Дарник и княжна Часть 2 (Проза)

1.
Несмотря на высылку в дальние селища и городища ополченцев, бездомников и части коренных липовцев, город был по-прежнему переполнен сотнями крепких молодцев, которые всеми правдами и неправдами остались в нем. Вместе с неженатыми гридями и бойниками они составляли до четверти всего населения. Пока у липовцев оставались еще не замужние дочери и можно было купить рабыню-наложницу, все шло относительно спокойно. На торжище нарасхват шли женские украшения для подарков, а косноязычные воины осваивали искусство красиво и весело рассказывать зазнобам о своих подвигах. Особым успехом у разборчивых невест пользовались певуны и танцоры. Вместо одного любовного токовища за городскими стенами их образовалось сразу три, куда захаживать не считали для себя зазорным и тридцатилетние десятские. Однако к зиме последние дурнушки и сорокалетние вдовы обрели себе красавцев мужей, токовища исчезли, и в Липове стало нарастать нерастраченное мужское напряжение. Похожая картина наблюдалась и в сторожевых вежах, где закупы, чуточку обосновавшись на зимовку, тоже поводили налитыми кровью глазами в сторону любой женской юбки. Владельцы двух или трех наложниц мгновенно превратились для всех холостяков в главных врагов, невзирая на чины и боевые заслуги.
– Какие же вы все-таки мужчины животные! – гневно заявила на думном совете княжна, когда доложили о двух случаях самовольного захвата в селищах «лишних» наложниц богачей. – Ни одна бы женщина никогда так не сделала!
Тиуны и хорунжие отводили глаза и прятали улыбки, слишком понимая ситуацию и сочувствуя холостякам.
– Надо снарядить поход за невестами, – предложил Быстрян.
– Согласен. Но пойдут те, у кого есть для невест подходящий угол, – поставил строгое условие Молодой Хозяин.
Предполагалось, что в поход двинутся исключительно сами «женихи» с такими же холостыми вожаками. Дарник про себя решил, что в эту зиму он никуда из Липова не тронется, разве что с объездом собственных селищ, чтобы каждую ночь ночевать в тепле. Однако Всеслава тут же заявила, что ему самому нужно идти с холостяками:
– Они там только дров наломают: и селища пожгут и людей поубивают.
– Ты хочешь, чтобы надо мной все смеялись – нянька при несмышленых бойниках! – отнекивался Дарник.
– Кто ничего не боится, тот и смеха не испугается, – настаивала княжна. – Ты же любишь по незнакомым землям ходить, вот и сходи.
Признаваться, что ночевки в зимнем лесу ему порядком надоели, ему не хотелось, и он стал нехотя собираться, понимая, что жена права: «дров наломают».
– А как ты собираешься там свататься? – чуть погодя стала допытываться она.  
– Там на месте видно будет, – легкомысленно пожимал он плечами. – Разложим на снегу красивые ткани и украшения, невесты сами и слетятся.
Беспокоясь об успешности жениховского похода, Всеслава приняла деятельное участие в его подготовке: сама отбирала ткани и украшения, а также чугунки, плотницкие инструменты, и другие ценные у лесовиков вещи, заставила всех походников одеть свои лучшие одежды, постричься и побриться, даже конскую сбрую потребовала украсить разноцветными лентами и блестками, а седла брать только двойные:
– Как раз на них своих красавиц и посадите!
Давно на Войсковом Дворище не звучало столько смеха и шуток, как при этих сборах. Но княжне общее веселье внушало все большее опасение.
– А что вы будете делать, если лесовики запрутся и не захотят выходить?
– Придется силой их делать счастливыми, – куражился Рыбья Кровь. – Разобьем ворота, выгоним из землянок, и пусть только попробуют не радоваться нашему прибытию.
– Все, я тоже еду с тобой, – твердо сказала перед самым выходом жена.
Князь не сильно возражал: выгоняет его на мороз, пускай и сама померзнет рядом. Кроме Нежаны в поход Всеслава решила взять также пятерых жен десятских и вожаков:
– Лучше им вести переговоры, а не твоим страшилищам.
Женихов набрали пять ватаг: три конных и две разместили на десяти санях. Три возка взяли для княжны и жен десятских. Захватили и четыре камнемета.
– Зачем, если все будем делать миром? – встревожилась Всеслава.
– Для любого мира это самое лучшее средство, – усмехнулся муж.
Путь определили вверх по реке на север. Крепкий мороз превратил русло Липы в гладкий лед, двигаться по которому было одно удовольствие. К исходу дня прошли почти пятьдесят верст, не останавливаясь ни в Арсе, ни в своем сторожевом селище. На первом лесном ночлеге испытали крошечные войлочные шалаши, подаренные Дарнику в Черном Яре тарначским воеводой. По трое, четверо согревать себя в них только собственным дыханием оказалось вполне возможным, хотя на утро почти у всех воинов от такого «сугрева» порядком болели головы.
Следующее сторожевое селище находилось у правого притока Липы, который вел к их дальнему Северску. Переночевав в тепле, свернули направо, на главное русло самой Липы, во владения Арса, куда раньше Дарник воздерживался заходить. Конные дозоры трусили вдоль обеих берегов реки, высматривая человеческие следы. За целый день пути обнаружили лишь развалины двух давно покинутых селищ.
На третье утро походников поджидала удача: прорубь, от которой санный след вел в глубь леса. Пойдя по нему, колонна липовцев верст через пять вышла к лесной засеке, где санная колея, петляя, подныривал под сваленные засекой деревья. Лай собак и звук железного била указывали на близость жилья. С трудом преодолев узкий лаз в засеке, колонна вышла на небольшое выгонное поле, за которым располагалось большое селище, окруженное полуторасаженным тыном. Ворота находились на высоком бугре, чтобы пройти к ним надо было проехать по насыпи вдоль тына, подставляясь под возможные стрелы защитников селища. Торчащие за оградой головы настороженно смотрели на вооруженных пришельцев.
– Ну так где там твои переговорщицы? – обратился Дарник к жене.
Княжна заметно заробела.
– Пускай они сначала как следует рассмотрят нас, – неуверенно попросила она.
– Хорошо, пускай рассмотрят. – Дарник подал знак выставлять мишени.
Следующий час бойники вовсю занимались своими боевыми играми. В мишени летели стрелы и сулицы, силачи бросали на дальность тяжелые камни, конники на полном скаку подбирали с земли топоры и пики. Ближе к селищу деловито сновали пятеро липовских жен, своим беззаботным хозяйским видом давая понять, что намерения у непрошенных гостей самые мирные. Наконец ворота чуть приоткрылись, и из них вышло двое переговорщиков: седой старик и чернобородый мужчина.
Князь вдруг остро ощутил нелепость всей их жениховской затеи. Ну как нормальные лесовики могут выдать за красивые побрякушки ста незнакомым мужикам десять-пятнадцать своих дочерей и сестер? Да они костьми лягут, а не согласятся на такую сделку. И виноват во всем будет именно он, Дарник. Всеслава задорно взглянула на приунывшего мужа:
– Давай я сама.
– Ну попробуй, – разрешил он.
Смерды были словенами, их полушубки отличались неказистостью и бедностью отделки – явное свидетельство оторванности селища от больших торжищ. Обменявшись с князем и княжной традиционными приветствиями и сообщив что называют свое селище Жить, они захотели узнать, что привело такую большую дружину в их края.
– Мы три дня в дороге, – взялась отвечать им Всеслава. – Наши женщины сильно замерзли и очень хотят погреться в бане.
Дарник с оторопью покосился на жену: уж не хочет ли она сама лезть в пасть к незнакомым людям. Староста и чернобородый тоже озадаченно переглянулись.
– Мы понимаем, что всю дружину в вашем селище разместить нельзя, – продолжала щебетать княжна. – Можно ли нам поставить свой стан прямо здесь?
– Можно, – отвечал староста. – А женщины будут мыться одни или с мужьями?
– С мужьями.
Староста выразительно на их вооружение.
– Не беспокойтесь, – сказала Всеслава. – Мы знаем обычай и в чужой дом с мечами не входим.
– А княгиня с князем тоже хотят баню? – подал голос чернобородый.
– Очень хотим. А еще нам нужно сено или овес.
Серебряные дирхемы в уплату за сено лесовиков интересовали мало, зато чугунные сковороды и горшки в обмен были приняты с большим удовольствием.
– Неужели вот так возьмете и без оружия туда пойдете? – изумлялся сотский дружины, которого Рыбья Кровь оставлял вместо себя.
– Ты хочешь, чтобы я был не таким смелым как моя жена? – хорохорился князь, хотя не испытывал ни малейшего желания заходить безоружным куда бы то  ни было. – Я знаю, с камнеметами, если что, ты сумеешь распорядиться.
Оставив при себе одни ножи – знак свободного человека, шесть семейных пар направились в Жить. Дома в ней располагались лучами к центру, и шли в три кольца: к площади примыкали жилища глав семей, за ним шли дома сыновей и третье кольцо составляли хлева, конюшни и бани.
Лучшим жилищем оказался не дом старосты, а дом чернобородого. Как понял Дарник, именно он возглавлял в селище большие охоты и общие работы, оставляя отцу-старосте судебные и жреческие дела. От ворот до дома чернобородого гостей сопровождала толпа женщин и детей, мужчины следовали чуть поодаль. Больше всего внимания уделялось князю и княгине, таких знатных людей здесь еще не видели. До них беспрестанно кто-то незаметно дотрагивался, и терпеть это было крайне неприятно. Посмотрев на жену, Дарник злорадно убедился, что ей это тоже не в радость.
Пока топили лучшую баню, гостям устроили богатый пир. Все шло хорошо, вот только объяснять, кто он и чем знаменит оказалось нелегко – за своей славой, Дарник давно отвык от подобной необходимости. Всеслава между тем приступила к сватовским обязанностям. Громко, чтобы услышали и за пределами горницы, похвалила красоту житевских молодок и заявила, что в их дружине есть немало славных воинов, которых они с мужем хотели бы оженить.
– А что они умеют кроме драки на мечах? – без особого почтения спросила жена чернобородого. – Вот убьют его в походе и что молодой вдове тогда делать?
– А молодая вдова и с голоду не помрет и другого мужа себе сможет найти, – не затруднилась с ответом княжна. – Отсюда до Липова хорошим ходом три дня пути. Если ваши дочери будут жить в городе, то и вам туда свободный проход. Дадим медные знаки, и никто родню жены княжеского гридя не посмеет обидеть.
– А арсы? – тут же проявил свою осведомленность чернобородый. – Мимо них придется пробираться.
– Вот вам настоящий арс, пускай он и скажет, – представила Всеслава, княжеского телохранителя, скуластого крепыша с длинным чубом на бритой голове.
– У арсов есть свои селища и городища, им княжеского не надо, – пояснил тот.
– А мы теперь арсовы или княжеские? – в лоб, с нехорошим прищуром, спросил у Дарника чернобородый.
– Пока вашу Жить жареный петух не клюнул, вы ничьи, – Рыбья Кровь тоже не стал хитрить. – А пойдет промеж вас вражда или другие лесные люди нападут, тогда милости просим. Да и вообще, вы все на собственной родне женитесь, что ли? Показывайте, где соседи живут, буду с ними тоже разговаривать.
– Если мы их покажем, тогда у нас с ними точно вражда пойдет, – сказал чернобородый. Все сидящие за столом невесело рассмеялись и больше к этому не возвращались.
В бане мылись по две семейных пары. Дарнику такое не было в новинку, и он хотел посмотреть как воспримет чужого голого мужика княжна. Впрочем, в маленькой помывочной и в еще более крошечной парной видно почти ничего не было, поэтому сделать какие-либо выводы не удалось.
Потом снова было общее застолье, на котором решалось само сватовство.
– Да как же кто выбрать сумеет, если в первый раз только и видит? – недоумевала хозяйка дома. – У нас девки скромные, первые выбирать не станут.
– А очень просто, – охотно объяснила Всеслава. – Гридям ведь тоже на них как следует посмотреть надо. Вот пускай девки попоют и потанцуют, а парни свое молодечество покажут. С выбором тоже договоримся. К женихам привяжем мешки с камнями и заставим бегать за своими невестами. Та, которой он понравится, сама постарается, чтобы он ее догнал.
Ответом княжне был громовой хохот всех присутствующих – так им это понравилась.
Житевцы настойчиво предлагали распаренным гостям заночевать в селище, но даже Всеслава была против:
– Наше дело дорожное, потом только еще трудней будет на морозе ночевать.
Укладываясь чуть позже с женой на ночлег в крытом возке, Рыбья Кровь вынужден был признать:
– Я бы в жизни до такого не додумался! Ты сама это придумала, или кто подсказал?
– Просто хорошо подумала, как быть когда тебя выбирают, и чтобы ты сама тоже могла выбрать, вот и сошлось, – объяснила она, польщенная его похвалой.
Условия предстоящей сватовской игры пришлись по душе не всем «женихам», многие опасались, что все над ними будут потешаться как чужие, так и свои. Тем не менее, утром три десятка бойников изъявили готовность погоняться за невестами. Толпа житевцев высыпавшая на поле, вытолкнула вперед восемнадцать невест. Те всячески отворачивались и смущенно хихикали.
По знаку князя женихи, раздевшись до пояса, выходили в круг и занимались борьбой, сначала просто на снегу, а потом и на конях, стараясь стащить друг друга с седла. Затем запели и затанцевали невесты. Первая скованность быстро прошла и у участников, и у зрителей. В укладывании камней в заплечные мешки больше всех усердствовали будущие тещи. Женихи и невесты уже без всякого стеснения стреляли друг на друга глазами, делая сразу по два-три возможных выбора.
Когда первый липовец направился к ряду невест, все, раскрыв рты, замерли, стараясь не пропустить самое интересное. От щек выбранной им девушки можно было разжигать костер. Пока жениху вскидывали на плечи тяжеленный мешок с камнями, мать со старшими сестрами подкашивали невесте юбку. Удар булавы о медный щит – и пара бросилась вперед. Казалось легкой невесте ничего не стоит убежать от неповоротливого тяжеловеса, но шагов через тридцать ноги невесты запутались в юбке, и она в полный рост растянулась. Тут же вскочила, но оказалась в руках жениха. Ее пример для других невест послужил хорошим уроком, как действовать. Теперь уже ни один бойник не мог догнать свою суженную с первого раза, если только она сама не падала. Пробежав один круг, неудачник отходил в сторону, предоставляя очередь своему товарищу, чтобы, отдышавшись, чуть позже повторить погоню за другой невестой к полному восторгу зрителей. Когда девицы закончились на беговую тропу вышли шесть молодых вдовиц. За ними тоже нашлось немало охотников побегать.
Никогда прежде житевский луг не видел подобного смеха и радостного возбуждения. Чтобы лучше закрепить выбор, состоялся обмен подарками. Родичам невест вручали заморские ткани и украшения, чугунную посуду и плотничий инструмент. Те также не остались в долгу, снабжая двадцать четыре невесты помимо подушек и перин мехами и домоткаными тканями, прялками и корытами, санями и домашней живностью. Свою первую брачную ночь все молодые провели в натопленных избах селища.
Выйдя на следующий день к реке, жениховское войско разделилось: молодожены, нагруженные приданным, направились восвояси вниз по течению на Липов, остальные продолжили свой путь вверх по реке.
Еще больший успех ждал дарникцев в городище Козодой, вотчине арсов. Здесь много слышаои о липовском князе и непрочь были даже перейти под его покровительство. Но Молодой Хозяин воздержался принимать их предложение – согласен был на него только после полюбовного договора с Арсом. Зато невест с теми же играми в догонялки в городище добыли почти четыре десятка.
В пору было разворачиваться назад, но тридцать оставшихся без жен бойников требовали продолжения похода. Оставив новых молодоженов на время в гостеприимном Козодое, Дарник с остальными воинами и четырьмя санями поскакал дальше.
Селище Затеси находилось в самом сердце большого буреломного леса. Повинуясь нехорошему предчувствию, князь хотел прервать попытки пробраться сквозь густо наваленные и людьми и ветром деревья, но бойники твердили свое:
– Ну еще чуть-чуть пройдем, ну еще.
Обнесенное старым покосившимся тыном селище выскочило внезапно откуда-то сбоку, так что колонна липовцев проследовала сначала мимо него, а уж потом, обогнув, оказалось на небольшой вырубке перед его воротами. В Козодое, когда пятеро гридей с женами лихо подскакали к воротам, ссадили на землю жен и ускакали обратно, это встретило самый благоприятный прием. То же самое проделали и у ворот Затесей. Но едва пятеро жен остались одни перед воротами селища, как из-за тына в них тотчас без всякого предупреждения полетели стрелы. Мужья бросились на выручку и получили порцию стрел себе и лошадям.
Дарник не верил своим глазам. Две жены убиты были сразу, третья умерла чуть погодя. Еще две женщины, четверо мужей и пятеро коней получили ранения.
– Как же так? Что же это? – растерянно повторяла Всеслава.
Князю не потребовалось ничего говорить, легкое движение руки – и четверо саней развернулись своими камнеметами перед воротами Затесей. С собой камнеметчики имели лишь запас железных орехов, поэтому стреляли кругляшами из стволов деревьев завернутыми в паклю, которую поджигали и в таком виде посылали через ограду на крыши домов. Вскоре ворота селища распахнулись, и из них высыпало тридцать или сорок мужиков с топорами и вилами. Один залп камнеметов железными орехами и шестьдесят стрел из двадцати луков полностью смели нападавших.
Врываться в селище не посчитали нужным – над домами занималось пламя, которое было уже не погасить, и вместе с убитыми мужчинами этого для хорошего покарания было вполне достаточно. Всеслава хлопотала около раненых жен, вымаливая у них прощение. Все бойники чувствовали себя глубоко подавленными, не принесла облегчения даже столь основательная месть.

2.
Дарник удивлялся на собственную жену. В любом своем проступке у женщин всегда виноват кто угодно, только не они сами. А Всеслава взяла и во всем происшедшем обвинила одну себя.
– Это мне по заслугам. Чтобы не была такой самоуверенной. Чтобы не была такой самонадеянной. Чтобы не считала себя самой умной, – снова и снова повторяла она по дороге в Липов.
– Да ладно, – говорил ей в утешение муж. – Похода без убитых не бывает.
– Если бы мы чуть-чуть подождали, чуть-чуть остереглись, ничего этого не случилось бы.
– Если все делать правильно, то тогда и жить не захочется.
– Это знак мне с небес, что я взялась не за свое дело.
– За свое, за свое, – не соглашался князь. – Просто в следующий раз поумней будем.
В Козодое, присоединив к себе счастливых молодоженов, бойники неохотно отвечали на их расспросы:
– Ну не захотели в этих проклятых Затесях отдавать нам своих девок. Как дурные с топорами бросились. Помяли их конечно, не без этого.
Скачке по гладкому льду уже ничто не мешало и в три дня домчались до Липова. Хоть Дарник и утешал жену, что шестьдесят добытых жен тоже хороший результат, но самого грызло крайнее раздражение: в таком нехитром деле и такая незадача с убитыми липовчанками. Его досада стала еще сильней, когда ему в голову неожиданно пришел гораздо лучший способ поиска невест: надо всех холостых гридей и бойников направить в крепостные гарнизоны Перегуда, Туруса и Малого Булгара, где гораздо сподручней найти невесту среди окружающих лесных селищ, а равное количество женатых воинов вернуть в Липов. Как мог он до такой простой мысли не додуматься месяцем раньше? Больше всего его бесило, что никто ведь не будет вникать, что он был в этом дурацком походе лишь сторонним наблюдателем, а не предводителем.
Однако оправдываться ни перед кем не пришлось. Встретивший их дозорный разъезд сообщил, что воеводу-наместника на охоте сильно помял медведь. Оставив на княжну жениховский поезд, Дарник пересел на запасного коня и наметом помчался в город. Быстряна он застал уже при последнем издыхании.
– Ну вот, не повезло, – чуть слышно прошептал воевода Молодому Хозяину и спустя полчаса навсегда закрыл глаза.
На Дарника смерть старого боевого соратника подействовала крайне угнетающе. Кривонос с Лисичем и Меченый с Бортем были с ним еще раньше Быстряна, но именно поединок с бывалым русом, и дальнейшее все его поведение вывели бежецкого подростка на понимание того, что есть настоящий воин и войсковой вожак. Он и не брал последнее время Быстряна с собой именно потому, что не хотел его подвергать лишним опасностям. Сверхнадежный воевода нужен был ему в Липове, ведь тогда он мог о своей столице совсем не тревожиться. И вот такая нелепая смерть!
Собрав думный совет Рыбья Кровь распорядился запретить хорунжим и сотским охотиться на медведя и тура.
– А не подумают, что мы просто боимся? – возразил Меченый.
– Вы слишком дорого стоите, чтобы достаться медведю, – Дарник был непреклонен.
– Лось тоже пробивает копытом человека насквозь, – обронил Буртым.
– На лося охотьтесь, сколько влезет. Если еще и лось вас прибьет, я буду три дня смеяться вместе со всеми, – мрачно произнес князь.
На похоронах главного воеводы он приказал на погребальный костер вместо настоящего оружия положить меч, кинжал и клевец сделанные из дерева. Войско недоумевало: оружейницы ломятся от нового и трофейного оружия – как можно так скопидомничать?
– Кладите только то, что может сгореть. Если его боевой меч не может со своим хозяином подняться к небу, то нечего ему быть приманкой для грабителей могил, – настоял на своем Рыбья Кровь.
Вместе с воеводой на добровольное сожжение согласилась его наложница Вета, чем сильно переполошила весь город – о таком липовцы много слышали, но никогда не видели. Поступок наложницы всеми воспринимался как высшее проявление верности и любви. Один лишь Дарник думал иначе. Кому как не ему было знать эту глупую ленивую деваху, которую он сам четыре года назад подарил Быстряну. Какие-то нежные чувства за Ветой к русу он готов был признать, но помнил и другое: за все время она так и не сумела завести себе подруг, или заслужить чье-либо уважение. А собачья привязанность к своему господину у нее возникла просто потому, что он был единственный, кто никогда не смеялся над ней. Не особо удивило и ее желание взойти на погребальный костер: лучше так, чем снова оказаться никому не нужным человечком. И все же, когда Вета, выпив сонного зелья, без колебаний взобралась на сложенные колодцем бревна и легла рядом с воеводой-наместником на дощатый помост, у Дарника по спине пробежал легкий озноб – своевольный обрыв собственной жизни внушил ему такое же почтение, как и всем собравшимся вокруг липовцам.
Погребальному костру Быстряна отвели отдельное место, и после сожжения возвели над ним пятисаженный курган.
– А вот здесь с деревянным мечом будете сжигать меня, – указал приближенным Рыбья Кровь на соседнюю лесную проплешину. – Курган можете возвести на одну сажень выше.
Стоявшая рядом Всеслава испуганно посмотрела на мужа. Вечером в опочивальне Дарник не удержался от новой мрачной шутки:
– Пора обучать тебя быть хорошей княжеской вдовой.
– Не смей даже говорить об этом! – обиженно воскликнула жена.
Смерть воеводы явилась для князя некой поворотной точкой, позволившей взглянуть иначе на многое вокруг. Кстати пришелся и случай произошедший на торжище сразу после похорон. Дарник с Корнеем и двумя арсами шел между торговых рядов, чтобы увидеть какие-либо заморские редкости, как вдруг откуда-то выскочившая деваха со всего маха врезалась в него. Повезло еще, что он успел подставить плечо, и столкновение ушибло больше деваху, чем его. Поразило другое: живое, розовощекое создание в нарядной шубке в остолбенении разинуло рот и издало несколько нечленораздельных звуков. В ответ Рыбья Кровь лишь коротко хохотнул и как ни в чем не бывало прошел дальше. Этот животный ужас застывший в глазах девахи потом долго преследовал его и не давал успокоиться. Одно дело был страх перед ним, Дарником, чужих воинов, а совсем другое – вот такое неподдельное выражение этого страха у обыкновенной молодой липовки, будто она ни мгновения не сомневалась, что за подобный проступок ее сейчас схватят и предадут самой мучительной смерти. Да, к нему на суд приводили даже из дальних селищ преступников достойных смертной казни. Но все же знают, почему так происходит. Если преступника не убили самосудом в момент преступления, то предать его смерти на следующий день на холодную голову мало кто может решиться – боги за такое наказывают! Даже Быстрян не решался на такие казни – ждал князя. Впрочем, и он Дарник неплохо еще в самом начале выкрутился из этой западни: когда темница переполнялась, преступники бросали жребий – один получал свободу, другой шел на виселицу – и абсолютно все, включая, наверное, и богов, были этим довольны. Выходит, зря он так в душе кичился своим великодушием к простым смердам, если они его все равно считают убийцей и насильником.
Это открытие заставило князя на некоторое время насколько можно затаиться и как следует приглядеться к окружающей обстановке. Большие войсковые щедро оплаченные заказы и пропиваемое гридями жалованье не просто породили целое сословие богатых и деятельных людей, которым уже были не страшны даже пожары и неурожаи, а и сделали этих людей самоуверенными и предприимчивыми. Больше всего Дарника как раз и удивило, что не только он один теперь искал для себя новую правду, по которой следует жить.
Едва были насыпаны последние корзины земли над курганом Быстряна, как на Войсковом Дворище начались самые активные происки и козни приближенных, желающих занять второе место в княжестве. Дарник воспринял это спокойно: все правильно, людям свойственно примыкать к тому или иному вожаку и стремиться вместе с ним поднялся как можно выше. Все войско и богатые люди быстро разделились на три группы, ратуя каждая за своего негласного предводителя.
Одну группу составляли сторонники хорунжего Кривоноса, который уже однажды был, хоть и не слишком удачно, наместником Липова, да и вообще считал себя еще в их первой бойникской ватаге, если не вторым, то уж точно третьим человеком. В его пользу говорила и дорога, проложенная им в Северск, и крепкое хозяйничанье в своем воеводском селище. За него горой стояли купцы и ремесленники.
