Дарник и княжна Часть 3 (Проза)

1.
Наступление ромейского войска на Дикею началось одновременно и с моря и с суши. В гавань, огибая затонувший дромон вошли две биремы, за ними следовали два дромона, а третий остался у входа – вдруг словене каким-либо образом вырвутся наружу. Дарникские камнеметчики открыли ураганную стрельбу сразу со всех подготовленных мест, но ромеи не обращали на свой урон никакого внимания – сжечь пиратские суда было их главной целью. И сожгли. Змееголовые сифоны разворачивались во все стороны, струи красно-черного огня били на десять-пятнадцать сажен, высушенное солнцем корпуса лодий и паруса вспыхивали как древесная стружка.
Покончив с флотилией липовцев, ромеи высадили на пристань судовые тагмы воинов. Высадка прошла благополучно, лисичские камнеметчики, унеся свои камнеметы за укрепления, возведенные поперек улиц, на время прекратили стрельбу. Не стреляли и лучники с арбалетчиками и пращниками, выжидая. Четыре сотни построившихся плотными прямоугольниками стратиотов двинулись, чтобы разметать нехитрые валы из камней и мешков с землей, не имея представление, что такое камнеметные железные орехи с десяти сажен, пробивающие и щит и кольчугу. Назад к судам отступили меньше половины из них.
Похожая картина складывалась и при схватке на городской стене. Получив в подкрепление три тысячи воинов, ромеи приступили к штурму по всем правилам своей военной науки. Привезенные катапульты обстреливали парапет стен и башен, укрытия из досок, за которыми прятались целые десятки-декархии, все ближе переносились к стене, туда же к Восточным воротам придвигался и навес с тараном. Отвлекая, таким образом, в двух местах внимание липовцев, ромеи нанесли еще и третий удар. У южной стороны города вдруг появился большой отряд с осадными лестницами и молча без всяких воинственных криков полез на стену, охраняемую лишь редкими липовскими дозорными. И уже перелез стену, ворвался в город и даже открыл Южные ворота, но вовремя подоспела полухоругвь построенных черепахой оптиматов и после упорной рукопашной в эти открытые ворота ромеев и выдавили.
Дарник с конной ватагой носился с пристани к Восточным воротам и обратно, смотрел как там идут дела, но в приказы воевод почти не вмешивался, больше нахваливал за правильные действия и советовал почаще менять силу отпора:
– Иногда переставайте совсем стрелять. Пусть думают, что мы слабеем, а потом резко усиливайте стрельбу. Это дерганье измотает их больше, чем ровное крепкое сопротивление.
Две полухоругви оставались в крепости и в сражение пока не вводилась, за исключением ликвидации прорыва у Южных ворот Дикеи. Когда в Восточные ворота забил таран, Рыбья Кровь повел свежую полухоругвь на помощь туда. Приказал открыть ворота, не дожидаясь, пока их совсем разобьют. Перед стратиотами открылось пустое пространство, огороженное с трех сторон насыпями из камней – упрощенный вариант крепостного входного колодца. После небольшой заминки ромеи устремились туда, но таран с навесом помешал им, как следует построиться,  и обрушившийся сверху и с боков град тяжелых камней заставил с большими потерями отступить. Бросившиеся на малую вылазку липовцы унесли с собой таран и снова закрыли ворота.
День, казалось, так и закончится ничейным результатом. Но князю удалось поставить в нем победную точку. Брошенные на пристань две сотни черного войска окончательно смели с причалов и дамб остатки ромейских пешцев, и все дромоны с биремами поспешили отойти на середину гавани. Тем временем к камнеметам и пращницам поднесли новый запас камней, и липовцы открыли по ромейским судам столь плотную стрельбу, что те вынуждены были выйти из гавани. Это являлось уже несомненным успехом.
Чтобы добыть камни, камнеметчики сперва выворачивали их прямо из мостовой, потом кто-то из черного войска подсказал разрушить ненавистное всем налоговое учреждение. И уже сами дикейцы с готовностью бросились выносить оттуда мебель, оконные и дверные блоки.
К вечеру Дарнику сообщили о появлении у Восточных ворот ромейских переговорщиков.
– Давай их сюда, – приказал князь и попросил Лидию, чтобы на стол поставили дополнительные блюда.
Переговорщики, комит пехотной тагмы и два гражданских префекта, были весьма удивлены хлебосольным приемом «вождя пиратов», на котором в качестве полноправной хозяйки выступала жена дикейского стратига. После первых фраз Дарник даже похвалил себя за то, что так и не добился постельной близости с Лидией – сейчас она держалась с таким незамутненным достоинством, которое явно путало мысли переговорщиков на ее счет.
– Ваши суда сожжены, город окружен. Мы можем вести переговоры только о сдаче вашего войска в плен, – сразу же объявил старший префект.
– Попробуйте фазана в сметане. Очень вкусно, – отвечал им на это по-ромейски Рыбья Кровь.
– Мы также можем вести переговоры об обмене пленными, – добавил младший префект. – Все суда, которые пытались ночью скрыться из Дикеи, сожжены, и у нас имеется немало пленных моричей.
– Вино тоже хорошо, – нахваливал князь. – К нам в Словению такого даже не привозят.
Переговорщики озадаченно переглядывались.
– Можно я скажу? – попросил слова отец Паисий.
Дарник кивнул.
– Князь Дарник по прозвищу Рыбья Кровь утверждает, что у него есть договор о найме его войска на ромейскую службу сроком на два года.
– Где этот договор? – чуть оживился суровый комит.
– Как утверждает князь, он был на лодии, которую сожгли дромоны, – продолжал священник. – Правда, сам я этого договора не видел. И точно утверждать о его существовании не могу.
– Где и когда был составлен этот договор? – старший префект требовательно уставился на Дарника.
Показав переговорщикам, что он хорошо говорит и понимает по-ромейски, «вождь пиратов» теперь предпочитал есть и помалкивать.
– Наверно, сейчас после того, как их суда сожжены, это не слишком уместный вопрос, – снова вмешался Паисий. – Если договор существует, то это легко проверить. День пути гонцу до Константинополя и день обратно, ну и день там, и будет известно точно, есть ли такой договор или нет?
– И дать им еще три дня бесчинствовать в Дикее? – возмущенно воскликнул комит. – То, что они здесь натворили, не исправишь уже никаким договором.
– Наш базилевс может посмотреть на это несколько иначе. – Священник вел разговор как заправский сторонник словенского князя.
Младший префект что-то шепнул на ухо старшему.
– Можно и другим способом показать, что вы наши союзники, – заговорил старший префект. На море поднимается буря, наши суда хотят войти и переждать ее в гавани Дикеи. Пусть они на время бури сделают это беспрепятственно. И никто из словенского войска чтобы не стрелял по ним.
Наступила тишина, все смотрели на князя. Ловушка была расставлена ловко. Если липовцы все придумали со своим договором, они наверняка не согласятся с  таким предложением.
– Хорошо, на время бури они могут войти в гавань, но потом должны сразу выйти из нее, – произнес Рыбья Кровь.
На этом первая часть переговоров завершилась. Ромеи поспешили восвояси, чтобы быстрей обрадовать своих моряков.
Изрядно потрепанные камнеметами липовцев дромоны и биремы снова вошли в гавань и разместились с подветренной стороны дамбы, не решаясь приставать к пристани. Ветер с ливнем бушевал всю ночь и следующий день.
Все, что говорилось за воеводским столом, быстро становилось достоянием  войска липовцев, а через их «жен» проникало в город. Дарник не стремился помешать этому, по опыту ведая, что любые слухи всегда все преувеличивают: просчет раздувают до катастрофы, а малый выигрыш до триумфальной победы. Так было и на этот раз: уже мало кто в войске и в городе сомневался, что словене здесь на законных основаниях и даже первоначальное нападение и грабеж вызваны наверняка грубостью и оскорблениями таможенных чиновников. Усомнились в действиях князя лишь собственные воеводы. На военном совете так прямо и спросили:
– Мы знаем, князь, что ты всегда все делаешь верно. Но сейчас мы забрались в самый центр Романии. Как нам быть, если с тобой что-то случится? Ну будем мы сидеть в этой крепости, а что потом? Лодий нет, коней и повозок тоже, да и не пробиться нам домой по земле. Ведь нету же нигде договора о нашей службе ромеям. Через два дня вернется их гонец из Царьграда и все раскроется.
Дарник счел нужным ответить с полной серьезностью:
– Разве вы не заметили, как богато и хорошо живут ромеи? Как они всё и всегда записывают и считают? Их войска сейчас сражаются сразу в трех местах: на востоке, юге и западе. Еще одно сражение в центре страны им не нужно ни по военным, ни по казначейским делам. Ведь к войсковым расходам добавятся расходы от закрытой торговой гавани и перекрытой дороги через Дикею на восток страны. Неделю, две они это еще выдержат, а потом волком завоют. Да и по военным делам им с нами не тягаться.
– Это почему же? – недоверчиво хмыкнул Буртым.
– Потому что мы можем вести войну на полное истребление, а они не могут.
– Нам вообще-то полное истребление тоже не очень нужно, – заметил Лисич.
– Можно еще сдаться в плен, – усмехнулся князь. – Но после нашего грабежа мы простым рабством не отделаемся. Нас всех ослепят или оскопят, или то и другое вместе.
– Да не может быть! – испуганно вырвалось у самого молодого сотского.
– Что же делать? – глухо проговорил Буртым.
– Присоединяться к их пешим войскам слишком рискованно. Нужно соглашаться только на дромоны и чтобы полкоманды было ромеев, тогда любые попытки захватить нас обойдутся им слишком дорого, и они на это не пойдут.
– А если они пошлют нас на дромонах туда, откуда не возвращаются? – снова заговорил Лисич.
– Тогда о нашей доблести в Липове будут слагать легенды.
Этот разговор Рыбья Кровь тоже не велел хранить в тайне – пусть ромеи заранее узнают, что имеют дело не совсем с варварами, а с теми, кто тоже умеет хорошо все просчитывать, заодно будет меньше пустых слов и на переговорах.
Затишье в военных действиях растянулось на неделю и позволило «пиратам» спокойно продолжать свои приготовления к обороне крепости. Что не ускользнуло от внимания переговорщиков. Они уже являлись к Дарнику по два раза в день.
– Неужели вы, в самом деле, хотите отсидеться в Дикейской крепости? – удивлялся комит. – И сколько будете сидеть: месяц, год, полтора?
– В крепости есть своя церковь. Мы собираемся в ней все креститься. Неужели вы потом станете убивать нас, своих единоверцев? – с серьезным видом подтрунивал князь.
– Тогда нам придется наказывать вас как государственных преступников, невелика разница, – не затруднился с ответом бывалый воин.
Одним из результатов переговоров явилось то, что горожане стали свободно уходить и возвращаться за пределы городской стены. Под это взаимное попустительство несколько разведывательных рейдов совершили и княжеские арсы. Пригнали тридцать лошадей из ближних поместий и захватили с десяток ромейских оплитов слишком далеко удалившихся от своего лагеря. Пленные рассказали, что в их войске к боевым столкновениям никто не стремится. Одно дело отбивать врагов на границе, другое – в самом центре страны, мол, пусть улаживают непонятную ситуацию переговорщики, а не воины.
Отношения Дарника с Лидией и отцом Паисием приобрели некоторую раскованность. Встречаясь за обеденным столом они разговаривали уже как старые знакомые, поневоле проявляя интерес друг к другу. Пленники раз за разом прощупывали образованность своего тюремщика, а князь с готовностью принимал их вызов. Начинала задираться обычно стратигисса, или, как ее уже успел обозвать Корней, Их Великолепие.
– Я понимаю, что бывают отдельные разбойничьи и пиратские ватаги. Но чтобы целое княжество этим занималось – совершенно мне непонятно. Вы бы лучше перенимали наши ремесла и умения и развивались за счет этого. А то только грабите, а вас грабят степняки – какой в этом смысл?
– Наверно, олени в лесу про людей точно так думают, – отвечал Дарник. – Зачем этим людям наши шкуры и мясо, пусть бы пшеницу выращивали и из льна одежду ткали? В моем войске нет ваших стратиотов, чтобы по призыву базилевса защитить страну и снова к земле возвращаться. В моем войске те, кто оторвался от своих родов и селищ, кто захотел испытать себя в другой жизни. Не поведу их я, поведет кто-то другой. Поэтому вам выгоднее не исправлять нас, а стравливать друг с другом, или натравливать нашу силу на кого-то третьего.
– А вам нравится, когда вас на кого-то натравливают? – с грустью спрашивал отец Паисий.
– Пока, да. Ведь тот, кто натравливает, тоже в крови. А дальше посмотрим.
Иногда Рыбья Кровь сам в разговоре переходил в наступление. Так, однажды, Лидия с пренебрежением высказалась о степных каганатах, которые разрастаются до огромных размеров, а через двадцать-тридцать лет перестают существовать, ничего не создав, даже своей письменности.
– А почему вы решили, что у степняков не бывает письменности? – запротестовал князь. – Ну посудите сами, как такое может быть. У меня, например, каганат на несколько тысяч верст или ваших миль. Мне нужно послать приказ повернуть дальнее войско в другую сторону. И что, я пошлю какого-то гонца с таким устным приказом. Да за два месяца пути с ним может случиться, что угодно: заболеть, умереть, быть захваченным в плен, просто что-то забыть из этого приказа. Считать, что у него не было тайного письменного приказа – это ваша ромейская глупость никому о ней больше не рассказывайте. Другое дело, что этот приказ должен быть на тайном языке написан, чтобы никто другой не мог его прочитать – с этим я могу согласиться. Допускаю и то, что степняки полностью не придумали своей письменности, взяли чужую, но написать и прочитать важное послание обязательно должны были сделать.
В следующий раз, когда Лидия высказалась о неразвитости варварских чувств и мыслей, Дарник это тоже не оставил без внимания.
– Стратигисса, тебе уже двадцать три года, но ты явно на десять лет моложе. Только подросткам свойственно думать, что так остро и ярко размышлять и чувствовать, как они, другие люди в иных странах и в прежних временах никогда не могут и не могли. Уверяю тебя, что двести лет назад мои предки в дремучих словенских лесах шутили и рассуждали ничем не хуже нас тут с вами.
Подобные разговоры обычно долго не продолжались. Дарник и на родном языке не любил много разглагольствовать, а на ромейском тем более – уже через полчаса таких усилий у него начинала болеть голова и он прекращал спор, отсылая священника прочь или сам отправляясь навестить Адаш.
Сильнее же всего его раздражало, что и Лидия и Паисий часто переходили черту дозволенного и начинали с ним спор не наедине, а в присутствии воевод. Уже не раз Рыбья Кровь боковым зрением замечал, как те недоуменно переглядываются по поводу некоторых выходок стратигиссы. Пару дней князь думал, как укротить зарвавшуюся хозяйку и придумал.
Во время одной из вечерних трапез Лидия снова потребовала разрешить ей выйти в город, пусть даже под охраной. Дарник привычно отшутился. Возмущенная хозяйка вскочила со своего сиденья и заходила вдоль стола.
– Я так зла на тебя, что мне хочется тебя ударить!
– А вот этого не надо. Опасно для жизни, – предупредил князь.
– Неужели? – она подскочила к нему и двумя руками сильно толкнула в грудь.
Воеводы за столом замерли.
– На чурбак! – приказал «вождь пиратов» и посмотрел на потолочную балку, указывая взглядом, где именно произвести наказание.
Арсы с удовольствием бросились выполнять приказ, надменную стратигиссу они все уже ненавидели. Чурбака не нашли, зато подвернулся маленький четырехногий табурет-подставка. Находчивый десятский отломил одну из ножек, сделав трехногую опору весьма неустойчивой. Петля была уже закреплена на потолочной балке, а два арса-телохранителя вязали Лидии сзади руки.
– Не смейте! Что вы делаете! Отпустите ее! Негодяи! За что? Она же ничего не сделала! – попеременно выкрикивали хозяйка дома и отец Паисий.
Не выдержав их воплей, Дарник с силой ударил клевцом по серебряному подносу. Ромеи замолчали, арсы тоже приостановились.
– Это не казнь. Никто Их Великолепие вешать не собирается, – разъяснил по-ромейски Рыбья Кровь. – Это наше словенское испытание. Стоя на плохой подставке, она должна спокойно развязать свои руки и снять с себя петлю, только и всего.
– Да как же развязать связанные за спиной руки? – не понимал священник.
– Нет такой веревки, которая от усилий постепенно не развязалась бы. – И Дарник знаком указал арсам продолжать.
Вот они уже поставили Лидию на искалеченный табурет и ладились надеть ей на шею петлю.
– Нет! – завопил отец Паисий. – Не ее, меня лучше подвергните этому испытанию.
– Хорошо, – легко согласился князь. Новый знак – и арсы вяжут и ставят на табурет Паисия.
Лидия от пережитого ужаса сидела без сил на стуле и не могла произнести ни слова.
Вот уже священник  стоит на табурете с петлей на шее и начинает двигать за спиной руками, чтобы чуть ослабить веревку. Липовцы с нескрываемым удовольствием смотрели на него – давненько князь не баловал их таким зрелищем.
Испытание продолжалось недолго – физические упражнения не были сильной стороной Паисия – одно неловкое движение, и табурет выскользнул из-под его ног. Лидия истошно закричала. Дарник взмахнул рукой, два арса бросились к дергающемуся телу и вытащили его из петли.  
Рыбья Кровь с воеводами вернулся за стол, чтобы продолжить трапезу. Лидия держала голову приходящего в себя отца Паисия на коленях.
– Ты вандал! Ты самый мерзский, самый отвратительный вандал, какие только есть на свете! – выговаривала Лидия, с ненавистью глядя на князя. – Я все сделаю, чтобы тебя казнили самой жуткой, самой изощренной казнью…
Дарник слово в слово переводил ее угрозы воеводам, те только усмехались. В эту ночь князь предпочел остаться ночевать у Адаш. Потом все пошло как прежде. С той лишь разницей, что его пленники смотрели теперь на своего мучителя совсем иначе.

2.
Прошла неделя с начала переговоров, и из Константинополя вместе с ответом прибыл сенатор Стахис, молодой толстый мужчина с холеным самоуверенным лицом. Заменив собой комита пехотной тагмы, он вместе с префектами сам вступил в переговоры с липовским князем.
– Мы не нашли следов договора с вами во всей столичной канцелярии, – сообщил сенатор. – Но это и не столь важно. Мы можем заключить с вашим войском новый договор прямо здесь. Однако перед тем, как мы его с вами составим, вы должны обязательно выполнить предварительное условие: открыть ворота города и выпустить из крепости стратигиссу Лидию, а также тех женщин, которые не венчаны с вашими воинами.
Лидия и отец Паисий, тоже присутствующие на переговорах, переглянулись между собой, слыша надменную речь Стахиса. Дарник жестом позвал толмача и предпочел говорить со столичным переговорщиком только через него:
– В таком случае у меня тоже есть предварительное условие. Постройте лодии, которые вы сожгли, и все женщины будут отпущены.
– Это была вынужденная мера, за учиненный словенами разбой.
– Договоримся проще: город мы отдаем, а крепость пока останется до окончания переговоров за нами.
– Если вы не освободите всех женщин, мы казним захваченных моричей, – пригрозил Стахис.
– Они покинули мое войско без разрешения и их судьба меня не интересует.
Сенатор явно не ожидал такого ответа.
– Вы можете не отдавать город, но освободите стратигиссу Лидию, – пошел он на уступку.
– Стратигисса Лидия будет освобождена лишь в самый последний момент, когда мое войско взойдет на ваши дромоны.
Как ни пытался Стахис и дальше торговаться, ему в конце концов пришлось согласиться на условия Дарника.
Зато остались недовольны липовские воеводы:
– Зачем просто так отдаем город? Теперь в крепости они нас враз придушат.
– Сначала они придушат своим войском собственный город. Вместо тысячи грабителей теперь их в Дикее будет три тысячи, – успокаивал их князь.
В самом деле, едва весть о достигнутой договоренности облетела город, как в нем возникло сильное волнение. Одни боялись наказания за потворство словенам, другие не хотели предоставлять жилье и пропитание стратиотам, третьи опасались военных схваток на улицах города. Все, кто имел родственников за пределами Дикеи, поспешили к западным городским воротам, которые по приказу Дарника были перед ними открыты. Часть наемных работников и рабов, напротив попросилась к словенам в крепость, мол, пусть будет так, будто вы нас захватили с собой. Князь, смеясь, не возражал и против этого.
Наконец настал условный момент: липовцы все ушли в крепость, а ромейское войско вошло в город.
Северные ворота крепости, однако, днем продолжались оставаться открытыми. Родственники «жен», по-прежнему беспрепятственно сновали туда-сюда. Один раз перед воротами появилась ромейская тагма человек в триста. Заградительная сотня липовцев у воротного колодца схватилась за оружие, но ворота закрывать не стал, напротив, криками и жестами приглашала стратиотов заходить. Те, потоптавшись на месте, предпочли удалиться.
Первый вечер во дворце, в осажденной крепости, проходил в заметном напряжении. С момента «повешения» прошли всего сутки. Их Великолепие и отец Паисий вызывающе молчали, воеводы чувствовали от этого себя неловко. Один Дарник не желал на такие пустяки обращать внимания, и был, как всегда умеренно словоохотлив со своими соратниками.  
– Не боишься, что эта злючка тебе сонному нож в сердце воткнет? – полюбопытствовал Буртым.
– Могу оставить тебя в спальне для охраны.
Воеводам шутка понравилась.
– Можно я переведу твои слова ромеям? – предложил приглашенный за воеводский стол молодой толмач.
Князь разрешил. Толмач перевел.
– Лучше для охраны оставить в моей спальне все словенское войско, – вдруг произнесла Лидия.
Теперь вместе с воеводами засмеялся и Дарник.
Закончив трапезу, воеводы вышли. Князь вместе с хозяевами остался сидеть за столом, ожидая, что будет дальше.
– Почему? – совсем коротко бросила Лидия.
Рыбья Кровь молчал.
– Почему ты сделал вчера то, что сделал? – разъяснил ее слова священник.
– Потому что окружающая жизнь не моя хозяйка, а моя рабыня и я делаю с ней все, что захочу.
– С окружающей жизнью? – изумился Паисий.
Дарник утвердительно кивнул. Не давая им опомниться, он встал и вышел из столовой. Эту ночь он опять ночевал у Адаш и обнимал ее с утроенным пылом.
Следующий день в крепости прошел несколько иначе, чем прежде. Войско, почти не тревожась о будущем, осваивалось в своей новой гарнизонной службе. Все сотни были разбиты на три смены: одна на стене в карауле, другая на боевых площадках изнуряет себя стрельбой и единоборствами, третья в мастерских, в купальне, в спальнях или просто на травке в тени деревьев, благо на обширной территории крепости нашлось место и для огорода с фруктовыми деревьями, и для скотного двора, и даже для конных скачек.
На боевых площадках имелось немало приспособлений для телесных упражнений по выработке силы, ловкости и меткости. Дарник добавил еще одно: толкачку из трех бревен утыканных гвоздями. Раздевшись по пояс, показал и своим, и черному войску, как с ней обращаться. Сильно раскачав, отбивался от бревен двумя мечами.
Потом с не меньшим удовольствием долго скакал на лошади по всему крепостному периметру. Завершил свои крепостные развлечения прыжками-кувырками в воду бассейна-купальни. Настроение портило только то, что не являлись ромейские переговорщики. Неужто и в самом деле задумали расправиться с пиратами-словенами?
В полдень дозорные позвали князя на северную угловую башню. Напротив нее находилась большая площадь, на ней выстроилось более тысячи вооруженных ромеев, набежала и порядочная толпа горожан. Один из глазастых липовцев заметил у одного из домов выставленные из окон балки со свисающими петлями:
– Вешать кого-то собрались.
Скоро стало ясно кого именно. Перед строем воинов вывели двадцать пленных моричей. Вид у них был ужасный, вероятно несколько дней продолжались побои и пытки.
Дарник смерил глазами расстояние. Из камнеметов и дальнобойных луков вполне можно было достать место казни. Делать же результативную вылазку слишком поздно. Липовцы уже сами готовили камнеметы и накладывали стрелы на тетиву.
– Не стрелять! – зло приказал князь.
Из шеренги моричей вывели двух человек и вскоре они уже качались в петлях, выставленных из окон дома. Раздался звук трубы и оставшихся пленных увели, следом ушли и стратиоты.
Повешенных моричей было, конечно, жаль, зато теперь в руках липовцев был беспроигрышный повод для ответного действия.
Широкие деревянные настилы уже лежали на двух северных башнях, такие же настилы имелись и на двух осадных башнях позади стены. Поднять и установить на них четыре пращницы удалось достаточно быстро. Ромеи снаружи видели эти работы, но отнесли их к сугубо оборонительным мерам. Само поднятие пращниц на шестисаженную высоту увеличило дальность их выстрела в полтора раза. Под прицелом оказалось не только вся прибрежная часть города, но и гавань, откуда дромоны с биремами после бури так и не ушли.
Рядом с пращницами на настилах установили «позаимствованные» в Дикее лебедки. Один человек, накручивая ручку, легко поднимал наверх пять-шесть пудов камней. Малые камни собирали здесь же на территории крепости, на большие камни разобрали один из воинских бараков, их в крепости для тысячного войска итак находилось в избытке.
