— Тётя Зина умерла...
Голос матери в телефонной трубке безжизнен. Я представляю её сейчас. Мать стоит в коридоре в стареньких домашних тапочках и в тёплом халате, купленном в Москве ещё до моего рождения в эпоху дефицита.
— Лёшенька, горе-то какое…
Мама всхлипывает и замолкает, и становится слышно вечно бубнящее в бараке радио.
— Ма, я перезвоню тебе сейчас! Не трать денег на межгород!…
…Ушла моя соседка. Тётя Зина отмучилась. Она не болела, а просто угасла. Старуха семидесяти пяти лет, и на склоне лет давшая бы форы некоторым профессорам-академикам в своём знании искусства и человеческой натуры — просто отмучилась. Просто угасла…
Угасло моё детство, проведенное рядом с ней, с женщиной, в молодости так и не успевшей родить и всю оставшуюся жизнь воспитывавшей детей забитых бытом жителей нашей слободки.
— Мама, я приеду завтра! Ты себя нормально чувствуешь? Что-нибудь нужно?
— Приезжай, Лёшенька! Приезжай, сыночек! Зиночка так любила-то тебя, прямо как родного…
Мать заплакала, и мне стало так погано на душе, что хоть криком кричи.
Я молча отключил телефон.
25 ноября. Пятница. 18:50
Мои бывшие соседи уже весело гомонят в тесной комнатке покойной и почти забыли, по какому поводу собрались. Стопки водки заглатываются со скоростью пикирующего самолёта, народ входит в алкогольный штопор. В комнате пахнет старостью и квашеной капустой, насыпанной в две эмалированные миски, стоящие на столе.
Я встаю из-за стола и подхожу к покосившемуся шкафу с книгами.
— Лёсик, ты покушай ещё! Посиди с нами, старыми перечницами, да расскажи, как там учёба твоя! — вдогонку моей спине кричит из-за стола другая моя соседка, тётя Рая. — Ты, часом, не женился там, в Одессе?
— Нет, не женился (что я, больной?)… Мама, а можно я вот этот альбом на память возьму?
В моих руках редкий альбом с репродукциями картин испанца Пикассо, изданный ещё при Советском Союзе. Я вспоминаю, как когда-то давно уже листал его, забравшись в продавленное кресло с ногами, увлечённо разглядывая малопонятные мне тогда картины гения.
«Уезжай отсюда, мальчик! Вырастай и уезжай!» — произнесла тогда странные слова тётя Зина. Она сидела напротив и задумчиво смотрела на меня, грызущего сушку и пальцами в крошках перелистывающего драгоценные страницы альбома.
Спасибо тебе! Но не смотри пристально на меня с небес. Теперь ты будешь знать всё: и правду, и ложь, которой пользуюсь, как фиговым листком, скрывая стыд.
Мне стыдно перед тобой, тётя Зина... стыдно. Это чувство потускнеет и измельчает, рассыплется на пазлы и будет подсознанием засунуто на пыльный чердак, к ненужным вещам и хламу. Но это всё — моё, и пребудет со мной во веки веков, независимо от моего желания. Ты — по правую руку от Бога, моя вечная защитница, и к тебе мне судьба обращаться в трудные моменты жизни.
Я забираюсь в старое кресло. Я снова неопытный юнец, не познавший ТАЙНЫ и открытый всем ветрам и знаниям, как юнга в первом походе. Я листаю старый альбом — и всё как раньше. Почти всё как раньше, как дежавю переходного возраста, и мне не помешают ни пьяные гости на твоих поминках, ни моя завтрашняя быль и боль в чужом городе.
Спасибо тебе…