Яков Михайлович Казанков жил в нашем доме и преподавал историю в нашей же школе.
Фёдор Михайлович Стукалов, живя в нашем доме, преподавал математику на другом конце города, по окончании занятий он ехал сначала на троллейбусе, потом на метро, потом снова автобусе, и наконец, болезненно кривя всё лицо, сильно припадая на больную ногу, с передышками в пролётах, взбирался, почти вползал на свой верхний пятый этаж. Яков Михайлович жил на втором.
Всегда почему-то хотелось сравнить двух педагогов, живущих по соседству. Яков Михайлович был белокур и голубоглаз, походил на артиста. Все девчонки в нашей школе были в него влюблены.
Не думаю, что с девичьими амурами сталкивался в своей дальней школе Фёдор Михайлович. Хромой, некогда брюнет, но об этом можно было догадываться только по нескольким прядкам, не успевшим поседеть или выпасть: его голова вскорости собиралась расстаться с волосами навсегда. Справа Фёдор Михайлович отращивал волосы подлиннее, и начёсывал их на лысину, эта причёска звалась в народе «внутренний заём». Начёсанные волосы не держались на месте, и от этого Фёдор Михайлович выглядел ещё нелепее, особенно когда улыбался белоснежной улыбкой, сделанной лучшими европейскими дантистами.
По национальности математик был русским, то же можно было сказать и об историке, в его национальности никто не сомневался: только у нас, у русских, могут быть такие белокурые и голубоглазые. Но мы ошибались. Выяснилось, что Яков Михайлович Казанков, - цыган.
Он объяснил, что вообще-то все чистокровные цыгане голубоглазые блондины, в крайнем случае, бывают ещё русоволосые с глазами серого цвета. Виноваты в потере внешнего облика цыган жители Индии, подпортившие цыган. Лишь немногим удалось сохранить первоначальный, истинно цыганский вид. Племя Якова Николаевича Казанкова предпочитало смерть смешению кровей. За это их выгнали из Индии, заодно уж присовокупив подпорченных цыган. С тех пор они и кочуют по белу свету.
Все поверили, потому что слышали истории, что грузины, армяне, евреи, туареги и т.д. в истоках своих голубоглазые блондины. В их нынешнем виде виноваты татары, турки, камерунцы и т.д. Недавно мне внушали, что и настоящие турки, совсем не кареглазые брюнеты, правда, не объяснили, кто в этом виноват.
Когда-то давно из табора, расположившегося на окраине деревни, тамошний председатель колхоза товарищ Казанков украл мальчика лет пяти. Зачем он это сделал, так и осталось тайной, известно только, что товарищ Казанков был сильно нетрезв. Наутро, проснувшись с похмелья и угрюмо выслушав ругань и проклятия жены (а её можно было понять, ибо у Казанковых своих имелось пятеро, а время стояло не слишком сытное), он, выпив рассолу, отвёз мальчика в райцентр, где имелся детдом с интернатом-десятилеткой поблизости. Имя своё мальчик помнил, фамилию и отчество подарил ему председатель. С тех пор цыганёнка и звали Яков Михайлович Казанков.
Белокурый табор, обнаружив пропажу Яшки, первым делом послал ходоков к председателю, но тот, на все вопросы отвечал, что не знает – не ведает или молчал как пойманный партизан. Так и снялся табор, и поехал по стране советской, без одного мальчика.
Председатель Казанков, Яшку не забыл, иногда навещал его, приносил нехитрые гостинцы и ласково гладил по белокурой голове.
В детдоме и интернате царили тюремные порядки, но Яшку унизить и обидеть не удалось. Во-первых, он помнил некоторые приёмы специальной цыганской борьбы, во-вторых, владел основами магии. Например: двигал взглядом жестяные кружки в столовой, примагничивал к телу в любом количестве алюминиевые выщербленные ложки и всегда выигрывал в карты. В третьих Яшка всегда давал списывать, а это было надёжно, потому как, был он круглым отличником. Лишь изредка Яшкину душу грызла тоска, похожая на мелкого гнилозубого зверька в такие дни он получал двойки, потом педагоги решили, что лучше его в это время не трогать. Ночью Яшка выскальзывал из кровати, что-то пряча на груди, тихонько проходил мимо спящего сторожа деда Кузьки и бежал к высокому холму, расположенному неподалёку. Там ловил он на большой щучий крючок с толстой леской различные небесные светила. Он ел их, таким образом излечивая чёрную меланхолию.
