Сожители (Рассказ)

Здесь надобно пояснить, что несколько последних лет я проживаю в приватизированной комнатушке одной из общаг крупного сибирского города на Енисее, куда перебрался, естественно, после развода. Бытие в подобном статусе характеризовалось в моём случае выраженной многополярностью самоощущения. С одной стороны — перманентная эйфория от полнейшей свободы. С другой — бытовые неудобства, вполне понятные для мужчины, прожившего в браке не одно десятилетие, и выражающиеся в мучениях по поводу готовки, стирки, уборки и так далее. С третьей — нежданно-негаданно проявившиеся признаки состояния психики, именуемого «депрессняком», когда от чувства непреодолимого одиночества начинаешь выть волком, и отнюдь не в переносном смысле, поскольку накатывает время от времени глухая, леденящая душу тоска. Однако вернусь к теме повествования.

Итак, ничем не примечательный летний сибирский день начинался вполне себе обычно. Проснувшись и заварив крепчайшего чаю, я наскоро умылся, соорудил бутерброд и уселся за комп, дабы за завтраком ознакомиться в Интернете с последними новостями, а заодно и пооткрывать все необходимые для работы папки и файлы. Работаю я, в силу ряда причин, на дому.
К середине дня организм, слегка притомившись, потребовал некоего освежающего стимула, и я, подчиняясь внутреннему зову, потелепал в каморку, служащую мне умывальником, туалетом и мойкой для посуды — три в одном. Сполоснув лицо и затылок холодной водой из-под крана, я взял полотенце и машинально оглядел девственно чистые, не тронутые никакими средствами сокрытия дефектов стены вышеупомянутой каморки.

И вдруг краешек глаза зацепился за непривычное… Слева от висящего над раковиной круглого зеркала растопырилось тёмно-коричневое пятно. Да нет, не пятно даже — пятнышко, размером со спичечную головку. Природными органами зрения разглядеть и идентифицировать сие чужеродное образование мне было явно не под силу, и я метнулся в комнату за очками. Привычным движением нацепив их на нос, я вновь вперился в кусок стены, вызвавший мой неподдельный интерес.
— Бли-инн!..— непроизвольно вырвался из моих уст широко известный в народе эвфемизм.

Как оказалось, на стене отдыхало — судя по всему, после трудов праведных,— некое насекомое. Оно лениво пошевеливало лапками и, казалось, едва ли не зевало. Насекомое было мне неизвестно. Не таракан, не муха, не комар, даже не уховёртка (часто ошибочно называемая в народе двухвосткой). Тельце плоское, как у клеща,— но точно не клещ: с этой-то фауной да не быть знакомым, живя в Сибири!

Короче, далее заморачиваться я не стал, а поступил просто и совершенно не романтично: снял тапок с левой ноги и — бац по тельцу! Размазалось, горемычное, далеко не эстетично по моей девственнице-стенке.
Взгрустнула, чего греха таить, душа моя по убиенной твари, но ненадолго. Мало ли мы в летние месяцы тех же комаров жизни их, и без того короткой, лишаем, бия себя ладонями по всем частям тела и не задумываясь над страшным грехом смертоубийства? Наоборот, ещё и облегчение какое-то испытываем. Вот и я, почувствовав после кратковременного погрустнения это самое облегчение — очистил-де от посторонних кровную территорию,— продолжил свою обыденную жизнь как ни в чём не бывало. Да только это был, как оказалось, всего лишь цветочек. Если бы я знал, в какую ягодку, точнее — ягодки, он выродится…

Примерно через неделю произошло аналогичное событие. И ещё через неделю. А потом…

…Сон был длинный, беспокойный и тягучий, как хорошо разжёванная ириска. Я бродил в развалинах какого-то мрачного города, ища нечто, от чего зависела моя жизнь (но что именно — слабо представлял даже во сне). Бродил долго и упорно, пока непонятным образом не оказался в каком-то подвале, смахивающем на подземелье. Что уж там такое мне померещилось — сейчас не помню, но от увиденного по телу поползли мурашки, да так явственно, что я внезапно проснулся.

