Делириум остров (Рассказ)

Он один вышел из вагона. Жарко пахло просмоленными шпалами и вяленой рыбой. Его отражение в грязноватом стекле электрички замерло, словно размышляя, покрутило головой, оглядываясь и, наконец, встретилось взглядом с приезжим. Виктор не узнал себя. Высокий, он ссутулился и стал ниже ростом. Неприятной была одутловатость лица и опущенные углы рта с брезгливо отвисшей нижней губой. Глаз он не разглядел, потому что состав тронулся, завывая, набрал ход и скрылся в чаще.

Виктор спустился на изъезженный, весь в ухабах и заплатах асфальт пятачка между высоким перроном и станционным сараем.  К краю платформы, под самый ее козырек приткнулись несколько легковушек. Слева среди высокой травы возвышалась фанерная будка, похожая на голубятню. Будка торчала у въезда на парковку. Сам въезд был перегорожен цепью. Шлагбаум весь в пятнах ржавчины валялся здесь же среди высокой травы.

Подхватив рюкзак, он пошел к парковке. Из будки к нему спустилась хозяйка цепи. Женщине было за шестьдесят. В джинсовых шортах, в майке чернильного цвета, на голове копна рыжих крашеных волос.
Выяснилось, что лодок нет, но его могут отвезти на любой остров за тысячу. Виктор согласился. Женщина позвонила какому-то Мирону и, получив от того подтверждение, показала Виктору рукой на кусты за железнодорожным полотном, мол, жди там, и скрылась в будке.

Туча, поднявшаяся из-за леса, стала клубиться, наливаться свинцом, громыхнула несколько раз низко и раскатисто, повисла над головой, угрожая, но через мгновение распалась на клочья, и снова засветило солнце.

Виктор не спеша поднялся на насыпь. Постоял, бездумно глядя на уходящую вглубь леса колею, и оглянулся. Редкие фигуры отъезжающих на платформе, прилепившийся киоск, парковка с рыжеволосой теткой в будке, - все осталось позади. Он перешагнул рельсы и спустился к кустам. Боярышник и дикая малина отгородили узкую полоску лесной дороги от поднимающегося сразу за кустарником соснового бора.

Какой-то грибник в брезентовой куртке маячил среди деревьев в шагах двадцати от него. Вот он наклонился, выпрямился, снова наклонился, словно подбирал с земли что-то.  Потом неожиданно оглянулся и посмотрел на Виктора. Но тот уже отвернулся и прислушался, не едет ли его перевозчик.  Было тихо. Даже от платформы не было слышно ни звука.

Минут через десять послышался треск мотора, и по лесной дорожке подкатило странное сооружение на маленьких колесах. Водитель, а это был Мирон, предложил бросить рюкзак на низкую платформу повозки, и самому разместиться там же. Виктор уселся спиной к движению. Ноги почти касались земли. Они поехали. Дорога убегала из-под ног, катилась назад, но не за спину, а прямо перед ни убегала, отдалялась, петляла среди высоких кустов орешника и стремительно исчезала среди травы и кустарника, оставляя все где-то там, позади. Было покойно и безразлично.

Озеро появилось неожиданно: выскочило из-за высоких, сильных берез и залило все вокруг до самого горизонта.

Выгрузились они прямо у кромки воды. Земля под ногами пружинила, и черная жижа проступала из-под кроссовок. Мирон куда-то исчез. Виктор закурил, поджидая. Перевозчик появился из-за угла красного сарая, неся в левой руке канистру. Правой он пристраивал на голове белую с черным околышем и золотистым крабом капитанскую фуражку. Из плоскодонки, в которой они должны были плыть, Мирон в несколько взмахов совка вычерпал стоявшую воду. Потом снял замок с цепи, державшую лодку прикованной к березе. Грязная, ил пополам с ржавчиной цепь с грохотом шлепнулась на нос лодки, и они отправились.

Лодка неслась легко, едва касаясь воды. Миновали группу островов, обогнули небольшой мыс, заросший густым лесом. Деревья нависли над водой, корни их обнажились, и мелкая приливная волна свободно гуляла между узловатых колец и черных древесных щупалец.

Впереди показалась высокая, рыжая в закатном солнце сосна, росшая, казалось, прямо из воды. Обогнув ее, Сергей направил лодку к темневшему в сгустившемся вечере острову. Издали было видно, что берег состоит из огромных, вероятно, ледниковых валунов. Они поднимались из воды высокой покатой стеной. Из узких расщелин между ними тянулись вверх тонкие березы, а выше за ними стояли сосны с густой хвоей.

Расплатившись с возницей, Виктор выпрыгнул на пологий берег, покрытый травой, забросил рюкзак за спину и пошел вглубь острова, выбирая место для палатки. Мирон окликнул, мол, звони, когда назад соберешься, но Виктор молча махнул ему рукой, прощаясь. Через несколько шагов он достал из кармана мобильник и с коротким замахом швырнул его в высокую траву.

Мотор взвыл, еще минуту простучал вдали молоточком, и все стихло.  

Поднявшись на верхушку огромного валуна, он огляделся. Отсюда открывалось озеро во всю свою ширь. До ближайшего острова было не меньше двух километров. Направо и налево водная гладь простиралась почти до горизонта. Там, далеко освещенные солнцем, распластались несколько островов. К воде можно было спуститься по крутому и скользкому каменистому склону. Широкие ветви сосен нависали над головой. К площадке, на которой он стоял, из глубины острова подступал густой низкорослый лес, быстро переходящий в высокие березы и осины, дружно шумевшие под порывами ветра.

Солнце садилось. Он распаковал палатку, торопясь поставить ее до того, как светлые сумерки зависнут слепой белесой ночью. Потом развел огонь, натянул металлическую струну над костром и повесил чайник с озерной водой. Закурил и сел на каменистый покатый склон.

Внизу, у подножья плескалась темная, прозрачная у берега вода. Волна разбивалась о торчащие из озера валуны, поднимала брызги, и ветер тут же сносил их в сторону. Присмотревшись, Виктор разглядел лежащий на небольшой глубине череп: глазницы, отверстия носовых ходов и чуть занесенная илом узкая верхняя челюсть. Он скомкал сигарету, обжегши пальцы, встал и отошел к костру. Потом не утерпел, вернулся, спустился к воде и убедился, что это камень с пятнами мертвых прошлогодних листьев.

Хрень какая-то! Сердце по-прежнему колотилось от испуга. Во рту пересохло. Виктор подергал котелок над костром, подгоняя вялые бусинки кипения. Оказывается, он не был готов к тому, на что решился два дня тому назад.

К психиатру его затащила Жанна, или, как ее там? В общем, в один из дней, когда он был еще в состоянии двигаться, она вытолкала его из своей квартиры, протащила до метро и, не давая ему заснуть в вагоне, хоть он все время впадал в хмельное забытье, довезла до непонятной белой двери. В эту самую дверь он и стукнулся лбом, отчего та открылась. За дверью их поджидал какой-то человечек в белом халате.

На следующий день, когда в голове его забрезжил рассвет, и рюмка водки собрала воедино мозаику ярких ничего не значащих осколков реальности, он вспомнил, что ему сказал психиатр. Накануне, находясь в кабинете, он никак не мог свести в какое-либо смысловое единство и понять сочетания слов, произносимых человечком.
Сейчас, когда водка мягким теплом просочилась в озябшее тело, он вспомнил.

Докторишка, посмеиваясь, пророчил ему скорую и неизбежную умственную деградацию, распад личности, если он не завяжет. Обещал «де - социализацию», валяние по подворотням в собственной блевотине и, конечно, стыдную одинокую кончину на мерзлой глине пустыря. Виктор даже представил, где этот пустырь находится: пустырь за последним домом квартала,бурьян, картонные, засаленные коробки и ворох вонючих тряпок.

Забавно, что эскулап выбрал для воздействия на его, Викторову психику устрашение одиночеством и не гигиеничностью. Убояться слабоумия нельзя! Это все равно, что пугать человека, корчащегося от боли, потерей болевой чувствительности.  Потому докторишка и сказал об этом вскользь, видно, понимая, что алкашей этим не пронять. Впрочем, если здраво рассуждать, особенно после освободившей от физических и душевных мук рюмки водки, то и одиночество в смерти естественно и очевидно…

Человечек, нужно отдать ему должное, не стал разыгрывать из себя светилу медицины и не стал предлагать кодирование или подшивание какой-нибудь дряни под кожу. Он предложил Виктору два решения на выбор. Ничего не менять, и предоставить Господу решать, где и когда появится пустырь с зассаными тряпками в качестве смертного одра. Или остановиться, перестать бухать и вернуться к обычной жизни. Это он прокомментировал умно и с увлечением, поблескивая стеклами круглых очков на длинном носу.

- Видите ли, алкоголь для вас – это возможность погружения в свою реальность, в реальность, которой нет, но в которой для вас все проще, яснее. В ней вы гениальны, искрометны! В ней вы обретаете смысл своего существования. Но на самом деле - это морок! Вспомните, вам казалось, музыка, написанная вами, гениальна. Но, протрезвев, вы обнаруживали, что она беспомощна, жалка! Вы ее даже стыдились. Оказывалось, что реальность жестче, в ней нужно трудиться. Оказывалось, в ней для вас места нет! Оно не припасено и не забронировано за вами. Оказывается, нужно доказывать, что вы есть. А вы боитесь этого, боитесь жить по-настоящему. Потому что боитесь облажаться. Мне вас не жаль, потому, что вы осознанно уходите в запой, потому что вы на своем пути к самоубийству получаете удовольствие. Типа, «…зажжем огни, нальем бокалы, утопим весело умы!».  Еще скажу, что мне, такие как вы, омерзительны. Но я обязан, врачебный долг меня обязывает сказать вам, что есть шанс.

Он замолчал, улыбаясь и поглядывая на него:
- Рискованно, безумно рискованно и радикально. Так рискованно, что можете помереть! Или сможете вернуть самого себя, и обрести, наконец, что-нибудь, например, жизнь.

Вода, наконец, закипела. Виктор снял котелок с огня и заварил чай. Он прикинул, чая получалось литра три. Эскулап говорил, питья должно быть много. Виктор назвал его тогда гаденышем и долго бесновался в истерике. Эта, как ее звали-то, Жанна что ли? Эта едва его успокоила. Докторишка только посмеивался в пухлую ладошку. Так же посмеиваясь, он и объяснил, почему рискованно.

-Вы перестаете пить, вчистую, то есть, ни капли. Не пьете несколько дней, и оттого может наступить делирий. Бывает, что не случается, но у вас, скорее всего, случится. Появятся галлюцинации, возможно, будете слышать голоса, шумы, может, музыку. Вероятнее всего, галлюцинации будут устрашающими. Начнется с безобидных крыс или змей, а потом вам станет так страшно, что выброситься из окна, вам покажется счастливым избавлением. Трудно сказать, что будет страшить. Зависит от вашей личности и пережитого опыта. Это может продолжаться несколько часов, может, сутки или двое. Так проявляется тяжелая интоксикация. Поэтому необходимо пить много воды. Вы можете справиться с делирием и после него зажить заново. А можете не справиться, и тогда интоксикация убьет вас.