Вторым шел Меченый. Помимо доблести на ратном поле, он хорошо умел себя подать и в мирной жизни: носил изысканную одежду, устраивал богатые пиры, держал самых резвых лошадей. Его обожали воины собственной хоругви, да и для прочей молодежи Липова он был предметом для подражания, что порой неприятно кололо Дарника – ему самому хотелось быть таким предметом. Корнею однажды даже пришлось раскрыть князю глаза на эту «странную» ситуацию:
– Подражать можно какому-то человеку, а ты ведь у нас не человек, а явление злой природы.
Третью партию составляли отцы города, усиленно выдвигавшие старосту Охлопа, мол, доколе нам терпеть засилье пришлых людей! Их поддерживали не только все коренные липовцы и их отделившиеся сыновья в пригородных селищах, но и зятья-гриди из ранних войсковых наборов.
Раздавались также отдельные голоса в пользу княжны, ведь прошлое лето она правила со своим дядей и неплохо. Однако сторонников у нее было немного.
– Матереют твои липовцы потихоньку, – отметил это соперничество группировок Фемел. – Сначала из городища превратились в город числом, а теперь и умом превращаются.
– Сразу у всех количество ума прибавилось! – насмешничал Дарник.
– Не количество ума, а его суть, – поправил дворский тиун. – Из деревенщин  горожанами становятся.
– Это как же?
– Меньше шкурных интересов, а больше общих. Начинают любить свое собственное мнение. Еще немного и за правду на мечи полезут. Пора уже думать, как им укорот найти.
Дарник ромею не поверил, думал: лишнее сочиняет. Но буквально через несколько дней к нему в малую трапезную влетел испуганный вожак:
– На торжище резня! Купцов бьют!
Случилось следующее. Один липовец с семьей выбрался из Городца на посадское торжище сделать ряд мелких покупок. Днем раньше он расплатился за покупки золотым ромейским солидом, с которого ему дали сдачу серебряными дирхемами. Теперь же торговец заморским бисером наотрез отказался принимать в оплату эти дирхемы, заявив, что они сильно истерты и настоящей цены не имеют. Тот, кто давал липовцу сдачу, с торжища уже уехал, поэтому торговец бисером лишь пожал плечами: надо было раньше лучше смотреть. Слово за слово, кто-то кого-то толкнул, другой толкнул в ответ, из рассеченной губы полилась кровь, женщины закричали: «Убивают!», к липовцу пришли на помощь соседи-родичи, к торговцу – его напарники по торговому обозу, и завязалась большая драка. В этот момент на торжище как раз выезжал новый торговый обоз, его охранники, обороняясь, взялись за мечи, немедленно схватились за колья и ножи и липовцы. Скучающие бойники с восторгом принялись крушить повозки и прилавки. Досталось и княжеским лавкам. Побоище стало всеобщим. Прибежавшие стражники могли защитить разве что себя самих. Торговцы, оказавшись в меньшинстве, отступили и закрылись на ближнем гостином дворе.
Князь с арсами застал уже итог посадского сражения: одиннадцать убитых торговцев и четыре трупа у липовцев. Резаных ран, выбитых зубов, сломанных носов, ребер и рук никто даже не считал.
– Взять зачинщиков! – приказал Дарник.
Арсы похватали два десятка липовцев, из тех, кто еще крепко стоял на ногах. В темнице-порубе места на всех не хватало, поэтому их потащили в арсову гридницу на Войсковом Дворище.
Не успел Молодой Хозяин вернуться к своей прерванной трапезе, как ударил вечевой колокол. Делать нечего – князь с арсами вновь отправился в посад, а Буртыму велел выводить туда две полусотни конников-трапезитов с плетками в руках. На вечевой площади собралась половина города, требовали освободить схваченных людинов, так теперь называли себя липовцы в противоположность смердам из селищ. С прибытием князя крики еще больше усилились:
– Не зачинщики они!
– Тогда и купцов хватай!
– Сколько можно терпеть торгашей-кровопийцев!
– Сначала освободи людинов, а потом суди!
Дарник с коня перешагнул на помост вечевого колокола, встал в самом центре и, утвердив кисти рук на рукоятках мечей, зло и невозмутимо рассматривал толпу. Волнение и раздражение двух тысяч людей скорее успокаивали его, чем горячили, зато ужасно хотелось сделать что-то такое, что послужило бы им на будущее хорошим уроком. Но все правильные и сильные слова, что приходили ему сейчас на ум, казались пустыми и совсем здесь не подходящими. Толпа, между тем, слегка успокоилась, опасливо поглядывая на шеренгу легких конников по краю площади.
Князь поднял руку, призывая к полной тишине.
– Вы все сделали правильно, – не торопливо начал он. – Я не буду узнавать, кто был прав, кто виноват. Схваченных людинов сегодня же освободят. Но я хочу спросить вас: надо или не надо, чтобы купцы приезжали в Липов?
Горожане лишь переглядывались между собой, сбитые с толку его неожиданной уступчивостью.
– Если не надо, то завтра здесь не будет ни одного торговца.
– А где ты сам для Всеславы серьги возьмешь? – раздался молодой дерзкий голос.
– Не боись. Князь уже набрал ей всего на десять лет вперед, – тотчас отозвался из толпы другой голос.
Легкий смех пробежал по рядам липовцев.
– Да нам бы пускай купцы были, только без лукавства и обмана, – за всех обратился к Дарнику старик со сморщенным лицом.
– Где ты видел купцов без обмана! – высказал свое стоящий рядом молодец. – Пусть князь их и наказывает.
Толпа одобрительно загудела. Рыбья Кровь вздрогнул от радости – в его голове возникла замечательная мысль.
– Так вы хотите, чтобы я судил купцов за обман? – как воинский клич выкрикнул он.
– Хоти-им! – был ему дружный общий ответ.
– Только купцов или всех?
– Всех! – снова дружно выдохнула толпа.
– Клянитесь на ноже!
– Клянемся! – вверх взметнулись лезвия сотен ножей.
Дарник оглянулся на арсов:
– Где писарь?
Тот появился на площади вместе с воеводами и через минуту уже стоял возле князя с чистым пергаментом и непременной чернильницей. Дарник стал ему что-то тихо диктовать, а писарь быстро писал, положив пергамент на подставленный арсом щит. Толпа напряженно ждала, не понимая, что Молодой Хозяин задумал. Наконец запись была составлена, и по знаку князя на помост поднялся арс-грамотей, обладатель зычного голоса.
– Мой малый суд таков, – объявил Дарник. – За четырех убитых людинов с купцов будет взята вира по пятьдесят дирхемов на каждого убитого. Такая же вира за убитых купцов, а также вира за потерянный товар будет взята со всех дворищ в Городце, Островце и посаде. Согласны?
– Согласны, – раздались облегченные голоса.
– Теперь суд большой, – сказал князь и сделал знак арсу: читай.
– «Вот уже четыре года жители Липова нарушают ряд, заключенный ими прежде с вольными бойниками, а затем с княжескими гридями. Подымная подать всегда и всюду бралась с каждого очага. Ныне она берется с каждого дворища, а в них имеется два, три, а то и четыре очага. Четыре года недоимок князь согласен простить, впредь же подымная подать будет браться по числу очагов».
Толпа озадаченно молчала. Это была еще старая уловка Липова против арсов. Чтобы поменьше платить, липовцы не строили новых дворищ, лишь расширяли старые, помимо больших бань ставили дополнительные «куриные кухни» – особые пристройки к хлевам, якобы для готовки корма для скотины. На самом же деле и в банях, и в куриных кухнях жили целые семьи взрослых детей. Потом, когда угроза арсов миновала, старшие сыновья стали отселяться в дальние селища, но и там сохраняли прежние привычки: в банях и куриных кухнях держали семьи женатых работников-рядовичей. Фемел давно указывал на сие ловкачество, но Дарник понимал, что пока не стоит ворошить пчелиный улей: пусть все идет, как идет. И вот решающий момент настал.
– А воеводы тоже платить будут? – в полной тишине спросил морщинистый старик.
Князь снова про себя возликовал: какой замечательный повод и тех приструнить.
– И воеводы, и тиуны, и липовские купцы, – твердо постановил он.
– А когда платить? – вырвалось у кого-то из толпы.
– Следующей осенью. Кто особо жадный, успеет еще все свои бани и кухни снести.
По толпе пробежали ехидные смешки – видимо, та же мысль многим пришла в голову. Дарник сошел с помоста и вскочил на подведенного коня, успев заметить, что все три претендента на наместничество и Фемел тоже были свидетелями его слов. Не откладывая дела в долгий ящик, он по очереди с глазу на глаз решил встретиться с ними.
Первым в приемный покой явился дворский тиун.
– Блестяще! Лучше не бывает! И хватило у тебя терпения столько тянуть! Зато ударил наповал в самую середку! – запел он похвалы князю прямо с порога. – Почему жрецов не назвал, с них тоже не мешало по мешку зерна слупить?
– Опять забываешься, ромей, – притворясь сердитым, осадил его Рыбья Кровь. – Про наместника что скажешь? Если будет Всеслава и ты ей в помощь?
– Ни за что?! – решительно запротестовал тиун.
– Неужели хуже Шелеста справишься?
– В это лето и Шелест не справится, – убежденно сказал Фемел. – Я же говорю, людины Липова меняются прямо на глазах. Управлять ими нужен тот, кто крови не боится.
– А ты боишься? – недоверчиво усмехнулся Дарник.
– Свою кровь терять не хочу. Я вас словен и русов знаю. Прольешь вашу кровь, потом никакой пользой не загладишь, всегда помнить будете. А Всеславе просто возраста не хватает. Через пять лет будет то, что надо, а пока малолетка.
Дарник не преминул передать этот разговор жене. К его удивлению она полностью согласилась с ромеем:
– У меня, в самом деле, еще не все получается. Лучше я пока со стороны посмотрю. Пусть только твой наместник все докладывает мне о своих делах. А мне с моей опричниной и со Славичем забот хватит.
Больше всего его удивило, что жена даже не спросила, кого он собирается оставить наместником, хотя видно было, что узнать ей хочется.
Кривонос явно догадывался, зачем его позвал к себе князь, смотрел напряженно и собранно.
– Готов ли ты управлять без меня Липовым? – прямо спросил Молодой Хозяин.
– Да раньше как-то получалось, – деланно-скромно потупился бывший охотник за рабами.
– А вечевого колокола не боишься?
– Так он звонит не каждый день. До твоего возвращения вдруг да помолчит.
Такой уверенности можно было позавидовать.
– Завтра поедешь наместником в Перегуд.
– Как же так? – даже растерялся хорунжий. – У меня тут и селище, и дворище, и мастерские, и торговый обоз собираюсь отправить.
– Все то же самое сделаешь в Перегуде, – князь был непреклонен. – А здесь оставишь своего тиуна. Через год липовского наместника будут выбирать на вече. Надо, чтобы громче всех кричали твое имя.
Перегуд был вдвое больше Липова и лишь условно принадлежал их княжеству. Служить там было испытанием не из легких, и Кривонос знал это.
– А сейчас кого оставишь? Меченого? – ревниво поинтересовался он.
– Если не Меченого, то поедешь?
– Тогда поеду, – согласился хорунжий.  
Выяснилось, что не меньше оглядывается на Кривоноса и Меченый.
– Кого думаешь, надо оставить в Липове наместником? – без обиняков попросил совета у главного камнеметчика Дарник.
– Да по старшинству вроде Кривонос должен, – нехотя признал тот.
– Кривонос едет наместником в Перегуд.
Меченый не мог сдержать довольной улыбки.
– Тебе не с ним надо равняться, а с Бортем, – строго заметил князь. – Тот уже второй год в Турусе. Рвется сюда. Поедешь ему на смену. Посмотрим, сумеешь ли управлять лучше своего родича.
– А здесь кого оставишь?
– Охлопа.
– Ну этот понаделает делов! – усмехнулся хорунжий, не чувствуя себя от подобного выбора князя ничуть уязвленным, что Дарнику и требовалось.
Затем настал черед тихого и покладистого старосты Липова. Презрительная усмешка Меченого раззадорила князя и, как раньше в случае с хоругвью ополченцев, он решил хорошенько поддержать Охлопа.
– Хочу назначить тебя наместником Липова, – легко, как о чем-то незначительном произнес Рыбья Кровь, внимательно наблюдая за реакцией третьего претендента.
– Да какой из меня наместник? – староста, казалось, возражал не только лицом, но всем своим крепким коренастым телом. – Кто ж меня из гридей послушается? Да и вообще… Вас всех сейчас больше, чем нас, – невольно вырвалось у него.
– Зачем тогда вечевой колокол вешали? Нет уж, раз повесили, берите и власть в руки, – убеждал Дарник. – Сначала только на лето, а потом и на все время. Забыл, что не вы мне служите, а я вам? И с гридями уладим. Крепостное войско пусть на стенах сидит, а тебе выделим особую стражу для порядка в городе.
– Да кто меня слушаться будет? – твердил Охлоп. – Я их в поруб, что ли, сажать буду?
– Надо будет, и в поруб посадишь. В общем, решено. Теперь слушай, что тебе делать дальше… – И Молодой Хозяин стал объяснять старосте, как ему вести себя на думных советах.
Привычка Дарника не слишком откровенничать о своих планах с кем бы то ни было сослужила в данном случае хорошую службу. Уже на ближайшем совете Охлоп выступил и сказал, что нужно посылать холостяков в Перегуд, Северск, Малый Булгар и Турус, а оттуда забирать женатых гридей. Воеводы и тиуны не могли поверить своим ушам. Особенно, когда князь тут же отдал распоряжение Кривоносу и Меченому именно холостяков набирать с собой в Перегуд и Турус.
Дальше все продолжалось в том же духе. Отныне все, что говорил на советах староста, было дельно и умно. Думцы-советники уже прослышав, что Охлоп останется наместником, когда войско двинется в поход, относили его бойкость за счет желания доказать всем свои скрытые способности. Один Фемел догадывался, в чем дело:
– Свои мысли вкладываешь в чужие уста. Смотри, как бы народ, в самом деле, не поверил, что ты сам для Липова уже не очень нужен.
– Я когда-то тоже думал, что если много сокровенного сказать, то потом у самого ничего не останется, – признался ромею князь. – А выходит наоборот: чем больше важного я из себя выдаю, тем больше оно во мне снова появляется.

3.
– Через два дня у нас годовщина нашей свадьбы, – объявила мужу Всеслава.
По нарочито-спокойному голосу Дарник тотчас почувствовал, как серьезно она ожидает его ответ. Однажды на подобный вопрос Шуши он отделался веселой шуткой и получил от наложницы порядочный нагоняй.
– Я помню, – соврал он на этот раз. – Даже выбрал тебе подарок.
– Правда?! – растрогалась княжна. – А мне казалось, что такие вещи ты не можешь помнить.
– А еще мне Фемел недавно сказал, что князья не должны быть счастливыми семьянинами, – Дарник хоть таким образом высказал свою скрытую насмешку.
– Это почему же? – возмутилась жена.
– Если князь сильно радеет о семье, то значит, княжеству служит в полсилы.
– Какие глупости! Если от Фемела рабыни к десятским убегают, то пусть всех с собой не равняет, – проявила свою осведомленность Всеслава. – А кроме подарка что?
– А что ты хочешь?
– Я хочу, чтобы ты придумал что-то особенное.
– Обязательно, – с легкостью пообещал он.
Однако уже через час у него волосы зашевелились на голове от чрезмерных умственных усилий. «Что-то особенное» означало, что до сих пор ничего особенного не было. Забыв про все срочные и не срочные дела, он безостановочно думал над решением такого вроде бы совершенно пустяшного дела и ничего не мог выбрать. Вечером, когда Дарник обходил с проверкой стену Войскового Дворища, его взгляд остановился на ребятишках, что шумно скатывались на санках по крутому склону на лед Липы. С завистью смотрел на их восторг и мельком подумал, что и княжне такое бы понравилось. Немного позже эта мысль стала обрастать дополнительными подробностями и к ночи «что-то особенное» выстроилось окончательно. Правда, на утро весь план представился совершенно невыполнимым из-за того, что неизбежно надо было посвящать в него телохранителей и кое-кого из тиунов.
«А почему я должен им что-то говорить?» – чуть позже, рассердившись, спросил он сам себя, и весь день занимался бурной тайной деятельностью. Самым трудным оказалось достать сонного зелья и обычных съестных припасов. Хорошо еще, что дворские рабы и слуги-рядовичи знали любовь князя к уединению и лишний раз ему старались на глаза не попадаться, так что он иногда мог оставаться совсем один. Задуманное все равно могло сорваться, если бы ребятня разобрала свои санки по домам, но, выглянув в вечерних сумерках из-за восточного тына, Дарник с облегчением отметил, что пять или шесть детских санок остались валяться у подножия берегового склона.
Наступила ночь. В княжеском доме затихли все звуки. Дарник дал жене как следует заснуть, затем, не зажигая свечей, стал собираться. В котомку с едой засунул инструменты и веревки, в другой мешок затолкал одеяла и запасную одежду, после чего осторожно разбудил Всеславу.
– Что? – спросонок не поняла та.
– Пошли. – Он протянул ей платье и сделал знак сохранять тишину.
Все поняв и ни о чем больше не спрашивая, княжна быстро оделась. Закинув на плечо котомку и взяв под мышку мешок с одеялами, Дарник осторожно открыл дверь. Навстречу им сунулся Пятнаш, здоровенный пес-волкодав, привезенный из Корояка княжне вместе с приданным.
– Бери его с собой. – Дарник протянул жене короткий поводок. – Только чтобы не лаял.
Всеслава привязала поводок к ошейнику Пятнаша и повела его за собой. В караульной привалившись спинами к горячей печке спали два арса-охранника. На столе уликой стояли пустой кувшин с квасом и глиняные кружки. Еще двое спящих арсов повстречались им на нижнем ярусе у входной двери. От княжеского дома до берегового тына было не больше полусотни шагов. На другой стороне Дворища у стены-гридницы залаяли сторожевые псы. Пятнаш, повизгивая от драчливого нетерпения, дернулся к ним, Всеславе с трудом удалось его утихомирить.
Дарник повел их к тому месту в береговом тыне, которое можно было увидеть со сторожевой башни только если хорошо высунуться из бойницы. Разумеется, в морозную ночь даже у самого бдительного стражника вряд ли могло возникнуть такое желание. Поднявшись на приступок, Молодой Хозяин перекинул за тын котомку и мешок. Потом обвязал пса веревкой поперек туловища и тоже спустил на береговой склон. Вторую веревку он ни к чему не привязал, а просто серединой зацепил за бревенчатое острие, а концы перебросил наружу.
– А мне как? – недоумевала княжна.
Рыбья Кровь вынул из-за пазухи прочную домотканую материю и, скрутив жгутом, связал ею кисти рук жены. Оседлав тын, он повесил Всеславу с помощью связанного кольца рук себе за спину и по сложенной вдвое веревке стал спускаться вниз. Через минуту они уже стояли на речном льду. Все прошло так стремительно и ладно, что князь даже сам удивился своей сноровке – словно каждый день только и делал, что похищал собственную жену.
– Вот это да! – Всеслава вполне разделяла его гордость. – А теперь куда?
Дарник огляделся. Луна пряталась за облаками, но и без нее все было прекрасно видно в синем отраженном снегом свете. Сдернув с тына веревку, он выбрал одни из санок, что попрочнее и впряг в них Пятнаша. В детстве ему приходилось делать это, поэтому связывание сбруи на крутящемся волкодаве не заняло много времени.
И вот Всеслава с мешками на санках, а он впереди держит за поводок пса и все вместе они бегут и едут по льду подальше от города. Не останавливаясь, миновали через две версты полукруг Засечной черты, огибающей Липов по правому берегу, потом пошли шагом.
– Это и есть твоя придумка? – спросила Всеслава, идя по другую сторону Пятнаша.
– Только начало, – отвечал он, чутко вслушиваясь в интонацию голоса жены. Похоже, ночное бегство ей в самом деле нравилось. Вот тебе и изнеженная княжеская дочка.
Еще две версты по льду и беглецы свернули в небольшой овражек к рыбачьей времянке, крошечная избушка с низкой дверцей, подпертой от зверей камнями и бревнами. Дарник открыл это пристанище два года назад тоже в зимнее время совершенно случайно, когда скакал с ватагой арсов мимо. Из любопытства заглянул внутрь и обнаружил кроме топчана и стола сложенную из камней печь. Много раз собирался приплыть сюда летом на лодке-дубице и побездельничать два-три денька.
– Что это? – опасливо поинтересовалась Всеслава, не решаясь подойти.
– Мое злодейское колдовское место, – серьезным голосом произнес он. – Где я приношу жертвы моим страшным богам.
Освобожденный от сбруи Пятнаш радостно носился взад и вперед, бесстрашно обнюхивая давно не посещаемое людьми жилище. Князь освободил дверцу и с кинжалом в руке всунулся в темный проем. Предосторожность была напрасной – в избушке не оказалось никакой живности. Сверток с кресалом, кремнем, трутом он хранил на груди и прежде всего добыл нужный огонь и свет. С печью вышло канительней, сложенные у входа замерзшие поленья долго не хотели разгораться. От пятой зажженной свечи внутри стало совсем светло.
– Ты сам, наверное, здесь впервые, – заметила княжна, наблюдая за его действиями и для смелости держась за ошейник могучего Пятнаша.
– Давай, давай, работай, – скомандовал Дарник, скидывая в зарождающемся тепле полушубок. – А то никакого колдовства не получится.
Рассмеявшись, она тоже сняла свою кунью шубку и принялась ему помогать.
Несмотря на всю неказистость, времянка оказалась вполне сносным зимним жилищем, даже дверцу изнутри украшал прямоугольник из оленьей шкуры мехом наружу, не пропускающий холода из щелей. Через час их бревенчатую берлогу вообще было не узнать. На огне грелся чугунок с водой, топчан застелен был одеялами, под ногами лежала волчья шкура, на столе выставлена еда и небольшой бурдюк с ромейским вином.
– А подарок? – спохватилась Всеслава.
– Годовщина завтра, не сегодня , – покачал головой муж.
– Уже ночь прошла, вот-вот солнце встанет, – княжна пытливо оглядела его висящий на стене полушубок и наполовину опорожненную котомку.
Они бросились к котомке одновременно. Случилась именно та шутливая свалка-игра, которой ему всегда так не хватало в чересчур правильной жене. Разумеется, он поддался и дал ей овладеть свертком с золотым ожерельем усыпанным красными и зелеными камнями.
– Какая красота! – воскликнула княжна, примеривая ожерелье и в отчаянье не находя зеркала.
Дарник и это предусмотрел, непонятно откуда извлек плоский предмет, столь дорогой женскому сердцу. И опять веселая возня за овладение зеркальцем.
Спать действительно уже не имело смысла и их бесконечное баловство продолжалось дальше. Просто пили, ели, целовались, прятались под одеяло, подбрасывали в очаг поленья и снова утоляли жажду, грызли орехи, обнимались.
В разгар веселья яростно зарычал на дверь Пятнаш, замерев, они услышали позади времянки скрип снега под тяжелыми шагами. Из оружия при Дарнике, кроме кинжала были лишь топор и два наконечника сулиц. Вскочив на пол, он торопливо стал прилаживать наконечники к коротким и не очень подходящим палкам. Но шаги стихли, и он вернулся на топчан.
– Леший? – заробела Всеслава.
– Если бы. – Князь и хотел и боялся нападения лесного гостя. Когда-то его мать в похожей ситуации убила такого вот медведя-шатуна, и ему всегда хотелось повторить ее выдающуюся схватку.
Утром следы подтвердили: вокруг времянки бродил именно разбуженный голодом медведь.
– Зря ты, мишка, это затеял, тут тебе и каюк придет! – пообещал Дарник.
– Только не вздумай с ним сражаться! У тебя и рогатины-то нет! – сильно обеспокоилась жена.
– Ну вот еще, буду я с ним сражаться, не княжеское это дело, – отшутился он. – Но шкуру мы ему попортим, это точно.
И радуясь, что кроме любовных утех есть еще конкретное стоящее занятие, князь взялся за изготовление медвежьей толкачки. Среди поваленных деревьев отыскал два толстых сукастых ствола, обтесал их как нужно топором и неподалеку от времянки подвесил их стоймя на ветвь старого дуба. Княжна ходила хвостиком и все пыталась разгадать секрет будущей ловушки.
– Теперь пойдем за приманкой, – сообщил ей муж.
Из кусков гниющей древесины он наковырял зимующих личинок, пешня и рыбная снасть отыскались в самой времянке. Вскоре оставалось лишь выбрасывать из проруби на лед разнообразных рыбин: мелкие для ухи, крупные для приманки. Время словно повернуло вспять – Дарник снова был в родной землянке за пределами изгнавшей их с матерью Бежети, снова, чтобы выжить и торжествовать призывал весь свой ум и физическое умение. И рядом находилась пусть не совсем еще помощница, но благодарная зрительница, поощряющая его на любые достижения одним своим присутствием.
К исходу дня князь начал все чаще да поглядывать вниз по реке, ожидая прибытия арсов. Среди них имелись такие охотники-следопыты, что могли взять след даже летом на речной гальке, не то, что зимой на снегу. Неужели их побег из посада или Островца не видала ни одна живая душа?
Пешней он выдолбил небольшую ямку под висящими бревнами и закопал в них пять рыбин так, что снаружи торчали одни хвосты, залил яму для прочности речной водой, а от времянки до рыбьих хвостов проложил дорожку из рыбьих внутренностей.
Едва наступила ночь, опять зарычал и стал бросаться на дверь Пятнаш, но все оружие лежало перед Дарником на изготовке: две небольших пики, пешня, топор и кинжал, так что он сам мог спокойно откушивать наваристой ушицы. Приступа опять не случилось, а чуть погодя со стороны старого дуба раздался громкий медвежий рык, быстро перешедший в неистовый с малыми паузами рев.
– Я все равно ничего не понимаю, – призналась княжна. – Он что там, с другим медведем дерется?
– Лишь бы не с нами, слабосильными, – посмеивался муж.
