Люди Сидоровы неплохие были. Работали ещё. На тонкосуконной фабрике. Ольга Сергеевна, конечно ткачихой, Андрей Петрович – наладчиком станков. Ткань делали преотличную - в основном за рубеж шла, на экспорт. Но и работников поощряли, не только грамотами и путёвками в зимнюю Ялту, а и отрезами качественными на пальто, юбки, брюки.
Двое детишек у них народилось: Катенька и Серёжа.
Родители потихоньку старились, дети вырастали.
И Катенька, и Сергей завели свои семьи, у них тоже народились дети, очередное поколение Сидоровых.
В общем, остались старшие Сидоровы вдвоём.
Никак нельзя было предположить, что столь твёрдо, стоящие на земле люди, столь остро будут переживать синдром опустевшего гнезда, и станут вести себя довольно странно.
Андрей Петрович пил, конечно, всегда, но по праздникам, семейным и государственным. Под закуску, под «Мороз, мороз...». А тут вдруг стал так крепко поддавать, что вошёл в запой.
Очень это на него не похоже было, но Ольга Сергеевна, пошла в партком и обратилась к Главному:
-Иван Архипыч! Всю жисть на Родину пашем! А счастье-то? Где оно?
Седой, внимательный, похожий на Архимеда, парторг, ласково мигал глазами.
-Вот уж и климакс у меня! И детки своими семьями зажили, а он... Сил нет! Выручайте! Уж вещи из дому выносит - пропивает!
Вызвали Андрея Петровича Сидорова, спрашивают:
-Лечиться будешь?
-Смысла не вижу, Иван Архипыч!
-Ну, и дурак ты, Сидоров, в ЛТП, загремишь, раз лечиться отказываешься!
-Да делайте, что хотите!- Достал Андрей Петрович из нагрудного кармана пиджачишки чекушечку и выпил её до дна.
Так вот для первого раза загремел Андрей Петрович Сидоров на год в ЛТП. Загремел-то, загремел, а даже оттуда слал своей благоверной деньги: за изготовление табуреток и за варежки рабочие ему платили.
А Ольга Сергеевна затосковала. Мужика-то в доме нет... К чужим людям совесть не позволяет обратиться: сама ж его туда запрятала. Всё в доме рушится без рук мужских.
Ну, прошёл, год-то. Вернулся Андрей Петрович.
-Дрюнечка! Ты уж прости меня, дуру бестолковую! Уж как я тут без тебя стосковалось- то! Мочи нет! Хоть и климакс у меня теперь, и пенсия, а жду-не дождусь..!
-Климакс, это хорошо, Лёль! Аборты зазря делать не будешь!.. А чёй-то у тебя посередь кухни лежит?
- Это, Дрюнь, я полку по дешёвке купила. У Потылихи! Она цельный гарнитур взяла, да на месте энтой полки у неё шкафчик титановый, для самогонного аппарату! Лишняя она ей! Вот она мне и продала...
-Ясно!- Ответил Андрей Петрович!
-Зла-та, на меня не держишь, родненький?
-Что уж там, былое пенять, - ответил Андрей Петрович.
-Ну, давай, что ля обедать будем? - поинтересовалась Лёличка.
-Нет! Лёль, первым делом полку повешу. Чё она тута раскорячилась, как баба на сносях?.. Только дрели вот у меня нету...
-А гвоздочками нельзя разве?
-Ну, это, Лёль, несерьёзно... Там же ж посуда стоять будет, а не пух тополиный!
-Как же быть-то, Дрюнечка?
- Вот как мы сделаем. Я к Сереге-битломану схожу, дрель у него есть. А ты пока,- Андрей Петрович покопался в своём рабочем чемоданчике, - дюбеля разогрей!
Андрей Петрович дал жене четыре зубчатых пластиковых цилиндра.
-Для чего, Дрюнь? - удивилась супруга?
-Это, Лёль, для того, понимаешь... Они от нагревания расширятся, потом я их в отверстие в стенки вгоню, затем они охладятся, сомкнутся с саморезами и намертво встанут!
