- Отправка хлеба в Германию, находилась под особым контролем, поэтому пломбировку вагонов я принимал лично, чтобы быть уверенным и спокойным за свою подпись в приёмочном Акте. В общем, с этим хлебом работа стала значительно напряжённей, и я определённо испытывал трудности из-за нехватки бойцов. Я крутился, и пока справлялся, как снегом на голову мне свалилась повестка из Курского областного НКВД. Её мне доставил нарочный где-то в конце апреля. Я ничего понять не мог. Всё сразу как-то стало валиться из рук. Вера, мать, сёстры - все были взрёваны. Вера хоть и прятала свои слёзы от дочерей, но видела, что они притихли напуганные.
У меня на петлицах был один кубик, а следователь, первый, к которому я попал, носил две шпалы госбезопасности. Кабинет у него был шикарный, на два или три окна со шторами и занавесками, и ковровой дорожкой, на которой я простоял часа два, без разрешения присесть. Помню, что он начал разговор словами: - "Хорошо, что ты свой". Весь допрос помню как в тумане. В чём дело, он не говорит; всё вокруг да около организации отправок. И только в самом конце допроса он показал мне тощенькое дело, в котором было подшито всего три бумажки.
Одну из них я узнал. Ноги сделались ватными. Но я устоял. Я всё вспомнил. На ней я написал: - "Свободу Эрнсту Тельману!"- и бросил в слуховое окошко одного из вагонов. Я уже и забыл тот состав. Кажется, это была или январская, или февральская отправка. Четвертинка листа сложенная пополам.
Вторая бумага – это был фирменный бланк с Постановлением о возбуждении дела (оно не так, не по-современному, называлось, но я уже не помню), и ещё что-то. Наверное, рапорт Брестских пограничников.
Отлегло только, когда он мне дал расписаться под подпиской о невыезде. На прощанье он мне сказал:
- Идите, работайте. Мы Вас ещё вызовем.
…Пакт пактом, а по трансляции с утра до вечера долдонили, и в газетах было битком от материалов с требованием освободить Эрнста Тельмана. Голова циркулем шла: лай-перелай за своевременность и качество отправки хлеба немцам, и кампания "Свободу Эрнсту Тельману!".
Это, наверное, и дезориентировало моего отца, которому в тот момент было двадцать восемь лет.
А, вот, в середине мая, на втором допросе, его, что называется по-современному, стали прессовать. Следователь был другой, званием пониже, и кабинет - тесная комнатушка. Зато позволили сидеть.
- Ты зачем бросил эту записку в вагон?
- Так ведь, по громкоговорителю, в газетах, на политзанятиях…
- Это политика. Тебя не касается. Ты зачем бросил эту записку в вагон?
- Так ведь, по громк…
- Ты понимаешь, что это прямая провокация?
- Понимаю теперь. Виноват…
В общем, отпустили и на этот раз.
- Третий раз меня вызвали к следователю уже в июне. Числа 25 или 27. Немцы бомбили. Мы отступали. Станция Рышково была забита составами с неотправленным хлебом и поездами, хлынувшими с запада… Я расписался под Постановлением о прекращении дела.
13 января 2012 г.