Докторишка развел руками, складки халата на плечах затопорщились, пряча его полную шейку. Он снова усмехнулся.

Виктор уселся на ствол поваленной осины. Странно, ломки, как бывало раньше, сейчас нет. Руки тряслись первые дня два, а потом и это прошло. Решение приехать сюда, на один из островов пришло сразу. Если уж кончаться, то лучше места нет, - никто не будет ахать, уговаривать, причитать. Он собрался быстро, деньги на дорогу взял у Жанны, или как ее там?  Ей ничего не сказал, просто взял рюкзак и закрыл дверь. Он не пил уже третий день. Докторишка предупредил, что глюки могут явиться на четвертый или пятый. Может, чуть раньше, может, чуть позже.

Он тянул чай из кружки. Темная горячая жидкость горчила и пахла дымом. Солнце застряло в частоколе леса и повисло среди черных стволов и ветвей. Он прислушался. За спиной гомонили птицы, сбитые с толку светлым небом. Изредка раздавался треск гнущейся под ветром осины или сосны. Между порывами ветра был слышен плеск волны и невнятные шорохи в близких зарослях осоки. Он почти ничего не ел эти дни, не хотелось. Гаденыш в белом халате знал и про это, потому что предупредил его о необходимости хоть какой-нибудь еды. Виктор вытащил из пакета кусок черного хлеба и стал жевать. Безвкусные липкие комки застревали в зубах и кое-как проталкивались внутрь, и он с усилием их глотал. Начинало познабливать не столько от ночного холода, сколько от напряжения. Он, наверное, впервые был вне города, был среди воды и леса. Впервые один.

Встал. Детский страх темноты, когда ускользающие тени чего-то неведомого и неясного тянутся к тебе скользкими и холодными пиявками, колыхнулся внизу живота, и его стошнило прямо в костер. Головешки испустили облачка пара, запахло чем-то кислым и хлебным. Пламя скользнуло вниз под тлеющие угли, выскочило с другой их стороны, и сучья снова затрещали, разбрасывая в разные стороны огненные капли. Виктор утер рот ладонью. Страх не прошел, но уже не мутило.

Он застегнул молнию на куртке и пошел вглубь острова. Сумрак смазал тени, трава под ногами была серой, словно припорошена пылью, поваленные деревья торчали из высокого папоротника дугами сучьев, как остовы гигантских рыб. Он несколько раз оступился, чуть не упав, но продолжал углубляться в чащу, погружаясь в темноту все дальше и дальше. Озноб бил его сильней. Что-то мягкое, невесомое касалось лица и в следующее мгновение глаза и лоб были залеплены паутиной. Он судорожно дергал рукой, смахивая мерзость с лица, ожидая, что вот-вот ощутит на шее или щеке шершавое паучье тельце.
Впереди блеснула узкая сталь клинка, рассекла копошащуюся черноту чащи, и он оказался на низком заболоченном берегу противоположной оконечности острова. За нависшими к воде ветвями осин и елей простиралась гладь озера. Выцветшее небо было серым и у горизонта сливалось с замершей, словно остановившаяся река, водой.

Озноб прошел. Виктор постоял, раскуривая сигарету. Его облепили комары, он звонкими шлепками пытался с ними справиться, но силы оказались неравны, и он заспешил вдоль берега назад к костру.

Светлая ночь незаметно перешла в серое утро. Стал накрапывать мелкий дождь, но и он исчез, словно испарился. Костер от подброшенных нескольких поленьев ожил, начал потрескивать и коптить смолистым дымом. Виктор закутался в брезент и заснул.

Проснулся он от того, что кто-то ходил рядом. Приподняв голову, он увидел рыбака в длинном желтом дождевике. Тот, шаркая резиновыми сапогами, ходил вдоль воды, забрасывал спиннинг далеко в волны, крутил катушку, наматывая леску, снова взмахивал руками, треща накидкой как крыльями, и снова хватался за катушку. Виктор сбросил брезент и сел.

- Эй! – позвал она желтокрылого, - вы откуда взялись?

Тот, не прерывая своего занятия, бросил:
-Разбудил, что ли? Извини, братэла! Я тут с ночи. На той стороне заболочено все, к воде не подсунешься, а у тебя тут камешки и сухо!

Виктор спустился к озеру, и, не мешая рыбаку, умылся. Потом бросил в тлеющий огонь несколько толстых веток и поправил котелок со вчерашним чаем. Присел к костру, закурил. Рыбак перестал ворожить со спиннингом, скрутил снасть и подошел.                                                                    
– Пустишь погреться?
                                                                            
Лицо рыбака показалось Виктору знакомым: мягкий овал, скошенный подбородок и широко расставленные карие глаза на безволосом лице. Несколько пятен витилиго на лбу и щеках. Где он мог его видеть? Тот, не дождавшись приглашения, широко откинул полы дождевика и присел к огню.
                                                                            
– Семен, - протянул руку с какой-то засохшей коркой между пальцев.
Виктор ответил на рукопожатие и предложил чаю. Семен улыбнулся и хитро подмигнул:
- Чаю много не выпьешь, - с этими словами он стал шарить у себя под курткой.

Виктор вспомнил, где он видел этого человека. Это был настройщик из музыкального училища. Только он ни капли не изменился за прошедшие полтора десятка лет. Кожа на лице была такая же гладкая и без признаков растительности, вертикальные морщины на щеках, желтизна шеи и темные пятна вокруг бело-розовых витилиго.
                                                                                                            Про него рассказывали, что за пьянь его выкинули из филармонического оркестра, отчего он стал пить больше. В минуты божественного просветления он вдруг трезвел, брал в руки инструмент и уходил на высокий берег реки. Случалось это вечерами, на закате дня в городском парк, и редкие прохожие пугливо шарахались от музыканта, но прислушавшись, замирали в удивлении и сливались в счастливом молчании с местными бомжами.

Потом, кто-то из сокурсников, бесталанный, но с крупными для музыкантского мира погонам из сострадания, а может из-за хронической и выстраданной зависти пристроил его в училище. Настройщик пить не перестал, но это было не так публично и не так эпатажно. Он напивался в подсобке, упрятанной под парадной в мраморе и ярких лампочках лестнице. В праздничные дни на ней выстраивался сводный оркестр училища, играл, а потом фотографировался на память и в благодарность учителям – педагогам. Однажды настройщик напился и заснул мертвецким сном в своей каморке. Дело было в субботу, так что его сон никто не тревожил долгие то ли десять, то ли двенадцать часов. Он был настолько пьян, что крысы, которые хозяйничали в оккупированном ими здании, а в нем помимо училища, жил и процветал артистический ресторан, взяли и отъели ему ухо. Ну, не все, а половину, но проснулся он с изжёванным и ополовиненным ухом. Настройщик, не разобрав с похмелья, где он и что с ним, от нестерпимой разрывающей голову боли, вынес плечом хлипкую фанерную дверь своей кельи и тут же спьяну сиганул из окна училища на улицу. Расстояние до мерзлого, каменистого газона под окнами было невелико, но траектория полета оборвалась аккурат точке между его вторым и третьим шейными позвонками. Умер настройщик месяца через два в городской и нищей больнице от пролежней и воспаления легких.  

-И слава Богу, отмучился! – вздохнула санитарка Дарья Николаевна, выкатывая его бесполезное тело из палаты. Выкатила и забыла.

Гражданская панихида прошла у беломраморной лестницы училища сдержанно и быстро. Скромный ручеек сослуживцев, провожавших в последний путь лузера, быстро иссяк, и погребали тело в пустынном и оттого величественном одиночестве.

- Выпьешь? – настройщик протянул Виктору чекушку. Тот невольно посмотрел на его уши. Те были на месте, розовые и целые.
Виктор наклонился, протягивая руку, и замер. Тяжелый дождевик провис на руке, зияя, а из его глубины свешивался безволосый розовый в цвет витилиго хвост. Хвост дрогнул и скользнул вглубь рукава. Через мгновение из-под дождевика вынырнула и уселась на плече Семена крыса. Она блеснула красноватыми глазками в сторону Виктора, а потом стремительно впилась в правую ушную раковину настройщика. Тот вскрикнул, хватая и пытаясь отодрать от своей головы грызуна, но на него накинулось еще несколько, невесть откуда появившихся, крыс. Настройщик истошно закричал и повалился на спину.                              
                                                                            
Виктор вскочил и бросился прочь, опрокидывая на ходу котелок с чаем и разбрасывая горящие сучья. Он сбежал со скалы, бросился в чащу леса, но не сделал и двух шагов, как зацепился за распластавшийся на влажном черноземе корень, полетел головой вперед в густую траву и прежде, чем упасть ничком, ударился скулой о теплый валун, вскрикнул и потерял сознание.

Мелкий дождь мягко постукивал крошечными молоточками по лицу. При каждом их ударе из кожи выскакивали дождевые брызги. Его лицо было бесконечная равнина с впадинами и ложбинами. Равнина была живая, поверхность ее двигалась волнами, словно дышала, и была расчерчена на ромбовидные участки с черными ямками пор посередине. Каждая пора то втягивалась под ударом молоточка, то выгибалась, и тогда из нее вылетала дождевая капля. Мириады серебряных молоточков весело стучали, и радостный дождь взлетал венчиками вверх, рассыпался на множество радуг, опадал, собирался в капли, устремлялся ручейками вниз по складкам кожи и водопадами обрушивался за шиворот и под свитер.

Виктор встал на четвереньки и помотал головой. Правая скула болезненно набрякла, налилась синяком и наплыла на глаз. Он поднялся, отряхнул с ладоней налипшую траву. Трава и земля вокруг были сухие, словно и не было дождя вовсе. Муравьи, крупные и черные суетливо забегали по его левой кисти. Он смахнул их и огляделся. Наверху, на скале под соснами дымил костер. Осторожно ступая и прячась за кустами, Виктор поднялся по травянистому склону туда, где разговаривал с рыбаком. Возле костра никого не было. Пар поднимался от залитых водой угольев, но другая часть костра ожила, и языки пламени плескались среди сложенных в круг камней. Котелок валялся в стороне.

