По неизведанным дорогам рая (Проза / фантастика)

Возлюби ближнего твоего…
Новый завет. Мф. 22:37-40

Я могу лишь повторить: если в рукописи
написана правда, каждому из нас следует
присмотреться к своей жизни.
Ричард Матесон «Куда приводят мечты»

Глава 1

На дворе было начало ноября. Это неприятная пора года, когда первые злые морозы превращают промокшую от длительных дождей землю в каменный панцирь, а облетевшая грязно-жёлтая листва тщательно маскирует обледенелый тротуар. Это опасная пора, когда, согнувшись под встречным ветром, нужно ступать осторожно, потому что скрытые в плохо освещённом городе замерзшие лужи становятся подобны капканам, ожидающим своих беспечных, торопливых жертв. Это и прекрасная пора, когда живёшь в ожидании и предчувствии снега, новогодней ёлки, бенгальских огней, праздников…
Но только не в этом году, тяжёлом и страшном. В году, так хорошо начавшемся и обещавшем новую счастливую жизнь...
Колючий ветер разметал волосы на слабо прикрытой голове. Но я не замечала ни холода, ни людей, проносящихся мимо меня. Они словно тени метались по ночному городу в лихорадке, в заботах, в смутном ожидании праздников или покоя. Покоя, который уже никогда больше не наступит в моей жизни. Потому что сдавленное в комок сердце будет болезненно щемить и настойчиво напоминать обо всём.
Студёной ноябрьской ночью я неслась вперёд, позабыв о гололедице. Слёзы высыхали на ветру. И я не спешила стирать их окоченевшими пальцами. Мои руки дрожали, но не от мороза. Они дрожали, как дрожат каждый раз, когда я страдаю.
Ночные фонари провожали меня, равнодушно освещая мой путь в НИКУДА. Именно туда я и стремилась.
Это была старая, полудикая лесопосадка на склоне одного из холмов, до которого ещё не дотянулись городские новостройки. В эту пору здесь стояли растерявшие свою листву, оцепеневшие в ожидании зимних морозов деревья. И даже редко стоящие, огромные ели с их густой кроной, схожей с наконечниками гигантских пик, направленных в небо, придавали суровость этому страшному месту. Опавшие листья и обломанные ветви трещали под ногами. Последние лучи холодного солнца исчезали вдали, позволяя ночной мгле порождать одиночество и тоску.
А мне вспоминалась весна. Тогда здесь всё выглядело по-другому. Буйную растительность и обилие нетронутых цветов питала богатая грунтовыми водами почва. Прямо из земных расщелин били многочисленные холодные родники. Вырвавшаяся на свободу вода растекалась по поверхности бурлящими ручьями и искрилась в солнечном свете.
Здесь, построив свой маленький шалаш, мы представляли себя Евой и Адамом. Благо, что меня родители так и назвали Евой. Мой любимый Адам был всего лишь на год старше меня. Мы наслаждались жизнью, весной и молодостью. И сердца наши бились как единый сосуд, наполненный жаром первой любви — романтической и восторженной. В этом зелёном мире проводили мы целые дни, слушая пение птиц и журчание ручьёв. И этот мир был подобен раю — чудесным и… хрупким.
Кто же знал, что именно эти воды, что текли по подземным лабиринтам, из года в год точили своды земной поверхности и за сотни лет сделали эти места смертельно опасными. И однажды ночью неожиданное землетрясение завершило это разрушительной действо. Произошёл обширный обвал, и глубокие оползни в тот же миг разрушили наш райский сад. Он будто провалился в преисподнюю, после того, как юная, беспечная Ева всё же решилась сорвать плод с запретного древа.
…Тем тёплым майским вечером, накануне стихийного бедствия, как обычно, он ждал меня в шалаше. Но родители, узнавшие о бесчисленных пропусках школьных уроков, рассердились не на шутку и категорически запретили выходить из дома. Неожиданно случившееся землетрясение напугало их лишь дребезжанием окон и звоном посуды в старом шкафу. Утром мама долго охала из-за разбитой рюмки, а папа внимательно рассматривал трещину на стене. И никто из них не заметил, как я растрёпанная и напуганная выбежала из дома.
Меня нашли только на второй день. Насильно отвезли домой, вызывали врачей, пичкали таблетками… Но я вновь и вновь просилась на свидание, а перед глазами стояло глубокое ущелье, в котором был погребён наш маленький шалаш.  Таблетки не помогали. Сон если и приходил, то на короткое время, когда я, измученная долгой бессонницей, проваливалась в забытьё. Это было желанное безвременье. Но неминуемая уродливая реальность вновь проступала через приоткрытые ресницы. Тогда мне приходилось прижимать кулак к губам и кусать его до боли, чтобы не закричать дико и истошно. И я тайно убегала туда, где в руинах лежал наш райский сад.
Целый месяц я ходила, облачённая в траур. Очередным потрясением для меня оказалась моя беременность, которую из-за своего душевного состояния я долгое время не замечала. К тому времени ничего уже нельзя было изменить. Но мне не хотелось допускать даже мысли об этом.  Напротив, меня вдруг охватила какая-то дикая радость, граничащая с сумасшествием. Но, подкошенный новым ударом отец сначала в неудержимом гневе накричал на меня, затем просто перестал общаться. Мать горько плакала, хватаясь за сердце. Я не выдержала и ушла из дома. С трудом через неделю вновь отыскав меня и уговорив вернуться, они больше не обмолвились об этом ни словом.  Я же начала вести себя с родителями вызывающе дерзко и упрямо. Внутри меня вдруг что-то надломилось, и я, переживая немыслимое одиночество, снова погрузилась в прежнее мрачное состояние. Мне приходилось отворачиваться от печальных маминых глаз и не замечать молчаливого укора во взгляде уже основательно поседевшего отца.  Я была у них единственным и поздним ребёнком, на которого они возлагали большие надежды. По своему возрасту, мои родители скорее годились мне в бабушки и дедушки, продолжая жить старым укладом, по принципу строгой морали. Да, мне было жалко их, но больше всего было жаль своих несбывшихся надежд, своей погибшей любви, своего потерянного рая.
