Любовь не ведает границ,
Её пространства бесконечны.
Земные годы быстротечны
В безумной смене дат и лиц.
Уже другие плещут воды,
Уже другая даль зовёт,
Земля по-прежнему несёт
Свои закаты и восходы.
Жил крепостной скрипач Андрейка,
Рождённый в муках умереть,
Церковной свечкой отгореть,
Не долюбив…Судьба-индейка!
Господь его благословил
Талантом редким и глубоким,
И он высокие истоки
Душою нежной уловил.
Прохожий странник-иерей
Скрипицу смастерил из ели,
И под кружение метели
Себя испытывал Андрей.
Какая сила в нём была
Тоски, печали, воли, слова…
Вдруг умирало всё, и снова
Любовь рождалась и жила.
Но с барской «милости» оставлен
Был отчий дом, вдовица-мать:
Чудесный дар свой развивать
Он был в Италию отправлен.
О, флорентийская весна!
Цвели сады, земля и небо.
Когда б увидел он и где бы
Мир, полный девственного сна.
Летели дни. Он вспомнил дом
И руки матушки любимой,
Вдруг захотелось к ней, к родимой,
Согреть её своим теплом.
Любовь пришла, терзала сон,
Он всюду слышал смех Кончетты
И песен страстные куплеты
Ночами под её окном.
Но время шло в краю комедий,
И он, забыв предел иной,
Увидел небо над Невой
И город всадника из меди.
Нуждаясь в грамотном холопе,
Велел Демидов отъезжать,
Господ визиты отмечать
В поездке долгой по Европе.
Кипела боль в душе Андрейки,
Тоска по матушке своей
Сжимала мыслями о ней
Кольцо судьбы… Судьба-злодейка!
Забрёл в кабак, не видя света,
В углу заметил старика,
Водила дряхлая рука
По струнам, ищущим ответа…
«Дай мне, старик, скрипицу эту, -
Сказал Андрейка скрипачу. -
За всё тебе я заплачу».
«Обучен ли сему секрету?» -
Спросил старик и замолчал.
«К чему слова? Ты сам услышишь» -
И тем, чем был одарен свыше,
Тем старику и отвечал.
Как пела скрипка! Велика
Была её святая сила,
Слезами вволю напоила
Седую душу старика.
Ушёл Андрейка на рассвете.
Та боль не стоит медяка
Жизнь – отраженье кабака,
И нет другой на белом свете.
Дороги странствий далеки,
О них написано немало.
Россия-матушка отстала…
Её дороги нелегки.
Красивый город –вечный Рим,
Шум карнавала, тайна масок,
Палитрой всех тонов и красок
Был, как земля, необозрим.
Пестрели клумбами цветы,
Дремали древние руины.
Скрипач под маской Коломбины
Узнал знакомые черты:
«Кончетта! Милая Кончетта!
Я часто думал о тебе.
О, как я рад своей судьбе!
Твои глаза – глаза рассвета».
Им было хорошо вдвоём
Бродить по городу надежды
И говорить о ней, как прежде,
Как прежде, говорить о нём.
«Ты мой, Андрейка, Бог и свет, -
Она шептала на прощанье. -
До завтра, свет мой,до свиданья!»
Слеза и радость юных лет.
Они любили безмятежной
Друг друга трепетной душой,
Но не было судьбы иной,
И счастье теплилось надеждой.
Демидов их благословил
На брак законный. Но убогой
Была душа его. Дорогой
Он всё по-своему решил.
Кончетте дали имя Анна:
Обычай церкви был такой.
Она и телом и душой
Крестилась верой православной.
И бедной Аннушки удел,
Через ухабы, грязь и стужу,
Был всюду следовать за мужем,
Куда бы он не повелел.
«Прощай, Италия! Прощай!» –
В её глазах стояли слёзы.
«Прощай!» - шептали ей мимозы.
«Прощай на век, мой милый край».
Теплом и лаской согревал
Её Андрейка. По дороге
Катили смазанные дроги.
Огонь их счастья догорал.
Россия – пряник, кнут и цепи,
Страна немыслимых страстей,
Воров, талантов, палачей.
Кругом лишь лес, поля да степи.
Кругом лишь грязь да кабаки.
Размыло грешную Россию.
Словами крепкими стихию
Всё поминали ямщики.
Санкт-Петербурга медный всадник
Скучал, когда обоз господ
Остановился у ворот.
Проснулся дом. Холоп-урядник
О всём дотошно доложил,
Вручил пакет, сломав печати.
А в нём – приказ, да как не кстати
Дух пугачёвщины бродил.
Сам граф Шувалов пригласил
На бал к себе. Обед отменный
И ко всему оркестр военный.
Демидов этим дорожил.
Он принял графа предложенье
И, отоспавшись, на легке,
В волнистом модном парике,
Имел к себе расположенье.
И на балу, среди гостей,
Кичился граф своим оркестром.
Старался заспанный маэстро
Для прохиндеев всех мастей.
Но как бы вскользь и между делом
Граф тронул барский эгоизм,
Твориться что-то стало с ним.
Демидов вытянулся телом.
Закончен был уже галоп,
Ему наскучило гулянье.
Сказал он графу на прощанье:
«Есть у меня один холоп -
Скрипач тот мой оркестров стоит.
Вот что тебе я доложу
И непременно покажу,
Но нас с тобой он не поссорит».
В хоромах барских званый ужин,
На Мойку съехалась вся знать.