-А поняла! А как их греть-то?
-Как-как: на сковороде... Да маслица постного чуть капни!
Поднялся Сидоров к Серёге-битломану, нервный, встревоженный и говорит:
- Серёг! Ольга-то моя... С ума сошла!
-В каком смысле, Петрович?
-Я из ЛТП сегодня откинулся, а она мне: «Обедать будешь!?» Я киваю, дескать, натурально. А она сковородку на плиту и дюбели жарить начинает!
Серёга ужаснулся, и говорит:
-Чё тётя Лёля в натуре пластик греет? Мы ж так все задохнёмся к едреней фене!
-Лёх! Она же чокнулась без мужской ласки... Меня же год не было... Вот и я говорю, Серый, вызывай в натуре психовозку....
Серёга быстро, узнал по справке телефон психиатров. Вызвал. Ситуёвину разъяснил...
Они к Сидоровым наверх. В общем, посадили нашу Ольгу Сергеевну, по наводке в дурдом на тридцать суток (нормальный срок лечения).
Отлечилась, считай, отпахала она, (конвертики на трудотерапии клеила) и аминазин вкусила и всё такое... Возвращается, и первым делом к Александру Гаврииловичу, районному, домовому гинекологу.
Так и так говорит, нужна мне справочка без числа, о дерзком надругательстве над моим женским достоинством и об жестоком изнасиловании.
-Помилуйте, Ольга Сергеевна, да и как же такое дать? Это ж прям дело уголовное! Что я иметь-то с того буду? Свет душенька, Ольга Сергеевна?
А Лёличка ему говорит:
- Cправочку только! Ни даты, ничего такого... А я за это на тебя не донесу то, что ты на дому гинекологический кабинет держишь и налоги государству не плотишь, а ещё помидоров тебе корзину с дачи привезу, а кроме того отрез на костюм.
Знал Александр Гаврилович, что хорошую шерстяную ткань на тонкосуконной фабрике Сидоровых выделывают, кроме того не хотелось ему неприятностей с милицией. Дал он Ольге Сергеевне такую справку.
Стала Ольга Сергеевна охаживать своего супруга Андрея Петровича. Даже от Виолетты-переводчицы бельё чёрное в кружеве раздобыла. Чулки нацепила, туфли на шпильках в 15сантиметров. Ходить-то она в них не ходила, пока красоту гастрономически-одёжную не навела, потому как, ноги у неё в этих туфлях подкашивались и даже на трезвую голову. Ужин приготовила из антрекотов всяческих, свечи хозяйственные как в кино зажгла... У Потылихи за бешеные деньги купила бутылку с драконом и полумесяцем. Потылиха там градус вычислила (96) и млеком маковым и конопляным пропитала, а также травой эфедрой. Себе же Ольга Сергеевна купила относительно лёгкого вина «Лидия». Сама-то она только пригубила вино своё, Андрей же Петрович накатил, как следует.
И не устоял он. Стал чёрное кружево рвать, а уж царапины сама себе Лёличка нанесла.
-Насилуют! Убивают! - возопила супруга Сидорова. И метнулась на лестничную клетку.
На крик вышел Дядя Паша одноногий, Комитас-мясник прибежал.
-Люди добрые! Помогите советской женщине!
И видят соседи, что Сидорова в белье рваном кружевном и расцарапанная.
Дядя Паша отвёз её в травмпункт. Ольга Сергеевна ждать ему в машине велела.
А сама шмыгнула в туалет там, дату поставила на справке гинекологовой. Потом домой приехали, милицию вызвали.
В милиции хотели на Андрея Петровича дело об изнасиловании завести, но Ольга Сергеевна сжалилась и сошлись на пятнадцати сутках за хулиганство.
Две недели и ещё один день вёл Андрей Петрович всяческие тяжёлые работы: стройматериалы разгружал, листья осенние подметал и даже траншеи для труб рыл.
Наконец домой вернулся. И расцеловались они с супругой искренне как в юности. Очень они уж друг по другу соскучились.