Чур меня! Я вдруг почувствовал, что эти мурашки ползут по мне и наяву. Истерично хлопая себя по телу, вскочил и рванул к выключателю. Мама родная! На груди — кровавое пятно, а по подушке драпает к её краю парочка тех же самых плоских тварей. Добежать они не успели, моя реакция оказалась на высоте, в результате чего белая наволочка приобрела броское украшение в виде двух красных клякс.

И тут вдруг во мне смутно начала пробуждаться родовая память предков, а также нечёткие, смазанные воспоминания глубокого сопливого детства, связанные в основном с висевшим на стене родительского дома ковром. Чтобы проверить неожиданно озарившее меня наитие, кинулся к излюбленной палочке-выручалочке — компу. Включив, лихорадочно залез в интернет-поисковик и набрал простое русское четырёхбуквенное слово. Моментально открывшиеся сотни изображений не оставили никаких сомнений: моё жилище подверглось нападению клопов, о которых я и думать-то забыл где-то с пяти-шестилетнего возраста и которые с тех приснопамятных времён не попадались мне на глаза ни единого разу.

Какое-то очень уж нехорошее, до дурноты и икоты, предчувствие с неотвратимой неизбежностью заползало в пищевод, заставляя сжиматься в конвульсиях желудок — наподобие резинового мячика в кулаке энтузиаста, тренирующего силу своих пальцев.

Отлипнув от монитора, я попытался стянуть нервы в узел и для начала стал убеждать себя в том, что это случаи единичные и всё поправимо. Однако же, заглянув в недра дивана, застыл и похолодел, будто сосиска в морозилке. Жизнь клопиная кипела и кишела во всём её многообразии: весело скакал молодняк; чинно, словно джентльмены восемнадцатого века по бульвару, прохаживались по рёбрам и граням диванного каркаса зрелые особи; бодро ковыляло крепкое старичьё. Причём, что характерно, на меня эти сволочи не реагировали никак. И это невзирая на то, что именно я был их сырьевым придатком, обеспечивающим увиденное мною благоденствие.

И вот тут-то я едва ли не впервые в жизни ощутил на себе, что такое паника. Тоскливая и безнадёжная. И как чувствует себя человек в оккупированной зоне. Один. Среди чужих. Которых тьмы и тьмы. Не поверите: захотелось даже укрыться чем-нибудь с головой и забиться в рыданиях, как бывало в том же сопливом детстве. Даже слабость какая-то противная в ногах появилась.

Однако всем известно, что время лечит, и по прошествии десяти минут паника и тоска уступили место внезапно нахлынувшей ярости. Поначалу ярость была тихой, но с каждым скачком секундной стрелки на часах её накал увеличивался в геометрической прогрессии.

Естественно, это не могло привести ни к чему хорошему. Для меня. И, разумеется, первый предпринятый мною в таком состоянии шаг оказался в корне неверным: я стащил с ноги шлёпанец и, покрывая всё окружающее пространство звуками самой наитягчайшей обсценной лексики, какая только имеет место быть в «великом и могучем», начал колошматить по всем внутренностям моего многострадального холостяцкого ложа. Успокоился лишь тогда, когда в зоне видимости не осталось ни единого движущегося организма, а весь каркас дивана покрывали красно-коричневые следы — последствия сей неконтролируемой вспышки.

Переведя дух и уняв дрожание рук, с чувством выполненного долга улёгся досыпать остаток этой кошмарной ночи. Впрочем, сразу это сделать не удалось: какое-то время возбуждённый мозг пытался понять причины постигшей меня катастрофы. Надо заметить, что за всё предыдущее время моего проживания на данной жилплощади не было даже намёка на нечто подобное. Что же, в конце концов, произошло? Логика подсказывала три варианта: а) кто-либо из соседей провёл дезинсекцию, и племя кровопийц мигрировало на новые пастбища; б) глобальное нападение клопов на город; в) непредсказуемая случайность, в эпицентре которой оказалась моя скромная персона. Так и не сумев склонить чашу весов в пользу какой-либо из версий, я погрузился в объятия дядюшки Морфея.

