На четвёртом этаже у нас Шумиловы жили. Тётя Надя и две дочки её - Леночка и
Иришка. Папа у них когда-то тоже был. Но слухи ходили сама Шумилиха его и выгнала – за какие грехи неизвестно. Вроде не пил, не гулял, наукой даже, кажется, занимался.
Тогда тётя Надя, видно высвободив, какую-то нишу в душе с уходом мужа, решила заполнить её по-своему. Как-то она перед бабками, что на лавочки у подъезда сидели, заявила:
-Всё. Теперь я Главная по подъезду. А вы мои помощники. Будете про всякие безобразия рассказывать.
-Ну, ты, Надьк, даёшь, - сказала Потылиха,- кто ж тебя назначил?
-А никто! Я сама!
Старухи пошушукались, вроде дело хорошее и им не попусту языками чесать, тоже вроде как делом заниматься.
И всё у неё получалось, и все её слушались. Наташка-уборщица пол халтурно вымыла один раз. Тётя Надя как глянула на неё. Пол с тех пор блестел как в Кремле. Мужиков, которые курили в подъезде, она отправила по балконам, а у кого нет балкона: будь добр - иди на улицу. И не сопротивлялся ведь никто. А всё почему? Среди соседей ходила легенда ли, быль ль, что Шумилина своим взглядом умерщвлять может. Ну, умерщвлять – не умерщвлять, а дурное делать. Глаза будто у неё в тот момент становились волчьи, со зрачком как убывающая луна. Действительно, как-то, Михаил Петрович, чулочницын муж, сказал ей прилюдно:
- Вот, Надь, поражаюсь я тебе, за что мужа выгнала? У тебя две девчонки. Им отец нужен!
-Это не Ваше дело, Михаил Петрович!
-Нет, моё! Дружил я с ним. Умный мужик, добрый. А про тебя, Надька скажу, что ты эмоциональная блядь и духовная сука...
Надька зыркнула зрачками с ущербной луной и на следующий день Михаила Петровича парализовало. Врачи сказали, предпосылки по здоровью были.
Старшая дочка Шумиловых вышла замуж, в Питер и удачно. Осталась тётя Надя с Ирочкой и подъездом. Ирочку свою любила она без памяти. Как-то Ирочка, ещё маленькая запросила у дяди Кости филателиста марку, ненадолго, на денёчек с королём-уродом, с одноглазым и безротым.
-Зачем тебе она, доченька?
-Ну, мамочка! Я его приголубить хочу...
Пошла тётя Надя к дяде Косте. Тот попытался ей объяснить, что это раритет и всё такое...
Но тётя Надя не слушала, зыркнула, и возвратилась домой. С тех пор в том семействе всё пошло кувырком.
После того, как Ирочке не дали поиграть с её цирковой тёзкой шимпанзе, сорвался из-под купола дядя Володя Холмовский.
Потом пропал Умка, карело-финская лайка, которая умела говорить. Наверное, что-то не то, Ирочке сказал. Самое ужасное, что тётя Надя поставила в подчиняющемся ей подъезде чучело Умки. Правда она всем объяснила, что это она в комиссионке купила. Как бы символический страж. Но никто не верил, конечно.
Тётя Надя частенько выметала из квартиры клубы серой шерсти. Животных у них не было. Может от ковра? Но ковер был красный с зелёным и коричневым узором.
Иришка, младшая дочка становилась, всё замкнутей и молчаливей... Она избегала общения с мамой и частенько думала об отце. И не выдержав, как-то нашла его по справочному бюро и стала с ним встречаться.
Нам, ребятам из её компании она рассказывала какие-то чудесные истории и все их внимательно слушали. Мальчики с зажатыми в зубах сигаретами, девчонки с бутылками жигулёвского, а Олежка, наш авторитет с ножом, запрятанным в кирзовое голенище, вообще траву уже тогда курил.
Помню, как-то я зашла за Иришкой - погулять. Подхожу к их двери – никто не открывает. Толкаю, не заперто... В конце коридора сидит Иришка, замерев и спрятав лицо в колени. И совсем-совсем меня не слышит... Я иду к ней, руки протягиваю... А она вдруг встрепенулась, и вижу я, что между нами пропасть - я в квартире в коридоре стою, а вокруг Иришки пропасть и звёзды.