-Лёль! Давай мирно жить. Нам надо внуков растить помогать. На пенсии мы с тобою теперь обои!
-А и прав ты, Дрюнечка! Пора бы нам, дуракам старым уже перебеситься! - но в планах у неё было ещё как-нибудь и в вытрезвитель своего благоверного отправить.
Да и Андрей Петрович не так прост. Тоже кое-чего в мозгах у него созревало.
Купили они на ужин бутылку портвейна «Агдам», картошки нажарили, грибов банку открыли, огурцов опять же. Всё своё. С дачи. Пили наравне. Андрей Петрович, правда, чуть мухлевал: то себе недольёт, то Лёличке перельёт. Дозы-то разные у них, Лёличку вскорости развезло, ну и он подыгрывает: «Мороз, мороз...» подпевает.
Тут Андрей Петрович, трезвый почти как первый снег своей пьяной супруге говорит:
-Лёлюшка, ты Кольку-то участкового с первого подъезда с нижнего этажа знаешь?
-Конечно, Дрюнь, как не знать-то, мамаша у него ещё колдунья была...
-Ну да, - не стал спорить партийный Андрей Петрович, - да не о том речь. Ирка его, жена, порошком «Лотос» без наценки торгует и сервизами «Мадонна» с переплатой всего в десятку. Я вот что думаю, сходи-ка к ней, чего бы нам себя «Мадонной» не порадовать, а детям «Лотоса» не прикупить? Знаешь, сколько сранья от внуков-то?
-Да что такое болтаешь-то? Где ж она торгует? На дому что ли?
-На дому, Лёлюшка. Мне Потылиха по секрету сказала.
-Это ж не по законному, Дрюня. Колька не позволит ей.
-Она сама знает, что не по законному. Продаёт только, когда Кольки нет и только бабам. Вот сейчас он у неё на рыбалку уехал. Только просто так она не продаст. Нужно пароль сказать.
-Какой такой пароль, Дрюня?
-Ну, три раза надо в звонок позвонить, потом Ирка выйдет, а ты ей: «У вас продаётся славянский шкаф?». Она тогда сразу тебе и «Лотоса» притащит и «Мадонну».
-Какой шкаф, не поняла я?
-Славянский.
-Ну, ладно, завтра схожу, а то сегодня устала я что-то, да и поздно уже...
-Завтра Колька дома, да и товара у неё немного осталось, Потылиха сказывала...
-Тогда пошла я, - сказала совершенно пьяная Ольга Сергеевна и поплелась на нижний этаж в соседний подъезд. Это на каблучищах в пятнадцать сантиметров. По дороге пару раз падала. Потом вспомнила, что деньги не взяла, но решила не возвращаться. Авось, Ирка в долг поверит.
Дверь ей и вправду Ирка открыла, в голубом стёганом нейлоновом халатике, даже кажется с перламутровыми пуговицами.
-Тебе чего, тёть Оль? - спросила Ирка.
Заплетающимся языком Ольга Сергеевна проговорила:
-Ирк! У вас продаётся, ну этот... славянский шкаф? – и медленно сползла по стенке.
Тут из комнаты появился Коля, вздохнул, перекинул Ольгу Сергеевну через плечо и понёс домой. Дверь у Сидоровых была открыта, Андрей Петрович мирно храпел на двуспальной кровати. Туда же положил участковый Коля и Ольгу Сергеевну.
После этого он захлопнул дверь Сидоровых и вернулся в нежные объятия Ирки. Но в пять утра разбудила Колю Потылиха.
-Гляди-ка на него, страж закона! Весь дом глаз не смыкает, а этот спит себе!
-Да что случилось-то? - сказал, уже начинающий злиться Коля, натягивая форменные штаны.
-Это я должна знать, что случилось? Это ты должон! У Сидоровых что-то творится! То ли визжит кто, то ли мяукает и так жалостиво, так жалостиво! - Потылиха смахнула воображаемую слезу натруженной рукой самогонщицы.