Впрочем, и эту вторую ночь они не спали вовсе не из-за медведя. И в княжеском доме и в походном шатре Дарник всегда стеснялся много заниматься любовью, все казалось, что снаружи стоит кто-то и ведет подсчет его постельной доблести, да и самому не очень хотелось выходить к посторонним нетвердой походкой. Сейчас же все не использованные запасы любовного пыла без остатка выплеснулись наружу, превратившись в ненасытную бурю желаний. Время от времени Всеслава пыталась его хоть немного остановить, но это лишь добавляло масла в огонь. Какие там усталости, какие опустошения! Не умея произносить ласковых нежных слов, он мог доказывать свою любовь только таким образом.
Под утро они все же немного забылись в полудреме-полуяви. Серое рассветное пятно в дымоходном отверстие и мирно посапывающий под топчаном Пятнаш напомнили им о некоем незаконченном интересе. Стоило ему спустить ноги на волчью шкуру, и княжна тоже была тут как тут:
– Я с тобой.
Выйдя из времянки, они направились к толкачке. Снег вокруг рыбин и нижние части сукастых стволов были в крови и медвежьей шерсти. Кровавые следы вели и дальше в лес. А три из пяти рыбин по-прежнему сидели в земле.
– Объясни наконец, – почти жалобно попросила жена.
Вместо ответа он толкнул кинжалом один из стволов, потом второй, те, откачнувшись, вернулись назад, ударив друг друга. Еще несколько тычков кинжалом и стволы стали раскачиваться так, что Дарнику с княжной пришлось отступить на безопасное расстояние.
– Как просто! – изумилась она.
Пройдя по кровавому следу, они нашли издохшего от ран молодого медведя.
– Был бы он старый и опытный, то сразу ушел, а этот все хотел наказать своих обидчиков, – с сожалением определил Рыбья Кровь.
Шкура у медведя была настолько испорчена, что не стоило ее снимать даже на половую подстилку. Князь, правда, хотел вырубить часть медвежатины на еду, но жена воспротивилась. Так и оставили властелина леса на растерзание воронам и куницам.
Арсов по-прежнему не было, и это уже вызывало тревогу. Дарник вспомнил про бесчисленные санные следы оставленные на льду реки близ Липова и подумал, что никому в голову просто могло не прийти проследить след полозьев детских санок. Но хоть дальние конные разъезды во все стороны они могли послать? Быстрян, наверняка сообразил бы. Не посвящая жену в свои досадливые мысли, он продолжал делать вид, что все в порядке – несколько дней праздного отдыха им рассчитаны как надо. Взятые с собой окорок, сыр, хлеб и крупа, между тем, подходили к концу. Короткие толстые пики вновь переделались в легкие сулицы, но сколько он не прочесывал с ними окружающий лес, вспугивал лишь недоступных рябчиков да тетеревов. Поставленные на зайцев петли тоже результата не дали. Одна уха уже порядком надоела. Всеславу возникшие трудности только развлекали, и как перемена обстановки, и как новая ступень отношений с мужем.
– А я знаю, почему ты меня привел сюда, – заявила она ему. –Примериваешься, как придется жить без княжения.
– Пускай даже и так, – не отпирался он. – Ты со мной, или к отцу подашься?
– А как бы ты хотел?
– Конечно, чтобы к отцу подалась.
– Ну, пожалуйста! – Всеслава обиженно толкнула его в бок. – Скажи, что хочешь со мной.
– С тобой, с тобой, – подтвердил муж, хотя, если честно такое будущее отнюдь не прельщало его. Находиться в изгойстве рядом с человеком, который видел твой наивысший расцвет – да ни за что на свете!! Уж лучше совсем одному, или украсть наложницу, которая бы не знала кто ты такой.
Когда подошел к концу третий день их уединения, Рыбья Кровь уже места не находил себе от беспокойства – детская шалость оборачивалась изрядным конфузом. Как теперь вообще возвращаться с достоинством в Липов, что сказать, как объяснить? Сослаться на проверку крепостных сторожевых постов? Но тогда нужны хотя бы верховые кони, на которых они с княжной разъезжали бы по дальним вежам. Не детские же санки предъявлять своим подданным? Всеслава, уловив его озабоченность, спросила, в чем дело. Он без прикрас ей все выложил.
– И никто, никто не знает про нас?! – не могла поверить жена. – Даже твой пройдоха Корней?
– Никто.
– А если мы так же тайком вернемся?
– Это было бы лучше всего, но даже и пытаться не стоит.
Княжна призадумалась.
– Помнишь, ты говорил, что когда ехал на побывку в Бежеть, всем сказал, что тебе нужно взять свой удачливый талисман, – заговорила она чуть погодя. – Давай и сейчас скажем, что нам нужно было справить тайные колдовские обряды.
– Ну да, на детских санках, – скривился князь.
– Забудь про санки, – Всеслава оживилась от своей новой мысли. – Давай сюда свой полушубок и шапку.
Быстро вывернув наизнанку не только одежду мужа, но и собственную шубку она скомандовала:
– Надевай! – И сама оделась быстрей его. – Кто скажет, что мы не приобщились к своим особым таинствам?
Дарник усмехнулся: вот она истинная цена всем суевериям жены. Ее затея была не самой убедительной, но ничего лучше он сам придумать не мог. К тому же, если она не боится явных и скрытых насмешек, то ему тем более не след их опасаться.
Проведя еще одну полубессонную ночь, они стали собираться в обратный путь. Детские санки забросили подальше в чащу, чугунок и одеяла оставили рыбакам, запасную одежду и лишние вещи утопили в проруби. Взявшись за руки в вывернутых наизнанку одеждах и шапках, они зашагали по льду к Липову. Чтобы не остаться в долгу, князь в последний момент нанес сажей на вывернутую одежду и шапки загадочные знаки – колдовство так колдовство! Шли и по пути азартно сочиняли историю своего тайного колдовского обряда, чтобы потом дуть в одну дуду.
Первыми их углядели рубщики леса. Дарник заметил, как один из них выпряг из саней лошадь и помчался верховой дорогой в ближнюю вежу, а то и в сам Липов. Не дойдя двух стрелищ до засечной вежи, они услышали сторожевое било и навстречу им высыпала добрая половина ее насельников: гриди, их жены, детвора. Рыбья Кровь гадал: как заговорить? Толпа ошалело смотрела на подходящую княжескую чету и молчала. Положение спас вожак вежи, лихо подъехав сбоку и откинув меховую полость:
– Садись, княже, и ты, княжна. В ногах правды нет. – И когда они сели, добавил: – В вежу или в Липов?  
– В Липов, – коротко бросил князь, радуясь, что все так просто разрешилось.
– Не нужно ли чего? – вожак-возница обернулся лишь раз.
– Ничего, – звонко ответила Всеслава, крепко пожав кисть мужа своей ладошкой: мол, не бойся, все будет хорошо. Дарник изумленно на нее покосился: еще не хватало, чтобы его кто-то приободрял.
Возница повелительно махнул рукой, и мимо них в обгон помчался в город верховой. Дарник вгляделся в спину расторопного вожака. По лицам он редко когда мог догадаться о мыслях собеседника, зато их фигуры и самые мимолетные движения говорили ему всегда много интересного. Сейчас спина вожака-возницы ясно предупреждала его о чем-то неприятном и даже катастрофичном.
Сани подъехали к лощине-спуску отделявшей Войсковое Дворище от Городца. Там уже кучкой стояли воеводы и тиуны, не меньше двухсот голов торчали из-за обеих оград по краям лощины. Воеводы вытолкнули вперед Лисича и Охлопа, как главных правителей.
– Все ли добром? – приветствовал княжескую чету Лисич.
– Добром. А у вас все ли добром? – привычно откликнулся Молодой Хозяин.
– И у нас. Только распоряжения, прости, мы твоего не нашли.
– Что людинам говорить про тебя не знали, – добавил староста-наместник.
– Я сам потом скажу. – Больше всего Дарнику сейчас хотелось спрятаться от этих пытливых и дотошных сотен глаз. – Мы с княгиней проделали большой путь, и думный совет будет после.
Воеводы с тиунами тут же расступились, и княжеская чета без помех прошла на Дворище и в княжеский дом. Дарник сделал знак и в приемном покое, кроме них с княжной остались лишь Лисич и Фемел. Лисич для соблюдения старшинства, Фемел для подробных новостей.
– Когда не нашли твоего распоряжения, стали узнавать, с кем вы могли уехать, каких лошадей взяли, – коротко и ясно говорил ромей. – Никто ничего толком сказать не мог. Арсы как бешеные на всех гридей кидаются, понять ничего не могут. Потом поймали твоих кровников?
– Кого? – князю показалось, что он ослышался.
– Твоих кровников, – со вкусом повторил дворский тиун. – Из Затесей, из тех, что вы с княжной разрушили и сожгли. Поймали троих затесейцев с метательными ножами, нажали на них, они и сознались. Стали думать, что их не трое, а больше и что они умыкнули вас с княжной. И арсы…
– Что арсы?
– Приговорили своего к смерти. – И Фемел рассказал, как устыженные своей охранной промашкой телохранители тянули жребий и тот, из ночной княжеской стражи, кто вытянул короткую палочку, бросился на свой меч.
– Насмерть? – невольно вырвался у Молодого Хозяина глупый вопрос.
Фемел с Лисичем молча кивнули. Князь уточнил имя самоубийцы, с облегчением услышав, что тот был не из числа четверки, которой он самолично подсунул кувшины с сонным зельем. Еще несколько окольных вопросов, и Дарник убедился, что о сонном зелье никто так и не пронюхал, а он сам пока тоже не успел похвастать о том Всеславе. Теперь только молчать, навсегда стереть это позорное пятно из своей жизни!
– Так все-таки где вы были? – не сдержал своего любопытства тиун. – И как сумели незаметно даже для арсов ускользнуть?
– Каким путем ушли из Дворища, не войсковым людям знать не полагается, – отвечал ему князь. – А ходили, чтобы я приобщил княжну к моему родовому верованию.

4.
Убивший себя по жребию воин к арсам с их суровыми законами не принадлежал. Являлся обыкновенным короякским бойником дослужившимся до дружинника благодаря двум бронзовым фалерам и своему высокому росту. Дарник отчетливо представлял себе его ужас, когда он бросался обнаженной грудью на собственный меч. Перед этим событием разом померк весь наступивший лад с княжной, напротив, в сердце Дарника стало зарождаться к ней скрытое злое чувство. Сначала гибель вожацких жен в жениховском походе, теперь вот ни в чем неповинного телохранителя. Если бы не Всеслава, не было бы ни первого, ни второго. Судьба словно через княжну пыталась его достать и уязвить.
Из-за всего этого он даже к пойманным затесейцам отнесся мягче, чем следовало. Трое невысоких коренастых лесовиков (один постарше, двое – вчерашние подростки) смотрели угрюмо и отвечая, не скрывали своего намерения посчитаться с княжеской четой.
– Отправить в Малый Булгар гридями без жалованья, – так присудил князь. – И в поход пусть идут простыми возницами или гребцами.
– В походе у них будет оружие, и они могут оказаться рядом с тобой, – возразил успевший уже поднатореть в управленческих и судебных делах Охлоп.
– На то есть десятские и вожаки булгарских ватаг, пусть следят.
– Князь не имеет права давать такие поблажки своим врагам, тем паче смердам, – заявил в отдельной беседе и Фемел.
– Со следующего княжеского заговорщика живьем будет содрана кожа, твердо тебе обещаю, – пошутил в ответ Дарник.
– А объяснить ход своих глубоких мыслей можешь? – не сдавался тиун.
– Запросто. Разве в вашем Священном Писании не сказано, что когда-то в Палестине были города, в которых мог спрятаться самый страшный разбойник и его никто не трогал?
– Так ты в такой город захотел превратить свой Малый Булгар?
– Ну вроде того.
Всеслава, будучи свидетелем их разговора, потом тоже спросила:
– А все-таки, почему ты решил именно так?
– Ты же сама говорила, что в Словенской земле не должно быть твердых писанных законов. Кто я такой, чтобы решать: какому смерду жить, а какому нет? Да и всем быстро наскучит, если я буду действовать заведенным порядком. Тимолай когда-то называл это хорошим и плохим впечатлением. Встретил ты другого человека, он тебе еще ничего не сказал и не сделал, а он тебе нравится, а иной раз, человек все хорошо говорит и делает, а ты его терпеть не можешь. Считай, что эти трое из Затесей мне просто очень понравились.
Не оправдались опасения Дарника по поводу недоверчивости липовцев. В сказку о родовом веровании поверили все, включая Фемела и главного волхва города. Князя спрашивать не осмеливались, зато у княжны выпытывали все детали, проведенного ими ритуала, так что Дарнику несколько раз приходилось подсказывать жене эти несуществующие подробности.
Корней тем временем докладывал, что в городе вся эта история страшно понравилась:
– Пока ты вешал колдунов и издевался над предсказаниями, для всех ты был хоть и князь, но чужак и выскочка. Теперь же когда узнали, что у тебя есть своя сокровенная вера, ты стал всем одной крови. А меня ты посвятишь в свою веру?
– Эта вера не каждому по силам.
– Ну что для этого надо сделать, что?! – горячо восклицал подросток-хитрован, вытянувшийся уже в долговязого парня и рвущийся к серьезной тиунской службе.
– Заслужить хотя бы одну медную фалеру на ратном поле.
– Да я тебе уже своими доносами на две фалеры заработал, – канючил малый.
– Хорошо, еще год послужишь, а там посмотрим, – неопределенно пообещал князь.
Раньше, когда Рыбья Кровь слышал, что у взрослых людей забот бывает больше, чем у молодых, он напрочь этому не верил. Какие сложности, если у взрослого человека одни и те же события обязательно повторяются, надо просто вспомнить, как ты действовал в похожей ситуации в предыдущий раз, и чуть улучшено повторить это сызнова? Точно так у него получилось и с княжением: первые распоряжения по хозяйству и суды над смердами дались ему нелегко, зато через год он щелкал их, как лесные орехи.
Сейчас же Дарник с изумлением ощущал, насколько прежний опыт мало ему помогает. Пятитысячный Липов уже жил по каким-то своим законам, не подвластным правильным умным распоряжениям своего князя.
Давно прошло то время, когда лишнюю капусту можно было снести на меновой круг и обменять на соседскую курицу. Вброшенные в этот меновой круг за четыре года несколько десятков тысяч серебряных и золотых монет все изменили. Реальную цену обрели не только товары, но и выполнение любой работы. Многие семьи коренных липовцев еще продолжались держаться старого уклада: пашня, скотина, охота, рыбная ловля, собственное обшивание и обувание. Но вернувшиеся из похода с рабынями-наложницами ополченцы и бойники строили в посаде дома, и не посягая на пахотную землю, занимались каким-либо ремеслом, нанимались в плотники, грузчики, землекопы, отправлялись с одной-двумя повозками в лесные селища, как перекупщики. Кому-то везло больше, кому-то меньше, и крепкая казна постепенно скапливались у очень немногих, оставляя других у разбитого корыта. Объявленная осенью вира за войскового закупа в тридцать дирхемов, так же как и подати с банных и хлевных печей уже не казались несуразными, наоборот способствовали возведению двухъярусных домов (обогреваемых одним дымом) и усилению отдачи от каждого наемного работника. Все делалось гораздо быстрее и усерднее, чем прежде. Менялись и человеческие взаимоотношения, больше появилось крика, язвительности, недоброжелательства.
– Город он и есть город, – успокаивающе твердил Фемел.
– У нас в Корояке еще и побольше свар и ругани, – добавляла Всеслава. – И никто от этого в лес не бежит, а только больше в город стремятся.
Дарник во всех недобрых переменах винил прежде всего самого себя: ведь это он заполнил Липов пришлым людом, заставил половину города работать на свои войсковые нужды, лишил многие семьи сыновей-кормильцев. Поэтому при вынесении любых решений почти всегда становился на сторону липовских людинов. И разнообразия в этих делах случалось гораздо больше, чем повторяемости.
То пожалует целое селище погорельцев-лесовиков, которое нужно куда-то приткнуть, то разбогатевший меняла начнет выкупать в Засечном круге дворища и пускать их втридорога, то случится драка из-за лучшего места на торжище. Даже простые войсковые дела и те порой донимали Молодого Хозяина своими каверзами. Вдруг выяснилось, что все оружейницы переполнены и в большом количестве нового оружия нужды нет, и мастера просят разрешить им продавать оружие и доспехи за пределы княжества. А как разрешать, когда он даже лучшим воинам не позволял вывозить в Корояк или Остер честно заслуженные трофейные мечи и луки? Или вспыхнувшие ссоры вожаков и сотских дальних и ближних веж за право чаще наведываться в Липов? А раз воеводы ссорятся, то и рядовым гридям не зазорно на кулаках выяснить отношения друг с другом. Навести здесь должный порядок мешал непостоянный состав самого войска: к лету оно вдвое расширялось, к зиме сужалось, и справедливо распределить на всех служебные тяготы было невозможно.
– А ты раздели княжество на войсковые фемы, как у нас в Романии, – посоветовал Фемел.
И в преддверии летнего похода Рыбья Кровь разделил княжество на пять воеводств: Липовское, Перегудское, Толочское, Булгарское и Туруское. Каждое из них само должно было решать, кого и на какое время посылать в Липов, как нести свою охранную службу, как и на что именно распределять княжеское довольствие.
– А не будут ли они ловчить с казной и припасами? – беспокоился Дарник.
       – Конечно, будут, – уверенно отвечал ромей. – Зато все вокруг займутся нужным делом: воеводы начнут воровать, доносчики писать жалобы, а ты князь всех их судить. Уже никто не скажет, что ты им нужен только для охраны, с азартом будут следить, как ты со своим ворьем управляешься.
– Не проще ли тогда все считать и отправлять отсюда?
– Год назад было проще, а сейчас нет. Сейчас твои бывшие ополченцы и бойники уже не тот бесправный сброд, что прежде. У многих семьи, хозяйство и за каждой мелочью обращаться в Липов им все больше в тягость. Пускай все сами на месте и решают.
– А как же я тогда вытребую с них то войско и те подати, что мне нужны?
– С податями тебя конечно будут дурачить, – не скрывал тиун. – А на войско рассчитывай. Где еще мужчинам распустить свои петушиные хвосты, как не на хорошей драке? В обносках ходить будут, а меч украсят самыми дорогими камнями.
Прибытие перед самым ледоходом сменных дружин из Перегуда и Туруса подтвердило правоту Фемела. Две сотни семейных гридей, их расселение и устройство порядком взбаламутило рутинную липовскую жизнь. Причем основной удар по всеобщему спокойствию нанесли жены гридей. Вчерашние рабыни, иноплеменницы и чужестранки они не испытывали ни малейшего стеснения и с первого же дня стали яростно бороться за свое место под столичным солнцем. Липовчанки тотчас приняли их вызов, и весь город расцветился лучшими женскими нарядами и украшениями, с лиц молодок и хозяек постарше исчезла скука и озабоченность – у всех лишь бойкость и горделивость собой. Не отставали и сами пришлые гриди – тоже вовсю выказывали избыток сил и умений, стараясь хоть в чем-то утереть нос изнеженым городским людинам. Особенно отличались турусцы, победители тарначской осады. Чтобы избежать княжеского суда, повадились повсюду ходить с тонкими палками: убить или нанести увечья ими было трудно, зато доказать собственную ловкость – за милую душу! Понятно, что местные молодцы тоже не оставались в долгу.
– Скорее в поход всех этих головорезов! – ширился общий вопль липовчан.
Но Дарник идти в поход не собирался: во-первых, после победы над кутигурами заниматься более мелкими стычками было почти бесчестием, во-вторых, он, наконец, нащупал дело, которым ему следовало заниматься. По последнему зимнику в Липов добрался караван персидских купцов на двадцати санях. Если для горожан их приезд явился полезной и развлекательной диковинкой, то Рыбья Кровь рассмотрел в этом знак божественного провидения.
Сколько раз он говорил своим приближенным, что хочет завести хорошие безопасные дороги, по которым могли бы перемещаться не только вооруженные дружины, но и простые одиночные путники. Советники согласно кивали головами, но про себя считали это княжеской блажью. Ну какие могут быть у Липова, зажатого между Короякским и Остерским княжествами безопасные дороги? Двадцать верст в одну сторону, сорок в другую. Им что же у этих княжеств отвоевывать дороги нужно? Единственно длинная дорога имелась с севера на юг: из Перегуда, через Северск и Липов на пограничный Турус, да и то пролегала не по земле, а по речной глади. И пока что торговля здесь была самая ничтожная. Новая дорога на Казгар тоже рассматривалась как княжеское баловство – и вдруг через нее в Липов прибыли настоящие заморские купцы, которых ни в Гребне, ни даже в Айдаре сроду не видели!
– Вот видишь, – довольно заметил в этот день Дарник жене, – мы теперь сами можем свободно и в Персию и в Булгарию ездить. Тот же шелк в пять раз дешевле будет, чем из Романии. В поход хорунжих пошлю, пусть они себе славу добывают. Надо на Казгарской дороге не пять веж, а десять городищ поставить.
– А казны хватит? – нахмурила бровки обрадованная было Всеслава.
– В том-то и дело, что уже хватит!
Тут и обнаружилось, что даже самовластный и твердый в своих решениях князь не в силах собой до конца располагать.
– А скажи: куда и зачем нам идти? – вопрошали хорунжие.
– Ни с кем кроме князя мы никуда не пойдем! – заявили гриди и бойники.
Купцы и те были недовольны:
– Если Рыбья Кровь не будет каждый год устрашать всех вокруг, то и с нами никто считаться как прежде не будет.
Добили же Дарника матери липовских десятских и вожаков, явившиеся к нему с плачем и стенаниями:
– Да не посылай ты, княже, одних наших чад неразумных! Только с тобой им и можно идти, больше ни с кем!
Молодой Хозяин два дня думал, а потом объявил:
– Хорошо, будь по-вашему. Только мне надоело лошадиные копыта сбивать, хочу по реке плыть. – Чем обрадовал одну половину войска и смутил другую.
Да и то сказать, три года строили-строили лодии, пора уже и в ход их как следует пустить. Не взятый хазарский Калач куда как соблазнительная цель, а против двойного приступа с суши и с воды наверняка не устоит.
Как ни странно, против захвата Калача больше всех был туруский наместник Борть:
– Не надо разрушать этот гадюшник. Чуть-чуть попугать их стоит, но серьезно не надо.
– Почему же? – с улыбкой спрашивал его Дарник.
– Мы для Калача, как Арс когда-то для Липова. Каган шлет им богатую казну, и войско, купцы везут припасы. Мне их наместник прямо говорил, что хочет, чтобы мы постоянно рядом друг с другом оружием стучали, но без крови. А если захватим Калач, покоя не будет всем русским княжествам. Истребительная война никому не нужна. Да и вся торговля через Калач нарушится.
Молодой Хозяин с интересом взирал на ветерана-соратника: не боится признаться в собственной осмотрительности, вот уж кто действительно превратился из рубаки-воеводы в настоящего княжеского боярина. С ним не только о мечах и седлах поговорить можно, но и о чем более серьезном.
– Мне хазарский воевода в Черном Яре пообещал, что волок через Калач на Итиль для моего войска всегда открыт, – сообщил Дарник на княжеской думе, тем самым пустив по Липову нужный слух о походе в Хвалынское море и Персию.
Истинное направление похода пока неясно было и для самого князя. Неожиданную подсказку дал тот же Борть, рассказав про степную орду в старые времена, которая мирно проходила через чужие земли, а грабить их начинала на обратном пути в свои степи, когда оседлые жители, почти подружившись с ними, теряли бдительность. Дарник пришел от этой истории в полный восторг. У него нечто подобное мелькало в голове и раньше: сначала глубокий разведывательный торговый поход, а потом туда же с камнеметами и мечами. Оказывается, степняки придумывали почище этого.
В ответ князь повеселил любимого хорунжего рассказом про князя Шелеста, как он только что отпущенный с дружиной из Арсовой Вежи помчался в Корояк, что называется, впереди своей лошади! Вообще Борть был наверно единственным человеком с которым Дарнику хотелось разговаривать на равных. Единственный спор между ними возник из-за похода, когда Дарник наотрез отказался брать хорунжего с собой:
– Хватит мне смерти Быстряна. Если выбьют всех вас, моих первых ватажников, то ради кого мы затевали все это княжение? Для чужаков, которые в живых останутся?
– Зачем тогда из Туруса меня вытащил? Уж я бы там нашел, как мечом помахать, – возмущался Борть.
– Будешь воеводой Липовского воеводства. Охлоп в городе, Всеслава на своей опричнине, а ты как Быстрян из Воеводины всем воеводством правь. Мне нужна дорога к верховьям Липы по суше. Там чужие племена. Через каждые двадцать верст ставишь по веже и идешь дальше. Ты единственный, кто может двигаться там больше миром, чем войной. Помнишь наш старый девиз: «Мир на дорогах»?
– Что-то ты за этот мир уж больно много крови пролил, – добродушно подначил хорунжий.
– Вот и покажи нам всем, как без крови можно входить в чужие земли, – с готовностью подхватил князь.
Кроме самого водного похода Дарнику также непременно хотелось взять этим летом какую-либо крепость настоящим приступом. Уже все имелось в его победном списке, а такого приступа не было. Поэтому, не успели еще до конца сойти на левобережье вешние воды, как он приказал возвести две осадных башни: одну помассивней, другую полегче. Городским мастерам-плотникам в этой работе отказали: только гриди и бойники – чтобы они сами приобрели нужный навык. С большим трудом башни построили. Легкую поставили на прочные колеса, тяжелую смогли перемещать лишь с помощью толстых катков.
Для всего Липова стало главным развлечением смотреть, как башни снова и снова подкатывают ко рву, окружающему Островец, и ватаги воинов лезут в них вверх по лесенкам, чтобы на высоте шести сажен перебросить на стену Островца мостики с крючьями и устремиться по ним на приступ. Тут же намечались и кое-какие исправления башенных конструкций. Другая часть воинов рядом училась взбираться на стену по простым длинным лестницам.
Вот когда по достоинству были оценены новые облегченные доспехи, заказанные год назад оружейникам. Благодаря учениям их пришлось лишь дополнить крепкими стальными наручами, служившими защитой от рубящих ударов, да малыми локтевыми щитами для отражения уколов копий и сулиц. Немало случилось и тяжелых падений с высоты с переломами и даже смертью одного бойника. В качестве «отдыха» воины занимались усиленной греблей на больших лодиях и учились держаться на воде в полном вооружении.