Ну, помните, как у Ломоносова:
Открылась бездна, звезд полна,
Звездам числа нет – бездне дна.
И я понимаю, что это вовсе не Иришка, а мама её тётя Надя, только очень маленькая, девочка.
Я почувствовала остро и больно, в каких мы разных плоскостях, я только могу видеть этот космос, а докричаться не могу... И никто туда не докричится. Никогда! И с тех пор во мне завелась тоска, похожая на клубы серой шерсти, что выметала тётя Надя. Эта тоска не вымывается, не выплёвывается, не выполаскивается, она может только на время затаиться...
Про старшую дочку, ту, что в Питере, и ту, что почти не вспоминала тётя Надя, говорили, что муж у неё хороший, добрый, компьютерщик. И детишек двое. Мальчик и девочка.
Ира Шумилова, кажется успешный бизнесмен, зарабатывает много денег, отпуск проводит в дальних странах... Я как-то заходила к тёте Наде. Она обрадовалась, говорит:
-Давай чай пить экзотический. Ирка прислала!
И так меня укололо слово «прислала», не привезла, а именно «прислала»...
И вдруг я увидела в конце коридора статую девочки, замершей и спрятавшей в колени лицо.
Мне стало страшно, что я опять увижу ломоносовскую бездну около девочки, и сказала:
-В другой раз, в другой раз! - И посмотрела тёте Наде в зрачки. Они были, обычные, круглые как полная луна.
45 ВОЙНА ТРОЯНСКОГО
Вовка Троянский с погонялом Парниша стоял в подъезде, с тремя бутылками «Чашмы» на подоконнике, и было видно, что ему нужны собеседники. Из закуси у него был плавленый сырок «Дружба», трехкопеечная булочка, именуемая в народе «девственницей» и где-то сорванный пучок зелёного лука. Было ещё два бумажных стаканчика и что-то типа перочинного ножа – им он открывал бутылки. Коля – участковый его не выгонял, потому как понимал всю трагедию Парниши, а точнее Троянского Владимира. Он и нас, несовершенных отроков не выгонял. Пусть ребята поучатся правде жизни.
– Свадьба у Пелеева была. Дома они справляли. Потому как вторая эта свадьба у него была. Пелеев мужик не слишком счастливый. Предыдущему зятю он анекдот рассказывал и случайно, ткнул вилкой в глаз. Они его, Пелеева-то, сразу с фибровым чемоданчиком из дома выгнали. Усомнились в меткости, а стало быть, и в происхождении от него потомства. Стал он у кореша какого-то жить. Так у того жена возжелала Пелеева, а он ей не дался. Она взяла и повесилась. Дай Бог, хоть сейчас ему счастья...
Троянский аккуратно открыл первую бутылку «Чашмы» и выпил стаканчик. Закусил сырком на ноже. И кусочком булочки.
Мы слушали.
– Всё чин-чинарём вроде как начиналось на этой свадьбе. Я в Подмосковье съездил, у одной бабки там куст розовый – зашибись! Я всегда гёрлам своим возил. Но не жадничал – штуки по три, ну по пять. А в этот раз удивить всех хотел. Как пошёл розы ломать, бабка Фрося и выскочила. Сумасшедшая. С вилами! Чё делать? Ну, я ей пятёрку отстегнул. Она вроде подобрела. Даже сама розы помогала выбирать.
Короче, на свадьбе этой долбанной – выхожу, вот как сейчас, на лестничную клетку покурить...
Тут же из соседней квартиры Ираида Раздорова выходит, вроде как тоже покурить.
– Куришь, Парниша?- говорит.
«Нет, пописать вышел» – хотел сказать ей, но сдержался и вежливо кивнул.
Ну, ненавижу я эту свою кликуху ПАРНИША. На парашу похоже.
– А меня вот на свадьбу-то, не пригласили, Парниша, – она сообщает, Ираида-то.
Я опять кивнул. А чего тут скажешь-то?
– Можно я тебя об одолжении попрошу, – говорит она.
– О каком таком одолжении? – начинаю напрягаться я.
– Я тут подарочек припасла, но теперь на невесту я злая, не хочу, чтоб он ей достался. Ты в игру с ними сыграй, брось в серёдку, тёткам танцующим, пусть передерутся!
И достала из кармана халата яблоко. Красота, блин! Не золотое конечно, но под золото, и как поясочек лазоревый, надпись: ПРЕКРАСНЕЙШЕЙ.
