- Здесь даже мебели нормальной нет, - заныла сестра. – И вообще, холодно, - она поежилась, незаметно ткнула меня локтем в бок, чтобы поддержала.
- Ужасно холодно, - пришлось оправдывать ожидания. – И даже зеркала нет.
Родители почему-то расхохотались. Вытащили из машины две раскладушки, раскатали на железные кровати, оставшиеся от прежних хозяев, матрасы и принялись топить печь.
- Без зеркала вам как-нибудь обойтись придется, - подкладывая дрова, приговаривал папа.
- А как же краситься? – не на шутку перепугалась сестра. Она без косметики даже в школу не ходит.
- Можно и без боевого раскраса какое-то время прожить, - все еще усмехался он.
- Хорошо, - мне стало смешно, - я могу Иру накрасить, а она меня причешет, а как ты, папочка, по памяти бриться собираешься?
Его лицо мгновенно посерьезнело. На какой-то миг мне показалось, что победа за нами, но появилась мама с маленьким зеркальцем. Сколько мы ни пытались подловить родителей, но у них с собой оказывались и чашки, и ложки, и сменная одежда…
- Я в этом доме спать боюсь, - в конце концов, сморозила сестра, - а вдруг здесь привидения.
На предков это, разумеется, не подействовало. Они расхохотались и отправили нас бороться с «кладом, который души прошлых жильцов охраняют». Все оказалось весьма прозаично. Мама на чердаке рассортировывала барахло, папа тащил ненужное на улицу, а мы с Иркой следили за костром. Я всегда любила смотреть на огонь, но сейчас была готова взвыть. Сколько можно слушать бесконечное нытье?!
- Получайте новую партию, - подошел к нам папа и вместо грязных коробок с линялыми обоями, принес сапоги, телогрейки и штаны.
- Будем жечь привидения, - рассмеялся он.
Я кинула в кострище сапог. Огонь, лизнул резину, ему, похоже, понравилось, и он принялся жевать, смачно похрустывая искорками, одновременно обдавая нас с Иркой неприятным дымом. Мы бегали вокруг, то и дело подкармливая «обжору» одежей, а он играл с нами в догонялки. И что самое удивительное, стоило встать против ветра, как дым тут же, словно магнитом, притягивало к нам.
- Даже мусоропровода нет! – возмущалась тем временем Ирина, но я не слушала, представляя былых хозяев сгораемого тряпья.
Вот они идут в магазин покупать модные брюки. Продавцы спрашивают размер, и из кошелька, а может быть платка, приколотого к краю одежды (как в старых фильмах), изымаются огромные по тем временам деньги. Вся деревня разглядывает обнову, поздравляет с покупкой… А сколько, интересно, бегали в поисках вот этих резиновых сапог – красных с черным ободком на голенище? Сейчас они дырявые, старые и чумазые, но если бы были новые, то я и сама такие купила. Мне вообще перед приездом в деревню в первом попавшемся магазине приобрели нечто ужасное – синее и бесформенное. А платок? Пусть сейчас им можно разве пол мыть, а когда-то он, наверное, был шикарным подарком к какому-то празднику. Хозяйка повязывала его на плечи и гордо, под восхищенные взгляды, выходила в люди… Как же бывшие жильцы когда-то радовались нынешнему мусору!..
Появился папа со сломанной детской кроваткой в руках.
- В ней, наверное, не одно поколение выросло, - вздохнул он.
- Может не надо,.. – начала было я, но… языки пламени с удовольствием поедали колыбель нескольких поколений.
А ведь когда-то молодой, счастливый отец, гордый рождением сына или дочери, через всю деревню вез новенькую, модную, упакованную в коробочку, кроватку. Из окон ныне забитых и безжизненных домов глядели соседи. Они радовались появлению новой жизни, завидовали покупке столь дорогой вещицы… А, может, ее вообще не покупали, а привез из города какой-нибудь родственник, и из нее к тому времени уже выросла парочка карапузов? … Языки пламени обгладывали истлевший деревянный скелет, поржавевшие металлические петли... Какая теперь разница, что с кроваткой было раньше, что случилось с ее маленькими хозяевами?… Хотя, вдруг они до сих пор живы?! А если нет?…
- Как ты думаешь, Гена меня дождется? – всхлипывала Ирка.
- Дождется.
- А вдруг нет?
- Значит, вы не будете вместе. Если это твой человек, то он обязательно дождется, - сообразив, что сказанула, добавила я.
Надо думать, сестру мои рассуждения не успокоили. Она набросилась на меня с обвинениями в черствости и эгоизме.
