один
Открыл глаза. Инстинктивно закинул голову. Посмотрел наверх – увидеть настоящий синий и белый. Он хотел неба и свободы.
Но там наверху ничего не было. Лишь облезлая, крошащаяся побелка высокого потолка. Он почувствовал резкий запах и духоту.
Опустил голову: стены, сидящие вдоль стены люди. Почти все в лохмотьях. У кого-то была ещё довольно опрятная одежда. Такие новички заметно отличались от других, испуганно озирались, корчились и морщились, словно от боли. Остальные же смотрели бесцельно, взгляды – опустошённые, стылые, – не выражавшие ничего. Иные преспокойно спали: кто на полу, кто, облокотившись на плечи других.
Никто не говорил, все молчали. Все словно чего-то ожидали, создавая задумчивый созерцательный вид.
Это было помещение без какой-либо мебели, без окон, ярко освещённое лампами, от которых слепило глаза. Слева виднелся большой проход в другое помещение.
Пол деревянный, с облупившейся старой краской. Стены точно такие же, как и потолок: ободранные, пошарканные. Всё пребывало в ужасном беспорядке: пыль и грязь; обитатели тоже выглядели испачканными, смердящими и неприятными.
Новоприбывший, закончив наблюдения, привстал и принялся рассматривать себя. Он был в слегка помятом синем костюмчике, но – босым. Походив немного взад-вперёд, почувствовал, как отколупанная краска неприятно прилипала к ногам.
два
Он не понимал кто он, откуда и что это за место. Он мог назвать вещи своими именами, мог описать всё увиденное, но что было до этого, он не знал. Бросая взгляды по сторонам, он ходил по комнате и, наконец, прошёл в другое помещение. Оно казалось аналогичным: те же стены и люди. И такой же дверной проём – проход в следующее. Что делать: пошёл далее.
Да, вокруг были люди, живые люди, но подойти, спросить, так по-простецки, что здесь происходит, он не решался. Он ещё не лишился интуиции и здравого рассудка, а именно рассудок подсказывал ему: никто не объяснит ничего. Он знает не больше их.
Размышляя так, новичок проходил из помещения в помещение. Пока наконец, в седьмом по счёту, не показался тупик: комната была точь-в-точь, как и первая, где он появился, с одним-единственным дверным проёмом.
Здесь казалось теснее, чем в остальных шести: люди сидели плечом к плечу. По всем признакам можно заключить: эти обитатели пробыли тут уже много времени. На них была совсем уж изодранная одежда, некоторые – вообще полуголы.
Один из них, мужчина, обросший волосами и бородой, при виде вошедшего вскочил, схватил его за пиджак и стал в исступлении трясти. Его взгляд – ошалевший, безумный – словно не выражавший ничего. Но через мгновения что-то, какая-то искорка из прошлого вспыхнула в его глазах. И будто бы вспоминая человеческую речь, он с большим трудом сухим полухрипящим голосом повторял:
–Хочешь, хочешь…
– Чего… вы? – сказал новенький, схватив его за руки и оттолкнув от себя.
– Вы, вы… – бормотал мужчина, бродя туда-сюда; и приблизившись, шепнул ему на ухо: – Есть, есть я хочу… Чего не понятно.
три
«Где же я возьму ему еды?» – подумал новоприбывший и поспешил выйти из этого помещения.
Но и действительно: никаких удобств и даже намёков на источник еды, отдыха, туалетов и всего остального – не было. Везде – сплошные стены с обсыпающейся побелкой.
Где-то на середине пути к первому помещению он остановился: тут было не так тесно, да и люди выгляди поприличнее. Новоприбывший плюхнулся на грязный пол.
Подле него сидел молодой человек, лет так двадцати пяти – тридцати. С минуту он любопытно оглядывал своего соседа и наконец бессвязно промолвил:
– Ты… вот-вот… того… новый… Да?!
– Похоже! – ответил он.
– Разобрался: что к чему?
– Нет! А что?
– Ну, как! – ухмыльнулся молодой человек, – Пить, есть хочешь – ищешь у кого тоже… нужда. Надо же как-то выживать. А иначе никак. Правда, правда?
– Где я?
Вместо ответа последовала хитрая ухмылка. Молодой человек осклабился, показав свои жёлтые зубы.
Подошёл толстенький мужичок с отросшими кудрями, сидевший всё это время напротив. Он одобрительно кивнул и повернулся спиной, приблизив свой зад к лицу новоприбывшего. Но он лишь брезгливо отвернулся. Толстяк, заметив это, покачал плечами и выбежал из комнаты.
Так относительные новички смиренно объясняли суть вещей, предлагали поесть. Но он ничего не понимал или отказывался понимать и принимать происходящее.
четыре
Вскоре всё стало ясно – всё, всё без слов. День – другой. И эта правда испугала его. Но как всякий новенький он ещё верил, что всё могло оказаться кошмаром, нелепым розыгрышем, игрой – но только никак не истиной.
И, как и многие, он поначалу не сдавался. Терпел голод, дискомфорт и ужасные запахи.
А всё происходило так:
Захотел есть – подошёл к испражняющемуся соседу, подставил ладошки – и можно полакомиться на славу. А если пить – не беда: благо по малой нужде ходят чаще.
Других способов существовать не было. И природа подсказывала этим людям, что делать. Они перерабатывали один и тот же материал, обмениваясь им по многу раз.