Лишь благодаря прежним заслугам, девятый класс я закончила твёрдой троечницей. Учителя пожимали плечами: «… а ведь шла к золотой медали!» Каким-то чудом моим родителям удалось оформить для меня академический отпуск на год, что вызвало сенсацию в родительском комитете. Но вскоре все успокоились и стали строить новые планы в отношении моего будущего. Мне оставалось наблюдать со стороны, как будто бы всё это происходило в параллельном мире.  Я внешне спокойная и смирившаяся, продолжала жить в чистилище, заполненным страданиями и страхом.  
…Он появился на два месяца раньше, первого ноября. Родись он в срок, Новый год я встречала бы в родильном зале. Но, наверное, ему порядком надоели мои ночные рыдания в подушку, или он просто решил освободить меня ещё от двух долгих месяцев терзаний. Не физических — душевных. Он всегда замирал, когда чувствовал мои дрожащие руки.  Чувствовал и ждал.
Мальчик родился маленьким, слабым, некрасивым. Правое ушко было сильно деформировано. На всё остальное я не хотела обращать внимания. Я не хотела его видеть. С недавних пор мне стало казаться, что он и есть главная причина моих несчастий. Когда я подписывала акт о согласии на усыновление моего ребенка другими людьми, руки противно дрожали, и врач, заметив это, ещё раз спросил: «Ева, может, передумаешь? Если его усыновят, обратного пути не будет. Ты потеряешь его навсегда». Мне не хотелось даже думать об этом. Быстрей отсюда, чтобы ничто и никто не смог удержать меня. Даже родители были поражены моим решением, хотя втайне, наверное, облегчённо вздохнули.
И первое, что я сделала, вернувшись из больницы домой, — вновь примчалась сюда...  
Здесь, над обрывом, в ночи выглядевшим как чёрная бездна без конца и края, я могла, не сдерживая слёз, громко и неистово взывать к Богу.  И никто кроме Него не слышал моей мольбы. Или мне просто очень хотелось, чтобы Он её услышал. Мне необходимо было до Него докричаться.  Когда исчезли последние полосы вечернего зарева, я наблюдала, как земная плоть срасталась с небесной. Казалось, я стояла на пороге в преисподнюю, где уже нечего скрывать, не о чем жалеть и мечтать, где господствует лишь безразличный к чужой боли вечный мрак. Это было подобно помутнению рассудка. Даже страх перестал будоражить. Душевные страдания сделали меня одержимой, лишив чувства самосохранения. Обдуваемая ветрами я стояла на обледенелой, увядшей траве у самого края пропасти. И мне хотелось умереть. В мои неполные семнадцать лет.
Глаза, привыкшие к темноте, узнавали каждое дерево. Слёзы текли и высыхали на ветру. Ноги подкосились и, бросившись на колени, я закричала:
— Господи, верни мне его! Верни мою любовь!  
Ночь поглотила мой одинокий крик. В ответ я услышала лишь вой осеннего ветра, рвущегося вдаль и манившего за собой.
—Неужели Ты так жесток, Господи? Зачем Ты всё разрушил?
Почти круглая, яркая луна слабо освещала мой путь. Тяжёлые низкие тучи то окутывали её, то вновь выпускали из своих объятий. Ветер завывал, раскачивая оголённые ветви деревьев.
С трудом я поднялась и пошла вдоль обрыва всё дальше и дальше. Я уже не могла кричать, просто хрипло шептала:
— Где этот рай?.. Его нет, и не было никогда.
Голова кружилась, застуженное горло пекло. Грудь, налитая молоком, давила и болела. От холода в судороге сводило руки. Они уже перестали дрожать. Непроизвольно я достала из карманов варежки и с трудом надела их.
—Какой в этом смысл?.. — Я нервно рассмеялась.
Вдруг захотелось покончить со всем разом, стоило только сделать один шаг в НИКУДА.
И я решилась.
Но неожиданно, позади, за спиной я услышала звуки, похожие на плач ребёнка, горький и безнадёжный.
Поднятая нога замерла в воздухе. Я вздрогнула, словно очнувшись, и в ужасе увидела перед собою чёрную бездну. Инстинктивно я сделала резкое движение в сторону, взмахнув руками в поисках спасительной ветви. Но… нога скользнула по обледенелой траве, и, потеряв равновесие, я полетела вниз.

Глава 2

…Я очнулась от ощущения, что кто-то гладит мою руку, растерянно огляделась вокруг и увидела зелёные как молодая листва глаза. В этом взгляде лучилось столько знакомого тепла и любви, что я, не скрывая восторга, потянулась к нему навстречу:
«Любимый...»
Но приглядевшись, я поняла, что мне померещилось — передо мною стоял другой, неизвестный мне мужчина. И был он возрастом старше, лет двадцать пять…
Молодой мужчина смотрел на меня и широко улыбался.
— Привет! А вот и я! Не ждала? Решил сделать тебе сюрприз.
Это был не просто сюрприз, а настоящий шок. Я в замешательстве поднялась и села на кровати, а он порывисто обнял меня и крепко поцеловал в щёку.
— Я к тебе на целых три дня. Вместе отметим Новый Год!
Его губы пахли кофе. Зелёные глаза искрились. Густые пшеничные локоны сбились и спадали на лицо.
— А я уже и кофе напился, пока ты спала, — он нежно прикоснулся к моему плечу. — Что же ты, будто и не рада. Или никак не проснёшься?
«Кто ты?» — пронеслось в голове.