- Я страдаю, а тебе это совершенно безразлично! – гордо вскинув голову, наезжала она.
И, разумеется, мне как самой равнодушной, пришлось за двоих кидать в огонь барахло. Дотрагиваться руками до покрывшихся паутиной шмоток не хотелось, поэтому я решила подбросить их палкой, и, не долго думая, взяла потухшую деревяшку из костра. Она оказалась ужасно горячей, я обожглась!
- Заживет, - даже не взглянув, изрекла Ирка и продолжила обвинять меня в равнодушии.
- Мне, между прочим, больно, - махая обожженной кистью, напомнила я.
- А зачем ты полено из костра брала?
- Да?! – я завелась. – А для чего ты влюблялась?
Этот вопрос застал сестру врасплох. Она попыталась ответить, но не нашла нужных слов.
- Дай посмотрю, - Ира соизволила взглянуть на мой ожог. – Волдырь будет. Надо зубной пастой залить, - ей осталось только рецепт выписать.
В избе я выдавила на руку полтюбика, заболело еще сильнее.
- Потерпи, - слезла с чердака мама, - зато потом волдыря не будет.
- До свадьбы заживет, - вторил ей папа.
Что на меня нашло, не знаю, наверное, Ирка своим нытьем достала, я сорвалась.
- До чьей свадьбы? Ваша с мамой, насколько мне известно, прошла до моего рождения. Иркиной что ли? – мне пришлось сдержаться, чтобы не выдать сестру, хотя ужасно хотелось. – Или еще чьей-то?
- Так говорят, - почесал затылок папа, а после, спохватившись, что сделал это грязными руками, выругался и вышел из избы.
- Значит, что все пройдет, - продолжила его мысль мама. – И плохое закончится,.. да и хорошее тоже. Твой ожог это мелочь, на которую не стоит обращать внимание.
- Мелочь?!
Мне больно, я мучаюсь, а родители!..
- Для тебя, да и для нас, это, конечно, имеет значение, - она тут же начала выкручиваться, - но с точки зрения человечества…
- Ты идешь вещи перебирать? – заглянул в дверь папа, перечеркивая мамины слова о том, что им не все равно.
Я осталась в комнате одна. «А ведь действительно, что значит мой ожог для человечества»? Ничего не значит. Это мое сугубо личное переживание. Вот если бы со мной действительно что-нибудь серьезное случилось,.. то и тогда это бы обеспокоило лишь родителей и Ирку (хотя по поводу сестры моя уверенность была не на сто процентов), а для человечества… Если честно, то и ее переживания по поводу принца Гены меня задевают постольку, поскольку я вынуждена терпеть Иркино нытье. Может, она действительно права, обвиняя меня в черствости?
Боль в руке постепенно отходила. Паста высыхала. Я смыла ее и пошла к костру. Сестра сидела рядом с папой.
- Смотри, какой красивый закат, - восторженно повернулась она ко мне, но потом, видимо вспомнила, что ее вывезли, удалили, обидели,.. тяжело вздохнула и, потупив взгляд, приняла страдальческий вид.
«Может, она постоянно ноет, чтобы самой не забыть о своей любви?» - подумала я, садясь на бревно. – «Тогда и мое равнодушие вполне оправдано».
В огонь полетели старые рисунки, тетради, школьные дневники неизвестно какого года с тройками, четверками, двойками, пятерками… Костер листал страницы, забирая в небытие замечания, вызовы на родительские собрания, домашние задания… все то, из-за чего так огорчался когда-то некий Петр, ученик пятого класса сельской школы, не помню какого номера, из-за чего так радовался, считая личной победой. Вот так же и мой «документ», как его называет классная, требуя вести в течение всего учебного года, аккуратно заполнять, давать на подпись, все, что с таким усердием делалось с сентября по май, теперь уже можно выкинуть или сжечь. После каникул - седьмой класс. Потребуется новый дневник. За седьмым - восьмой… Это у Ирки год предпоследний, она в десятый идет, а мне подобных «документов» еще много заводить и выкидывать...
- Пойду за новой порцией мусора, - нехотя поднялся папа.
- Давай сбегаю, - вызывалась я, не желая снова оставаться наедине с влюбленной плаксой.
Мама протянула пакет с фотографиями.
- Но как же?! – возмущение пульсировало во мне. – Это же память о людях!
- Память для тех, кто их знает или знал, - устало усмехнулась она. – А для нас всего-навсего старые грязные бумажки.
