Когда-то о гору неподалеку разбился вертолет. Листов дюралевой обшивки хватило на две стены и крышу сортира, а дверь прилепили фанерную. Задней стены не существовало, зато на двери была щеколда. Позади туалета начинался лес, который и призван был прикрывать остальной срам.
Снаружи все было прилично. Внутри… внутри было… как бы это… неуютно.
Принято считать, что медведя пугает шум генератора у избушки, но кто ж его знает? Медведи любопытны, как кошки, но едят не только мышей. В туалете все садились к лесу передом, а что толку? Туалетной бумагой медведя не закидать, а оружия не было, даже захудалого штык-ножа.
В общем, задумай мишка нехорошее, и вы у него, как в тарелке, и даже уже с голой задницей. Останется ему только выплюнуть сапоги.
Валерка, дурак, дождался темноты, и тут его прижало. Предложение покараулить он с негодованием отклонил. Стал метаться по избушке, искать сигарету, всем мешал. Маленький вежливый Яша из Карелии не выдержал:
- Помоги лучше, придурок! – но Валеру с курса не сбить. Он не оправдывался никогда и за словом никуда не лез:
- Не надо меня ненавидеть.
- Ты ж не куришь!
- Посрать без сигарки, что чай без заварки, - тут он вывел из терпения нашего брезгливого капитана:
- Оставить подробности, рядовой, - и он сам дал Валерке сигарету.
Как-то в путину он шутки ради наковырял и нажарил целую сковороду кижучевых сердец. На огонек нагрянули офицеры. Блюдо всем пришлось по душе: рыба и икра давно навязли в зубах. Валерку похвалили, а нам с Саввой на следующий день вручили трехлитровую банку и отправили добывать сердца.
Это только звучит романтично, попробуйте сами.
Валерке всегда везло. Он и сам знал это не хуже нас. Это я неудачник, неприятности липнут, как репейники, «брось, а то уронишь». И ложку проношу мимо рта, и шампанское попадает не в то горло.
Из-под машины вылезть нормально не мог, вся башка в шрамах. Волосы у меня длинные не от любви к прекрасному. Просто не хочу, как Шариков врать, что «я на колчаковских фронтах раненый».
А у Валерки весь мир в нагрудном кармане, смех за пазухой. Выпускающего из парка молоденького фельдшера он звал «паренек» и входил к тому со словами: Не режь мне мошонку, ХЕРург!
Весной с гор стекала вода вперемешку с пеплом. Оживали «сухие» речки, они ждали своего часа с прошлого половодья. Они не глубокие, ледяные и весьма опасные. Легко меняют русло, а дно как мокрый бархан. Бешеное течение выдергивает из-под тебя слой за слоем, поэтому стоять нельзя. Особенно заметно в машине, она оседает медленно и страшно, вздрагивая, рывками.
Идти можно на первой-второй скоростях, и не дай Бог вы вздумаете переключится. Даже с нашими тремя мостами приходилось осторожничать.
Часто будили ночами, вытаскивать тех, кто увяз: машина у меня была лучшая. Не моя заслуга: бывший водитель-умелец усилил движок почти в полтора раза. Соляры она стала тоже жрать вдвое, но это уж пусть Минообороны считает.
Однажды я видел, как уходил под воду «Уазик». Я тоже попался, не с той стороны решил обойти и угодил в вымоину. Когда пришла машина с тросами, солдатик-водитель стоял на крыше машины по колено в воде, растеряно и грустно прижимая саперную лопатку к груди.
Валерка вывалился из кабины и проорал речитативом:
- Ну, и хули ты там стоишь, Девушка с веслом, давай на берег! – потом вытащил и стал сцеплять троса. Зачем-то сам собрался лезь в воду, пошел мне навстречу. Я помахал ему: я сам, все равно уже мокрый. Но он мотнул головой, шагнул в грязный ледяной поток…
Так я попал в лазарет, долго пробыл в воде, переохлаждение. Валерка приперся следом. Не заболел, но все знали, что он искупался тоже.
Подышал тяжело, как собака, пока дыхание слушал неразучившийся краснеть «паренек». Потом подирижировал перед доктором градусником, даже в руки не дал, подлец. И заселился на соседнюю койку.
После отбоя он завернулся в простыню:
- Вставай, боец, выспишься днем! - И правда, растреклятая команда «Подъем!» существовала здесь условно.
Шесть дней! Шесть ночей на письменном столе у окна - как он-то поселился в больничной палате? - сидя по-турецки.
Лампу не зажечь, карты при лунном свете: Валерка, не мухлюй, злыдень, и так темно, нихЕра не видно! Не было рядом странно-ласкового Савелия, всегда норовящего прикоснуться или пристроить голову у вас на коленях, вот где недоразумение!
В окне – Ключевская. Курилась на фоне светлого неба, а в особо хорошую погоду и Шивелуч был виден. Звезды высыпались все, какие ни есть на свете, можно зачерпнуть, сколько вместится в ладони.
Чем не рай?
И мы, в армейских семейниках, чем не ангелы?
И простыни за нашими плечами, чем не крылья?
Как мечталось! На Валеркину жаркую близость тело тогда не откликалось никак.
Сейчас оно реагирует легко, в одно касание. Знает отлично, чего хочет, и нравится мне даже больше, чем тогда. А душа…
Мелкая разменная монета, потертый медный грошик, неровные края.
Где такие принимают, может знает кто?
