как шорох тапок мужа,
становится с годами фоном жизни,
текущей равномерно -
в такт с часами,
которые бесстрастно закрывают
страницу за страницей чью-то книгу,
открыв её однажды наудачу.
А ночью шёпот улиц будет вкрадчив -
Москва прошелестит,
чуть вздрогнет Рига,
на трех китах стоящий Копенгаген
спит крепко и сопит тремя носами,
задремлет Рим на лавках пыльных ризниц,
Санкт-Петербург от сырости недужен,
и, разметавшись реками-руками,
примкнул к граниту лбом разгорячённым...
Вдруг хлынул дождь!-
на Рим, на Копенгаген,
на Невский, на Арбат, на дамбы Риги -
смывая с грубой кожи тротуаров
набитые подошвами обиды.
Глубокий вдох и длинный волглый выдох -
открылись жабры вымокших бульваров;
стаккато капель, ливневые лиги -
а дождь летит, летит над городами,
границ не разбирая -
отрешённый,
и насмерть разбивается о камни.
Ему не страшно,
он ещё вернётся -
в шум города и в шёпот тихих улиц,
в московский шелест,
в шорох рижских листьев,
упавших в реки дремлющего Рима;
в Санкт-Петербург и в старый Копенгаген -
на спины львам, китам и пароходам.
Страниц всё меньше - год за годом, год за годом...