Андрейке знак был начинать,
Молилась Аннушка за мужа,
Он весь горел, в глазах сиял
Огонь невысказанной боли,
И о своей нелёгкой доле
Скрипач игрою рассказал.
Звучали пьесы, граф молчал,
Вздыхал и думал о далёком
И в парике своём высоком
Лишь только головой качал.
Старухи блёклые глаза
Давно блуждали юным садом,
Любви ушедшей где-то рядом
Блеснула горькая слеза.
С Андрейки пот струился градом.
Скрипач надежды оправдал.
Граф огляделся и сказал,
Окинув всех надменным взглядом:
«Да он кудесник, господа!
Таланта сей холоп большого,
И наслаждения такого
Не знал я раньше никогда».
Гул одобрения прошёл
По зале, гости зашептались,
Они беседой наслаждались.
К Андрейке барин подошёл.
«Всё повтори, -сказал он строго. -
Иначе в клочья засеку».
«Освободите! Не могу–
Уже играл я слишком много».
Но делать нечего. Гроза
На сердце камнем надавила,
Оно в груди заговорило,
И вдохновенные глаза
Вновь светом жизни озарились.
Но вдруг, не выдержав, одна
Со звоном лопнула струна,
И гости сразу оживились.
«Пойди за мной, наглец упрямый, -
Змеёй Демидов зашипел. -
В острог, сучонок, захотел?
В подвал кандальный с грязной ямой?»
«За что? - в пылу хрипел Андрейка. -
За что же, сударь? То не я…»
«Молчать!» - Демидов, не тая,
Кричал ему: «Ты мне посмей-ка…»
Холоп не может возноситься
И душу тонкую иметь,
Такие чувства разуметь.
Ты смерд и должен покориться.
И сам записку написал.
На съезжей высекли Андрейку,
И ни за грош, ни за копейку
Скрипач за дар свой пострадал.
«Рабы мы, Аннушка, рабы, -
Сказал Андрейка ей с тоскою. -
Не может быть у нас другою
Дорога жалкая судьбы.
Я на беду тебя привёз,
У нас она одна не ходит,
С собой попутчиков приводит.
Прольём немало горьких слёз».
Весною барин уезжал.
В столице стало жить опасно.
Его, Демидова, ужасно
Бунт Пугачёва напугал.
Обоз тащился до Москвы
Шесть дней. Дорогою встречали
России-матушки печали
Да верстовые лишь столбы.
Грустила Аннушка. В России
Убого так же, как у нас.
Когда ж насупит светлый час
Общенародного мессии?
Москва – России бастион,
От Мономаха город стольный.
Демидов, встречей недовольный,
В усадьбу предков въехал он.
И люд прохожий на Басманной
Роптал, кляня господ дворец.
Когда наступит наконец
Предел их жизни окаянной?
«Андрейка! Дитятко родное! -
Навстречу выбежала мать. –
Тебя, сыночек, не узнать.
Приехал! Счастье-то какое!»
За плечи матушку обнял,
К груди своей прижав, лелея:
«Как я о тех годах жалею,
Что без тебя отгоревал.
А вот и, матушка, жена!
Крестилась верой православной,
Священник дал ей имя Анна
И ждёт ребёночка она».
Невестка по сердцу пришлась.
Во флигель вместе поселились,
И люди счастью их дивились.
Надежда матушки сбылась.
Но вот Демидов отправляет
Андрейку срочно на Оку,
Развеять барскую тоску
Кончетту в дом определяет.
Запала на сердце ему
Улыбка женщины прекрасной,
Была мольба её напрасной
О долге мужу своему.
Пробрался ночью к ней в светёлку,
Слова безумные шептал,
Хрипел и силой обнимал,
Да только где там –всё без толку.
Кончетта вырвалась едва
И в темноте открыла двери.
Хватился тать своей потери,
Она была уж такова.
Наутро дворня обомлела,
Когда крюком на дне пруда,
Ценой немалого труда,
Нашли бездыханное тело.
Несчастной Аннушки дорога
Во цвете лет оборвалась,
Мечта о счастье несбылась.
Всё на земле по воле Бога.
В светёлку к Аннушке вошёл
На утро барин оскорблённый.
Обшарив шкафчик потаённый,
Андрейки грамоты нашёл.
В них Пугачёв народ скликал
Идти в Яицкие пределы,
Свободу всем, земли наделы,
Как император, обещал.
Нашли Андрейку на Оке
И заковали кандалами,
На тарантасе с холуями
Отправили к Москве-реке.
Не знал о гибели жены,
Любимой Аннушки, Андрейка.
Но - вот она, судьба-злодейка! -
Стал виноватым без вины.
Пытали, били много дней
Его измученное тело.
Безмерно жаль, что не допела
Душа мелодии своей.
И приходила мать к острогу,
Молила барина помочь.
«Уйди! – кричал он. -Хватит! Прочь!
Забудь ко мне сюда дорогу».
И у ворот солдат-детина.
Она надеялась, что вот
Из этих самых же ворот
Вдруг поведут Андрейку, сына.
Ворота настежь распахнулись,
Гремя по гулкой мостовой,
Катили дроги. Часовой
С возницей разом оглянулись.
Старушка бросилась туда,
Где гроб тесовый обретался.
«Родимый мой!» - как гром, раздался
Истошный крик. Вот так беда.
Хлестнул по ребрам старой кляче
Возница кожаным кнутом.
И вряд ли слышал он потом
Стенанья немощного плача.
О, жизнь -нелепая игра
Кому дана ты справедливо?
К тебя достойным так брезглива
И часто к нелюдям добра...