Окончив десятилетку, способный Яшка поступил в педагогический институт, на историко-архивный. Окончил он ВУЗ с красным дипломом и его, по просьбе теперь уже директора совхоза (так бывало, что колхоз вдруг становился совхозом и наоборот) товарища Казанкова распределили в тамошнюю сельскую школу. Пока Яшка отрабатывал положенное, товарищ Казанков ездил в Москву, и хлопотал за «воспитанника». Связи сделали своё дело и директору совхоза, как потом выяснилось передового за счёт всяческих приписок и прочих ухищрений, удалось пристроить Яшку, теперь уж Якова Михайловича, в московскую школу, пусть и на окраине и выхлопотать ему отдельную квартиру в пятиэтажке неподалёку.
Нам Яков Михайлович преподавал историю Древнего Мира, частенько сбиваясь на тогдашнюю Индию. От него я впервые услышала слова: чакра, сансара, медитация.
Иногда он являлся в класс сильно не в духе, нервничал, был раздражителен и не скупился на двойки и тройки.
Мы знали: сегодня он будет ловить небесные светила.
Солнце ему не помогало. Ночью Яков Михайлович шёл на балкон и «щучьим» рыболовным крючком на леске, притягивал к себе луну. Он нежно гладил её прохладную голубоватую поверхность и внезапно жадно отгрызал внушительный кусок небесного тела. Луна билась в ладонях историка, пытаясь выскользнуть. Яков Михайлович просил у неё прощения, затем осторожно вытаскивал крючок и отпускал страдалицу в небо. Некоторое время на Луне был виден некрасивый надкус, потом ранка затягивалась - ведь у небесных тел хорошая регенерация. Звёзды Яков Михайлович ловил на крючок поменьше и глотал их целиком. Но на месте съеденной звезды, тут же возникала новая, словно неподалёку ждавшая своего часа.
На следующий день ученики Якова Михайловича уносили в дневниках пятёрки и четвёрки.
Однажды прошёл слух, что на бывших мелиорационных полях, а ныне пустыре, расположился цыганский табор, причём все цыгане там белокурые и голубоглазые. Яков Михайлович позвал к себе домой Серёгу Копылова, слесаря - битломана и мясника Комитаса. Он попросил их выйти с ним на балкон и привязать его к крепким металлическим перилам, заранее припасенными прочными верёвками.
Комитас и Серёга сначала подивились такой просьбе, но, наскоро выпив пару бутылок водки, и уяснив, что историк боится уйти к своим, приступили к делу. Они вязали его за руки, крепко обматывая запястья и притягивая их металлическим перилам. Комитас всё закреплял особыми мясницкими узлами.
Группа старух, во главе с моей бабушкой, держащей в руке ломик, которым дворник Искандер, зимою скалывал лёд, встала на пути иноверцев. С чего бабки решили, что цыгане иноверцы непонятно, ибо на шеях у последних висели внушительные кресты. На самом деле, как потом выяснилось, слушок об иноверцах пустила моя бабушка, опасающаяся, что белокурые цыгане помнут цветы и попортят деревья, насаженные ею на большом расстоянии вокруг дома. Но делегаты от табора спешились, а коней привязали к фонарным столбам, к тем, что подальше от дома, бабушка несколько успокоилась, тем более что делегатов было всего трое. Один, самый старый с усами и бородой, средний просто с усами, у младшего же на лице только слегка пробивался русый пух. Были они очень похожи на трёх богатырей из русских сказок, а в трёх парах голубых глаз стояли решительность и надежда. Они подошли к дому и увидели на балконе второго этаже накрепко привязанного Якова Михайловича.
Тут три богатыря стали говорить не по-русски, но поскольку речь их была расцвечена богатой палитрой эмоций, мы поняли, что они взывают к совести историка и просят его вернуться в табор. Сначала густым басом держал речь старший, и для подкрепления слов красиво щёлкал кнутом, голос среднего, надтреснутый баритон, звучал аргументировано и спокойно, младший с ещё не сложившимся тенором говорил горячо, сбивчиво, но всё о том же. Яков Михайлович стоял, опустив голову, и отрицательно махал головой.
Потом пришли старые цыганки, некоторые с трубками в гниловатых зубах. Эти затеяли плач и им стали вторить наши старухи. Яков Михайлович держался.