— Что же ты молчишь? Обиделась, что я не успел к твоему дню рождения? Я же звонил, объяснял, что дежурю. И в последнее время было очень много неотложных операций, — он вздохнул. — Не обижайся. Я так скучал по тебе!
Незнакомец склонился надо мной и, чтобы ещё раз поцеловать, откинул назад спадавшие на лицо волосы. Тут я увидела деформированное правое ухо.
«Мой ребёнок? Мой повзрослевший сын?..»
— Мама! Целых три дня мы будем вместе. Я тебе обещаю – мы замечательно проведём время... А вечером, перед сном ты почитаешь мне сказку?
Он вскочил, поднял руки и закружил по комнате, приговаривая:
—Помнишь?.. Ветер, ветер! Ты могуч, ты гоняешь стаи туч…
Мне вспомнился вой ветра и ночная мгла: «Не надо!»
Вдруг я ощутила сильную головную боль. Мне захотелось кричать, но какая-то неведомая, мощная сила удерживала меня, не позволяя произнести ни слова.
А молодой человек ничего не замечал, продолжая оживлённо декламировать стихи. Но вот, он неожиданно замер и оглянулся.
—Мама, а где же ёлка? Я так не играю, хочу ёлку!
Он стал в позу обиженного ребёнка, насупившись и поджав губы. Но тут же расхохотался и воскликнул:
— Я зна-а-ю, ты ждала Деда Мороза! Будем считать, что он явился и готов исполнять любое твоё желание…
Он снова прильнул ко мне своей головой, обнял за плечи. Мне казалось, что ещё немного, и я упаду в обморок. Всё происходящее противоречило моему сознанию. Взглянув на меня, он внезапно замер. Растерянно улыбнулся и достал из своей сумки маленькую коробочку в подарочной обёртке.
—Мама, это тебе.
Я взяла подарок, но смотрела не на него, а на свои руки. Кожа на них была сухая, в морщинках.
«Я уже такая старая?!»
— Открой её. Мне не терпится узнать, понравится ли тебе мой подарок.
Я развернула обёртку и открыла коробочку. Там лежали духи. Мои любимые. Именно об этих духах я мечтала в шестнадцать лет. Именно их обещал подарить мне на нашу свадьбу... его отец.
—Тебе правда нравится? Я так рад. Я хочу, чтобы моя молодая мама оставалась всегда такой же красивой и обворожительной!
Он снова начал копошиться в своей сумке.
— Посмотри, что я тебе ещё привёз! — Он загадочно улыбнулся и протянул небольшую фотографию в рамке.
На меня смотрел карапуз с широко раскрытым ртом, демонстрируя два верхних молочных зуба.
— Узнаёшь? Какой богатырь уже?
«Кто это?»
— А он уже «ба» говорит! Тебя ищет…
На обратной стороне было подписано: «Кирюше 8 месяцев».
«Мой внук?.. Назвали Кириллом в честь прадеда?»
— Жаль, что ты не смогла приехать на его день рождения. Алёна такой огромный тортище испекла... Мой любимый — по твоему рецепту...
Он встал и подошёл к окну.
— Мама, ты говорила, что в этом районе стройку начинают. И что же, наш дом — тоже под снос? Жаль, я люблю этот дворик... Но с другой стороны, — тебя ничего уже не будет здесь держать. И я надеюсь, ты всё же решишься переехать поближе к нам.
Я ещё раз с любопытством посмотрела на хорошенького малыша с фотографии. Он понял это по-своему и взволнованно произнёс:
— Нет, нет. Ты не подумай, что я тебя в няньки зову. Мы с Алёнкой сами… Это решено. До трёх лет никакой работы, там и садик подберём... Хотя, по правде сказать, я уже мечтаю о втором… Вернее, о второй. Дочка для полного комплекта не помешает.
Затем он тихо добавил:
— Я каждый день просыпаюсь с ощущением счастья, осознавая себя папой. Сначала мы думали повременить. Воображали это как нечто кошмарное: пелёнки-распашонки, вопли-сопли… Но теперь я даже не представляю своей жизни без сына!
На фотографии потешно смеялся белокурый карапуз. Но в его глазах блестели капельки слёз.
— Кирилл упал и заплакал, а я начал его смешить. И тогда он мгновенно забыл про боль. Помнишь, ты тоже так делала, когда я плакал?
«Ты тоже так делала, когда я плакал...» — отозвалось в голове.
— Мама, ты помнишь нашу карусель? Белую лошадь в яблоках? Мне было четыре или пять? Когда кружилась карусель, я почему-то упал с лошади. Сам-то я не очень испугался, отделался одним синяком на коленке, но при этом чуть не оглох от твоего крика. Увидел твои слёзы, и сам заплакал. После этого я ещё долго ощущал на своих плечах твои дрожащие руки. Они так же сильно дрожали и в тот день, когда ты провожала меня в армию. Я же обещал тебе, что со мной ничего не случится. — Он взял мои руки и поднёс к своему лицу, будто согревая их. — У меня хороший Ангел-хранитель.
«Я даже не знаю, как тебя зовут» …
И он, словно читая мои мысли, сказал:
— Я здесь подписал от нас троих…
Он протянул мне новогоднюю открытку с изображением мчащейся по заснеженному лесу тройки белых коней. На обратной стороне красивым ровным почерком было выведено: «Дорогая мама и бабушка, мы желаем тебе здоровья, счастья и исполнения заветного желания в Новом году!  С любовью Валентин, Алёна и Кирюша».
«Валентин. Красивое имя, но я бы назвала иначе…»
— Жаль, что ты так далеко от нас. Редко видимся. Но ты же знаешь, я нужен там.
«Ты врач?»
