Где-то через неделю из управления пришла телефонограмма: «Об усилении мероприятий, направленных на профилактику бешенства среди людей и животных». В связи с последними беспорядками в лагере, генерал Кукарека приказывал наладить работу по отлову всех расплодившихся кошек, а также организовать их утилизацию в территориальных скотомогильниках.
В самом дальнем углу промышленной зоны возле котельной была небольшая траншея. В ней пролегали трубы, по которым подавался пар в помещение цеха, где делали шлакоблоки. Прошедшей осенью подполковнику Таранухе показалось, что тепловую энергию этих труб можно использовать более эффективно, если над ними поставить крольчатник. В то время по телевизору ежедневно крутили рекламу, что кролики – это не только ценный мех, но и три – четыре килограмма легко усваиваемого мяса. Из тонкого листового железа: старого, перемятого, словно пресса в отхожем месте; на скорую руку собрали сарайчик на триста животных душ. Но завезённые в него кролики очень скоро исхудали и начали дохнуть. В этом несовершенном питомнике им было и холодно, и жарко: стены заиндевели, а на горячем полу приходилось прыгать почти без сна. «Почему они у меня такие худые? – удивлялся Тарануха. – Не размножаются, не толстеют, шкуры - плешивые, страшные. Я же кормлю их лучше, чем самых примерных зэков из медсанчасти. Или зараза какая что ли проснулась да привязалась? Или чума?». Погибших животных отвозили на мусорную свалку за город, но как-то в ночь подохло более сотни кроликов. Тогда сараюшку разобрали и поставили точку на этом неудачном эксперименте по лёгкому разведению мяса, а яму у теплотрассы углубили для похорон. Первый в зоне скотомогильник был успешно освоен. Там же сгубили кошек. Брусницкий, которому было приказано это сделать, вскоре был представлен к почётной грамоте, как лучший санитарный офицер.
В горячем цехе, где проходила выпарка шлакоблоков, стояла вращающаяся печка для обжига известковых камней. В день кошачьей казни огнеупорщик Андрей Андреевич Пакоста проводил её холодный ремонт. С утра этот осужденный выпил немало чая и ближе к обеду отправился помочиться на улицу - в ту самую яму около теплотрассы. Из боковой трубы, что недавно ещё питала подполье крольчатника, со свистом струился тяжёлый пар. Заглушка, срезанная горелкой, лежала на бровке – ржавая, грязная. Глина во всей траншее растаяла, местами обрушились, а когда порывистый ветер разогнал ненадолго горячее облако, Пакоста увидел на дне траншеи четыре больших мешка под завязку набитые чем-то похожим на строительный мусор. Верхний зашевелился, но пар обратно расстелился над ямой, и человек подумал, что это - иллюзия. Вдруг, послышался писк. Только Андрей Андреевич не понял его природы. Воротившись на рабочее место, он рассказал о своих наблюдениях Ильдару Кучумову, молодому абреку, такому же горемыке, как и сам. Далёкий от близких, от «вольного подогрева - на промышленной зоне заключённый Кучумов держался подсобником. Сегодня он зарабатывал у Пакосты на «чай-курить».
- Что это за напасти такие, а, Ильдар?.. – спросил Пакоста. - Углубили, разморозили яму, повсюду пар. Кому это надобно, зачем?.. Того и гляди оступишься и утонешь в ней по самые уши. И грязь, и писк, и свистопляска – мешки какие-то странные, вроде бы, как живые, шевелятся в луже…
- Ты разве ещё ничего не слышал? – улыбнулся Кучумов. – Они же и в самом деле – живые. Сегодня ночью была облава на кошек. Помощнички у Брусницкого прочесали наши теплушки. Всех отловленных кошек швырнули в ту же самую могилку, где раньше зарыли кроликов, только чуть-чуть от них правее, поближе к нам. Утром сварщику дали спецзадание настроить в эту яму пар - срезать заглушку на теплотрассе и ближе к обеду поставить её на место. К часу подъедет утилизатор на экскаваторе. Он закопает эту траншею раз и навсегда.
- Нет, ничего не слышал об этом, - удивился Пакоста.
Какое-то время он ещё удручённо глядел под ноги, а потом, вдруг, вскочил, словно его самого ошпарили из брандспойта, и помчался по цеху искать заточку, кирзовые сапоги и суконный костюм. Затем Андрей Андреевич нырнул в кипящую яму и вытащил из неё на холод все четыре мешка. Вспорол их. Несколько кошек остались живы. Качаясь от боли, дрожащие, мокрые, страшные, они исчезли в ближайшем отверстии старого полуразваленного склада, где хранились сыпучие материалы. Больше никто не видел этих животных. А дохлых кошек было не счесть… Но всех их перебрал Пакоста в поиске жизни, прежде, чем допустил к работе другого заключённого – механизатора-поселенца на экскаваторе, не живодёра, но такого же чёрта, как и Брусницкий, и Тарануха, и генерал Кукарека, и вся его когорта. После этой спасательной операции на руках у Андрея остался котёнок. Он его вытащил у мёртвой кошки из лап. Оторвал от самого сердца. Свернувшись колечком, мамаша оберегала детёныша от смерти. Всякой второй, кто слышал эту историю из первых уст, обязательно добавляет каждому третьему, будто это его кошачий писк услышал огнеупорщик прежде, чем бросился в пекло. И даже более…
Когда стемнело, Кучумов и Пакоста, глядя на розовое тельце котёнка, едва покрытое шерстью, оба одновременно увидели нимб и долго обсуждали природу этого необычайного свечения. Но ничего божественного на ум не пришло ни тому, ни другому: Кучумов величал себя порядочным басурманом, а Пакоста в бога не верил. И оба были злодеями, судимыми за убийства.