Дарник Часть 3 (Проза)

1.
Едва скрылись последние повозки короякского ополчения, Дарник с Меченым, Бортем и старостой Карнашем еще раз обошли место, на котором предстояло возвести войсковое дворище, намечая, где ставить конюшни и двухъярусные дома-гридницы, и где находиться двум воротам. По своим размерам будущая крепость должна была лишь вполовину уступать площади всего городища. Старосте Дарник объяснил это тем, что внутри дворища нужно иметь ристалище для конных учений, на самом деле ему хотелось завести там собственный фруктовый сад. Напротив крепости на другом берегу Липы, он приказал сложить два сруба с узкими бойницами, а кузнецам городища выковать цепь на сорок саженей, которая бы перегородила всю реку, не пропуская вверх ладьи арсов.
Вернувшись в свой сундук, Рыбья Кровь прилег на лежанку немного отдохнуть и провалился в глубокий беспробудный сон. Спал день, ночь, еще день и еще ночь. Возле него хлопотали Шуша, ватажники, липовские шептухи, а он все не просыпался. Наконец на третье утро открыл глаза, но встать не смог. Все тело размякло и перестало слушаться. Даже говорить не мог, лишь беспомощно открывал и закрывал рот, не издавая ни звука. Его принялись лечить: вливали горячие отвары, растирали руки и ноги, подкладывали под спину завернутые в материю раскаленные камни – все напрасно.
Только на шестой день он в первый раз встал с лежанки и вышел наружу. Порыв осеннего ветра едва не свалил его с ног – так он был слаб. Однако запас жизненных сил в нем оказался все же неисчерпаем и мало-помалу Дарник пошел на поправку.
Вскоре он уже выходил за ограду городища и мог тупо и безучастно наблюдать, как строится его войсковое дворище. Пока одна смена бойников в полном вооружении день и ночь несла сторожевую службу, другая копала ров и насыпала крепостной вал. Возведение домов и конюшен легло на плечи тридцати-сорока плотников-липовцев. Повезло, что в городище нашлось немало сухого леса и пеньки, для заделывания щелей между бревнами, так что избы получались полностью готовыми к заселению. Выкована была заказанная цепь и сложены срубы с бойницами на левом берегу реки.
Меченый с Бортем и Журанем настолько успешно справлялись с охраной городища и со стройкой, что, медленно приходя в себя, Дарник невольно задавался вопросом, а нужен ли он им здесь вообще. Да и липовцы разве не видят, что без него они сами со всем справляются. Умом понимал, что надо непременно доказать свое прежнее превосходство, но желания как-то особо сильно проявлять себя не было никакого. Но видно Маланка с Вербой по-прежнему истово молились за него в Бежети громоверждцу Перуну, потому что вдруг прибежали взволнованные пастухи и рассказали о своей встрече с отрядом арсов. Те на пяти подводах преспокойно направлялись в Липов за своей осенней зерновой данью, но узнав, что там на зимовку остался Дарник с ватагой, живо повернули назад, ничем не обидев пастухов, которым хватило ума не сболтнуть о недуге своего воеводы. Выходило, что одно имя Дарника понуждало бесстрашных арсов к предельной осторожности и осмотрительности. В этот день Рыбья Кровь почувствовал, как к нему вновь вернулось прежняя любовь и уважение всей полутысячи, окружающих его людей.
Вскоре воевода еще больше поразил липовцев, щедро расплатившись с кузнецами за цепь, а плотникам выдав задаток за строительство дворища. После этого все его поручения выполнялись с завидной быстротой и рвением. Открыв таким образом великую силу денег, Дарник разом определил для себя и главное направление своей деятельности: каждый день чуточку улучшать жизнь окружающих людей. Уже окрепнув, но специально притворяясь слабым, он обошел все дома городища, в каждом принимая предложенное угощение и с сочувствием вникая в чужие семейные трудности. Если была возможность хоть что-то похвалить, он не жалел самых ярких и выразительных слов. И одним таким своим отношением расположил к себе липовцев, уже не как храбрый воин, а как рассудительный и внимательный человек.