От лазутчиков Дарник узнал, что на судах осталась небольшая охрана, все гребцы и воины присоединились к сухопутному войску. Теперь оставалось лишь как следует провести сами стрельбы из пращниц.
Как только спала полуденная жара, князь поднялся на ту из башен, где были лучшие стрелки и собран весь запас горшков с горючей смесью, добытый в устье Танаиса. Для начала произвели пристрелку на дальность. Выпущенные трехпудовые камни улетели дальше чем на три стрелища и упали в море за пределами гавани. Деревянные настилы ходуном ходили, но держали.
– Давай! – скомандовал Рыбья Кровь десятскому пращницы, и россыпь полупудовых камней унеслась в гавань. Такими же мелкими камнями стреляла и соседняя пращница. Две остальных «работали» одиночными трехпудовками.
Собравшиеся на стенах и башнях липовцы громкими возгласами приветствовали каждый удачный выстрел. Поначалу стрельба не отличалась результативностью, да и с полутораста сажен хорошо что-либо рассмотреть было затруднительно. Однако забегавших по пристани люди и разлетающиеся от больших камней куски досок заметны были всем.
Когда стрелки приноровились к точности тяжелого камнемета, Дарник разрешил взяться за драгоценные горшки. Поджигали фитили и по двое укладывали в черпак пращницы. Первых два горшка попали в дамбу, вторая пара упала посреди гавани, лишь третья пара угодила в дромон. Оставшиеся семь пар горшков падали по-разному, но абсолютно все вспыхивали красно-черным пламенем. И горючая смесь порой прямо по воде подбиралась к бортам дромонов.
До глубокой ночи продолжали стрелять пращницы, добивая горящие суда. Одну бирему ромеям удалось почти вывести из гавани, но тут очередной трехпудовик прошил ее насквозь ниже линии воды, и она затонула прямо возле затопленного трофейного дромона. На волне ликований в рядах липовцев снова и снова звучали призывы прямо среди ночи выйти всем из крепости и до конца разделаться с ромейским войском. А что? Белую повязку на голову и режь всех, у кого нет такой повязки. Воеводам едва удалось успокоить разошедшихся вояк.
– Как же ты теперь с ромеями союзный договор собираешься заключать? – не мог взять в толк Корней, провожая князя во дворец.
– Увидишь, они еще упрашивать нас станут, – отшучивался Дарник.
Рано утром он снова поднялся на башню с пращницей. Черные остовы судов еще дымились. Ромейских воинов нигде не было видно, горожане же как ни в чем ни бывало начинали свою будничную дневную суету.
Князю доложили о появлении переговорщиков.
– Не пускать! Теперь мы пошлем к ним своих послов. Позвать отца Паисия.
Священника привели не сразу, пользуясь своей полной свободой, он проводил в крепостной церкви утреннюю службу и не желал прерывать ее. Наконец, чуть усталый и умиротворенный явился.
– Мне надоело принимать ваших префектов. Теперь ты будешь вести с ними наши переговоры.
– Мой сан не позволяет мне вмешиваться в мирские дела, – твердо произнес отец Паисий.
– Ты и не будешь вмешиваться. Просто передашь наши требования и принесешь ответ.
– А если я не соглашусь?
– Тогда мы возьмемся за меч. Поднимись на башню и посмотри, что сделали мои пьяные камнеметчики за двух повешенных Стахисом моричей. Я еле удержал их, чтобы они не ворвались в город. Да и вообще принесешь своим архонтам большую пользу, подробно расскажешь им о наших сильных и слабых сторонах. Для начала скажешь им, что мы готовы поменять пятерых пленных стратиотов на всех оставшихся моричей. Если эпарх не согласится, то вечером, по холодку мы снова возьмемся за свои камнеметы. Ты сам укажешь нам, какой из ваших храмов мы можем разрушить первым.
Отец Паисий вопросительно посмотрел на присутствующую при разговоре Лидию. Ее молчание, красноречиво свидетельствовало, что возражать сумасшедшему «вождю пиратов» бесполезно.
До вечера священник трижды выходил и снова возвращался в крепость, пытаясь внести поправки в обмен пленных, мол, восемнадцать словен за пятерых стратиотов слишком неравно. В ответ Рыбья Кровь распорядился выставить из бойниц башен пять балок с веревочными петлями.
На четвертый раз отец Паисий повел с собой из крепости пятерых стратиотов и вернулся назад с ватагой моричей. Последние со слезами на глазах обнимали липовцев, рассказывая, что их действительно собирались всех оскопить. Кого им не удалось поблагодарить, так это князя. Дарник отказался их принимать. Столь же сдержан он был и в расспросах священника. На вечернем застолье с воеводами вопросы переговорщику через толмача задавали сами липовцы.
– Готовят ли ромеи тараны и осадные лестницы?
– Пришло ли новое войско?
– Везут ли дополнительные припасы?
Отец Паисий как мог отвечал. В том числе и на то, о чем не спрашивали:
– Вы загнали сенатора Стахиса в угол. В Константинополе ему не простят сожженные дромоны.
Дарник молчал, вполне довольный этой новостью. Согласно ромейским порядкам, Стахис наверняка пошлет в столицу нового гонца за разъяснением: продолжать ли заключение договора со словенами или готовиться к их уничтожению?
Снова потянулись дни ожидания. Обе вооруженные стороны проявляли не просто сдержанность, а полное игнорирование друг друга. Никто из рядовых воинов с обеих сторон не стремился показать противнику свою враждебность или дружелюбие. Когда священник указал на эту странность князю, тот со знанием дела разъяснил:
– Никто не знает, будем мы воевать или мириться, поэтому лучше пока не привыкать друг к другу.
Вообще, если совсем недавно Лидия была для Дарника главной персоной, то теперь ее место уверенно занял отец Паисий. Вышло это как-то совсем непреднамеренно, просто после того, как священник прикрыл собой хозяйку дома, князь стал относиться к нему гораздо более уважительно. Странное дело, после пережитого и Паисий как-то расположился к «вождю пиратов», и теперь они часто, забыв про присутствующую стратигиссу, увлеченно проговаривали целыми вечерами. Вдруг оказалось, что этому чужому, противоположному во всем человеку легко можно было высказать то, что Дарник не мог сказать никому из липовцев. Сама особенность подбора слов на ином языке почему-то еще больше освобождало его от привычной сдержанности. Да и темы разговоров выходили какими-то часто очень необычными, заставляющими о многом задуматься.
– Чего хорошего в том, чтобы идти в дальние земли и сложить там рано или поздно голову? – настойчиво стал допытывался однажды отец Паисий.
– Мой учитель, ромей Тимолай, говорил, что жизнь любого человека делится на две половины: сначала он учится правдоподобно жить, а потом ищет свою правду, – Дарник пытался говорить как можно убедительней, заодно хотел проверить на умном собеседнике свои самые сокровенные мысли. – Став князем, я достиг вершины правдоподобной жизни и сейчас хочу добраться до своей правды, узнать, для чего все это было мне нужно.
– По ромейской традиции, все кто пролил много крови, в последние годы жизни уходят в монастырь и замаливают там свои грехи.
– Такое не по мне – слишком просто и не интересно. Для меня убивать чужих воинов никогда не было и никогда не будет грехом. Как говорит мой шут, я просто истребляю самую злую и свирепую часть мужчин и у себя и у противника.
– Это объясняется твоей молодостью. Твоя душа по-настоящему еще не пробудилась. Ты как малый ребенок, который отрывает крылья бабочки, чтобы посмотреть, что с ней будет дальше. Взрослые люди этого уже не делают, – мягко отвечал ему священник.
В другой раз разговор между ними зашел о княжеской выносливости: не устает ли Дарник от своих каждодневных, порой, наверняка скучных обязанностей? Особенно, если он не готовил себя к этому с детских лет.
– Нет, не готовил, – признался Рыбья Кровь. – Хотел просто видеть иные земли и чтобы каждый новый день был не похож на предыдущий. В наше время путешествовать могут лишь купцы и наемные воины. Купцы постоянно хитрят и всего боятся, а воины обязаны подчиняться тупым вожакам. Вот мне и пришлось самому стать главным воеводой, чтобы мне никто не мог приказывать.
– Но ведь ты мог остаться только воеводой, а захотел еще стать князем? Судить простолюдинов и вникать во все хозяйственные мелочи, которые настоящие воины должны презирать?
– Виноваты в этом были мои первые победы. Я вдруг почувствовал себя человеком двухсаженного роста, которому все на свете по силам. И это ощущение сохранилось у меня до сих пор. Судить простолюдинов, конечно, черная работа, но мне помогает то, что я ко всем им безразличен и могу соблюдать общую ползу княжества и это все считают самым справедливым. А хозяйственные мелочи – это моя вторая жизнь, моя мечта так наладить княжеское хозяйство, чтобы можно было содержать войско даже без военной добычи.
– И тогда ты перестанешь ходить в разбойные походы?
– И тогда я буду ходить в них только ради удовольствия.
Как-то к случаю рассказал Дарник отцу Паисию о своем любимом открытии про знатных и не знатных людей. Что если каждых двадцать лет удваивать количество своих предков, то в десятом поколении мы получаем тысячу прямых родичей, в двадцатом – тысячу тысяч, а в тридцатом – тысячу миллионов. Священник не поверил этим числам и сел их перепроверять. Однако полученный цифры произвели на него совсем иной результат, чем когда-то на юного бежечанина.
– Сейчас у нас шестьдесят третье столетие от сотворения мира. Если грубо прикинуть пять поколений на одно столетие, то за сорок три столетия мы получим от Адама и Евы двести пятнадцать поколений людей. Согласно твоим расчетам их сейчас должно быть не меньше чем мух и комаров вместе взятых.
– Ну вот на это и существуем мы, вольные бойники, готовые убивать за хорошее жалованье всех, кого нам укажут, – довольно улыбался князь.
Лидия при этом сидела где-нибудь у окна со своей вышивкой и сердито косилась на увлеченных разговором собеседников.
Жизнь в крепости текла столь же размеренно, как и во дворце. Общая упорядоченная ромейская жизнь повлияла и на словен, вставая с утра, каждый знал чем именно ему предстоит целый день заниматься. Поток посетителей через северные ворота заметно возрос, к родственникам «жен» добавились мелкие торговцы, любопытные подростки, потерявшие работу слуги, юноши из богатых семей. На главной площади крепости образовалось свое мелкое торжище, где липовцы охотно покупали у дикейцев всякие лакомства и красивые безделушки.
Как-то явились тридцать парней-сербов из дальнего горного поселения и попросились в дарникское войско. Иная одежда, иной внешний вид, но язык почти один и тот же и по настоянию воевод их приняли даже не в «черное войско», а распределили среди понесших потери липовских ватаг. Чтобы их родичи в поселении не пострадали от ромеев за своих своевольных сыновей, сербы записались под чужими именами и разрисовали себе лица полосами из сажи.
Общая тихость словен нарушена была лишь однажды. Общаясь с молодыми воинами на площадке для боевых занятий, Рыбья Кровь неосторожно спросил, чего бы им хотелось больше всего.
– Искупаться в море, – под смех приятелей попросил один из молодцов.
Князь на секунду замер, соображая, как это сделать, потом сказал:
– Сейчас и искупаемся.
Четыре полусотни пешцев, привычных к построению «черепахи», вооружились и построились. Им придали четыре одноконных камнемета, поставленных на колесах уже тут в крепости, сам Дарник с ватагой арсов решил тоже идти с пешцами. Еще три сотни в полном вооружении, чтобы прийти на выручку, затаились у северных ворот, а три сотни с конной полусотней караулили у западных ворот, если дело получится особенно жарким. Ну и конечно во всеоружии находилось и все остальное войско.
Двести тридцать «купальщиков» широкой колонной выступили из северных ворот и прямой главной улицей направились к пристани. Дикейцы останавливались и смотрели на них, гадая, что бы все это значило: куда идет столь малый отряд словен?
Отряд прошел к самой воде и остановился, образовав квадрат, огражденный большими прямоугольными щитами и пока еще поднятыми вверх копьями. Кое-где из улиц начали появляться пентархии и декархии вооруженных стратиотов, они останавливались на безопасном расстоянии и смотрели, что будет дальше. Даже самым отчаянным липовцам стало как-то не по себе от собственной дерзости.
Дарник первым сбросил с себя доспехи и одежду.
– Первая полусотня за мной! – скомандовал он и в одних нижних портках бросился в воду.
Первая полусотня с некоторой заминкой последовала за князем. На пристани собиралась все более густая толпа зрителей. Увеличилось и количество ромейских воинов. Их было уже больше трех сотен и они строились в два сплоченных строя неподалеку от липовского квадрата.
Дарник, подавая пример уверенности, искупался и с первой и со второй полусотней и только потом выбрался из воды. Пока он одевался,  число стратионов удвоилось, но их архонты все еще чего-то выжидали. Когда из воды выбралась и оделась четвертая полусотня и все арсы, липовский отряд развернулся и прежней колонной направился обратно в крепость. Обе тагмы ромеев тронулись следом и сопровождали словен до самой крепости. У северных ворот «купальщиков» приветствовали восторженными криками воины, столпившиеся на крепостной стене, и непривычным для словен хлопаньем в ладоши дикейцы.
– Мои полухоругви идут купаться следующими, – тут же заявил Буртым.
– Нет, на сегодня достаточно, – остановил его князь. – Чересчур дразнить тоже не надо.
Разумеется, во всем городе и крепости только и разговоров было про эту вроде бы и мирную, но истинно воинскую вылазку. Лазутчики докладывали, что жители в открытую смеются над собственными стратиотами. У Дарника же тем временем зрел план еще одной мирной победы. Узнав, что Стахис ни за что не хочет оплачивать горожанам его княжеские расписки за отнятое имущество, Рыбья Кровь объявил, что сам их оплатит. В крепость немедленно пожаловал со своими расписками целый поток дикейцев. Треть из них войсковые казначеи действительно оплатили, а потом сказали, что остальное им будет выплачено после того, как Стахис выдаст словенам первый войсковой задаток.
Наладились отношения у князя и с Их Великолепием. Вернее, не совсем наладились, Лидия по-прежнему подчеркнуто не разговаривала с ним. Зато Дарник сделал неожиданное открытие. Оказалось, что ее скрытая ненависть и презрение – большее поощрение для него, чем дружелюбие и уважение. Он снова ночевал в ее спальне и получая каждое утро невидимый, но хорошо ощутимый удар злых чувств, исходящий всего в полутора саженях от его ложа, бодро шел заниматься своими делами, зная, что он сейчас придет и всё и всех победит.
Заодно стала понятна и его прежняя липовская заинтересованность в холодной Всеславе. Там тоже было, правда, менее выраженное недоверие к его личности. Порывшись в памяти, он обнаружил, что и ранее вовсю питался именно этими не высказанными напрямую сомнениями гридей и бойников в его воеводских качествах. Прояснилось и то, почему его всегда тревожили и раздражали славословия липовчан. Чужое восхищение расхолаживает, внушает страх, что ты сейчас сделаешь что-то не столь высокое. А хула, осуждение, насмешка, напротив, освобождают твои крылья и толкают на самые резкие и необычные поступки.
Придя к такому выводу, Дарник окончательно перестал думать о стратигиссе, как о молодой и соблазнительной женщине – от ее неприступности ему получалось гораздо больше пользы.

3.
Два месяца провело липовское войско в крепости. Сбылся расчет князя, что ромейское войско непомерным бременем ляжет на собственный город, а город без действующей пристани совсем обнищает. И вот во дворец ворвался отец Паисий, сияя от распиравшей его радости:
– Договор подписан и скреплен печатью! – Как самую великую драгоценность положил он на стол перед князем и воеводами два пергаментных свитка. – Известно и куда вас направят: на Крит!
Воеводы вскочили из-за стола – наконец-то окончилась эта бесконечная писарская возня.
– И жен разрешили взять? – спросил молодой сотский, обзаведшийся в Дикее наложницей.
– И жен! – торжествовал священник.
– Что-то тут не так, – Дарник как всегда не разделял общего восторга.
– Да все так! – горячился Буртым. – Не надо все время дуть на воду, она и так холодная.
Рыбья Кровь внимательно читал прилагаемый к договору список придаваемых словенскому войску припасов. Необходимое число горшков с горючей смесью и сифонов с ромейским огнем тоже было указано. В чем же может быть подвох?
Шесть красавцев-дромонов уже стояли в гавани, готовые к приему словен и «черного войска». Погрузка на них оказалась делом не простым. Сначала на дромоны поднялись войсковые писари проверить, все ли там в достатке: съестные и оружейные припасы, количество гребцов, запасных весел и парусов. Потом отправились камнеметчики осмотреть судовые баллисты и опробовать разворотливость сифонов. Ночь две сотни липовцев провели вместе с гребцами на судах – никаких осложнений с ромеями не случилось.
Наутро бойники загнали ромейских гребцов в трюмы и под прицелом судовых баллист началась погрузка всего войска: сначала женатики с «женами» и уже нажитым семейным скарбом, потом «черное войско», замыкала колонну полухоругвь оптиматов во главе с князем. Почти все награбленное добро уже давно с помощью дикейских торговцев превратилось в золотые и серебряные монеты, розданные воинам. Княжеская казна занимала всего два малых сундучка. Стратигиссу несли в закрытых носилках. На всякий случай было приготовлено пять таких носилок. В четырех находились: книги и свитки, всевозможные хитрые приборы и инструменты. Десять дикейских чиновников в качестве заложников тоже находились при князе под присмотром арсов, делая вид, что гостеприимно провожают своего словенского союзника.
От многого пришлось отказаться, теснота на дромонах и без того была порядочная. Не взяли с собой ни каменщиков, ни учителей, ни лекарей, на что рассчитывал Дарник. Отказались брать с собой и несколько десятков «невест», которые в последний месяц дневали и ночевали в крепости. Проснувшийся с женской половины интерес к варварским парням объяснялся просто: постоянные войны, монашество, добровольное оскопление сильно проредили мужское население города и статус ромейских союзников, тем более путь на юг, а не на север сделали наемных воинов вполне привлекательными женихами. Увы, многим женским мечтаниям не суждено было сбыться.
Хитрый подвох ромеев обнаружился, только когда дромоны вышли в море – на всех судах имелся лишь однодневный запах питьевой воды. Кормчий-навклир не смущаясь объяснил, что это для того, чтобы словене не вздумали сбежать на север в свой каганат. Каждый день они будут отправлять к берегу лодки и привозить новый однодневный запас воды. Дарник смолчал. Он много раз обсуждал с воеводами, плыть ли им, действительно отбивать от арабов далекий ромейский остров, или все же прорываться домой на Танаис и всякий раз убеждал соратников, что другого такого случая побывать в южных морях у них просто никогда не будет. Однако уловка ромеев с водой побудила его действовать наперекор их хитрости.
На первой стоянке, пока привозили воду, он собрал на своем дромоне главных воевод. Распоряжение было коротким и ясным:
– Четыре дромона отдадут свою воду, вино и фрукты моему и Лисичскому дромону, и будут дожидаться нас здесь. Всех женатых гридей с женами тоже перевести к нам.
– А если будут женатые, кто не захочет возвращаться домой? – спросил предусмотрительный Лисич.
– Пошлет свою жену с другими женатыми, а сам вернется в Романию.
Так и сделали. Навклиры с судовыми архонтами попытались сопротивляться, но им сделали суровое предупреждение: две петли спустили с реи и веревки были перерублены, только когда два архонта уже закачались в них. Больше возражений у команды княжеского дромона, да и соседних дромонов, видевших это, не возникало.
Отец Паисий был в ужасе от всего происходящего:
– Вы не должны покидать пределы Романии! Это обман, преступление, нарушение договора. Такого щадящего договора еще никогда у нас не заключали, а вы его хотите нарушить. Теперь ко всем словенам будут относиться, как к клятвопреступникам! Оставь хотя бы здесь Лидию.
– Не могу, я к ней слишком сильно привязался.
В ночь два дромона отчалили от прибрежной полосы и пошли по звездам прямиком на север – так легче было обмануть дозорные суда ромеев. К гребцам добавили такое же количество воинов и в четыре руки гребли всю ночь. Судовых огней из предосторожности не зажигали, и утром обнаружили, что потеряли лисичцев. Делать нечего – свернули на северо-восток, поставили парус и пошли на Таматарху одни.
Четыре дня пробирались по бурному осеннему морю, рискуя каждый час опрокинуться. Наконец показалась Таврика. Вдоль нее пошли до Корчева, где наконец пристали к берегу и двое суток отдыхали. Корчевские дромоны и биремы уже ушли на зимовку в Херсонес, поэтому местные таможенники сделали вид, что верят россказням словен о страшной буре загнавшей сюда их судно.
Корчев мало походил на Дикею: беспорядочные одноярусные дома, грязные не мощеные улицы, полное отсутствие садов и каких-либо украшательств. Ничего удивительного – это было место ссылки неугодных ромейских чиновников, к которому они и относились, как к месту своей ссылки – скорей бы переждать свой срок и вернуться в цветущую Романию. Зато торжище здесь имелось вполне приличное. Те из танаиских купцов, кого не устраивала Таматарха, что находилась на другом берегу Корчевского пролива, продавали свои товары именно здесь.
Большой караван айдарских лодий как раз распродавал свои последние меха и воск, и таким удачным случаем нельзя было не воспользоваться. Кто из словенских купцов мог в чем-то отказать знаменитому липовскому князю, тем более, если он еще хочет заплатить за доставку своих воинов в Русский каганат. Полсотни бойников со ста своими и чужими женами перешли на купеческие лодии, а дромон стал готовиться к возвращению в Романию. Вместе с бойниками Дарник передал для княжны сундучок с серебряными монетами и двух котят. Еще семь тысяч золотых солидов находились в другом сундучке, доверить их превратностям купеческого похода Рыбья Кровь не решился. А как же быть? Как сделать так, чтобы даже в случае его гибели золотая казна дошла до Липова?
После целого дня размышления Дарник вспомнил про карту Сурожского моря, что имелась у него. Она была точной копией карты, что осталась в его читальном сундуке в Войсковом Городище. Взяв у местного жителя повозку князь сам с двумя верными арсами водрузил на нее сундучок с солидами и выехал на север в открытую степь. Через несколько верст показался сурожский берег Корчевского полуострова. Ни людей, ни строений, за что бы можно было зацепиться взгляду. И все же один остроконечный мыс, что был помечен на карте, нашелся. На этом мысу отыскали самый большой и приметный камень, от него отсчитали на запад тридцать шагов и прямо в землю зарыли сам сундучок.
Назад в город добирались другим кружным путем, так чтобы даже верные арсы не могли потом найти место запрятанного клада. Перед самым отплытием дромона князь написал жене подробное послание, где объяснял, как по карте из читального сундука найти нужный камень и куда отсчитывать шаги. Своей придумкой Дарник остался очень доволен.
Освободившись от части бойников, Дарник освободился и от моричей:
– Мне такие ненадежные воины не нужны. Я спас вас от виселицы, теперь ступайте сами добирайтесь домой.
– А наша доля добычи? – потребовал вожак моричей.
– Ваша доля добычи потонула на ваших стругах.
– Но потом мы два месяца несли воинскую службу как все.
– За воинскую службу я плачу только гридям, бойникам полагается лишь часть добычи. Поработаете на пристани, получите пару фолисов, за них вас переправят в Таматарху, а там до Заграды и пешком доберетесь. Оружие сдать.
Отец Паисий через толмача узнал, о чем речь и не преминул позже заметить:
– Эти восемнадцать молодцов, похоже, стали твоими кровными врагами.
– В моем войске добрая четверть моих кровных врагов. Они мне служат получше друзей, берегут для своей будущей мести.
Священник не поверил этому, тогда толмач с позволения Дарника показал ему троих бойников из сожженных Затесей, которые неохотно рассказали ромею, что действительно поклялись прошедшей зимой на пепелище своих домов убить липовского князя. Заодно толмач сообщил и об отравленной стреле, ранившей их Молодого Хозяина.
– Ты кого-нибудь наказал за это? – сильно заинтересовался отец Паисий.
– Нет. А зачем? – отвечал ему с улыбкой Дарник.
– Всегда можно найти виновного. Твоих телохранителей, например. У нас в Романии за любое преступление всегда обязательно следует наказание. Иначе трудно сохранить в стране нужный порядок.
– А у нас больше любят тех воевод, кто может поступать то сурово, то мягко. Люди ждут от князя ярких и неожиданных поступков, а не унылых, однообразных решений.
– Выходит, и твои поступки это не проявление твоего ума и способностей, а всегда холодное и намеренное чередование хорошего и злого?
– Выходит, так. Меня же называют Рыбьей Кровью. Надо оправдывать свое прозвище, – потешался над серьезностью священника Дарник.
Судя по всему, отец Паисий давно простил князю свое суровое испытание с петлей на шее. Совсем иначе вела себя Их Великолепие. Полностью замкнувшись в себе, она еще в крепости стала целые дни проводить в апатичной неподвижности, словно не видя окружающих людей. При этом продолжала принимать подаваемую служанками еду, менять одежду, красить лицо, что заставляло Дарника считать ее показное горе и тоску чисто женскими ухватками. Переубедить его в этом могла разве что болезнь Лидия. Однако здоровое и правильное развитие и воспитание наградили молодую женщину столь крепким организмом, что никакое душевное недомогание не могло подорвать его.