И Валентин, подчиняясь моим внутренним вопросам, отвечал:
— Сначала было трудно, не скрою. В интенсивном отделении всегда тяжелобольные, ночные дежурства, срочные операции. А в сентябре перевели в первое стационарное. Сразу стало легче: плановых больных можно спокойно обследовать, меньше риска при операциях. Ты не волнуйся, всё у меня хорошо! Я доволен... Друзья, правда, посмеиваются надо мной, что избегаю совместных вечеринок и даже по праздникам не пью. У нейрохирурга руки никогда не должны дрожать — это золотое правило я усвоил твёрдо.
Он встряхнул густой прядью тёмно-русых волос и снова рассмеялся.
— Мама, а помнишь, как я в детстве хотел быть космонавтом?
«В детстве?..»
— Взял твою кастрюлю и надел себе на голову! Ты мне свою ленточку дала. Точно помню, ярко-алую. Я крепко привязал к голове кастрюлю, воображая себя космонавтом.  В итоге узел затянулся так, что пришлось перерезать ленточку, иначе шлем не снимался.  Я расстроился, а дедушка сказал, что настоящие космонавты тоже надевали кастрюли, и купил мне ракету на батарейках.
«Дедушка…»
Он вздохнул и глянул на фото своего сына.
— Как жаль, что бабушка с дедушкой не успели увидеть своего правнука.  Я бы хотел к ним на кладбище съездить. Поедем завтра?
«На кладбище…» Я снова посмотрела на свои уже немолодые руки. Мне теперь сорок или больше?  Мои бедные родители… Их уже нет в живых? Нет, такого не может быть!» Сердце отозвалось резким ударом и замерло. «Что происходит? Я ничего не помню!» Голова раскалывалась от боли. Я обхватила её обеими руками, подавив слёзы.
— Мама! Снова начался приступ? Ложись, пожалуйста. Где твои лекарства? Мне давно пора положить тебя на обследование. К сожалению, черепно-мозговая травма оставляет плохие последствия.
«Черепно-мозговая травма?!»
— Почему ты делаешь удивленные глаза? Да. Дедушка рассказал мне об этом несчастном случае. Я всё-таки врач и должен знать причину боли, чтобы знать, как тебя лечить. А с твоей стороны было просто глупо от меня всё это скрывать. Давай померю тебе давление. Не упрямься, мама. Как дитя малое…
Валентин достал из шкафа тонометр и одел мне на руку. Померил давление. Облегчённо вздохнул.
— Нормальное. Но пульс зашкаливает. Вот возьми, выпей. Это успокоит. От чего ты так заволновалась? Всё хорошо. Я рядом.
Он нагнулся и погладил по голове. Его зелёные глаза впервые смотрели на меня печально.
— Уже легче?
Пульсирующая, жгучая боль по-прежнему не переставала меня мучить.
«Я не погибла...»
—Да, мне рассказали, как ты чудом спаслась.  Я часто думал и не мог себе представить, как бы я жил без тебя... Ладно, я знаю, ты не любишь эти нюни. Но послушай меня, если ты переедешь к нам поближе, тебе будет легче. Мама! Я лично буду тебя обследовать! Или ты мне не доверяешь? Мама, ты только представь, как будет здорово, когда мы будем снова все вместе! — Его глаза, светящиеся изумрудом, притягивали и согревали.
«Мы будем снова все вместе…»
—Кстати, чуть не забыл! Мама! Какое совпадение! Аркадий Павлович теперь работает у нас на кафедре нейрохирургии! Доктор медицинских наук, профессор и просто гений!
«Кто это?»
—Ты его не помнишь? Как же так, мама? Профессор Воробышев, ведь это он оперировал тебя. Ты представляешь, Аркадий Павлович тебя очень хорошо помнит. Он узнал мою фамилию и спросил, как зовут мою маму. А когда понял, что это ты и есть, необыкновенно обрадовался. — Валентин стал совсем серьёзным. — Мама, он подробно расспрашивал о тебе…  По-моему, он хочет тебя увидеть… Дал мне свой номер телефона...
Валентин порылся в карманах. Вытащил портмоне и достал из него сложенный лист бумаги.
— Вот. Позвони ему… Он будет очень рад.
«Воробышев. Воробышев… Не помню».
— Мама! Давай-ка я тебя угощу, — продолжал суетиться Валентин и воодушевлённо добавил, — Я печенья привёз! Алёнка испекла. Необычайно вкусно. Но я не забыл твои коронные хрустики с мёдом! А давай-ка, завтра вместе их испечём? И в парк пойдём... На ёлку! Я слишком много хочу и всё сразу? Мама, время пролетит так быстро, и — не заметишь.
Он поспешил на кухню, загремел чайником и, набирая в него воду, крикнул:
— Из крана давно капает?.. Не волнуйся, я починю. Я знаю, где лежат дедушкины инструменты.
Голова просто разрывалась на куски. Слёзы текли, не переставая. Но я старательно вытерла их и, превозмогая муку, улыбнулась, когда вошёл Валентин.
Я пила чай с печеньем, не ощущая вкуса, и думала: «Я не умерла. Но не чувствую себя живой…»
Валентин посмотрел на часы и вскочил.
— Я рад, что тебе уже лучше. Как мы заболтались! Новый год на носу. А ёлки-то и нет! Ты полежи, а я быстро на базар, за ёлочкой сбегаю.
Он выскочил в коридор и, одевшись, заглянул в комнату и подмигнул:
— А игрушки где? На чердаке? Дождись меня, не поднимайся! Украсим ёлочку, как всегда, вместе!
«Как всегда, вместе…»
В голове пульсировало. Меня шатало из стороны в сторону.  Времени не ощущалось. Оно будто застыло, стало твёрдым. Мёртвым.