Затем выскочили молодые парни и девушки. Девушки сплошь белокурые блондинки, длинноногие, голубоглазые. Словно модели из заграничных журналов мод, только одетые в пёстрые юбки и яркие кофточки. Впрочем, такие уже начинали носить самые продвинутые представительницы советской молодёжи. Парни с гитарами чем-то походили и друг на друга и на Якова Михайловича. Начались песни и пляски. Но тут вмешалась старуха Потылиха:
-Давайте кончайте, изверги! Кто наших детей и внуков учить-то будет?
Яков Михайлович уже рвался из пут, но мясницкий узел Комитаса был крепок.
Наконец вышел белый полярный медведь. Он шёл на задних лапах, держа в передних скрипку, которая в контрасте с его фигурой, гораздо более громадной, чем у обычного бурого медведя казалась крошечной. Медведь вздохнул, приладил скрипочку на плечо и заиграл «Чардаш».
Яков Михайлович, запрокинув голову, рыдал.
Вокруг развевались цыганские флаги: зелёный низ – земля, синий верх – небо, звёзды и луна – дающие энергию, подкова - на счастье и огромное золотое колесо в центре - символ вечных скитаний.
Наконец, у белого медведя порвались все струны, кроме одной и стал он играть что-то такое надрывно-жалостливое, что уже не только наши бабки, но и тётки молодые и не очень, и дети, и даже мужчины (эти, правда, тайком) заплакали.
Яков Михайлович порвал путы, ловко спрыгнул со второго этажа и пошёл в обнимку с медведем, играющем на единственной струне, в табор.
Наши жильцы расступились, поняв, что Якова Михайловича не удержать, и долго ещё были слышны, но всё тише и тише, жалобный звук одинокой струны, скрип повозок, и шорох странных цыганских флагов.
Истории в этом году у нас больше не было: не нашли учителя. Поэтому про древний мир я практически ничего не знаю. Кроме, разумеется, значения слов: чакра, сансара, медитация, да истории выселения из Индии белокурых цыган, а заодно и всех представителей цыганского племени.
37 ДИССИДЕНТЫ.
В семье Сокольских было всё расчудесно. Муж профессор, жена - старший научный сотрудник. Работают в одной лаборатории, занимаются любимым делом: изучают с помощью мушки-дрозофилы генетику. Слава Богу, приставку «лже» с генетики сняли. Чтобы разбавить серьёзность своих исследований, в лаборатории было принято писать дурацкие стишки, каждый из которых начинался словами: «К нам сегодня приходил, очень странный дрозофил...» Кажется, из их лаборатории и пошёл стишок:
К нам сегодня приходил,
Очень странный дрозофил,
Рецессивные аллели
Он с собою приносил.
И даже уж совсем дикость:
К нам сегодня приходил,
Некропедозоофил,
Мёртвых маленьких зверушек
Он с собою приносил.
Впрочем, автору происхождение данных стишков неизвестно.
Последний стишок казался сотрудникам лаборатории вершиной юмора, повторялся не менее трёх раз в неделю, нисколько не обрастая бородой, при этом серьёзные учёные хохотали до соплей, как дошколята.
В семье росла дочка Наташа, унаследовавшая от папы греческий профиль и не в меру инициативный характер, а от мамы роскошные каштановые волосы и умение настоять на своём. Если честно, то Наташа уже выросла, училась на третьем курсе журфака. В науку она не пошла и одной из причин этого был дурацкий стишок про Некропедозоофила, повторяемый в семье с Наташиного младенчества.
На двадцатилетие родители оставили в подарок Наташе свою двухкомнатную квартиру в хрущобе, а сами купили кооперативную, в академическом доме.
Наташа училась самозабвенно, писала много, но публиковалась крайне редко. В советской журналистике не шли на пользу ни чрезмерная инициативность, ни умение настаивать на своём - дары, доставшиеся от родителей.
Наташа дружила с уже состоявшейся журналисткой Катей Табаковой. Катя была на десяток лет опытней и старше. Она вводила Наташу в профессиональные дебри, кухни и будуары.
В одной из кухонь, в которых оказалась Наташа, благодаря Кате, первая познакомилась с компанией молодых людей, называющих себя диссидентами.
Собственно ничего особо криминального они не делали. Не строили планов разрушения существующего государственного строя, не выходили на Красную площадь с плакатами, не разбрасывали антисоветские листовки и уж, конечно не мастерили самодельные взрывные устройства для террористических актов.
Они просто перепечатывали на пишущих машинках нежелательную для верхов художественную литературу, привозимую контрабандой из-за рубежа. Деятельность была исключительно некоммерческой, общественной. Единственный навар, который имели молодые люди – это возможность урвать один из экземпляров, (чаще всего третий или четвёртый) перепечатываемой книги.