Желтого дождевика не было, как и самого рыбака. Виктор присел за куст, настороженно посматривая в сторону озера и палатки. Прошло минут пять, потом еще пять, потом десять. Откуда он знал, что прошло пять или десять минут? Он посмотрел на часы. Нужно засечь время и проверить себя. Вспомнил, что, ныряя, под водой он мог не дышать две минуты и пятнадцать секунд или двадцать. Он посмотрел на часы, глубоко вдохнул и замер, не дыша. Закрыл глаза, отсчитывая время. Когда грудную клетку стала раздирать нехватка воздуха, он решил, что прошло немногим более минуты, и открыл глаза. Часы показали, что он не дышал минуту и тринадцать секунд. Значит, он действительно сидит за кустом минут двадцать. Это его почему-то успокоило: если он правильно оценивает течение времени, значит и с восприятием остального у него все в порядке. Тогда, где рыбак? Да черт с ним, с рыбаком этим! Нужно сматываться с этого острова! Тут с ума сойдешь от того, что боишься бояться! У рыбака должна быть лодка. Не по воде же он пришел! Он сказал, что с той стороны острова. Значит, и лодка там!

Пригибаясь и прячась, Виктор отошел от куста и побежал в ту сторону, где, ему казалось, находится другой берег острова. На этот раз он внимательно смотрел под ноги и прежде, чем ступить, предусмотрительно отводил в стороны высокий папоротник. Лес вскоре поредел, за деревьями стала видна вода. Ноги стали увязать во влажном грунте, и он, чтобы не угодить на топь, свернул вправо на сухую траву. Остановился, тяжело переводя дыхание, пошарил в кармане. Достал свалявшуюся в крендель сигарету и попробовал ее раскурить. Поднеся зажигалку к лицу, он увидел на руке степенно ползущего муравья. Виктор то ли от досады, то ли от злости поднес пламя к черной капле брюшка насекомого. Оно мгновенно съежилось, издав короткий треск, муравей по инерции прополз ещё сантиметр и свалился в траву.

Слева мелькнуло что-то желтое. Виктор стремительно присел, осторожно раздвинул высокую траву и посмотрел влево от себя. Там у кромки воды колыхались длинные жесткие стебли, слышался плеск воды. Виктор привстал и увидел среди камышей желтый дождевик. Рыбак склонившись, с чем-то возился. Никак лодка! - мелькнуло в голове у Виктора. Он не знал, что будет делать, будет ли уговаривать хозяина дождевика взять его с собой, или силой заберет у него посудину, или сделает что-нибудь ещё, - он не знал! Главное бежать с острова!

Быстрым шагом, трава с металлическим свистом стегала его по джинсам, он заспешил к камышам. Было удивительно, что рыбак не обращает на него внимания. Шагов за пять до него Виктор, словно налетев на невидимую стену, замер.

Пришелец торопливо доставал из кармана желтого своего плаща одну крысу за другой и бросал их в воду. Крыса плюхалась с тихим всплеском, и тут же в этом месте выныривало сразу штуки три. Они стремительно выбирались на берег и пропадали в густой траве.

Виктор оцепенел от ужаса: он только сейчас заметил, что трава вокруг него шевелится. Он увидел, как высокие стебли осоки, душицы, ромашки ходят вокруг него концентрическими кругами, потом волны травы начали заворачиваться в спираль, словно это было око урагана. Вся прибрежная растительность ходила ходуном, скучивалась в гребни, и в разрывах зеленых волн он уже видел, отчетливо видел красные глаза, устремленные на него, множество горящих угольков! Ещё мгновение и будет поздно! Он лихорадочно стал шарить в карманах и, наконец, трясущимися пальцами вытащил зажигалку. Холодея, он чиркал ею раз за разом, страшась смотреть на шевелящуюся зеленую массу травы. Наконец, язычок пламени задрожал у него в пальцах. Он ссутулился, закрывая собой готовый погаснуть огонь. Опустился на колени и поднес пламя к высокой сухой траве.
  
И тут темнота обрушилась на него: сначала ледяным астероидом пронзила ладони, пролетев через его пястные кости и разорвав сухожилия, ударилась о землю под ногами, подняла столб черного света и накрыла все вокруг: берег, полчища крыс и желтокрылого рыбака…  

                                   ***

Мерные звуки падающих капель нарушили долгую тишину. Капли падали с правильными одинаковыми интервалами, их легкий звон был глух. Звук, возникнув, словно погружался в податливый и пыльный ворс. Вода капала долго, ритм не ускорялся, и звук не исчезал. В какой-то момент темнота в ответ на эти звуки стала вибрировать, то сгущаясь до невидимого, то расползаясь вширь до черного. Переход от невидимого к черному был еле заметен, из черного в невидимое и обратно, потом он стал более явным, и вскоре темнота начала пульсировать. Пульсация исходила из того места, откуда доносился звук. Отчетливо были видны волны черного света: они расходились кругами, их контуры трепетали, а кромки волн, чем дальше они отдалялись от центра, тем больше искривлялись, теряли изначальное направление, замедлялись и утрачивали одинаковость. Одна волна сталкивалась с предыдущей или вплеталась в ту, что ее настигала. На отдалении от центра эти переплетения постепенно выстраивались в какие–то неясные фигуры сначала геометрические, потом углы и эллипсы ломались, удлиняясь и убегая в глубину. Движение волн внезапно, рывком ускорилось, и фигуры стали многомерными. Темнота вдруг обрела форму и преобразилась в видимый мир…

Витька повернулся и улегся удобней. Воз сена, на котором он лежал, покачивался от мерного движения пегой лошаденки. Снизу доносился скрип полозьев, скользивших по укатанному снегу лесной дороги. Потянув на себя полу старого тулупа, которым укутал его дед, он укрылся плотнее, сберегая тепло и кислый запах овчины. Они возвращались с заснеженной поляны в глуши леса. Было покойно и радостно. Витька даже зажмурился и улыбнулся. Под овчиной было тепло и уютно. Запах сухой травы и полевых цветов тонким медовым ароматом напоминал о минувшем жарком лете.

Дед говорил, что зима для скотины нынче голодная. Летом трава хоть и набрала сладости и аромату, да выгорела вся. Сена, что заготовили с лета, не хватает, поэтому кормят впроголодь и больше соломой. Да вот и напасть приключилась: кто-то отыскал их стожок в лесу, да ополовинил его без удержу. Как теперь корова до весны дотянет?

Витька снова задремал. Проснулся, когда деревня уже была совсем близко. До него донесся запах дыма от горящих березовых поленьев в теплых, умытых по случаю новогоднего праздника домах.

Они выгрузились, побросав вилами сено под крышу сарая, потом распрягли лошадь, и дед увел ее. Виктор забрался по лестнице на сенник и заглянул вглубь хлева.Там в отгороженном углу, в сумраке теплым коричневым пятном тяжело переступала корова Груня. Осторожно, чтобы с размаху не увязнуть в навозе, спустился в коровник. Смешал изрубленную ржаную солому с остатками слежавшегося, подгнившего сена, перевернул вилами несколько раз и побросал все это в деревянный желоб прямо к Груниной морде. Корова шумно вздохнула, пар вырвался из ее широких ноздрей. Она стала с хрустом пережевывать бесполезную солому.

- Витька! – позвал дед, стоя на крыльце и смахивая веником налипший снег с валенок.
  
После праздничной полуночи дед, захмелев и размякнув, поднялся из-за стола. Бабушка захлопотала, глаза ее цвета летнего неба весело заблестели, и она стала тихонько подталкивать Витьку к новогодней елке. Тот отыскал под пахучей хвоей книгу. Пальцы на всю жизнь запомнили шершавую поверхность обложки и выдавленные, залитые красной краской буквы. Он трогал тяжелые страницы с распахнувшимся многоцветным миром богатырей, жар птиц и серого волка, указательным пальцем водил по контуру зависшего в полете черного
жеребца с огненной гривой.

-Эй, малец, -  дед уже стоял у дверей в сени.
Они вышли в морозную ночь. Воздух ожег щеки, перехватил дыхание. Бесконечная чернота со множеством звезд пологом раскинулась над ними. Зайдя в хлев, дед притворил плотнее дверь, чтобы не выстужать, и, держа одной рукой
керосиновый фонарь, полез на сенник.

Витька отправился следом. Сверху в мигающем свете они стояли и смотрели на Груню. Смотрели, как мерно вместе с дыханием двигаются ее бока, как тяжело она переступает, и как тонкие струйки пара, поднимающиеся от хребта, вьются затейливыми колечками.

Дед взял вилы и, зацепив побольше, бросил сверху на голову и под ноги корове только что привезенное пахучее, сладкое сено. Они молча смотрели, как Груня помотав кривыми своим рогами, сбросила застрявшее сено, наклонила большую голову и стала его подбирать большим языком. Старик толкнул локтем Витьку в бок и тогда тот, перехватив вилы, тоже зацепил изрядно сухой травы и кинул вниз. Груня подняла голову, в глазах ее отразилась лампа, словно новогодний радостный огонек, она шумно вздохнула и продолжила неторопливо жевать.  
Дед постоял еще недолго, потом прикрутил фитиль фонаря и ушел.

Едва заметный дрожащий огонек поплыл в темноте, удаляясь, и Виктор поторопился за ним. Послышалось, как набухшая и примерзшая дверь хлева заскрипела открываясь. В темноте образовался квадрат дверного проема, в котором мелькнула фигура. Виктор потянулся к этому квадрату и нащупал полог палатки. Он рывком отдернул скользкую ткань и выбрался наружу.

Белая ночь угасала над островом. С востока наплывала и уже закрыла полнеба пелена тяжелых темных облаков. У костра сидел Витька и ковырял палкой золу. Он повернулся к выползающему из палатки Виктору:

- Деда, картошку есть будешь?
                                                                            
- Давай, - Виктор подошел ближе и сел рядом. Он смотрел, как мальчонка рылся в теплой, мигающей угольками золе, как в несколько тычков выгреб тлеющей палкой сморщенные серые кругляши картошки. Витька катнул их в его сторону.  Он взял одну. Картошка слегка обожгла пальцы, разломилась под обуглившейся коркой, из надлома выскользнул легкий пар.                                                                        
-Деда, ты скоро умрешь? – спросил Витька и тут же продолжил, - ты сам так говорил, только я не знаю, скоро это - когда?
                                                                        
Виктор отложил картофелину, нащупал в кармане пачку сигарет, достал и закурил.                                                                    
– Скоро, это…скоро. Вот ты сейчас в школу еще не ходишь. Подрастешь и вырастешь в какого-нибудь дядьку… Так вот, ты будешь расти и вырастать, но в школу еще не пойдешь, а я умру. Вот это и будет скоро.
                                                                    
– Понял… - протянул пацан, - а можно так сделать, что ты на этом острове останешься и не будешь знать, что со мной будет? Будешь тут жить, жить и не знать, что я уже в школу пошел, что я в дядьку вырос? Я дальше буду расти, а ты все живешь и живешь?
                                                                            
- Нет, не думаю, не получится - Виктор затушил сигарету и бросил окурок в угли.                                                                        
– А я к тебе на остров приплывать не буду, ты меня таким вот только и будешь помнить, а другим и не будешь знать.
                                                                            
Витька замолчал, размышляя. Он сосредоточенно ковырял палкой золу и морщил лоб. Потом заключил:
-Тогда зачем жить, если друг друга не видеть?
                                                                            
Виктор отломил кусок картофелины и съел. Мальчонка снова заговорил:
- Было бы здорово устроить жизнь на вроде этого острова. Живешь на нем один, только ты. А в гости к тебе приплывают друзья, мама с папой, я, баба Настя ну и разные приятные тебе люди. Погостят и уплывают. А ты снова один. Живешь себе, живешь и не умираешь, пока сам не захочешь. Тогда уплываешь с острова и не возвращаешься.
                                                                            
– Так, Витька, и происходит. Только уплывать никуда не нужно. Тут на своем острове и помираешь. Одно только плохо, - на остров твой прутся все, кому ни лень. Бывает, что очень неприятные люди приплывают.
  