Количество мест в лодиях было ограничено, поэтому ни о каких учениках-возницах и женщинах-стряпухах речи не заходило – только опытные проверенные воины из Липова и крепостных гарнизонов княжества. Всех вновь прибывающих ополченцев направляли в хоругвь Бортя – пусть займутся землепроходческой службой.
Рыбья Кровь целыми днями разговаривал с купцами и соглядатаями из южных краев, записывая нужные сведенья о селениях по всему Русскому морю и добывая нужные карты. Особенно обнадеживали последние новости, привезенные купцом из самого Царьграда о том, что все силы Романии брошены для отражения нового натиска магометан на восточные границы.
Узнав какого рода князь ведет расспросы, к нему ворвался возмущенный Фемел:
– Что тебе сделали мои ромеи? Зачем хрупкий мир нарушить хочешь? Кто тебя нанял идти в Романию: хазары?
Молодой Хозяин отвечал ему с обезоруживающей улыбкой:
– Какая Романия? Ты сам говорил, что у вас стотысячное войско. Разве ваш ромейский огонь тут же не сожжет мои беззащитные лодии?
– Ты можешь поклясться на мече, что не будешь воевать Романию? – не отступал Фемел.
– Сперва пусть ромейские стратиги поклянутся не обижать меня сироту, – уже не скрывал издевки князь. – Вообще мы идем торговать, а не воевать.
– А осадные башни возле Островца катают тоже для торговли?
– Никогда не знаешь, что может понадобиться. Я когда-то в торговый поход взял колесницу с камнеметом, так она мне очень даже пригодилась.
Говоря о торговле, Рыбья Кровь не слишком кривил душой. На лодии вместе с оружием и провиантом грузили и товары из княжеских мастерских: кожи, меха, войлок, седла, свечи, упряжь, веревки, бочки, сети, льняные и шерстяные ткани. Возможная прибыль от этого была небольшая, но никто не мог придраться, что это не купеческий товар. Рядовые воины и те посмеивались:
– Достанем меч, так веревки по цене жемчуга сторгуем.
Всеобщее приподнятое возбуждение напоследок едва не испортило одно неприятное происшествие. Некий бойник купил у загулявшего гридя из Толоки его медную фалеру и начал щеголять в ней по липовскому посаду. Произойди это в обычное время все бы закончилось недельным приковыванием к позорному столбу и только. Но на пике воинственных настроений такое походникам стерпеть было трудно. В вечевой колокол не били, зато стихийно возник Воеводский суд, куда кроме хорунжих и сотских вошли многие фалерники. Суд этот приговорил обоих: и продавца и покупателя к виселице.  
Дарник оказался в затруднительном положении: кого-либо казнить, да еще под нажимом ему совсем не хотелось.
– Начинать новый поход с казни я не стану, – заявил он воеводам. – С них достаточно будет изгнания из княжества.
– Но, князь, все войско требует казни, – возразил Лисич, выбранный главой Воеводского суда.
– Передайте войску, что если этих двоих казнят, то оно поплывет в поход без меня. Мои боги лишат меня удачи, если я начну поход с крови своих воинов.
Его слова произвели нужное действие, покричав, повозмущавшись, гриди и бойники уступили. Простое изгнание обоим виновникам лишь дополнили другими наказаниями: клеймами на лбах, изъятием имущества и жен. Дальний конный разъезд отвез безлошадных изгнанников до западной границы княжества, туда, где за поперечной болотистой поймой начинались Короякские земли.
Объявленное Молодым Хозяином желание оставить наместниками по княжеству Всеславу и Бортя, а по Липову – Охлопа было встречено как должное. В последние перед отплытием дни княжна сообщила мужу:
– Я беременна.
– Наконец-то, – обрадовался он. – А то весь народ кругом удивляется, что нет ничего.
– Только из-за народа? – жена собралась обидеться.
– Ну, конечно. Обманывать его ожидания – себе дороже. Теперь уже и ты их не обманываешь.
В переводе на простолюдинский язык сие означало: смотри на вещи не по бабьи, а по княжески. Всеслава поняла это и все же от бабьего вопроса не удержалась:
– Кого ты хочешь: сына или дочь?
– Мои боги запрещают мне это загадывать, – ушел он от прямого ответа.
В день отплытия на княжну больно было смотреть. Забыв о княжеском достоинстве, беспрестанно старалась дотронуться до мужа, не давая ему наедине переговорить с воеводами.
– Ты обещаешь, что даже ночью не будешь снимать доспехи? – по несколько раз спрашивала она его.
– Ты сама хоть одну ночь попробуй поспать в железе, тогда и проси, – отвечал ей Дарник. – А утонуть в них вообще милое дело.
– Можно моя Нежана тебе погадает? Только надо, чтобы ты сам согласился.
– Для гаданий я самый трусливый человек на свете, – мягко отказывался он.
В момент отплытия она все же взяла себя в руки и на глазах сотен провожающих женщин вела себя на редкость сдержанно: ни слез, ни суетных движений, ни судорожных объятий. Рыбья Кровь покидал Всеславу с двояким чувством: с одной стороны он знал, что у него самая подходящая жена, какая только может быть, с другой – был рад наступающему перерыву в их отношениях. Нетерпеливо ждал появления незнакомых мест и новых человеческих лиц.

5.
Флотилия из пятнадцати малых и пяти больших лодий-дракаров отошла от Липовских причалов. Шли пятью звеньями, впереди каждого звена большая лодия, за ней три малых. На малой лодии 40 гребцов и 10 лучников, на дракаре 60 гребцов и 20 лучников. На каждом судне еще по три-четыре арса, опытных мореходов, им поднимать парус при попутном ветре и стоять у кормовых весел. Все войско из двенадцати сотен воинов, разделенных по новой разбивке на пять полухоругвей. Камнеметы и бортовые щиты убраны, опоясанных мечами лучников не более 4–6 на одно судно – обычная охрана для торговых лодий. Шлемы и оружие гребцов спрятаны под сиденьями, а доспехи, как давно заведено у дарникских гридей, прикрыты длинными расшитыми рубахами. Гребли размеренно и неторопливо – без чрезмерного напряжения втягивались в новое для себя дело.
Дарник находился на головной тридцативесельной лодии, построенной по образцу захваченного у северных норков дракара, стоял на носу, рассматривая проплывающие мимо виды, и терпеливо сносил болтовню Корнея.
– Две калачских биремы с ромейским огнем, и от твоего речного каравана останутся одни головешки, – зубоскалил тот. – А потом твой раздувшийся в воде труп насадят на кол и будут показывать в Калаче на торжище.
– И в Русском каганате все наконец вздохнут с облегчением, – подхватывал князь, стараясь, впрочем, чтобы их разговор был не слышен другим воинам.
– Интересно, кто тогда подгребет под себя твое княжество: дорогой короякский тестюшка или остерский Вулич?
– Мой труп будет сидеть на колу в Калаче и ему будет все равно, – усмехался Молодой Хозяин.
– Если тебе это безразлично, значит, ты не настоящий князь, а всего лишь раздувшийся вожак разбойной ватаги, – делал вывод княжеский шут. – А вот бывает так, что воевода может все битвы проиграть, а последнюю, самую важную обязательно выиграть? И наоборот: все битвы выигрывать, а последнюю самую важную проиграть? Ты бы как лучше хотел?
– Все выигрывать, а последнюю проиграть, – отвечал Рыбья Кровь.
Это действительно было по нем: расплатиться за все свои удачи одним великим проигрышем, чтобы равновесие с остальными воителями-выскочками в конце концов восстановилось. Стрела в бок, незадача с жениховским походом возможно являлись первыми легкими предостережениями. А на третий раз, как известно, не предупреждают, а сразу вышибают из седла. Это давно стало его привычкой: ожидать и балагурить о самом мрачном, чтобы оно на самом деле никогда не сбывалось. Оглядываясь вокруг, он остро завидовал только одному человеку – сидевшему на верхушке мачты гридю, что видел гораздо дальше всех и передавал сигналы идущим сзади судам.
В Малом Булгаре судовое войско подхватило четыре ватаги булгар и вскоре ссадили их у впадения Липы в Танаис строить новое городище-крепость Устьлипье.  
Отсюда вдоль Танаиса начинались земли вольных бродников, что не платили податей, не сеяли хлеб, а жили охотой, рыбной ловлей и торговлей скотом. С проезжих торговых караванов они пошлин не брали, довольствовались продажей им свежей дичи и рыбы, но при малейшей обиде могли сильно наказать любого. Дарника здесь любили, тем более, что немало бродников служило в его войске, и на каждой стоянке князя с Буртымом и Сеченем ждало щедрое угощение.
Чем дальше на юг, тем становилось по-летнему тепло и солнечно. Воины с удовольствием купались в реке, забывая о мечах и булавах, спрятанных под сиденьями. На берегу у костров только ели, а спать вповалку ложились в лодиях. Не донимая войско боевыми занятиями на берегу, Рыбья Кровь изредка устраивал пробные схватки на воде: две малых лодии охватывали с двух сторон большую, перебрасывали на нее доски с крючьями и с палками вместо мечей устраивали общую схватку. Или заставлял гребцов раскачивать лодии, а камнеметчиков попадать при этом в цель. Да во время движения отрабатывали сигнальные знаки, приучая судовые команды к нужным перестроениям и действиям.
– Все равно пока не дойдет до настоящей битвы на воде, понять чего все это стоит на самом деле невозможно, – говорили арсы-мореходы.
Еще несколько дней пути и впереди показался сначала Малый Турус, а потом и Большой. Меченый уже был извещен о речном походе и как следует подготовился к встрече: бани, пиры, веселые девки. Тут же в Большом Турусе Дарника поджидал обеспокоенный посол из хазарского Калача:
– Не хочет ли князь переправиться на Итиль и идти на Хвалынское море в богатые багдатские земли?
– Это будет стоить вашему наместнику тридцать тысяч дирхемов, – невозмутимо выдвинул свое условие Рыбья Кровь.
– Обычно нам платят за проход через наши земли, а не мы платим, – скромно напомнил хазарин.
– Мои воины год назад кровь проливали за хазарского кагана и сполна расплатились за проход и по Танаису, и по Итилю. Еще раз говорю: поход в багдатские земли стоит для вас тридцать тысяч дирхемов, – повторил князь.
Никто не препятствовал послу с берега осмотреть всю липовскую флотилию. Несмотря на безоружный вид северных «купцов» и их лодий, опытный взгляд хазарина сумел по достоинству оценить всю мощь речного словенского нашествия.
– Мне лазутчики передали, что запас ромейского огня у хазарских бирем кончился, а новые горшки и сифоны из Царьграда привезут неизвестно когда, – сообщил Меченый чуть позже. – Неужели ты, в самом деле, хочешь взять Калач? Там одних воинов две тысячи и еще столько же могут вооружить ремесленников и купцов.
– Сколько я тебя учил, считай свою силу, а не чужую, – весело заметил на это Дарник.
Хорошо отдохнув, пополнив запасы продовольствия и заменив тех, кого сильно укачивало, на туруских гридей, липовская флотилия двинулась дальше. От Туруса до Калача был один день пешего пути, столько же понадобилось и лодиям.
И вот утопающий в садах пограничный хазарско-асский город. Ассы как русы и бродники тоже говорили на словенском языке, но долгое разделение Диким Полем сильно изменили их, теперь они были больше хазарами и ромеями, чем словенами и не испытывали к липовцам ни малейших единоплеменных чувств. Два года назад Дарник едва не взял Калач приступом, истребив не менее тысячи его защитников, поэтому на хороший прием здесь ему рассчитывать не приходилось. Отойдя к правому гористому берегу реки, лодии стали располагаться на ночную стоянку. Бесконечный майский день долго не затухал, давая возможность калачцам с левого берега как следует рассмотреть хищных пришельцев. Как и хазарского посла мирный вид лодий никого не мог обмануть. Чужие торговые суда спешно покидали калачские причалы.
У рядовых липовцев, между тем, шли свои споры: стоит нападать на город или нет?
– Если будем нападать, то уже сейчас надо готовиться к этому, – говорили менее искушенные бойники.
– Наш князь не пес, чтобы долго ходить вокруг и скалить зубы, – утверждали ветераны. – Всегда бьет внезапно. Вот увидите, утром сядем на весла и вперед!
Однако утром команды «вперед» не последовало. К левому берегу направились две малых лодии, причем к городскому причалу пристала только одна, вторая остановилась от нее в тридцати саженях, чуть подгребая веслами против течения, дабы держаться на одном месте. На берег сошли под видом купцов с десяток гридей, заплатить малую торговую пошлину с одной лодии, осмотреть торжище, узнать цены, показать свои образцы товаров и под шумок оставить в Калаче парочку соглядатаев. Калачские стражники тоже нескромных вопросов не задавали: ну приехали торговать и приехали, даже на таможенном досмотре всех липовских лодий не настаивали, чтобы не дать повода для ссоры. И уже сами «купцы» повышали голос:
– Чем же так нехороши наши товары, что не желаете их покупать?
К этому хазарские тиуны тоже оказались готовы, согласившись купить большую партию седел и свечей. Особо увлекаться продажами не стоило – сколько будет других торжищ – и после полудня, свезя проданные товары на берег, липовская флотилия снялась с места и поплыла дальше, к великому облегчению калачцев.
Русло реки еще больше расширилось, горы и холмы по правому берегу сменились ровной степью, переходящей кое-где в песчаную пустыню. Селища бродников чередовались с зимовьями степняков и укрепленными купеческими стоянками. Липовцы нигде не задерживались, торопясь выйти к Сурожскому морю.
После впадения в основное русло полноводного Малого Танаиса вновь пошли земли Русского каганата. Встречные суда из Айдара безбоязненно приветствовали караван лодий с рыбными знаменами на мачтах. С одного из них сообщили, что в ромейском Ургане уже знают о флотилии Рыбьей Крови и готовятся ее основательно встретить, три биремы охраняют вход в гавань и ждут подхода еще трех бирем с Таврики. Дарник был порядком озадачен: что делать, если ромеи первыми нападут на него? Сражение с регулярными морскими силами Романии не входило в его намерения. При захвате Туруса он уже успел увидеть действие ромейского огня с хазарских бирем и не хотел его повторения.
На ближайшей стоянке князь приказал снять мачты с трех малых лодий и посадить в них на весла двойное количество гребцов. Эти беспарусные суда стали разведывательным отрядом его флотилии. Впереди поплыли два из них, третье держалось в отдалении, так, чтобы второе судно могло быстро вернуться к третьему, послать его с сообщением к основным силам и снова присоединиться к первому разведчику.
Сам Дарник перешел на самую переднюю беспарусную лодию. На трофейной хазарской карте русло Танаиса при впадении в море разбивалось на семь или восемь отдельных рукавов, образуя обширную дельту. Лишь бы биремы не успели преградить вход в саму дельту, опасался князь и подгонял гребцов налегать на весла изо всех сил.
Мачты бирем с узкими ромейскими флажками они увидели за две версты. Вечернее солнце за легкой облачной пеленой окрасило западную кайму неба в мягкий оранжевый цвет, на фоне которого особенно отчетливо вырисовывались эти флажки. Дарник дал знак пристать обоим лодиям к берегу, чуть погодя к ним приблизилось третье судно-разведчик и сразу поплыло обратно, чтобы указать основным силам, где именно вставать на ночевку. Дождавшись, когда стало окончательно смеркаться, обе безмачтовые лодии вновь поплыли вниз по реке, прижимаясь к заросшему камышами берегу. Все гребцы надели доспехи, борта украсили прямоугольные щиты, а четыре камнемета выставили на упоры в боевом положении. О том, надо или не надо атаковать ромеев Рыбья Кровь себя даже не спрашивал. Раз те закупорили горловину реки, значит, как самое малое будет унизительный обыск лодий и излишки оружия просто отберут. Как же после этого возвращаться в Липов?!
Вот впереди показались силуэты бирем. Высокие, внушительные, с двумя рядами весел, они стояли на якорях посреди реки, носами вверх по течению. Две впереди, третья чуть позади. Дарник не сразу сообразил, почему именно в таком порядке, потом понял, что это на случай, если словенские лодии прорвутся с какого-либо края, тот край третья бирема и закроет.  
– Ну что, возвращаемся? – спросил пробравшийся на нос судна кормщик.
– Нет, идем мимо них дальше, – распорядился Рыбья Кровь.
Обе лодии продолжали медленно, не нарушая тишины двигаться по воде. Не замеченные ромеями они проскользнули мимо бирем на полтора стрелища и снова пристали к берегу, чтобы окончательно договориться, как действовать. План Дарника был предельно прост: пользуясь темнотой, подойти с двух сторон к запасной биреме и одновременно напасть на нее. Если получится, захватить сифоны и горшки с горючей смесью, потом по сигналу трубы быстро вернуться на лодии и удирать во всю прыть, но не забыть поджечь саму бирему.
– А может лучше себе ее захватим? – предложил полусотский арсов. – Потом на биреме и в Урган, переодевшись, ворвемся.
– Нам бы самим тут в угольки не превратиться, – усмехнулся князь. –Поэтому приказываю: ромеев не убивать, а только ранить, протыкайте руки и ноги и оставляйте. Пускай их потом они сами перевязывают и лечат. Надо, чтобы двум другим биремам стало не до нас.
От больших и малых щитов отказались, из доспехов оставили только шлемы и нагрудники, чтобы не утонуть при падении за борт, а к мечам в другую руку добавили не булаву, а нож.
Не все вышло столь гладко, как задумывалось. Грести бесшумно против течения не получилось. С биремы заметили крадущиеся лодии и подняли тревогу. Но липовцы были уже у обоих бортов. Лодия Дарника чуть промахнулась, сильно ушла вперед, и ее пришлось веревками с крючьями, закинутыми на ромейское судно подтягивать назад. Зато удалось дважды выстрелить из обоих камнеметов железными орехами по головам противника, пытавшегося обрубить крючья. Бойники с белыми повязками на шеях дружно лезли на бирему, падали в воду и снова лезли. Все прежние указания враз оказались забыты, горячка и сутолока рукопашной схватки не оставляли места каким-либо размышлениям. Дарнику пришлось самому зажигать факелы и передавать их воинам. На лодии осталось не больше пяти-шести человек. Хорошо, что еще трубач был на месте.
Тревога поднялась и на дальних биремах. Там засветились огни, произошло какое-то движение и чуть погодя на воздуху пронесся дымящийся предмет, упал на воду возле атакуемой биремы и взорвался пламенной вспышкой, освещая происходящее вокруг. Вода, казалось, только помогала горящей жидкости гореть еще ярче.
– Поджигай, поджигай! – кричал князь, пытаясь понять, сколько еще у них осталось времени.
На биреме происходила настоящая резня. Полторы сотни захваченных врасплох ромеев оказывали слабое сопротивление сотне липовцев. Многие прыгали в воду, чтобы спастись вплавь.
Неожиданно горящий факел из рук Дарника выхватил Корней и белкой прыгнул с ним на высокий борт биремы. Огни на воде задвигались – ромеи шли к месту схватки. Князь дернул за руку трубача, зазвучал сигнал отхода. Но вернуть вошедших в раж воинов было не просто. Рыбья Кровь велел всем, кто оставался на борту бить по железу. Наконец разгоряченные гриди и бойники потянулись на лодию. Не дожидаясь всех, стали обрубать веревки с крюками и отходить прочь. Вторая лодия отошла еще раньше. Опоздавшие липовцы прыгали в воду и догоняли своих вплавь. Поднимая их на борт, умудрились захватить и двух ромеев, поплывших в суматохе не туда, куда следовало.
Запасная бирема была в густом дыму – факелы сделали свое дело. Два других ромейских корабля не преследовали словен – подбирали плавающих соратников и пытались спасти горящее судно.
Отойдя на два стрелища, лодии вошли в неприметную протоку и чуть погодя ткнулись носами в песчаную полоску берега и остановились. Рядом находился невысокий глиняный обрыв. На него послали дозорных, чтобы наблюдать за всеми перемещениями ромеев. Вероятность того, что они попробуют атаковать была очень мала, тем не менее, князь приказал всем воинам вместе с оружием и припасами перейти на берег и устраиваться на ночлег, не разжигая костров.
Потери на обеих лодиях составляли девять человек, еще столько же было ранено. Горшков с горючей смесью захватили много, но лишь два десятка сумели донести в целости и сохранности. Пленные рассказали, что они вовсе не собирались сражаться с липовцами, а просто хотели направить воинственного князя в нужном им направлении, для чего именно на их биреме находились две тысячи золотых солидов. Разумеется, нападавшим они так и не достались. Но и без этого дарникцы считали себя истинными победителями, которым есть чем гордиться. Кто-то сумел раздобыть ромейский шлем с высоким султаном, кто-то щит, меч или лук и радовался им больше чем шкатулке с золотом. Трусоватого осторожного Корнея было не узнать.
– Я читал один свиток, где говорилось, что война богомерзкое и человекопротивное дело, – болтливой сорокой рассыпался он. – Сам тоже так думал. А, оказывается, видеть чужую кровожадность и самому быть кровожадным еще лучше, чем с девками любовь крутить!
– Ну так выбирай себе ватагу по вкусу – и вперед за кровожадностью! – поощрил князь.
– А как же ты без меня? Не заскучаешь? – Корней лихорадочно соображал: не прогадать бы?
Но Дарник уже отошел к другим воинам.
На рассвете дозорные разбудили князя, чтобы сообщить: ромеи уходят. Поднявшись на обрыв, Рыбья Кровь увидел, как биремы, загребая двумя рядами весел, ходко идут вниз по течению, к одной из них на длинном тросе был привязан обгоревший остов запасной биремы. А как же погребение убитых? – вертелось на языке у Молодого Хозяина. Он рассчитывал, когда ромеи пристанут к берегу для большого погребального костра, снова атаковать их. Но они просто уплывали прочь, наверное, желая побыстрей доставить своих убитых и раненых в Урган.
Просыпающийся стан наполнялся веселыми возгласами и смехом, узнавая, что противник позорно бежал, воины еще полней, чем ночью ощущали себя героями. Каждый хвастал своими подвигами, без смущения признаваясь в собственном промахе или неловкости – ведь у ромеев таких промахов было в десяток раз больше.
– Это я поджег бирему! – убеждал князя Корней. – Неужели и сейчас медной фалеры не заслужил?
– Пока только четверть фалеры. Еще три подвига с тебя, – еле отмахивался от него Дарник.
Послав берегом гонцов в основной стан, Рыбья Кровь велел готовить костер для своих убитых. Полусотские лодий спрашивали о дальнейших действиях:
– Будем преследовать биремы, или нет?
– Мы же торговать пришли, не воевать, – отвечал им, улыбаясь, князь.
Полусотские не обижались – незнание ближайших планов давало им еще большую пищу для любых предположений. Вскоре прибыли основные силы флотилии, получив от разведчиков новую порцию рассказов о ночных событиях. На пленных ромеев все посматривали как на диковинных зверьков: так вот как выглядят прославленные мореходы, не дающие никому спуску в южных морях! Дарник был доволен: страха перед огнедышащими биремами у липовцев значительно поубавилось.
– Ты забыл, что урганцы ждут еще три биремы из Таврики, – напомнил князю Буртым, в отсутствие Меченого ставший главным хорунжим. – На открытой воде они нас быстро догонят.
– Попробуем, чтобы не стали догонять, – решил Рыбья Кровь и сел писать покаянное послание урганскому стратигу. Мол, приняли в темноте их суда за хазарские биремы и вообще собираемся идти в мятежную Лазику, а не в Урган. Лазикское царство на восточном побережье Русского море то становилось союзником Романии, то отпадало от нее, поэтому любой набег на него был ромеям только на пользу.
Дождавшись на основном русле реки два купеческих каравана идущих в разные направления, Дарник с караваном в Урган направил одного из пленных ромеев с посланием стратигу, а с караваном в Корояк – нескольких раненых и второго пленного – пусть прибудут в Липов с вестью об их первой победе.
По протокам дельты Танаиса продвигались прежним порядком: впереди разведывательный отряд, позади все остальные лодии. Наконец река кончилась и вся водная гладь безбрежно распахнулась вокруг на десятки верст. Качка и та пошла совсем другая. Ромейских бирем видно не было, но и без них в сердце Дарника закралась непривычная робость. Ему много приходилось слышать, что суда на море беспрестанно тонут, но в сознание это как-то особенно не проникало: кто-то тонет, а кто-то нет, и уж он точно никогда не потонет. Сейчас эта уверенность вдруг сильно поубавилась. Прежде суеверных людей Дарнику понять до конца не удавалось, все казалось, что те просто придумали себе какую-то игру и играются в детские страхи и приметы. Самолюбие не позволяло считать себя ничтожной песчинкой на ветру и лишь здесь на еще совсем гладкой морской поверхности он ощутил в полной мере всю свою малость и беззащитность. Равнодушной и безжалостной выглядела простиравшаяся вокруг бездонная толща воды, от которой его отделяли несколько тонких досок лодии.
– Что, ты тоже забоялся? – сунулся к князю догадливый Корней, перейдя в камнеметчики, он все равно продолжал держаться возде Молодого Хозяина. – То ли будет, когда ветерок поднимется? Это Сурожское море еще самое тихое, а на Русском такие бури бывают, только держись.
Рыбья Кровь молчал. Едва ему напомнили о собственном страхе, как он тут же усилием воли перевел его на другое: я боюсь, потому что не знаю, как управлять на море своими лодиями. Действительно, на реке с передачей сигналов вдоль узкого русла было достаточно просто. Но как быть с судами, рассыпанными по широкому пространству? Особенно если придется на кого-то нападать или просто совершать боевое маневрирование?
Отплыв с десяток верст от устья реки вдоль морского побережья, Дарник со своими беспарусными лодиями причаливать к берегу. Вскоре рядом уткнулись носами в гальку и остальные суда. На ромейских биремах управление велось с помощью разноцветных флажков. Их сигналы князь предусмотрительно еще в Липове выписал в отдельный свиток. Но заранее обучал полусотских лодий лишь с их небольшой частью – неизвестно было, дойдут ли они вообще до моря или нет. Теперь настала пора ознакомить воевод с их полным списком. Писари взялись за перья и живо переписали ромейские морские сигналы на девятнадцать свитков для всех судов.