– Но смотри, чтоб невесте не досталось!
– А с какой мне радости планы Ваши осуществлять?
– А ты денюжку получишь!
– Сколько же?
– А полтинничек!
– Маловато, ещё обиженной невесте надо отстегнуть...
– Ладно, Парниша, стольник бери!
Я свой план придумал. Вхожу. Они все пьяные и пляшут по-очумелому. Ираиду-то, соседку, не из умысла, не со зла, не пригласили, квартирка просто малюсенькая. Только близкие родственники невесты и жениха, я сам свидетелем. Ну, Комитас-мясник, как без него? Жена начальника ЖЭКа Гера Ивановна. Афина Марсовна, женщина-полковник, с огромными грудями (типа награды пусть тонут в них, но все помещаются) подруга тёщи. Да ещё тётя Дита Любимова (бывшая красавица, да я и сейчас бы её... ЭХ!), подруга свекрови..
Я им говорю:
– Есть у меня яблочко, – тут Троянский опять полстакана с сырком и лучком пропустил, – только отдам самой красивой! Невеста не в счет... Я невесте свёрнутый на манер японского журавлика полтинник отдал. Невеста рада. Да и все что-то особого интереса к яблоку Раздориной не проявили, кроме троих. Жена Начальника ЖЭКа, полковница и тётя Дита Любимова.
Первая говорит:
– Мне! Я тебя мужниным заместителем сделаю! Думаешь там только оклад в сто сорок рублей? Фигушки! Там пол-вселенной, считай!
Вторая говорит:
– Мне! Я из тебя мужчину сделаю. Приёмчикам секретным научу, и чемпионом по биатлону будешь! Хоть даже и олимпийским!
Третья говорит, тётя Дита Любимова, которую я и сейчас трахнуть не прочь:
– Мне лучше отдай! Ленку Менелаеву знаешь?
– Ну, знаю, говорю. Что дальше?
– Хороша ль?
– Ещё б! Так замужем она!
– Приворожу!
Уж на что я в нашем доме баб красивых насмотрелся: и Инесска, хоть и мелковата, и Грета, но та старовата, а и переводчица-Виолетта – будь здоров, Женька-живодёрка тоже...
Вторую бутылку открыл Троянский... Стакан налил.
– Только я, когда чую Ленки Менелаевой запах, аж, за-полкилометра у меня стенды начинаются! И я, не задумываясь, отдал яблочко Ираидкино тёте Дите Любимовой. Она улыбнулась, рукой махнула и яблочко приныкала.
Через два дня вдруг звонок:
– Привет, кореш! Как живётся-можется? Приходи вечерком сегодня, после работы. Выпьем, базары размажем... Никого не будет, только Ленка, но она тихая, не помешает!
Это Менелаев звонил. Я ему и другом-то никогда не был. А чё? Я пошел!
Ленке торт «Птичье молоко по блату достал, ну поллитру там. Даже духами арабскими брызнулся. Всё у меня было желание их выпить. А тут – нет. Ну, флаконище я Вам доложу. На поллитра точняк. Наверное, они в Египте всё-таки когда-то их пили.
Сидим, беседуемкультурно. Зашибец! Только стэнды мешают. Не дай Бог, вставать придётся. Менелаев же всё вычислит!
Ленка же ведь тоже с нами. Мы ж не азиаты какие её за отдельный стол сажать. Ну, кончилась моя поллитра, и менелаевская, что он припас. Магазин скоро закрывается. Менелаев за новой пошёл.
Только за ним дверь захлопнулась, Ленка как прыгнет ко мне, глазищи горят, соски под футболкой стоят, а со мной просто наваждение какое-то творится. Прямо на ковре в комнате мы это и сделали.
Блин, ребята! Троянский я или нет! Никогда у меня такой тёлки не было! Трах была, секс был, а ещё любовь, оказывается, бывает... Летали мы, ребя, в натуре! Летали и ни хрена не соображали...
Тут Троянский ещё «Чашмой» догнался... И сырку, и лучку...
Ну, естественно пришёл Менелаев с бутылкой...
Встал, ухмыльнулся, розочку сделал. Из бутылки-то...
Я думаю: «Всё, хана мне, но не жалею, потому, что перед смертью такая любовь была... Дай Бог каждому, перед смертью...»