Коля с Потылихой поднялись к Сидоровым. Действительно, за их дверью раздавались какие-то непонятные звуки, похожие на писк. Коля позвонил. Сидоровы не открывали. Через пятнадцать минут, он вызвал дворника Искандера, у которого хранились дубликаты ключей всех жильцов хрущобы.
Коля, вошедший с понятыми, то есть с Искандером и Потылихой, застал следующую картину. Никаких Сидоровых дома не было. А на двуспальной кровати визжали описанные и обкаканные младенцы, числом два, разнополые.
Вызвали детей Сидоровых. Они написали заявление о пропаже родителей. Но младенцев решили в дом Малютки не сдавать, а усыновить.
Дочка Сидоровых, Катя, была прописана с родителями, хоть жила у мужа, так вот они и переехали пока сюда с мужем и дочкой. А теперь у них ещё и сынок появился, Катя его в честь отца пропавшего Андрейкой назвала.
Ну, а Серёги Сидорова жена с удовольствием девочку себе оставила, так как мальчик у них уже был. Девочку Олечкой назвали, конечно.
Катерина никогда не обращала внимания, а может и не видела, что у пропавшего отца на спине родинки коричневые, расположенные как звёзды в Большой Медведице. У Андрейки-то точно такие же были.
А уж Серёга и точно не знал, о материнском шрамике на левой лодыжке. Это, когда она ночью на свидание в юности к Андрею Петровичу бегала, и через забор перелезала. Они ещё тогда с Андреем удивлялись «Надо ж чулок, какой прочный! Сам целёхонький, а лодыжка поранена!» Такой вот шрамик и у Оленьки был.
Все так поняли, что Сидоровы, без детей истосковавшись, украли где-то младенцев. Тем более, тогда по Москве целая серия таких краж прошла. Чуть мамаша отвернётся, ребёночка из коляски умыкнут. Но матери украденных детей приходили и в этих младенцах своих не признали.
Горевали очень, и Катюша, и Сергей и их вторые половины, плакали по родителям. Только новые детки их и утешали.
Когда обе ветви Сидоровых сходились на чьей-нибудь территории на семейный или государственный праздник, то Олечка обязательно у Андрейки машинки ломала, а тот у неё куклы. И ещё ни в какую Олечка не звала Сергея папой, а Андрейка Катерину мамой. А только по имени.
Дети старшие и младшие засыпали в обнимку на дедушкино-бабушкиной двуспальной кровати, взрослые же продолжали петь песню: «Ой, Мороз, мороз...»
Иногда и мне хочется, очень-очень хочется, как чета Сидоровых впасть в детство...
42 НЕМЦЫ
В былые времена, ещё до войны, жил в Москве немецкий портной Людвиг Эрнестович Штегман. Преизряднейшим мастером своего искусства считался, кстати. Работал он конечно в государственном ателье, но с приставкой СПЕЦ. То есть не каждый мог пойти и заказать у него одежду. Был он универсал: и мужская, и женская одежда давалась ему с одинаковой добротностью, а это вообще огромная редкость. Уже не ремесло-искусство.
Но годы шли, решил он жениться, потомством обзавестись, секреты своего искусства передать. К выбору жены отнёсся он основательно, как к выбору ткани, выкройки и фурнитуры. Кроме того, очень он желал, чтобы жена по национальности немка была.
И представьте себе - нашёл. Девушка была, хоть и не из слишком богатой, а точнее из довольно бедной семьи, но это и хорошо. Происхождения мещанского. Меньше проблем с властями. Отец её тоже когда-то портным был, «портняжкой», как за глаза величал его Людвиг Эрнестович, но потом «портняжка» ослеп. Девица, хоть и питалась скудно, была подходящей для продолжения Штегмановского потомства.
И грудастая, и румяная, и задница как тыква, и двадцать годков всего. Звали её Лорелея, по-простому Лорка. Стал наш портной эту Лорку экзаменовать по части швейного дела. А она и пуговки пришивает ровнёхонько, и белошвейные дела у неё аж лучше Людвига Эрнестовича получаются, и от гладильщицы можно было вообще отказаться. Чемпионом по глажке белья Лорка оказалась. А что она Людвига Эрнестовича в два раза моложе, так это даже и хорошо. Уваженья больше будет испытывать.