Договорились и о главном способе действий пятью отрядами-звеньями: два начинают, два чуть позже помогают, а пятый прикрывает отход или наносит завершающий удар. Командовать первыми двумя полухоругвями будет Буртым, вторыми двумя Сечень, а пятой сам Дарник или Лисич, если князь вздумает снова плыть с разведочными лодиями. Во время походного строя впереди идет полухоругвь князя, при нападении она остается на месте, а его с двух сторон обтекают отряды Буртыма и Сеченя. Все трофейные горшки с ромейским огнем сосредоточили на двух дракарах Сеченя, чтобы весомей была вторая волна атаки.
Получив столь ясные и четкие распоряжения липовские воеводы заметно приободрились: значит, их князь и на море знает как надо действовать.
– А если какая лодия начнет тонуть, что лучше: ее спасать или продолжать бой? – спросил один из полусотских.
– Я пошлю ее спасать из своего звена, – отвечал ему Дарник.
Снова перейдя на головной дракар, он почувствовал себя чуть уверенней и, дабы еще сильнее отвлечься, время от времени поднимал на мачте всевозможные сигналы, чтобы хоть чуть-чуть приучить флотилию к походным перестроениям. Плыли на юго-запад, держась близ суши. Обильная растительность речного берега сменилась куцыми лесными островками приморской степи. Часто невольно оглядывались назад: нет ли преследующих бирем?
Бывалый арс-проводник рассказывал князю про Таматарху – город у пролива в Русское море. Сколько раз ромеи, хазары и аланы захватывали его и всякий раз отпускали на вольное правление – не в силах были справиться с ежедневными десятками судебных тяжб между собой торговых людей. Хлебнув уже, как следует судебной власти в Липове, Рыбья Кровь понятливо усмехался: кому охота сильно вникать в обвесы и обсчеты? Да и при получении податей с такого жулья всегда сам будешь чувствовать себя внакладе.
– Зато вольное положение Таматархи сделали ее лучшим пристанищем всего сброда обоих морей, – добавлял арс, – и местом, где заключались предварительные договоренности между ближними странами и княжествами.
– Почему предварительные? – удивился Дарник.
– Чтобы была уверенность, что основное посольство примут как надо.
– Но это же большая затяжка времени переговоров?
– Вовсе нет. В Таматархе сидят постоянные посольства ромеев, хазар и багдатского халифа, они все выспрашивают и могут сами посылать с чужими посольствами своих сопровождающих.
– А есть ли посольство русского кагана? – хотел уточнить князь.
– Нет. Хазары сами договариваются за русского кагана, – последовал малоприятный ответ.
Опять хазары! И все русско-словенские княжества своими данниками считают и переговоры за них ведут!

6.
Как ни опасались липовцы, хватаясь за обереги и часто поминая: «Чур меня», а малой бури избежать не удалось. Волнение на море налетело там, где на береговой кромке не было ни одного спасительного укрытия, а просто приставать к берегу с торчащими из воды камнями значило потерять сами лодии, вот и болтались целый день на волнах, каждую минуту ожидая, что непременно перевернутся. К счастью ни одного судна потеряно не было, а смытых за борт полдюжины гребцов отнесли к неизбежному жертвоприношению морским богам.
Как и многих, Дарника сильно тошнило и несколько раз рвало. Но, стиснув зубы, он даже в таком плачевном состоянии не забывал свой предводительский долг: строго и проницательно смотрел на воинов, давая понять, что все видит и запоминает. И гриди под его взглядом невольно вели себя чуть сдержанней и мужественней.
К концу дня впереди показалась выступающая в море песчаная коса и едва ее обогнули, саженные волны сменило аршинное покачивание и можно было спокойно приставать к берегу.
– Вот вам и первое испытание, – посмеивались бывалые мореходы. – Будете знать, как в море ходить.
В эту ночь липовцы на весь стан зажгли пять или шесть костров – кроме мокрого камыша и редкого лозняка топлива кругом не имелось. Так мокрыми и холодными и заснули, перекусив промокшими сухарями и солониной.
– А что, если случится серьезная буря? – спрашивали у князя на воеводском совете. – Утопших будет больше чем убитых. Куда и зачем идем?!
– Вы делайте, как я, – отшучивался Рыбья Кровь. – Считайте, что кутигуры нас разбили и все мы мертвые. А боги подарили нам несколько месяцев жизни, чтобы мы посмотрели дальние страны и еще раз поиграли своими мечами. Когда переплывали Итиль без чужих полков против двадцати тысяч кутигур, никто не спрашивал: куда идем? Это только разбойники идут за добычей и бегут, когда им крепко дают сдачи. Всегда только за смертью, вот куда мы идем.
Бывалые рубаки-воины озадаченно молчали, собственное жизнелюбие всегда хранило их от подобных умозаключений.
– А можно я и за смертью поплыву и за красивой наложницей тоже? – спросил самый молодой из полусотских.
Ответом ему был жидкий смех воевод.
Утром встало ослепительное солнце, засверкало успокоенное море, и предыдущий день вспоминался уже совсем не страшным.
Сухая прибрежная степь вскоре сменилась бескрайними гнилыми болотами, к которым невозможно было приставать. Тучи комаров лучше любых лучников отгоняли лодии подальше от берега. От встречных купеческих судов липовцы узнали, что в Корчевском проливе стоят пять ромейских бирем, досматривают все проходящие через пролив суда. Второй прорыв через них вряд ли окажется столь же легким и малокровным. Нужен был какой-то другой выход.
Земли, примыкающие к Таматархе, недаром называли Русским островом. Большая степная река, раздваиваясь в устье, одной протокой впадала в Сурожское море, второй – в Русское. По их берегам жили моричи – древнее русское племя, подчинявшееся лишь собственным старейшинам. Купцы этим путем пользовались редко – никогда нельзя было сказать, проплывут они по нему живыми или нет.
Сюда и направил Дарник свои лодии. На бортах снова появились щиты, камнеметы заняли свое место на упорах, а гребцы одели шлемы и нагрудники. Вперед княжеского дракара выдвинулись безмачтовые разведчики, куда перешли Буртым со своими бродниками. Протока была шириной меньше стрелища, к самой воде с обеих сторон подступал невысокий густой лес, откуда любая ватага моричей могла безопасно сколько угодно расстреливать из луков проплывающие суда. Князь дал сигнал поменять походный строй. Лодии и дракары поплыли двумя колоннами с тем, чтобы в случае нападения с двух сторон, эти две стороны, не теряясь, и атаковать. В мутном встречном речном потоке часто попадались застрявшие стволы деревьев и тогда липовцы на лодиях особенно напрягались, предполагая засаду. Дарнику это живо напомнило первые два дня его одиночного путешествия на дубице по лесной Каменке, с постоянным ожиданием скрытых за листвой разбойников, и когда наперерез ему действительно выехали вооруженные охотники за рабами, он воспринял их скорее с облегчением, чем со страхом.
К его великому изумлению то же самое повторилось и на этот раз, с небольшой лесной прогалины в протоку въехали трое всадников с голыми торсами, круглыми щитами и кистенями.
– Кто едет? – крикнул по-словенски светлорусый молодец с серебряным ожерельем на шее. – Сойди сюда и скажи!
Князь видел, как Буртым, сбросив шлем и пояс с мечом, спрыгнул прямо в воду, которая оказалась ему по грудь. Потом вместе с всадниками скрылся в зарослях. Липовские лодии чуть подгребали веслами, чтобы удержаться на одном месте. Немного погодя из береговых кустов, куда скрылись Буртым с всадниками выплыла дубица с одним гребцом, которая прямиком направилась к княжескому дракару. Стало быть, Буртым оставлен заложником вместо этого переговорщика, понял Рыбья Кровь.
Поднявшегося на борт дракара молодого морича звали Кухтаем, льняная рубашка с шелковой вышивкой указывала на его высокое положение не меньше чем сотского. Глаза смотрели на все вокруг по-хозяйски, ничуть не смущаясь от присутствия десятков вооруженных оптиматов. По знаку князя, воины на несколько шагов отодвинулись, и он с Кухтаем оказался с глазу на глаз.
– Слышал уже о тебе, Дарник Рыбья Кровь, – уважительно признался морич. – Только не думал, что ты такой молодой.
– Да и тебе, кажется, не пятьдесят лет, – учтиво произнес князь.
– Твои воины брони надели, никак воевать с нами собрались? – гость чуть насмешливо кивнул в сторону гридей.
– Я со словенами не воюю.
– Моричи не словены, – гневно поправил Кухтай.
– Руссы тоже не словены, а говорят по-словенски. Когда заговорите по-моричски, тогда и будете моричи, – Дарник понимал, что не следует так говорить, но удержаться не мог.
Переговорщик особым пронзительным  взглядом уставился в глаза князю, но Рыбья Кровь еще в детстве научился в этой борьбе взглядов бесконечно изучать брови противника. Так сделал и на этот раз. Кухтай первым отвел глаза в сторону.
– Правда ли, что вы идете на ромеев? – более покладисто спросил он.
– Мы идем на того, кто помешает нам идти, – ответил князь. – Для большого похода нас слишком мало, а для куцей разбойной добычи слишком много. Кто хочет на нас напасть, пусть спросит себя, готов ли он к своим большим потерям.
Морич молчал, вникая в слова Дарника, потом неожиданно широко улыбнулся:
– А тебе палец в рот не клади! И со своим гонором и ни для кого не обидно! Всех мы к себе позвать не можем, но тебя князь с ближними воеводами приглашаем.
Рыбья Кровь не спешил разделить его дружелюбие:
– Вы оставили у себя заложником моего лучшего хорунжего, поэтому я к вам гостить не пойду. Решим дело третьим способом. К вам пойдут наши товары.
– А есть и четвертый способ, – совсем развеселился Кухтай. – Товаров нам мало, хотим еще ваших лучших поединщиков.
Селище моричей называлось Заграда. Несмотря на громкое название его окружал весьма ветхий плетень, лишь обозначающий внешнюю ограду. Таким же плетнем отделялись друг от друга дворища внутри поселения. Дома стояли не на земле, а на сваях, это и понятно – любой сильный дождь в южных горах и сразу наводнение. Но как они зимой в мороз в них обходятся?!..
По договоренности с хозяевами на землю к Заграде сошло не больше двух сотен бойников в качестве зрителей. Пока становые полусотские выкладывали перед заградцами товары, на небольшом лугу шли приготовления к поединкам. Липовцы с любопытством глазели на местных руссов, от коренастых плотных словен они отличались завидными тонкими талиями, плечами-крыльями и постоянным неугомонным движением.
Первые состязания по борьбе и кулачному бою не выявили явных победителей: княжеские оптиматы лучше были на кулаках, заградцы ловчее в борьбе. В метании топоров и сулиц проявилось полное равенство. Луки и арбалеты у липовцев были гораздо мощнее, поэтому в них состязаться не имело смысла. В борьбе на лошадях, незнакомой в Липове, преимущество оказалось, конечно же, у моричей. Наконец настала пора для мечей и булав. Заградцы наотрез отказались заменять их деревянными образцами, обещая, что не будут в претензии за пролитую кровь своих поединщиков.
– Как ни выкручивайся, а без крови мы отсюда точно не уйдем, – посетовал Буртым.
Дарник сердито покосился на своего хорунжего и обратился к Кухтаю:
– Я вижу, что один на один ваш мечник всегда победит моего. Десять на десять они будут сражаться на равных. Зато пятьдесят моих пешцев всегда победят сто ваших пешцев. А настоящим или деревянным оружием решать вам.
Теперь настал момент, как следует призадуматься заградцам. Сто молодых пешцев это было все, что могло выставить их селище. Лучшими поединщиками были далеко не все из них. Терять за здорово живешь даже десяток парней тоже не хотелось. Но уж больно издевательски звучал сам вызов: сто против пятидесяти северян, которых моричи и за хороших воинов-то не считали.
– А где взять столько деревянных мечей, разве что у вас одолжить? – не без издевки спросил Кухтай.
– Палки в полтора аршина сойдут и за мечи и за булавы, – объяснил Дарник.
Заградцы с увлечением бросились нарезать себе такие палки.
– Не слишком ли будет пятьдесят против ста, – высказал свои сомнения князю сотский оптиматов.
– Вас это не касается, – отрезал Дарник и позвал полусотского бортевских пешцев: – Ну как, не забоитесь?
– Можно попробовать, – спокойно отвечал тот, явно подражая флегматичности своего отсутствующего хорунжего.
Два отряда воинов, вооруженных щитами и палками, выстроились по краям луга. Сигнал возвестил о начале схватки. В то время как заградцы во всю прыть ринулись на пришельцев, бортевцы в минуту образовали привычную «черепаху». Сотня моричей могучей волной нахлынула на нее и… остановилась – тесный ряд прямоугольных щитов стоял непроницаемой стеной. Рубящие удары палок не приносили им ни малейшего ущерба, зато колющие удары теми же палками от липовцев были весьма болезненны. Полное окружение «черепахи» тоже мало что дало, но все равно казалось, что еще чуть-чуть и где-нибудь ее оборонительная стена будет пробита. Она действительно время от времени образовывала щель, которая пропускала внутрь двух-трех нападавших и сразу за ними захлопывалась, а шлемы заградцев в ее толще тут же исчезали. Когда первый натиск моричей слегка стих, в их ряды полетели щиты из середины строя липовцев. Тяжелые, окантованные железом они могли оглушить или сбить человека с ног. Следом пришла в движение и вся «черепаха», медленно, но верно она двинулась вперед и никакие яростные наскоки не могли остановить ее твердый шаг. Позади оставались полуизбитые, полузатоптанные заградцы.
По знаку старейшины затрубил охотничий рог, его звук означал конец состязания. Дарнику стоило больших усилий скрыть свой восторг – вот они, те пешцы, которые лучше и надежней любых катафрактов и легких конников.
– Как это у вас получается?! – не удержался от почтительного изумления Кухтай.
Такую же уважительность проявляли и сами заградцы, подходили к бортевцам, дружески хлопали по плечам, рассматривали и примеривали их щиты.
– У нас героем считается тот, кто победил не в одной, а в двадцати битвах. Вот и привыкли побеждать без потерь и всегда с большим перевесом, – «скромно» похвалялся Рыбья Кровь.
На ночевку флотилия липовцев отошла к другому берегу протоки, моричи, не возражали, соседство с таким воинством и большому городу не пришлось бы по вкусу.
На утро на княжеский дракар снова пожаловал Кухтай.
– А если с вами пойдет наша сотня? – поинтересовался он у Дарника.
Получить сотню главных пиратов Русского моря было хоть и выгодно, но и хлопотно.
– Тебе сказали, как я поступаю с теми, кто меня в походе не слушается?
– Сказали. Мы сами к такому порядку приучены.
– То ваши вожаки, а то я – чужой им, – пояснил Молодой Хозяин.
– Ничего, разберемся, – заверил морич.
Он сам собирался командовать их сотней. И договорившись, какая часть добычи будет причитаться нежданным союзникам, они ударили по рукам.
– Только добычу складываем сначала в общую кучу, а уж потом делим, – оговорил Дарник.
– Согласен, – кивнул Кухтай. В его хитром прищуре так и читалось: никто не помешает золотую вещицу сунуть себе за пазуху, неужели кто обыскивать будет?
По совету моричей липовские лодии немного доработали: нарастили им на несколько вершков киль-хребтину и ниже уровня воды к бортам приделали специальные крючья.
– Ромеи любят досматривать любые суда, – объяснил Кухтай. – Поэтому как появятся их биремы и дромоны лучше часть оружия в бочки и вниз под воду.
Еще он предложил поменять липовские паруса, на паруса других княжеств.
– Где же их сейчас взять? – сожалел Рыбья Кровь.
Но оказалось, что у людей моря, как они себя называли, есть паруса с вышитыми знаками почти всех словенских княжеств, а также торговые грамоты с печатями этих княжеств.
Шесть моричских стругов появились перед самым отплытием из Заграды. Легкие дощатые парусные лодки на 15-20 человек хорошо смотрелись на речной глади, но Дарник совершенно не представлял, как на них можно выходить в открытое море.
Когда флотилия свернула на южную протоку ее догнали еще три струга из других селищ моричей. Итого не сто, а полтораста новых бойников, подсчитал князь. С такой оравой уже могут быть трудности. Первыми их в бой вряд ли пошлешь, а годны ли они окажутся для второго завершающего удара тоже не ясно.
Плыть вниз по течению левой протоки было гораздо сподручней и к концу дня колонны лодий вошли в лиман – залив с морской водой, отделенный от моря узкой песчаной косой. Думали отдохнуть только ночь, однако на следующий день на море поднялось сильное волнение, пришлось сутки сидеть на берегу лимана. Воины отдыхали, купались, смазывали ладони лечебной мазью. Рыбья Кровь провел последний совет воевод и отобрал тридцать лазутчиков, которые под видом купцов должны были по пути оставаться в торговых городах и готовиться помочь войску при их осаде. Моричи от его замысла нападать и грабить на обратном пути пришли в полный восторг.
– Вот только потом придется удирать не вдоль берега, а через все море, – рассудил Кухтай.
Дарник промолчал – не хотел пустого спора.
Еще через ночь море стало успокаиваться и решено было принести жертвы богу моря и богу-громоверждцу. Для этого липовцы заранее специально купили в Заграде молодого бычка.
– А у нас будет своя жертва, – сказал заградский сотский.
Следом за зарезанным бычком на песчаный берег моричи вывели раба-подростка. Князь сперва даже не понял в чем дело. Когда догадался, было уже поздно – резкий взмах жреческого ножа-серпа и из обезглавленного туловища раба взлетает вверх фонтан крови.
Дарник покосился на своих воевод, на их лицах читалась гримаса отвращения: одно дело бычок, другое – живой человек. Кухтай снова вздумал посмотреть в глаза князю победительным пронзительным взглядом. Я сделаю все, чтобы никто из вас живым из этого похода не вернулся, дал себе зарок Рыбья Кровь, брезгливо отворачиваясь в сторону.
Вот, наконец, не виданное прежде Русское море. Даже по цвету воды оно заметно отличалось от Сурожского моря. О его мрачной черно-зеленой глубине вообще было лучше не думать. Поплыли на юго-восток вдоль берега, часто поглядывая на небо, чтобы при малейшей непогоде спасаться на твердой земле. Погода благоприятствовала липовцам: пять дней на небе висела облачная дымка, и ветерок поднимал лишь легкие убаюкивающие волны. Зато берег менялся ежедневно: плоскую равнину сменили небольшие бугры, перешедшие в малые холмы, а потом в холмы, за которыми поднимались еще более высокие холмы. На ночь суда причаливали к берегу, их просто вытаскивали на галечную кромку, часть воинов ночевала в них, часть предпочитала высыпаться на берегу, накрывшись на ворохе свежей травы плащами.
Чем дальше на юг, тем прибрежные места становились все более многолюдными. Но к самой воде селища не подходили, находились, как правило, в версте-двух от берега.
– Это чтобы не быть захваченными врасплох морскими разбойниками, – усмехался Кухтай.
Стены селищ представляли собой саженные плетни обложенные с двух сторон камнями.
– Хороший удар бревном и все это рассыпится, – определил Дарник, издали рассматривая ненадежные укрепления.
– А оно на хорошую осаду и не рассчитано. Задержит на полдня и ладно. Всегда имеется запасное селище в горах, – со знанием дела говорил заградский сотский. – Здесь на берегу обычно старики и неженатые подростки живут, которые потом перебираются в горы для взрослой жизни.
При приближении липовцев действительно было видно, как в горы скачут на конях молодые девушки, а к пришельцам выходили старики в сопровождении парней, опоясанных короткими мечами. А за стеной мелькали парни с луками.
– Этих не грабить, а их самих одаривать надо, – шутил князь.
– Ты не смотри, что их мужики в такой рвани ходят, зато у женщин по десять золотых браслетов, – не соглашался Кухтай.
Местное иноязычное племя дирхемы не брало, зато на ромейские милиарисии и фолисы охотно продавали муку, свежее мясо, молоко и сыр.
Не останавливаясь нигде более чем на ночь, плыли дальше. Первый большой город увидели там, где верстовые горы почти вплотную подступали к морю. Это была Карга, пограничная крепость Лазикского царства. Природной бухты здесь не было, вместо нее в море выдавались две насыпные изогнутые внутрь дамбы.
Налетевший с севера шквалистый ветер с дождем загнал в эту рукотворную гавань всю липовскую флотилию. Излишки оружия Рыбья Кровь решил в бочки не прятать – вдруг пригодятся для хорошей драки.
Вдоль причала, всего на полстрелища отступая от воды, тянулась четырехсаженная стена из известняка с тремя квадратными башнями. Гарнизон крепости, по словам Кухтая, состоял из двухсот – трехсот местных смердов, согнанных в крепость в качестве военной повинности. Дарник внимательно все оглядывал – размеры и сила крепости вполне подходили для осады ее имеющимся в его распоряжении войском.
В гавани находилось больше двух десятков купеческих судов, чьи команды встревожено смотрели на приближение лодий под словенскими парусами. Удары в большой колокол раздались и в самой крепости. Торговцы на пристани, несмотря на дождь торговавшие под навесами, предпочли быстро собрать свое добро и удалиться, не исключая возможности пиратского набега. Заведенный князем порядок сослужил ему плохую службу – четкость и последовательность с которой приставали к берегу лодии с головой выдавал военный характер флотилии. Купеческие суда, те всегда лезли опередить друг друга, чтобы занять самые выгодные места. На эту промашку уже на берегу указал князю Кухтай.
– Скажем, что мы посольство Русского кагана, – тут же придумал Дарник.
– А грамоты с печатью кагана у тебя есть?
– Хватит им грамоты и с моей печатью. – И Рыбья Кровь приказал писарю запечатать своей печатью чистый пергамент.
К соседним лодиям, между тем, подошли каргинские таможенники проверить товар и получить корабельную пошлину. Сразу поднялся крик, липовцы не хотели пускать их на свои суда. Дарник послал гридя, чтобы каргинцев вели к нему. Два таможенника в сопровождении шести воинов подошли к княжескому дракару. Один коряво говорил по-словенски, другой, видимо, нет
Дарник был выше их на целую голову и, еще сильней выпрямившись, высокомерно смотрел на местных тиунов сверху вниз.
– Да, ты верно заметил, мы не торговцы, а воины, – небрежно произнес он. – Идем в Романию служить базилевсу. Никакой пошлины платить не будем, лишь пополним свои припасы, переждем ветер и все.
– У вас должна быть пропускная грамота от урганского стратига.
Дарник протянул руку и взял у писаря запечатанную собственной печатью чистый пергамент, взвесил его в руке и, словно передумав, вернул обратно писарю.
– У воинов одна пропускная грамота – их мечи, – надменно бросил он и отвернулся, давая понять, что объясняться дальше не намерен.
Таможенники, потоптавшись на месте и о чем-то между собой переговорив, пошли прочь.
– Обидев таможню, ты обидел лазикского царя, – заметил Кухтай. – А нам еще неделю плыть мимо его земель.
– Скажи, а Карга богатый город? – Князь перевел разговор на свое, внимательно рассматривая городскую стену.
– Богат не город, а его храмы. Все народы Русского моря имеют здесь свои святилища и оставляют в них пожертвования для удачного плаванья.
Торговцы и каргинцы, успокоенные мирным поведением пришельцев, вернулись на торжище. Многие подходили к липовцам и пытались завязать разговор. Слух о запечатанной грамоте урганского стратига быстро распространился вокруг, липовцы охотно его подтверждали и вскоре уже сами верили, что идут воевать на стороне ромеев против магометан, армян или болгар.
Наиболее смелые продавцы протискивались к князю со своими товарами. Дарник шел мимо них, как мимо неодушевленных предметов. Видя его отношение, арсы принялись грубо отгонять торговцев и любопытных.
– А почему так, в малых селищах ты к местным всегда со всей душой, а к этим как свирепый бирюк? – допытывался Корней. – Хочешь зло думать о тех, кого убивать придется?
– А с чего ты решил, что я их убивать хочу? – проворчал Молодой Хозяин и отдал строгий приказ липовцам ссоры ни с кем не затевать.
Но были еще вольные моричи, они, ощущая за спиной силу тысячного войска, быстро почувствовали себя безнаказанными людьми в чужом городе и сначала в виде веселья, а потом и по серьезному стали хватать у торговцев на пробу заморские фрукты и восточные сладости, а вскоре занялись и мелким грабежом, выхватывая украшения и скрытно перебрасывая их своим товарищам. Обозленные торговцы, схватив двоих таких безобразников и повели на суд липовскому князю.
Дарник вначале не знал, что и сказать, потом, как ему показалось, придумал подходящее наказание – обоих заградцев арсы разложили прямо на торговых столах, и князь передал в руки торговцев плети:
– Бейте, сколько сочтете нужным.
Веселье разом сбежало с лиц собравшихся моричей и липовцев. Князь с оторопью вдруг осознал, что еще чуть-чуть и начнется самая безудержная резня каргинцев. То же самое, должно быть, ощутили и торговцы. Один из них бородатый кряжистый мужчина, повертев в руках плеть, отбросил ее в сторону:
– Это дело для палача, а не для простого купца.
Все окружающие вздохнули с явным облегчением, а «шалости» тотчас же прекратились. Даже с веселыми девками, непременной принадлежностью любого большого торжища, липовцы повели себя сдержанней, заодно объясняя моричам, что после первого позорного наказания, у князя идут в ход уже только виселицы.
На ночь войско расположилось прямо на опустевшем торжище. С одной стороны была городская стена, с другой лодии, а по бокам костры бодрствующих дозорных. Всем воинам раздали щиты, лепестковые копья и луки, и это оружие, лежащее наготове возле каждого спящего бойника, защищало их стан лучше любой ограды.
Утром возле пристани появился конный отряд в двести мечей из соседнего города. Но липовцы уже грузились на свои суда, и лазиковские воины предпочли наблюдать за их сборами издали, ничего вызывающего не предпринимая.

7.