Они замолчали. Тучи уже окончательно закрыли небо и медленно плыли над озером вал за валом. Темные, низкие с седой бахромой по краю нависали над самой водой, другие, высокие со свинцовыми завитушками широкой дугой наплывали следом. Откуда-то издалека принесло раскат грома.
Виктор не сразу услышал стук мотора, который возник сначала где-то у далеких островов, потом приблизился, затарахтел совсем отчетливо и вот совершенно явно стал виден черный силуэт лодки с белым венчиком позади.

Он встал, подошел к краю утеса. Лодка шла к острову. В ней было двое: один на корме, другой ближе к носу. Виктор оглянулся.

Мальчишка по-прежнему сидел у костра и елозил палкой в золе. Что-то было пугающее в его спокойствии. А тут еще непонятная лодка и эти разговоры про остров, про- когда-умрешь.
  
Виктор осторожно, чтобы Витька не заметил, попятился к лесу, и, когда оказался у мальчонки за спиной, бросился через кусты в чащу.
Он бежал по дуге, удаляясь от того места, где тлел костер и сидел странный мальчишка, и одновременно приближался к месту, где можно было высадиться на берег. Он успел раньше, чем лодка приблизилась к острову. Из камышей ему хорошо была видна плоскодонка, двигавшаяся к берегу с заглушенным мотором. Лодка показалась знакомой, а когда Виктор рассмотрел сидящего на корме, то вздрогнул. Белая капитанская фуражка с золоченым крабом. Его давешний перевозчик. Зачем он здесь? Кто с ним рядом?

Как только лодка ткнулась носом в берег, первым спрыгнул в воду пассажир, и они вдвоем с Мироном втащили ее на травянистый берег прямо под куст боярышника в нескольких шагах от леса.

Пассажир почему-то тоже казался ему знаком. Лицо какое-то одутловатое, бледное, словно вылепленное из белой глины. Где мог он его видеть? Летний лес, кустарник. Смазанное какое-то лицо. Куртка? Такие куртки на каждом грибнике. Какой грибник в лодке? Может, он видит самого себя, приплывающего с Мироном? Сколько дней он на острове? Де-жав-ю? Нет, де-жав-ю, он слышал, бывает при шизофрении. Это не его случай. Он ведь не шизофреник. Он на острове, куда приплывают разные люди. Люди, которых он когда-то знал, может, любил. Нет, кого любил, он не встречал. Этих вот он никогда не любил, одного видел раньше, когда же это было? Два дня назад, три? Но и второй почему-то казался ему знакомым. Значит, они уже виделись. Как с тем рыбаком в желтом дождевике с лицом настройщика из училища. Вот, что интересно, вот о чем нужно поразмышлять! Как они оказались в том же месте, что и я? В общем, хрень какая-то!    

Виктор, затаившись, ждал, когда гости выгрузятся на берег. Потом неслышно скользнул из камышей в кусты - поближе, чтобы слышать их разговор.

Мирон говорил:    
-Ты растолкуй зачем, ты все же поясни, при чем?
Другой отвечал:
- Не суетись ты! Че ты дергаешься? Сейчас все объясню. Смотри, костер не загашенный, значит, здесь он, где-то рядом, только отошел. Может, от нас прячется?

Этот второй оглянулся и посмотрел на кусты, за которыми хоронился Виктор. Тот вжался в землю и замер, боясь дышать. Одновременно подумал, что эти сейчас мальчонку увидят, начнут расспрашивать, или, не дай бог, сделают с ним что?

-Дед, - Витька стоял рядом, теребил куст, обрывая листья с верхних веток, - давай я тоже останусь на острове. В школу не пойду. Ты сам меня выучишь. Жить будем здесь, картошку будем есть, рыбу ловить.  
Виктор похолодел от ужаса, - сейчас увидят пацана, и его вместе с ним тут и накроют! Он зашипел задушенно:
- Прячься ты, прячься!
Витька стоял и продолжал так же методично обрывать листья. Виктор скосил глаза в сторону пришельцев.

Те отвернулись и двигались по каменистому склону наверх, к палатке. Он облегченно перевел дыхание и упал лицом в траву. Несколько капель пота скатились ему на нос. Руки заныли, и он только сейчас увидел свои пальцы, вцепившиеся в землю так, что ногтевые фаланги ушли в каменистый грунт. Он стал отползать ближе к камышам и, когда оказался у воды, юркнул в камыши и затаился.

Мальчонка куда-то пропал, а те двое ходили вокруг палатки, то заглядывая в нее, то отходя на несколько шагов в сторону, о чем-то переговариваясь. Потом Мирон, заметив, что его пассажир отошел далеко и даже скрылся за валунами, вероятно спустившись в ложбину, бегом бросился назад к лодке. Лихорадочно задергал цепь, стараясь открыть замок. Наконец ему это удалось, и он, ухватив нос плоскодонки и превозмогая ее тяжесть и сопротивление каменистого грунта, всхлипывая и постанывая от страха, с трудом столкнул в воду. Лодка с тихим плеском вкатилась в расступившуюся воду.  Беглец запрыгнул в плоскодонку, которая от толчка словно отпрыгнула от берега, и уже ухватился было за весло, когда внезапно возникший, словно из ниоткуда, его пассажир выхватил из воды длинную цепь и с силой дернул лодку назад к берегу. Мирон, не удержавшись на ногах, опрокинулся в воду.

Виктор был совсем близко и мог видеть, как «грибник» набросился на Мирона и, не дав тому встать на ноги, ударил его несколько раз в лицо. Кровь из разбитого рта и носа черными полосами рассекла побелевшее лицо. Виктору казалось, что это черные змейки пляшут и вьют в кольца свои скользкие тела, оплетая и вползая в рот, глаза и ноздри. «Грибник» схватил избитого за шиворот, протащил до берега по воде и пинками заставил того выбраться на берег.

- А, ведь они убьют тебя, - прозвучало где-то рядом. Виктор отшатнулся, и камыши колыхнулись с сухим шумом. Он испуганно замер, боясь быть услышанным. В тот же момент где-то у горизонта громыхнула гроза. Сухой этот треск покатился по воде, цепляя низкие волны и, как голыш пущенный сильной рукой, отскакивал от них, долетел до острова, накрыл его грохотом, сотрясая поникшие деревья, и быстро угас, рассыпавшись шелестом листвы.

За что они могут меня убить? Ведь должен быть мотив! А, вот в чем дело! Как я сразу не догадался! Помнишь, ты сочинил тему? Она была так хороша! В ее природе уже был заложен симфонизм, ее детали обещали увлекательную драматургию, мощь рождала невероятные чувства, смешивала радость и скорбь, обнажала низость души и вселяла надежду на очищение, на прекрасное! Ты начал работать над ней, но что-то исчезло , свобода и легкость словно растворились в воздухе. Ты запер листы в стол, боясь к ним вернуться, боясь не соответствовать. Спустя год, когда ты еще ходил на концерты в филармонию или в дворец на набережной, ты вдруг услышал ее вновь! Это был фортепьянный концерт. За дирижерским пультом был автор, незнакомый тебе музыкант. Музыка, а это была она, твоя музыка, твоя душа и озарение, была настолько прекрасной, что из-за нее можно было убить! Тогда тебе впервые пришла эта мысль. Убить этого незнакомца! Когда звучали овации, и ты сам аплодировал громче всех, первая скрипка посмотрел на тебя и постучал смычком по струнам, относясь именно к тебе. Дирижер заметил это, изменился в лице и в глазах его появилась ненависть. Он тоже готов был убить! И потому послала сюда «грибника»! Но тому концерту уже скоро полтора года! Прошло время, и он, подававший надежды музыкант, уже совсем исчез, как в дымовой завесе, в бесконечных пьяных грезах, исчез для друзей и знакомых.  И он думал, что для незнакомца тоже. О, нет! Я знаю, музыканты злопамятны и мстительны!  

Мирон на берегу что-то мычал, закрыв лицо руками и мотая головой. «Грибник» подтащил лодку к берегу, обмотал цепь вокруг ствола березы, щелкнул замком, приковывая ее, и ключ положил себе в карман.
- Ты, урод, - позвал он, - вставай, пошли искать этого Робинзона. И даже не думай оставить меня здесь с ним. Ты меня слышишь? Ключ от мотора у тебя, от лодку – у меня. Это - по справедливости. Пошли, Синдбад – мореход!
- Ты кончишь, ты убьешь его! Скажи, да? – Мирон размазывал красные сопли по лицу и отползал от наступавшего на него, - зачем он тебе?
«Грибник» остановился. Закурил, потом присел. Помолчал, затягиваясь дымом.
- Слышь, Мирон, он меня в лесу давеча видел. Ты бы, кретин, лучше яму прикрывал, а то за тобой вечно доделываешь. Все будет нормально, так что не ссы! С этим Робинзоном договоримся, и все. Разбежимся. Ты только до холодов не дергайся, плавай на лодочке, вози туристов.

- Ага, договоришься ты, - всхлипывая пробубнил Мирон и поднялся, - ладно, пошли искать.  
Они стали подниматься пологим склоном, свернули на тропинку, которая вела через высокие валуны вглубь леса. Когда их шаги стихли, и фигуры перестали маячить на фоне высокой травы,
Виктор выбрался из камышей и побежал к лодке.

Напрасно он дергал цепь и пытался выкрутить кольцо, запаянное в металл лодки, - отцепить моторку ему не удалось. Обессилив, он привалился спиной к стволу березы. Его лихорадило. Это был не только страх. Было что-то еще, что сжигало его тело изнутри. Приступ озноба закончился, но закружилась голова, и лицо покрылось потом. Сердце, словно прохудившийся в нескольких местах мешок, болезненно трепыхалось у самого горла, а через его прорехи толчками выплескивалась кровь, уходила жизнь.