Тут Ленка перед мужем на колени грохается:
– Прости меня, шлюху подзаборную! Не могу я без него! Люблю!
А Менелаев розочку, уже в кухне на стол положил и виски зажал, точно у него крышу сносит или башка лопается.
– Ну и проваливай, стерва, – говорит.
Ленка кое-какие вещички в сумку голубую аэрофлотовскую покидала, и мы рванули ко мне. Не поверите. В парадняке ещё два раза трахнулись.
Блин! Я иду с ней ко мне и думаю: «Вот оно счастье-то! Жизнь только начинается!»
Стали жить с Ленкой.
Троянский опять портвешка налил и выпил.
Меня каждый день бьют. То Менелаевские за Ленку, то жены начальника ЖЭКа работнички мужнины, то солдаты Афины Марсовны. Последние две кодлы за яблочко...
Почки отбиты, зубов нескольких нет, рожа-месиво и весь в синяках. А Ленка мне примочки всяческие делает. А потом мы опять совокупляемся...
Блин! Я и не знал, сколькими способами это делать можно!
А тут вдруг звонит мне Одиссей Данаев. Папа у него историк, потому так и назвал заковыристо:
– Не, Парниш, так жить нельзя! Базар такой. Менелаев, начальника ЖЭКа жена, полковница Афина Марсовна... Уж не знаю, какие у тебя с этими двумя тётками дела, скинулись и «Яву» тебе купили!
– Пачку? Или на блок расщедрились? – спрашиваю я и ржу не могу...
– Козел ты, Парниш. МОТИК!
Я сам-то думаю, Ленку, что ль на мотик выменять хотят? Так хрен им.
– С чего бы они это?
– Ну, понимаешь, Менелаев другую тёлку себе завёл... А эти тётки. Это тебе лучше знать... Ну, раз уж у вас с Ленкой любовь такая, давай на мировую идти! Оставляй себе Ленку – и мир...
Троянский опять себе «Чашмы» налил...
Одиссей этот хитрожопый говорит, мол, жратву готовьте, бухло, хватит войны, мы же типа все нормальные пацаны.
Послезавтра с утра наши чуваки «Яву» тебе принесут.
Я Ленке рассказываю, а она говорит:
– Да, Менелаев он такой, любит меня без памяти, на всё пойдёт, чтоб я счастливой была!
Послезавтра менелаевские чуваки доставляют мне мотик прямо в квартиру.
Тут звонок раздаётся и Ираиды Раздоровой полюбовник, еврейчик такой, является. Не мог я его имя никогда запомнить, Лёнчик я его звал, и говорит:
– Бойтесь данайцев (Это значит Одиссея Данаева кодлы) дары приносящих.
– Лёнчик, а не пошёл бы ты... – и захлопнул у него под носом дверь... Глянул я в глазок. Он плечиками худенькими пожал и ушёл...
А ребята «Яву» на таких штуках притащили, вроде противотанковых ежей. Подставках короче. Она, «Ява»-то стоит – не падает. Красивая, почти как Ленка. Я сел, на «Яву»-то... Уж лучше б, блин, на Ленку... Как уж этот хитрожопый Одиссей устроил – не знаю... Но нажимаешь педаль, и отовсюду жидкое дерьмо брызжет.... И из руля, и из рамы, и из седла, даже из бензобака... Про мелкие отверстия я уже молчу...
Я встал, весь в говне... А Ленка напротив - в чистом фартуке.
– Леночка, бэби, неси все ненужные тряпки, что есть и свои духи: «Ма же нуар».
А Ленка ржёт!
– Никогда Елена Менелаева не будет возиться с говном!
Тут я ей влепил пощёчину, и кодла огромная ввалилась, и менелаевские, и ЖЭКовские, и полковничьи. Дверь суки взломали, а может Искандер им дубликат выдал.
А Ленка моя, хлоп, в ноги Менелаеву:
– Забери ты меня от этого козла. Прости меня, шлюху подзаборную!
А Менелаев расцвёл весь, лобзает её. Уж очень любил её, падло. И я его понимаю.
Прав ведь Лёнчик оказался! Как он сказал-то мне:
– Бойтесь данайцев, дары приносящих.
А я его на три буквы...
Ушли потом конечно все, и Ленку увели. А «Яву» оставили. Я долго потом говно отмывал. И от себя, и от мотика....