Дальнейшее плаванье вдоль владений царя Лазики тоже обошлось без столкновений. Горы отодвинулись к горизонту, а болотистая равнина с мелкими речушками и городами вдали от моря не вызывала особого желания приставать к берегу. Лишь однажды флотилия пошла вверх по течению одной из рек, чтобы как следует рассмотреть местные края. В десяти верстах от устья увидели городок с крепостным валом и каменными стенами. Занимавшиеся на берегу реки своими делами жители тотчас разбежались частью в город, частью в лес, так что даже вести переговоры было не с кем. И пополнив запасы питьевой воды, лодии развернулись и поплыли назад. Еще как-то раз видели на берегу отряд из полусотни вооруженных конников, которые несколько верст следовали вдоль моря за лодьями, а потом скрылись в лесу.
Иногда, нарушая строй, струги моричей вырывались вперед, вызывая липовцев посостязаться. Однако их ребячество отклика в командах лодий не находило.
– Они у тебя так приучены или просто тебя боятся? – полюбопытствовал Кухтай на стоянке.
– А ты сам их спроси? – посоветовал Дарник.
– Да спрашивал уже. Говорят: зачем нам думать, у нас князь на это есть. А вот случись что с тобой, как они распорядятся?
– Наверно сложат ручки и на дно пойдут, – в своей привычной насмешливой манере отвечал Рыбья Кровь.
– А мне сказали, что у вас четкий пятерик. Пять воевод знают, кому за кем старшинство перейдет, – продолжал расспрашивать заградец. – А если пятый воевода командует лучше второго и это все знают, то как быть?
Дарник едва сдерживал себя. Когда-то подобные расспросы нравились ему, потому что давали возможность что-то кому-то объяснить. Ныне же по большей части злили и раздражали. Особенно когда исходили от не проверенных в деле людей. Все его победы и он сам словно брались под сомнение, раз с ним могли разговаривать настолько по-свойски.
– Знаешь, у меня когда-то учителем был старый ромей. Он говорил: если ты надеешься на важный вопрос сразу получить полный и правильный ответ, значит, тебе десять лет и еще нужно в бирюльки играть.
– Это почему же?
– Потому что до верного ответа надо доходить самому.
– Я же говорил, тебе палец в рот не клади, – не обижаясь, рассмеялся Кухтай. – Даром что ты князь выборный, хочешь всех держать в двух аршинах от себя. Ну признайся: хочешь?
– Лучше в трех, – поправил Дарник.
– Неужели и с близкими гридями ты так?
Слова морича неприятно задели князя. Много лет старательно приучая себя ровно и только по делу относиться к окружающим людям, он теперь уже не умел, если бы и хотел, как завести с кем-либо особенную дружбу.
– Между прочим, мне случалось вешать людей и за меньшие дерзости, – счел нужным поставить на место Кухтая Рыбья Кровь.
– Все понял, – усмехнулся тот и отошел к своей ватаге, расположившейся у отдельного костра. Вся его походка и движения ясно показывали, что Дарник нажил себе основательного недруга.
Переход в пределы Романии вышел на редкость резким. Два часа назад они видели на берегу захудалое селище с оградой из тонких жердей и вдруг городище с белой оштукатуренной каменной стеной, черепичными крышами домов и верхушками фруктовых деревьев. Даже не требовалось пояснять, что вот она сказочная Романия, никем непобедимая тысячу лет. Никто на берегу не пускался в бегство при виде грозной флотилии, даже рыбачьи лодки в прибрежной полосе и те лишь слегка сторонились, давая проход словенам, а рыбаки приветливо махали руками.
– Они так не боятся, что их даже убивать как-то жалко, – промолвил, будто услышал мысли князя, стоящий рядом Корней.
Дарник вздрогнул. Уже больше месяца находились они в пути и за это время изрядно подзабылось, куда и зачем они идут. Главная цель совсем недавно представлялась четко и ясно: из-за какой-либо мелочи на них неизбежно кто-нибудь нападет, они от удара увернутся и в полную силу нападут сами. О том, что будет, если на них вообще никто не станет нападать, князю вообще как-то не думалось.
Ветер дул боковой, поэтому лодии шли зигзагами: под ветром подплывут к земле, парус уберут, на веслах уйдут в море и снова на парусах к берегу, стараясь не сесть на мель и камни.
После пограничного городища стали попадаться поместья богатых ромеев, каждое еще более ухоженное, чем предыдущее. Дарник слышал, как воины толковали между собой:
– Ну что у них и охраны никакой тут нет?
– Подсадил друг друга и перебрался в такое дворище.
– Да нет, похоже, тут дозоры крепкие должны быть. Только, наверно, подальше стерегут.
Дальние горы кое-где подступали к берегу большими холмами. И тогда ровные прямоугольники поместий поднимались на них широкими уступами, все так же утопающими в садах. Вот показался монастырь с более массивной и суровой стеной и трехкупольным храмом посередине. Дарник вспомнил, что ромеи именно монастыри часто используют как готовые крепости. Ну что ж, действительно крепости, недоступные для сотни разбойников, особенно если их защищать полусотней лучников.
Вскоре стал виден и первый ромейский город Талес, столица фемы Халдия: высокие квадратные башни и зубчатая стена между ними. В море выдавалась сложенная из тесаных камней дамба. Над ней на скале располагалась башня-маяк, на верхней площадке которой курился легкий дымок – дневной указатель для всех плывущих мимо судов.
Из-за дамбы вышли две биремы и устремилась навстречу липовцам. Рыбья Кровь был в затруднении: знают ли тут о его столкновении на Танаисе и стоит ли прятать излишки оружия, или, напротив, все их держать наготове.
– Это простой досмотр, – определил приданный княжескому дракару опытный морич. – Будут смотреть, какой товар и нет ли у нас больных людей. Насчет военного найма лучше не говорить.
– Они что, целый день будут досматривать?
– По-разному бывает. Но обычно они не утруждают себя.
Дарник дал знак сигнальщику и по всем лодиям принялись сбрасывать в море бочки с оружием. О том, чтобы представляться купцами из разных городов, было договорено заранее. Княжеский дракар вышел чуть вперед, дабы по его поведению флотилия видела, как ей действовать самой.
Биремы не имели мачт, были более приземистые и укороченные, чем те, на Танаисе, зато имели по две башенки с внушительными баллистами для стрельбы горшками с ромейским огнем. Дружные гребки двойного ряда весел сообщали им завидную скорость.
Одна бирема остановилась в стрелище от лодий, вторая на полстрелища позади первой, чтобы своим ромейским огнем прикрывать, в случае надобности ее отход. Дарник с похвалой отметил эту их предосторожность. Едва лодии убрали паруса, к дракару от передней биремы направилась лодка на двенадцать весел.
– Намерены ли вы заходить в Талес? – спросили с лодки сначала по-ромейски, потом по-словенски.
– Намерены, – по знаку Дарника отвечал кормщик.
– Мы должны осмотреть ваше судно. – С лодки безбоязненно перепрыгнуло на дракар четверо ромеев. Впрочем, вели они себя весьма веждиво: мимо гребцов проскальзывали, никого не задевая, все, что брали, аккуратно клали на место, завязанные мешки лишь ощупывали, до мечей и колчанов со стрелами вообще не дотрагивались. Оставив на дракаре лоцмана и толмача, пограничная стража удалилась. От дракара их лодка направилась к стругам моричей,  оставалось надеяться, что опытные «волки моря» сумеют сами выкрутиться.
– Подай команду, чтобы все делали, как мы, – передал толмач команду лоцмана кормщику. Дарник чуть заметно кивнул, и приказ пошел ко всем лодиям.
Необходимость в умелой проводке судов стала ясна, когда входили в бухту – кроме видимых скал, заметили и скалы у водной поверхности. За свою работу лоцман запросил по одному медному фолису с каждой лодии. Причал, как и дамба был сложен из тесаных камней и имел специальные столбы, на которые закинули причальные концы с головных судов, остальные швартовались уже к самим дракарам.
Явившиеся таможенники ограничились сбором по серебряному милиарисию с лодии, если их и удивляло слишком большое количество словенских судов, то они вслух любопытства не проявляли. На Русском море кроме моричей пошаливали славутские и истрские пираты, и то, что купеческие караваны словен собрались в крупную флотилию было вполне объяснимо.
– Больше чем по десять человек по Талесу и пригороду ходить нельзя. С собой можно иметь только ножи, лезвие которых не превышает четырех вершков. Костры разводить в отведенных местах, – монотонно перечислил ромейские порядки старший таможенник.
Едва отошли чиновники, как к лодиям набежали увешанные товаром продавцы, все они знали хоть несколько слов по-словенски и навязчиво искали покупателей. Оглушенный их криками Дарник, послал передать всем воинам, как будет по-ромейски «не хочу», чтобы отделываться от приставал. Второй волной нахлынули разного сорта перекупщики, желающие прямо с лодий выкупить весь имеющийся товар. Позже Рыбья Кровь с удивлением узнал, что эти перекупщики только тем и живут: покупают и продают, продают и покупают, порой даже не утруждаясь перетаскивать купленные товары с места на место, а подводя к продавцу найденного покупателя. Была еще и третья волна талесцев в виде бойких молодчиков, предлагающих живой товар, для изголодавшихся по женщинам мореходов. Князь на всякий случай распорядился, чтобы от лодий отходило не больше половины гребцов.
Самому Дарнику тоже не терпелось размять ноги, и, прихватив с собой ватагу арсов, десять и десять человек, следовавших друг за другом в отдалении, он отправился осматривать Талес. Откуда не возьмись, рядом появился молодой горбун, бойко говоривший по-словенски, который за медную монету готов был все местное показать и рассказать.
– Только будешь говорить, когда я спрошу, – строго предупредил его Рыбья Кровь.
Город делился на три части: Крепость, Спящий город и Гавань. Чтобы попасть в Крепость, требовалось особое разрешение. Горбун предложил за отдельное вознаграждение достать такое разрешение.
– В другой раз, – отказался князь, больше желая увидеть сам город.
Сколько ему приходилось слышать и читать про Романию, про ее города и порядки, и все равно увиденное было во многом неожиданно и ни с чем не сравнимо. Никаких отдельных дворищ, а ряды двух-трехъярусных домов, вплотную примыкавших друг к другу. На нижнем ярусе лавки, склады и мастерские ремесленников, верхние служили им жилищем. Не только узкие улочки, но и площади-перекрестки выложены каменными гладкими плитами. Вот лебедка, легко вращая ее ручку, один человек поднимает с судов многопудовые грузы, вот фонтан в каменной узорчатой чаше, чуть дальше солнечные часы на городской площади и – самое замечательное – деревянные балконы на каменных домах. Небольшие всего на аршин выступающие наружу, они от жары полностью были укрыты деревянными рейками, но не это поразило князя.
– Не смотри, девиц там все равно не рассмотришь, – посоветовал проводник.
Какие там девицы! Подобный балкон на крепостной стене позволил бы одному-двум лучникам стрелять сразу по трем направлениям, а через отверстия в полу еще и вниз. Как раз такой возможности всегда и не хватало ему, когда он думал о защите своих городищ и веж, чтобы без риска выглянуть из бойницы и верно оценить, в каком месте вражеский приступ особенно опасен.
Обращало на себя внимание и почти полное отсутствие противных запахов, свойственных любым торговым рядам.
– Все, что воняет, продается в другом конце Гавани, – объяснил горбун.
Следующим открытием было, что цены на основные товары назначает стратиг фемы.
– А какой смысл тогда в самом торге? – недоумевал Дарник.
– В приятном обхождении. Великое искусство привлечь не помышляющего о покупках человека и продать ему то, что ему совсем не надо. Кто-то покупает просто в благодарность за интересный разговор.
Когда Дарник задержался возле лавки с шелком и парчой, горбун счел нужным его предупредить:
– Можешь даже не смотреть, чужеземцам это вывозить запрещено.
– Почему? В Хазарии такого добра тоже полно.
– Такое, да не такое. Предметы большой роскоши только для самих ромеев.
Возле книжной лавки, князь снова остановился.
– Книги и свитки тоже вывозить нельзя?
– Такие – нельзя! – Горбун указал на дорогие книги с золотыми и серебряными окладами.
Дарник бегло просмотрел некоторые из имеющихся старых книг и свитков. В основном это были жития ромейских святых и назидательные любовные истории о торжествующей добродетели. Удалось выбрать лишь две книги и два свитка о чужеземных странах и диковинных зверях.
– Пятнадцать милиарисиев, – подсчитал продавец.
– Восемь, – сказал князь.
– Тринадцать.
– Девять, – чуть уступил Дарник.
За одиннадцать серебряных монет книги перекочевали в торбу Корнея.
– А ты говорил: назначенные цены, – подначил князь горбуна.
– Назначается верхний порог цены, с него и берется налог, – ничуть не смутился тот. – Но лучше продать с малой прибылью, чем ничего не продать.
Дарник попросил показать ему невольничий рынок. Он представлял его в виде специального помоста, куда выводят раба или рабыню и показывают со всех сторон покупателям. В действительности, невольничий рынок находился в самом дальнем углу талеского пригорода, подальше от священников и чересчур религиозных ромеев. Никто криками покупателей не подзывал, на рабах не было ни цепей, ни железных ошейников. На отполированных тумбах сидели обычные мужчины, женщины и дети и только не ромейские прически и одежды свидетельствовали, что это не свободные талесцы, а именно рабы. Цены тоже были умеренные: крепкий двадцатилетний раб стоил всего пятьдесят милиарисиев, за молодую привлекательную рабыню просили восемьдесят милиарисиев, которые тотчас сбавлялись до шестидесяти, стоило вам сделать шаг в сторону.
– Мне нужен учитель, знающий хазарский и арабский языки, – обратился Дарник к круглолицему продавцу с самой большой группой рабов.
– Такого учителя не сразу найдешь. Назавтра я могу его разыскать. Но он будет стоить двести милиарисиев. Разыскать?
– А ты сам знаешь хазарский и арабский языки?
– Могу и читать и писать на них, – с гордостью произнес торговец.
– А если я тебя найму в качестве такого учителя? – предложил князь.
Круглолицый оторопело оглядел Дарника с его арсами, очевидно прикидывая, что это за люди и не шутят ли они.
– Нет. У меня здесь дом, семья, я никуда поехать не могу.
– А если бы смог, то сколько бы ты стоил? – продолжал допытываться странный покупатель.
– Пятьдесят милиарисиев за каждый месяц, – неуверенно ответил ромей.
Арсы напряженно слушали, готовые на любое действие. Князь уже и сам не рад был, что так всерьез привязался к простому торговцу.
– Ну что, пойду поищу кого-нибудь подешевле, – дружелюбно улыбнулся Дарник и поспешил двинуться дальше.
Обойдя Гавань, липовцы подошли к крепости. Высота ее стен не превышала пяти сажен, башни в полтора раза выше и никаких нигде выступов-балконов, ни каменных, ни деревянных. Возле стены не имелось ни рва, ни каких-либо дополнительных препятствий, просто подставляй лестницу и лезь. Дарник даже отметил два места, где удобней всего двигать к стене осадные башни.
Главные ворота крепости были широко распахнуты, туда-сюда сновали группы явно не городских парней по 15-20 человек.
– Их талеские порядки не касаются? – поинтересовался князь.
– Это стратиоты, – объяснил горбун. – Со всей фемы собрались, часть здесь, часть за городом. На арабов готовятся. Завтра выступают. Ну что, Спящий город смотреть будем?
– А почему он спящий? – опережая князя, спросил у проводника Корней.
– Там виллы наших богатеев. Тишина и покой.
– Будем смотреть, если на саму виллу нас проведешь, – сказал Дарник.
– Тебя одного, может, и смогу, а всех – нет, – твердо заявил горбун.
– Хорошо, веди одного, – согласился Рыбья Кровь.
Спящий город от Гавани отделяла простая двухсаженная стена и маленький ров-канава для стока со стороны гор дождевых вод. К небольшим двухстворчатым воротам, врезанным в саму стену через ров был переброшен массивный каменный мостик. Горбун исчез за воротами, оставив липовчан снаружи.
– Зачем тебе это надо? – выразил общее беспокойство арсов Корней. – Ну дворище и дворище, что там уж такое особенное? Еще схватят и в рабство продадут.
– То-то вам будет облегчение, – благодушно отшутился Дарник.
Он и сам толком не знал, почему так захотел взглянуть на талескую жизнь не снаружи, а изнутри.
– Два солида и три милиарисия, – сказал горбун, выныривая из ворот.
– Дорого они себя ценят. – Князь протянул ему монеты.
Вместе с проводником они вошли в ворота, охраняемые тремя стражниками, вооруженными булавами и кинжалами. Стражники окинули Дарника пытливыми взглядами. Горбун отдал им милиарисии, и они прошли вглубь Спящего города. Приятная прохлада встретила их сразу за воротами. По обе стороны широкого безлюдного прохода тянулись высокие каменные ограды, вдоль них стояли цветущие кусты, а из-за оград над головой нависали еще и кроны деревьев.
– А какие у них плоды? – кивнул Дарник на кусты.
– Так себе, несъедобные. – Горбун равнодушным взглядом скользнул по усыпанным цветами веткам. – Для красоты посадили.
Князь продолжал коситься на кусты. В Липове тоже самосевом росло несколько лесных деревьев и кустов, но все они имели самый неприглядный вид со сломанными ребятней ветками и оборванной листвой. Здесь же, сколько он не смотрел, ничего ломаного не заметил. Пока шли, через каждых пятьдесят-шестьдесят шагов справа и слева появлялись парные входы: одностворчатая дверь для людей и рядом двустворчатые воротца для повозок и верховых лошадей. И все они чем-то да отличались друг от друга.
– Здесь, – указал проводник на дверь, украшенную двумя медными птицами.
На стук бронзового кольца дверь открыл совершенно черный толстый раб, одетый лишь в льняную материю, обернутую вокруг бедер. Дарник от неожиданности сделал даже непроизвольное движение левым плечом вперед, как всегда поступал, готовясь ударить правым кулаком. Но негр первым отступил в сторону, сияя белоснежной не меньше чем на полсотни зубов улыбкой.
Князь вошел и, несмотря на всю свою готовность к чему-то яркому и прихотливому, на мгновение замер, пораженный открывшимся видом. Небольшой прямоугольник сада был не просто засажен красивыми деревьями и кустами, а словно изысканная одежда, сшитая по размеру со всех сторон приятно охватывал и облегал его. Не возникало ощущения ни тесноты, ни простора. Взгляд Дарника скользил по мозаичным дорожкам, искусственным водоемам, фонтану в виде природного источника, раскрашенным скульптурам, скамейкам, перголам, резным каменным колоннам. Он не сразу заметил саму одноярусную виллу, которая являлась как бы продолжением сада, уходя своими открытыми залами куда-то в сумрачную глубину. На приподнятой над землей террасе, возле круглого мраморного столика в креслах с подлокотниками сидели хозяин и хозяйка виллы, смотревшие на липовского князя, как на диковинное животное, которое не стоит удостаивать ни единым словом.
Рыбья Кровь едва не расхохотался, увидев их высокомерные гримасы, и сразу почувствовал себя гораздо свободней. Пока горбун робел возле входа, он непринужденно и внимательно исследовал сам сад, стараясь не упустить ни одной мелочи. Поднялся по ступеням даже на террасу, чтобы посмотреть, какой с нее открывается вид, разглядел мраморное дно в бассейне для купания, сосчитал пестрых рыбок в малом овальном водоеме, изучил рисунки мозаик и черты лица скульптур. И все это в полном молчании и ни до чего не дотрагиваясь руками. Закончив осмотр, Дарник достиг входа в сад и повелительно посмотрел на негра. Тот торопливо распахнул дверь.
– Я так боялся, что ты попросишь посмотреть их дом, – признался горбун, когда они оказались снаружи.
– Мне хватило и сада, чтобы все понять. – Дарник не скрывал удовольствия от своего посещения.
– Что же ты понял? – проводник был порядком заинтригован.
– Никому не скажу! – Князь по-ребячьи схватил и весело встряхнул его.
Больше ни над чем не приходилось ломать голову – тайна совершенной домашней жизни враз открылась перед вчерашним бежецким подростком. Очаровательный пятачок огражденной глухим забором земли, и они с Всеславой так же самодовольно и надменно взирающие сверху вниз на любого постороннего человека, да еще возьмут золотые монеты за то, чтобы этот посторонний вошел и обомлел от тоски и зависти. Все ясно стало и с самой Романией: она уже достигла своей вершины и никуда дальше не взойдет, зато будет делать все, чтобы доказать, что она лучше, умнее и правильнее всех.
– И что там? – тотчас же спросил Корней, едва Дарник присоединился к ним.
Всегда подчеркнуто суровые арсы тоже смотрели с детским ожиданием.
– Даже нашему кагану далеко до их простого сборщика налогов, – слова князя говорили об одном, но сам его тон – прямо об обратном.
– С жиру бесятся, – перевел арсам смысл сказанного Корней.
Пора было возвращаться к лодиям. На обратном пути Дарника ждала еще одна неожиданность. Его внимание привлекли крытые носилки, которые несли мускулистые рабы. В то, что это именно рабы сомневаться не приходилось. Пот блестел на их лицах и шеях, а в глазах пустое безразличное выражение. Ветерок чуть приоткрыл легкую занавеску и липовцы успели заметить на носилках двух знатных женщин, которые весело о чем-то беседовали.  
Остановившись, Рыбья Кровь проводил процессию долгим взглядом. Это чтобы двух холеных баб таскали на себе четверо здоровых мужчин! Те что, ногами сто саженей пройти не могут?! В полном смятении Дарник обвел взглядом текущую мимо толпу талесцев: неужели их ничуть не возмущает такое положение дел? Не возмущает – люди обтекали движущихся рабов с носилками, как обходят лошадь с телегой: осмотрительно и равнодушно. Если ему и хотелось заполучить еще один повод враждебного чувства к ромеям, то теперь такой повод был!
На липовских судах царило спокойствие и порядок, зато на стругах моричей шло бурное веселье. Подойдя к ним, Рыбья Кровь увидел трех молодых женщин. Они сидели в центре небольшого пиршества и с животным страхом косились на два десятка окружающих их разгоряченных вином парней.
– Что это такое? – Дарник строго обратился к поднявшемуся ему навстречу десятскому заградцев.
– Да вот купили хазарских девок на невольничьем рынке, – довольно осклабился десятский.
– Я же говорил, что пока мы не будем ничего покупать, – напомнил князь.
– Это ты говорил для своих липовцев. А на наших стругах и для девок место найдется.
– Приведи их сюда!
Десятский подал знак, и три женщины поднялись на причал. Теперь их испуг обратился на князя.
– Я их забираю, – оглядев рабынь, сказал Дарник.
– Так не пойдет!.. Они наши!.. А ну быстро верни!.. – гневно завопили вскочившие на ноги с обнаженными ножами моричи.
Арсы плотной шеренгой рассыпались по причалу. С соседних лодий к ним поспешили другие липовские гриди. Поняв, что силы слишком не равны, моричи с ворчанием остались на месте.
– Я буду говорить только с Кухтаем, – объявил Дарник и с рабынями направился к своему дракару.
– Накормить и не трогать, – сказал он о женщинах.
Чуть погодя к нему на судно пришел сотский заградцев.
– Мои воины слушаются вожаков только во время боя, в мирное время они сами себе хозяева, – начал объяснять Кухтай. – Это их казна и они тратят ее как хотят…
– Своих рабынь они получат, когда мы повернем назад, – сухо перебил его Рыбья Кровь.
– Но почему? – недоумевал сотский.
– Потому что есть другие воины, у которых рабынь нет. Потому что есть ты и я, у кого рабынь тоже нет. И всем нам надо думать о главном, а не о наложницах.
– Ты говоришь, как древний старик, – не согласился заградец. – Женское тело всегда придает воину новую силу и нужную ярость. И тогда умирать действительно не очень страшно. Или ты сам никогда не испытывал это?
– Покупающие рабынь воины не воины, а купцы. Я согласен отдать женщин, но только тем, кто останется с ними в Талесе.
Кухтай молчал, раздумывая.
– А ты правда отдашь рабынь, когда мы повернем назад? – уточнил он.
– Трусам точно не отдам, а храбрые воины и по второй наложнице получить смогут, – заключил князь.
Сотский ушел объясняться со своими воинами и через час вернулся с улыбкой на лице:
– Никогда не думал, что они с этим согласятся, но они согласились! Еще и высмеяли наших богатеев, тех, кто купил. Как это у тебя ум так устроен, что самое несправедливое, ты можешь превращать в единственно правильное?!

8.
Целый месяц плыли они вдоль берегов Романии, на два-три дня приставая к тому или иному городу или к безлюдным местам. Во время одного из таких причаливаний три лодии были основательно побиты о камни, и неделю вся флотилия дожидалась пока их починят. Дважды на море поднималось сильное волнение, но оба раза липовская флотилия укрывалась в прибрежных бухтах и сумела не потерять ни одного судна.
Каждый день приносил новые сведенья о земле, мимо которой они проплывали. Князь не переставал удивляться подробной расписанности любой деятельности и просто повседневной жизни ромеев. Все городское население предписаниями чиновников было распределено по корпорациям по роду своих занятий. Причем, если из корпорации в корпорацию еще можно было как-то перейти, то внутри ее ремесленник строго-настрого должен был заниматься чем-то одним. Так, шелк-сырец закупался одной корпорацией, вторая корпорация лишь очищала и разматывала коконы, третья ткала, четвертая красила, пятая шила, шестая продавала готовую одежду. При деле оказывались и сами чиновники, зорко отслеживая, чтобы каждый из ремесленников получал строго по 8 процентов прибыли от своей работы. Эти 8 процентов больше всего развеселили липовского князя, как забота о всеобщей полунищете-полубогатстве. За те же 8 – 16 процентов купцов обязывали брать денежные ссуды только у менял и ювелиров. Не меньше порадовал Дарника и «Родосский морской закон», согласно которому капитана-навклира могли судить даже за унылый вид во время бури и за отсутствие кошки для борьбы с крысами на его корабле. Совсем иначе воспринял Рыбья Кровь сообщение о том, что в проастиях-хуторах многодетные семьи оскопляют одного из сыновей, чтобы отправить на заработки в город.
– Почему так? – с отвращением спросил он.