Спасительная мысль неожиданно пришла ему в голову: может, все это галлюцинации? У него делирий, которым грозил ему смешливый доктор? Желтокрылый повелитель крыс, эти двое, приплывшие только что, Витька – все это делирий? Может и само его путешествие на остров лишь бред, а он, его тело с воспаленным мозгом валяется в больнице или на койке в вонючей «однушке» ?! Тогда что? Что он может сделать? Наблюдать, что его разваливающийся мозг преподнесет в качестве новой реальности?! Какая заманчивая возможность! Наблюдать эту блевотную картину мира со стороны! Или это его мир, и вся эта блевотина он сам? Так или иначе, бред это или реальность, то или другое – это то, что создает его мозг и не важно, отражает он окружающее или создает заново. Если это глюки, то и опасности никакой нет! Ни от этих пришельцев, ни от кого! Не «Матрица», в конце концов! Если так, если я могу осознавать, что все вокруг меня это галлюцинация, то я буду действовать, как будто я во сне.
«Сном забыться. Умереть. И видеть сны. Какие сны в том смертном сне приснятся?» Опять какая-то хрень! Шекспир зачем-то приплелся здесь. Сон ли это?

Он потер ушибленную цепью кисть. Нет, во сне так не бывает. Но, может, мозг, создавая галлюцинации, делает их совершенными и заполняет все клеточки «паззла», чтобы иллюзия была полной? Если сунул руку не туда, получи ушиб, боль. Чтобы все было логично и воспринималось, как реальность. Но до какой степени, где рубеж между созданной бредом реальностью и физической смертью? Все ли пришельцы плод его умирающего мозга? Он один на острове? На острове ли он?

- Так, я пошел уже по кругу, - остановил он сам себя, -  для начала нужно разобраться, почему и чего я боюсь? Откуда этот страх?
И снова, как минуту назад его окатило ознобом, и пот выступил под глазами.
- Я боюсь, - медленно проговаривая слова, сказал он себе, - я боюсь быть сожранным этими крысами! Боюсь этого острова, боюсь быть на острове один, боюсь одиночества, боюсь тех, кто появляется здесь, боюсь крыс и змей. Чего я не боюсь? Не боюсь…  

Что-то защекотало его руки. Он взглянул и увидел, как несколько муравьев, черных с красноватым отливом неторопливо шныряют у него между пальцами. Он привычно смахнул их с одной руки, потом с другой. Но пара застрявших между указательным и безымянным пальцами выползли и заторопились вверх на тыл левой кисти. Он судорожно несколько раз дернул рукой, пытаясь стряхнуть. Потом прижал их другой ладонью и с силой сбросил их вниз. Ничуть не бывало! Они ползли дальше. Того хуже, уже по другой руке ползли несколько. Он схватил зажигалку, и пытаясь одновременно стряхнуть мерзких насекомых и добыть огонь, стал махать рукой, беспрерывно щелкая кремнем. Наконец огонь заплясал у него в руке, и он стал сжигать ползающих тварей! Некоторые из них затрещали, скручиваясь в угольки, но самые проворные, спасаясь от огня, вдруг полезли ему прямо под кожу. Он ошарашенно наблюдал, как быстро они шевелят лапками, как стремительно втягивают свои тельца в еле приметные щели в его коже. Ему не было больно. Он лишь ощущал некоторое шевеление в этих местах. Потом это шевеление стало распространяться наверх, - муравьи двинулись вдоль вздувшихся вен к запястью вверх. Он забеспокоился, что они могут добраться до шеи или ушей. Он представил, как они будут ползать по его лицу, или шевелить кожу на голове. Он вскрикнул. Огонь зажигалки, которую он по- прежнему держал у руки, ожег ему ладонь. Он отбросил ее, и зажигалка с тихим плеском юркнула в воду. Внезапно сзади что-то зашуршало. Виктор резко обернулся.

За спиной стоял Витька. По его лицу, рукам, мятому в сгибах пиджачку ползало множество муравьев. Они беспрестанно двигались, шевелились и бегали по каким-то своим проложенным тропкам, не отклоняясь от маршрута и не смешивая свои бесконечные потоки. Витька открыл глаза. Синие, ясные они были полны слез. Он шагнул мимо Виктора, вошел в воду и медленно начал удаляться от берега. Вода расступалась, не дрогнув, не подняв даже легкой ряби. Когда над водой были видны только плечи и вихрастая голова, он остановился и так же медленно опустился в воду. Озеро сомкнулось над ним, опрокинутое небо затянуло гладь озера, словно никого и не было.

Виктор опустил глаза и взглянул на руки. Муравьев не было. Кожа была молочного нежного цвета.
- Твою мать, - прошептал он, - меня как будто вымачивали в молоке.

В разрыве низкой косматой мглы на мгновение показались высокие облака. Молочный белый свет сочился сверху и, сгущаясь над кронами сосен, превращался в крошки мелкого невесомого снега, который хаотично носился над свинцовой водой, не касаясь ее. Только на его лице он таял и превращался в росинки. Росинки собирались в капли и стекали по носогубным складкам, застревали в бровях и покрывали лицо прозрачной липкой пленкой.

-Дед, - Витька стоял возле лодки, - мы никуда отсюда не уедем. Останемся здесь!                                                                      
И добавил умоляюще:
- Дед, пожалуйста!
Он залез в плоскодонку, подтащил пластиковую канистру, заполненную наполовину бензином, к краю лодки. Отвинтил крышку, опустил ее, зачерпнув воды, и оттащил на место под заднюю скамью. Потом выбрался на берег и подошел, заглядывая в глаза и несмело улыбаясь. Виктор провел ладонью по лицу, словно смахивал видение. Но видение не отпускало - Витька стоял рядом и улыбался.

- А давай! Не поедем! -  облегченно вздохнув, согласился Виктор, -  давай останемся! Тут, конечно, чудно, но уж лучше так, чем изображать из себя пуп земли! Сон, сон! «Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят?» Гамлет хренов!

-Почему пуп земли, деда? – мальчонка шел рядом и, спрашивая, задирал голову.
- Витька, сохрани тебя Господь, от такой участи! –неожиданно для себя он стал горячиться, - понимаешь, живешь себе живешь, и в какой-то проклятый момент тебе приходит в голову мысль, что ты, вероятно, не просто так родился и живешь. Именно ты! Какое-то у тебя, блин, предназначение! У тебя! Остальные? Тебе нет дела до остальных! Потому что мысль эта, как раковая опухоль разъедает тебя днем и ночью, и тебе недосуг думать об остальных! Особенно ночью! Не спишь, потому что в голове у тебя какая-то жвачка тухлых, давно всеми пережеванного и сказанного. Темнота почему-то убивает в голове всякую здравую мысль! Гордыня, только гордыня из тебя так и прет, как поллюция у подростка! Ты, божьей искрой осиян, мечешься, мечешься, суетишься, и ничего! Пшик! Только звон в голове и вкус дерьма во рту!

- И здесь? – Витька подергал его за рукав, - дед, у тебя здесь тоже в голове звенит?
-Здесь нет, - устыдился он своей горячности, - здесь другое. Здесь у меня какие-то фантазии. Вот ты, например.
- Если здесь не звенит, значит ночью можно спать. Это же лучше! Здесь все гораздо лучше! Ночью спишь. Утром просыпаешься, идешь к озеру. Солнце встает. И ты такой маленький, как птица на ветке, или рыба, которая у берега играет. Ты сам так рассказывал. Забыл?
- Забыл.
- Ты, дед, совсем не здоров. Забывать стал. Меня фантазией назвал. Ты, дед, не умирай скоро. Мы ведь остаемся на острове, а на острове не умирают. Жизнь только на острове и есть.
- Нет, Витька, остров не остров, а от себя ведь не убежишь. Я вот где-то читал, что организм вырабатывает такие клетки, которые обычно убивают инфекцию. Иногда в организме что-то путается, и такие клетки начинают убивать тебя самого. Ты их создал, а они взбесившиеся тебя медленно убивают. Понимаешь?

Витька смотрел на него и молчал. Потом спросил:
- Ты что, сам себя убиваешь? Это грех!
- Грех? Это перед кем же? Я что ли сам такую жизнь себе устроил? Ты еще скажи, что я сам себя искушаю и нашептываю по ночам: «…что может сделать человек сверх того, что уже сделано?»

Витька ушел по берегу вперед и голос его доносился приглушенно. Он стоял на камнях, которые возвышались над водой и что-то разглядывал прямо перед собой. Помолчав, мальчишка помахал ему рукой, подзывая.

И снова его окатило волной лихорадки. Озноб бил, сотрясая тело и сводя мышцы в мучительной истоме.  Шершавый язык распух и не помещался во рту, а нижняя челюсть ходила ходуном. Так продолжалось минут пять. Его отпустило, и он обессиленный присел прямо у воды. Зачерпнул трясущейся рукой воду и поднес ко рту. Попытался сглотнуть, закашлялся и его едва не вырвало.  

Витька стоял поодаль от него и ждал, пока дед откашляется.
С усилием поднявшись, он подошел к мальчонке. Тот показал на воду. Виктор проследил взглядом за его рукой. Прямо перед ним отражалась его бледная, перекошенная физиономия. Волосы всклокочены, испуганные глаза. Но узнать себя можно, подумал он.

Присмотревшись, когда собственное изображение расплылось и фокус переместился дальше, вглубь озера, он замер. В прозрачной воде было хорошо видно бледное лицо Мирона. Тот лежал поперек груды камней, раскинув руки, головой к берегу. Казалось он бежал от острова и потом опрокинулся навзничь. Виктор обернулся и посмотрел вверх. Высокий покатый бок огромного валуна, с вершины которого он видел камень, похожий на череп, возвышался над ними. Или Мирон свалился со скалы? Падая, перевернулся в воздухе? А где же этот второй, «грибник» где?  

Наверху, словно откликаясь на его мысль, показалась фигура. У «грибника» на голове красовалась белая капитанская фуражка с золоченым крабом.
-Эй, Робинзон, давай сюда! Поднимайся, чаю попьем!

                                 ***

Костер весело потрескивал, тепло расслабляло и окутывало дремой. Чайник закипал, поплевывая через носик на горящие поленья.
- Тебя звать как? – спросил «грибник», - меня Матвеем Лукичом.
На вид «грибнику» было, наверное, лет пятьдесят, и Виктор решил, ладно, пусть с отчеством, и ответил:
- Виктор. Я вас узнал, точнее, видел уже.
-Да? – ничуть не удивившись, ответил тот, - и я толковал Мирону об том же самом! Хоть мельком, но непременно заметил. Заметил - запомнил. Запомнил - сказал! Спросят – сказал! А спрашивать будут скоро. Куда, мол, человек пропал? Продал дом и пропал? А деньги его куда подевались? Верно?

После некоторого молчания продолжил:
-Как думаешь, спросят?
Виктор кивнул:
-Спросят!
-Вот! А Мирон не верил. Это же понятно! Еще удрать хотел! Смешной, честное слово!

