Есть тишина - черней китайской туши,
а там - за нею - прячется другая,
где крики пэтэушниц-потаскушек
и робкий звон осеннего трамвая,
где рано так, что не болели раны,
где их в помине не было ещё,
где в шахматы играли ветераны
под клёна догорающим плащом.
Где рано так, что я живу, похоже,
и плачу и смеюсь и говорю,
что клён - застывший в пламени прохожий,
не зная сам, что я благодарю
за ветку, уронившую корону
ладошки на пожухлую траву,
за вечность, не отпущенную клёну,
и вечность, под которою живу.