– Евнуху всегда проще поступить в услужение в любой богатый дом, – невозмутимо, как о высшем достижении их государственного устава отвечал очередной ромей-проводник.
В каждом городе было по несколько христианских храмов, куда липовцев активно зазывали все местные жители, мол, пойдите и почувствуйте небесную благодать. Пару раз князь поддавался их призыву и заходил. Видел устремленную вверх каменную оболочку, вдыхал запах ладана и воска, слышал ангельское пение хора и громкую молитву священника, ощущал высокое смирение окружающих верующих – и выходил с совершенно незамутненным равнодушием – любое стадное послушание было глубоко противно его натуре.
А потом случилось, что из малой скалистой бухточки наперерез их колоннам лодий выскочила маленькая лодка с двумя налегающими на весла гребцами, которую преследовала лодка на десяток гребцов. Малую лодку приняла к себе одна из лодий Буртыма, там сделали вид, что не понимает того, что им кричат с большой лодки. Дул попутный ветер и большая лодка ромеев быстро отстала. Позже беглецов доставили на княжеский дракар. Это оказались нарушители нового иконоборческого закона, которые спасали три старинных иконы. Слово за слово выяснилось, что за такой проступок им грозит смертная казнь или ослепление. Беглецов с их иконами высадили на берег верст через десять, но впечатление от этой встречи сохранилось у Дарника надолго. Люди, рискующие жизнью ради каких-то ритуальных предметов, заслуживали если не уважения, то хотя бы попытки понять их.
Однажды мимо липовской флотилии проплыли три дромона. На что велики были биремы, а дромоны превосходили их в полтора-два раза. На носу и корме виднелись внушительного размера баллисты, а вдоль бортов закрепленные пока в вертикальном виде сифоны с ромейским огнем – самое грозное морское оружие. Устрашало даже не это, а то, как сильно и слаженно загребая своими тремя рядами весел, дромоны догнали липовские лодии и, не обращая на них никакого внимания, пошли дальше. С их палуб раздавались издевательские крики в сторону медлительных словен.
– Перед нами красуются, заразы! – обронил кто-то из воинов.
Рыбья Кровь был раздавлен и обескуражен. Собственные морские учения показались на редкость наивными и беспомощными. Он со всей  очевидностью понял, что его план возвращаться с добычей той же дорогой не осуществим – нагонят и пожгут, только и всего! Или пограбив в одном месте, им придется спасаться, пересекая на север все Русское море, причем не единым целым, а россыпью, чтобы хоть часть лодий избежала карательного огня ромеев. О своем выводе он никому не сказал, надеясь, сам найти выход из этого положения.
Случались и более приятные происшествия. Как-то ночью князю приснилась Всеслава, их жаркие объятия в рыбачьей зимовке. Сон перешел в явь, его оплетала своим телом юная девушка и он вдруг поверил, что это действительно княжна, бросила Липов и на какой-то купеческой лодии догнала его здесь на южном берегу Русского моря. Иллюзия продолжалась недолго, но была необычайно сильной. Спальное место князя находилось на носу дракара под небольшой дощатой площадкой. Треугольная нора имела три аршина в длину и полтора в высоту, так что даже сидеть в ней было тесно, зато находиться наедине с самим собой – в самый раз. Пока Дарник соображал, что тут к чему, девушка, разгадав его ошеломленность, быстро выскользнула наружу. Одна из рабынь, догадался князь. Выбравшись следом за неожиданной гостьей на палубу, он обнаружил лишь спящих вповалку гребцов. На середине дракара имелся лаз в низкое межпалубное пространство, где на освободившемся от проданных товаров месте ночевали хазарки, забранные у моричей. Никто их там не запирал, наоборот люк туда держали приоткрытым, чтобы рабыни не задохнулись. Вот и сейчас под ним имелась широкая щель. Рулевой на кормовом весле полусонно клевал носом. Да не допытываться же у него, кто только что выскользнул из княжеской берлоги!
Утром и целый день рабыни сновали по дракару, готовя и разнося гридям еду и питье. Рыбья Кровь пристально разглядывал всех троих девушек, стараясь определить, кто из них, но так и не сумел это твердо решить. На следующую ночь он спал настороже и, когда почувствовал прикосновение девичьего тела, тотчас проснулся и схватил таинственную наложницу, но его ноги запутались в тонкой материи, служившей ему одеялом, и пока он выпутывался, девушка вновь ускользнула. Днем повторилась прежняя игра в догадки.
Всю третью ночь князь провел без сна, дожидаясь прихода рабыни, но она не пришла. Проведя глупую бессонную ночь, Дарник разозлился не на шутку. Еще не бывало такого, чтобы о какой-либо из женщин он думал три дня подряд! Желания наградить плутовку за ласки тоже не возникало. Ведь тогда получится, что он отобрал рабынь у моричей специально для себя. Да и вообще не по нем это, чтобы женщины диктовали ему свои прихоти. На береговой стоянке князь в присутствии Кухтая объявил, что переводит рабынь на дракар Буртыма. Когда один из арсов по-хазарски объяснил рабыням, что они должны переходить на другое судно, одна из них, смуглая гибкая девочка с десятком черных косичек, вдруг бросилась в ноги Дарнику и цепко прижалась к нему, лопоча что-то по-хазарски.
– Не хочет тебя покидать, лучше убей, говорит, – перевел арс.
– Ну и чего мне с ней? – Рыбья Кровь слегка растерялся.
– Плати десять солидов и два бурдюка вина сверху и владей сколько влезет,  – нашел выход Кухтай.
– Сразу тридцать плати, а то две других тоже вон целят броситься в ноги, – с нарочитой серьезностью заметил Буртым.
– Двадцать тысяч кутигур полегче будут, чем три наложницы за раз, – подначил Молодого Хозяина Корней.
Воеводы и арсы захохотали. Поддаваясь их веселью, Дарник и сам смущенно над собой усмехался.
Все три хазарки остались на княжеском дракаре. Адаш, как звали зазнобу Дарника, по-прежнему большую часть дня проводила с ними, оставляя для князя лишь малую толику ночи. Она поначалу даже не заправляла его постель и не подносила ему еду, робея вмешиваться в установленный до нее порядок. Столь же старательно Адаш не выказывала и обычных признаков влюбленности: ни взглядов-любований, ни мимолетных ласковых касаний, ни восторга от его, Дарникского внимания. Иногда князю казалось, что арс-толмач просто не верно перевел ее слова насчет убийства – настолько ее бесстрастность не соответствовала просьбе о смерти.
В родной Бежети на сборищах молодежи Дарник никогда не пользовался особым успехом у юных красоток и всегда сознавал, что все его наложницы возникли у него исключительно благодаря громким воинским победам и главенству над людьми, поэтому был уверен, что вот такой горячей любви к нему после двух дней разглядывания вблизи ни в какой молодке возникнуть не может. Девчонка просто захотела резким поступком улучшить свою незавидную участь – и не более того. То, что она не могла изъясняться ни по-словенски, ни по-ромейски придавало всей ситуации забавный характер, и для Рыбьей Крови стало большой забавой скрытно наблюдать за Адаш, чтобы уличить ее в обмане: как она ведет себя с другими парнями, не промелькнет ли на ее лице нехорошая усмешка, не выдаст ли свое притворство как-то иначе. Однако вскоре князь вынужден был признать, что столкнулся с еще более скрытным и сдержанным человеком, чем он сам, и нашел такое положение для себя самым наилучшим – все бы так вели, как бы приятно жилось тогда на свете!
Лето между тем перевалило на вторую половину, последние липовские товары были распроданы, войско порядком изнурено морским походом и дальнейшее продвижение к Царьграду-Константинополю потеряло всякий смысл. При желании конечно можно было настоять на продолжении похода, однако Дарник сам пришел к выводу, что пора с чем-то определяться.  
И вот на пустынном скалистом берегу собрался совет воевод, чтобы решить, что делать дальше. Оказалось, что все они уже сами понимали, что обратного грабительского плаванья не получится.
– У нас нет товаров, но есть солиды, на которые мы можем сами покупать товары, – сказал Лисич.
– Если поплывем дальше, то в Липов возвращаться будем со снегом, – подал голос Буртым.
– Мы слишком далеко зашли, потом от бирем и дромонов убегать придется по отдельности. Кого-то обязательно пожгут, – рассудил Кухтай. – Надежней вернуться и Лазику или на север в Таврику и там наиграться.
Этот совет прозвучал как вызов ему, князю, мол, погорячился ты со столь дальним походом, теперь думай, как выбираться будешь. Дарник и сам полагал, что попал в западню. Привыкнув к речным берегам с их зарослями, где легко было укрыться, он лишь в одном месте увидел подходящую камышовую дельту не пересыхающей горной реки, на протяжении же сотен верст тянулись голые скалистые берега, почти везде отвесно обрываясь в воду. Пристать к ним, установить камнеметы и отбить ромеев с их смертельным огнем еще получится, а вот снова стронуться в путь на лодиях вряд ли. Конечно ночью можно попытаться прорваться через само море на север, но биремы с двойными рядами весел, а тем более дромоны наверняка многих нагонят и пожгут. Выйти на открытый морской бой с ними – потери будут еще больше. И все же у победителя кутигур решение было одно: нападать! Воеводы косились друг на друга, но никто так и не решился открыто возразить князю.
Последний город, мимо которого они проплывали, назывался Дикея, столица еще одной ромейской фемы. От пограничного Талеса он отличался меньшим размером торжища и большим количеством трех-четырехъярусных домов. Здесь имелись целые гильдии медников, красильщиков, каменотесов, виноделов и стеклодувов. Липовскую флотилию в гавани встретили очень настороженно, лишь половине судов разрешили швартоваться к пристани, остальных направили к безлюдному берегу за городской стеной. Да и потом гриди говорили, что какие-то неприметные люди постоянно за ними наблюдают. Несмотря на такие дикейские предосторожности, парочку лазутчиков в городе удалось оставить.
Как Дарник и рассчитывал, новое появление липовцев, да еще со стороны Константинополя не вызвало в Дикее особых опасений. Подошедшее таможенное судно снова распорядилось половине лодий идти к безлюдному берегу, те послушно туда направились, а другая половина вошла в гавань и веером рассыпалась вдоль пристани. На воинах-гребцах поверх доспехов были как обычно длинные рубахи, и до того как они надели на головы шлемы и не выскочили с оружием на берег, никто ничего не подозревал.
Червячок нечестности собственного разбоя все же грыз князя, поэтому он приказал вместо мечей использовать клевцы, булавы и кистени, а дальнобойные луки заменить пращами-ложками – удары тупым оружием представлялись ему пристойней резаных рубленых ран.
Нападение застало дикейцев врасплох. В первые минуты никто даже не понял, что, собственно, происходит. Сотни воинов, высыпав на пристань, молча, без воинских криков, просто расталкивая толпу, помчались к воротам городской крепости. Как ни быстры были действия липовцев, дозорный на надвратной башне успел ударить в колокол и караульные вовремя сумели закрыть ворота, отсекая снаружи даже собственных зазевавших стражников.
– Вот что значит хорошая выучка, – одобрительно отметил Рыбья Кровь, со своей арсовой полусотней он был в первых рядах нападающих.
Не сумев сходу ворваться в крепость, липовцы рассыпались по пристани, хватая женщин и товары и открывая в город ворота второй половине войска. Теперь можно было не спешить.
Крепость Дикеи представляла собой правильный большой квадрат с четырьмя воротами на четыре стороны. Как после узнал Дарник, когда-то здесь располагался полевой стан древнеромейского легиона, который затем превратился в постоянный лагерь, а на месте полотняных палаток в том же порядке возникли каменные постройки. Теперь его занимал гарнизон из тысячи семейных воинов-стратиотов, из которых половина в данный момент отправилась в поход на арабов.
Чтобы обезопаситься от возможной вылазки, князь послал ко всем четырем воротам по две ватаги оптиматов и с оставшимися оптиматами и арсами попытался навести порядок в своем рассыпавшемся войске, что оказалось сделать не так просто. Моричи, согласно своим разбойным привычкам сразу пустились в самый разнузданный разбой, увлекши за собой и часть липовцев. Для Дарника стало неприятным откровением видеть, как его веселые симпатичные парни со зверскими лицами избивают булавами и клевцами безоружных людей, валят прямо на улицах женщин, яростно ломают навесы и прилавки, не столько хватают, сколько портят чужое добро.
– Унять моричей! Не слушаются – бить насмерть! – приказывал оптиматам князь.
– Дай мне ватагу! Я справлюсь! – кричал расхрабрившийся Корней.
Рыбья Кровь согласно махнул рукой: бери, кто за тобой пойдет и веди.
Сами ромеи мало где оказывали сопротивление. Городская стража разбежалась, лишь на военном дромоне, пришвартованном к берегу, шла рукопашная с его командой, да отдельные мужья пытались защитить своих жен.
Часа через три все было кончено. Людные улицы превратились в пустырь, усыпанный всевозможным хламом, кое-где занялись два-три пожара, которые оптиматам удалось быстро потушить, повсюду лежали убитые дикейцы.
– Ну и что? – оправдывался за своих разбойников Кухтай. – Или мы не грабить сюда пришли? Ну не умеют они грабить по чуть-чуть. Помногу умеют.
К князю пробился один из оставленных ранее в городе лазутчиков.
– Я знаю, где в крепость течет акведук. Если его перекрыть ромеи сразу сдадутся, – сообщил он.
Гриди Буртыма раздобыли восемь лошадей, выпряженных из повозок. Дарник с четырьмя арсами и тремя воеводами прямо без седел потрусили на них осматривать крепость со всех сторон. Иногда они подъезжали к стене совсем близко и видели за каменными зубцами воинов с луками, но ни одна стрела в сторону липовцев так и не полетела.
Когда вернулись из объезда, воины по-хозяйски разбирали захваченную в спешке добычу, что-то уже выбрасывали, относя на пристань лишь самое ценное.
– Мои заградцы тебе новую наложницу поймали, – довольно сиял Кухтай.
В кольце воинов находилась высокая, статная молодая женщина в тонкой дорогой одежде.
За спиной князя раздался шепот:
– Стратигисса, жена стратига Дикеи.
– Пускай вернут мне мои перстни, – первое, что она сказала Дарнику, даже не интересуясь, понимает он ее или нет по-ромейски.
Кухтай рядом криво ухмылялся, мол, неужели прикажешь, чтобы и перстни ей вернули.
– У нас не принято обыскивать воинов. Потом все свалят в кучу, и ты сама найдешь свои перстни, – ответил Рыбья Кровь пленнице на ее языке.
Она смерила его надменным взглядом:
– И двух моих рабынь отпусти.
Князь дал знак, и заградцы вытолкнули к Лидии, так звали стратигиссу, двух ее испуганных служанок.
– Прикажи увести нас отсюда! – было следующее требование аристократки.
Лисич по-ромейски не понимал, но хорошо чувствовал ситуацию.
– Я здесь рядом неплохой дом видел, – сказал он. – Можно туда их.
– Давай, – согласился Дарник.
– Пора на суда грузиться, – напомнил Кухтай.
– Мы остаемся! – и для него и для всех объявил Рыбья Кровь.
Вместе с хорунжими он направился осматривать городскую стену. Она на всем протяжении была вполне в порядке. Вот только, по словам лазутчиков, охраняли ее редкие дозорные на башнях.
– Тут пяти тысяч гридей не хватит, чтобы всю ее оборонять, – рассуждали воеводы. – А чего им тут в середке страны опасаться? Только казну растрачивать. А как нам ее охранять?
– Как у ромеев, по одному дозорному на башню, – распорядился князь. – И по одной ватаге на каждые ворота.
– А с городом как? – беспокоился Лисич. – Тут трехъярусных домов больше, чем у нас воинов.
– Занимайте дома только вокруг пристани. Дикейцев, чтоб больше не трогали – вешать буду!
Еще были приказы по сбору продовольствия, повозок и двуколок, всех лошадей и седел. Корней, которому в самом деле удалось возглавить одну из ватаг (все уверены были, что его назначил сам князь), доложил, что в городской тюрьме сто голодных преступников требуют выпустить их на волю.
– Ну и выпусти, – разрешил Дарник.
– Так они тут же начнут сами грабить.
Князь призадумался.
– Тогда сам становись тиуном тюрьмы и корми их. И это не шутка, а приказ.
– Вот влип! – под хохот своих ватажников схватился за голову Корней.
Лишь поздно вечером Молодой Хозяин вспомнил про стратигиссу. Дом, в который ее поместили оказался действительно хорош: второй ярус, окна на пристань, большие нарядные комнаты, примыкающие одна к другой, и даже крытый деревянный балкон, каким он любовался в Талесе. Лидия находилась в самой дальней комнате, где у стены стояло широкое спальное ложе за прозрачными занавесками. Имелся здесь и маленький столик с двумя высокими стульями. Служанок, предусмотрительные арсы куда-то удалили. Увидев все это, Дарник понял, что тоже влип – невозможно никому будет объяснить, почему он не хочет на правах победителя разделить ложе с красивой молодой пленницей.
Лидия гордо молчала, Дарник тоже не спешил выказывать своего смущения. Десятский арсов решив, что все в порядке вышел из спальни, закрыв за собой дверь. Окна вместо стекол тоже были затянуты легкой кисеей, сквозь которую в комнату врывался свежий вечерний бриз.
Рыбья Кровь сел на стул, дожидаясь, когда стратигисса первой заговорит.
– Каждый час в Дикее приближает вашу погибель. Это хоть понятно предводителю пиратов? Почему вы не уплываете? Утром будет поздно.
– А другие вопросы есть? – меньше всего ему хотелось обсуждать свои планы.
– Тебе сказали, что я стратигисса. Так вот я еще и порфирородная, если ты только знаешь, что это значит.
– Тот, кто родился во дворце в Порфире и кто выше даже базилевса, если тот сам не родился в Порфире, – сказал Дарник, что знал.
– Удивительно, какими ныне просвещенными стали предводители пиратов, – похвалила Лидия. – Кто твои родители?
– У меня, как у всех достойных людей, два рассказа о родителях. По одному, я сын простых смердов. По второму, мой отец из рода русских каганов. Выбирай, какой хочешь.
Она глянула на него чуть озадаченно – к дарникскому излюбленному тону нужно было сперва как следует привыкнуть.
– Я могла бы спасти всех вас… – начала она.
Рыбья Кровь молча ждал, что она скажет дальше.
– Если я замолвлю свое слово, то вас могут и не казнить. Вам выделят землю и поселят на плоскогорье, там не так жарко как здесь и зимой лежит снег. За это вы будете верно служить в наших союзных войсках.
– А женщин нам дадут? – невинно поинтересовался князь.
– Женщин? У нас есть много словенских поселений, там и сосватаете.
– А то, что мы в Дикее награбили, можно будет оставить себе?
– Не знаю. – Лидия пристально посмотрела на него, видимо, поняв, что он над ней издевается.
За окном быстро смеркалось, Слышны были голоса гридей, устраивающихся на ночлег в соседних домах, изредка раздавалось конское ржание, собачий лай, ослиный рев.
До порфирородной стратигиссы стало потихоньку доходить, что князь из спальни уходить не собирается, но напрямую спросить она не решалась. Дарник решил, что пора сбить с пленницы спесь, он поднялся и стал снимать доспехи.
– Что ты собираешься делать? – совсем по-простому вскричала она.
– Ты не обидишься, если я сегодня совсем не буду покушаться на твою честь. Понимаешь, у нас, предводителей пиратов принято овладевать самой красивой из захваченных женщин. Если я отсюда уйду, воины потребуют своей доли простого мужского счастья. Говори, уходить мне или нет?
Остолбенев, Лидия не произносила ни слова.
– Только прошу тебя утром сделай вид, что я тобой действительно овладел, иначе все будут смеяться, – говоря так, он задул масляную лампу, разделся до подштанников и нырнул в шелковые простыни, деликатно оставив для пленницы свободной половину спального ложа.
Ночью Дарник несколько раз просыпался, видел дремлющую за столиком Лидию и снова засыпал. Утром же обнаружил стратигиссу лежащей в одежде на самом краешке постели. Довольно усмехнулся и, прихватив доспехи и оружие, тихо вышел за дверь.

9.
Предстояло главное: раздел добычи и женщин. С добычей на первый взгляд было просто: коль скоро число моричей от остального войска составляло одну восьмую часть, то и отделить им присудили такую же часть добычи. Разногласия возникли как именно что оценивать. Понадобились доверенные люди от арсов и от моричей, которые всему разнообразию награбленного добра назначали согласованную цену, а затем уже все записывали и делили.
Князю досталась более трудная задача: женщины. Когда происходило сражение и воинов было мало, тогда они все выстраивались на следующий день в очередь по боевым заслугам и сами выходили и выбирали ту или другую пленницу. Важно было, чтобы обязательно прошла ночь и еще какое-то дневное время, дабы пленницы немного смирились со своей участью и сумели чуть-чуть присмотреться к будущим хозяевам. Именно такой подход давал потом образоваться крепким семьям всем вернувшимся с покладистыми наложницами липовцам.
Сейчас же ни у кого боевых заслуг не имелось, да и слишком всех воинов было много, поэтому князь решил поступить иначе:
– Сначала мы всех пленниц продадим, а потом полученную казну разделим как добычу.
– А кто покупать будет? Мы сами, что ли? – недовольно загудели многие и липовцы и моричи.
– А вот им? – Дарник указал на пока еще небольшую толпу дикейцев.
За сутки половина жителей покинула город, а половина все же осталась сидеть за закрытыми ставнями. Увидев, что словене порядком утихомирились, часть из них, одевшись в самую бедную одежду выползли на улицы. Много было родственников захваченных женщин. И едва пленниц вывели на пристань, явственно раздались их плач и стенания.
Князь шепнул слово Корнею и тот вывел на каменную тумбу самую богато одетую дикейку:
– Десять милиарисиев. Кто больше?..
– Одиннадцать, – произнес один из моричей.
– Двадцать, – крикнули из толпы…
Через несколько минут цена поднялась до сто пятидесяти милиарисиев, и пленницу собрались увести с собой счастливые родители.
– Э, нет! – запротестовали, звеня оружием, моричи. – Нам самим такие бабы нужны! Мы их мечом добыли, они наши по праву!
– Кто ее захватил? – громко вызвал Дарник.
– Ну я, – вперед выступил заградский десятский с пышным чубом.
– Отдать ему все деньги. А теперь верни их родителям и забирай свою красавицу.
И воины и дикейцы, замерев, ждали, как поступит десятский.
– Да я на это серебро три таких молодки куплю! – заградец под общий смех, сунул мешочек с монетами себе за пазуху.
Дальше все пошло в том же духе. Толпа дикейцев увеличилась в несколько раз. Цены порой переваливали за двести и даже за триста милиарисиев. Несчастные родственники пленниц прямо тут же одалживали у знакомых золотые и серебряные вещицы, чтобы расплатиться.
К князю пробилась бабушка с двумя малыми детьми. При виде матери среди пленниц они громко зарыдали. Вообще все ромеи были сильно падки на слезы и жалобы, это Дарник заметил еще в Талесе. Бабушка принялась безостановочно лепетать, что они слишком бедны и им нечем выкупить свою единственную кормилицу.
– Ладно, ладно, берите ее и ступайте. – И Рыбья Кровь еще сам вручил малышам по серебряной монете.
– Ты так совсем моих моричей без женщин оставишь, – укорил Кухтай.
– Кто им мешает самим раскошелиться?
– Да кто за рабыню такую непомерную виру платить станет?
– За рабыню она непомерная, а за жену в самый раз. Пускай твои моричи сами думают, без тебя.
Бойкий аукцион нарушил прибежавший от дальних ворот крепости лучник:
– Ромеи из крепости выходят!
Женщин осталась стеречь охранная сотня, остальные бросились бегом в сторону крепости. Дарник с немногими арсами впереди всех на лошадях. Когда достигли Южных ворот, там все было уже кончено. Две ватаги оптиматов с двумя камнеметами на треногах, стоя за укрытием из перевернутых повозок, столов и бревен, с честью отбили вылазку двух сотен конных и пеших ромеев. Перед воротами лежали три десятка убитых стратиотов, а часть убитых и раненых уносили в крепость их уцелевшие товарищи. У липовцев лишь трое пострадавших.
– Пять медных и одна серебряная фалера на всех, – объявил награду Рыбья Кровь. – Разделите их сами.
Радостный рев сорока глоток приветствовал его слова. Чтобы обезопаситься от подобных вылазок, князь добавил каждому из заградительных отрядов еще по две ватаги и вернулся вместе с воеводами на пристань.
Там уже собралось не меньше тысячи дикейцев. Полюбоваться на торговлю бывшими хозяйками явилось немало их рабов и большое число нищих.
– Это ромейские смерды, – объяснил Дарнику один из лазутчиков. – Как наши бездомники – из селищ ушли, а в городе не прижились.
– А евнухи среди них есть? – тихо полюбопытствовал князь.
– Есть, – шепнул лазутчик и безошибочно указал: – Вон и вон, и вон.
Пока Рыбья Кровь рассматривал невиданную мужскую разновидность, один из евнухов приблизился к нему:
– Дай нам оружие, мы сами против дикейцев пойдем.
Дарник почувствовал непроизвольное отвращение:
– А потом что? Мы уйдем, а вы останетесь?
– Потом будет потом. Ты сейчас оружие дай, – настаивал евнух.
Случившийся рядом Корней, поняв суть разговора, добавил:
– У меня в тюрьме тоже полсотни таких желающих наберется.
– Давай, может, их как черное войско? – посоветовал Буртым.
– Ладно, набирай, – согласился Дарник и покинуть пристань, снова выслушивать вопли родителей пленниц не имел ни малейшей охоты.
Внимательно впитывая происходящее кругом, князь отмечал, насколько его сотские и вожаки все делали правильно, не растерялись в необычной городской обстановке, всюду без указаний выставили охранные посты, ближние к гавани улицы перегородили завалами из подручных средств, на перекрестках расположили якобы отдыхать целые ватаги с оружием в руках, на постой определили воинов очень компактно. То есть, случилось необыкновенное: в разгар боевых действий ему самому почти не осталось чем заняться.
– Пошли на дромон, – предложил Корней и с арсовой полусотней они отправились на захваченное судно.
