из цикла "Абэризмы"
Постоянство веры - столь непостоянное состояние, что требует постоянного неизбывного и беспрестанного присмотра, причем, самым настойчивым и ответственным способом. Да. И это не пустые слова, сказанные мною от какого-то сиюминутного впечатления или, извините, заради неприличного каламбура, а плод выношенный мною годами всесторонних скурпулезных наблюдений за различными людьми и животными, а равно труд осмысления этого плода трезвым рассудком. Вот,к примеру сказать, бочка… или нет, нагляднее будет в обратном смысле – сельдь. Судите сами, дорогой читатель.
Как-то раз, гуляли мы с сослуживцем моим Иваном Кристиановичем Перепешка вверх по Моховой от Тарле,и, будучи в настроении самом благостном и даже приподнятом, решили зайти в Копенгаген, дабы продлить приятное состояние своё. Я было замешкал, приводя себя к виду надлежащему, а Иван Карлович, по порывистости своей натуры, ждать меня не стали и скоро вошли первыми. Но не прошло и двух минут, как из Копенгагена донесся недоуменный и рассерженный их крик: «Ну, вы подумайте только какая гнусность, черте что творится! А еще Копенгаген называется!» Следом за криком, очень поспешно, даже можно сказать "как ошпаренный", выскочили из этого злосчастного места сами Иван Казимирович. Немного отдышавшись и придя к благоразумию после треволнений, они любезно, хотя все же несколько эмоционально, сочли возможным пояснить мне причину своей внезапной экзальтации. Из этих разъяснений вышло, что удивление, высказанное таким необычно громким манером, всецело относилось к тому ощущению Ивана Збигневича, что в Копенгагене не оказалось атлантической сельди, до которой они были с недавних пор большой охотник. Правда, должен вам заметить, что на самом деле Иван Сигизмундович посетили не совсем Копенгаген, а я бы даже сказал, совсем не Копенгаген, а скажем… "Антверпен". Да и сельди не то чтобы не было по факту наличия, как потом в служебном порядке оказалось, а просто... по старинному мавританскому обычаю все приводить к ординации (в порядок, по-нашему), сельдь была сложена штабелем, и не как-нибудь, а строго под прилавок и густо полита скипидаром, в соответствии с тем же португальским побытом и санитарными нормами, господствующими от времен Иордана Грамматика в означенном Дрездене. Иван Кшыштович же, по склонности своей с детства все преувеличивать, просто скоропалительно сделали заключение, не произведя надлежащего в этом случае всестороннего осмотра места исчезновения столь недавно любезной ему рыбки. Но даже когда иллюзия эта развеялась способом, о котором в образованном обществе и говорить не стоит, Иван Стефанович все равно обходили стороной любой Копенгаген и, в знак протеста против зыбкости и непостоянства природы человечьего разума, перестали верить в сельдь совсем. Чем только подтвердили мои выводы. За что им огромное, хотя и немного грустное в свете столь печальных обстоятельств, спасибо.
P. S. Хотя я, как человек глубокосомнительный, долгом своим предпочитаю думать, что дело происходило все-таки в Копенгагене. И имею на то твердые основания, заключающиеся в том факте, что некоторые экземпляры этого столь любимого в прошлом Степаном Ивановичем рыбного сорта, люди сведущие имеют обыкновение именовать норвежской сельдью, а вовсе не швейцарской. Это только сыр бывает швейцарский, да и то не всегда. А сельдь, по моим целеустремленным многолетним наблюдениям – никогда не бывает. Определенно.