Троянский опять выпил.
-Ну, а с «Явой»-то что? – Мишка Туркин его спросил.
-А чего? Отмыл. И ездию.
И Троянский допил третью бутылку «Чашмы»
Тут появился Коля-участковый. Взял Троянского под руки, и, обращаясь к нам, сказал:
– Распитие спиртных напитков в общественном месте, в присутствии малолетних, а так же употребление нецензурных выражений. Пошли, гражданин Троянский, по кличке Парниша, пятнадцать суток тебе оформлю.
А Троянский и не возражал, да и не в силах он был возражать.
46. ТРОЛЛЕЙБУС
Ну, мужик ещё у нас в доме жил. Водителем троллейбуса работал. Жена у него. Сынишка Димка. Обычный пацан. А сам водитель страшный. Серый какой-то, огромный, как скала. И уши страшные, я читала потом, что такие уши приписывал Ломброзо потенциальным маньякам.
Как-то мы в бадминтон играли. Я вообще не умею. Он мне чё-та говорит:
-Давай сыгранём, давай сыгранём.
Ну, я и вписалась.
А он ещё хуже меня играл. Несклёпистый, как бабушка моя говорила. Он ко всем жильцам с этим своим дурацким бадминтоном приставал. Даже к пенсионерам. И что удивительно, почти все соглашались. Обыграть его нетрудно было, только несколько человек его и не обыграли. С десяток, наверное.
И вдруг он, обходит вечером все квартиры, ведь не лень-же, зима, мороз под тридцать. И говорит:
-У меня завтра рейс на молочные реки, кисельные берега.
А Потылиха:
-На хрена нам твои примочки? Совсем сдурел - ты, товарищ Бусов!
А он ей:
- Живёшь у самогонного аппарата, света белого не видишь ты! А может я, людям сказку хочу показать!
-Да иди ты в жопу, сказку! Чай, мы не дураки какие!
Короче обошел он все квартиры, никто не захотел, Конечно, январь, 30 градусов мороза, да ещё шесть утра. Только с десяток человек согласились, причём те, которые ему в бадминтон проиграли, словом те самые жильцы, про которых мне и осталось рассказать.
Были у нас три сестры-барышни, почему-то их все барышни звали, а какое там: младшей за тридцать уже. Они вообще из Бобруйска переехали. Поменяли бобруйскую квартиру трёхкомнатную, что от родителей осталась и дом огромный с вишнёвым садом на однокомнатную хрущобу. Как сумасшедшие бредили: «В Москву, в Москву...». Будто сложится у них всё здесь, да и небо над Москвой в алмазах. Машка в учительницы пошла младших классов, благо педучилище в своём Бобруйске кончила. Ирка, младшая – на кирпичный завод, а Ольга вообще металась как птица загнанная, то гинекологу нашему кабинет моет, то прислуживает Сокольским, пока они в академический дом не переехали, то с детьми малыми за копейки сидела.
Дальше – Анна Аркадьевна Каренина. Большую часть жизни по дуркам. По хорошим дуркам, кремлёвским, потому, что бывший муж её, Алексей Андреевич, был секретарем райкома. Развёлся он с ней, потому как спуталась она, по своей дурной башке с молоденьким лейтенантом, и даже родила от него девочку. Потом она вообще убежала из дому в военный городок, где обитал её молодой лейтенантик, да ещё детей с собой прихватила. Ютились они в каком-то бараке. Полная антисанитария. Ни воды, ни канализации. Дети не ухожены, быт не ладится. Анна вообще-то к хорошей, райкомовской жизни была приучена. Наконец приехал Алексей Андреевич (видно сердце не выдержало, он же тоже человек, хоть и секретарь райкома) знакомый с начальником части и забрал детей. Анна же видит, что лейтенантику она всё тягостней, а точнее сказать обрыдла эта тётка ему. В городке и помоложе девчонки есть, и похозяйственней. Анна ревнует, примечает и, наконец, совершает попытку суицида: пыталась броситься под поезд. Стрелочница её удачно успела оттолкнуть. Вот так и живёт она теперь у нас. Ни мужа, ни детей. Впрочем, в периоды ремиссии Алексей Александрович привозит ей на пару дней Серёжу и Анечку. Серёже уже лет десять, Анечке пять. Тогда Анна Аркадьевна ощущает себя здоровой и счастливой. Надо ж было, что в один из редких этих, наполненных светом дней к ним Бусов заявился!