Однажды Наташа возвращалась от Кати Табаковой, жившей в соседнем подъезде и столкнулась на ступеньках с бывшим одноклассником. Наташа никогда с ним не дружила, у них не было никаких общих интересов. Собственно у Ипполита, (а именно такое имечко, в пьяном угаре придумали ему родители) вообще никаких интересов не было. Даже родители-алкоголики и младшие брат с сестрой, воспитывающиеся в интернате, были Ипполиту чужды, как и все другие люди, с которыми он сталкивался на своём, пока ещё не слишком длинном жизненном пути. В школе ему кое-как дали закончить восемь классов и устроили в ПТУ, готовящее людей нужных рабочих профессий. В частности Ипполит, должен был стать маляром-штукатуром.
И тут, видимо, вмешался крылатый пацан со стрелами, ибо Наташа и Ипполит минуты три стояли на лестнице, как приклеенные и неотрывно смотрели друг другу в глаза. Лица их при этом сияли, как у парочки олигофренов, увидевших торт со сливочными розами.
Наконец Ипполит выдавил слово «Привет!». Имени одноклассницы он не помнил.
Наташа тоже сказала просто: «Привет» Имя одноклассника в данной ситуации произнести ей показалось, отчего-то неуместным.
После этого Наташа взяла растерянного одноклассника за руку и увела к себе, в отдельную квартиру, где не было родителей.
И у неё, и у него это произошло впервые. Так случается, что не нужно, ни слов, ни кино, ни букетов.
После ванной они лежали рядом и снова молчали. Только Ипполит, с незнакомым ему, щемящим и сладким чувством, где-то в районе солнечного сплетения, гладил двумя пальцами каштановый Наташин локон, так красиво замерший на подушке. Тут Наташа проявила, доставшееся от мамы умение настоять на своём. Она решительно вскочила с дивана, быстренько оделась, и пока Ипполит застёгивал пуговицы на рубашке, сказала:
- Я хочу, чтобы ты научился печатать на машинке!
-Что? - переспросил Ипполит.
Наташа повторила.
-Зачем? - не понял Ипполит.
-Так надо! – убедительно сказала Наташа.
-Да нууу... - в сомнении протянул Ипполит.
-После того как научишься сносно, а самое главное грамотно печатать, можешь прийти снова.
В этот же день привороженный Ипполит купил приложение к газете «Вечерняя Москва» и нашёл там объявление:
Курсы машинописи. Быстро. С гарантией.
Далее следовал телефон, по которому Ипполит, не раздумывая, позвонил. Женщина на другом конце провода подтвердила газетную информацию и предупредила, что у ученика должна быть и своя машинка, так как предполагаются домашние задания.
Ипполит пошёл в комиссионку и на деньги, которые копил для поездки в Сочи, купил печатную машинку «Ятрань»
Три раза в неделю, он ездил заниматься на противоположный конец Москвы. Преподавательница сначала была в ужасе, потом она прониклась уважением к усердию Ипполита. Кроме того, она обнаружила у него, никем ранее не открытую врождённую грамотность.
Состояние Ипполита неверно было бы выразить словом « ужас». С появлением Наташи, а потом в процессе осуществления её прихоти, он ощутил (уже с преподавательницей) состояние шока, потом некоторой своей значимости и наконец, чувство обретение не всякому дающегося дара. Шок был от мелких для огромных Ипполитовых пальцев клавиш и букв на них, как казалось расположенных вне всякой логики. Ипполит верил в логику букв в двух случаях: если они шли по алфавиту или, в крайнем случае, составляли слова. Преподавательницу поначалу он считал чокнутой. Например, как-то она задала ему на дом печатать слово ФЫВА, причём не просто, а определёнными пальцами. Он не спорил, добросовестно делал домашние задания по машинописи и совершенно забросил малярно-штукатурную практику.
Через месяц Ипполит печатал как средненькая машинистка, но мастерство его росло с каждым днём.
Наконец он явился к Наташе. Наташа успела его немножко позабыть и никак не думала, что бывший одноклассник, из числа тех, кого она считала дебилами, справится с её прихотливым заданием.
У Наташи было две машинки: допотопный «Ундервуд», с обновлённой клавиатурой и электрическая «Ромашка».
