В безветрие колонна из пятнадцати-двадцати «Камазов» и «Уралов» после переправы растягивалась на пару десятков километров из-за висевшей в воздухе плотной желтой пыли. Тогда мы с Валерой Кротом и Савелием забивали с прибором на позицию в колонне. Тот из нас, кто шел первым, вставал с выдуманной поломкой, поджидая остальных.
По возможности мы с Кротом отпускали колонну далеко вперед и устраивали гонки на груженых «Уралах». Слова «стритрейсинг» мы тогда еще не знали, да и не пришло бы оно на ум в той горбатой тундре с подлеском. Вроде скорость не бешеная и тонны груза в кузовах, но почему вспоминается ощущение полета и невесомости?
Валерка, радость, все ты, все ты, злодей, весельчак, проказник, всю службу мы, не отрываясь, смотрели на тебя во все глаза, учились плохому и хорошему.
Иногда мы собирали ягоду, шишки кедрача-стланника. Было страшновато, там медведей тьма-тьмущая, пусть даже ранней осенью они сытые и довольные жизнью. В это время еще идет на нерест рыба. Она уже битая, полуживая, но мишкам все одно. На местах их «рыбалок» оставались лишь аккуратно объеденные, словно вырезанные кухонными ножницами жабры. Наевшись, медведи наступали на рыбину передними лапами, и икра выплескивалась на камни. Аккуратно подбирали икринки, а рыбу бросали на берегу, на потом, с душком оно самое то. Шишки они тоже потрошили изящнее, чем бурундуки.
Как-то колонна встала возле речки, подождать, пока осядет пыль. Там наводили мост саперы нашей третьей роты. Валерка выпросил у них остроги. Дали нам они, конечно не свои, с зазубринами, а обычные: согнутый вдвое, заточенный на концах и примотанный к деревянной ручке кабелем стальной электрод.
Впятером мы выбрались на противоположный берег половить рыбу. И тут метрах в четырех бесшумно раздвинулись кусты, и показалась медвежья морда.
Должен сказать, что медведь, эта идеальная машина для убийства на суше, создание довольно пугливое и восприимчивое. Среагировал он быстрее, чем я, и уже через секунду улепетывал по тундровому полю прочь.
Мой умный папа всегда говорил, что у мужчины есть два состояния: либо трус, либо герой. Поэтому, не успев обделаться от страха, я смело заорал: «Мужики! Медвееедь!».
Мишка, покачивая задом, лениво и размеренно уходил в тундру. Нам бы дать ему уйти, но азартный Валерка заголосил, подхватился и, держа острогу, как копье, рванул за медведем.
Ну и мы, конечно, следом: инстинкт, он не оставляет времени на размышления. Медведь вдруг раздумал бежать, оглянулся через плечо, как будто пересчитывая нас. Мы развернулись на всем скаку, но, казалось, как в замедленной съемке, а Валерка продолжал орать на той же ноте, но уже другое: «П**деееец!!»
Конечно, обратно мы неслись с куда большей скоростью. Бушующий в крови адреналин не дал оглянуться, споткнуться и вел тело сам. Десятиметровую речку мы перелетели «аки посуху», на одном-единственном дыхании. Боковым зрением я сфотографировал легонького Савву, ногами он перебирал, как паук-водомерка. Никто не запыхался, не побледнел и не выпустил из рук острожин.
Нервный смех нас накрыл позже, когда саперы дали нам выпить спирта из своих запасов…
Когда ты весь, как на ладони, двадцать четыре часа в сутки, мало, что можно утаить. Тем ближе, честнее вы становитесь, чем меньше у вас свободы. И верилось: друг друга мы всегда оправдаем, добрые дела оставим на потом, а дурные спишем на первородный грех, ибо кто не ошибается? Да тот, кто не живет, ведь правда? А я жил! Моя армия это Валерка, хитрожопый Савелий, путина, «Урал» и та осень, никогда я не был счастливее, ни до, ни после…
После дембеля мы так и не смогли расстаться сразу. Все трое рванули на Алтай, на смешную Валеркину свадьбу. Тогда казалось, нет на свете большего счастливчика, чем наш Валерка-солнце.
Будь я Богом, таких людей оберегал бы особо, но я не Он, и осень наступила для Валерки слишком рано. Я мог до бесконечности напоминать ему, рисовать ему прежнюю картину.
Как от сопок поднимался над землей мягкий рыжий свет. Становилось непонятно, может это осенний лес освещал мир так, что никакому солнцу и не снилось? В этом свете черный вулканический песок под нашими ногами казался жирным, а наши тени на нем – как чернильные пятна.
Но бывает так: не можешь помочь, лучше молчи. Только не уходи, даже если начинаешь тоже тонуть, как в зыбучей речке Сухой.
Я вырвался оттуда, поменял прическу, работу, все. Наверное, только пол и имя остались прежними, а Валерка все слал и слал письма. Человек, который умел смаковать каждый миг, вдруг устал смеяться и лишь спрашивал: как ты? где ты? Ждал, что теперь я начну с ним делиться?
Но чем?!
Я отвечал всегда, вовремя, подробно, как мог, и, конечно, спрашивал о нем самом.
А потом оказался случайно на раскопках в Поволжье, очень долго не был на связи. Меловая пыль, вечная усталость, курганы – находка, для тех, кто хочет о чем-то забыть.
Когда я смог и захотел выбраться в город, то прочел в его письме:
«Хочешь, я буду писать тебе реже?»