Он окинул взглядом собеседника:
- Ты меня в лесу заметил? Верно?
Виктор молча кивнул. Потом покосился на сидевшего рядом Витьку. Тот сидел на корточках, прижав руки к груди, и глядел на пламя.
-Ты чего на остров пошел? Турист что ли? – спросил Матвей Лукич, снимая закипевший чайник с огня.

-Не говори ему, деда, - зашептал мальчонка, - не говори, пусть уплывает.
Виктор кивнул головой:
- Не скажу, - и, повернувшись к мужику, объяснил, - внучок просит не говорить.

Тот замер, держа чайник на весу. Потом присел, вглядываясь Виктору в лицо.
- Внучок, говоришь? Он что, здесь? – Матвей Лукич оглянулся, - где?
Витька приглушенно захихикал в кулаки, поглядывая заговорщицки на деда.
Тот тоже улыбнулся.
- Слышь, Витя, ты позови внучка-то! Что он в лесу прячется!? – Матвей Лукич оглядывался по сторонам.
- Вы его тоже убьете? – поинтересовался Виктор и обменялся взглядами с веселящимся Витькой.

«Грибник» перестал озираться и встревоженно взглянул ему в глаза.
- Убью? – помолчал, о чем-то размышляя, - да, верно, убью.
- Нет, такое здесь никак нельзя! – торжествующе улыбнулся мальчишка, - это же остров!

Виктор согласно закивал головой и повторил:
- Никак нельзя! – и пояснил Матвею Лукичу – остров!
- Вот именно, - настороженно ответил тот, - именно остров. Никто искать не будет. А будут искать, то копать все равно здесь никто не захочет. Потому что лениво! Лень – это любимое занятие у людишек.
- Деда, скажи ты ему! – вздохнул Витька.

- Никак нельзя, – повторил Виктор, - на острове умереть нельзя. Даже если закопать в землю. Живешь, пока не уедешь. Уедешь, и все – конец!
- Ну ка, ну ка, - заинтересовался мужик, - как это? Живых закапывают запросто! Закопают, подождут чуток и глядишь, он уже мертвый. Умер, то есть.

-Да ну его, дед! – огорчился мальчонка, - он ничего не понимает!
-Да, ничего не понимает, – согласился Виктор и, обращаясь к «грибнику, продолжил, - тут я бессмертный. Никто, ни вы, никто другой мое бессмертие не отменит. Только я, если захочу или надоест, сяду в лодку и уплыву. Тогда вы правы – умру.  
-Хотя, - он покачал головой, -  может, и заблуждаюсь, волен я выбирать смерть или нет? Вот и вы, мне думается не зря тут. Имя у вас ведь не спроста такое. Как у Евангелистов: Матвей и Лука. Может, вы перст Божий, архангел Гавриил, вестник смерти.

Матвей Лукич покачал головой:
- Вон оно чо! У тебя с головой совсем плохо. Закрутил-то как! А чо, может и архангел, - он ухмыльнулся, - как там, «ужас, летящий в ночи»! Или то не ангел смерти? Все одно, я один решаю, жить тебе или нет!

Он помолчал, потом хохотнул:
- Первый раз со мной такое! Смешно даже! Я-то думал, ты проситься будешь. А ты такую лабуду развел!
-Ну, ничо, - он стал разливать чай по кружкам, - я не больно. Ты это, представь, что будто сидишь в комнате. Свет горит. Потом кто-то щелкает выключателем, и все - темнота. Все!
Он протянул ему кружку с чаем.
-Сон? – спросил Виктор и взял кружку. Потом посмотрел на внука:
- Хочешь?
Тот отрицательно замотал головой.

Матвей Лукич снова замер, наблюдая за ним. Сглотнул и поинтересовался:
- Это внук что ли?
Виктор кивнул.
- Внук, значит? – вздохнул «грибник», - ну и слава Богу! Все меньше греха на душу брать. Хотя все одно!

- Вы правда верите? -  чай был в меру горячий и горчил.
- В Бога что ли?
- Нет, в то, что можете меня здесь, на острове убить?
- Ты Мирона видел? Он как, сильно на живого похож?
- Мирон? – переспросил Виктор, - так то видение, галлюцинация. Как вы не понимаете?! У меня делирий, паранойя. Меня все преследуют, хотят убить. Ангел смерти, Мирон этот. Докторишка, знаете эдакий смешливый человечек в белом халате, напророчил. Про делирий и про видения.  Говорит, делирий может вас, то есть меня, убить. Делирий! Не моя галлюцинация, не вы, Матвей Лукич, а токсический психоз.

- Вон оно чо! – «грибник» задумчиво разглядывал собеседника, потом кивнул, - ну как скажешь! Мне все одно. Ты что же смерти совсем не боишься?
Витька зашмыгал носом. Он все так же не отрываясь смотрел на огонь:

- Смерть? Это когда тебя не будет, деда?
-Когда меня не будет, это будет твоя жизнь без меня. Только и всего. А смерти нет. Все сон. Витька, хуже всего, что сам знаешь, что это придет. Вся жизнь в этом ожидании. Ждешь, ждешь. Но оно либо опаздывает, либо торопиться.

-Ты бы мне переводил, что ли, - посетовал Матвей Лукич, - а то вы там с внучком что-то перетираете, а я как бы не при чем.
- Нет, - Виктор помотал головой, - зачем ребенка травмировать своими глюками?!
Он помолчал, вдыхая горьковатый запах.

- Вы, Матвей Лукич, такая очень реальная фантазия. Это объясняется, как говорил психиатр, моим жизненным опытом и интеллектом. То есть, вы очень правдоподобная галлюцинация. Повстречай я вас в ясном сознании, пожалуй, испугался бы. Но мне вот что интересно. Получается, разговаривая с вами, я по сути разговариваю с собой. Мое подсознание ведет диалог с осознанием, с осознанием того, что я уже испытал. Вы ведь сделаны из воспоминаний, пережитого, из образов, которые застряли в моей голове и, проще говоря, вы – это как я сам отражаюсь в реальности. Хотя нет, это еще что-то мое. Упрятанное глубоко, нереализованное. Мне даже интересно! Вытащить из себя что-то мне самому неведомое. Ну да, ладно. Поговорим об вас. Вот что интересно, Матвей Лукич. Вы лишаете человека жизни, решаете то, как писали раньше, что не вам дано решать. Вы наблюдаете, как жизнь исчезает. Я вот вам про себя расскажу. С пьяной дури как-то пошел на охоту. Стрелять, никогда до того дня не стрелял. А тут через поле прямо на меня летит заяц. Все орут, стреляй, стреляй! А двустволка у меня прыгает в руках, ствол пляшет, как дирижерская палочка! Я не о выстреле думаю, я гляжу, как он на меня несется! Шагах в пяти на полном скаку он шарахнулся в сторону! Я дуру эту, винтовку выставил на него, словно защищаюсь, и пальнул из одного ствола прямо ему в бок. Его тут же, как прибило к стерне. Лежит, бока раздуваются, глаз влажный косит куда-то в сторону. Потом гляжу, блеск тускнеет, влага высыхает, бока не двигаются,- умер. Одна шкурка с мясом. Верите, мне тогда показалось, что какая-то черная дыра возникла на мгновение, стремительно затянулась, втянула часть меня самого и исчезла.  Вам страшно не бывает?

Матвей Лукич слушал внимательно, грея руки о кружку.
-Экий ты занимательный, - сказал он, наконец, - и дурка у тебя какая затейливая! Ладно, давай потолкуем. Куда спешить-то? Я вот тоже спросить хочу. Ты за каким хреном на этот треклятый остров поперся? Лодки у тебя нет. Мирон сказывал, ты и телефон его не взял, чтобы вернуться. Отшельником что ли решил заделаться?

- Не главное это сейчас! - раздосадовал Виктор, -  вы мне про свой страх расскажите. Мне понять нужно. Вот, когда себя думаешь убить, страшишься физической боли, того, что еще успеешь испытать до того, как все исчезнет. Но у вас-то другой страх должен быть!

Витька засопел:
-Не надо, дед, не надо! Боюсь я таких разговоров! Не надо!
- Молчи, Витька, молчи! Не разговоров боятся надо, а себя самого! – запальчиво ответил ему Виктор.

-Что ты все про какой-то страх талдычишь?! – обозлился Матвей Лукич, - мальчонка твой прав! Страх весь в мыслях и в разговорах! А так - нету его страха, нету! Я вот тебя повешу, и страха нет! Потому как ни у меня, ни у тебя нет другого выхода! Что, трудно это понять? Нету! У тебя вот точно нет. Потому как живой ты вообще нигде не нужен. Был бы нужен, не приплыл бы на этот остров. Обозлил ты меня!

- Дед, уйдем отсюда. Он и правда, какой-то страшный,- мальчишка встал, - пойдем!
- И ветер, -он поднял голову к колышущим кронам сосен, -ветер подымается. Палатку надо укрепить, а то снесет.
- Да, -согласился Виктор, тоже разглядывая раскачивающиеся деревья, -  точно!

-Будешь ты переводить?! – заорал на него «грибник», - что он тебе сказал?
Виктор удивленно посмотрел на него:
- Ветер, - объяснил он и показал рукой наверх, - ветер поднимается.
- Ветер, говоришь? Вот и покачаешься на ветру, как на качелях! – успокаиваясь пошутил Матвей Лукич.
Мальчишка теребил деда за куртку и тянул от костра, но Виктор собирался продолжить разговор.

В этот момент его накрыла новая ледяная волна озноба. Пальцы похолодели, спину скрутило судорогой. Он заговорил, лязгая зубами и еле выговаривая слова:
- Нет, погодите! Повесите? Хорошо, это я понимаю. Я думал повеситься. Думал! Когда понял, что я совсем, совсем никакой, никчемный человечишко! Середнячок!Ни таланту, не искры божьей, ни характера, ничего! Часть серой массы, таких же нелепых и никчемных людишек, которые едят, спят, размножаются! Душа, душа где? Нет ее! Любви нет…если любви нет, тогда какая душа! Вы представляете, у меня было три женщины подряд, и всех звали Жанна! Сейчас другая, точно не Жанна, но как ее зовут, не могу вспомнить! И все так! Какой смысл тогда во всем? И так страшно стало, что надо умирать…до ужаса! Проснешься среди ночи и такая паника, все в тебе рассыпается на испуганные кусочки, завыть даже страшно, боишься! И только одно спасение – повеситься! Но нельзя, думаешь, нельзя! Загубил уже, что было хорошего, что Господь дал, все, конец! Все что осталось –смерть, но она не в твоем праве! Понимаете?

Матвей Лукич благодушно улыбнулся, наблюдая, как судорога волна за волной накрывает собеседника:
- Ладно, я тебе помогу, не ссы!
Потом лукаво глянул из-под бровей:
- Может вернешься? Поедешь назад в город. Тебя там, видно, хватились уже. Опять будешь по улицам ходить, в постели своей засыпать-просыпаться. Женщина будет тебе борщ варить!