Я огляделась, с трудом напрягая зрение из-за мучительной головной боли, и с трудом узнала родной дом. Он казался и очень знакомым, и совершенно чужим.  Здесь, в этом обветшавшем за много лет доме с маленьким двориком, окружённым покосившимся деревянным забором, я когда-то жила с родителями. Наш старый одноэтажный район ещё не успели снести и заполонить шаблонными высотками. Двор тоже изменился. Сейчас он утопал в снегу. И что-то в нём было необычным. Качели. Высокие, деревянные качели, которых у меня не было. И я поняла, что папа сделал их для Валентина. А на месте посаженой мною стройной яблоньки стояло широкое, ветвистое дерево. Прошло двадцать пять лет.
Закрыв глаза, я с нарастающим ужасом спрашивала себя: «Что происходит? Возможно ли такое? Я ничего не помню». Мысли путались. Я боялась этой тишины, казавшейся, наступившей навсегда. «Когда он придет? Быстрей бы он вернулся. Мне страшно без него... Господи, я же отказалась от своего сына? Или все эти годы мы всё же были вместе? Почему я не помню? Почему мой родной сын явился, будто незнакомец из будущего или… из другой жизни? Почему я не могу произнести ни слова в ответ? Это галлюцинация вследствие травмы или сновидение? Ад или рай?»

Глава 3

Часы показывали, как проходил час, второй, но время на меня по-прежнему давило своей неподвижностью. Меня уже заполняло чувство невосполнимой утраты только что зарождённой мечты. Мечты нереальной: обретение своего родного ребёнка, от которого лет двадцать пять назад так легко отказалась. Да нет, не так это было и легко, как выглядело. У моих родителей был уже не тот возраст, когда хватает здоровья и сил вырастить ребёнка и, тем более, дать ему то, что получил бы он, будь усыновлён одной из зажиточных бездетных пар. Я ждала, пока он родится, чтобы подарить ему жизнь и покончить со своей, никчемной и бессмысленной. Но, кажется, мне это не удалось. Я не погибла, а получила позволение попасть сюда и прожить с ним за один день целую жизнь. Где его любовь ко мне была такой же искренней и глубокой, как та, что дарил мне его отец. И сердце затрепетало от любви и… раскаяния. Как я могла отречься от всего, чем должна была дорожить? Как я могла предать родное дитя и лишить его своей любви? Как могла я жить без него?
«Валентин, когда ты придёшь? Не оставляй меня... Прости меня…»
Резкий стук в окно заставил меня вздрогнуть.
— Эй, Кирилловна! Ты дома?
Я выглянула в окно и увидела женщину.
—Я же вижу, у тебя свет! Открывай!
Лишь по голосу я признала в ней свою соседку Дарью. Располневшая, обмотанная шарфом, скрывавшим пол лица, она была совсем неузнаваема.
Дарья сама толкнула незапертую дверь и не вошла, а буквально влетела в прихожую. Вся красная с мороза, она, запыхавшись, возбуждённо крикнула с порога:
— Кирилловна, ты что, спишь?.. — Она отряхнулась от снега и, оглядывая комнату, кашлянула. — Хотела тебя спросить, твой Валька приехал?
Я замерла: «Какой Валька?» Но тут же кивнула ей в ответ.
— И где он?
Я так же растерянно пожала плечами. «За ёлочкой пошёл».
Она упала на стул.  
— Его здесь нет? Значит, это был точно он!
«Что же случилось?» — я боялась произнести эти слова вслух и ещё больше страшилась получить на них ответ.
Но и Дарья не спешила. Она размотала шарф и вытерла рукою лицо.
— Ох, и мороз!
Я чувствовала, как начинают дрожать мои руки, и ждала.
— Акимыч мой тока с базара вернулся! — начала она. — Страхи говорит. Видел твоего Вальку. Весь, говорит, в крови, без сознания. Его «скорая» в больницу увезла.
Я слушала её и не слышала.
— Да это всё Витька Жук! — Она махнула рукой. — Видать, опять разборки по пьяни устроил! Говорят, у этого хромого бандюги и нож был!.. Вот подлюка детдомовский!.. Да его на месте и повязали, благо, мужики наши помогли и в полицию сдали... Он вор и убийца! По нему давно уже тюрьма плачет!.. Ты, чё, Кирилловна?
Я стояла, замерев, будто старалась понять смысл её слов, и смотрела куда-то в пустоту. Дарья недоуменно окинула меня взором, вздохнула и покачалась. Так и не дождавшись от меня никакого ответа, она растерянно встала и направилась к выходу.
— А может, мой Акимыч обознался… Ты поезжай в больницу, узнай, — уже тихо сказала она. — Бог даст, всё будет хорошо.
«Всё будет хорошо…» Нет, я знала уже, что Акимыч не обознался.
…Как я добралась до больницы, я не помнила. На город опустились сумерки, но дома и улицы, украшенные к праздничному действу, слепили огнями и оглушали чуждым весельем.
Только больница в эту новогоднюю ночь была почти пуста и безмолвна. В вестибюле приёмного отделения, сверкая цветными лампочками, стояла одинокая ёлка.
«Родись он в срок, Новый год я встречала бы в родильном зале», вспомнила я.  
Я осторожно постучала в стеклянное окошко с надписью: «Приёмное отделение». Дежурившая медсестра подняла голову, оторвавшись от изучения каких-то бумаг, и удивлённо посмотрела на меня.  В моей голове гудело, к горлу подступил ком. Как я ни пыталась, но я была не в силах выдавить из себя ни слова.  Губы с трудом шевелились: «Молодой мужчина. Он ранен…» Хотелось кричать, звать на помощь. Но я, как немая, была лишена дара речи.
По-видимому, медсестра всё же о чём-то догадалась и спросила:
— А Вы кто ему будете?
Я смотрела на неё, будто не понимая вопроса. Она раздражённо переспросила:
— Вы его родственница?
—Ма-ма…— сухие губы неожиданно разомкнулись.