Оказавшись на дромоне, где из-за тесноты всем вольно или невольно приходилось буквально касаться друг друга, стратигисса, казалось, чуть изменилась: чаще выходила на палубу, ловко уворачивалась от пробегавших мимо моряков, смотрела не назад на покинутую Романию, а только вперед, и Дарник решил, что все в порядке.
На судне имелись лишь две крошечных отдельных каюты. Одна предназначалась князю, другая – кормщику-навклиру. При погрузке на дромон отец Паисий настойчиво ходатайствовал за Лидию, говоря, что навклир согласен отдать ей свое пристанище. Однако князь даже не счел нужным обсуждать подобные капризы. Полагал, что пускай Их Великолепие хоть раз познакомится с настоящей жизнью простых людей.
Каюту архонта (сажень на полторы) разделили занавеской. У одной стены на топчане расположилась знатная пленница, у другой – князь с Адаш. Дарник и в мыслях не держал уязвить или оскорбить этим стратигиссу, просто по-другому никак не получалось – вожаки и полусотские со своими «женами» укладывались спать в общий ряд и вовсе без занавесок. Первая ночь прошла гладко, Лидия никак не реагировала на любовные звуки, раздававшиеся из-за занавески, а под утро ее кошка как всегда снова перешла мурлыкать на грудь князя. Гораздо больше за целомудрие стратигиссы переживал ее духовник:
– Это же настоящий содомский грех, вот так исполнять свои гнусные телесные потребности! Всему же есть предел! Только животные не имеют стыда. А люди, даже варвары должны его иметь!
– Что делать, раз моя душа для стыда еще не проснулась? – смеясь, отбивался Рыбья Кровь. – Подрасту и за все сразу отмолю.
Зато каким довольным и счастливым человеком оказалась в их каютке Адаш! Черноокая хазарка простила князю сразу всю его сдержанность и отстраненность. Еще в Дикее, поняв, что ее успехи в словенском языке ему совсем не интересны, она с легкостью усвоила язык редких улыбок и жестов. Теперь этот язык был пущен в ход. Пять раз проскользнет мимо, не подняв головы, а на шестой невзначай поднимет глаза и просияет или, того лучше, засмеется неслышным восторженным смехом.
Никогда раньше Дарник не видел, чтобы кто-то вот так просто смеялся от радости при виде другого человека и сперва даже не знал, как к этому относиться. Единственное, с чем это можно было сравнить, – с бросающейся навстречу своему хозяину радостной собачонкой. Потому-то многие и держат собачонок за их всегдашнюю без всякой корысти радость, размышлял князь. Но странное дело, сравнение рабыни с презренным животным не только не принизило влюбленную девушку, а как-то по-особому вознесло ее над всеми его былыми наложницами. Те всегда стремились повыгодней раскрыться перед ним, заинтересовать своими ужимками, рассуждениями и переживаниями, жадно требуя взамен часть его мыслей и чувств, и обижались, если он не очень хотел этим с ними делиться. Адаш вела себя совершенно иначе, обязательно терпеливо дожидалась от него какого-либо, часто непроизвольного знака, что теперь он свободен и не прочь освободиться от княжеских забот, и тут же оказывалась рядом, чтобы не осыпать его словами, а просто ласкать и любить. Причем, встав с княжеского ложа, она тут же превращалась в прежнюю рабыню, готовую разносить еду воеводам и даже прислуживать Лидии, так как на дромон ее прежних служанок не взяли.  
На стоянке в Корчеве князю донесли, что один из бойников тискал Адаш, поймав в трюме, и как хазарка от него отчаянно отбивалась.
– Привести его! – приказал Рыбья Кровь.
Бойника привели.
– Все так и было?
– А что, у тебя стратигисса есть. А она рабыня. Ты ее так и не вернул заградцам, как обещал. – Бойник знал, что увиливать в разговоре с князем гиблое дело, поэтому предпочел открыто дерзить. – Я, между прочим, заслужил фалеру от тебя за вторую битву с кутигурами.
Последнее было сильным аргументом, все фалерники состояли у князя на особом счету, сама проявленная ими доблесть возносила их выше иных воевод.
– Принесите его пожитки, – распорядился Дарник.
Товарищи бойника сбегали и принесли.
– Твои солиды при тебе?
– При мне. – Бойник выразительно звякнул нашейным мешочком с золотыми монетами.
– А теперь за борт и по воде к берегу. И два года в Липове, чтобы не появлялся. Ясно?
– А может заплачу виру за обиду и останусь?
– Можешь и остаться, – почти согласился князь. – Но через два дня я найду причину, по которой тебя следует повесить. Или думаешь, не найду?
По рядам собравшихся вокруг воинов пробежал легкий смешок.
– Ты уж точно найдешь, – со вздохом признался бойник и стал прощаться с товарищами, перед тем, как прыгнуть с пожитками в осеннюю, уже холодную воду и плыть к недалекому берегу.  
Пополнив запасы воды, вина и фруктов, княжеский дромон двинулся в обратный путь и через неделю присоединился к ожидавшей его в условленном месте флотилии. К радости Дарника дромон Лисича тоже уже находился там. Хорунжий рассказал, что возле Таврики его перехватили два херсонесских дромона и отвели в свой город. Там однако имя липовского князя и развивающееся на мачте рыбное знамя произвело привычное магическое действие. Никто не только не чинил какие-либо допросы и наказания, но напротив беспрепятственно позволили липовцам выйти на городскую пристань и перевести на словенские торговые лодии полсотни бойников и сто жен. Полностью уверенные в счастливой судьбе своего князя, лисичцы сочли за благо не искать его вдоль Таврики, а побыстрее возвращаться в Романию.
Выяснилось, что тяжелее всего за это время досталось как раз тем, кто остался у азиатского берега. Чашевидная бухта плохо укрывала от разгула волн, поэтому половину ожидательного срока дромоны только и делали, что с риском перевернуться крутились туда-сюда у скалистого берега. И теперь все навклиры в один голос призывали немедленно уходить в Константинополь.
Дарник же опять сделал по-своему. Воспользовался установившимся затишьем и два дня гонял дромоны друг против друга в игровом сражении, хотел хоть немного приучить липовцев к боевым действиям в новой для себя обстановке. Сближаясь, суда перебрасывали к «неприятелю» мостики с крючьями и перебегали с палками наперевес. В азарте немало было поломано весел, набито шишек, перерублено веревок. Команды судов тоже сумели блеснули мастерством, не дав в этих столкновениях дромонам сильно повредить друг друга. Как следует испытали и возможности судовых баллист. Они оказались на треть мощней липовских камнеметов. Пудовые камни летели из них на стрелище, а полупудовые на целых полтора. Не довольствуясь этим, князь приказал вдоль каждого борта намертво укрепить по три треноги с собственными камнеметами – пусть будет приятная неожиданность для тех, кто рискнет идти к ним на абордаж.
Теперь действительно можно было плыть дальше. Еще три дня пути – и вот он сказочный Царьград: сотни судов, тысячи многоярусных домов, десятки тысяч людей видимых с любого места одновременно! Казалось, даже сама прибрежная вода гордится своей принадлежностью к великому городу. Дарник смотрел вокруг и вверх и вниз, стиснув кулаки и зубы, – и ни за что не хотел всем этим восхищаться!
Справиться с замешательством помогли дела сиюминутные. К княжескому дромону подошла сторожевая бирема, и ее архонт приказал словенам следовать за ним. Дромоны с липовцами вошли в бухту Золотой Рог. Плыть приходилось осторожно, чтобы не налететь на малые суда, сновавшие здесь по всем направлениям.
Едва дромоны пристали к каменной аккуратной пристани, как явился важный мирарх с целой свитой, приглашая князя с воеводами на прием в военный департамент. Дарник решительно отклонил это приглашение:
– Мы и так потеряли слишком много времени и теперь хотели бы наверстать упущенное.
– Храбрый князь напрасно опасается сходить на берег. Ему в Константинополе ничего не угрожает. После всего, что было сделано, нам всем остается, только должным образом это как следует исправить и оправдать.
– Было обещано, что с нами на Крит пойдет ромейский архонт и все нам скажет.
Как не уговаривал мирарх, Рыбья Кровь твердо стоял на своем: как можно быстрей отправляться к месту воинской службы. И стратигиссу он согласен был отпустить не здесь, а только отойдя от столицы на две ромейских мили.
Через несколько часов на дромон поднялся договоренный архонт и, приняв на суда бочки с водой и вином, флотилия словен снова вышла в море, называемое Пропонтидским. Их сопровождали две биремы и позади не спеша разрезали воду еще три дромона.
В двух милях от города Дарник, как и обещал, остановил свой дромон и к нему вплотную приблизилась бирема. На нее в обмен на шкатулку с золотыми солидами перешла Лидия и десять других дикейских знатных заложников. Рыбья Кровь вздохнул с огромным облегчением, последние дни он все время ожидал какого-нибудь отчаянного поступка от стратигиссы и был рад, что ее душевный недуг так ничем и не закончился.
Отец Паисий за пленниками не последовал. Еще когда входили в Золотой Рог, он попросил князя взять его с собой.
– Зачем? – не понял Дарник. – Ты сойдешь вместе с Их Великолепием.
– Твои воеводы много про тебя рассказали. Я хочу написать твое житие.
– Чего?! – изумился князь. – Да ни за что на свете!
– Почему?
– Потому что я пришел ниоткуда, в никуда и должен уйти.
– Вот это я как раз в первую очередь и запишу.
На стоянке в столице их разговор продолжился. Отец Паисий убежденно доказывал, что путь липовского князя, это путь превращения злодея в нового святого, а Дарник никак не мог взять в толк, откуда тот взял такую нелепость.
– Лучше не спорь, а делай свое дело, а я буду делать свое, – с непривычной горячностью размахивал Паисий гусиным пером. – Неужели тебе самому не интересно, что из всего этого может получиться?
– Ладно. Пиши писарь, – сдался Дарник. – Все равно выйдет полная чепуха.
И вот по-прежнему безрадостная Лидия вместе с другими куда более счастливыми ромеями вопросительно смотрят с биремы на священника.
– Я остаюсь! Так надо! – произносит тот столь решительно, что его уже никто не переспрашивает.
Бирема отошла. А княжеский дромон занял место впереди всей ромейско-словенской флотилии.

4.
Несмотря на глубокую осень, с каждым днем плаванья на юг становилось только теплее и солнечней, что приятно удивляло липовцев. Розданные выкупные солиды сильно повысили настроение воинов, вызвав законную зависть ромейских гребцов. Произошло даже несколько краж, за что двоих гребцов разъяренные липовцы, избив, выбросили за борт.
Архонт на княжеском дромоне вводил Дарника в курс дела. Арабы вот уже тридцать лет, как снова и снова высаживаются на самом большом ромейском острове Крите. Их последнее нашествие оказалось особенно сильным, им удалось захватить почти весь остров, вернее всю его прибрежную часть. Высокогорье им пока неподвластно. Несмотря на полное превосходство ромеев на море, высадка новых арабских отрядов постоянно продолжается. Накапливают для решительного удара свои силы и ромеи. На побережье в их руках до сих пор полуостров Акротири, куда направляется и липовское войско. Сам остров растянулся с запада на восток на сто пятьдесят миль, а с севера на юг миль на двадцать-тридцать.
– Если остров такой большой и на море у ромеев полное превосходство, то как там могло скопиться столько арабов, чтобы захватить все побережье? – задавал Рыбья Кровь резонный вопрос.
– Да, для всего острова их действительно немного, – соглашался архонт. – Но они ведут себя как лесные разбойники, никогда не вступают в открытое сражение, умело рассыпаются малыми отрядами и жалят в любое время с разных сторон. Поэтому и пяти тысяч таких разбойников для горного острова более чем достаточно.
– А вы сами не пробовали воевать такими же малыми лесными отрядами?
– Пробовали – ничего не получается. Для разбойников действовать так –вопрос жизни и смерти. Они знают, что пощады им не будет, поэтому у них всегда в запасе несколько убежищ, куда они могут отступить и затаиться. Наши воины к таким тяготам горных схваток не приспособлены.
– А жители острова?
– Те, кто на берегу, перебрались на более безопасные острова. Жителей долин магометане очень хитро обложили данью, она не больше государственных налогов, и те поэтому не слишком ропщут. Горцы живут сами по себе, да к ним вообще никто не суется.
Эти сведенья не столько объясняли, сколько запутывали для Дарника, жителя равнины, истинное положение вещей: «не приспособленные воины», «жители долин», «горцы», «береговые жители»? Оставалось надеяться понять все уже на месте.
Из Пропонтидского моря, флотилия вышла в море Архипелага с его бесчисленными островами. Тут и увидел князь, что такое горный остров, когда ровная пирамида на добрую версту выступала прямо из моря. Услышал недоуменный шепот воинов:
– Да как такая гора на бездонном море держится, на что опирается?
– Говорят, плавает на огромной морской черепахе.
Несмотря на еще по-летнему жаркое солнце, на небо все чаще набегали грозовые тучи. Когда разводило особо сильное волнение, дромоны прятались на подветренной стороне таких вот гористых островов. Однажды прятаться пришлось больше двух суток. В такие моменты вниманием князя завладевал отец Паисий. Устраивался в каюте на ложе стратигиссы, ставил себе на колени поднос с чернильницей и пергаментом и задавал Дарнику не самые привычные вопросы.
– Каким ты был в детстве? Когда впервые пролил чужую кровь? Любили или нет тебя другие дети?
Часто князю нужно было дополнительное время, чтобы это вспомнить и как следует ответить. Иногда он сам принимался рассказывать то, что казалось ему важным и интересным.
– Как я сейчас понимаю, для меня очень много значило не то, что моя мать Маланка делала, а то, чего она не делала. Она никогда не обсуждала других женщин и мужчин, никогда не ставила мне в пример других мальчишек, никогда не обнимала и не целовала меня. Поэтому все это стало представляться мне лишним и придуманным. Я считал, что раз люди не могут достигнуть чего-то большого и важного, то находят себе эти маленькие страсти и увлечения.
– А что было для тебя наибольшим увлечением? – тут же подхватывал священник.
– Наибольшим?.. – чуть задумывался Дарник. – Прокладывать в лесу свои тропы.
– Как это?
– У нас кругом был очень дремучий лес с буреломами, топями и гарями. Мне казалось очень обидным, что какие-то наваленные стволы деревьев мешают идти, куда мне хочется, и я топориком прорубал в них свои прямые тропы.
– А почему ты остановился и не стал продолжать это дальше?
– Потому что понял, что одной моей жизни на это мало. Хотелось не просто каждый день возвращаться домой, а идти, ночевать в пути и снова идти.
– И однажды ты в одиночку взял и пошел, чтобы уже никогда не вернуться?
– Не в одиночку, со мной должен был идти еще один мой товарищ-побратим. Но ему вечно что-то мешало, и я пошел один.
– И мать тебя отпустила?
– Я ей сказал, что иду не один.
– Боялся?
– Еще как! Причем даже не самой смерти от зверя или людей, а своей собственной промашки, что приведет к этой смерти. Погибнуть по своей глупости и неосторожности, мне казалось, страшнее этого ничего нет на свете. Считал даже дни. Десять дней прожил – уже не совсем глуп, двадцать дней – просто не глуп, год прожил – вообще молодец.
– А сейчас?
– Сейчас наоборот. Достойная и доблестная смерть внушает только отвращение. Деревья до неба не растут. Год назад думал: вот наконец повезло – отравленной стрелой подстрелили. Почему-то выжил. Круг обязан замкнуться. Смерды должны получить свою радость: чтобы князь Рыбья Кровь умер самой нелепой и смешной смертью.
Отец Паисий уже не вскидывал удивленных глаз, а, научившись понемногу разбираться в серьезных и шутливых княжеских интонациях, просто записывал.
– Что этот ромейский жрец все время пишет? – допытывались воеводы.
– Список моих предков составляет. Хочет узнать, от какого я бога произошел, – в своем привычном духе отвечал Дарник.
Спустя три недели, не потеряв ни одного судна, флотилия подошла к Криту и пошла вдоль его северного побережья на запад. Здесь уж были горы, так горы, и на версту, и на полторы и на две в высоту и не сглаженные, а какие-то острые и отвесные. Леса прятались в горных расщелинах и долинах, а открытые солнцу склоны покрывал мелкий кустарник и редкие пучки выгоревшей травы.
– Ну и где ваши арабы? – спрашивал князь архонта, оглядывая совершенно пустынный берег. Изредка где-то на высотах виднелись два-три маленьких серых домика, да несколько раз замечали пастухов со стадами овец и коз – и все. Даже рыбачьих лодок ни было видно. Дважды приставали к берегу, чтобы пополнить запах свежей воды и тоже никого не встретили.
– Еще увидите и не обрадуетесь, – мрачно предрекал архонт.
– А конница у них есть?
– Есть, но очень мало. Это сказки, что арабы воюют только на лошадях. Кони слишком дорогие и сами по себе, а из-за перевозки сюда тем более, поэтому никто не будет подставлять их под ваши стрелы. В пешем строю они тоже хорошо воюют. Переняли у нас сомкнутый строй, да и вообще воинственны не хуже других варваров.
Залив Суда, отделявший полуостров Акротири от Крита, представлял собой идеальную гавань. Подобно длинному кувшину он на несколько верст втискивался в гористые берега, да еще в горловине закупоривался дополнительным маленьким островком. Какие бы бури не бушевали на море, здесь на воде поднимались лишь мелкая рябь. Это сразу оценили липовцы, когда в разыгравшийся нешуточный шторм успели ловко сюда проскочить.
Северный берег залива принадлежал ромеям, южный – арабам, о чем засвидетельствовали несколько стрел попавших в левую обшивку дромонов. В самой дальней точке залива у перешейка, соединявшего Акротири с островом, находился поселок Сифес, находившейся в постоянной полуосаде со стороны магометан. Чуть к северу от него, недоступные для зажигательных арабских стрел стояли пришвартованные к берегу три дромона. Сюда же пристала и флотилия липовцев.
На берегу встречать союзников собралась целая толпа разноплеменных воинов. Как уже знал Рыбья Кровь, основу войска составляла мира стратиотов, еще одну миру составляли сербы и италики – всего до пяти тысяч воинов. В центре толпы со своими воеводами-комитами стоял мирарх Калистос, тридцатилетний худощавый мужчина, чьи короткие светлые волосы напоминали овечью шерсть, за что в войске его называли Золотое Руно. Он никогда не имел дела с северными словенами, поэтому в первый момент принял прибывшее подкрепление за хорватов.
– Наконец-то наши стратиги чуть пошевелились, – еще издали обратился он к архонту, сопровождавшего Дарника. – Надеюсь, эти далматинцы умеют бегать не только толпой взад и вперед.
– Будет лучше, если ты спросишь их танаисского князя сам, без переводчика, – поспешил упредить его невежливую разговорчивость архонт.
Мирарх тотчас понял свою промашку:
– Добро пожаловать на Крит! – обратился он к Дарнику. – Если с тобой тысяча хороших воинов, то ты здесь самый желанный гость.
– Тысяча триста.
– Это вместе со слугами или самих воинов?
– Мы не ромейское войско и слуг при воинах не держим.
– А служанок? – Калистос весело стрельнул глазами в сторону княжеского дромона, где стояли Адаш и несколько дикейских жен, не пожелавших покидать своих варварских мужей.
Князь привыкший быть всегда самым насмешливым, слегка растерялся.
– Твои архонты сами справятся с выгрузкой, или ты должен их нянчить? – продолжал по-юношески подначивать мирарх. – А то поедем покатаемся?
Простота и естественность его обхождения оказывали покоряющее воздействие. Не часто чувствовал Рыбья Кровь такую внезапную симпатию к кому-либо.
– Управляйтесь здесь сами, – сказал он хорунжим. – На дромонах оставить по сторожевой полусотне, чтобы они никуда не смели уплыть.
Князю с двумя телохранителями подвели коней, чтобы они присоединились к мирарху со свитой. Первым делом вся кавалькада отправились на перешеек взглянуть на противника. Между поселком и высоким холмом в центре перешейка был насыпан невысокий вал с сухим рвом. Возле вала то тут то там находились лагеря-фоссаты ромейских пехотных тагм: двадцать-тридцать палаток, взятые в квадрат из воткнутых в землю копий с навешанными на них большими овальными щитами оплитов. Такая ограда показалась Дарнику нелепой, ведь при сигнале тревоги, все бросятся к своим щитам и получится порядочная толкотня.
Достигнув лагеря побольше, для двух тагм, Золотое Руно с князем поднялись на вал. В трех стрелищах виднелся большой стан арабов. Здесь ограда вообще состояла из вкопанных жердей с натянутой между ними материей, словно они сушили все свои запасы подстилок и одеял. Препятствие чисто условное, рассчитывают больше на силу собственных мечей и луков, понял Дарник.
– Как тебе такая приманка? – Калистос испытующе взглянул на гостя. – Выходи и нападай.
– Мне сказали, что они воюют малыми разбойными ватагами.
– Сейчас все изменилось. Они видят, что мы накапливаем силы и тоже готовятся сбросить нас в море.
– А вы что?
– А мы только вас и дожидались.
День подходил к концу и пора было возвращаться в поселок.
– Как хочешь разместить воинов: в палаточном лагере или поселке? – спросил мирарх. – Но учти, свободные дома остались только в пяти милях от Сифеса.
– Где скажешь, там и станем.
– Тогда лучше в лагере. Вы, наверное, холода совсем не боитесь, – сказал ромей, он тоже отнесся к северному словенину с заметным расположением.
В Сифесе военачальников поджидала неприятная новость: на двух липовских дромонах произошли драки сторожевых отрядов с командами судов, те хотели переставить дромоны в другое место, а липовцы не позволили. Еще повезло, что никого не убили.
– Ну и как рассудим? – со спокойным любопытством обратился Калистос к Дарнику.
– Это был мой приказ не трогать с места дромоны, значит, виноват я.
– Хороший приказ, я бы тоже такой отдал, оказавшись в незнакомом месте, – неожиданно для своих комитов одобрил Золотое Руно и о происшествии забыли.
С собой палаток у липовцев не было, а у ромейских менсоров-хозяйственников их нашлось всего на полтысячи воинов. Ничуть этим не смутясь, четыре сотни дарникцев остались ночевать на дромонах, а еще четыре сотни быстро соорудили себе шалаши, где не хватило веток, там на жерди укладывали собственные плащи. Все воины из поселка потом ходили и смотрели на эту словенскую находчивость.
Рано утром, еще до совета архонтов, Калистос пригласил князя к себе:
– Каков состав твоего войска?
– Половина войска состоит из пеших десятков, по вашему декархий. Это шесть щитников с большими щитами и четверо лучников с луками, арбалетами и пращами. При необходимости пять и десять декархий могут строиться в «черепаху» со всех сторон укрытую щитами и стреляющую из луков и арбалетов.
– Ну что ж, разумно. А другая половина?
– Другая половина это конники, легкие и тяжелые, по-вашему трапезиты и катафракты, а также камнеметчики.
– Здесь коней у них не будет, – жестко заметил Золотое Руно. – Значит, будут бегать толпой.
– Нет. Они тоже знают сомкнутый строй, или могут для второго удара сами укрыться за щитниками.
– К сожалению, все команды у нас подаются на ромейском языке, поэтому каждой вашей сотне, а то и полусотне будет придан ромейский архонт. Ты должен сделать так, чтобы твои воины ему беспрекословно подчинялись.
К чему-то такому Дарник был готов.
– Хороший приказ, я бы тоже такой отдал, имея разноязычное войско, – сказал он, слегка покривив душой. В схватках с кутигурами его мало заботили не понимающие по-словенски гурганцы или сарнаки. Ведь на поле боя хорошие воеводы нужные команды должны понимать без перевода.
Мирарх благодушно улыбнулся:
– Значит, согласен?
– Два условия: я сам отберу твоих архонтов, и у них не будет права телесных наказаний для моих гридей и бойников.
– А как же ты обходишься без телесных наказаний? – заинтересовался Калистос.
– Два раза привязываю голышом к позорному столбу, а на третий раз вешаю.
– И что, помогает?
– Мои воины все делают в паре. И за проступок одного я точно так же наказываю и его невиновного напарника, – объяснил князь.
– Жуткое правило. И никто не возмущается?!
– Любых непослушаний становится в десять раз меньше.
– А если проступок оказывает кто-то из архонтов?
– Воеводам ничего. Если их наказывать за каждое неверное решение, то они сами и делать ничего не будут. С них достаточно насмешек простых воинов.
– Это у вас так было в обычае, или ты сам придумал?
– Точно не помню, – уклонился от прямого ответа князь, вызвав новую одобрительную улыбку ромейского военачальника.
На совете архонтов обсуждали прежде всего, как именно атаковать арабов. Дарник сначала даже не понял в чем тут трудность, пока перед ним на стол не высыпали полдюжины «колючек»: железных шариков с четырьмя шипами в разные стороны – как «колючку» не переворачивай, один шип обязательно торчит прямо вверх.
– Эти колючки пробивают не только сапоги, но и лошадиные копыта, – пояснил князю сербский воевода. – Они рассыпаны не только вокруг их лагеря, но и по всему перешейку.
