То скучно, а то кучеряво,
то вежливо, то невпопад.
Словесная наша держава
несносно капризна, camarade.
Питомник то вздоха, то свиста,
то крика, а то ни гу-гу.
А скажешь ей hasta la vista ,
и сразу - в девятом кругу.
-2-
Не нужен рабочему классу,
неведом его пастухам,
на родине "Кольского кваса"
прими фронтовые сто грамм,
возьми фронтовую метёлку,
мети заполярную мглу,
пускай кучерявую тёлку
другой зажимает в углу
кафешки, в какую однажды
зашли задавить как врага
пивную горячую жажду,
ушли, получив по рогам.
Ай, верно, не пялься, Володя
хохляцкими вишнями глаз
на эту девчонку напротив,
сидящую слишком анфас.
Нас били почти sotto voce.
Обиды большой не таю
к стеклянным созвездиям ночи,
видавшим непруху мою.
Они ведь другое видали,
что Летой пытается течь
по гальке опухших миндалин
родная прозрачная речь,
течёт и проводит границу
меж "мы говорим" и "поём",
меж "мы обладаем синицей"
и "тянемся за журавлём".
Теперь я в Прибалтике сизой,
ты думаешь "где-то в раю",
шагаю словесным карнизом,
летейскую песню пою.
Стучит ишемично заводик,
а так же давленью кранты.
Но знаешь, товарищ Володя,
какой я достиг простоты
в умении слушать и слышать
как плещется русский язык
на лунных готических крышах,
на шпилях, к которым привык.
-3-
И что мне журавли то,
пернатые лучи,
когда в глаза залиты
февральские грачи.
По-своему прекрасны,
трагичны, как Эсхил.
Мне этих птиц Саврасов
в глаза и в речь залил.
Слетается родня мне
на тёплый чёрный снег,
тяжёлая, что камни,
орёт, как человек
в инерции запоя.
Тут Гектор и Парис
и догорает Троя
и давится Борис
в петле настолько узкой,
что хуже только речь,
которая по-русски
петлёй умеет жечь.