Эти короткие, неуверенные звуки прозвучали будто первое в моей жизни слово, будто заклинание. Я поняла, что заново обретаю способность говорить. Этот голос был хриплым и чужим. Но уже громко и твёрдо я повторила:
— Я его мама!
Дежурная окинула меня недоверчивым взглядом и позвонила в отделение реанимации. Положив трубку, она сухо ответила:
— Он в операционной. Ждите здесь.
— Что с ним, скажите?
— Он в тяжёлом состоянии. Множественные ножевые раны. Говорят, с дружками подрался. Меньше пить надо!
— Он вообще не пьёт! — возмутилась я.
— А мне какое дело. Ждите. Когда закончится операция, вам сообщат, — раздражённо произнесла она.
— А кто его оперирует?
Здешних хирургов я не знала, и эта информация в сущности ничего бы не изменила, но я спрашивала и спрашивала, лишь бы отвлечь себя от страшных мыслей, в тайном ожидании поддержки и утешения. Уставшая женщина в белом халате не скрывала своего плохого настроения.
— У всех Новый год как праздник, а мне тут… Ждите и не мешайте работать!
Я с трудом держалась на ногах и поспешила отойти от неё.  Присев на скамью, я смотрела в пол и думала: «О, если бы только было в моих силах спасти тебя, мальчик мой…»    
Громко зазвенел телефон. Дежурившая медсестра подняла трубку.
—Да. Тут его мамаша пришла… Хорошо.
Она положила трубку и позвала меня. Когда я подбежала к ней в надежде услышать какие-нибудь новости о сыне, медсестра шлёпнула ладонью по распечатанному листу и сказала:
— Заполните этот бланк. Нам нужны данные о Вашем сыне.
Я долго заполняла дрожащими руками анкету. В графе «место проживания» вписала свой адрес. Протягивая бланк обратно в окошко, я с трудом подавила дрожь.  Но пальцы нервно сжались, при этом измяв бумагу, а я чуть не потеряла равновесие от очередного приступа головной боли, которую на какое-то время перестала замечать.
Медсестра брезгливо скривила лицо и процедила:
— Ещё и праздник не начался, а она уже на ногах не стоит! Ну и семейка. Пьянчуги…
Она хотела ещё что-то сказать, но увидела подошедшего врача, оживлённо вскочила и произнесла:
— С Новым годом, Юрий Владимирович!
Он даже не переоделся, так и пришёл в синем операционном костюме с капельками крови на рукавах. Волосы взмокли, глаза смотрели встревожено и устало.
Врач сдержанно кивнул ей в ответ, взял анкету и, не поднимая взгляда, обратился ко мне:
— Вы его мать?
— Да…
Он кивнул головой, продолжая читать.
— Буду с Вами откровенен. Ситуация серьёзная. Ваш сын в тяжёлом состоянии. Помимо многочисленных ножевых ранений, которые теперь уже не опасны для жизни, его единственная почка была сильно повреждена, и её пришлось удалить.
Он выпалил это быстро, покусывая губы и стараясь не смотреть мне в глаза.
— Единственная почка? — окаменевшим голосом повторила я.
— Вы разве об этом не знали? — хирург устремил на меня скептический взгляд. — Он родился с одной почкой... Вы точно его мать? Очень молодо выглядите, хочу заметить.
— Я родила его в шестнадцать лет. У меня есть документы…
Он снова пристально посмотрел на меня.
— В любом случае мы проведём генетическую экспертизу. Ваши обе почки здоровы?
Он мотнул головой и вытер лоб салфеткой.
— Нет. Не с этого начинаю... Нужна ещё одна срочная операция… и чем раньше, тем лучше. Иначе Вашему сыну грозит пожизненная инвалидность, а может быть и дальнейшее развитие осложнений. Вы понимаете меня? Сейчас с трансплантацией подходящих органов тяжело и время не ждёт. А лучшие доноры — это ближайшие родственники. Хотя, — он кашлянул в руку и с паузой произнёс: — и тут гарантии никто дать не сможет.
Он ещё раз прочёл заполненную мной анкету.
— И так, отец отсутствует… Братьев и сестёр нет. Получается, только Вы можете спасти своего сына.
Он старался говорить сухо, деловито, без эмоций, не сбиваясь на слова утешения. Это и помогло мне устоять на ногах.
«…Только я могу спасти своего сына», — думала я, лёжа на больничной койке и подставив свою руку под капельницу в ожидании наркоза. Вокруг суетились медсёстры, гудели мониторы. А в соседней операционной лежал мой двадцатипятилетний сын, подключённый к аппаратам множеством трубок, по которым текла кровь. — «Другая женщина, желающая усыновить моего ребёнка, возможно, любила бы его не менее чем я, создав ему уют и благополучие, но она не смогла бы спасти его. Этим даром Бог наделил только меня!»
Вопреки горю, переживаемому мной в эту минуту, я плакала от счастья. Эти два противоречивых состояния не боролись, а сплотились во мне как одно неделимое ядро, излучающее небывалую жизненную энергию. Энергию, созидающую и наполняющую смыслом бытия. Хотелось снова жить, и я почувствовала, что живу.

Глава 4

…Я открывала глаза и снова тонула в беспамятстве.  Когда в очередной раз я вышла из забытья, с усилием воли разомкнула веки и облизнула тугие от сухости губы. Головокружение не проходило. Видения туманились. Что-то сильно сдавливало голову. Она ещё немного болела. Я услышала монотонный звук. Это монитор озвучивал биение моего сердца. Поворачивать голову было больно и трудно, но я различила высокую капельницу, стоявшую у кровати. Её трубочка тянулась к моей левой руке. Голые белые стены окружали со всех сторон. Яркий свет резал глаза. Я сощурилась и почувствовала, как кто-то аккуратно проводит мягкой салфеткой по щекам, вытирая стекающие слёзы.