Спорить я не решилась и пошла возмущаться к папе. Но и он потребовал сожжения. Желтые карточки серели, чернели, а вместо лиц появлялись дырки. Привидения улетали ввысь, вслед за дымом костра. Не известные мне мужчины, женщины и дети растворялись, сливались с прошлым. «Люди живут, пока о них помнят», - завертелась в голове фраза классной, когда та говорила о войне и солдатах, погибших на ней. Фотографии – это память. Наследник бывших хозяев, продавший нам дом, отказался от них. И они сгорали. Праздник, накрытый стол, счастливые лица… Девочка с огромным зонтиком… Парень, чем-то напоминающий Иркиного Генку с удочкой и рыбой… Экскурсия… Фотография дома… все уходило в забытье.
- Вы дом купили? – остановила меня утром возле калитки беззубая бабулька.
- Мы.
- Ну да, ну да, - покачала она головой, словно та болталась на шарнирах. – Действительно, зачем он Петьке? – и женщина инстинктивно причмокнула губами. - Когда бабка жила, не ездил, а сейчас и подавно… - На старушку наплыли воспоминания. - Клавка-то его, неблагодарного, вырастила. Нюшка, дочь ейная, в подоле без мужа принесла, а после в город уехала, о сынке и матери совсем позабыла. Даже не знаю, жива ли теперь… - Крючковатые пальцы перебирали края серого платка. – А Петька, как вырос, тоже из деревни учиться рванул. В общежитии устроился. Клавка, дуреха, рада была, что в люди ее Петруша выходит. – Женщина снова вздохнула. – В люди-то он, может, и вышел, а бабку совсем забыл. Лет семь носа не казывал… Вот и мои тоже редко приезжают. А что им, молодым, в деревне делать? Работы-то нет. Только мы, пенсионеры, и остались. Пять хат всего зимовало… Теперь без Клавки четыре будет. Бедняжка, сколько из-за дочери и внука страдала…
Соседка, явно забыв обо мне, повернулась и поковыляла прочь. А я смотрела ей вслед и думала о страданиях умершей, но до сих пор живой в памяти этой женщины, бывшей хозяйке нашего дома, Клавки, хотя, наверное, для меня она баба Клава. Но ведь когда-то и она была молода. У нее ведь родилась дочка. А до этого в невестах ходила, а раньше школьницей была... Интересно, если бы мы с Клавой, когда она была моей ровесницей, познакомились, то подружились бы? Этот вопрос меня застал врасплох. И ответа на него не было.
- Что ты застряла? – подбежала ко мне Ирка. – Там родители картошку печь собираются!
- Картошку? – все прочие мысли мгновенно испарились.
- На костре, - глаза сестры горели радостным огнем.
Мы побежали. Папа складывал «домиком» поленья, подкладывал под них газету… Мама сидела недалеко и с нежностью следила за мужем. Костер постепенно разгорался.
- Я в детстве часто во дворе под крики старушек с пацанами картошку пек, - отряхивая руки, поднялся отец.
- Знаний лишних не бывает, - подхватила мама.
Я вздрогнула. Но ведь и баба Клава, тоже, наверняка, имела какие-то свои знания. Она вела хозяйство, воспитывала дочь, внука… А теперь? Разумеется, яблони, сливы, крыжовник и огромные кусты смородины, посаженные ею когда-то, для нас лишними не будут. Но другие-то, ее умения пропали навсегда. Хотя, растет, а точнее вырос Петр, (Петя, у которого мои родители купили дом…) Может, в этом смысл ее жизни?
- Надо еще дров подбросить, - привстал с бревна папа.
Он кидал поленья в огонь, и тот разгорался.
- Муравьи! – вскрикнула Ира.
- Ого, мы развели костер рядом с муравейником! – вскинула вверх брови мама.
Папа, очевидно, окрыленный маминой фразой о том, что знаний много не бывает, принялся нам рассказывать о трудолюбивых насекомых.
- Один муравей ничто, - многозначительно тыкая палкой в костер, говорил отец. – Главное весь муравейник. Он - единый живой организм, с четко распределенной иерархией. Жизнь отдельного муравья направлена на его развитие…
- Как и у людей, - подхватила я. – Жизнь каждого отдельного человека ничто. Она направлена на развитие человечества.
Я взглянула на дом, оставшийся от прежней хозяйки, и мне стало грустно.
- Возможно и так, - согласился со мной папа. – Только живем мы ради близких и дорогих нам людей - нашей семьи.
Костер потрескивал, соединяя прошлое, настоящее и будущее. Мы сидели возле него всей семьей. Этот миг, эта жизнь принадлежала нам – четырем муравьям большого муравейника.