Голод был сильнее его. В самые отчаянные минуты рассудок ему подсказывал, давал добро – ради собственного самосохранения. Но что-то внутри не поддавалось, запрещало примириться с этим – казалось бы – безвыходным положением.
Но он находился в равном положении со всеми. Он не был чужаком, хотя всё было чужим, неестественным и неразумным. Хотя, что зовется разумным? Разумно ли убийство себе подобных? А как же солдатский долг и смертная казнь. Разумно заниматься сексом? Но как же зачатие? И ещё: проституция, свингерство, лесбиянство, мужеложство, педофилия и т.д.
Кажется, всё допускается людьми в пределах разумного. Так человек понемногу переучивает себя к неестественному, безмерному, невежественному. Таким образом, обитатели этого места опустили себя до такого положения – привыкли. Здесь не существовало надежды. Свет не проникал сюда.
А там была она, надежда. Там был свет. Здесь – нет.
Стены со всех сторон закрывали ото всего, лишали всего.
Но что же тогда это? Тюрьма? Смерть? Он умер? Значит – ад! И – будущего нет… А кто-то его убеждал, что жизнь может быть только одна.
пять
Как он только не пробовал напрягать свою память о прошлом – ничего не выходило. Какие-то непонятные вспышки – и небо, сплошное небо – большое сине-белое пятно заваливало весь горизонт его прошлого. Были ли там люди, дома? Он, наверняка где-то работал. Вставал утром рано. Спешил сквозь городское пространство, городскую суету, жителей – чтобы успеть с достоинством занять своё рабочее место. Быть может, он был женат, были дети и даже любовница. У него могли быть увлечения? Почему бы и нет. Все люди чем-то увлекаются. Кто монеты собирает, кто марки, кто-то поздними вечерами от скуки стишки пописывает. Кто на что горазд.
Но отчего ему вспоминалось это небо? Почему оно так въелось в его сознание?
Разгадать загадку не представлялось возможным. Но сейчас, поняв, что здесь на самом деле происходит, неустанно размышлять об этом оказалось первоочерёдным. Более никаких возможностей для своего спасения он не находил. Лишь бы вспомнить, что был человеком. Такого оправдания искал прежде, чем вступить на новый путь, сподобиться остальным.
А ещё он помнил запах свежести, влажности, хруст прелой листвы – и дождь, дождь. Да, моросящий мелкий дождь, – это ощущение его капель на коже. Помнил девушку, предлагающую котят в переходе. И – какой-то почтовый конверт – в дрожащих руках. Чьи-то объятия, некрепкие объятия. А потом – ничего, пустота, словно стёрли.
шесть
В предпоследней шестой комнате – всегда немного людей. Он зашёл туда. Присел. Он хотел, чтобы мысли о еде не одолевали его, хотя уже ему удалось несколько раз «поесть». Правда, это заканчивалась всегда тошнотой, и всё выходило наружу.
Худощавый мужчина, полулежавший в углу, вдруг поднялся на ноги и подошёл, спросив вполголоса:
– Ты здесь не просто так? Ведь так?
– Не знаю… Я так не думаю! Разве бывают вообще случайности?
– Тогда хорошо! Либо жить, либо не жить! А если жить – о! Нужно удовлетворять свои желания!
В ответ – пожал плечами.
– Но я не сумасшедший, слышишь?! Я – человек! Мне бы – поговорить, понять своего партнёра… Я не такой!
В ответ – косой укорительный взгляд.
Старик – рядом посмотрел на говорящего, кивнул и стал с трудом подниматься.
– Думаешь, – продолжал он, – мне самому-то нравится эта мясотёрка! Но тут уж либо – либо… Ты сам всё знаешь.
Сказав это, мужчина поспешил с разбегу пристраиваться к оголённому заду старика.
А он, поражённый увиденным, тут же покинул эту комнату, позабыв от испуга даже о еде.
семь
Они опускаются всё ниже и ниже. С каждым днём. (Хотя вряд ли обитатели могли различать привычную для них когда-то смену суток: свет горит постоянно, и лишь иногда слегка тускнеет.) Но – никто не восстаёт. Они учатся новому существованию, не веря в будущее. Неужели – обречены?
Кто-то ему сказал, что иногда совсем обучившиеся, привыкшие бесследно исчезают, точно так, как когда-то появились.
И он был уже не новичком. Он такой же, как и все: сыт, спокоен, бодр, доволен и удовлетворён – никакие страсти не терзают его уже. Странные мысли и воспоминания, как в первые дни, ныне не мучают его. И голову не нужно подымать: там всё тот же облезлый потолок, откуда временами сыпалась побелка.
Он встречал здесь насилие, жадность. Друзей не могло быть. Они уже не люди, а… А кто? Кто они? Иногда он задумывался об этом, ходя из комнаты в комнату.
– Да ты, того, совсем уже другой стал, переродился! – заметил как-то тот самый молодой человек лет двадцати пяти – тридцати, – Не узнать тебя! Долго ты, дружок, ломался.
Всё
Но однажды он проснулся, открыл глаза и не узнал окружающее пространство. Никаких стен, потолка и побелки. Он не знал кто он теперь и где, но он видел небо. Да, наверху там цвета: настоящие синий и белый. А значит – свобода. Облака висели такие кучные, крупные, как вата. Они казались так близко – протягивай руку и хватай. Но ему всё это было безразлично, равнодушно. Он – другой. Его научили быть таким.