Впрочем, кривить в похвалах душой Дарнику почти не приходилось. Под тесовыми крышами домов с двумя-тремя печами направленными к одному дымоходу (уловка против уменьшения дани арсам) он обнаружил немало свитков на словенском языке, умение многих липовцев играть в затрикий и склонность каждого второго из них к какому-либо ремеслу. Здесь были и свои бондари, седельщики, красильщики, резчики по камню и кости.
Староста Карнаш на вопрос: откуда все это, ответил просто и загадочно:
– Очень давно наши предки дали зарок, что никуда с этой земли не уйдут, а раз так, то приходилось всегда жить с запасом, чтобы никого не тянуло в дальние края. И арсы нам скорее помогли, чем навредили. Чем больше мы им отдавали, тем больше оставалось у нас. И считать, и писать научились через это. В неурожайные годы, жили своими промыслами: строили ладьи, а то и готовые дома везли в степное безлесье. Соберем дом, бревна разберем и как простые плоты вниз по реке, а там в два дня соберем и можно жить.
Дарник утвердительно кивал головой, но понимал с трудом. Как это так: чем больше отдавать – тем больше остается?
Со своими воинами он придумал поступать иначе. Каждый вечер выстраивал на дворище рабочую смену и самого лучшего работника награждал серебряным дирхемом. Невесть какая награда, но она сильно поздействовала на весь гарнизон – каждый знал, что его все время видят и должным образом оценивают. Ну, а кому же хочется быть совсем незаметным – и вот уже никого ни в чем подгонять не приходится – все стреямтся получить заветную монету.
– А мы почему без награды? – ревниво спрашивали мастера метаний и единоборств.
– Свою награду вам пристойнее будет носить на груди, а не в кошеле, – отвечал воевода, заказывая одному из кузнецов изготовление особых медных знаков для победителей состязаний.
Иначе Дарник стал относиться и к старушке Шуше. Чтобы теперь она не делала, это только забавляло его. Весело хохотал он, слушая ее рассказ о том, как ватажники чуть не казнили ее, обвиняя, что это она выжала из их вожака все жизненные соки. Куражился и над ее неожиданным признанием в беременности:
– У меня уже две таких подружки, ты будешь третьей. Пора всю Липовскую землю заселить только моими детьми.
Удивленная, что ее слова восприняты столь легкомысленно, она добавила, что отцом ее ребенка является соцкий арсов Голован, что дало ему повод еще сильней подшучивать над своей великовозрастной возлюбленной, мол, интересно, сколько заплатит Голован за возврат своей наложницы да еще с наследником. Ревность в те времена имела те же особенности, что и сегодня, но Дарника она пока мало касалась – всё в его жизни менялось так стремительно, и было наполнено столь разнообразными ощущениями, что он не мог надолго останавливаться ни на одном из них. К тому же, ему трудно было представить, что кто-либо из окружающих его сотен людей рискнет покуситься на его наложниц, или что сами наложницы предпочтут ему кого-то другого. В ромейских свитках, правда, приходилось читать, как жены царей и князей изменяли им с их придворными, но то были старые цари и князья, поэтому в ближайших десять-пятнадцать лет он мог ни о чём таком не беспокоиться.
На двенадцатый день Рыбья Кровь, спохватившись, приказал выезжать большим конным дозором на короякскую дорогу встречать обоз Быстряна. Его главный помощник появился лишь на пятнадцатый день, заставив всю ватагу изрядно поволноваться. Повозки с десятком бойников, наложницами, детьми и скарбом сопровождали три десятка конных княжеских гридей под командой самого Стержака. По распоряжению князя, они должны были взять с городища годовые подати. Липов всегда подчинялся лишь арсам, но теперь и в самом деле получалось, что коль скоро именно короякцы победили арсов, то тем самым и городище попало под власть короякского князя. Тридцать гридей, разумеется, никак не могли их ни к чему принудить, зато точно могли определить, сколько нужно войска, чтобы позже привести Липов в полное подчинение.