Справили свадебку, а ровнёхонько через девять месяцев мальчонка у них родился. Фрицем назвали.
А потом вдруг война. Ну, куда этих Штегманов девать? Решили на войну его не пускать: во-первых, не слишком молод; во-вторых, немец всё-таки, вдруг чего ему там в башку и взбредёт; а в-третьих, высшие чины и жёны их тоже в обносках в войну ходить не хотели.
Только платить намного меньше стали, и в основном натурой: картофелем, перловочкой, маслицем постным. Лорелея уж привыкла к достатку - пришлось перестраиваться. Только мальчишку во дворе стали фрицем звать, но уже в нарицательном значении. Как-то подъехал ЗИС к их двору, оттуда военный важный вышел, собрал всю пацанву и говорит:
- Приказываю, именем Великой, Октябрьской Социалистической Революции, а также именем друга Всех Детей, товарища Сталина, мальца вот этого, - он показал на Фрица, - отныне звать Федькой. Поняли?
А Сенька Корзинкин любопытный был и спросил:
- Ну, они же, немцы, товарищ военный!
- Не немцы, а евреи, поняли?
Все закивали. А Сенька стоит на своём:
- Нет, дяденька военный, мне и папка сказывал, и мамка!
На следующий день Корзинкиных старших арестовали, а младшего, смутьяна в детдом направили для детей врагов народа.
А то время в Поволжье разбирались ещё с одной немецкой семьёй. С Мюллерами. Отец комиссаром в гражданскую был, Иоганн Альбертович, мать домохозяйка Эмма и дочка, Марта, Фрица, теперь уж Федьки Штегмана, ровесница. Ну, там всё просто. Папашу расстреляли как немецкого шпиона, а бабу с девчонкой в Западную Сибирь отправили. Почти без ничего. Выжила женская половина Мюллеров, хоть и с трудом. И тётя Эмма и Марточка, которую от греха подальше Марфушкой стали звать. Даже домик какой-то соорудили. Мать на разработке полезных ископаемых работала, дочь в поле. Даже трактор освоила.
И ведь какая судьба-то! Приехал в ту захудалую деревушку диплом писать Федька Штегман и встретился с Марфушкой, и влюбился, параллельно, правда, диплом писал, что-то вроде о закономерностях в распределении гео-химических компонентов в породах мезокайнозоя Западной Сибири.
В геологоразведочном он учился.
Мало того, удалось ему Марфушку, через старые отцовские связи в Москву вытянуть. Сам-то отец умер уже к тому времени.
Лорка, мать его ворчала:
- Не мог москвичку поискать...
Но вскоре успокоилась, так как Марфа родила ей двух умопомрачительных внучат. Назвали мальчиков Пауль и Петер.
Во дворе мы их знали как Пашку и Петьку.
Накануне дня Победы, мы обходили с листочком бумаги все квартиры в нашем доме. Викушкиного безногого деда Мишу, Дядю Пашу, владельца «Запорожца». Маланью Федотовну, хоть муж у неё без вести пропал, но она сама на заводе «коктейль Молотова» выпускала, даже учитель Стукалов нам предъявлял бумажку о войне. У него ведь тоже своя война была. Александрина Платоновна, колдунья, когда ещё жива была, показывала фронтовые фотки, где она медсестра.Переплётчик-то наш, Лилинков танкистом был. Виолетткин отец, Ян Адамович с гордостью носил советские ордена и медали. Всех война затронула... Не их самих, так родню. Искали фронтовиков, чтобы на праздник подарить им по открытке и по гвоздичке.
Мама Ярика Курошлёпова, работала паспортисткой в нашем ЖЭКе, хоть и пьяница она была, но почерк у неё каллиграфический имелся. Ярик высмотрел, что Штегманы на самом деле Пауль и Петер и они НЕМЦЫ. Это нас ужаснуло: наверное, не слишком много времени прошло с конца войны или у нас не слишком много мозгов было в тогдашних головах.
