Минул год после того особенного дня. Блестящие надежды отца на Грыцеву будущность давно развеялись. Профессор просто и ясно сказал ему, что Грыць - "туман восемнадцатый", что отец лучше сделает, если отберёт его домой и отправит опять гусей пасти.
И действительно, через год школьной науки Грыць возвращался домой таким же мудрым, каким и был в начала года. Правда, " абабагаламага" он выучил назубок, и не раз даже во сне из его уст вылетало это удивительное слово, оно будто было порогом всей той мудрости, что ему так и не довелось переступить. Но дальше этого слова Грыць в науке не продвинулся. Буквы как-то смешивались у него перед глазами, и он никогда не мог узнать их в лицо - где "Ш", а где "Т", где "ЛЮДИ", а где "МЫСЛЕТЕ". О чтении нечего было и говорить. Была ли причиной тому непонятливость Грыця или никудышное обучение профессора - этого не знал никто, в действительности, кроме Грыця, таких "туманов восемнадцатых" среди школьников было 18 на 30, и все они на протяжении учебного года питали блестящие надежды: как будет чудесно, когда они освободятся от ежедневных розог, "заушников", "штурханцов" и "вдольволосников",и как покажутся вновь в полном блеске своего величия на пастбище.
А уж кто-кто, а Грыць наверняка больше всех и чаще всех думал об этом.Треклятый букварь, изодранный и обшарпанный за время целогодичной натуги над научными вопросами, треклятое "абабагаламага" и треклятые профессорские методы обучения так осточертели Грыцю, что он исхудал, побледнел и всё время ходил, как во сне. Наконец, Бог смилостивился и послал на землю месяц июль, и смилостивился отец , и сказал однажды утром:
- Грыцю!
- Га, - сказал Грыць.
- Отныне уже не пойдёшь в школу.
- Ба,- сказал Грыць.
- Снимай сапоги, шапку и ремень, нужно спрятатьдо воскресенья. а ты подпояшись верёвкой, возьми лупку /шапка из бараньей шерсти/ на голову и гони гусей пасти.
- Ба! - сказал радостно Грыць.
КОНЕЦ ЧЕТВЁРТОЙ ГЛАВЫ.