На самом деле оказалось, что колючки рассыпаны не просто так, а шахматным порядком, даже если найти проходы между ними, дальше обязательно наткнешься на новый квадрат колючек. То, что ромеи предпринимали до этого, по ночам высылать ползающих лазутчиков, чтобы те собирали колючки, особых результатов не дало, многих из них подстерегали арабские дозоры и убивали. Сейчас снова обсуждали все это, один из архонтов предложил привязывать к подошвам воинов доски обитые железом или медью, его подняли на смех – где напасешься этого на пять, а теперь и на шесть с половиной тысяч воинов, да и как в такой «обуви» сражаться с быстрым и ловким противником. Так и разошлись, ничего толком не решив.
Мирарху было любопытно, как Дарник станет отбирать себе архонтов, и он отправился посмотреть. Всех их князь решил испытывать собственноручно. Каждому из двадцати присланных декархов на выбор представили два вида оружия: палка и щит или две палки, против двух палок Дарника. После чего Рыбья Кровь по очереди и в хвост и в гриву принялся их колотить, к полному удовольствию собравшихся липовцев.
– Достаточно! – остановил после четвертого поединка веселое зрелище Калистос. – Это все-таки архонты, а не чемпионы-оптиматы. Если хочешь хорошо поупражняться, я пришлю тебе наших лучших мечников.
– Достаточно, так достаточно, – легко согласился князь и дал команду Буртыму распределить по сотням всех выделенных ромеев. Цель была достигнута: декархи заметно присмирели, а липовцы стали относиться к ним чуть несерьезно, как к пустой ромейской формальности, которую надо снисходительно перетерпеть.
Паломничество в стан танаиских словен между тем продолжалось. Дружины далматинских сербов благодаря дикейским сербам вообще приняли липовцев за своих единородцев. Нашлось что рассказать про «подвиги» словен и их князя в Дикее и гребцам с дромонов. Ну, а отец Паисий, подрядившийся писать жизнеописание Дарника, вообще поразил и ромеев и италиков. Поняв все про князя, ромейские и союзные архонты захотели больше узнать про боевые возможности рядовых липовцев.
– Да пожалуйста, – не возражал Рыбья Кровь.
И возле Сифеса состоялись большие боевые игрища.
– Особо не усердствуйте, – послал князь по войску наказ. – Иначе потом пошлют на самое кровавое дело.
Липовцы и не усердствовали: хорошо показав себя в стрельбе из дальнобойных луков и поединках на булавах, они были вровень в метаниях легких копий и кулачном бою и совсем слабы в беге, прыжках и борьбе, просто потому что никогда этим сильно не занимались. Все ромейские и союзные зрители остались вполне довольны таким раскладом. Особенно после того, как липовцы сумели показать, как линейный строй в минуту преобразуют в закрытую со всех сторон «черепаху». Таким не могли похвастаться даже ромеи, не говоря уже о сербах и италиках.
На дромонах, тем временем случилось новое, правда, только словесное столкновение с полусотнями дарникцев. Навклиры, потрясая своими грамотами-предписаниями, собирались немедленно отплывать на зимовку на Родос – три зимних месяца для плаванья по здешним водам считались запретными, вышедших в море зимой и погубивших свои суда кормчих безжалостно казнили. Несогласный с этим Рыбья Кровь увязался следом за мирархом в его дом.
– Почему дромоны не могут зимовать здесь, в бухте?
– Если они уйдут, то нам ничего не останется, как сражаться изо всех сил, – не слишком уверенно отвечал ему мирарх.
– И лишить себя подвижности? Я читал ваши «Стратегиконы». Там везде сказано, что маневрировать своими силами самое главное.
– У нас на воинов едва пропитания хватит, а тут еще тысяча ртов моряков.
– Но с дромонами мы можем выйти, пристать к берегу в любом месте и добыть еды сколько угодно у ваших пастухов, – доказывал свое липовский князь.
И Калистос, как ни странно, прислушивался к его словам. Для Дарника это было совершенно новое ощущение: охотно подчиняться старшему военачальнику и убеждать его словами.
– У нас вообще-то приказам из Константинополя принято подчиняться.
– Где этот приказ?
– Вот. – Золотое Руно протянул ему пергамент, где черным по белому было указано по прибытии на Крит словенского войска отправить все дромоны на Родос.
– А если так? – Дарник взял со стола чашу с питьевой водой и плеснул на пергамент, а потом еще растер чернила в последних строках.
– Что ты делаешь? – в негодовании даже привскочил со своего места мирарх. – За такое, знаешь, что бывает?
– Скажешь, получил свиток поврежденный морской водой.
– А дальше?
– Пошлешь на Родос только один дромон, чтобы он привез письменное подтверждение, что надо отправить все дромоны.
– И что потом?
– Потом кончится зима.
Калистос громко, от всей души расхохотался:
– Ну ты и плут! Такое только от иудея услышать можно!

5.
Мирарх сделал именно так, как посоветовал ему Дарник. Один дромон ушел на Родос, а остальные стали готовиться к вылазке на восточный Крит. Липовскому войску выделили двадцать лошадей, и князь получил возможность как следует осмотреть сам полуостров, перешеек и северный берег бухты. Рассматривая с пограничного вала лагерь арабов, он пришел к выводу, что три стрелища вполне достижимое расстояние для больших пращниц и сказал об этом Калистосу:
– Если их еще зарядить горшками с зажигательной смесью, то можно поджечь весь арабский лагерь.
– Ну, что ж, попробуй, – разрешил Золотое Руно.
И липовские камнеметчики принялись за дело.
Следующей дарникской придумкой стали давилки. По рассыпанным трофейным «колючкам» прокатили ствол толстого дерева. Одни «колючки» без остатка вминались в землю, другие цеплялись за ствол и уже катились вместе с ним. Но как катить это тяжеленное орудие вперед, под обстрелом лучников противника? Выход нашелся. Ствол разрезали на саженные куски, у жителей раздобыли широкие двуколки для двух лошадей, соединили их длинными жердями с торцами бревна, насадив там железные штыри, и пожалуйста – две лошади, хоть  с трудом и медленно, но толкали бревно впереди себя. На испытании присутствовали все архонты объединенного войска. Они отнеслись к изобретению крайне скептически:
– Ну куда такое толкать в сторону арабского лагеря?
Калистос был более снисходителен:
– Когда отгоним арабов, этой штукой соберем их «железный посев».
Дарник разозлился и устыдился сам на себя за глупость – и тут же родил план, как одолеть недоступного противника.
Ворвался к мирарху во время полуденного отдыха и с помощью лежащих в вазе фруктов стал ему все объяснять:
– У нас восемь дромонов. Так?
– Так.
– Четыре подводим к южному берегу бухты. К этим четырем подводим еще четыре. Так?
– Так, – Золотое Руно был весь внимание.
– Три тысячи стратиотов и союзников бегут на берег, идут на запад по широкой дуге и обрушиваются на лагерь арабов сзади.
– А чего ты решил, что там не рассыпаны те же «колючки»?
– Для себя у них должен оставаться свободный проход и конечно он сзади.
– А если у них там все же «колючки» есть и проложены какие-то свои тайные извилистые проходы?
– Тогда мы останавливаемся на заднем холме и спокойно расстреливаем их лагерь из луков и камнеметов.
– На южном берегу бухты нас встретят их лучники и во время высадки перебьют триста-четыреста наших воинов.
– Ты еще не видел, как стреляют россыпью «орехов» или «яблок» мои камнеметы. Твои арабы не сумеют и по три стрелы пустить, как на открытом склоне их всех уничтожат.
Они продолжали увлеченно обсуждать этот план, наполняя его все новыми деталями.
– А что остальные тагмы на валу делать будут? – кричал один.
– Могут двинуться на арабов напрямик! – восклицал другой.
– А «колючки»?
– Пускай вперед ослов и быков погонят. Их все равно на мясо пускать. Так какая разница с целыми ногами или нет?
Через час все было окончательно решено. Оставалось только убедить остальных архонтов. Сделать это оказалось непросто. Нашлась масса возражений. Так что, в конце концов, мирарху пришлось применить свою верховную власть.
Еще два дня ушло на тщательную подготовку самого нападения. Между стоящими у берега дромонами перекидывали мостики с крючьями и ватаги воинов в полном вооружении бегали по ним взад и вперед. Точно так же учились бегать по своему склону горы и камнеметчики: двое тащат треногу, двое камнемет, еще шестеро громыхают мешками с метательными припасами и запасными колчанами стрел. По настоянию князя от каждого войска были выделены пропорциональные их численности отряды. Еще он потребовал убрать из ромейских тагм слуг и депотатов-санитаров.
– А кто будет уносить с поля боя раненых? – возмутились комиты.
– Раненые пусть дожидаются конца боя там, где упали, – безжалостно доказывал Дарник. – И наказывать всех, кто остановится им оказывать помощь. Победим, если все сделаем в одном быстром сильном рывке, нигде не задерживаясь.
Золотое Руно одобрительно кивал головой.
В стане липовцев царило веселое воодушевление. Никто уже не считал сидение и стрельбу из Дикейской крепости за что-то серьезное, всем хотелось прямой жаркой схватки.
– Возьми мою ватагу на головной дромон, – упрашивал князя Корней.
– Думаешь, возле меня в безопасности отсидеться, – дразнил его Дарник.
– Наоборот, хочу быть на острие твоего меча, – рвался в бой вчерашний боязливец.
– Неужели пойдешь сам впереди всех? – спрашивал у князя отец Паисий. – А кто же будет всем издали управлять?
– Я же теперь простой архонт, – ухмылялся Рыбья Кровь. – Пусть более мудрые полководцы управляют.
И вот настало третье утро. В ромейских тагмах священники отслужили ранний молебен, и три тысячи воинов поднялись на дромоны. Как задумывалось, к южному берегу восемь дромонов пошли двумя колоннами, одна вперед, другая уступом чуть сзади. Дарник вместе со старшим комитом, назначенным руководить всей высадкой, находились на головном судне. Местные моряки хорошо знали дно бухты и подвели первую колонну к самому удобному месту. Пологий берег ровно уходил высоко вверх. Деревьев не было, только невысокий и не слишком густой кустарник, за которым спрятаться можно было, лишь как следует присев или согнувшись. Сотни две арабских лучников уже поджидали здесь дромоны. Кое-где виднелись дымки малых костров, там готовили зажигательные стрелы.
Как только первая колонна подошла к берегу на полстрелища, воздух наполнился летящими им навстречу стрелами. Большие бортовые щиты надежно защищали затаившихся на палубе воинов. Дно головного дромона заскрежетало по подводной гальке.
– Стрелять! – скомандовал князь.
Выстрел четырех камнеметов и двух баллист, направленный прямо по кустам был смертоносен. Слабые ветки могли удержать дальнюю стрелу, но совершенно не спасали от россыпи железа и мелких камней с близкого расстояния. За первым залпом последовали, второй, третий, четвертый… Позади бортом к берегу пристали еще три дромона и открыли точно такую же беспрерывную стрельбу. Прицел пришлось поднять выше – уцелевшие лучники пытались спастись бегством вверх по склону. С тыловых бортов к четырем дромонам уже швартовалась вторая колонна судно.
Трубач дал сигнал наступления. В воду у берега посыпались десятки воинов, противник им не в силах был помешать. Со своими арсами спрыгнул в воду и князь. За ним последовал старший комит.
– Строить тагмы! – закричал он архонтам.
– Нет времени строиться. Надо быстрей вперед, – тихо сказал ему Дарник.
– Я сам знаю, что надо! – огрызнулся комит.
Пока ромеи и италики строились в правильные прямоугольники, Рыбья Кровь повел скорым шагом своих липовцев и не отстававших от них сербов вдоль склона в сторону арабского лагеря. Пройти предстояло около версты. Воины опасливо смотрели под ноги, опасаясь «колючек». Но все пока шло благополучно. Выше по склону перебегало с полсотни арабов, но тысячная колонна, закрывшись щитами, просто не обращала на них внимания. Гора чуть ушла в сторону и перед нападавшими раскрылся весь арабский лагерь, где уже били тревогу. Первый ручеек воинов уже выходил навстречу липовцам и сербам. Дарник заметил взгорок в одном стрелище от лагеря. Надо было как можно быстрее занять его.
– Бегом! – крикнул он и во главе арсов и лучников помчался к взгорку.
Не сразу угадав его маневр, туда же с запозданием рванулись и две сотни арабов вооруженных круглыми выпуклыми щитами и длинными пиками. Липовцы достигли взгорка первыми и тут же открыли по вражеским копейщикам стрельбу из луков. Не добежав до противника тридцати шагов, копейщики отхлынули назад. Им на помощь спешили свои лучники, а к липовцам присоединялись щитники. Дарнику с трудом удалось остановить сербов, рвущихся сверху ринуться на противника и сойтись с ним в ближнем бою. Князь послал их не вниз, а дальше по склону в сторону, чтобы как можно шире закрыть арабам выход из лагеря.
Над взгорком взлетело знамя с изображением рыбы. По этому сигналу шесть больших пращниц из-за пограничного вала начали методичный обстрел палаточного лагеря полупудовыми камнями. Выстроившись привычной стеной, липовцы стали прицельно осыпать магометан стрелами и болтами из арбалетов. А камнеметчики уже расставляли свои камнеметы. Все вместе они не давали выйти из лагеря основным силам арабов. Тут подошли ромейские и италийские тагмы и ловушка для противника окончательно захлопнулась. Чтобы не подставляться под стрелы лучников, арабы отступили вглубь лагеря. Сто саженей для лучников было далековато, зато те же стрелы, уложенные в камнеметы, уверенно поражали цели и за полтораста саженей.
Рыбья Кровь отдал приказ о рваной стрельбе: после каждых пяти выстрелов небольшой перерыв. Сильный обстрел не дает противнику собраться с мыслями, а рваный заставляет задуматься о выходе из бедственного положения. Да и то сказать, против трехтысячного объединенного войска ромеев, в лагере находилось не более двух тысяч арабов, да и те понесли уже ощутимые потери.
– Видишь, там нет «колючек», – довольный своим открытием указывал старший комит. – Сейчас построимся фалангой и вытесним их на собственные ловушки.
– Ты, наверно, плохо изучал «Стратегикон» Маврикия, – отвечал ему Дарник. – Там сказано: не надо загонять противника в закрытую западню, тогда он сражается как лев. Всегда надо дать ему возможность убежать.
– Так ему некуда отсюда убегать?
– Верно. Значит, им остается только одно: медленно погибнуть или сдаться.
Комит замер в нерешительности – ссылка на «Стратегикон» сильно смутила его.
– Мы немного спустимся, там из луков ближе стрелять, – попросил разрешения не у комита, а на словенском языке у князя сербский воевода.
– Давай. Только совсем близко не подходи.
– Можно я этих погоняю? – попросил Корней, указывая на засевших вверху арабских лучников.
– Ну погоняй, – ответил князь, и Корней со своей ватагой устремился вверх.
Вслед за сербами Дарник позволил на полстрелища спуститься и своим лучникам, которые сберегая стрелы, вооружились пращами, благо «снарядов» имелось вдоволь прямо под ногами. Неожиданно с дальней западной стороны лагеря извилистой змейкой потянулась узкая колонна воинов – видимо, там был проход среди «колючек».
– Две сотни лучников туда, – скомандовал Рыбья Кровь сербам, и те с готовностью ринулись наперехват противнику.
Чуть погодя, Дарник отдал приказ своим и сербским лучникам прекратить стрельбу. Глядя на них, остановили свою стрельбу лучники ромеев и италиков.
– Пусть поберегут стрелы, – объяснил свое решение комиту князь. Тот согласно кивнул.
Установилось напряженное затишье. Замерли даже камнеметы. Стрелять продолжали лишь пращники – им камней было не жалко.
Как только сербы загнали арабов обратно в лагерь, оттуда вышли переговорщики. Комит послал им навстречу архонта с толмачом.
– Хотят, чтобы их выпустили с оружием из лагеря, все остальное они готовы оставить на месте, – доложил, вернувшись, архонт комиту.
Тот настороженно покосился в сторону князя, но Дарник молчал, с любопытством ожидая, что он будет делать дальше.
– Нет, полная сдача в плен с сохранением жизни всех пленных и возможность их дальнейшего выкупа, – поставил свое условие ромейский воевода.
Архонт пошел передавать эти условия переговорщикам.
– Если получится, то здорово, – уважительно одобрил Рыбья Кровь.
Комит даже горделиво приосанился от его похвалы.
Два часа спустя условия пленения были окончательно выработаны: в рабов арабов не превращать, наказаниям без причины не подвергать, молиться не мешать, сотским и шейхам разрешить носить свои кинжалы. Затем началась сама сдача в плен. Магометане цепочкой потянулись из лагеря и возле взгорка, бросив на землю свои булавы, топоры и мечи, сворачивали в сторону, где ромеи по четверо привязывали их за руку к древку копья. Привязывать быстро не получалось и у выхода из лагеря образовалась целая толпа пленных. Вдруг прозвучала резкая арабская команда, и вся эта вооруженная масса бросилась мимо ромеев прочь в недалекое мелколесье. Союзники, которые, сидя на земле, отдыхали от ратных трудов, торопливо вскочили на ноги. Но преследования не получилось.
Дарник первым рассмеялся и засвистел, заложив в рот два пальца. Арсы подхватили его свист. И вот уже хохочут, улюлюкают и свистят все липовцы и сербы, а ромеи с италиками преграждают бегство тем арабам, кто не успел еще выйти из лагеря.
– Чему ты смеешься? – спросил, оборачиваясь к князю, комит. – Сейчас бы одним ударом покончили со всеми этими разбойниками.
– Нарушив договор с тобой, они и тебя освободили от данных обещаний. Разве нет? – резонно отвечал Рыбья Кровь. – Теперь кинжалы их шейхам можно не оставлять. Мне говорили, что всего на остров высадилось пять тысяч арабов. Какая разница ловить их две или три тысячи? Все равно переловим.
Еще вчера комит высмеял бы чью-либо подобную самоуверенность, но после всего увиденного сегодня готов был поверить, что и такое возможно для этого незаурядного словенского архонта.
Всего удалось задержать и связать больше восьми сотен арабов. Ромеи и италики первыми вошли во вражеский лагерь. Мало проявив себя в сражении, они наверстывали упущенное, беспощадно добивая оставшихся в палатках раненых.
Несмотря на весь походный характер своего набега, в лагере арабов нашлось немало красивых вещей из серебра, меди, дорогих материй, явно привезенных из Сирии и Палестины – магометане и разбойничать желали в приятном комфорте. Три десятка чудных арабских скакунов также стали добычей союзников. Между тем, камни из дальних больших пращниц продолжали осыпать неприятельский лагерь. Князь выслал знаменосца и трубача к северной стороне матерчатой ограды, чтобы на ромейском валу их увидели и остановили стрельбу. Здесь обнаружили и повод для смеха: выпущенное из-за вала стадо ослов и быков вольно прогуливалось вдоль рва и никак не желало приближаться к арабскому лагерю.
Дарникские «давилки» не потребовались – все пробездельничавшие за валом воины теперь сами спустились на поле и, не торопясь, собирали «колючки». Опасность этой защиты оказалась сильно преувеличенной, глядя себе под ноги, только очень неловкий увалень мог наступить на «колючки» в редких пучках выгоревшей травы.
Корней добился своего: прогнал с высоты лучников и даже привел к князю двух захваченных пленных.
– Тебя проще наградить медной фалерой, чем не награждать, – под смех вожаков отметил его Рыбья Кровь.
В Сифесе рейдовое войско встречали как истинных триумфаторов. Всего за победу было заплачено полсотней убитых и столько же ранеными, причем, на «колючках» поранили себе ноги лишь человек пятнадцать. Противник же потерял в десять раз больше.
Позже за праздничным архонтским столом, старший комит не упустил случая язвительно во всеуслышание объявить, что липовский князь берется быстро очистить весь остров от чужеземных разбойников.
– Хорошее дело, – одобрительно посмотрел на Дарника мирарх. – Расскажешь мне об этом завтра утром.
Рыбья Кровь корил себя за опрометчивые слова и удивлялся выступлению комита, ни один бы словенский воевода не стал бы так выставлять своего сотоварища. Действительно, как отыскать и победить на огромном гористом острове, где его собственные жители не знали, что творится в десятке верст от них, две-три тысячи умело скрывающихся вооруженных людей? Но задание своей собственной голове уже было дано, и Дарник ничуть не сомневался, что решение через два-три часа, в крайнем случае, к утру будет найдено, и ел и пил нисколько не отягощая себя тяжелыми думами. Калистос в очередной раз приятно поразил его. Возвращаясь в Сифес со славной победой, князь опасался, что Золотое Руно непременно постарается его заслуги как-то приуменьшить, но нет, ромейский военачальник снова и снова без всяких ревнивых оттенков говорил о том, как им всем повезло с таким замечательным танаиским предводителем.
Позже, уже по дороге в стан, Дарник не утерпел и спросил у отца Паисия:
– Для наших князей всегда нож острый, если их воевода слишком хорошо себя покажет. А ваш мирарх совсем не такой.
– Я сам удивляюсь, глядя на него, – признался священник. – Он в самом деле или вовсе лишен тщеславия, или его тщеславие настолько велико, что не позволяет ему равняться с кем-либо.
Рыбья Кровь невольно перевел это определение на себя. Все сходилось: ему тоже завышенное честолюбие не позволяло кому-либо завидовать, единственное, в чем он уступал Калистосу, так в том, что не столь речисто хвалил своих воевод за их боевые заслуги.
Как и следовало ожидать, на утро его княжеская голова решила заданную накануне сложную задачу. Дарник еще раз все прикинул, съел гроздь винограда и поспешил к мирарху.
– Все говорят, что арабы быстры и неуловимы, малыми отрядами могут действовать во всех направлениях. Значит, надо лишить их этой подвижности.
– С этим никто не спорит. Скажи только как? – Золотое Руно был само радушие и благосклонность.
Дарник рассказал, как отрубленные три пальца у степных воительниц лишили кутигурское войско четверти его силы.
– Предлагаешь, рубить пальцы пленным? – догадался Калистос.
– Не пальцы, а ступню одной ноги.
– Восемьсот отрубленных ног – это что-то! – усмехнулся мирарх. – Меня так и назовут Калистос – Отрубленная Нога. Хочешь, чтобы меня за это отлучили от церкви?
– Ну да, кастрировать и ослеплять это вам можно, а ступни рубить нет. Если вы, ромеи, такие нежные, то я отведу пленных за гору и все сделаю сам.
– Неужели ты думаешь, что они раздадут по одному одноногому в каждый малый отряд и специально для тебя будут медленно с ним передвигаться? Спокойно упрячут калек всех вместе и будут им только посылать еду. А на нашу жестокость ответят своей.
Дарник был пристыжен, его блестящая идея разваливалась на глазах.
– Можно сделать иначе. Все пленные принадлежат к двум племенам: кахтанидам и аднаитам. Кахтанидов мы искалечим, а аднаитов отпустим целыми, взяв с них клятву больше здесь не воевать. Вряд ли им потом удастся сохранить свое единство.
Золотое Руно призадумался:
– Не знаю. Может быть. Надо с архонтами посоветоваться… А как ты собирался этих одноногих пленных вместе с двуногими отлавливать?
– Мне нужны три тысячи воинов.
– Тысячу сербов ты получишь, но италики под тебя не пойдут. Они и нас, ромеев, своими зарвавшимися потомками считают, а словене для них то же самое, что обезьяны.
– Я знаю, – невозмутимо сказал князь. – Тогда дай мне тысячу гребцов.
– Гребцы не воины. И по горам в доспехах лазить не станут. Да и нет у них доспехов.
– Они нужны мне в качестве носильщиков.
– Вот как! Ну что ж, это можно попробовать. Ну, а все-таки как будешь действовать ты уже знаешь?
– Конечно, – просто ответил Дарник.
Мирарх внимательно посмотрел на него.

6.
Зима на Крите походила на липовскую раннюю осень: дожди, ветер, теплые дни, прохладные ночи. Трехтысячное войско словен, сербов и гребцов вышедшее из Сифеса в глубь острова помимо обычного походного снаряжения прихватило с собой дополнительно три тысячи шерстяных одеял. На вопрос, куда именно идем, Дарник делал неопределенное движение рукой:
– Где можно будет пройти, туда и пойдем.
При войске находились три проводника из местных жителей, но пока что было все равно, куда двигаться – противник мог находиться в любой стороне.
Князь ехал впереди колонны на катафрактном коне, выданном ему мирархом, арабских скакунов отдал гонцам: им больше они нужны. На ближние деревья и кусты Дарник почти не смотрел, высматривать вражеских лучников дело арсов, а его задача выбор места для опорных сторожевых веж. Пастушья тропа, по которой шли, постепенно забирала вверх, так что скоро пришлось спешиться и передать повод лошади ближайшему арсу. К полудню войско перевалило горную гряду и оказалось в долине, выходящей к морю. На месте перевала имелась удобная ровная площадка, достаточно удаленная от ближайшей господствующей высоты. Здесь войско остановилось на ночевку, а плотники принялись рубить первую вежу. Окружающие деревья не отличался внушительными размерами, поэтому вместо одной двухъярусной башни ладили четыре маленьких избушки, а в дополнение к ним из толстых жердей сколачивали наблюдательную вышку. Засеку вокруг вежи наваливали из камней и веток, получилось хоть и неказисто, но все равно непроходимо.
