Самоанализ бывшего чекиста (Лирика)

Самоанализ бывшего чекиста.
  
  
   Три дня назад случайно стал смотреть старую кассету, запись 2001 года. День рождения родственника, сидят гости, говорят тосты, перезвон бокалов. Там находился и я.
   Гляжу на себя, сидит более молодой Эльчин за столом, ест икру, рыбу, пьет водку.
  Засмотрелся я на себя, в то время, когда снимали все это на камеру, я еще работал в КГБ Азербайджана. Это было перед самым моим увольнением из Органов.
  Сижу, пью кофе, анализирую самого себя на экране. И вдруг обратил внимание на свое поведение, заметил, как я на этом вечере вел себя: говорил, водил рукой, многие гости смотрели на меня. А когда я увидел свою улыбку, то отшатнулся от экрана. Гости не поняли, лишь я осознал смысл своей улыбки. Улыбки далеко не блаженной, улыбки свирепого чекиста.
   Я остановился, замер; я испугался самого себя. В самом деле!
  Тогдашний Эльчин Гасанов устрашил нынешнего. И если бы тот Эльчин встретился бы с нынешним, то точно погасил бы этого, современного Эльчина.
  Я обомлел перед собой, ибо я сильно изменился, не узнал себя по видеозаписи. Нынче я стал типичным штатским человеком, все спецслужбистское выветрилось из меня.
   О нашей хрупкости нам напоминает вовсе не вторжение какого-то
  определенного недуга: более смутные, но и более тревожные предуведомления означают для нас угрозу изгнания из лона времени. Приближение отвращения, чувства, отделяющего нас от мира физиологически, открывает нам, насколько легко разрушить крепость наших инстинктов или устойчивость наших привязанностей.
   Когда мы здоровы, все хорошо, мы любим себя; когда же мы испытываем отвращение, до поры до времени подстерегающее нас, словно виртуальный ад, чтобы затем овладеть нами внезапно, мы оказываемся столь же изолированными во вселенной, как какой-нибудь монстр, порожденный тератологией одиночества.
   Но мне приятно и то, что я в жизни когда - то достиг того пика дерзости и уверенности, что сам пошел на попятную перед самим же собой.
   Не каждому это суждено. И если я, матерый мужичище, дрогнул перед тем Эльчином, тогда что говорить о простых людях, не нюхавших пороху.
   Сегодня каждый третий говорит о силе, о войне, о мускулах, о патриотизме, гимне, флаге. Самая скромная доза ума, чтобы не сказать приличия, должна была бы привести этих толкователей о силе, чтобы они убедились, сколько вполне ребяческого и недостойного в подобном злоупотреблении пафосных слов.
   А у меня лишь были погоны, и все нынешние лжегерои встретившись с Эльчином Гасановым образца 2001 года, упали бы в обморок от одного его взгляда.
  Но бог их милует.
  А каким я буду еще лет через 7-8? Кто знает?
   У нас есть все основания представить себе такое время, когда все -
  даже музыка и поэзия - станет для нас чем-то ожившим. И тогда мы, предав забвению обычаи и внутренний огонь, дойдем до такой степени самоотрицания, что, устав от познания замогильных тайн, будем влачить наши дни в истертом до дыр саване.