Она решила испытать Ипполита «Ундервудом» и начала неспешно диктовать текст из книжки про Винни-Пуха. Ипполит печатал довольно скоро, без ошибок, но в конце задания, слегка укоризненно посмотрел на Наташу. Как ни странно с передовицей из газеты «Правда» он справился еще быстрее.
После передовицы, Ипполит переместил «Ундервуд» с письменного стола на пол, на место пишмашинки посадил Наташу, стянул с неё трусики, а дальше произошло то, что должно было произойти...
После соития Наташа объяснила Ипполиту, чем она занимается, и что Ипполит в перспективе показался ей надёжным соратником, и что она не ошиблась.
Ипполит не ушёл в этот день, и ещё долго-долго не уходил.
С утра Наташа отправлялась в университет, Ипполит на малярно-штукатурную практику. По дороге домой каждый покупал что-то спиртное или съестное, а потом они печатали в четыре руки, принесённые Наташей книги на русском языке, советских поэтов и прозаиков, зачем-то изданных в чужих, далёких и не слишком далёких странах, но ни в коем случае не на Родине.
Ипполитова «Ятрань» брала четыре экземпляра. Наташина «Ромашка» при меньшей силе удара – столько же. Ипполит уже не просто механически печатал, а потихоньку вникал в тексты. Его солнечное сплетение со сладостью воспринимало:
Мы с тобой на кухне посидим,
Сладко пахнет белый керосин.
Острый нож да хлеба каравай...
Хочешь, примус туго накачай...
Или:
Послушай, сегодня особенно грустен твой взгляд.
И руки, особенно тонки, колени обняв...
Послушай! Далёко-далёко на озере Чад,
Изысканный бродит жираф....
Через этаж от них жил Григорий Ильич Лиленков, пенсионер, довольно искусно и недорого выполнявший переплётные работы. Иногда Наташа захаживала к нему и приносила стопки листов, напечатанных на «Ундервуде» и «Ромашке» в формате А4. Наташа говорила, что это её ученические работы, и преподаватель требует их переплести.
Григорий Ильич идиотом не был, но работал по принципу: «Наше дело сторона. Плотют и ладно». К Наташе он относился хорошо и однажды, без надбавки переплёл «Архипелаг ГУЛАГ» с хитроумными изысками, причём за изыски ничего не взял. На обложке он написал имя автора и название золотистыми кудреватыми буковками, сверху забацал очаровательную виньетку в стиле рококо, а внизу букет роз, перевязанный лентой с кокетливым бантиком.
Наташе бонус Лиленкова, кажется не понравился, потому, как она сказала, впрочем очень деликатно:
-Спасибо, Григорий Ильич! Но преподаватель просит только переплёт...
-Как скажешь, деточка, - сладко и понятливо произнёс Григорий Ильич, но цену на последующие переплётные работы слегка поднял, потому как, был немного обижен, ибо очень любил украшать свои переплёты.
После работы в четыре руки на пишмашинках Ипполит с Наташей занимались любовью.
Раза два в неделю к ним приходили молодые люди, так сказать соратники, приносили вино в больших плетёных бутылках и бренди «Слънчев бряг» Наташа и Ипполит вытаскивали из холодильника «Розенлев», который оставила дочке семья Сокольских, нехитрые съестные припасы, типа краковской колбасы, сыра «Чеддер», плохих солёных огурцов из ближайшего овощного. Плохие солёные огурцы Наташа мелко крошила, щедро посыпала грузинской сухой пряностью «хмели-сунели» и заправляла майонезом. Молодые люди пили, ели, спорили о вечном и танцевали.
Ипполит ловко вставлял в беседы цитаты из Цветаевой, Оруэлла, Бродского... Потом друзья уходили, а Наташа с Ипполитом снова занимались любовью. В какой-то момент Наташа заметила, что Ипполит хорошо знает литературу ХХ-го века и совсем ничего не знает из русских классиков.
Она потихоньку стала надиктовывать Ипполиту, уже превзошедшему её в ремесле машинописи, Пушкина, Гоголя, Достоевского, Толстого...
Также как ещё совсем недавно он участвовал в беседах, органично переходя на слог Солженицына и вставляя куски из стихов Серебряного века, так и сейчас Ипполит сочился афоризмами русских классиков.
Наташа и Ипполит поженились почти тайно. Сокольским ничего не сказали, равно как и родителям Ипполита. Впрочем, последним это было абсолютно неинтересно. Позвали всегдашних своих друзей. Сидели как обычно, у Наташи, теперь уж точно можно сказать, что у Наташи и Ипполита. К обычному меню прибавилось пара бутылок полусладкого шампанского, салат оливье и торт «Птичье молоко». Беседовали, пили, ели, танцевали, в привычном ритме. И всё-таки немного веселей, дольше, а главное громче.