И тогда я увидела маму. Она наблюдала за мной измученно и напряжённо. Потом появился папа. Он склонился над её плечом и хмуро смотрел мне в глаза.
— Ма-ма, — только и смогла произнести я.
Горячие поцелуи обожгли мои щёки.
— Я здесь, дорогая моя! Родная моя! Мы здесь вместе с папой! Вот папа! Ты видишь его?
— Па-па…
Горькие рыдания мамы заглушили звук мониторов. Мама плакала, целовала меня и радостно повторяла:
— Мы здесь вместе с папой! Драгоценная наша, наконец-то…
Отец стоял, отвернувшись лицом к окну. Он не хотел показывать своих слёз, но вздрагивающие плечи выдавали его.
Они оба были живы. Живы!
Я посмотрела на свои руки. Они были пухлыми и нежными как у подростка. Мне было снова шестнадцать лет. Но я вспомнила своего повзрослевшего сына, погибающего от ножевого удара, и вдруг ужаснулась от мысли, что не успела его спасти.
И тогда… ядро взорвалось. Я кричала так, что сбежался весь персонал реанимации. Я билась в истерике, и никто не мог понять её причины. Медсёстры в недоумении связали меня простынёй. Они спешили ввести какое-то лекарство, и я немного притихла, но мои руки ещё долго дрожали в горячих маминых ладонях.
— Ева… Доченька, доченька… Что с тобой, родная моя?.. Прошу тебя, не надо больше… Всё, что хочешь… Только живи…
Мама плакала и целовала мои руки. Отец стоял позади, обняв её за плечи и устремив в сторону свой печальный взгляд. А я кусала губы и от стыда не могла поднять головы.  Родители всё это время молились за моё здоровье. Они ждали моего возвращения.
— Мама, папа, простите меня. Простите, я больше так не буду, — выдавила я и с досадою подумала: «Какие глупые слова», — но ничего более разумного в голову не приходило.
Мама замерла.
— Больше так не будешь? — Она неожиданно нервно рассмеялась. — Вот и хорошо. Мы так волновались за тебя, доченька... Слава Богу, ты пришла в себя... Это главное. Теперь всё будет по-другому, правда?
Как же она была права! Теперь всё будет по-другому.
—Папа! — набравшись храбрости, я обратилась к отцу. Он глубоко вздохнул и повернулся.
Я увидела впавшие глаза с тёмными ободками, морщины, давно небритое лицо. Он избегал встречи взглядом, теребил в руках мокрый платок, устыдившись своей слабости. Но по-настоящему стыдно было мне.  Я была готова провалиться сквозь землю, но всё же набралась мужества и сказала:
— Поверьте мне: теперь всё будет по-другому. Прости меня, пожалуйста... Я за вами так соскучилась!
Отец порывисто наклонился ко мне и крепко обнял.
— Осторожно, Кирилл! Девочка ещё совсем слаба! — радостно воскликнула мама, вытирая мокрые от слёз глаза.
Моя мама родила меня в сорок лет. Роды были тяжёлыми и опасными. Врачам пришлось долго бороться за её жизнь. Она не любила об этом вспоминать, но с грустью повторяла, что отец за этот короткий срок сразу сильно поседел. А ему тогда было всего лишь сорок три. Вспоминая своё детство, я осознала, каким счастливым и жизнерадостным ребёнком я росла. Но, избалованная их вниманием и лаской, я стала капризной и эгоистичной. Я поняла, как холодно и бессердечно относилась к ним. Их самозабвенную любовь я воспринимала как должное и не представляла, что может быть по-другому.  А потом, не задумываясь, предала их, обрекая на душевную боль, опустошающую их последние годы жизни.  Это ли не адская мука, которую могут ощущать любящие родители, пережившие своего ребёнка?  
Но сейчас я смотрела на них уже не взглядом легкомысленного подростка, а пережившей жизненную трагедию взрослой женщины.  И мои собственные материнские переживания напомнили мне о том, как я оставила своего беззащитного новорожденного ребёнка на произвол судьбы, не желая задумываться о его будущем.  
— Мама! — я крикнула, собираясь с силами. — Мы сможем… Я буду всё делать... Я буду стараться. Я обещаю, что буду хорошей матерью. Я очень прошу вас… Заберите моего мальчика из роддома! Пожалуйста!
В горле пересохло, и от волнения было трудно говорить.
— Я хочу вернуть своего сына! Надо торопиться, иначе будет поздно.
Я попыталась подняться на постели, но мама заохала и удержала мой порыв.
— Ева! Доченька! Не волнуйся, дорогая моя... Тебе нельзя двигаться!
— Мамочка, пожалуйста! Если его усыновят, обратного пути не будет. Я хочу сама поехать за ним в роддом!
Мама смотрела на меня и грустно улыбалась.
— Он уже давно не в роддоме.
— А где? — застонала я.
— Он в больнице для больных и недоношенных малышей. Ему нужно немного набрать в весе и укрепить здоровье.
— Что с ним?
— Не бойся, Ева, — мама ласково гладила меня по руке, сжатой в кулак. — Дело в том, что врачи обнаружили у твоего сына врождённую патологию. Он родился с одной почкой. Но нам сказали, что это не страшно. Она хорошо развивается и вполне компенсирует обе.
— Да, всё верно…
У меня началась новая истерика, и я исступлённо заорала, тряся кулаками:
— Я должна спасти его! Мама, надо торопиться, иначе будет поздно! Пустите меня к нему!
Папа быстро подошёл к моей кровати, обхватил обе мои руки и решительно сдавил их. Мне стало больно, и я умолкла.
— О чём же ты раньше думала?
Его измученный голос был твёрдым и колючим.
— Как же ты могла?..
Отец смотрел на меня долгим пронзительным взглядом, не отрывая своих сильных рук. Под его глазами залегли тени, и сейчас он уже не мог сдерживать проснувшееся в нём негодование.
