хилой грудкой воробьиной.
И трагичнее Софокла
голотелая рябина.
Словно, всё, что звуком было,
вся певучая Эллада,
всё застыло, всё остыло
чёрным прахом листопада.
Ни к чему читать Платона,
восхищаясь многократно,
если дождик монотонный,
если полдень безвозвратный.
Ко всему тому довеском
приплетается обида
сонным страхом достоевским,
банно-прачечным аидом.