Никаких проблем на национальной почве у нас не возникало. Жили грузины, армяне, татарин дворник Искандер, латышка Виолеттка-фарцовщица, евреи, да мало ли кто... Комитас, армянин рассказывал нам такую историю. Пошёл он паспорт получать, а паспортистка Курошлёпова, сидит с похмелюги жестокой, и его спрашивает:
- А как Вас в графе национальность писать? АрмИнин, АрмЕнин или АрмЯнин?
- Э! Дорогая! Я русский школа в Ереване кончал, ты, что такое проверочные слова не знаешь?
- Я забыла, - виновато сказала Курошлёпова.
- АрмЕнин! Проверочное слово, какое? АрмЕния!
Недалеко от нас был скверик им. Александра Авдеева. Там и памятник ему стоял. На праздниках там у нас проходили торжественные линейки и кого-нибудь, особо отличившегося вызывали «на флаг». Флагшток там имелся, куда по особым праздникам флаг вешали. Пьедестал Александра Авдеева украшали несезонные розы, георгины и гладиолусы. Они были из пластмассы, так как живые цветы, ночью обрывали влюблённые, дети из баловства и бабки, чтоб на базаре торговать.
Так вот – этот Саша Авдеев, такой красивый, как актёр Олейников, стоял на пьедестале, на фоне покалеченного самолёта. Кажется, он, саша этот Авдеев, повторил подвиг Гастелло.
В тот день вокруг памятника рассаживались на лавочках и инвалидных колясках фронтовики. А мы окружали их и памятник кривоватой линейкой.
Потом секретарь местного райкома, старшая пионервожатая и наш школьный комсорг говорили тепловато-казённые речи.
В конце концов, старшая пионервожатая произнесла:
- За отличную учёбу, прилежное поведение и активное участие в общественной жизни, на флаг вызываются, - тут мы замерли,- Пётр и Павел Штегманы.
В наших рядах поднялся гул, вой, и свист.
Я вышла вперёд и сказала:
- Ну, они же НЕМЦЫ!
Секретарь райкома сказал:
- Неужели? Но они же не были солдатами рейха. И вообще они вроде как граждане нашей страны, - но в его голосе слышалось замешательство...
В это время с пьедестала сошёл Саша Авдеев, обнял братьев Штегманов и сказал фразу, из мультика, который ещё не сняли:
-Ребята! Давайте жить дружно!
Потом братья под гимн подняли наш флаг. Нам всем почему-то стало хорошо. Саша Авдеев подарил Штегманам лётчицкий шлем, и мы сфотографировались, в обнимку, вместе с лётчиком. И я и все наши пионеры, октябрята и комсомольцы, и секретарь райкома, и старшая пионервожатая, и безногий дед Миша, и Фёдор Михайлович Стукалов, который тоже прошёл свою войну, и дядя Паша с сумкой шампиньонов, и военная вдова Маланья Федотовна и все-все-все....
А потом Саша Авдеев сказал:
-Может, я в чём неправ, но Бог меня простит, это его специальность, так говорил немецкий поэт Генрих Гейне, - и залез обратно на пьедестал к покалеченному самолёту.
Жалко вот фотка потерялась...
43 ИСТОРИЯ ОДНОЙ КУХНИ
Были у нас такие жильцы Белкины. Алексей Петрович и Любовь Викторовна. Работали в очередном НИИ каком-то, а может в КБ. Дети у них имелись Верка и Владик.
Про детей ничего такого сказать не могу дети как дети. Играли с нами как положено, в царя горы, в садовника, в классики, в салки, да мало ли у нас было важных дел.
А у родителей на кухне всё время компания собиралась. Взрослые их называли «антисоветчики» и дядя Коля участковый знал, но не разгонял.
Бухали они немного. Так. Бутылочку-другую, на всю компанию. Порой Наталья с Ипполитом к ним захаживали. Все присутствующие, были байдарочниками. И пели костровые песни Визбора, Дольского, Окуджаву, Городенского. Я имею в виду не то, что песни этих авторов, про костры были. Нет. Их исполняли у костров, в длинных байдарочных походах.