Наутро, оставив доделывать укрепление две ватаги липовцев и сорок гребцов, войско двинулось дальше, разделившись на два полка: один пошел вглубь острова, другому предстояло карабкаться по горам вдоль берега.
– Ты понял, что я хочу? – спросил Дарник у Буртыма, возглавившего второй полк.
– Кажется, да. Оседлать высоты и чтобы ни один араб не проскользнул мимо.
– А потом что?
– Выходить ватагам из вежи и прочесывать все подножие.
– А как выходить?
– Ну как выходить? Ногами. – Буртым не понял вопроса.
Князь присел на корточки и прутиком на земле показал, как выходить:
– Тремя ватагами. И клином. В головную ватагу берете собак и идете с шумом напролом. Две других ватаги идут крыльями скрытно чуть позади. Сильно не сближаться, а так чтобы слышать собачий лай. Один раз возвращаетесь ночевать в вежу, другой раз ночуете прямо в лесу, но тоже тремя отдельными станами. И никогда не ходить одним и тем же путем. В каждую ватагу берешь по три сербских десятских, пусть смотрят, потом будут ходить на прочесывание сами.
– А если наткнемся на отряд в сто или двести разбойников? – спросил сербский сотский, внимательно слушавший наказ Дарника Буртыму.
– Все равно нападать. Тот, кто прячется, всегда преувеличивает силы своего преследователя. Тем более, что они уже один раз сильно нами разбиты.
– А зачем нам сейчас лазить по горам двумя полками? Может лучше сразу на тагмы разбиться и идти в разные стороны? – спросил сотский то, что интересовало и его сербов, и гребцов.
– Сейчас за нами наверняка наблюдают их лазутчики. Если пойдем малыми отрядами, они на один из них обязательно нападут. А если большими, то они рано или поздно отстанут. И после, при любом прочесывании даже тремя ватагами, никогда не будут знать, сколько нас идет там сзади.
– Мне кажется, что не мы всю жизнь воюем в горах, а липовский князь, – уважительно покрутил головой серб.
За следующие две недели полк Буртыма заложил десять сторожевых веж, пройдя берегом на добрую сотню верст. Полк Дарника довольствовался семью вежами, да и тех, в общем-то, было многовато. Чем выше поднимались в горы, тем яснее становилось, что продолжительно прятаться здесь вряд ли кто будет. Полосу леса сменили луга и голые скалы. Ущелья, вертикальные стены, обрывы, осыпи то и дело заставляли пускаться в обход. Иногда удавалось пройти в день не более двух верст. По ночам было по-настоящему холодно, не спасали ни костры, ни шерстяные одеяла. Если в лесной полосе дважды выходили к брошенным деревням, то выше встречали лишь охотников за горными баранами.
– Какие арабы? – удивлялись те. – Здесь их никогда не было.
Голоса недовольных раздавались все громче и однажды утром весь полк наотрез отказался двигаться дальше. Дарник разрешил ему вернуться к прежнему более удобному месту стоянки, а сам с тремя ватагами самых выносливых оптиматов полез еще выше. Перевалив очередную скалистую преграду, они оказались на горном плато рядом с живописной деревушкой, где совсем не было никаких заборов, а лишь сложенные из больших камней дома и овчарни.
Высыпавшие из домов жители без всякого страха смотрели на вооруженный отряд. Их наречие заметно отличалось от общего ромейского языка, так что Дарнику пришлось прибегнуть к услугам проводника.
– Да, – подтвердили горцы. – Неделю назад сюда приходил арабский отряд, поменяли тонкие ткани на шерстяные одеяла и овечий сыр и ушли… Заходили и прежде и тоже всегда что-нибудь меняли… Раньше приходили ромейские чиновники и требовали пятую часть наших овец и ячменя. Но мы спрашивали: почему мы должны это отдавать? Давайте нам железные топоры и мотыги, тогда берите… Они сильно ругались и хватали наших мужчин. Но по дороге вниз, наши мужчины от них всегда уходили назад… Нет, с арабами торговать гораздо лучше. И мы снова будем ждать их… А что можете поменять у нас вы, чужестранцы?
Покоренный таким простодушием, князь велел пустить на обмен запасные наконечники сулиц и стрел, несколько топоров и пил. Больше всего горцам, особенно горянкам понравились льняные долгополые рубахи липовцев с вышитыми знаками принадлежности к той или иной ватаге.
– Это мы меняем только на золото и серебро, – смехом объявил Дарник.
К его крайнему изумлению, немедленно явилось серебро и золото, в виде ромейских и арабских монет. Пришлось оптиматам расстаться с двумя дюжинами боевых рубах.
Два дня провели липовцы у радушных горцев. Гостям отвели лучшие комнаты в домах, и хозяева всячески старались показать им свою приязнь. Воины, чтобы отплатить им за гостеприимство охотно приняли участие в общих деревенских работах: расчищали от камней участок под пашню, помогли строить новый дом и овчарню. Рыбья Кровь тем временем обошел все плато, побывал еще в двух деревнях, где его принимали не менее хлебосольно, чем в первой, поднялся на скалы по краям плато: с северной скалы увидел Критское море, с южной – Ливийское. Больше всего его занимало: как это так, каждый день видеть вдали два чудных водных простора и совсем не стремиться туда попасть? Не выдержал и напрямую спросил об этом.
– У нас есть такой обычай, – сказал ему староста первой деревни. – Перед тем как мужчина женится, он должен на несколько дней спуститься вниз и пожить среди береговых жителей. Если ему понравится, он может там и остаться.
– И много остается?
– Очень редко. Внизу все мужчины являются мужчинами только наполовину, и все женщины тоже наполовину женщины. Нам это не нравится.
Дарник сначала восхитился таким испытанием, но чуть погодя разгадал его скрытое коварство. Молодой парень собрался жениться, все мысли и устремления его только к своей невесте, а тут его отправляют в чужое селение, где он совсем одинок. Естественно, что он никогда не скажет, что это чужое место лучше, чем жизнь с любимой женой в привычных условиях.
Князь невольно вспомнил своего подросткового напарника-побратима Клыча, с которым они собирались вместе идти на ратные подвиги. У того тоже имелась отговорка: вдова погибшего старшего брата, которую якобы настойчиво навязывали ему в жены родители. Тогда эта причина казалась Дарнику нелепой и безумно раздражающей. А может, и тут все дело было в влюбленности Клыча в «навязанную» ему жену?
Отъевшиеся, отлежавшиеся в тепле и довольные всем увиденным, спускались оптиматы к остальному войску, хвастая соратникам своими подарками и сочиняя истории про страстность горных красоток. Но им мало кто завидовал, уже дважды выпадал мокрый снег, и всем больше всего хотелось оказаться внизу, в теплых долинах. Князь, утолив свое любопытство впечатлениями горной жизни, против возвращения к морю не возражал.
Пройдя старым путем через все выстроенные вежи, следы противника обнаружили лишь у самой предпоследней из них. И то это было уже не свежее кострище и подстилки из листвы, судя по всему, для отряда человек в тридцать.
– Зимой они точно в холодные места забираться не станут, – заключил Лисич. – Значит, зря мы готовим им засады где-то наверху.
– Мы готовим не засады, а постоянно нависающий над ними меч, – строго разъяснил Рыбья Кровь. – Что им здесь жизнь медом не казалась.
Когда полк спустился до самого берега, князь приказал сворачивать не в поселок, а на восток:
– Пока не найдем Буртыма, назад в Сифес не вернемся.
В каждой береговой долине посылали разведывательную сотню вверх по ручью и неизменно находили там буртымскую вежу. В двух из них разведчикам выдали захваченных в плен арабов – прочесывание долин тремя ватагами принесло первый результат. Пленники утверждали, что все их войско ушло далеко на восток – переждать там зиму.
То же самое вскоре подтвердил и сам Буртым, который возвращался в Сифес по берегу. Его полк был измотан не меньше дарникского. Тем не менее на Акротири все возвращались вполне довольные своей смелостью и настоящим мужским испытанием. Гребцы и те чувствовали себя молодцами. Что же до сербов, то они вообще словно срослись со словенами в одно целое, во всем помогая и поддерживая друг друга. Особенно это стало очевидно в Сифесе, где ромеи и италики смотрели на северных и южных словен уже без прежнего высокомерия, а с какой-то даже ревнивой завистью.
– Ты изменил все их представления о варварах, – смеясь, говорил отец Паисий, довольный, что снова видит предмет своего жизнеописания живым и невредимым. – Больше всего стратиотов убивает, что вы не боитесь никакой черной работы, умеете и дома строить, и сами себе одежду стирать, и без хорошей еды долго обходиться.
Адаш, как когда-то на побережье близ Дикеи, при арсах бросилась в ноги Дарнику и крепко прижалась к ним.
– Хорошо, хорошо, – приговаривал по-хазарски Рыбья Кровь, смущенно гладя наложницу по голове. Всегда бесчувственные и недоверчивые арсы деликатно отводили в сторону глаза.
Кошка, оставшаяся от Лидии, та тоже учудила: вскарабкалась по князю, как по дереву и воротником улеглась на его плечах, победно урча.
Рад был возвращению Дарника и мирарх.
– Ну а дальше что? – спросил он, когда Рыбья Кровь рассказал ему подробно о всем походе. – Отдыхаешь и снова в поход?
– Такими вылазками мы двести лет будем освобождать ваш Крит.
– Что же тогда?
Дарник не спешил отвечать и делал это весьма красноречиво.
– Хочешь взять дромоны и высадиться на восточную часть острова? – понял Золотое Руно.
– Не совсем так?
– А что же еще?
– Хочу взять тебя и ромейскую миру и высадиться на восточный Крит, – подчеркнул князь. – Вернее, это ты со своей мирой возьмешь туда меня, сербов и италиков.
– Ты сошел с ума! Среди зимы плыть неизвестно куда и высаживаться, не зная, что нас там ждет!
– Хорошо, беру только две ромейских тагмы и две тагмы италиков. Но ты все равно должен плыть с нами.
– Разве тебе нужен там какой-нибудь начальник? – продолжал сопротивляться Калистос.
– Во-первых, ты нужен арабам. Чтобы они знали, что это не временная вылазка, а раз здесь мирарх, значит, идет решительное отвоевывание всего острова.
– А во-вторых?
– Во-вторых, я пятый год воюю без начальника. И первый раз хочу, чтобы он у меня был. А ты очень подходишь на это место.
– Ну, негодяй! – расхохотался Калистос. – Знаешь, как ко мне лучше всего подойти…
Он чуть подумал:
– Комиты меня растерзают за такое полководческое взбрыкивание.
Действительно, на большом военном совете, состоявшемся на следующий день, все комиты выступили против этой авантюры. Им вторили навклиры дромонов и комиты италиков, хорошо говорящие на ромейском языке. Сербские воеводы и липовские хорунжии помалкивали, выжидательно поглядывая на Дарника. А тот молчал, давая мирарху возможность самому все обосновывать.
В ход у противников дерзкого похода шли и невозможность плаванья по бурному морю, и отсутствие продовольственных запасов на новом месте, и даже вялость воинов, уже настроившихся зимовать на Акротири.
– Теперь ты говори, – утомившись, передал слово князю Калистос.
– Все что вы говорите, все верно, – с какой-то даже уважительностью в голосе обратился к комитам Рыбья Кровь. – Но давайте вновь соберемся через два дня. Пусть сначала во всем войске узнают, что варвары: словене и сербы снова хотят идти и побеждать, а ромеи и италики, побеждавшие всех тысячу лет, теперь умеют крепче всего держаться за теплые одеяла. Если через два дня вы опять назовете своих воинов сонными и вялыми, то так тому и быть: будем освобождать Крит еще двадцать-тридцать лет.
На том архонты с воеводами и разошлись.
– Хитрое предложение, – так оценил слова князя Золотое Руно. – При любом результате ты в выигрыше. Потом в случае неудач просто разведешь руками и скажешь: я же говорил, как надо было действовать.
Через два дня совет архонтов был уже совсем другим. Военачальники деловито обсуждали, сколько чего брать, какие тагмы грузить на дромоны и как подгадать с хорошей погодой и попутным ветром. Еще неделя ушла на приготовления. Дарник готовился по-своему: собирал всех липовцев по сторожевым вежам и менял их там на сербо-италийские гарнизоны.
Трижды из-за погоды отплытие откладывалось, наконец, после продолжительной полубури, показалось солнце, задул устойчивый западный ветер, и восемь дромонов с тремя тысячами воинов вышли из залива, чтобы под всеми парусами и на веслах устремиться на восток. Прежних гребцов с собой не брали, их места заняли сами воины и, меняясь каждые два часа, неутомимо гнали суда вдоль берега.
Отец Паисий так же находился рядом с Дарником и верный своей писарской цели, продолжал задавать вопросы:
– Как будет правильнее выразиться: морской поход был задуман и разработан тобой или мирархом Калистосом?
– Пиши: мирарх Калистос настолько ослепил словенского князя умом и великодушием, что тому радостно было подчиняться великому ромею.
– Смотри, я так и напишу, – грозился священник.
– Пиши, пиши, – подзадоривал его Дарник.
– А как ты оценил боевые качества ромейской миры?
– Набранное по государственной повинности войско хорошо для защиты городов, для разбойных набегов лучше вольные изгои.
– А как будет, если придется сражаться каждый день без больших побед?
– Тут я скорее поставлю на ромейскую миру.
Лихорадочное возбуждение не покидало князя. Как все же приятно было отвечать не за весь поход, а за его малую часть! А ведь он действительно немного колдун, раз может вот так предвидеть боевые действия и толкать независимых от него людей на рискованные поступки. Ведь войско плыло почти наугад, лишь предполагая, что в заливе Элунда, самой удобной гавани восточного побережья должно находиться какое-то скопление сил противника, которое следует атаковать, чтобы завладеть их зимними припасами.  
– А не страшно самому воевать за чужую выгоду так далеко от дома? –  осторожно выпытывал Паисий.
– Наоборот, все мои мысли, мышцы и чувства еще никогда столь сильно не собирались в один комок, – отвечал Рыбья Кровь и понимал, что именно так все и есть на самом деле.
Хазарка Адаш снова была с ним в тесной каютке и тоже радовала князя какими-то новыми черточками поведения. Уже не бросалась пугливо вон при его желании побыть одному, а просто вжималась в самый уголок и занималась каким-нибудь рукоделием. При этом она почти не смотрела в его сторону, и все же он чувствовал, что ни одно его движение или вздох не ускользает от ее внимания. Как он ощущал любое сражение всей кожей своего тела, так и она ощущала его присутствие и всегда умела должным образом угадывать его тайные желания.
«И этот ромей еще будет меня спрашивать, не страшно ли мне здесь воевать? – рассуждал про себя Дарник. – Да как раз и хорошо, что никакой особой выгоды у меня на вашем острове и нет. В Липове, пожалуй, уже и стыдно было бы за хищной добычей каждое лето ходить. А тут без этой добычи я чистый мастер меча и битвы. И должен снова и снова подтверждать это. Только и всего».
Несмотря на все старания, уложить плаванье в два дня не получилось. На второе утро задул северный ветер и идти пришлось на одних веслах. Зато на третьи сутки этот же ветер способствовал тому, что, обогнув острый выступающий мыс, за которым земля уходила резко на юг, флотилия через два часа не вплыла, а влетела в залив Элунду, большой еловой шишкой протянувшийся с севера на юг на две версты. Расчеты не подвели – здесь действительно находилось опорное место всего арабского войска. На полуострове, отделяющем залив от моря, находилась рыбачья деревня, чьи дома теперь занимали магометане, а вместо рыбачьих лодок на берегу лежали полдюжины остроносых фулук – арабских лодий с характерными косыми мачтами.
Как и в Суде здесь у входа имелся свой малый холмистый островок. Его охранял малый сторожевой отряд. Два дромона направилось прямо туда. Остальные шесть судов, не останавливаясь, устремились к фулукам.
Все произошло так быстро и неожиданно, что серьезного сопротивления каменному граду из баллист и камнеметов никто не оказывал. А когда от сифонов с огнем запылали все фулуки, противнику оставалось думать лишь о собственном спасении. Высадившаяся дальше всех у самого песчаного перешейка Дарникская хоругвь оптиматов за мечи почти не бралась. В воздухе чаще слышался свист арканов, которыми безлошадные конники ловили пробегающих мимо арабов.
Скоро все было кончено, хотя мелкие стычки с теми, кто попытался скрыться в глубине полуострова продолжались до самого вечера. Пятьсот убитых и и не меньшее число пленных – столько заплатил противник за свою беспечность и панику. У ромейского войска потери были раз в двадцать меньше. В деревне были обнаружены большие припасы съестного, табун лошадей и две кузни с изрядным запасом заготовленных «колючек».
– Даже не верится, что все удалось так легко и быстро, – удивлялся итогам высадки мирарх. – У тебя похоже уже было?
– Когда три тысячи застают врасплох одну тысячу по-другому и быть не может. – Дарнику схватка с противником, который даже не успел надеть доспехов, представлялась все равно что избиением мирных смердов. Особой доблести он в этом для себя не видел и вообще был разочарован столь игрушечной схваткой.
Ромеи с италиками, однако, буквально упивались победой, словно желая вознаградить себя за тот страх и напряжение, что испытывали, сидя в осаде в Акротири.
– Какую бы ты хотел себе награду? – спрашивал на пиру у князя размягченный вином и арабскими сладостями мирарх.
– Какая награда, лишь бы наказания не было, – отшучивался Рыбья Кровь.
– За что наказание?
– Ну как же? Твое войско хватануло кусок, который не сможет проглотить. А тебя, раз ты такой умелый обязательно пошлют на еще более трудное дело.
– Ха-ха-ха! – от души смеялся Золотое Руно. – Возможно, ты и прав. Но это будет и твое более трудное дело, потому что от такого помощника я в жизни уже не откажусь.
– Значит, свернем шею вместе.
– Значит, свернем, – покладисто соглашался Калистос.
Первую ночь ночевали частью на дромонах, частью в деревне. Затем с разрешения мирарха Дарник отправился искать своему войску более просторное место для постоя. Нашел его в заброшенной рыбацкой деревне в пяти верстах южнее Элунды. Рядом проходила хорошая дорога вдоль берега еще дальше на юг.

7.
Над домом, что выбрал себе князь, развевалось аж три черных магометанских знамени: одно было захвачено под Сифесом, второе – в Элунде на перешейке, а третье подобрали арсы при первой вылазке в ближнюю долину.
– Зачем тебе эти трофеи? Почему свое знамя не поднимешь? – всякий раз спрашивал Калистос, наведываясь с телохранителями к союзнику.
– Мое знамя одно, а тут целых три. Чем больше, тем лучше, – ухмылялся Дарник.
Сегодня добавилось еще одно удивленное восклицание мирарха при виде мокрой головы князя:
– Ты что, купался?
– Ну да. В море теплей, чем на воздухе.
Золотое Руно с удовольствием принял от Адаш горячий напиток из свежих фруктов.
– Пеняешь нам за слуг и перины, а сам вон как удобно устроился. – Калистос широким жестом указал на стол с медной арабской посудой и ложе, аккуратно застеленное разноцветными одеялами и шелком.
– Привыкаю к высоким ромейским повадкам.
Мирарх еще отпил напитка:
– Я с комитами посоветовался, и мы решили принять оба твоих предложения.
– Это каких? – не мог вспомнить Дарник.
– Насчет отрубания одной ступни и кахтанидов. Вернее, аднаитов среди пленных больше. Вот и думаем, может лучше калечить их. Как думаешь?
Князю стало не по себе.
– А как же отлучение от церкви? Да сколько тех арабов сейчас по горам осталось? Потом калек на своих христиан поменять не сможете.
– Ты же сам это предлагал? – недоумевал Золотое Руно.
– Ума нет, потому и предлагал. Нет, ни в коем случае.
– Ну мы уже завтра приступаем.
Дарник с непривычной горячностью вскочил с трехногого табурета:
– Калистос, не надо этого делать!
– Иначе что будет? – нахмурился мирарх.
– Иначе мне перестанет нравиться тебе подчиняться.
– Ты еще скажи, что пойдешь и отобьешь пленных!
Дарник, взяв себя в руки, молча ходил по комнате. Мысль о нападении на ромеев не показалась ему такой уж дикой, тем более что дромоны до сих пор находились в Элунде и совсем скоро бури на море прекратятся. Разумеется, через Царьград назад им не прорваться, но можно предложить свой меч арабам. Те словен в пустыню не пошлют, скорее на север, на хазар. Ну а там до Липова уже рукой подать.
– Просто кормить пленных уже нечем. Надо как-то от них освобождаться, – миролюбиво объяснил мирарх.
– Я могу сам встретиться с магометанами и договориться о пленных.
– Хорошо, три дня тебе на это, – уходя, поставил условие Калистос.
Дарник с грустью смотрел ему вслед. За пять лет это был первый человек, которого ему хотелось назвать своим другом. И вот их зреющая симпатия лопнула и навсегда развалилась.
«Три дня!» Это был прямой вызов, брошенный князю, и необходимо было сторицей ответить на него.
За месяц, проведенный на восточном Крите, князь успел многое. Оседлал побережье на пятнадцать верст. Возвел здесь полдюжины парных опорных веж: одну у воды, другую в версте-двух в глубь острова. Предпринял несколько набегов к жителям долин, которые вполне мирно уживались с иноверцами-арабами. В укромном заросшем камышами месте заложил строительство четырех дракаров. Реквизировал у критян с десяток легких повозок, на которых посадил три ватаги оптиматов, еще две ватаги были посажены частью на мулов, частью на мелких островных лошадок. Эта сотня ежедневно совершала быстрые перемещения в разное время суток вдоль кромки берега и останавливалась на ночевку то в одной, то в другой веже, дабы не дать противнику подготовиться и напасть на разбросанное по широкой дуге липовское войско.
Энергичность Дарника объяснялась просто: невозможно и позорно было сидеть на месте и бесконечно охранять самих себя, как это делали бравые ромейские вояки, почти не выходившие из своей Элунды, да и хорошо известно, что воины от праздности быстро распускаются. Вот с утра до вечера и придумывал им «важные» задания, всем своим видом как бы говоря: именно это крайне нужно для нашей окончательной готовности, еще чуть-чуть и ринемся в новое славное сражение.
Просматривая свитки со «Стратегиконом» Маврикия, которые всегда возил с собой, он впервые обратил внимание, сколько там уделяется внимания упражнениям по прыжкам и бегу. Дома в Липове существовали конница и колесницы, поэтому это не имело важного значения. Здесь же лошадей едва хватало для гонцов, стало быть, от крепких ног пехотинцев зависело все. Вот и гонял бесконечно своих молодцов по ровному месту и по взгоркам, по камышам и горному валежнику.
Достаточно быстро удалось князю наладить отношения с местными жителями. Сперва те сильно дичились, тщательно прятали своих жен и дочерей, без большой надобности и сами на глаза «варварам» не показывались. Потом, приглядевшись к словенским порядкам, заметно смягчились и уже как ни в чем не бывало позволяли своим детям разгуливать среди чужих воинов. Более того, уже несколько раз обращались за судом не к мирарху, а к Дарнику, поначалу с мелкими жалобами на его липовцев, а затем с тяжбами на своих соседей.
Отец Паисий недоумевал:
– Чем таким особенным ты их так очаровал?
– Через неделю я очарую всю Романию. Не волнуйся, все успеем, – смеялся Рыбья Кровь.
Его самого удивляло, насколько критяне оказались доверчивыми людьми. Единородцы-словене к любым незнакомцам относились всегда гораздо настороженнее, сначала как следует всматривались в чужака, а лишь потом проявляли к нему свое расположение. Здесь же, на Крите, да вообще в Романии всех словен почему-то считали людьми простодушными и открытыми, мол, если словенин сразу не проявил свирепости, то дальше он будет добрым и славным малым.
Неожиданную разгадку получило и терпимое отношение критян к магометанам. Секрет оказался прост: арабы не вырубали их оливковые рощи. Прежние захватчики, да и ромейские сборщики налогов чуть что, брались за топоры и наказывали таким образом местных смердов, хотя и знали, что для восстановления главной плодовой культуры острова нужно не меньше двадцати лет. Точно так же не трогали магометане и критских женщин. Вернее, всех имеющихся у жителей рабынь тут же забрали себе, но коренным критянкам ничто не угрожало.
– Вот, учитесь, как надо захватывать чужую землю, – говорил Дарник воеводам. – Пока твое войско слабо, дружи и уважай их смердов. А когда они здесь наберут силу, то наверняка зажмут местных не хуже ромейских тиунов.
– Ну так можно сделать очень просто, – предложил Корней, который уже присутствовал на военных советах не в качестве приближенного князя, а как один из лучших полусотских. – Переодеться в арабские одежды и сотворить критянам несколько насилий. Хотя бы вырубить их священные рощи. И в долинах и в горах. Чтобы критяне сами взялись за оружие.
– Молодец, соображаешь, – похвалил князь. – Возможно, мы так и сделаем. Только нужно будет выбрать самый подходящий момент.