Приступ прошел. Виктор вытер холодный пот. Некоторое время дышал часто, смиряя спазм внутри. Потом трясущимися руками взял кружку, отхлебнул чаю.
- Вернуться? – он, наконец, успокоился и говорил медленно, - а вы меня как убивать будет?

Матвей Лукич помолчал. Поставил кружку на землю. Обвел взглядом место, где они сидели, и продолжил неспешно:
-Возьму твой ремешок. Он у тебя, вижу, подходящий.

Виктор посмотрел на свой брючный ремень. Черный «Лакост» - подарок той, чье имя память отказывалась фиксировать, был еще нов и крепок.

- Привяжем его вон к тому суку,- Матвей Лукич показал на невысокую крепкую сухую ветку ближней сосны, - петельку крепим вот так, - он показал пальцем под своей нижней челюстью, - так у тебя кадык ломаться не будет, и больно не будет. Ты присядешь на чурбачок, а я тот чурбачок резко и быстренько уберу. Все! Петля надежная, назад ходу нет! Сначала будет трудно дышать, не мучительно, а так, как во сне бывает. Потом круги перед глазами, темень – это ремешок сонные артерии сдавит, - и бай-бай! В смысле, баю-бай!  

- Понятно, - вяло отозвался Виктор и спросил, - зачем так, а не ножом или камнем по голове?
- Затем, - наставительно объяснил Матвей Лукич, - самоубийство и без признаков насильственных действий. Когда найдут тебя, никому и в голову не придет подумать о чем-то другом. Найдут, дело в папочку положат и тесемочками завяжут. Значит и мое дело и закончится. Ты у меня последний. Мирон был вторым.  Только оттащу его подальше от берега. Его тоже не найдут. Первого мы с Мироном в лесу закопали. Тоже не найдут. Еще хочешь поговорить?

Витька совсем замаялся тянуть его от костра.
- Давай тикать, дед, - шептал он горячо в ухо, - остров большой, я знаю где спрятаться! Остров спасет, остров не выдаст! Тикаем, дед!

Накатила усталость, ноги тяжелые, словно вросли в землю. Руки от слабости не удержали кружку, и она упала, расплескав остатки чая на сухую траву. Тепло от костра окутывало и накрывало дремой. Он как-то сразу изнемог от разговора, ему захотелось спать. Еще он подумал, что не ел очень давно. Где-то в рюкзаке есть хлеб, нужно бы принести. Но сам он не в силах. Кого-попросить-то: Витьку или Матвея Лукича?
- У меня хлеб в рюкзаке, - тихо сказал он, - есть хочется. Принесите кто-нибудь. Пожалуйста.

Он поднял глаза на мальчишку. Мальчишки не было. Ни рядом, ни на опушке. Только Матвей Лукич сидел напротив и ковырялся палкой в костре.
- Ты это, - посмотрел он на Виктора, - давай сюда ремешок. Смеркается. Мне еще на электричку успеть надо.

Внезапно накатил такой шум, что у него заложило уши. Тяжело, словно к ним продирался кто-то большой, настолько большой, что сухостой и валежник трещал и валился, как под косой невидимого жнеца, задрожал лес. Треск и шум приближался. Фронт его все расширялся, казалось за первым идут еще и еще. Кто-то неведомый решительно прорубался из чащобы прямо в ложбину, отделявшую их от темнеющего леса. С ужасом Виктор понимал, что этот кто-то вот-вот появиться и бежать уже поздно, да и некуда.

Он оглянулся по сторонам и замер, в одно мгновение напрягшись каждым мускулом. Он с тоской вглядывался туда, откуда приближался шум. Шея, вытянутая навстречу надвигавшейся опасности, готова была лопнуть в натянутых и вибрирующих мышцах.

Матвей Лукич начал медленно подниматься с земли. Он не спускал глаз с застывшего в мучительном оцепенении сумасшедшего. На руку он наматывал непонятно откуда взявшийся брезентовый ремень.

Виктор его не видел. Его взгляд был устремлен тому за спину. Не отрываясь он следил за колыханием и раскачиванием стволов и верхушек кустов. Наконец он видел, как в дрожащей глубине леса мелькнул раз, потом другой, потом еще раз, и вот уже показался и стал приближаться желтый силуэт. Через мгновение из лесной тени вынырнул и вышел на отдаленную опушку рыбак с безволосым лицом, усеянным пятнами витилиго. Тяжелые полы его желтого дождевика громыхали словно железные. Он шел не спеша, свободно отмахивая правой рукой каждый шаг. Блик от костра плясал на его лице, в складках плаща, медным огнем заливало шевелюру. Впереди, рядом и позади ползла бурая шевелящаяся масса крыс. Множество мелких красных точек пульсировали в живом месиве вытянутых волосатых тел, голых розовых хвостов. Крысы спешили, залезали одна на другую, сваливались со спин, перебирали маленькими бледными светящимися в темноте лапками, их хвосты скользили, закручивались, изгибались, как черви, ползающие по спинам и головам грызунов.  Писк полчищ грызунов нарастал. В мгновение они покрыли колышущимся ковром ложбину и устремились вверх по склону. Первые из них уже вскарабкались и бросились к Виктору.

Матвей Лукич уже стоял за спиной сумасшедшего и приготовился накинут на шею удавку. В это мгновение Виктор закричал: «Витька, тикай!», выхватил из костра пылающие сучья, вскочил и стал ими размахивать, неистово тыкая огнем перед собой. Потом стал кружить на месте, размахивая своим оружием. Матвей Лукич отшатнулся, потом проворно отскочил в сторону. И вовремя, иначе пылающая головешка угодила бы ему в лицо.
      
Крысиный поток остановились, но тут же начал оплывать, окружая, пляшущего на месте. Тот в бешеном темпе тыкал в крысиные морды огонь! Еще и еще! Передние ряды остановились, ослепленные, опаленные, смрад горелого мяса повис в воздухе, но на передних наползали сзади, толкали, теснили к огню. Их было множество! Они окружали Виктора, и он очень быстро оказался на крохотном островке среди колышущейся массы грызунов.
Тогда он пробил себе путь к наваленным в кучу еловым ветвям с высохшей мертвой рыжей хвоей. Та вспыхнула как порох.
Жар опалил ему лицо, но он стал хватать, обжигая ладони, полыхающие сучья и бросать их в копошащуюся массу волосатых тел. Истошный крысиный вопль взлетел над побоищем. Но на место мертвых тварей из леса наползали все новые и новые.

Виктор, расчищая себе дорогу огнем, пробился к подлеску и забросил несколько дымящихся поленьев в колонны ползущих грызунов. Старый сухой валежник и стоящие мертвые иссушенные солнце ели вспыхнули. Сноп искр взметнулся вверх и рев огня заглушил испуганный крысиный писк.
  
Он оглянулся. Сзади, от берега наступали новые полчища. Тогда он поджог сухую траву, отсекая их от себя. Порыв ветра погнал пламя по высокой траве к берегу и вправо, по склону вверх к тому месту, где стояла палатка. По дороге загорались сухие листья низкорослого шиповника, колючие ветки вспыхивали, и огонь неудержимо рвался к вершине скалы. Там ветер подхватил искры и бросил их на влажные янтарные смоляные потеки на стволах. Огонь бушевал.

Матвей Лукич зачарованно смотрел, как беснуется сумасшедший в центре огромного костра. Когда он увидел, что занялись кусты возле пришвартованной лодки, он чертыхаясь бросился к ней. Проскочил полосу пламени, опалив себе волосы и лицо, свалился в воду и подполз к носу лодки, привязанной к березе. Он закричал от боли, когда схватился за раскаленную цепь.  Долго дергал замок, обжигая пальцы и загораживаясь от наступающего пламени. Ключ никак не входил в скважину. Он видел, как задымилась на нем куртка, готовая вспыхнуть. Наконец, замок открылся.

Он рванул цепь и, загребая сапогами воду, стал выталкивать лодку из наступающего пламени. Потом тяжело перевалился через борт и, пробравшись к мотору, рывком опустил его в воду, дернул тросик зажигания и с первого же раза завел двигатель. Лодка, задрав нос, стала удаляться от берега.

Высокая волна, поднятая ветром, с силой ударяла и подбрасывала плоскодонку над водой. Матвей Лукич скривился от боли: опаленные ладони наливались пузырями, лоб саднил и нестерпимо жгло правую щеку. Он посмотрел на пластиковую канистру с бензином. Уровень плескался чуть выше середины. Не много, но должно хватить. Матвей Лукич обернулся.

Остров быстро удалялся и терялся в мгновенно потемневших сумерках. Были видны только медленные клубы дыма, которые тотчас размывались ветром, и они стелились над водой сизой пеленой. На острове временами вспыхивали рваными лоскутами языки пламени. Столб пламени неожиданно взметнулся к небу и пропал, оставив в вышине сноп искр.

Мотор вдруг закашлял и замолк. Лодка по инерции перескочила на новую волну и ее тут же развернуло бортом к ветру.

Виктор стал задыхаться. Едкий дым забивал горло, легкие. Он не мог открыть глаз – дым выжигал слизистую, нестерпимо жгло под веками и даже слезы, обильно выступившие, не спасали. Когда ему удавалось приоткрыть глаза, то сквозь влажную пелену он едва различал стену дыма, в разрывах которого то возникала горящая ель, то виден был нетронутый пламенем куст. Он уже давно не понимал, где находится, где берег, где лес. Кругом ревел пламень.

Он упал на колени и уткнулся лицом в землю. Оказалось, здесь внизу дышать легче и можно даже открыть глаза. Виктор распластался на земле и отдышался. Оглянулся. Было светло как днем. Огонь с земли и кустов перекинулся на деревья, и уже хвоя горела на широких разлапистых ветвях сосен и елей. Пламя быстро поднималось к их вершинам.
Сухостой в глубине леса разгорелся и горел во всю свою двухметровую высоту. Там, где не было огня, густой удушливый дым полз слоистой пеленой, то зависая и обволакивая все вокруг, то рывком перемещаясь в заветренную зону.

На открытых местах, где ветер разгонял дым, бушевало свободное пламя, стремительно испепеляя на своем пути все, и даже тяжелые стволы стояли гигантскими головешками. Сверху, рассыпая искры, валились перегоревшие ветви. Горящий ствол в десяти шагах от него стал медленно оседать, валиться и, ломая обуглившие голые остатки подлеска, рухнул и исчез в стелющемся пламени.

За треском и гулом ветра он не сразу различил голос, который звал:
- Дед, сюда, скорее!
Виктор завертел головой, не понимая, откуда? Откуда его могли звать?  