Весь следующий день прошёл относительно спокойно, не считая того, что я периодически заглядывал под диван на предмет обнаружения недругов. Однако всё было тихо, и я даже начал было успокаиваться на этот счёт. В этот день работы было много, и я не заметил, как подкрался вечер и перетёк в глухую и тёмную ночь. Когда обнаружил, что засыпаю за монитором и тычусь носом в клавиатуру, поднялся из-за стола, предвкушая изрядную порцию здорового сна. Вдруг вспомнил о событиях прошлой ночи и решил напоследок ещё раз проверить поддиванную обстановку. Поднял его сиденье — и все мечты о грядущем сне в один момент бесследно развеялись, а в груди безнадёжно-тоскливо заныла в глубоком миноре невесть откуда взявшаяся там струна…

Поголовье этих тварей явно увеличилось, и перемещались они по своим неотложным делам с утроенной энергией. Почему-то невольно вспомнился эпизод из прочитанной в детстве книжки Джерома Клапки Джерома «Как мы писали роман», где описывал он попытку избавления жилища от тараканов с помощью рецепта тётушки его друга. Тараканы с радостью жрали рекомендованное тётушкой средство, но умирать в мучениях и не думали, а наоборот, жирели и лоснились, и более того — чем больше раскладывал герой по всем углам этого средства, тем большее количество тараканов со всей округи стекалось к его дому. Жертвой травли стала одна-единственная особь, пытавшаяся уволочь особенно большую порцию яда и растерзанная за такую наглость своими сородичами.
Короче говоря, я с пугающей неизбежностью осознал, что сожители мои решили обосноваться всерьёз и надолго и что вариант механического умерщвления их в упор не колышет, а только добавляет жизненных сил, агрессии, упорства и желания размножаться…

…Третьи сутки не мог я ни спать, ни есть, ни работать и только лишь, не отрываясь, сидел в Интернете и как чумной искал и изучал способы «зачистки территории» от свалившейся напасти в лице плоских коричневых выродков. Господи, чего я только не начитался за это время! А проще сказать — я узнал о клопах практически всё: их строение, историю вида, ареалы распространения, способы размножения, методы борьбы... Особенно пристальное внимание, разумеется, уделял последнему. Но именно в такой животрепещущей и злободневной области меня поджидало одно разочарование за другим.

Всяческие дусты и дихлофосы я отверг сразу и бесповоротно, ибо далеко не всё ещё, что в этой бренной жизни мне было предназначено, я успел совершить, и перспектива отойти в мир иной за компанию с кровососами, пусть даже я и делил с ними общее ложе, меня почему-то совершенно не прельщала.

Вызов на дом «специально обученных товарищей» из соответствующих контор также энтузиазма не добавлял: во-первых, на тот период времени я испытывал определённые финансовые затруднения, а «обученные товарищи» альтруизмом явно не страдали; а во-вторых, из вычитанного выходило, что пришлось бы на несколько дней искать пристанище на стороне, что меня также категорически не устраивало из-за потери рабочего места; кое-где даже писали, что обработка может занять до месяца. На фиг, на фиг…

Ещё были народные средства. Этот приобретённый раздел знаний изрядно меня позабавил. Как только не изгалялся во все времена и не изгаляется доныне народ наш смекалистый над несчастными клопиками! И всяческой травой пахучей страждущие избавления их забрасывают, и на мороз лютый мебель, оккупированную вредителями, выносят, и разными керосинами-скипидарами поливают… Казалось бы, бери на вооружение и действуй. Но, к собственному удивлению, моя персона оказалась в этом вопросе на редкость капризной. В изгоняющую силу травы, учитывая степень заселённости холостяцкого ложа, я не поверил. Керосины-скипидары понятия не имел где добыть, да и запах опять же… Мороз в разгар лета тоже организовать было весьма проблематично.