Впервые появилась возможность увидеть снаружи и изнутри грозу и ужас Русского моря – трехпалубный корабль на полторы сотни гребцов и такое же количество воинов. Четыре баллисты, восемь сифонов в виде змеиных голов, по три перекидных мостика с крючьями с каждого борта, лебедки для спуска с палубы на воду двух малых лодок. А еще подвесные койки внутри корпуса дромона для сотен моряков и две роскошных каюты для капитана-навклира и комита войсковой тагмы. Вчера повезло, что на борту находилась лишь сторожевая часть команды, которая не успела пустить в ход ромейский огонь и баллисты.
– Можешь плыть на нем? – спросил Дарник у своего кормщика-арса.
– Вряд ли. Здесь нужна особая выучка. Мне бы его на полгода, тогда, пожалуйста, – отвечал опытный мореход.
На берегу князя уже поджидал Кухтай:
– Чего ждем? Чтобы ромейское войско пожаловало?
– В крепости дворец стратига и вся его казна. Хочешь отказаться от нее?
– Ну так давай брать ее. А может проще за стратигиссу их казну как выкуп получим?
– А тебе самому что лучше: крепость взять или выкупа хватит?
Кухтай промолчал, опасаясь язвительных замечаний Дарника.
Действительно надо было что-то решать. Дав лазутчику ватагу воинов, Рыбья Кровь послал их перекрыть акведук, питающий крепость, затем приказал Лисичу возводить три осадных башни.
– Зачем их строить? Я смотрел, стены хлипкие, пращницами за полдня проломим, – предложил своё хорунжий.
– Мне крепость нужна с целыми стенами, – сказав так, князь заодно уяснил себе, чего же он хочет: не бежать воровски прочь с награбленным добром, а на равных договариваться с ромейскими стратигами. Засев в крепости, он может сколько угодно своими пращницами разрушать из нее всю Дикею. Простой хозяйский расчет вынудит ромеев пойти на мировую.
– Там из крепости священник вышел, – доложил полусотский арсов. – К твоей пленнице рвется.
Священник был как священник: худощавый, с большими залысинами, аккуратной бородкой, в ниспадающих белых одеждах. Звали его отец Паисий.
– Могу ли я увидеть Лидию? – спросил он у князя.
– Зачем тебе? – Дарника уже начала раздражать эта уверенность дикейцев, что теперь они могут расхаживать по своему городу как хотят.
– Я ее духовник и должен поддержать ее в постигнутом несчастье.
– Уведите и закройте его в какой-нибудь кладовке, – приказал князь арсам.
Священник, не поняв распоряжения, послушно последовал за охранниками.
К исходу дня жизнь в городе окончательно наладилась. Открылись многие лавки и мастерские. В тракториях липовцы пили вино вперемежку с ромеями. К Дарнику пожаловала делегация городских чиновников с просьбой, не будет он против вывоза мусора и выпечки хлеба. Заодно Рыбья Кровь вернул на городские улицы и в тюрьму дикейских стражников с палками, чтобы сами разбирались со своими нарушениями местного порядка. Позже явился арс, стерегущий Лидию и сказал, что пленница требует себе смену одежды и постельного белья.
– Ну так пускай пошлет в крепость за ними своих рабынь, – распорядился Молодой Хозяин.
К его крайнему изумлению, все так и произошло: рабыни сходили в крепость и принесли оттуда для своей госпожи несколько нарядов и смен постельного белья.
Поговорив с воеводами, князь приказал играть триста свадеб, именно столько пленниц осталось в руках словен. То, что у многих из них дома остались жены и наложницы, значения не имело – много наложниц никогда не бывает. Некоторые из гридей захотели даже венчаться по ромейскому церковному обряду – на ясную голову им еще больше хотелось понравиться своим избранницам. Но венчать некрещеных варваров не согласился ни один дикейкий священник, поэтому пришлось ограничиться словенским свадебным ритуалом. Едва спала дневная жара, площадь на пристани превратилась в один большой свадебный пир, на котором липовцев было меньше дикейцев.
– Может быть, и тебе с твоей стратигиссой ожениться? – насмешничал над Дарником Корней.
– Смотри, выпорю, – грозил шуту князь.
– Я уже вожак ватаги, пороть нельзя – только вешать, – бесстрашно скалился тот.
Дарнику сообщили, что Лидия хочет его видеть.
– Ну вот, молодка сама свадьбу требует, – пояснил Корней под смех воевод.
Но у знатной пленницы на уме было другое:
– Почему с отцом Паисием обращаются, как с рабом? Он пришел ко мне, немедленно его освободи!
– В другой раз о таких капризах сообщай письменно, – холодно бросил он, сказал арсам привести к ней священника, а сам пошел навестить Адаш, которую разместили в соседнем доме, – перед новой ночевкой с Лидией хотел себя как следует по-мужски опустошить.
Вечером городская жизнь приняла еще более разгульный характер. В войсках Романии служило немало чужеземных отрядов-тагм и при желании дарникскую тысячу легко можно было принять за один из этих отрядов, временно разместившихся в Дикее, тем более, что словени сами охотно подтверждали: да, прибыли наниматься на ромейскую службу. Те, кому не досталось жен, получив вместо женщин дополнительную часть серебро и золото, нашли им не худшее применение, чем молодожены: с пристани шли добавлять питие в трактории и к веселым портовым девкам.
Слыша с улиц пьяные крики липовцев, Рыбья Кровь почувствовал нешуточную тревогу. Покинув Адаш, обошел все дозоры, всюду находя повальное пьянство. Ватага княжеских арсов опрокидывала на головы дозорных ведра воды, тех, кто совсем не стоял на ногах стаскивали на пристань, туда же сгоняли и тех, кто в поисках ночных подвигов, стремился разбрестись по всему городу.
К месту ночевки Дарник вернулся уже за полночь. Лидия и отец Паисий сидели в спальне за столиком и подкрепляли себя сыром и фруктами.
– Наша госпожа обеспокоена, что вождь пиратов еще не выдвинул никаких своих требований и не сказал о намерениях, – учтиво произнес священник.
– Пускай она спросит о них, и я отвечу, – несмотря на усталость, князь был не прочь поиграть в словесные игры.
Паисий вопросительно взглянул на Лидию и снова заговорил:
– Ее удивляет, что вы с такими малыми силами остаетесь в Дикее и никуда не уходите. Вот-вот подойдут войска соседних фем, придут дромоны и тогда живыми вам отсюда не уйти.
– Вождя пиратов удивляет, что твоя госпожа заботится о нем и его воинах больше, чем о подданных своей фемы.
– На каких условиях она может покинуть этот дом? – продолжал вести переговоры священник.
– Мне казалось, что оказанное здесь гостеприимство пришлось твоей госпоже по вкусу, и она не хочет так быстро уходить отсюда.
Не выдержав столь наглого заявления, стратигисса вскочила на ноги, но тут же справилась с собой, напустив на лицо прежнюю холодность. Дарник постучал ручкой кинжала по серебряному блюду. В комнату вошли два телохранителя.
– Найдите для священника подходящую горницу и не охраняйте его, – князь сказал это сначала по-ромейски, потом по-словенски.
Отец Паисий чуть растерянно посмотрел на Лидию. Она сама выручила его из затруднительного положения, быстро подошла и поцеловала ему руку. Священник перекрестил ее и вышел в сопровождении арсов.
Дарник принялся тушить масляный светильник и свечи. Потом разделся и лег в новое постельное белье. Засыпая, видел сидящую за столиком стратигиссу. Ночью проснулся от прикосновения закинутой ему на грудь руки спящей Лидии. Она была в одежде, но уже гораздо вольготней разлеглась на постельном ложе. Сейчас ничего не стоило овладеть ею, причем он был совершенно уверен, что серьезного сопротивления ему оказано не будет. Однако тогда дальнейший поединок с ней потерял бы всю свою прелесть, и, сняв с себя ее руку, он предпочел побыстрей снова уснуть.

10.
– Дромоны пришли! – В спальню ворвался арс-телохранитель.
– Сколько? – осведомился Рыбья Кровь, протирая глаза.
Этого арс не знал. Спрятавшаяся под простыню стратигисса выглядывала внимательно и настороженно: дромоны и по-словенски звучали как дромоны.
Когда князь появился на пристани, там уже шла легкая перестрелка. Выставленные накануне на дамбах восемь камнеметов за укрытием из наваленных камней не давали приблизиться двум биремам. Чуть дальше в море пока еще пассивно покачивались на волнах три грозных дромона. Дарник уже знал, что муж Лидии Зенон уезжал по делам в Царьград и сейчас наверняка на одном из дромонов рвется освободить свой город и жену.
Не имея возможности приблизиться на длину струи огня из сифонов, биремы обстреливали камнеметы горшками с зажигательной смесью из баллист. Горшки разбивались то о дамбы, то о воду, то о груду камней, не причиняя липовцам вреда.
Камнеметчики Лисича подтаскивая камни к двум только что собранным большим пращниц.
– Пока из них не стреляйте, – остановил их Дарник. – Пускайте в ход, только если дромоны подойдут.
– Ну вот, дождались! – сердито бросил Кухтай, появляясь с моричами на пристани. – Надо как-то до ночи простоять, а ночью всеми силами прорываться.
Князь ничего не ответил. Позвал десятского арсов, возглавившего одну из черных сотен дикейцев, и велел выяснить, какова глубина воды у выхода из гавани.
– Говорят, четыре сажени, – доложил десятский, чуть погодя.
Дарник приказал самому опытному кормщику взять сотню гребцов, вывести захваченный дромон и затопить его посреди входа в гавань.
Ромеи, слишком рассчитывая на свой обстрел зажигательной смесью и не спешили ускорить события. Собравшиеся на пристани дикейцы криками удивления и жалости сопровождали медленно погружавшееся в воду великолепное судно. Вскоре над поверхностью воды торчала лишь его мачта с парусной перекладиной. Все это выглядело весьма впечатляюще, хотя вряд ли могло серьезно помешать ромейским судам ворваться в гавань.
К полудню два из трех дромонов отошли на версту в сторону и стали высаживать на берег стратиотов.
– Была бы конница, мы бы сейчас их всех раздавили, – сожалел Буртым. – Что, будем занимать городские стены и отбиваться?
Накануне по всему голоду удалось добыть всего шестьдесят лошадей, причем для половины из них не было седел.
– Городские стены тянутся на четыре версты, по полторы сажени стены на брата. Не слишком густо, – сказал князь старшему хорунжему.
– Да еще из крепости в спину ударить могут, – согласился тот. – Как же тогда?
Уверившись, что серьезной схватки еще долго не предвидится, Рыбья Кровь отправился к своим знатным пленникам. Как он и ожидал, отец Паисий никуда не ушел и был сейчас у Лидии, что Дарнику сейчас и требовалось.
– С дромонов уже высаживают на берег стратиотов, скоро жду подхода и вашего сухопутного войска. Взять вашу крепость мне хлопот на полдня, но тогда я в ней не оставлю никого живого. Предлагаю, чтобы все, кто есть в крепости, покинули ее через Южные ворота и ушли из города.
Пленники молчали, осмысливая его слова.
– А что будет потом? – спросила Лидия.
– Потом крепость займет мое войско и начнем с вашими комитами и мирархами вести переговоры.
– Ты так уверен, что эти переговоры будут тебе на пользу?
– Не думай о моей пользе, думай о своей, – резко оборвал пленницу князь.
– А свое имущество жители крепости могут забрать с собой? – поспешил вмешаться священник.
– Только то, что унесут сами. Возов с имуществом не выпущу. И казна фемы, чтобы тоже осталась на месте. Захотите обмануть – не забудьте: у меня в Дикее десять тысяч ваших заложников.
– Если ты так легко можешь взять крепость, то зачем ее гарнизон выпускать? – съязвила стратигисса.
– Не люблю лишней крови.
– Если бы не любил, не пришел бы сюда и не перерезал сотни людей, – Лидия вложила в свои слова всю накопленную злость и досаду.
– Это серьезное предложение и надо его обдумать, – опять быстро встрял отец Паисий.
– Думайте, я скоро вернусь.
Из своей резиденции князь направился сначала на пристань, потом к северным воротам крепости. На пристани особых изменений не произошло. Биремы отошли от берега на два стрелища и легли в дрейф. Возле крепости липовцы заканчивали остов первой осадной башни и проверяли, как она будет двигаться на катках-колесах. Без защитной оболочки и внутренних перекрытий двигалась вполне сносно.
– Решили? – спросил Дарник, снова входя к пленникам.
– Мы согласны, при условии, что ты отпустишь и нашу госпожу, – вкрадчиво произнес духовник Лидии.
Князь пренебрежительно хмыкнул и направился к двери.
– Хорошо, мы согласны, – вслед ему раздался голос отца Паисия.
Для того, чтобы у священника-переговорщика не осталось последних сомнений, насчет честности словен, князь приказал провести его по пристани, вдоль восточной городской стены и возле северных крепостных ворот. Все полторы тысячи «пиратов», включая и две сотни «черного войска» были везде с головой заняты своими делами и устраивать засаду выходящему из крепости гарнизону не имели ни сил, ни возможностей.
К вечеру отец Паисий прислал со слугой грамоту, что гарнизон крепости готов к выходу. Дарник с ватагой арсов поскакал посмотреть, как все будет.
Выйдя из Южных ворот вместе с сигнальщиком, отец Паисий попросил убрать заградительный отряд липовцев. Те, по знаку князя, покинули вместе с камнеметами свое укрепление и присоединились к арсовой ватаге.
Вот из крепости показались два десятка вооруженных разведчиков, они рассыпались по прилегающим улицам, чтобы убедиться в отсутствии там каких-либо отрядов липовцев. Следом до южных городских ворот проследовала полусотня ромеев и заняла их. Новый отряд стратиотов перекрыл все перекрестки на улице, ведущей к городским воротам. Наконец, когда все предосторожности были соблюдены, ворота крепости распахнулись, и из них стало выходить все крепостное войско. Около двухсот стратиотов ехали на конях. Рыбья Кровь досадливо поморщился: как это он совсем забыл выговорить, чтобы лошадей ему тоже оставили. Сейчас уже было поздно что-то переиначивать.
За конным отрядом последовали семьи воинов – толпа из полутора тысяч женщин, стариков, детей и слуг. Дарник представил всех их мертвыми и содрогнулся. Завершал колонну большой отряд пеших воинов.
– Никогда еще так не воевал, – то ли с восхищением, то ли с укором произнес рядом с князем Буртым.
Странное ощущение было входить в покинутую крепость, величиной превосходящую весь Липов. Всюду только прямые углы: ряды одноярусных бараков для воинов, дома мирархов и комитов с закрытыми двориками, огромный четырехугольник госпиталя-валетудинария, двухъярусный принципий для военных советов и судов, маленький храм, усадьба стратига Дикеи, амбары, конюшни, мастерские, птичник и свинарник, бани, два бассейна (для воинов и командиров отдельно), помещения для военных занятий и площадки для конных упражнений, даже своя стратиотская тюрьма – все хорошо продумано и обустроено. Особенно порадовало Дарника, что перекрытый акведук питал только крепостные бани и бассейны, для питьевой воды в крепости имелось достаточное количество собственных колодцев.
В половине подвалов вино и масло оказалось опрокинуто и вылито на пол, туда же в грязь были брошены колбасы, сыры и хлеб.
– Это Теодорий, мирарх гарнизона, – смущенно объяснил Паисий. – Я ему говорил, не делать этого, а он решил по-своему.
– А казна?
– Вот, – священник передал князю связку ключей.
Пошли смотреть казну. Она была на месте под четырьмя запорами, но совсем не соответствовала и городу и крепости. В сундучках оказалось золотой и серебряной монеты примерно на восемь тысяч милиарисиев.
– Много потратили, чтобы войско в поход отправить, – смущенно пояснил духовник стратигиссы.
– Ну что, годится место для постоя? – спрашивал у своих Дарник.
– Еще как годится, – отвечали ему.
– Хорошо бы, конечно, знать, чем этот постой закончится, – отчетливо прозвучали и такие слова.
Князь сделал вид, что не услышал их. У него было ощущение похожее на то, что он испытывал, переправляясь через Итиль с малым отрядом против бесчисленной орды свирепых кутигуров. Опять в голове и сердце прыгал некий озорной воробышек, побуждая делать что-то на редкость неразумное, и чирикал, что это обернется самой лучшей, самой звонкой победой.  
– Всем войском занимать крепость будем? – спросил Буртым.
– Нет. Три полухоругви, две пускай у пристани ночуют. Нельзя дать ромеям сжечь наши лодии.
– А добыча? – поинтересовался старший писарь-казначей.
Дарник чуть призадумался.
– Ты прав. Перенести все ценности тоже в крепость.
Арсы доставили в крепость и Лидию со служанками.
– Теперь я твой гость, – сказал ей князь.
Все вместе пошли вселяться в главное дикейское жилище. Здесь был свой сад с фонтаном и скульптурами, а двухъярусный дворец поражал невиданной словенами роскошью. Хорошо, что Дарнику удалось побывать в похожей усадьбе в Талесе, сколько хозяйка дома пытливо не оглядывалась на него, видела на его лице лишь ленивую невозмутимость.
– Это спальня моего мужа, – указала она на одну из комнат. – Ты будешь здесь, или тебе лучше на женской половине?
– Ночью решим.
Отец Паисий продолжал всюду следовать за стратигиссой. Уверенно занял он место и за обеденным столом во время ужина, нимало не смущаясь, что за столом присутствовали еще пятеро липовских воевод. Уроки преподанные Дарнику в Липове княжной не прошли даром, сейчас он вел себя полностью в духе Всеславы: пять-шесть реплик воеводам, одна-две – Лидии и Паисию. Если за столом и проскальзывала некоторая скованность, то только у воевод, сам князь вел себя как хозяин положения и видно было, что на искушенных в дворцовых ритуалах ромеев это производит должное впечатление.
В разгар застолья в трапезную вбежал гонец:
– Моричи уплывают!
– Все? – уточнил Дарник.
– Все.
Воеводы допили вино в кубках и вместе с князем двинулись на пристань.
Ночь выдалась на редкость темная, узкий месяц и звезды освещали лишь сами себя. С края дамбы с трудом различались крошечные огоньки бирем и дромонов. Дозорные виновато объяснили, что кухтайцы приставили им ножи к горлу, пока струги один за другим выходили в море.
– Вот вояки! Сразу и в бега! Неужели проскользнут? – беззлобно обсуждали воеводы.
Дарник вздохнул с облегчением, помнил о своем зароке никого из моричей не оставить в живых и был рад, что они сами освободили его от этой заботы.
Внезапно на одной из бирем зазвонили в колокол, другие суда подхватили сигнал тревоги.
– Услышали! Сейчас в темноте погонятся, – обсуждали дозорные.
Князь повернулся, чтобы уйти.
– Если кто вернется, принимать? – спросил ему вслед десятский дозорных.
– Принимай.
Во дворце стратига Лидия с отцом Паисием сидели на женской половине и о чем-то тихо говорили.
– Спать пора, – сказал им Рыбья Кровь.
Как и вчера, священник благословил пленницу и вышел ночевать на нижний ярус.
– Что случилось? – не удержалась Лидия от вопроса.
– Военные дела, – неохотно сказал он.
В спальне хозяйки его озадачили два одинаковых спальных ложа: они что, с мужем по отдельности спят? Ну что ж, так даже забавней, решил князь, и уверенно занял ложе, что располагалось ближе к окну. Долго не засыпал – составлял план действий на завтрашний день. Лидия мирно посапывала в двух саженях от него. Интересно, она разделась или все так же в одежде, вяло думал Дарник засыпая.
Рано утром князя разбудила молодая кошка, спящая прямо у него на груди. Ее ритмичное густое мурлыканье явно не соответствовало небольшому как у хорька тельцу. Несколько минут Дарник с любопытством разглядывал нахальную гостью. Здесь в Романии он на улицах видел немало кошек, говорили, что они хороши не только против крыс, но и как охотники на змей. Оказывается, они еще и домашние любимицы стратигов. В Бежети и Липове против грызунов держали прирученных хорьков. В лесах, конечно, имелись дикие лесные коты, но при их ловле охотник получал ран больше, чем от волка или рыси. Надо Всеславе пару кошек привезти, решил князь. Море дел ждало его и, осторожно переместив мурлыку в сторону, он встал и быстро оделся. Платье Лидии лежало рядом с ее ложем, что неожиданно рассердило его, выходит, она уже совсем не опасается «вождя пиратов».
Раннее появление Дарника застало ватагу арсов спящей. Им понадобилось время, чтобы собраться и оседлать коней. Князь их не ругал и даже не ел глазами – свежее словно умытое утро располагало к главному, а не к третьестепенному.
Первым делом он побывал на восточной городской башне, посмотрел на стан высадившихся с дромонов ромеев, который они разбили в полутора стрелищах от города. Судя по числу палаток, их там было не больше пяти-шести сотен. Какое-то время Рыбья Кровь обдумывал, а не ударить ли по ним всеми своими силами – коней-то у моряков нет, все там и полягут, даже убежать не сумеют. Все башни, что в городе, что в крепости имели широкие плоские площадки. Дарник приказал разобрать две больших пращницы на пристани, перенести и скрытно собрать на двух ближайших к стану ромеев башнях – пора было показать им свои зубы.
С городской стены, князь отправился на пристань. С дамбы виден был лишь один стерегущий дромон, остальные еще не вернулись с погони за стругами моричей. Опять прикидывал вылазку и нападение на самонадеянного сторожа всеми лодиями и дракарами. С трудом подавив в себе это драчливое «баловство», Дарник занялся тем, что обдумывал ночью. Пройдя по дамбе и пристани, он указал сотскому дозорной сотни места, где устанавливать вторые и третьи укрепленные линии для отступающих в случае необходимости камнеметчиков. А камнеметчикам Буртыма и Сеченя собирать новые большие пращницы.
Город медленно просыпался. Открывались мастерские и лавки, тянуло запахом свежего хлеба и жареной рыбы, по улицам уже решались проскальзывать не только старухи, но и молодые женщины.
Предстояло главное: готовиться к защите крепости. Собрав воевод, Рыбья Кровь каждому дал подробные поручения. Не обошли задания даже строителей трех осадных башен, им велено было башни разобрать, перенести и собрать по новой внутри крепости и делать так, чтобы на верхней площадке можно было устанавливать не камнемет, а тяжелую пращницу.
– Так она от выстрела пращницы сама опрокинется, – возразил полусотский камнеметчиков.
– Делай так, чтобы не опрокинулась.
– Тогда ее нельзя будет передвигать.
– Ну и не надо, врой их в землю позади северной стены, – уступил князь.
– Все три башни?
– Все четыре.
Глядя на обескураженного камнеметчика, воеводы весело улыбались, после чего, зараженные бодрым настроением военачальника, разошлись по своим полухоругвям и сотням. Чуть погодя начался второй грабеж города, названный «княжеским полюдьем», липовские ватаги охватывали целые жилые кварталы и прочесывали дома дикейцев в поисках долговременного продовольствия: зерна, круп, оливкового масла, орехов, меда, сухофруктов, вина. Писари на чистых пергаментах с печатью князя вписывали количество изъятого и отдавали списки ограбленным горожанам, мол, если ваш стратиг и не восполнит все эти потери, то уменьшит хотя бы с вас налоги. Позже случилась вторая волна реквизация всего несъедобного: металлов, бревен, извести, кирпичей, черепицы, даже гусиных перьев и сырых кож. Один из вожаков обронил: «А новых жен чем займем?» И к строительным материалам добавили шерсть, лен, хлопок, прялки и ткацкие станки. Привыкшие к бесконечным поборам своих чиновников дикейцы почти не возражали, благодарные, уж за то, что нет особого насилия и что им выдают такие расписки.
С лодий тоже сняли и снесли в крепость все, кроме парусов и снастей: вдруг понадобится быстро выйти в море. Вокруг крепости принялись отрывать давно засыпанный ров. На главных башнях на внешнюю сторону выводили деревянные козырьки-балкончики для прицельной стрельбы вниз. Еще одним защитным шагом явилось возведение на Северных воротах входного колодца. Для этого промежутки между стеной и двумя стоящими к ней торцами бараками заложили каменной кладкой, а дальний конец бараков перегородили третьей стеной со своими собственными воротами. Получалась хорошая ловушка для двухсот-трехсот ворвавшихся сюда ромеев.
Дарник, как в давние времена, мотался туда-сюда на коне, все указывал и показывал, и уже не только воеводы и ветераны-гриди воодушевлялись его примером, но и согнанные на работы дикейцы посматривали на «вождя пиратов» с заметным уважением: варвар, а ведет себя точно опытный военачальник.
– У нас все готово, – доложили камнеметчики о своих пращницах приготовленных на восточных городских башнях.
Дарник поднялся туда посмотреть. Ромейское войско вело спокойную размеренную жизнь: копало ров, насыпало вал, вязало осадные лестницы, готовило навес для тарана, упражнялось в стрельбе и в рукопашных схватках – явно ждало подхода дополнительных сил.
– Начнете стрелять, когда чуть стемнеет, и в темноте тоже продолжайте стрелять, – распорядился князь. – Сделайте так, чтобы они всю ночь занимались переносом стана в другое место.
Побывав перед самыми сумерками на пристани, Рыбья Кровь убедился, что ромейские дромоны из погони еще не вернулись, и спокойно отправился в крепостной дворец отсыпаться, зная, что скоро для спокойного сна совсем не останется времени.
Снова был поздний ужин с воеводами и пленниками.
– Ты так и не высказал ни одного своего требования? – привязчиво проговорил за едой отец Паисий.
– Разве это и так не очевидно? – отвечал ему князь. – Перезимуем у вас здесь в Дикее, а весной, если ваш базилевс не возьмет нас к себе на службу, поплывем назад в свой каганат.
И Лидия и священник восприняли его слова совершенно всерьез.
– А я? Я что всю зиму буду твоей пленницей? – оторопело вырвалось у хозяйки дворца.
– Можем сюда пригласить еще твоего мужа, – великодушие «вождя пиратов» не знало предела.
– Что ты им сказал? – поинтересовался Лисич.
Дарник повторил свое предложение Лидии по-словенски. За столом загрохотал воеводский хохот.