Согласие дал молодой – человек Рахметов, имевший университетское образование, который всё приобщался к народу, то грузчиком работал, то на конвейере АЗЛК, то сантехником в ЖЭКе. Спал он на гвоздях, чтобы воспитывать волю и занимался йогой, в основном стоя по выходным во дворе на голове.
Два старичка у нас ещё жили дверь в дверь. Одного звали Иван Иваныч, другого Иван Никифорыч. Они и работали вместе когда-то, на одном заводе. И завод им по шесть соток выделил, зная их дружбу, рядышком. Жён они уж схоронили и теперь осваивали тайны домашнего консервирования сами. И секретами делились. И оба, огурчики- помидорчики внукам передавали. Как уедут в апреле на свои сотки, так и ковыряются там до октября. Но однажды Ивана Ивановича бес попутал, купил он саженец экзотического растения японской айвы, а другу ничего не сказал. Но люди добрые везде есть - они и донесли.
-Правда ли люди-то говорят, про японскую айву?- спросил Иван Никифорович соседа.
-Правда. Чегой-то я тебе на своём горбу должен саженцы таскать?
- Уж прям груз какой! Надорвалси!
Плюнул Иван Никифорович в соседа и ушёл
С тех пор ни на даче, ни в городе они не разговаривали. И мало того пакости друг другу делали. То Иван Никифорович ручку двери Ивана Ивановича собачьим дерьмом намажет. То Иван Иванович сломает почтовый ящик соседа. А там: и журналы «Здоровье», «Юный натуралист» и газетка любимая, «вечёрочка». Нету ничего! У нас раз плохо лежит - надо брать. Тогда Иван Никифорович и вовсе зверство затеял, поехал на дачу и спилил эту японскую айву. Короче подали они в суд встречные иски. И суд-то вот-вот должен был состояться.
Лёвка Мышкин, инвалид по эпилепсии, тоже с ними намылился. Сам он машинисткой (это мужик-то!) при ЖЭКе работал из милости. А куда его присобишь ещё? Хорошо хоть печатал он быстро, грамотно, отменно одним словом.
Вообще-то Лёвка добрый был, тихий, милый даже.
Но народ-то у нас какой! Падучей пуще войны боится.
А он ещё, идиот такой, в Виолеттку-красавицу влюбился. Уж она над ним глумилась, не дай Бог! Впрочем, она над всеми мужиками глумилась. Уж такой у неё нрав был. Так что, сказать по совести и в сравнении, она над ним меньше всех издевалась-то.
В тридцать градусов мороза, без десяти минут шесть, когда снятся самые сладкие сны, из хрущобы потянулись люди. До остановки-то дойти ещё надо.
Первой шла Анна Аркадьевна Каренина, в норковой шубке. Дети при ней Серёга серьёзный такой, словно не он мамин сын, а наоборот. Поклажа была только у меньшой Анечки – кукла, тщательно укутанная в байковое одеяльце. Снегу за ночь навалило, Искандер ещё спал. Поэтому шли цепочкой, но потихоньку протаптывалась дорога.
За Карениными шёл Рахметов, босиком в майке с надписью «Горе от ума»
Затем сестрички из Бобруйска. Мария несла стопку книжек, связанных шпагатиком, каким в магазинах перевязывают торт. Ольга тащила сумку, из которой торчал расписной китайский термос. Ира просто шла, запрятав руки в карманы.
Лёвка явно тащил в дерматиновом портфельчике запас лекарств и Виолетткину фотку в рамочке.
Иван Иванович и Иван Никифорович, каждый несли по укутанному в куски телогрейки, саженцу.
Слегка позади, шли любопытные провожающие. Не побоявшиеся погоды и раннего времени.
Троллейбус приехал ровно в шесть часов утра.
Раскрылась дверь и оттуда вышел Бусов, облачённый в зелёную мантию из матерьяла, который никогда не снился людям, а особенно обитателем хрущобы., подбитую горностаем:
Тут же меньшая Анька Каренина закричала:
-Я узнала его! Это добрый Тролль Эйбус! Я про него читала! Он хороший!
-Ты чегой-то Бусов вырядился? - спросила откуда-то взявшаяся бабка Потылиха.