Однако среди прочего обнаружил я наконец-то и средство-изюминку, подходящее мне по всем статьям. Использовалось оно в старину в некоторых деревнях. Ни вони тебе, ни ядовитых паров, ни финансовых затрат. А действие практически мгновенное. Суть в том, что когда в избе заводились нежелательные гости, семейство отлавливало одного клопа пожирнее, водружало его на чистый стол посередине комнаты и располагалось в полном составе вокруг этого стола. Затем все собравшиеся дружно начинали хохотать над этим клопом, показывать на него пальцами, громко материть и поносить вражину на чём свет стоит. Считалось, что остальные клопы, не вынеся подобных издевательств и унижений, оскорблённые в лучших своих клопиных чувствах, тотчас же спешно покинут такое жилище и его неблагодарных жильцов.

То-то же я обрадовался! Вот это дело как раз для меня, ибо лень-матушку никто не отменял. Изловил одного и проделал всё то, что требовалось.
— Тэкс-тэкс, дружище,— произнёс «с чувством глубокого удовлетворения» и стал ждать.
Но то ли клопы мне попались с полнейшим отсутствием чувства собственного достоинства, то ли сказалось то, что воздействовать на испытуемого хором со всех сторон я не мог физически,— короче, ни малейшего эффекта на энергичных сожителей мои потуги не произвели.

Так бы, наверное, и погиб я во цвете лет от безысходности и еженощной кровопотери, если бы не случившееся вскорости одно странное обстоятельство.

…Это не могло быть сном, настолько чётким и запоминающимся было всё происходящее. «Но это не может быть и явью»,— сопротивлялся я, тщетно пытаясь ущипнуть себя за какую-либо часть тела. Однако руки не желали повиноваться хозяину… Это была, скорее, некая фантасмагория.

Нас было двое, и мы сидели тет-а-тет за круглым журнальным столиком в моей комнате. Я — и огромный, величиной почти с меня, клоп. И мы беседовали. Ну, разумеется, не в словесной форме, а телепатически, что ли. Ментально. Общались, если можно так выразиться, мыслеформами.

Клоп-гигант был дружелюбен, спокоен и печален. По его… гм… лицу? морде?.. я, конечно, видеть этого не мог. Но абсолютно точно это чувствовал. И мысленный его голос был бесконечно грустен.

«…И вот, как ты понимаешь,— продолжал он,— обычные насекомые сами по себе ни мыслить, ни чувствовать побуждения чужой души не в состоянии. Но ты наверняка слышал о том, что существует так называемый коллективный разум насекомых. Люди приписывают его наличие, в частности, муравьям, пчёлам и так далее. Однако они слегка заблуждаются, подразумевая под этим понятием лишь разделение труда и телепатическую согласованность в выполнении одних и тех же действий. Когда нас много и мы вместе, мы не только понимаем, что нужно делать каждому из нас. Мы ещё и улавливаем биотоки извне, особенно биотоки человеческого сердца и мозга, поскольку именно у человека, существа разумного и духовного, они наиболее сильны, особенно в моменты наивысшего душевного потрясения либо отчаяния. Ты был одинок, и это твоё отчаяние от одиночества, твоя тоска буквально пронизывали всё пространство вокруг тебя. Мы услышали. И мы всего лишь хотели помочь тебе, человек. Дать почувствовать, что ты не один в своём жилище, в этом мире. Но мощи нашего эгрегора не хватило для тебя, он оказался слишком слаб для человеческого восприятия. Ты не услышал нас — и ступил на тропу войны с нами. Поэтому мы уходим. Наверное, человеческую судьбу, в конечном счёте, может и должен определять только сам человек. В крайнем случае — вкупе с себе подобными. Прощай…»

Очнувшись, я ощутил нечто давно забытое и щемящее, некий дискомфорт на своём лице. Подошёл к зеркалу и увидел две влажных дорожки на щеках. Слёзы… Подобного со мной не случалось с дошкольных времён. Не веря в то, чему только что был свидетелем, заглянул внутрь дивана. Там было чисто, пусто и одиноко. Они действительно ушли…

Вздохнув и почувствовав в груди лёгкость и одновременно какую-то виноватость, я умылся, приготовил кофе и приступил к дальнейшему определению своей судьбы. Собственными силами…