Схваток с арабами почти не происходило. Как бы быстро набеговая хоругвь не выдвигалась в горы, она заставала лишь остывающие костры от отступивших мелких отрядов противника. На ключевых горных перевалах Дарник закрепиться не стремился – не хватало людей, да и особого желания. Вместо этого он подкупал в качестве лазутчиков критян, чьи родичи жили наверху. В результате ему удалось захватить с десяток раненных арабов, что лечились в домах местных жителей, и с полсотни арабских рабынь-наложниц, которые под видом критянок находились в деревнях. Не прохлаждались и те липовцы, что оставались на берегу. Вместе с местными рыбаками они выходили в море и снабжали войско свежей рыбой, а ватаги липовских охотников пытались освоить добычу горных коз. Как-то сильный ливень размыл единственную дорогу отделявшую большое селение от остального мира. Высланная на помощь липовская сотня сумела навести снесенные мосты и расчистить саму тропу. За полгода пребывания в Романии словене неплохо освоили ромейский язык, и даже мелких недоразумений с местным населением почти не случалось.
Мирарх Киластос знал обо всем этом и постоянно ставил липовского князя в пример своим архонтам. Те пытались повторить действия Дарника вдоль западного побережья от Элунды. Но получалось это у них слабо. Если построить навес из веток и камыша, обнести валом из камней и даже оставить там ночевать с полсотни воинов у ромеев еще получалось, то выдвинуть в темноту ночные дозоры, как у липовцев, чтобы те неподвижно лежали всю ночь, подкарауливая арабских лазутчиков, у прославленных воинов не хватало ни смелости, ни терпения. Да и соплеменников-критян за их лояльность к врагу ромеи слишком презирали и попрекали, поэтому совсем не стремились перетянуть на свою сторону. Арабы быстро уловили разницу между двумя войсками противника и нападали на ромейские отряды гораздо чаще, чем на липовские. Тагмы италиков и сербов, которые Калистос посылал в горные районы тоже большими успехами похвастать не могли.
Таким был расклад событий, когда между мирархом и князем произошел спор-разлад о пленных. Хорошо обдумав положение, Дарник призвал к себе двоих раненых пленных, которых он еще не успел передать ромеям. Один из них достаточно сносно изъяснялся по-ромейски и послужил в качестве толмача своему бессловесному товарищу.
– Скажи ему, что мне надо встретиться с самым главным вашим воеводой. Иначе все ваши пленные будут посажены на кол, – по нескольку раз втолковывал князь непонятливым арабам. Потом еще крупными буквами написал по-ромейски о том же грамоту, авось да найдется среди них знающий человек. С тем бессловесного пленника, дав осла, и отпустили.
Миновал день и к Дарнику явился житель долин вести переговоры от лица  арабов.
– Я могу отвести тебя к месту встречи с их шейхом, – равнодушно, явно не рассчитывая на успех своего визита, сообщил критянин.
– Рассказывай дальше, – потребовал князь.
Критянин рассказал. Судя по условиям встречи, шейх был человеком умным и предусмотрительным. Учтены были не только его безопасность, но и безопасность князя. Встречаться предстояло внизу большой осыпи, над которой еще возвышалась высокая горная стена. Подойти туда можно было с двух сторон по широкой дуге. На краях дуги остаются дружины телохранителей. Все место открытое и в то же время труднопроходимое, так что численное превосходство той или другой дружины значения не имеет: меньшая легко отступит, нанеся при отходе ощутимый урон большему числу воинов.
В полдень Рыбья Кровь с двумя ватагами арсов уже был на месте. У шейха телохранителей имелось и того меньше, что послужило князю даже легким укором. С расстояния двух стрелищ два отряда с любопытством некоторое время разглядывали друг друга. Князь первым спустился на землю, отдал оруженосцу коня и шлем, и с двумя прикрытыми большими щитами арсами по тропе зашагал вдоль подножия осыпи. Шейх тоже вылез из седла, но остался в шлеме-чалме, с ним пошли два оруженосца с круглыми щитами и безоружный знаменосец.
Пока сходились, Дарник как следует рассмотреть шейха: надменное продолговатое лицо, еще более вытянутое заостренной бородой, развевающиеся белые одежды, меч и кинжал, усыпанные драгоценными камнями. Сблизившись до двух сажен, все семеро остановились.
– Шейх Нагиб ибн Фахдлан, ибн Рашид, ибн… ибн… ибн, – представил знаменосец своего господина.
Князь глянул на арса-толмача.
– Князь Дарник из словенского Липова, по прозвищу Рыбья Кровь и Молодой Хозяин, победитель кутигур, булгар, хазар, тарначей, норков, – находчиво отчеканил по-ромейски тот.
– Я получил твою грамоту и готов выслушать тебя, – на хорошем ромейском произнес шейх Нагиб.
– Восемьсот ваших пленных воинов захвачено на Акротири, пятьсот пленных взято в Элунде. Их искалечат и отпустят на свободу.
– Другого от просвещенного ромейского мирарха мы и не ждем.
– Калечить будут только аднаитов, кахтанидов отпустят в целости, – на всякий случай уточнил Дарник.
Лицо шейха чуть дрогнуло, но он тут же справился с собой:
– На все воля аллаха! – Нагиб явно собирался уходить.
– Еще у нас скопилось много арабской одежды, – ухватился за последний довод Молодой Хозяин. – Переодетые в нее наши воины начнут творить зло местным жителям, и все горы загорятся под вашими ногами.
– Хорошо, что ты, князь, сказал об этом. А мы предупредим жителей.
– Не получится. Плохому о вас поверят быстрее, чем хорошему. Остров слишком велик, а молва любую беду всегда еще больше преувеличивает.
Шейх пристально посмотрел на Дарника.
– Чего хочет мирарх?
– Мирарх хочет калечить, а я калек не люблю.
– Разве ты говоришь не от его имени?
– Я хочу спасти ваших людей.
– Зачем?
В коротком вопросе шейха сквозило столько презрения к проявившим трусость собственным воинам, что Дарнику не сразу нашелся с ответом. Христиане и магометане всегда выкупали своих единоверцев, попавших в рабство, а так отказываться мог главарь разбойников, желающий освободиться от негодных сотоварищей.
– Чтобы они разнесли славу обо мне по всему магометанскому миру, – князь вложил в свои слова предельную издевку и над пленными и над самим собой, таким глупо-великодушным.
Нагиб несколько мгновений озадаченно смотрел на Дарника, потом расхохотался так, что его телохранители настороженно сделали шаг вперед.
– У меня нет столько дирхемов, чтобы выкупить их всех. Ты же не станешь отдавать их по частям.
– Не стану, – честно признался Рыбья Кровь. – Но зато я могу по частям взять сам выкуп.
– Что ты будешь делать с частью казны?
– Буду кормить пленных.
– Разве выкуп предназначен для этого?
– Нет. Но истраченную казну можно вернуть, продав будущему стратигу Крита сделанную работу.
– О чем ты говоришь? – не понял арабский предводитель.
– О дороге на Иерапетру. Мы ее восстановим и получим то, что потратили на еду для пленных.
– В Иерапетре наша главная пристань. Ты хочешь, чтобы я сам привел туда ромейское войско?
– Никто не мешает тебе строить рядом с дорогой сторожевую крепость. Пока вы не построите на Крите свои крепости, он никогда не будет вашим.
– Так может ты вместе с дорогой нам и эту крепость построишь? – снова развеселился шейх.
– Почему бы и нет? В моем договоре с ромеями не сказано, что я не должен строить для противника крепости…
Через полчаса, призвав писарей, они устное соглашение превратили в письменное, дополнив его списком селений и мест, куда не должны были без уведомления заходить липовские и арабские отряды. Шейх обязался также в случае бегства возвращать пленных к месту стройки, а князь согласился принять к себе троих арабских соглядатаев, которые бы наблюдали за соблюдением должного порядка в отношении своих единоверцев. Договор был написан на ромейском языке на трех свитках.
– В случае любых нарушений, я передам третий свиток мирарху, – откровенно пригрозил Нагиб, прекрасно понявший, что Дарник действует на свой страх и риск.
Князь возвращался в свою ставку с неприятным осадком в душе. Ясно было, что освободившись от давления липовцев, арабы с удвоенной силой будут терзать основное ромейское войско. «Можно или нет, это назвать предательством?» – размышлял Дарник и успокаивал себя тем, что забота о своих воинах для него главнее заботы о надменных стратиотах.  
К его большому облегчению, мирарх Калистос, несмотря на весь свой ум, не увидел в заключенном договоре невыгодной для себя военной уловки и легкомысленно вернул договор князю назад. Не возражал и против посылки всех пленных на дорожные работы:
– Не думал, что тебе так захочется превращать своих храбрецов в обыкновенных тюремщиков. Интересно, как ты вообще заставишь работать это магометанское отребье?
Дарника его опасения лишь сильней подхлестнули осуществить задуманное. Да и надоели чисто военные хлопоты, хотелось незнакомого вида деятельности. Еще не прибыли от шейха обещанные первые две тысячи дирхемов, а Рыбья Кровь с хоругвью оптиматов поднимался уже на перевал, ведущий к Иерапетре – бухте и деревне на южном берегу Крита. Старая дорога сюда была совершенно непроезжей: разрушенные мосты, провалы и насыпи из неподъемных камней, в одном месте дорога вообще чистым срезом отодвинулась на полторы сажени в сторону.
– Это от землетрясения, – пояснил критянин-переговорщик.
Горы кругом были не такие громадные, как на западе, больше напоминали холмы, мягко переходя в широкие равнинные долины с мелкими оврагами. Волнистым взгорком предстал и сам перевал. С него открывался вид на море и на север и на юг.
– Здесь, – указал князь на большую ровную площадку, с трех сторон покато уходящую вниз.
Воины стали разбивать стан. Окружающий редкий сосняк рубили не весь подряд, а выборочно, чтобы не так донимал резкий пронизывающий ветер. Да и костры устраивали совсем по-другому, чем в липовских лесах: обкладывали огонь большими камнями, чтобы дрова прогорали не так быстро, а у нагретых камней подольше можно было погреться. Засеку, вернее, простой вал насыпали из одних камней. Сильно удивились, когда Дарник сказал копать ров не снаружи, а внутри вала. На следующее утро удивились еще больше приказу насыпать второй вал вокруг первого.
– Между этими двумя валами и будет наш стан, – объяснил Рыбья Кровь.
Усердней всех трудились писари: считали, сколько чего может понадобиться на триста воинов и пятьсот пленных. Особенно трудно обстояло со снабжением простой водой. Выход подсказали местные жители. Из ближнего оврага с ручьем наверх к стану протянули трехступенчатую веревочную дорогу, по которой бурдюки с водой заскользили в лагерь.
Немало улучшений предложили и сами воины, с интересом встретившие новое для себя дело:
– А как быть, если один побежит, а десять останутся на месте? Надо чтобы за одним бросалась в погоню не больше одной пары наших бойников.
– Как быть, если кто начнет притворяться больным? Может поручать им работу артельно? Тогда они сами разберутся, кто из них болен, а кто притворяется.
– А их архонты? К ним особый подход, или как к остальным воинам?
– Если араб полезет в драку, я могу убить его или нет?
– А наши позорные столбы? Или виселица на чурбаке? Может им другие наказания больше подойдут?
Небольшая заминка случилась, когда местные жители за продукты стали требовать двойную и тройную цену. С большим трудом, где уговорами и угрозами, а где насилием и грабежом, удалось пополнить съестные припасы по прежней цене.
И вот первая сотня оптиматов отправилась в Элунду и через два дня, проделав тяжелейший обратный тридцативерстный путь, пригнали на перевал четыреста из пятисот пленных. Около сотни обессиливших арабов оставили поправляться в сторожевых вежах.
Неделю спустя князь проклинал все на свете за взятую на себя обузу и хорошо понимал Калистоса, согласного на любую жестокость, чтобы только избавиться от нее. Какое различие было с пленными, которых он раньше приводил с собой в Липов! Те уже через месяц-два полностью вливались в незнакомую для себя жизнь и отличить их от свободных смердов можно было лишь по отсутствию поясного ножа. И когда проходило два-три года обязательного пленения, назад на родину уходило не больше одной десятой их части. Остальные женились, рожали детей, осваивали какое-либо ремесло, могли даже сами покупать рабов.
Эта же магометанская полутысяча желала только есть, спать и молиться. Работники – никакие. Приставленный к каждой пятерке пленных один охранник должен был непрерывно кричать, угрожающе махать плетью, пинать ногами, чтобы добиться самого малого труда. Наблюдая со стороны, Дарник с раздражением замечал, как самые простодушные липовские парни от такой охраны начинают портиться, превращаясь в злых жестоких надсмотрщиков.
– Эти арабы тупые и ленивые животные, – жаловались полусотские.
– Они все делают нарочно. Пока мы для острастки не повесим пяток-другой толку не будет, – доказывали сотские.
– Мутят воду их воеводы. Мы ведь не понимаем, что они своим бывшим воинам приказывают, – предполагали хорунжие.
Князь пытался изменить положение: отделял командиров от воинов, за лучшую работу больше кормил, менял места работ, чтобы вызвать хоть какой-то интерес, однажды неделю вообще не выводил пленных на работу, мол, не выносимо здоровому молодому парню целую неделю сидеть на одном месте и не соскучиться по какому угодно делу. Результат по-прежнему оставался ничтожным.
– Вся проблема в том, что они рассчитывают на свой скорый выкуп, – объяснил ситуацию отец Паисий. – Как им потом оправдываться дома за свою рабскую покорность перед неверными?
Дарнику такая разгадка пришлась по душе, значит, не в чьих-то кознях или вредном чужеземном характере причина, а в чувстве внутренней гордости. Ну что ж, с этим тоже можно что-то сделать. Снова возвращаясь мыслями к пленным булгарам, сарнакам, кутигурам, он легко разложил по полочкам, что там было и почему. Сначала того пленного долго везли в Липов, он привыкал, что на него больше никто не смотрит как на врага, и сам уже различал среди липовцев приятных и неприятных людей. Потом он видел словенский город, других рабов, которые мало в чем бывали ущемлены, учился понимать чужой язык, с удивлением замечал, что есть вольные бездомники, еще более низшая, чем рабы категория липовцев, догадывался, что и трудиться можно не только из-под кнута. Наконец сам находил себе подходящего хозяина, который мог выкупить его из княжеских мастерских на более легкий хлеб, из раба превращаясь в простого слугу, и при известной сноровке мог достигнуть вполне уважаемого положения. А там свой дом, жена, хозяйство и через два года отрываться от них, и ехать на родину уже не было ни желания, ни возможности.
Раз за разом просеяв в голове все эти детали, князь вознамерился воссоздать их последовательность и здесь, на Крите. Из лагеря для пленных стали потихоньку забирать по пять-десять человек и развозить их по одному по сторожевым вежам. Здесь его никто особенно не охранял, просто полные сутки он находился среди липовцев: спал с ними в одной гриднице, ел за одним столом, выполнял вместе с ними одинаковую работу. Не участвовал лишь в боевых занятиях и охранной службе. Точно так же никто не обращал внимания на его пятиразовые дневные молитвы. Через неделю в вежу доставляли другого пленного, который, глядя на первого, повторял все его приобретенные навыки.
Таким образом удалось за месяц «перевоспитать» полсотни арабов. А в лагере среди пленных поднялся переполох, те были убеждены, что их исчезнувших соратников увели, чтобы убить. Приставленные к пленным арабские соглядатаи донесли об этом шейху. Тотчас же явился критянин-переговорщик с требованием предъявить исчезнувших пленных. Его провели по трем вежам и показали живых, в меру веселых арабов. И недоразумение было исчерпано.

8.
Короткая зима, которую никто из липовцев и за зиму не посчитал, между тем закончилась. Дромоны открыли навигацию на Акротири и на Родос. А в Элунду пришли первые торговые суда за оливковым маслом и овечьей шерстью. На перевал пожаловал мирарх с комитами посмотреть на выполненные работы и решить, как лучше атаковать Иерапетру. Если по дороге уже можно было кое-как добраться до перевала, то строительство крепости было лишь слегка обозначена.
– Я же говорил, что у тебя ничего не получится с такими работниками, – довольно заключил Калистос.
Рыбья Кровь «виновато» разводил руками:
– Зато я спас тебя от отлучения от церкви.
Не хвастать же, в самом деле, что за два последних месяца не был убит ни один липовец.
Князь с мирархом поднялись на смотровую вышку, откуда открывался замечательный вид на залив Иерапетры, где виднелись три паруса только что прибывших арабских фулук.
– Сколько тебе нужно тагм, чтобы скинуть твоего Нагиба в море?
– Нисколько, – отвечал Дарник. – Я думаю, нападать на Иерапетру нет необходимости.
– Это еще почему? – удивился Золотое Руно.
– Вместо Нагиба пришлют другого шейха, с которым не получится договориться.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что нового шейха придется заново побеждать, а Нагиб уже побежден.
– И что же?
– Нагиб будет делать вид, что отважно воюет, а мы будем держать его в своих руках.
– Для чего? – все еще сомневался Калистос.
– Чтобы всем было хорошо: в Константинополе узнают, что ты воюешь и побеждаешь и тебе нужно больше людей и золота, Нагиб не захочет быть разбитым одним ударом и будет делать тебе все новые уступки, а критяне научатся доить двух коз: ромейских и арабских.
– Всем хорошо, кроме словен, – поправил мирарх. – Ведь и тебя отсюда никто не отпустит до полной победы.
– А я никуда и не тороплюсь, – слукавил князь. – Мне здесь нравится.
– Чего ж ты тогда свои суда стал строить? – прищучил его Золотое Руно.
– Ребятам поразбойничать на море захотелось.
– Где ж разбойничать – кругом ромейские земли?
– А на юге? Ваши дромоны никогда не рискнут туда идти. А мои бойники только ромейского огня боятся, больше ничего.
Они спустились к комитам и хорунжим.
– Князь советует с нападением повременить, чтобы больше фулук к Криту припасов привезли, – сказал мирарх своим приближенным. – Месяц подождем.
Этот месяц явился для липовцев едва ли не самым приятным за весь год похода. Воины приноровились к горной жизни, и не хуже самих критян бойко перемещались во всех направлениях, дружески приветствуя встречных охотников и арабские дозоры, воеводы, распыленные по дальним вежам, по неделям не видели князя, а от этого только ревностней несли свою командную службу, чтобы не оказаться хуже других. Нехватку увеселений словене восполняли в окружающих селищах, где любой критянин за мелкую работу всегда готов был расплатиться бурдюком доброго вина.
Для Дарника тоже наступило полное равновесие. Лагерь для пленных больше не беспокоил его: не хотят строить себе крепость, ну и пусть. Удачной оказалась мысль назначить Корнея полусотским тайной стражи с выделением ему небольшой казны. Этот любитель дворовых нашептываний живо завел себе соглядатаев едва ли не в каждой ватаге, и теперь каждый день у князя начинался с выслушивания доклада Корнея обо всем, что творится в войске. Впрочем, войско уже настолько привыкло само себя регулировать, что каких-то особых изменений наличие тайной стражи, по крайней мере, на первых порах не внесло. И Рыбья Кровь, выслушивая сообщения Корнея, лишь принимал их к сведенью, ничего существенного не предпринимая. Случались дни, когда он вообще не отдавал ни одной команды.
Калистос не зря отмечал удобства, с которыми устроился в своей ставке липовский князь. Много сна, отдыха, чтения, вывезенных из Дикеи книг, купание в теплом море, любимая кошка, шахматы-затрикий, чудное критское вино, в котором Дарник уже начал немножко разбираться. Среди пленных нашелся повар, умевший рыбе придать вкус мяса, а мясу вкус рыбы, фрукты и восточные сладости тоже не переводились на княжеском столе. Иногда Дарнику даже становилось неловко за все это, но никто не делал ему упрека, и он сам себе продолжал с удовольствием попустительствовать, резонно полагая, что сие лежебочество вечно не продлится.
Его отношения с Адаш не только не притушились от постоянного присутствия рядом друг с другом, но и расцветились новыми красками. Сначала хазарка хотела удивить его своими познаниями в словенском языке, однако быстро поняла, что этого «ее князю» вовсе не надо, что женские любовные признания навевают на него тоску и уныние, и опять перешла с ним на бессловесное общение. Уяснив себе, что любые дела ему всегда дороже любых слов, она сумела все свои женские дела превратить в прекрасную бесконечную игру. Каждую свободную минуту использовала, дабы что-то поправить, подмести, принарядить в их опочивальне, даже на некоторое время выскочить наружу и снова вернуться, так чтобы у Дарника постоянно возникало желание поймать ее и задержать в своих объятиях. Так у них все это и шло, заставляя телохранителей судачить о необыкновенном любвеобилии князя.
– Бойники говорят, что ромеи специально тебе эту Адаш подсунули, чтобы ты стал таким, как они, – докладывал Корней.
– Каким именно? – любопытствовал Рыбья Кровь.
– Любящим сладости жизни больше военных тягот.
– Правильно хотят. Кому вообще нужны эти военные тяготы? – отмахивался князь. – Только любовь и вкусная еда наше самое главное!
Если Адаш приносила тепло и довольство телесное, то отец Паисий – удовольствие умственное. Пассивные ответы на вопросы священника Дарник постепенно сменил на активное словесное наступление.
– Хочешь, расскажу, как я выучил ваш язык? – спрашивал он его за игрой в затрикий.
– Погоди, я запишу, – тянулся за чернильницей Паисий.
– Мой дед Смуга Везучий привез однажды из похода целый сундук со свитками, третья часть из них была на ромейском языке. Как-то, копаясь в них, я нашел несколько свитков со словарем, а потом с этим словарем стал читать сами свитки. Как звучат на самом деле ваши слова и буквы, я не знал, поэтому придумал им всем свое собственное звучание. Через год в соседнем селище я подружился с ромейским купцом Тимолаем, он объяснил мне, как звучат ваши слова и я был очень разочарован, потому что у меня они звучали у меня гораздо красивей и приятней.
– Сколько же тебе было тогда лет?
– Одиннадцать или двенадцать.
– И ты вот так выучил наш язык? – изумлялся священник.
– Ну я же говорю, тогда я был гораздо умней, чем сейчас, – довольно ухмылялся Дарник.
– Я не понимаю, почему все так носятся с загробным миром? – в другой раз задавал он пробный вопрос отцу Паисию. – А если я не хочу никакого загробного мира? То что? Заслужу своим святым поведением ваш Рай, а потом попрошу: а можно сделать так, чтобы для меня вообще ничего не было? Умер – и исчез?
– Разве капля воды может сказать: можно я не буду мокрая? Разве ты можешь смотреть на мир и говорить себе: я ничего не вижу, не слышу и не чувствую? Если ты хочешь навсегда исчезнуть после смерти, так попробуй исчезнуть сейчас: останови свое сердце, или прикажи своему мозгу ни о чем не думать. Сможешь?
Князь молчал – необходимо было хорошо подумать, прежде чем ответить на подобный вызов.
Купеческое судно из Родоса привезли удивительное известие: хазарский каган принял иудейскую веру и заставил ее принять всех своих приближенных. Для ромеев это стало бесконечной темой пересудов: как это так принять веру народа, который не имеет своего государства и рассеян по всему миру? Говорили, что кагана вынудили к этому большие долги иудейским купцам или что причиной его красивая жена-иудейка. Дарник уклонялся от таких обсуждений, но они дали толчок другим его мыслям. С одной стороны все было достаточно ясно: постоянно воюя с ромеями и магометанами, каган выбрал себе свое собственное единобожие, независимую точку опоры, с другой – это каким же надо быть отважным, чтобы вот так просто отказаться от веры своих предков-язычников и столь резко пойти против интересов собственного народа?
Пять лет соприкасаясь со множеством словен и чужеродцев, Рыбья Кровь намеренно отставлял вопрос верований в сторону, считая, что он пока не готов разбираться в нем. И теперь пришла пора, если не для других, то для самого себя как-то определиться с этим. Поэтому Дарник почти обрадовался, когда отец Паисий однажды спросил:
– А как ты вообще представляешь себе окружающее мироздание?
– Прежде всего я никак не могу согласиться с тем, что все мои слова и поступки кем-то заранее предопределены. Потом мне просто жаль тех богов, которые вечно вынуждены делать одно и то же, и строго следить за почитанием, которое им оказывают или не оказывают земные люди. Правда, многобожие я тоже не слишком понимаю. Как могут от главного бога отпочковываться боги неглавные, а от неглавных – земные цари, их вельможи, простые смерды и рабы.
– А как же, по-твоему, все тогда обстоит на самом деле?
– По-моему, надо вести происхождение жизни не сверху вниз, а снизу вверх, так же как вековой дуб растет из крошечного желудя вверх, а не из кроны вниз.
– Очень любопытно, – улыбаясь, поощрял его священник.
– Падающие с ночного неба звезды рассеивают по земле лучики-семена. Из них прорастают камни и песок. Однажды одна из песчинок повернулась и стала растением, другая повернулась и превратилась в крошечную букашку, третья песчинка издала звук-слово и выросла в человека. Из многих людей, как из стай птиц и волков немедленно возникли вожаки, те, кто знал как больше добыть еды и лучше отбиться от хищников. Вожаки принялись воевать друг с другом и лучшие из них назвались князьями и императорами. После смерти их души точно так же соперничают друг с другом и лучшие из них становятся богами лесов, лугов, рек и озер, и стремятся помогать своим земным потомкам. Эти боги сами тоже растут и развиваются и превращаются в старших богов, ведающих бурями, потопами, землетрясениями. Они уже потеряли связь с людьми и радуются только своему могуществу, чтобы, в конце концов, вырасти и из него. Тогда они становятся управителями луны и звезд и, забыв, что земная жизнь уже существует, вновь и вновь посылают на землю свои плодотворные лучики-семена, после чего и успокаиваются вечным сном в виде небесных созвездий.
