Дед никогда не рассказывал о войне, он упорно старался избегать этой темы, даже накануне Дня Победы, когда всех ветеранов охватывали воспоминания и непреодолимая потребность с кем-то ими поделиться. Почему? Какую страшную тайну хранят лабиринты его памяти?
Дед пошевелился. Кряхтя, он спустил ноги на пол.
- Ну, что, уже все собрались? - спросил так, будто продолжая разговор.
- Да, стол готов, ждем только тебя, - пояснил Максим.
- Дай мне, - Трофим показал рукой в сторону пиджака с наградами, который висел на спинке стула.
- Когда я был маленьким, - отметил Максим, передавая его деду, - мне казалось, что он весь был завешан медалями и орденами.
- Тебе не казалось, - прошамкал дед, - а так оно и было. Просто мы с отцом сняли все медали, заменив их планками, и оставили только ордена. Тяжелый был очень, давил на плечи, а у меня уже не хватает сил и себя-то носить.
Максим молча согласился: за последние месяцы дед очень сдал…
Дальше все происходило по известному сценарию, который никогда не нарушался. За столом собралась вся семья: сыновья с женами, дочь с мужем, внуки, внучки и даже два правнука. Трижды поднимали бокалы: за победу, за победителей, за деда.
Вышли во двор, сфотографировались. Малыши принялись «воспитывать» кошку, которая до этого лениво щурила глаза, развалившись на солнышке, мужчины застучали в домино, женщины исчезли за дверью дома: кто-то же должен и со стола убирать. Дед тоже, как кошка, грелся на солнышке в своем любимом раскладном кресле, которое для него вынес Максим.
Через полчаса он заметил, что дед устал от суеты и обилия гостей, и предложил:
- Пусть играют, пошли в дом, у меня к тебе есть разговор.
Он помог деду подняться с кресла и после того, как удобно умостил его на кровати, начал разговор:
- Деда, я вот все думаю, а чего ты никогда никому не рассказываешь о войне? Неужели тебе ничего не вспоминается?
- Не вспоминается - это не то слово, внучек, - на этот раз, явно, не избегая разговора, удивил слушателя дед, - я до сих пор во сне все вижу так, будто только вчера домой вернулся. А не рассказываю, потому что боюсь испугать вас правдой. Понимаешь, не все было так, как говорят, по крайней мере в моей жизни. Я начал и закончил войну лейтенантом. Спросишь, почему? А потому, что в октябре сорок первого меня разжаловали и солдатом отправили в штрафбат.
Максим притих и боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть минуты откровенности, но воспоминания, непосильным грузом давившие на дамбу здравомыслия всю жизнь, уже прорвались на свободу, и даже при большом желании остановить хлынувший поток было невозможно.
- Понимаешь, попали мы в окружение. После очередного боя оказался я вместе с четырнадцатью своими солдатами и одним сержантом в белорусском лесу. На всех - сорок патронов. Куда ни поверни - везде немцы. Выслали разведку по шести направлениям, вернулись пятеро - наших нигде не было. Долго не думали. Решили пробиваться. Трое легкораненых шли впереди. Четверо в середине несли двух тяжелораненых, двое – прикрывали тыл, по двое – с флангов. Разделили полномочия: я отвечал за остатки оружия и маршрут, а сержант - за провизию и лекарства. Собрали в кучу у кого что было, половину еды и курева завернули неприкосновенным запасом - кто знает, сколько придется блуждать, пока к своим выйдем, остальное поделили на равные части. К вечеру потеряли одного тяжелого, а утром следующего дня - второго. Через четверо суток к нам присоединились еще семеро окруженцев. У них остался аж сто один патрон, но ни крошки еды. Мы и сами держались на одном сухарике в день, объедая по пути следования все кусты с ягодами. Собирали грибы, но разжигать костер не решались. Впрочем, я не об этом. Офицеров среди них не было, поэтому все стали под мое командование. Ох, как непросто отвечать за других, особенно, когда не знаешь, что ждет за соседним деревом! Остановились на очередной привал, я подозвал старшину:
- Давай, - говорю, - НЗ, пожалуй, пришло время еще раз его переполовинить.
А он смотрит на меня как-то странно и молчит. Новенькие раньше меня догадались, что к чему:
- Да он сожрал все! - прозвучало, как выстрел.
Вытряхнули его сумку, а там только листья. Набросились на старшину голодные солдаты и начали мутузить. Не сразу мне удалось их остановить.
- Стойте, - говорю, - окаянные, вы ж его убьете!
А они в ответ:
- Так ему и надо!
- Нет, так не годится, мы же с вами люди, военные, все должно быть по закону, - шепотом кричу я.
Остановились. Притихли. А студент - был у нас такой, он после трех курсов университета пошел в армию - и говорит:
- Ну, что ж, по закону, так по закону. Будем его судить по законам военного времени!
Долго не спорили, единодушно приговорили к смерти, а приговор выполнить поручили мне.
Через три дня нам удалось пробиться к своим. В спецотделе честно обо всем рассказал. Узнав о самосуде - меня отдали под трибунал. Тогда все делалось быстро. Прошла неделя, и в качестве солдата в составе штрафбата я уже готовился к атаке. Сам понимаешь, разве о таком приятно вспоминать? Но главное другое: я хорошо воевал - и награды имею, и звание снова шаг за шагом получил, и врагов немало уничтожил, но как же часто мне снится тот сержант и его смерть...
Ну вот, я и рассказал тебе свою тайну, взгромоздил тяжкий груз на юношеские плечи. Теперь тебе его нести, мое время уже заканчивается, - вздохнул дед.
- Да, ты всегда брал на себя самое сложное и ответственное и в решениях, и в поступках, - сказал Максим, подумав, что и правда, некоторые вещи лучше не знать, но было уже поздно - как гвоздь в сапоге, рассказ деда колол сознание, все глубже и глубже проникая в душу...