Мама поспешила мне на помощь.
— Кирилл… Пожалуйста, не надо. Она же поняла…
— Я действительно всё поняла! — обессилено опустив голову, я шёпотом повторила заветные слова: — Я его мама…  И только я в ответе за его жизнь.
Отец вздрогнул и разжал свои большие руки. Он ещё долго смотрел на меня изучающим взглядом, потом произнёс:
— Ева, пока ты лежала здесь, мы с мамой оформили опекунство над нашим внуком до твоего совершеннолетия.
— Опекунство? — ошеломлённо переспросила я.
— Конечно, дорогая. Разве бы мы отдали нашего родного внука чужим людям? Поверь, он будет скоро с нами. Ты родила такого хорошего мальчика! — воскликнула мама.
Я не дышала, замерев от избытка чувств. Как же сильно я заблуждалась в них! Буря восторга и благодарности к родителям смешалась с раскаянием и громким криком вырвалась наружу:
— Спасибо!
И тут я поняла, что моему сыну имя дали мои родители. Я бы назвала его по-другому.
— А как вы назвали его? — робко спросила я. Я так боялась, но в тоже время мне так хотелось услышать уже ставшее таким любимым имя…
— Его зовут Валентин, что значит «сильный», «здоровый». Ты не против?
— Прекрасное имя! — рассмеялась я, стараясь быть как можно искренней.  А в душе защемило так, что хотелось кричать от боли. «Здоровый… Мой мальчик, я буду заботиться о тебе и, не раздумывая, спасу тебя, даже если понадобится отдать тебе своё сердце».

Глава 5

Лишь на второй день мама подробно рассказала мне историю моего спасения, несмотря на то, что ей было очень трудно вспоминать об этом.
— …Когда ты и утром не появилась дома, мы сами отправились на твои поиски. Какое-то чувство подсказывало, где тебя надо искать. Мы с папой обошли весь участок обрыва, заглядывая под каждое дерево. Но лишь через несколько часов ты нашлась. Я надеюсь, что лишь по трагической случайности ты сорвалась с обрыва…— она вздохнула и тревожно посмотрела мне в глаза.
Я с трудом выдержала этот взгляд и кивнула. Но мама всё поняла.
— Обрыв был высоким и крутым — продолжала она, — и, если бы не огромная ель, поваленная именно в этом месте, то ты бы упала в глубокое ущелье. Страшно подумать, что всего лишь один шаг в сторону мог оказаться роковым…  Ель повисла над обрывом верхушкою вниз, удерживаясь своими корнями на откосе. Ты лежала на еловых ветвях, как в сетях, почти полностью скрытая густой хвоей. И только благодаря твоему красному пальто папа заметил тебя. Ты не зря всегда любила этот цвет! — она постаралась рассмеяться, но на её лице появилась лишь грустная улыбка. —Мы немедля вызвали спасательную службу… Твоя тёплая одежда и еловая хвоя уберегли тебя от отморожения той ночью, но врачи обнаружили черепно-мозговую травму. Похоже, ты сильно ударилась при падении...
В двери палаты постучали и, не дожидаясь ответа, резко распахнули её. В мою одноместную палату ввалилась целая делегация из врачей и медсестёр. Мама посторонилась, уступая дорогу маленькому, седому доктору, похожему на Айболита.  Он подошёл ко мне, потирая руки, поправил огромные очка на носу и воскликнул:
— А вот и наша спящая красавица!
— Почему спящая красавица? — не поняла я.
— Чудесно, мы уже и вопросы задаём! — доктор вскинул руки и хлопнул в ладоши. Он заглянул в мои глаза, осторожно придерживая веки. — Так. Так... Реакция в норме. Как голова, не болит? Выспалась? Спала-то три недели! Зима уж на дворе!..
— Три недели? — я оглянулась на маму.
Та с грустью кивнула в ответ:
— Да, Ева! Три недели ты была в коме.
— Погóдьте! Погóдьте! Ева! — ещё более восторженно произнёс старичок в очках. — Какое важное имя! Ева, ты верно, у Господа Бога на особом счету?
Он заливисто рассмеялся. Все последовали его примеру. Когда хор утих, он продолжал:
— Ева! Тебе повезло не только с ёлкой. Она, конечно, спасла тебя, но вернул тебя к жизни этот человек!
Он подтолкнул вперёд худощавого, скорее похожего на студента, чем на врача, молодого мужчину. Давно нестриженый, взъерошенный ёжик тёмных волос делал его смешным и пушистым.
— Аркадий Палыч Воробышев — наш молодой, но очень перспективный хирург. Первая операция и такой успех. — «Айболит» демонстративно крепко пожал его руку. — Я считаю, что это было нелегко. Поздравляю, коллега… Уникальный случай…
Мама тоже долго трясла его за руку и восторженно благодарила. Все вокруг смеялись, и только я сосредоточенно смотрела ему в глаза. «Воробышев… теперь я знаю и тебя, «доктор Воробышек».
…Поздно вечером Воробышев сам навестил меня. Он снова был взлохмачен и смущён.
— Вы ещё не спите? — спросил он.
— Нет, — от такого обращения я сама немного растерялась.
Он подошёл и сел рядом, без церемоний, как старый школьный приятель. Рассмеялся и заговорщически произнёс:
— Скажу Вам по секрету: моего личного вклада здесь — лишь малая толика. Всё сделали Вы сами.
— Я сама?
— Вы сделали даже больше, чем я надеялся. И я рад, что Вы быстро идёте на поправку.
— Скажите, а к Новому году я буду дома?
— Не терпится быстрей вернуться?
— Вернуться?.. Я хочу вернуться домой... И снова увидеть сына!
— У Вас есть сын?
— Да. Я Вас обязательно с ним познакомлю.

Глава 6