Ни Верка, ни Влад в подходы эти не любили и рвались в пионерский лагерь, но родители, считали, что в этих лагерях, есть остаточные явления концентрационных и не вытравлены остатки ГУЛАГа.
Ну, так вот соберутся все эти кабэшники и ниишники на кухне в пять метров у Белкиных, и поедят, и выпьют немного. Ели обычно картошку жареную, килечки на чёрном хлебе, капустку морскую. И начинаются у них песни в два-три аккорда, но отчего-то, вопреки законам мелодичные:
Лыжи у печки стоят, тает закат голубой...
Или
Ох, перекаты, да перекаты, послать бы их по адресу...
Или
А я еду, а я еду, за туманом...
Ну и очень хорошие песни были. Просто уж очень навязчиво родители их в Верку с Владькой впихивали...
А Верка думала, что скоро опять у родителей отпуск и они повезут её в край комаров и мошки. Что часть пути будут плыть, а часть тащить байдарки волоком. И эти ненавистные рюкзаки за плечами, когда местные мальчишки орут:
-Верблюды! Верблюды!
Владьке по фиг... Он на физмат готовится у него в голове формулы разные дурацкие, а ей, Верке не всё равно! Она уже мальчикам хочет нравиться. Даже этим идиотам деревенским!
А они и вправду как верблюды. Всю еду с собой приходится брать. В сельпо только кильки в томате, лавровый лист, серые параллелепипеды местного хлеба и почему-то финские батники. Такой дефицит в Москве! А здесь они зачем и откуда? Батники - это такие трикотажные рубашки в облипочку и с планочкой.
А на московской кухне опять базар. Про карательную психиатрию. Про тех, кто подписал какие-то страшные письма и про тех, кто не подписал. Про тех, кто прятал каких-то неугодных власти людей и не прятал. Впрочем, их родители никого не прятали и ничего не подписывали.
Потом врубают по приёмнику «Голос Америке» и затихают. А затихай или в голос ори: ничего не слышно. Глушилки гебэшные. Но кто-то одно словечко разберёт, кто-то ещё одно... И, общая реакция:
-Ужас!
-Беспредел!
-Когда же и у нас будет свобода слова!
А Любовь Викторовна почему-то говорила:
-Я не хочу есть салат оливье только на Новый год! Я хочу его, есть каждый день, в неограниченных количествах.
-А какая у нас медицина! Лёва Фельдман поехал в Америку и показался дантисту. Тот был в таком шоке, что бесплатно переделал ему все зубы.
И все они дожили, когда ненавистная страна пала. И все ходили на баррикады отстаивать демократию и пребывали в эйфории дня три-четыре. Пока стаскивали ненавистного Железного Феликса и маленького гипсового мальчика в галстуке - Павлика Морозова. И по всей Москве носили необъятных размеров триколор. И незнакомые друг другу люди радостно кричали:
-Хунта бежала из Кремля.
И обнимались друг с другом как 9 мая 1945 года. Я иду тогда с приятелем, а мне мужик какой-то шоколадку даёт, А Кольке гамбургер из МакДональдса, а МакДональдс тогда дорогой был. Очень дорогой.
Владику, с его золотыми мозгами удалось поступить на физмат в МГУ. Родительские конторы позакрывали. Но они не растерялись и как-то сразу начали возить товары из Турции. В сумках, похожих на матрасы или арестантские робы.
А Вера совсем не могла разобраться в новой жизни. С работы её тоже попросили, она устроилась в кооперативный киоск, где торговали всем: от презервативов до собачьих шуб, но её через три дня ограбили. Родители еле расплатились.
Любовь Викторовна каждый день готовила салат оливье, а потом громко блевала в туалете. Остальные члены семьи этот салат не ели.
Как-то старые друзья собрались на кухне, взяли гитару:
Хором сказали: «Только не перекаты..., и не лыжи у печки и вообще, ну сам пойми, блин!» И хозяин запел:
Огней так много золотых на улицах Саратова
Парней так много холостых, а я люблю женатого...
Так слаженно пели, как на клиросе.