Впереди между двух накренившихся и объятых пламенем елей метался Витька. Звал его, размахивая руками. Вихри пламени за его спиной проносились снизу-вверх, наискось, закручивались в воронки, сливались в ослепительный поток и уносились в черное небо. Как? Как мальчонка очутился там? Как он может находиться в этом пекле? Нет, это видение! Его мозг умирает, и создает утешающую иллюзию. Нет, туда нельзя!
  
-Дед, скорей, скорей сюда! – тот уже истошно кричал.

Виктор вскочил и, пригибаясь, прикрывая голову руками, побежал к нему. Бежать было легко. Он словно двигался по коридору между раскаленными стенами воздуха. Оступаясь, он временами касался клокочущей вокруг массы нестерпимого жара. Он вскрикивал от боли и бежал дальше.

Увидев, что он приближается к нему, Витька развернулся и помчался, оглядываясь время от времени, словно показывал дорогу.

Пробежав шагов сто, они оказались на берегу, у кромки воды. Ветер стих. Озерная гладь была черна и спокойна. Высокая сухая трава обступала их со всех сторон и стояла недвижимо. Огонь сюда почему- то еще не дошел. Только слышен был гул пламени, и его проблески мелькали за черными деревьями.

-Где это мы? – тяжело дыша, спросил Виктор и оглянулся.
-Это озеро. Остров закончился. Пожар сюда не дошел.
-Там, - Витька показал рукой вглубь леса, - каменная гряда. Когда лес на ней прогорит, ветер рванет сюда. Тогда все, конец! Будет, как там, – он поднял руку, указывая Виктору за спину.

Метрах в двухстах виднелась черная полоса небольшого мыса. Огонь уже прорвался туда. Весь берег полыхал, и пламя удивительным образом стелилось по воде, убегая в озеро метров на двадцать.

- Камыш горит, - догадался Виктор и добавил, вглядываясь в темноту озера,- но мы можем отплыть подальше и там переждать.
- Не сможем, - мальчишки насупился, потом попросил, - обещай, что еще съездим за сеном.
- Как не сможем? – он оглянулся на озерную гладь, терявшуюся в темноте, - как не сможем? Ты плавать-то умеешь? Нет? Ничего, будешь за меня цепляться. Продержаться-то надо будет всего ничего!

- Скажи, ты вернешься на остров? – то ли попросил, то ли спросил внучок.
В это время позади раздался грохот падающих деревьев. Огромный столб искр взметнулся вверх. Этот столб и увидел Матвей Лукич, уносясь в лодке от проклятого острова.

Порыв нестерпимого жара ударил Виктору в лицо. Нарастающий гул стремительно превратился в рев. Стоявшие минуту назад недвижимо деревья вспыхнули, - поток пламени обрушился на них сверху и превратил в черные столбы, сыплющие гигантскими искрами. Ураган горячего воздуха ударил ему в грудь и отбросил в воду.

Ему казалось, что под водой он пробыл целую вечность. Темнота, темнота вокруг и тишина. Если бы не гулкие удары в голове, он бы подумал, что его нет, что время остановилось или исчезло. Было необычайно покойно и приятно. Подумалось, так и нужно, что так гораздо лучше, что было бы хорошо так вот и остаться. Темнота и покой. Но от недостатка воздуха организм стал сопротивляться. Легкие напряглись, грудная клетка вздулась, готовая взорваться; межреберные мышца судорожно сократились, сжимая диафрагму; лицо его ощерилось, рот открылся, и остатки дыхания устремились вверх на поверхность. Тело задергалось, и он вынырнул.

Прямо перед глазами маслянистая черная вода. Отблески лесного пожара на поверхности. Позади непроглядная тьма. Впереди, совсем рядом полоска земли с горящими деревьями. И нет под ногами дна.
-Витька! – мелькнуло в голове, - где пацан?
Он вытолкнул тело из воды и оглянулся. Ровная поверхность озера. Никого. Он крикнул. Потом еще. Никого. Тело снова стало погружаться в воду. Ему стало все равно.

                                        ***

-Спасибо, спасибо вам! Уж и не знаю, как благодарить!
Женский голос.
-Не за что! Я, к слову, ничего и не сделал такого.
Мужской.
-Нет-нет, сделали! – настаивал женский,- если б не вы, его и не нашли бы.
-Да что ж в этом такого?! – досадовал мужской, - джипиэс пресловутый помог. Сначала обнаружили телефон. Слава богу, стало понятно в какой стороне искать. Но вы сами видели, территория огромная: сплошная вода да куча островов. Попробуй найди! Если б МЧС пожар не засек, не нашли бы! Так что я тут не при чем – одни технологии!
-Господи, спасибо тебе за спасение! – плаксиво запричитал женский голос.
Снова тишина. Потом яркая вспышка. За ней еще одна и следом еще. Пауза. Опять вспышка, через короткий промежуток другая. Потом еще и еще. Промежутки между ними были различными: то подряд несколько, то долгий, долгий перерыв следом.

Прямо перед глазами покачивалась пластиковая бутылка с бесцветной жидкостью. Вниз спускалась прозрачная трубка. Он проследил глазами и увидел, что трубка оплетает его руку и заканчивается в локтевом сгибе.
Мимо проехал встречный автомобиль, и солнце, отразившись в его лобовом стекле, ударило вспышкой по глазам. За ней проехала еще машина, потом еще. Каждый раз солнце вспыхивало на мгновение, и он щурился в ответ.
Рядом на отдельном сидении микроавтобуса спала Юля. Ее голова на подушке подголовника покачивалась в такт движению. В зеркале были видны глаза водителя.

Он повернул голову и огляделся. В машине их было трое.
За окном множество автомобилей. Казалось, они были везде и беспрестанно двигались: сзади, впереди, по сторонам. Внезапно пропадали в боковых съездах и также внезапно появлялись из ниоткуда и встраивались в общий поток, стремительно пролетали навстречу и исчезали где-то за спиной. Вправо от их движения отделилась полоска асфальта, закруглилась и, сделав, петлю, пропала среди низкорослых деревьев. Минивэн въехали под эстакаду, и к этому нескончаемому мельтешению разноцветных пятен вокруг присоединилось нагромождение бетонных столбов, скатов, гигантских перекрытий, поворотов и углов.

-Очнулись? – водитель поглядывал на него через зеркало и улыбался, - с возвращением!
Юля, проснулась, вскинулась и с тревогой заглянула ему в глаза:
- Витя, ты как?
-Все хорошо, Юля, - он попытался улыбнуться. Кожа на лице саднила и болела, поэтому улыбка получилась кривой и жалкой.
- Слава богу, - она всхлипнула, - а то все Жанна, Жанна! Вспомнил! Ничего, теперь все будет хорошо! Я вот уже и борщ сварила. Будем сейчас борщ есть! Вы с нами, доктор?
-Нет, нет, спасибо! Я за рулем.
- Мальчонка где? – губы его не слушались.

Сидящий за рулем доктор остановил машину и повернулся к нему:
- Мальчонка? Вот как? Рассказывайте, что за мальчонка?
-Внук, - Виктор пожал плечами.
-Значит, я оказался прав, - делирий, - глаза у доктора радостно блеснули. Но он быстро отвел глаза и, глядя на испуганную Юлю, добавил, - слава Богу, что мы подоспели вовремя.

-Вовремя, вовремя, - запричитала Юля, - тебя прямо из пожара достали. Не знали, то ли ты угорел, то ли очумел, как доктор сказал.
-Я догадывался, – Виктор улыбнулся и повторил, - я догадывался, что у меня видения, - переспросил:
-Значит, пожар не был галлюцинацией?
-Ничего себе галлюцинация! – хохотнул доктор, - все районное МЧС подняли по тревоге! Такой пожарище, что рыбаки некоторые впали в исступление. Одного выудили недалеко от острова. У него мотор почему-то заглох, а тут пожар, высокая волна, - у него, естественно, паническая атака и, как следствие, острый ситуативный психоз. Проще говоря, сошел с ума!

- Вот как? – Виктор нервно заерзал на сидении, переспросил, - психоз, говорите? Ладно! А как же все-таки мальчонка, тезка мой? Ему лет 10-12, в пиджачке таком?
-Мальчонка? – доктор с Юлей обменялись взглядами.
-Виктор, - доктор смотрел ему в глаза, - никакого мальчонки не было. Понимаете? По всей вероятности, на острове, вам этот мальчик привиделся. То есть, он был частью ваших галлюцинаций.
- Подождите,- Виктор растерялся, - как же так? Мальчишка спас меня, вывел из огня. Как он мог быть моей галлюцинацией?
- Я думаю, - доктор говорил неторопливо, подбирая слова, - я думаю, вы сами выбрались из огня. Что само по себе удивительно. Никакого Витьки не было, да и не могло быть на этом острове! Подумайте трезво. Скорее всего вы сами, по наитию выкарабкались из этой огненной западни. Во всяком случае, другого объяснения я не нахожу.
- Нет, не может быть! – он не соглашался, все больше возбуждаясь, - пацан где-то там! Нужно связаться с МЧС! Мальчонка наверняка где-то спрятался, он остров знает, как свои пять пальцев! Нужно позвонить в МЧС!

Виктор дергался, метался на сидении, рискуя выдернуть иглу из вены. Юля обхватила его руками, прижала к себе, успокаивая и плача, и приговаривала:
-Милый мой, единственный мой, все хорошо, все хорошо!
Наконец, Виктор обмяк. Всхлипнул:
- А я, значит, как Феникс возродился из огня к новой жизни? Помните, вы говорили, доктор, что я смогу начать все заново? И ладно, начну! Посплю и начну!

Юля пугливо оглянулась на врача, но тот молчал. Не выдержав, она заговорила:  
- И ничего, ничего! Соседка Анна Дмитриевна говорит, все от того, что мы не закусываем. Все беды оттого, что без закуски! Ты, Витенька, ее болезную без всякой еды выпивал. Вот так все и обернулось!  А сейчас ничего, сейчас мы всё будем закусывать! И все у нас наладится. Будем работать! Уедем куда-нибудь в деревню! В деревню, где тишина и покой, где все ясно и понятно, и никакого томления! И будем мы счастливы малым! Ты будешь учить детей музыке, а я буду дом убирать, готовить простую еду и ждать тебя. А что выпивать, так можно и по маленькой! Только чтобы не на голодный желудок! Правда, доктор?

- Виктор, - откашлявшись, доктор заговорил задушевным голосом, - когда мы вас нашли там, на острове, вы были в терминальной стадии токсического психоза. Промедление грозило вам смертью. Только из-за этого я начал вам вливать разбавленный раствор спирта. Я спасал вашу жизнь, Виктор! К сожалению, из-за этого зависимость от алкоголя у вас осталась. Но это ничего, ничего! В конце концов, делирий уже в прошлом, забудьте о нем. Забудьте!

С шумом мимо пролетали машины. Минивэн подрагивал от порывов воздуха. Юля мокрой щекой прижалась к его шее, и скоро отворот рубахи пропитался влагой. Э-эх!