Внизу жила старуха Потылиха, и в полвторого ночи, она, не выдержав, как сама выразилась «скакания по её кровному потолку», вызвала милицию.
Милиция приехала, сделала молодым людям строгое внушение, но смягчившись, поздравила молодых. Гостей отпустили с миром, и тут обнаружилось, что у хозяев три печатных машинки и книги на русском языке, изданные за рубежом. Наташу, которая была абсолютно трезва, так как носила ребёнка, и Ипполита препроводили в отделение милиции, а потом в соответствующие органы.
Соответствующие органы беседовали с молодыми вежливо, одновременно допрашивая обоих: всё-таки супруги. Предлагалось назвать тех нехороших людей, которые снабжали студентку-журналистку и будущего мастера отделки квартир, запрещённой литературой, а также перечислить фамилии таких же, попавших на антисоветский крючок молодых заблудших овец.
Наташа смотрела в пол. А Ипполит встал и произнёс:
-Мой друг! Отчизне посвятим души прекрасные порывы! (Пушкин)
-Разумно, молодой человек, - похвалил его следователь и подсунул на подпись бумажку.
Наташа в ужасе смотрела на мужа.
- Служить бы рад! Прислуживаться тошно... ( Грибоедов) - сказал Ипполит, ставя свою подпись.
-Ну, зачем же Вы так о нас думаете? Кто же Вам предлагает прислуживаться? Наша служба, как и в милиции опасна и трудна (советская песня из сериала «Следствие ведут ЗнаТоКи»), но необходима советским гражданам.
Ипполит опять сел рядом с Наташей, та плюнула ему в лицо. Он с христианским смирением плевок вытер и сказал, обращаясь к ней:
- Сострадание есть высшая точка человеческого состояния. (Достоевский)
Гебист пожал Ипполиту руку:
-Вы ещё и гуманист. Это у нас приветствуется. Как говорится, у нашего брата: чистые руки, горячее сердце, холодная голова! (Дзержинский)
Наташу увели.
- А Вы молодец,- снова похвалил Ипполита гебист, -Я думал, начнёте кочевряжиться, Ваньку валять (русская народная пословица). Значит, теперь пойдём одной дорогой. Общее у нас с Вами теперь дело, товарищ!
-Никогда не поздно спросить себя: делом я занимаюсь или пустяками... (Чехов)
Наташу вызволили родители. У Сокольских были связи, к тому же власти сделали снисхождение беременной женщине. Но выговор в личное дело, в университете вкатили. И даже строгий.
Наташа больше не занималась подрывной литературной деятельностью, не потому, что испугалась, просто не хотела больше трепать нервы себе и ребёнку. И вообще ей всё надоело, точнее даже обрыдло.
Ипполит рассказал органам обо всех врагах Родины, которых знал, большинство названных распихали по психушкам, Ипполит остался служить в доблестных рядах дзержинцев.
Незадолго до Наташиных родов, в самом конце декабря, Ипполит явился к ней домой с дедморозовским красным мешком, набитым маленькими импортными мягкими игрушками. Они были очаровательны, эти красноглазые зайчата, голубые котики, козлики в клетчатых жилеточках, собачки-бульдожики в шароварчиках.
Наташа выпроводила Ипполита вон, вместе с мешком подарков. На прощанье, он сказал:
- Ищи в других людях только хорошую сторону, а не дурную! (Л. Толстой)
После этого Наташу вырвало, не от токсикоза (он уже давно прошёл), а от омерзения. Она вспомнила любимый родительский стишок про некропедозоофила и поняла, что он про Ипполита.
К рождеству у Наташи родился ангел, ну то есть ребёночек с крыльями. Сокольские были рады, они хотели передать внука в свою лабораторию для генетических опытов. К счастью, осенью он улетел на юг с журавлями и больше его не видели.
Наташа бросила журналистику, занялась авторской ювелиркой, вышла замуж родила девочку и, в общем, была счастлива.
Ипполит сделал карьеру в КГБ, а после Перестройки, публично сжёг партбилет, и даже был, в числе свергнувших статую Дзержинского на Лубянке. Потом он стал бизнесменом и открыл сеть крупных магазинов, торгующих товарами для детей и будущих мам.