -Он местный? – не утерпела я.
        -Да. Пойдемте, я покажу вам его могилу.
        Мы вышли из дома. Перешли на другую сторону, вошли в церковный двор на довольно заброшенное кладбище. Прошли по тропинке к старой деревянной оградке, за которой была могилка с надписью: Настоятель храма Иоанна Предтечи отец Валерий(Кочетков), 1899-1944 год.
          -Он был штатным сотрудником КГБ, под оперативным псевдонимом Монах, - сказала Матушка. – Оказывается, меня специально прислали в Озерки под его надзор, ему это не нравилось, но и у него было рыльце в пушку - экспроприированные во время революции ценности, которые он утаил  от советской власти. До поры до времени ряса скрывала его прошлое и гарантировал ему надежное прикрытие, как сексота. Моя семья не единственный грех на его душе.  В 44-м ему приказали сдать все ценности, но он отказался, и схватился за оружие, его убили, дело представили, как нападение грабителей.
          Наш разговор затянулся до глубокой ночи. Мы вернулись к дому и там я еще узнала все розах, украшавших двор дома Матушки. Оказывается, она кусты выписывала через систему посылторга. Узнала я и о том, что книги в ее библиотеке были спасены ею, буквально из огня - отсюда шрамы на руках, когда закрылась в селе школа, книги из библиотеки полетели в огонь. Она упросила отдать их ей, поэтому такое разнообразие. Правда несколько книг на иностранных языках она привезла с собой. Когда возвращалась из лагеря, они достались ей по наследству вместе с мундштуком. Сама Матушка свободно говорила, писала и читала на четырех европейских языках. И, несмотря на замкнутый образ жизни, вела обширную переписку с родственниками той самой соседки по нарам, но это совсем другая история. После визита КГБшного генерала органы ее больше не трогали.

Послесловие.
          Я выполнила обещание данное мною Нине Антоновне, я не стала писать и тем более публиковать ее историю. Примерно через год после этих событий ко мне в гости приехал дядя Леша, привез  лесные гостинцы, любовно собранные тетей Марусей. Попил чай и, уходя, тяжело вздохнув, проговорил:
         -Матушка то наша, померла видать.
         -Как померла? – сердце мое, сразу ухнуло куда-то вниз и за-мерло.
         -А вот так. По осени привезли ей бабу молодую с кровотечением, аборт вишь…кто-то плохо сварганил, ну она как водится всех вон, сама с ней рядом села, а на утро та проснулась - матушки уж нет. В лес ушла. И боле не верну-лась.
        -Как не вернулась, ну вы ее хотя бы искали? – почти прокричала я.
        -Как же. Сам ходил, и с собаками, и милиция прочесала все до самых бо-лот, даже клочка или тряпочки не нашли.
©Марина Постникова. 2015