В этот день Любовь Викторовна нажарила картошки и начистила огромную миску кильки. Без водочки, конечно, тоже не обошлось. И пошли разговоры:
-Вы знаете, мы купили видеомагнитофон «Сони». И знаете, каких кассет назаписывали!
-Антониони, Феллини?
-Бертолуччи?
-Да нет же! Всего Гайдая! «Весну на Заречной улице» и все фильмы с Раневской!
_Позвольте! Но она же там везде в эпизодах!
-Зато какая актриса...
-Да! Это уж да...
-Джульетта Мазина пролетает!
-Пригласите посмотреть!
-Ну конечно! Следующими же выходными!
-Любка! Помнишь, ты за томик Ахматовой зарплату отдала!
-Да помню я, помню...
-Читаешь?
-Да нет... Всё устаю как-то... Вот теперь моё чтиво, - она указала на небрежную кучку ярких книжечек. Явно детективов и дамских романов...
-Вот как вышло-то...
-А как это может быть, если я не могу операцию на щитовидке сделать?
-А я детям репетиторов нанять...
-Ладно! Давайте лучше выпьем.
Они выпили и тихонько запели:
Вихри враждебные веют над нами...
-И в походы не хочется уже...
-Эх, на Канары бы... Пять звёзд! Он инклюзив!
-А свободу слово мы, всё-таки, получили. Бабки внизу поют матерные частушки. Дети без ошибок пишут слово ГОВНО....
-Видите ли, тут какой момент... Слово оно тоже разное бывает. Иному бы и гильотинку или хотя бы пожизненное... Да-с!
-Н-да... Сталинскую амнистию 53-го помните? Сколько швали вылезло помимо политических... А наши политические, интеллигенты, к слову сказать, так народ на блатную песню подсадили, что ой-ёй-ёй...
-Это правда. Но с другой стороны вряд ли бы политическим, урок на Мандельштама подсадить удалось...
-Это ещё как знать, как знать... Может, есть подходец какой...
-Тут уж не до Мандельштама... Когда зубы напильником спилены, а под ногтями иголочки...
Вера пошла спать, а разговоры продолжались... И тогда она поняла, в чём есть смысл её жизни. Она должна родить. С этой спокойной мыслью, Вера и заснула.
В это время её матери, в другой комнате пришла в голову другая мысль,
она торжественно объявила:
-Мы не имели в виду капитализм в наших кухонных спорах, мы имели в виду социализм с человеческим лицом. Я знаю. Это Учение Христа.
Со следующего же дня, Любовь Викторовна стала иступлённо изучать Новый Завет, познакомилась с батюшкой из ближайшей церкви. Он оказался образованным, представителем, той самой советской карательной психиатрии, оставившим мирскую жизнь и крещёный в Василия. Они долго беседовали. Он назначил ей епитимью, в виде сорока земных поклонов и ста чтений «Отче наш». Батюшка Василий часто выступал по телевизору в разнообразных, вошедших в моду, ток-шоу. Он объяснил, Любови Викторовне, что раз уж Верочка зачала во грехе, ребёночка надо оставить.
А Вера и впрямь не упускала ни одного, сколько-нибудь обращающего на неё внимания молодого человека, и снискала себе даже славу женщины определённого поведения. Наконец ребёнок был зачат, и Вера счастлива. Она очень боялась реакции родителей. Но батюшка Василий, убедил Любовь Викторовну, а та мужа. Влада даже не приняли в расчёт.
С беременностью всё шло хорошо, но второй половине Верочку положили на сохранение. Встал вопрос сохранению жизни ей путём аборта. «Даже и в этом случае я не могу дать благословления на смерть»- сказал авторитетный Отец Василий Любови Викторовной. Молодой врач начал сопротивляться, но батюшка Василий, позвонил по последней модели Моторолы, во врачебные верхи, куда был вхож. Молодой врач всё равно не послушался очень высокостоящего начальства. Верочке сделали аборт. Она осталась жива. Но, вернувшись домой, выбросилась с пятого этажа нашей хрущобы.