– Ха-ха-ха! – неудержимо, в голос хохотал всегда серьезный Паисий.
Рыбья Кровь смотрел на него без всякого гнева, ему достаточно было того, что он все это сумел ясно высказать на чужом языке и перед единственным человеком, который это мог как следует оценить.
– Извини, – сказал священник, успокаиваясь. – Теперь я понимаю, как ты смог выучить по свиткам наш язык. А ты вообще меняешься за последние годы или нет?
Вопрос прозвучал неожиданно. Конечно, меняюсь, собирался заявить Дарник, вот стал князем, воюю в тысяче верст от дома, даже по жене стал скучать.
– Зачем мне меняться? Раз все мне подчиняется, меняться нет никакого смысла. Становлюсь опытней, осторожней, ну и все.
– И тебя вполне устраивает то, какой ты есть? Ничего не хочется в себе поменять?
– Чем ваша вера мне больше всего смешна, так это тем, что можно грешить, а потом легко замаливать свои грехи. Нет уж! Пусть все мои грехи останутся при мне, и ни перед кем никогда я за них не буду просить прощения. А еще я люблю делать так! – Князь взял с доски две фигуры, с нарушением правил перенес их через ряд черных пешек и поставил мат черному королю – на сегодня откровений хватит!
Подобные разговоры приятно возбуждали Дарника, в то же время они оставляли в его душе некое беспокойство и недовольство собой. Это напоминало рассказы храброго воина у костра про свои боевые подвиги. Раз рассказывает, значит, уже ничего лучше этого не совершит. И рассказывая чужеземному священнику о своих сокровенных размышлениях, князь невольно сравнивал себя с таким вот болтливым воякой. Битва на то, чтобы убивать, а не кичиться своей смелостью, так и проживаемая тобой жизнь на то, чтобы открывать и открывать для себя что-то новое, а не сообщать кому-то о своих вчерашних мыслях. А раз сообщаешь, значит, остановился и топчешься на месте.
Однако все эти прибытки и убытки приятного времяпрепровождения тотчас отступили в сторону, едва мирарх столь ясно и четко заявил о долгосрочном пребывании словен на Крите. В договоре, подписанном в Дикее, действительно ничего не говорилось о сроке пребывания липовского войска на ромейской службе. Там просто указывалось количество милиарисиев, которые полагались каждому воину и воеводе за каждые десять дней его службы, причем без учета выбывших из строя убитых и раненых словен. Суммы набегали немалые. И здравый ум говорил, что по пустякам держать столь дорогих наемников нет никакого резона.
Но когда пришедший с Родоса дромон привез всем дарникцам жалованье сразу за двенадцать декад, князь с изумлением понял, что ромейских тиунов баснословные государственные расходы не слишком волнуют. Напротив, чем больше золота на военные действия они выкачают из столицы, тем им самим лучше и сытнее существовать. Поэтому, в самом деле, может статься, что словен отпустят только тогда, когда на Крите не останется последнего араба. Кроме того, получая и накапливая слишком щедрую казну, сами липовцы становятся лакомой добычей для любых разбойников и пиратов. Будучи вместе в одном кулаке они, конечно, не по зубам мелким хищникам. Однако, когда ослабевшие от ран и потерь поплывут назад на нескольких дромонах, да еще морские бури заставят дромоны пробираться домой по одиночке, тут-то и жди пиратских нападений.  
Своим воеводам Дарник поостерегся это объяснять – не хотел заранее поднимать панику. Но сам усиленно размышлял, как выбраться из получившейся от его недогадливости ловушки. И когда, месяц спустя, на перевал вновь пожаловал мирарх, князь знал, что ему делать.
– Твоему войску новое задание, – объявил Калистос. – Пройдете вдоль всего северного берега от Элунды до Акротири, накрепко соедините восток острова с западом.
– А кто останется здесь?
– Перевал займут италики.
– У них не получится поддерживать перемирие с Нагибом.
– Никакого перемирия нет. Ты уйдешь, и оно закончится.
– Но я ведь останусь на острове?
– И что с того?
– Получится, что я нарушил заключенный договор.
Золотое Руно нетерпеливо передернул плечами.
– Что ты предлагаешь?
– Уйти моему войску с острова совсем.
– Это невозможно, – строго произнес мирарх.
– Мои воины уже год не видели своих семей и хотят домой.
– У ромеев тоже есть семьи и никто их домой не отпускает.
– Я слышал, две тагмы сербов ты отправляешь на границу с Болгарией. Я должен отправиться вместе с ними.
– Это тоже невозможно.
– Все ведь зависит от письма, которое ты пошлешь стратигу Родоса. Если там будет сказано, что в словенском войске теперь нет необходимости на Крите и лучше нас перевести на войну с Болгарией, то стратиг так и сделает.
Калистос мрачно смотрел на Дарника.
– Ты диктуешь мне свои условия? Это бунт?
– Вчера приходили посланцы от Нагиба, – на ходу придумал князь. – Они знают, что мы намерены уйти с Крита и готовы помочь в этом.
– Если вы так не хотите воевать, то вы не будете воевать и против болгар. Выйдет, что я пошлю туда войско предателей, – заключил Золотое Руно.
– Ты пошлешь туда войско, которое сметет все на своем пути по дороге домой, – уточнил Дарник.
О том, будут ли липовцы отбиваться в случае прихода на перевал ромеев, не было сказано ни слова, но Калистос в этом ничуть не сомневался. А соединение словен с арабами вообще могло явиться полной катастрофой, особенно после того, как мирарх красочно доложил в письме родоскому стратигу об успехах своей зимней кампании.
Золотое Руно уходил с перевала, как всегда безмятежно улыбаясь, но то, что он в крайнем бешенстве сомневался не приходилось. Неделя прошла в напряжении, князь даже перевел в ближние к Элунде вежи лучшие полусотни с тайным приказом больше остерегаться ромеев, чем арабов. В камышовых зарослях уже не таясь спешно заканчивали строительство дракаров. Потом от одного из сербских сотских Дарник узнал, что Калистос среди комитов обмолвился о том, что теперь словене здесь на острове не очень-то и нужны. Это была весьма красноречивая обмолвка. Окончательно все стало ясно еще через месяц, когда в Элунду прибыли новые тагмы ромеев и хорватов, а липовцам и сербам было велено грузиться на их дромоны и отправляться на войну с Болгарией.
Как Дарник и предполагал, за все выполненные пленными работами ему не заплатили ни медного фолиса.
– Я думаю, после твоего отъезда Нагиб тут же разрушит все твои мосты и обвалит все тропы, – рассудил приехавший с тагмами родоский менсор, отвечающий за крепостные постройки.
Он как в воду глядел. Еще не убрали мостки за последними поднимающимися на суда липовскими ватагами, как в Элунду прискакал гонец с известием, что лагерь пленных захвачен арабами, а охранная тагма италиков целиком ими перебита.
– Скорей жми на весла, ребята! – покрикивали на воинов полусотские. – Это уже не наша забота.

9.
И снова море, снова движение, снова дальние горизонты.
В день весеннего равноденствия Дарнику исполнилось двадцать лет. Казалось, что он достиг высшего пика жизни: ничего не утратил из юношеской безоглядности и порывистости, а лишь прибавил себе зрелого умения верно распределять свои силы, мысли и чувства. Потерпев неудачу в дружбе с мирархом, он вполне сознательно решил сдружиться с собственными воеводами. Хватит выставлять себя суровым одиночкой с подчеркнуто ровным отношением ко всем своим подчиненным! Конечно, после долговременной отстраненности не стоило пугать боевых соратников расспросами о семье или о том, что им больше нравится. Зато можно было внимательней прислушиваться и запоминать то, как они подшучивают друг над другом, чтобы хотя бы по этим намекам лучше представить, чем кроме войны наполнена их жизнь.
Пять больших остановок на островах сделало словенско-сербское войско прежде чем достигнуло македонской фемы. Иногда суда просто сближались, чтобы воины могли вволю позубоскалить между собой. И не меньше десяти раз Рыбья Кровь с Адаш, отцом Паисием и двумя-четырьмя арсами пересаживался на другой дромон или дракар. Воины принимающего князя судна почитали это за большую честь и старались выглядеть особыми удальцами.
– А ведь они тебя и в самом деле любят! – удивлялся священник. – Даже сербы. Чем таким особенным ты завоевал их сердца?
– Тем, что никогда не пытался завоевать их сердца, – отшучивался Дарник.
«А в самом деле: чем?» – спрашивал он сам себя. А тут еще Адаш его порядком озадачила. Она была по-прежнему на редкость молчалива, но уже почти все понимала и что-то могла ответить. Самым ценным ее качеством оказалась привычка первой вставать по утрам, чего у всех его прежних жен и наложниц никогда толком не получалось: с вечера их было не уложить, утром не поднять. Просыпаясь, он часто заставал хазарку за молитвой разложенным перед ней амулетам. И вот ему в голову пришло спросить ее:
– О чем ты молишься?
– Чтобы исполнились все замыслы князя.
– А почему не просишь, чтобы я тебя крепче любил?
– Князь имеет медленное сердце. Князь полюбит Адаш, когда Адаш умрет.
Вроде высказала обычные бабьи причитания, которыми они любят себя развлекать за отсутствием большой умственной жизни, но теперь ухитрилась попасть в его размышления на эту тему. В тот же день Дарник рассказал о словах наложницы отцу Паисию:
– Адаш говорит, что у меня медленное сердце, я люблю только тех, кого уже потерял.
– Ты с этим согласен? – священник был весь внимание.
– Вообще-то у меня еще мало кто умирал, – подумав, признался Рыбья Кровь.
– А как насчет твоей первой жены, ты, кажется, за измену приказал разрубить ее на две половины? – выказал свою осведомленность Паисий.
– До этого у меня была наложница Зорька, она попросила отпустить ее к другому мужчине. И я отпустил. Ульна была не наложницей, а женой и знала об этой истории. Но она решила, что нет никакой разницы между открытой и тайной изменой, и, вернувшись из похода, я только посмеюсь над ее шалостью. Я медлил целую неделю, чтобы они удрали из Липова. Они не удрали. Между прочим, вместе с Ульной и влюбленным гридем пополам я велел перерубить ее служанку и его напарника-гридя.
– Но почему, но почему? Одну столь великодушно прощаешь, а вторую так караешь?! – пораженно вскричал ромейский жрец.
– У меня, наверно, действительно медленное сердце. Я не люблю быстрых восторгов, признаний и обещаний ни в себе, ни в других людях. А женщинам это только и подавай. Все сразу и сейчас. Если бы Ульна пришла ко мне и сказала, что все время думает о другом парне, жить без него не может, я бы разве стал ее удерживать? Да и какой мужчина после таких слов стал бы притрагиваться к такой жене? Она проявила ко мне пренебрежение и не догадалась сбежать. Думала, что я побью ее как обычный муж, успокоюсь и еще приданное ей дам. Мне об этом потом рассказали. Не поняла, глупая, что раз я князь, то и мои поступки должны быть в сто раз сильнее в лучшую или худшую сторону поступков простого смерда.
– И этот грех тебе тоже никогда не хочется замолить?
– Я готов прибавить к нему еще парочку таких же, – Дарнику уже надоело говорить об этом.
Собственные воеводы при ближайшем рассмотрении тоже оказались весьма занятными собеседниками.
– Вот думаю, не рано ли мы ушли с Крита? – поинтересовался князь у Буртыма.
– В самый раз. Мелкая служба и воинов делает мелкими. Хорошо перезимовали и будет.
– Ну, а если на большой службе половина людей головы сложит? Не страшно умирать вдали от дома?
– Вблизи от дома страшней.
Простой, в общем-то, ответ, но он открыл для Дарника целую цепочку чужих умозаключений: умирать рядом с родовой землянкой всегда глупая небрежность, умирать вдали – твоя собственная воля, следовательно, из-за одного того, что воины ушли за тысячи верст от родных мест, они сделались для своих родичей легендарными людьми, а погибнут или вернутся целыми не столь и важно.
– А помнишь, как вы с Кривоносом и третьим, как бишь его, пытались меня увести в рабство? – намеренно напомнил князь Лисичу, самому давнему из своих соратников.
– И как ты приказал Кривоносу добить Рваного, нашего вожака? – памятно усмехнулся становой хорунжий. – Я еще тогда сильно удивился, почему ты сам не добил Рваного, потом понял…
– Что же ты понял?
– Что ты уже и тогда примеривал на себя княжеские одежды. Чтобы твоим бойникам жизнь медом не казалась.
– А если бы ты тогда знал, что мне было не двадцать, а пятнадцать лет, что бы вы с Кривоносом стали делать?
– Кривонос бы точно тебе сонному нож воткнул. А мне без разницы было. Рваный все время кричал на нас, а ты нет. Уже хорошо. Я тогда одним днем жил, в дальнее не заглядывал.
– А сейчас заглядываешь?
– Только на три месяца вперед. Пока соль и клей для стрел в торбах моих бойников не иссякнут.
Больше же всего князя удивил Сечень, сотский гребенских бродников из карательного хазарского войска в переломный момент осады Калача перешедший под дарникское знамя. Оказалось, что он вполне разделял тревогу князя по поводу того, что не так просто будет с добытым золотом вернуться в Липов.
– Ты правильно сделал, что осенью часть войсковой казны довез до Корчева, – похвалил бывалый воевода Дарника. – Зато теперь новое золото сделало нас снова уязвимыми. Воины чаще хватаются за свои кошели, чем за мечи.
– Выходит, и мало добычи плохо, и много – тоже плохо, – заключил князь. – Может приказать, чтобы отдали свои солиды на хранение казначеям?
– Надо попытаться отослать дракары в Липов. Для чего ж мы их тогда корячились строили?
Рыбья Кровь и сам уже думал об этом. Но такое предприятие выглядело нереальным:
– Ромеи сами наши дракары не отпустят. Пробиваться силой может и получится, но половины воинов точно лишимся.
– А зачем силой? Ты же видишь, как их тиуны спят и видят любую мзду. За десять солидов любой документ выправят, а за двадцать и сами сочинят.
Вот для чего, оказывается, существуют умные воеводы: в нужный момент дать дельный совет. Разумеется, боевому князю зазорно опускаться до взяток, но если рассматривать их, как военную хитрость, то почему бы и нет?
После целой череды больших и малых островов, прибыли на материковый берег. В фемный город флотилию с союзными войсками не пустили. Лоцман отвел ее на несколько верст в сторону и указал приставать к берегу в заливе рядом с небольшим стратиотским поселением. Явившиеся чиновники-менсоры торопили князя:
– Скорее, ваши тагмы ждут для последнего штурма Хаскиди.
– Мне нужны пятьдесят пароконных повозок и восемьдесят палаток, – говорил на это Дарник.
– Зачем словенам и сербам палатки, вам всегда и под открытым небом хорошо спится. Дожди кончились, неужели вы такие разнеженные воины?
– Еще нужны двести оседланных лошадей, – выдвигал дополнительные условия Рыбья Кровь, – пятьдесят рулонов полотна и десять пудов кож – мои воины совсем обносились.
Набежавшие к войсковому стану мелкие торговцы стремились продать воинам всякую всячину, и многим это удавалось.
– Покупайте повозки за свои солиды, потом за ту же цену сможете их продать назад, – посоветовал старший менсор.
– Хорошо, но тогда мне нужно продать свои дракары, – согласился князь.
Подумав над предложением Сеченя, он решил ограничиться отсылкой домой одного дракара. К счастью, сохранились пропускные документы из Талеса на сгоревшие липовские лодии. Пока продавались три дракара, на четвертый, самый крупный, грузилась разнообразная торговая мелочевка, чтобы достоверней выдать его за торговое судно. Да и команду стремились подобрать так, чтобы поменьше было свирепых и покрытых боевыми шрамами лиц. Многие передавали им часть своих денег. Дарник же посылать золото и даже сундуки с книгами и свитками воздержался, передал лишь зеркальца, немного женских украшений и серебряной посуды. Необходимая грамота на проход через Препонтидское море тоже обошлась совсем недорого: один чиновник брал за нее двадцать солидов, потом появился другой, согласившийся на пятнадцать золотых монет.
Спустя неделю полуторатысячное союзное войско все же выступило в путь. Прощаясь с отплывающим дракаром, шутники бросали:
– Мы быстрей берегом дойдем до Липова, чем вы под парусом.
Не только воеводы, но и часть катафрактов ехали верхом, подбоченясь и горделиво посматривая окрест. На повозках восседали немногочисленные жены, прямо на ходу занимаясь шитьем и вышивкой новых рубах для воинов. Туда же посадили и ватажных сапожников, чтобы они тоже зря времени не теряли. По холмам и долинам извивалась широкая мощеная дорога, передвигаться по которой было одно удовольствие. Все словно осязаемо ощущали, что на несколько сот верст приблизились к дому и уверенно чувствовали себя под прикрытием привычных повозок и установленных на них камнеметов. В рядах воинов беспрерывно звучали шутки и смех.
Адаш, оказавшись в своей родной повозочно-странствующей стихии, ожила и похорошела еще больше, каждую минуту что-то в повозке перекладывая или подправляя и горделиво показывала Дарнику свои достижения.
В своеобразном материальном положении оказался отец Паисий. Также как и у липовцев у него износился и первый, и второй комплект одежды. В ближайших церковных приходах на его плачевный внешний вид внимания никто не обратил, а сам он просить новую одежду постеснялся. Пришлось Дарнику самому ссудить его нужным количеством солидов:
– Считай, что это мой первый вклад в вашу церковь.
– Смотри, я это в твоем житие так и напишу, – шутливо пригрозил смущенный княжеским подаянием священник.
– Пиши, пиши, только не забудь и себя там отметить, – смеялся князь, – и вашу скупую церковь.
Хаскиди представлял собой старую ромейскую крепость на перекрестке двух дорог. Два года назад она была захвачена болгарским ханом. Теперь ее уже пятый месяц освобождало ромейское войско. Все делалось по самому последнему слову военной науки: стреляли баллисты с катапультами, подъезжали осадные башни со штурмовыми командами, тараны били в окованные железом дубовые ворота, воины карабкались по приставным лестницам, в ответ ромеи получали тучи стрел, пудовые камни и опрокинутые чаны с кипятком.
Прибывшие словене с сербами застали все это в самом разгаре. Рыбья Кровь с арсами в сопровождении ромейских дозорных подъехал к наблюдательному месту осаждающих. Мирарх Лаодикис, командовавший осадой, отъехал к дальним воротам, и ничто не мешало князю свободно наблюдать за действиями воинов и архонтов. В полной суматохе и кутерьме царящей вокруг трудно было проследить единое разумное управление, казалось, все действуют по своей собственной воле. Потом все же стали заметны отдельные отряды занятые одной и той же «работой». Стены крепости сложены были не из известняка, а из гранитных глыб, поэтому обилие метательных машин у осаждающих приносили мало проку – двухпудовые камни откалывали от стен лишь по жменьке щебня.
– Да, крепко строили крепости наши предки, – услышал Дарник, как один комит сказал другому.
С приставных лестниц градом сыпались на землю убитые и раненые ромеи. Глядя на это зрелище, к которому он столько готовился в Липовее и в Дикее, князь больше всего сейчас думал, как бы от него увильнуть и что делать, если мирарх прикажет тотчас же вести ему своих людей на приступ.
Любопытство вызывали и действия осадных башен. Возвышаясь над стенами, они все же были ниже крепостных башен и баллисты болгар превращали их в решето, дюжинами сметая с дощатых площадок, изготовившихся к броску ромеев. Вот выстрел болгарской баллисты переломил вертикальную стойку осадной башни, верхняя часть ее вся накренилась и из-под бычьих кож, служивших укрытием, на землю полетели пять или шесть человек. Это послужило сигналом, и толкавшие внизу башню воины покатили ее назад.
Прискакавший мирарх Лаодикис, толстый рыхлый сановник с красным разгневанным лицом первым делом обратился к Дарнику:
– Я ждал твои тагмы еще пять дней назад! Хочешь ни за что золото получать? Немедленно веди всех своих словен на приступ!
– Завтра я возьму тебе эту крепость. Сегодня мы должны отдохнуть.
– Завтра?! Вы только посмотрите на этого шута! – воскликнул комит, говоривший про умных предков и почти ткнул в лицо Дарнику пальцем.
Князь действовал машинально, оскорбление еще не в полной мере осозналось его умом, а правый кулак уже летел снизу вверх и, получив сильный удар в подбородок, комит тяжело рухнул во всех своих доспехах навзничь. Телохранители мирарха и арсы схватились за мечи. Мирарх повелительно поднял руку, все замерли.
– А ну успокоились! Труби отбой! – приказал Лаодикис командиру трубачей. Выходка Дарника произвела на него благожелательное впечатление. Вновь не получившийся приступ крепости можно было превратить из неудачи в легкую заминку, вызванную новым пополнением и его вспыльчивым военачальником.
– Если ты так же силен и быстр на поле боя, то за завтрашний захват Хаскиди я спокоен, – пошутил мирарх. – А ты поосторожней впредь тыкай в незнакомых воинов пальцами. Они могут принять это за оскорбление, – сказал он поднятому с земли комиту.
– Разве ты не казнишь варвара, что посмел ударить твоего комита во время боя? – Побитый архонт был настроен отнюдь не миролюбиво.
– Казню, если он завтра не возьмет крепость, – последние слова обращены были к князю.
Весть о происшествие на командной ставке мгновенно облетела все войско. Для привычных к суровой воинской дисциплине ромеев было невероятно, что какой-то пришлый варвар может вот так запросто избивать их комитов. Только и говорили об отложенном наказании дерзкого словенина. Сильно обеспокоились и сами липовцы. Сербы хоть и говорили, что тоже будут стоять горой за князя, но им мало кто верил. Вечером мрачные предположения, казалось, подтвердились, мирарх вызвал к себе Дарника, а князь отказался ехать к нему. Вместо гонца Лаодикис послал со вторичным приглашением старшего комита.
– По какой причине ты не являешься на зов мирарха? – спросил тот, явившись с охраной в стан липовцев.
– Как можно являться туда, где тебе грозят наказанием? – невозмутимо отвечал Рыбья Кровь. – Просто очень страшно ехать.
Комит не мог сдержать улыбку:
– Ты действительно намерен самостоятельно брать Хаскиди?
– Да, если ромеи окажут мне небольшую помощь. Завтра мне нужны все ваши баллисты и катапульты.
– Выходит, без них ты сдержать свое опрометчивое обещание не сможешь?
– Смогу, только это займет больше времени.
С этими объяснениями старший комит отбыл в ромейский лагерь.
Едва рассвело, треть словенско-сербкого войска покинуло свой стан. Еще с вечера Дарник внимательно осмотрел крепость со всех сторон, поэтому повел войско в заранее намеченное место у стены, где башни были наиболее удалены друг от друга. Пока камнеметчики устанавливали сорок камнеметов, полтысячи других воинов сколачивали из жердей большие щиты-укрытия и готовили метательные снаряды, для чего, кроме сбора камней пилили короткие деревянные чурки и куски материи превращали в мешки с песком. Вскоре камнеметы открыли стрельбу. Поначалу никто из собравшихся поглазеть ромеев не мог понять, куда и зачем они стреляют – снаряды, не долетая до стены, ложились к ее подножию.
– Что вы это делаете? – поинтересовался прибывший вчерашний старший комит.
– Мы так иногда наводим искусственный брод на небольших реках, – объяснил Рыбья Кровь. – Теперь сделаем искусственная насыпь на стену.
– Так вы будете работать до второго пришествия, – усмехнулся ромей.
– Если вы дадите свои баллисты и катапульты, работа пойдет втрое быстрее.
– Умеешь ли ты считать? Посмотри сюда. – Старший комит присел на корточки и прямо на земле прутиком сделал необходимые математические расчеты. По ним выходило, что возводить нужной высоты насыпь таким странным способом необходимо месяца полтора, не меньше.
– Ты забываешь про ночное время, – внес поправку Дарник. – Ночью воины подойдут и насыпят там несколько тысяч корзин с землей.
После полудня первая полутысяча дарникцев ушла в стан отдыхать, а ее место заняли другие пять сотен словен и сербов. Посмотреть на необычную стрельбу приехал мирарх. К тому времени горка насыпанной у стены земли возвышалась почти на сажень. Лаодикис ничего не сказал князю. Но после его отъезда в расположение дарникцев стали прибывать снятые с прежних мест катапульты и баллисты. Вдвое мощней камнеметов, они могли посылать к стене и вдвое тяжелые грузы. Переброска земли сразу пошла веселей. А тут еще липовцы собрали несколько больших пращниц, способные запустить на близкое расстояние и четырехпудовые грузы. Главное теперь было наладить бесперебойную подноску нужных снарядов и саму размеренность действий, чтобы воины-работники не слишком утомлялись.
Болгары в крепости пытались ответить тем же. С обеих башен беспрерывно стреляли большие катапульты, а на участок стены между ними установили несколько более легких баллист. Однако их редкие выстрелы почти не приносили урона укрытым за щитами из жердей дарникцам.