Но Бусов не ответил, он в это в это время подавал руку, слегка смущающейся жене в платье, сшитом из алых майских роз. Потом, наконец, вылез Димка. Тот самый Димка, с которым мы играли в войнушку и в прочие важные в нашем возрасте вещи.
Димка был одет в простое клетчатое пальтишко с цигейковым воротником и такую же шапку. Так в семидесятые одевались почти все мы, дети Советского Союза. Видимо, взрослые не заставили его надеть нездешний наряд.
-Ну чего стоим-то! - сказал Бусов, -Летим что ли?
Конечно, многие мне скажут, что, то же самое было в «Небесах Обетованных» у Рязанова. Я вот что скажу. Такое событие вообще довольно распространено. Помните, у Рязанова летели все. Потому, что людям так было жить невозможно. Они забыли, как жить. Все.
А тут нет, потому что только десять человек не могли уже жить так как, как живут. А остальные, наверное, уже привыкли.
Мне кажется, что я, уже давно забыла как жить. Но для меня не выделили пока даже самой распоследней раздолбанной маршрутки. А может ещё число попутчиков не набралось. Редко, кто заслуживает индивидуальный вид транспорта. Вот сижу и жду, когда соберётся достаточное количество пассажиров. Я уже чувствую, что я, Катерина Богданова, утрачиваю навык жизни, то есть забываю как жить, и вообще что это за слово такое «жизнь». Ну, наверное, ещё не совсем, забыла-то, раз мне не представляют наземный летающий транспорт индивидуально.
Ну, а дальше, всё как положено. Тролль Эйбус взмахнул усами и скрылся в облаках. Розового снега не было. Зато, там, где Тролль Эйбус стоял, расцвели подснежники, и предприимчивая бабка Потылиха продала их на центральном колхозном рынке.
Я верю, что есть такой наземный транспорт, который в экстремальных условиях должен лететь, чтобы спасти тех, кто забывает как жить и для чего, а умирать им ещё рано.
ЭПИЛОГ
Когда недавно я решила посмотреть на свою хрущобу, (потому что ходили слухи, что её хотят снести, но особенно было жалко, что снесут бабушкин лесосад,)то встретила рыжую Вику, ту, что стала колдуньей, благодаря Александрине Платоновне, коей было по слухам 253 года. Ну, я ещё удивилась, почему на правом плече белый голубь, а на левом чёрный ворон. Шуба её, несмотря на сильный мороз была расстёгнута и виднелись бусы из свиных зубов, с того самого Первомая. Мы стали курить и вспоминать. Я напомнила ей про эпизод с троллейбусом.
-Ну, у тебя, Кать крышу несёт. Не было никакого троллейбуса...
-Ага, не было... А куда же делись люди, которые были там?
-Да никуда они не девались, ты просто их не видела, потому, что ты тогда к отцу с матерью, вскоре от деда с бабкой переселилась.
-А что с ними-то стало?
-Кать! Лет-то сколько прошло. Рахметов в начале девяностых в Индию свалил. Три сестры, уж старушки, живут-поживают. Иван Иваныч помирился с Иваном Никифоровичем, посадили на двоих японскую айву. Потом померли они в один день. Так их рядом и похоронили. Каренина Анна Аркадьевна соединилась со своим любовником, уехала куда-то в гарнизон и детей забрала. Лёвка Мышкин женился на Виолеттке. Бусов, хоть и старенький, а троллейбус лучше любого молодняка водит. Правда сейчас он редко работает.
В это время подошёл троллейбус. Я увидела за рулём Бусова.
Дверь распахнулась, я хотела войти, но Вика меня бесцеремонно оттолкнула:
-Это не твой! Твой следующий! - Птицы влетели в салон за Викой, а мне она кинула, как собаке какой-то, в закрывающуюся дверь, свиные бусы. Потом я увидела, как троллейбус взмыл в небо, покачивая усиками.
Я клянусь, что за рулём был Бусов, причём в своём умопомрачительном зелёном прикиде. И ещё меня удивило, что он ни капли не постарел.
Я нагнулась за свинозубыми бусами, которые не сумела поймать на лету и увидела подснежник, проклюнувший асфальт. И ещё бадминтоновый воланчик. Черноголовый, бело-сетчато-пластмассовый. Подснежник я сразу спрятала под дублёнку, а вот воланчик примёрз к асфальту намертво. Синтетика. Стояла холодная зима 2006 года.