В наступившей ночи последняя треть «варварского» войска в самом деле принялась таскать к стене мешки и корзины с песком и землей. На попытки болгар осветить их факелами и осыпать стрелами шквальной камнепадом ответили липовские пращники, заставив противника больше прятаться, чем стрелять.
На следующий день за возведением насыпи уже увлеченно следили все ромейские воины, а архонты жаловались мирарху, что теперь их уже невозможно посылать под болгарские стрелы и камни. И все же, несмотря на совместные усилия сотен людей, насыпь, чем больше становилась, тем росла медленней. Когда она поднялась на три сажени, на нее ночью по веревкам спустились с лопатами и мешками болгары, раскидывая землю по сторонам, а часть камней поднимая наверх для своих баллист. Словенские пращники снова вступили в дело, загоняя их назад на стену.
– Что-то долго затянулось твое завтра? – заметил, снова наведывавшись, Лаодикис.
– В нашем языке «завтра» означает не только завтрашний день, но и все, что происходит потом, – как мог выкручивался Дарник.
Три дня и три ночи прошли в непрерывных земляных работах и вот, когда до верхних зубцов оставалось не больше полутора саженей, в ставке мирарха появились болгарские переговорщики. Прискакавший вскоре к словенам гонец передал команду прекратить строительство насыпи – условия сдачи крепости были приняты.
– Теперь нас еще заставят сносить эту горку, – шутили довольные липовские воеводы.
Болгары выговорили себе почетные условия сдачи: уходили из крепости при оружии и под знаменами.
Стал думать об уходе на родину и Дарник. На пиру, устроенном в честь славной победы, спросил Лаодикиса:
– А дальше что? Не устала ли Романия от присутствия моего войска?
– Может, и устала? – милостиво улыбнулся мирарх. – Пошлем запрос в Константинополь и все узнаем.
Запрос действительно был послан, но прежде чем пришел ответ, вокруг поползли слухи о новой войне с армянами. Не оставалось никаких сомнений, что словен перекинут туда.
– Чем лучше мы будем воевать, тем меньше возможности, что нас когда-нибудь отпустят, – сказал по этому поводу Сечень. – А не пойти ли нам домой без разрешения?
– Без разрешения никто не даст нам дромоны, – резонно возразил князь.
– А зачем на дромонах, когда по земле надежней.
Эта мысль приходила Дарнику и самому. Но тысячеверстный путь по враждебным землям был слишком труден и рискован.
– Неужели наши булгары не договорятся со своими единоплеменниками- болгарами? – продолжал рассуждать бывалый бродник.
Действительно, еще каких-то полтораста лет назад все булгары были единой ордой, потом одна часть пошла вверх по Итилю, а другая оказалась здесь, во Фракии и Македонии. По слухам из этой южной булгарской ветви лишь старики еще хранили свое прежнее наречие, остальные давно перешли на местный словенский язык.
Предложение прозвучало заманчиво, но хитроумные ромеи были мастерами плести козни между народами и в отмеску за самовольный уход могли подкупить любое племя напасть на слишком малый липовский отряд, поэтому действовать приходилось предельно осмотрительно.
– Мои люди слишком застоялись без дела, – сообщил Рыбья Кровь мирарху. – Хотят совершить свой набег на болгар.
– Сразу после договора и мире? – удивился Лаодикис.
– Мы же не ромеи, мы наемное войско. Если ты дашь нам договор на прекращение нашей службы, мы можем нападать на свой страх и риск за пределами Романии на кого угодно.
– Разрешение из Константинополя на ваш отъезд еще не получено.
– Это неважно. Нам хватит и твоего разрешения.
– А если придет отказ? Тем более что война в Армении? Да и зачем тебе мое разрешение? Болгарам показывать?
– Прежде всего оно нужно тебе, чтобы оправдаться, что не ты помогал нам в набеге. Мы же никуда не денемся. Морем уплыть не сможем. Пройти через все Болгарское царство тоже не получится. Короткий бросок – и назад. Четверть захваченной добычи твоя.
Доводы, особенно последний, показались мирарху весьма привлекательными и, чуть подумав, он дал согласие.
Липовцы встретили разрешение на проход домой с ликованием – всем этот затянувшийся поход надоел до крайности. Сербы, прослышав про набег, просили их взять с собой, Дарник вежливо отказывался:
– Для набега слишком большое войско не нужно. Просите у мирарха набег в другую сторону.
Чтобы еще лучше обмануть ромеев, Рыбья Кровь приказал оставить на месте все повозки, а книги, золото и ценные вещи разложить по вьюкам освобожденным из повозок лошадям и переметным сумам конников.
В краткий срок набега поверил даже отец Паисий:
– Я как раз за эту неделю съезжу навестить свою константинопольскую родню, – обрадовался он.
– Неужели тебе еще не надоела вся эта глупость? – сказал, указывая на его измазанные чернилами пальцы Дарник.
– Почему? По-моему твое жизнеописание выходит весьма красочным.
– Ты что же после Армении еще и в наш Русский каганат за мной поедешь?
– Обязательно. Для достоверности мне надо увидеть твою жену, всех твоих наложниц и детей.
– Ну тогда возьми на всякий случай эту купеческую липовскую фалеру, чтобы тебя никто в наших землях не мог остановить.
Но даже эту фалеру священник принял всего лишь за свидетельство обычных дарникских стенаний о собственной смерти и только.

10.
Войско, после отделения сербов, в самом деле, было весьма малочисленно: семьсот липовцев, полторы сотни «черного войска» из молодчиков всех мастей и полусотни женщин. Отойдя от Хаскиди верст двадцать пять, дарникцы по другой староромейской дороге вошли на болгарскую землю. О том, что они пересекли границу, свидетельствовали конские хвосты, висевшие на сухих мертвых деревьях. Дарник приказал всем спешиться и двигаться дальше, ведя своих коней в поводу – лучший знак мирных намерений.
Пограничная территория и до и после границы была пустынна – кто ж захочет все время подвергаться вооруженным нападениям. На ромейской земле встретились два укрепленных замка, на болгарской не было и того. Зато всюду полно развалин когда-то богатых многолюдных вилл-поместий. В одном из них войско остановилось на ночлег.
Утром, высланные вперед дозорные, доложили, что впереди в седловине меж двух холмов собралось много вооруженных болгар. Захватив с собой ватагу арсов, две ватаги булгар и полдюжины женщин, Рыбья Кровь отправился на переговоры. Проехав версты полторы, они увидели на крутых склонах, подступавших к дороге болгарских лучников. Дарник приказал своему отряду остановиться и спешиться и дальше поехал в сопровождении знаменосца и булгарского сотского Калчу. Из доспехов на князе были лишь нагрудник и наплечники, скрытые под рубашкой, малый щит закинут за спину, а шлем с бармицей повешен на переднюю луку седла. Двадцать саженей, отделявших его от ближайших лучников, не позволяли надеяться уйти невредимым от их стрел.
Остановившись со спутниками посреди дороги, Рыбья Кровь терпеливо ждал, разглядывая лучников и давая им возможность рассмотреть себя. Запоздало пришла мысль, что он не дал команды, как действовать оставшемуся за спиной отряду на случай болгарского нападения. Хорошо если они догадаются броситься к нему на выручку не все, а половиной, а вторая половина чуть задержится для второго наскока, а гонец пошлют назад за остальным войском.
Как только из-за камней вышло трое болгарских старейшин, Дарник вместе с Калчу сошли с коней и, оставив их по попечение знаменосца, зашагали вперед.
– Приветствуй их по-булгарски, – сказал князь сотскому.
Калчу так и сделал.
Идущие им навстречу болгары даже приостановились от такой неожиданности и озадаченно переглянулись между собой. Потом самый старший по-булгарски ответил на приветствие.
– Они спрашивают, кто мы и куда собираемся идти, – перевел Калчу князю.
– На каком языке им проще говорить?
Услышав словенскую речь, главный переговорщик ответил Дарнику сам:
– На болгарском.
Болгарский мало чем отличался от сербского и скоро в разговоре уже не чувствовалось особых трудностей.
– Не тот ли ты словенский князь, что отличился при осаде Хаскиди?
– Как только я прибыл к Хаскиди там не погиб ни один болгарский и ни один словенский воин, – осторожно произнес Рыбья Кровь.
– Но благодаря тебе, мы отступили из крепости.
– У меня был договор с ромеями воевать там, где они укажут. Теперь я не хочу воевать против своих братьев-болгар, поэтому увел из Хаскиди свое войско.
– Неужели ты рассчитываешь за это на нашу благодарность?
– Мне нужна не болгарская благодарность, а болгарские жены.
– Болгарские жены?! – На Дарника с изумлением посмотрели не только переговорщики, но и собственный сотский.
– Я знаю, что по ромейскому обычаю у болгар сейчас принято единобрачие, – продолжал развивать свою придумку князь. – Значит, у вас много женщин и девушек, которым не достались болгарские мужья.
– Неужели ты думаешь, что наши женщины и девушки захотят быть женами наемных разбойников, у которых нет ничего, кроме меча?
– Посмотри туда, – указал Дарник болгарам на свой спешенный отряд, где хорошо различались женские платья. – Эти женщины – ромейки из Дикеи. Им не по душе стала вялая однообразная городская жизнь, где мало храбрых воинов, а много скопцов, увечных и нищих. Пусть ваши женщины спросят их, хорошо ли им при мужьях с одними мечами, и сами сделают выбор.
– Наши женщины и близко не захотят смотреть на твоих разбойников, – продолжал твердить главный старейшина.
– Разве настоящим мужчинам пристало разбираться в коварных женских сердцах? Сами женщины их всегда знают лучше. Спроси свою жену, хорошее ли дело мы задумали. Как она скажет, так пусть и будет. А еще лучше, если ваши вдовые женщины день посмотрят на моих воинов, ночь подумают, а на утро сами скажут, что им нужно. А уж мы найдем средство, чтобы не за неделю, а за день сватовство состоялось. За каждую невесту выкуп будет в десять солидов.
Уверенность, с какой молодой князь говорил на столь скользкую тему, поколебала недоверчивость старейшин, заодно они забыли и про вину липовцев за Халкиди.
– Мы разобьем стан возле вашего селища, – продолжал убеждать Дарник. – Воины покажут свое удальство. А потом будет так, что вашим девушкам и вдовам даже не потребуется вслух называть кто ей по нраву, все ясно увидят это сами.
– Как же увидят, когда женщины ничего не скажут? – не поверил болгарин.
– Наверно, у вас каждый день случается что-то новое, приятное и необычное, раз вы, ничего не узнав, хотите нам сразу во всем отказать?
Мирная долгая беседа, да еще в присутствии единородца-булгарина и дикейских жен вдали совсем смягчила суровых стариков.
– Пускай круг решает, – решил главный переговорщик и болгары удалились назад за скалы, а Дарник с Калчу и знаменосцем вернулись к своему спешенному отряду.
Через полчаса прискакал молодой болгарин и сообщил, что круг разрешил ста словенам пойти в их селище. Рыбья Кровь отдал приказ двигаться всему войску. Когда появился болгарский воевода и закричал, что разрешено проходить только ста воинам, было поздно – все войско находилось уже в седловине между холмами, а сотни болгарских воинов оказались разрезанными на две половины. Больше всего опасности подвергались кони, не укрытые доспехами они для лучников являлись совершенно беззащитными мишенями.
– Мы договорились со старейшинами о ночевке для всего войска, – уверенно заявил Рыбья Кровь воеводе. – Отведи нас туда, где мы можем стать на ночь.
Поколебавшись, воевода все же вынужден был уступить. В сопровождении вышагивающих с двух сторон лучников липовцы проследовали в сторону от главной дороги и вскоре оказались на широком чуть наклонном выгоне, окруженном с трех сторон дубовым лесом. С четвертой стороны был крутой горный подъем, по которому петляла узкая дорожка, заканчивающаяся каменными домиками, ступеньками лепящимися друг над другом. Никакой особой ограды у селища не имелось, да она и не нужна была. Достигнуть его можно было лишь по дорожке. А на ее извилистой крутизне десять воинов спокойно могли отбиваться от тысячного войска. Приглядевшись, Дарник увидел еще несколько домишек много выше самой деревни – значит, где-то в горах имелся и другой выход из селища.
Стан разбивали по ромейскому образцу из копий с повешенными на них щитами. На всякий случай князь добавил к ним десяток «гнезд»: камнеметов на треногах, обложенных мешками с землей. Палатки имелись только у хорунжих и сотских, рядовые воины постилали плащи прямо на землю, подложив под голову седла.
Рано утром словен разбудило блеянье и мычание – большое стадо овец и коров прошло прямо по их стану, вызвав всеобщую веселую кутерьму.
– Ваши овцы смелее ваших мужчин, – подначивали пастухов липовцы. Те делали вид, что не понимают чужеземцев.
Следом за пастухами сквозь стан прошли якобы за водой два десятка старух, зорко оглядывая «женихов». Князь послал к ним Сеченя, чтобы тот объяснил, как все будет происходить. Вскоре от ручья послышался веселый смех – старушкам предложенное «сватовство» явно понравилось.
Остальное шло уже по накатанной колее: боевые игры полураздетых словен, подношение кубков с ромейским вином прибывающим гостям, разговор со старейшинами о приданном. Зато огромная неувязка вышла с самими «невестами». Если в словенских зимних селищах никому даже в голову не приходило выдавать замуж одноглазых или хромых невест, то тут пожалуйста – добрая половина молодух состояла именно из таких страшилищ. Во второй половине мелькали тридцати и даже сорокалетние вдовы, за чьи подолы держались двое-трое малышей.
– Что будем делать? – к Дарнику подошел расстроенный Сечень. – Может это у них какая уловка? Откажемся, так нормальных девок приведут.
– Да нормальные давно замужем, – князь был озадачен не меньше хорунжего. – Видно давно крепко не воевали, раз много своих мужчин. Объясни парням, что хоть десяток жен мы должны отсюда взять. Пусть лучше берут вдов с детьми, я потом им за детей сам доплату дам.
Как сказал, так и было сделано. Не десять, а все пятнадцать невест выбрали липовцы в качестве спотыкающихся и падающих бегуний. Горькое блюдо подсластили телеги-двуколки, выданные в качестве приданного, и то, что старейшины согласились дать своих провожатых, которые в дальнейшем послужили лучшими переговорщиками при передвижении по всей болгарской земле. Впредь липовцы действовали осмотрительнее, устраивая такие игрища для «невест», которые могла выдержать только здоровая и ловкая молодуха.
Всего на пятисотверстный марш ушло почти два месяца. Под конец, когда весть о необычном войске широко распространилась, к ним посмотреть на веселую беготню стали приезжать болгары из дальних мест, некоторые даже привозили с собой вполне пригожих сестер и дочерей. В итоге походная колонна обогатилась сотней жен и повозок, вернее, сотней повозок и жен, так как повозки, особенно двухостные являлись подчас гораздо большей ценностью.
Наконец достигли Истра-Дуная, за которым лежала земля словен-уличей. В сто глоток рыдала и выло женское пополнение, прощаясь с сопровождающей его до пограничной реки родней. Высланные за Истр дозорные порадовали князя доброй вестью: заплати уличам нужную пошлину и свободно шагай в свой каганат. То же повторилось и на Днестре и на Южном Буге, а вот на нижних берегах Днепра-Славутича сидела кочевая орда ирхонов, которая не изжила еще кровную месть и вовсю враждовало и между собой и с теми, с кем им довелось долго соседствовать. В стан липовцев прибыли гонцы аж трех ирхонских улусов, утверждавших, что именно им надо платить солиды за переправу. Пока они шумели и ссорились между собой, воины по приказу князя изготовили десяток плотов и спокойно начали переправляться на левый берег реки. Попытавшиеся им помешать лодки ирхонов обстреляли из камнеметов. Средство оказалось весьма убедительным – просители золотых монет тут же позабыли прийти за своей платой.
Оставалось каких-то сто пятьдесят – двести верст по жаркой августовской степи и вот она столица каганата Айдар, а там уже рукой подать и до Липова.
Чем ближе к дому, тем чаще задумывался Рыбья Кровь. Как-то встретит его собственное княжество после полутора лет отсутствия? Как не берег он воинов, а больше трех сотен их уже нет в живых. Неизвестна судьба еще тех двухсот липовцев, которых он раньше направил домой, но вряд ли все они могли в пути погибнуть. Зато никогда еще его войско не возвращалось со столь богатой добычей, а если еще учесть сундучок, закопанный возле Корчева, то вообще можно долго ни о чем не беспокоиться. Да, пожалуй, и самих бойников не скоро выгонишь в еще такой же поход. Основное достижение все же в другом. Знания почерпнутые за эти полтора года подороже стоят. Теперь он многое переделает в своем княжестве.
А что делать с Адаш? Как оправдаться перед Всеславой за стратигиссу Лидию, о которой непременно похвастают в Липове его болтливые гриди? Кого родила Всеслава? Если мальчика, то может статься, что княжна исхитрится лишить жизни его сыновей от Черны и Зорьки. Почему он думал о своей жене именно так, Дарник и сам не понимал, ведь никаких особых намеков на это не было. Ну отселила Зорьку с сыном подальше от Липова, но не убила же? И все же навязчивое нехорошее предчувствие не покидало князя.
Похожие мысли видимо приходили и хазарке.
– Ты не будешь заставлять меня прислуживать твоей княжне, как ты заставлял прислуживать Лидии? – спрашивала она.
– Кому скажу, тому и будешь прислуживать, – сердито отвечал он.
Адаш прятала довольную улыбку, его сердитость говорила ей больше, чем произнесенные слова.
Войско двигалось совсем расслабленно. Чем ближе к дому, тем воины больше превращались в простых смердов, тайком ощупывали золотые монеты в нашейных кошелях, в беспорядке содержали оружие, отлынивали, как могли от ночных дозоров.
– Ты совсем перестал их наказывать, – упрекал Корней.
– Возьми плеть и накажи их сам, – предлагал ему Молодой Хозяин.
– Ну да, чтобы они мне по шее накостыляли?
– Тогда молчи и не суйся.
«С этой расхлябанностью надо действительно что-то делать?» – подумал как-то вечером Дарник, сонно прильнув к прохладной спине Адаш.
– Слышишь? – пробудил его, кажется, почти сразу шепот хазарки.
Сначала это был глухой топот множества копыт, за которым вдруг последовал душераздирающий человеческий крик. Нападение, понял князь. Дернулся, чтобы выскочить из палатки, но Адаш с необычной силой вдруг пригнула его голову к себе. Его волос словно коснулась пролетевшая птица – это в палатку влетело легкое копье с необычным волосяным украшением.
Криками оглашался уже весь стан. Адаш отпустила его так же резко, как и пригнула. Схватив чужое копье, Рыбья Кровь выбрался в туманную предрассветную хмарь. По всему стану скакали и крутились, топча липовцев, чужие всадники в коричневых кожаных доспехах и шлемах с устрашающе разрисованными масками. Те, кто вскакивал, получал рубящий удар секирой или мечом. Всадники в масках были везде, насколько хватало глаз.
По заведенному порядку, пятая часть гридей ночевала в доспехах, чтобы быть готовыми к таким вот ночным стычках. Но сейчас в доспехах была вряд ли и десятая их часть. Надежные щиты и те были развешены вдали по периметру стана. Впрочем, приобретенная выучка сказывалась: то там, то здесь завязывались рукопашные схватки. Все это Дарник отмечал краем сознания, собирая не столько словами, сколько взглядом вокруг себя воинов. Один из арсов протянул ему нагрудник и шлем. Но с большей готовностью князь ухватился за лепестковое копье другого телохранителя. Как только вокруг собралось пару дюжин бойцов, Рыбья Кровь повел их вперед, стараясь добраться до ближайшего «гнезда» с камнеметом. Его воины, придя в себя, уже сами рубят и колют противника, однако всадников в масках все прибывает и прибывает. Кое-где появились сотские знамена, к которым стали пробиваться сражающиеся липовцы. Под руку попался чей-то трубач.
– Труби! – рявкнул ему князь.
Звук трубы произвел сильное действие. Сотские знамена поняли, куда им следует пробиваться, а противник – где центр сопротивления. Но воодушевление было уже на стороне липовцев. В тесном строю, чувствуя плечо товарища, не так страшны были быстрые и ловкие всадники. Ветераны подбирали копья, сулицы и луки убитых, молодняк повторял за ними. И вот уже стоит ощетинившийся копьями сомкнутый строй, из-за которого летят сулицы и стрелы. А не защищенные доспехами кони степняков тяжелыми мешками валятся на землю, подминая под себя наездников. Не выдержав напряжения и страха, рванул прочь первый всадник, за ним второй, десятый, пятидесятый. Отскочив из мясорубки на пятьдесят-сто шагов всадники останавливались и собирались в группы. Их воеводы понимали, что надо слегка перевести дух, разделиться на привычные сотни и обрушиваться на врага по-иному: сначала осыпать издали стрелами, а потом уже браться за мечи.
Передышка, впрочем, дорого обошлась нападавшим. Добравшись до своих камнеметов и больших щитов, подобрав все свои луки и арбалеты, остатки липовского войска были уже не уязвимы для конного противника. Залпы дальнобойных луков липовцев вместе с «яблоками» камнеметов первыми накрыли ирхонов (а это были они), сразу побив и обезлошадив изрядное число степняков. Чуть отъехав, они остановились, выжидая, что будет дальше.
А дальше приходилось подводить итоги сражения. Все пасшиеся в ночной степи кони липовцев были захвачены. Та пятая часть лошадей, что находилась в стане под седлом тоже либо погибла, либо была угнана. В распоряжении дарникцев оставалось не более двух десятков пригодных к службе коней. Но о них, впрочем, в первую минуту никто не думал. Когда стали оглядываться вокруг, то пришли в ужас. Больше половины воинов и даже их жен были убиты. До сотни имелось одних раненых. Чего оставалось в достатке, так это золота на шее погибших.
Среди убитых были и два хорунжих: Лисич и Буртым, а Корней и Адаш не получили ни одной царапины. Дарник отдавал нужные распоряжения, почти не понимая, что делает, и до конца не веря в то, что произошло. Из княжества он вывел тысячу двести здоровых, полных жизни и веселья молодых мужчин, а теперь с ним едва ли четвертую их часть. Раньше тоже были потери, но в Липов всякий раз возвращалось больше людей, чем вышло. Места выбывших занимали чужие воины и пленники, которые вскоре сами становились липовцами. Сейчас же из остатков «черного войска» таких не набиралось и двух ватаг. Неотвязно вспоминались упрашивания липовских матерей именно ему, Дарнику, возглавить их задиристых и непокорных сыновей. Вот и возглавил!
– Ничего страшного, – успокаивал его Сечень. – Мы так никем и не были разбиты. Другие князья еще с большими потерями возвращаются. Блеск нашего золота все перекроет.
– Хорошо, – вяло соглашался Рыбья Кровь. – Будем как все. Давай хотя бы всех раненых довезем домой.
По решению войскового схода, все золото убитых до последнего фолиса следовало записать и сохранить для их семей, а если семей не было, то передать их солиды покалеченным раненым.
Восемь дней обескровленное липовцы пешим ходом в сопровождении скачущих вокруг ирхонов двигалось по степи, вручную толкая двуколки с ранеными. Наконец пошли айдарские городища и степняки отстали.
Перед тем как войти в столицу Русского каганата Айдар, войско неделю простояло в одном из пригородных городищ, отмываясь, отъедаясь, покупая новую одежду, повозки и упряжных лошадей. В Айдаре рассчитывали купить еще и верховых лошадей, чтобы вернуться в Липов хоть малым, но строем.
Вечером перед выступлением из городища Рыбья Кровь допозна бражничал с местным старостой. Наутро обнаружил, что Адаш рядом нет. Даже бесцеремонный Корней и тот не пришел разбудить князя. Крайне удивленный этим, Дарник вышел из дома, где ночевал. На дворе он увидел Корнея и группу понуро стоящих арсов. Когда они расступились, на лавке лежала Адаш с ножом в сердце.
– Убийцу поймали, – сообщил Корней.
Вперед вытолкали связанного камнеметчика.
– Ты? – глухо спросил князь.
Камнеметчик молчал и смотрел исподлобья.  
– Пошли, – позвал его в дом Дарник, жестом не разрешая другим входить.
Закрыв дверь, князь сел на лежанку и задал короткий вопрос:
– Почему?
Камнеметчик молчал.
– Тебя будут очень страшно пытать. Говори сам.
– Княжна.
– Что княжна? – помертвел от ужаса Дарник.
– Княжна велела, чтобы с тобой из похода не прибыла ни одна наложница. Так и сказала, чтобы живой никого не было.
Больше ни о чем спрашивать не имело смысла. Князь позвал десятского арсов и приказал забрать у камнеметчика все оружие, а самого его прогнать прочь.
– Но он же точно убийца. Его на убийстве поймали, – непривычно возражал десятский.
– Пускай идет. И ты ступай.
В дом попытался войти Корней.
– Вон отсюда! – шуганул его Дарник.
Когда все вышли, Рыбья Кровь вдруг зарыдал. Раньше слезы выступали только от ветра или нарезанного лука, а тут полились широким потоком и непонятно было облегчают они его или напротив, нагружают чем-то новым и необычно тяжелым.

Конец третьей части