Ничего не возразив Стержаку, Рыбья Кровь предложил пока стать гридям на постой и отдохнуть. Уединившись затем с Карнашем и Быстряном, они принялись решать, что делать. Не подчиниться – значит навлечь княжеский гнев. По установившемуся зимнику непременно появится большая дружина, против которой городищу не устоять.
Их совещание прервал гонец с нижнего речного дозора, сообщивший о трех арсовых ладьях, возвращающихся из похода. Весь гарнизон Липова немедленно был поднят по тревоге. Кроме сорока бойников и двадцати конников Жураня, вооружились еще тридцать молодых липовцев. Через брод на левый берег реки с двумя камнеметами на треногах переправились двадцать лучников под командой Быстряна и заняли оборону в срубах с бойницами. Над водной гладью Липы между двумя вековыми ракитами растянули железную цепь. С десяток бойников укрылись в прибрежных зарослях на правом берегу. Еще четыре колесницы с камнеметами стояли в готовности возле дворища. Конников Жураня Дарник послал перейти реку ниже по течению позади арсов и помогать своими стрелами Быстряну, не давая арсам высадиться на левом берегу и не позволяя ладьям повернуть назад. Попробовал он распорядиться и княжескими гридями, однако Стержак категорически воспротивился:
– Гриди будут слушаться только меня, а я тебе подчиняться не намерен.
– Если арсы сюда ворвутся, вам тоже достанется на орехи, – мрачно пообещал ему Маланкин сын.
Вскоре показались двадцативесельные ладьи арсов. Шестьдесят гребцов в шлемах и доспехах усиленно налегали на весла, а левые борта судов плотно закрывали круглые щиты. Весть о Дарнинской ватаге без сомнения дошла до них, и теперь они просто хотели проскочить мимо, чтобы попасть в свою крепость. Натянутая поперек реки цепь и камнеметы с левого берега явились для них полной неожиданностью. Едва нос первой ладьи коснулся цепи, как выстрелы камнемётов из срубов смели с кормы кормчего и нескольких гребцов. Ладья беспомощно замерла на месте. Однако две других ладьи решительно направились к левому берегу. Появление конников Жураня нисколько не смутило арсов. Высыпав на берег, они яростно пошли на приступ срубов. Правобережные камнемёты стреляли изо всех сил, но их одиночные камни-репы мало беспокоили арсов. Дарник уже собрался послать на помощь Быстряну еще с десяток конников, но тут прискакали мальчишки-пастухи и сообщили, что к Липову движется большой отряд пеших арсов из крепости.
Оставив у дворища лишь одну колесницу, Дарник повел двадцать ватажников и тридцать липовцев вместе с тремя колесницами на северную дорогу. Возле городища остались еще гриди Стержака, вместе с жителями наблюдавшие за речным сражением. Хотелось надеяться, что они все же не позволят ворваться в Липов лодочным арсам, если те вдруг вздумают направиться на правый берег.
На северной дороге Рыбья Кровь развернул в ряд колесницы, построил привычным порядком щитников и лучников и стал ждать. Вот из леса показался отряд бойцов человек в семьдесят, но какой жалкий вид они имели по сравнению с прежними арсами: почти без доспехов и шлемов, с топорами и деревянными щитами без железных умбонов, с копьями и простыми охотничьими луками. Увидев стоящих перед ними наготове дарнинцев, они в нерешительности остановились. Первый же залп из камнеметов и степных луков заставил их попятиться, второй – отступить под прикрытие кустов и деревьев. Чтобы подразнить противника, Дарник приказал всему отряду медленно пятиться к городищу. Словно на невидимом поводке арсы последовали за ними, продолжая сохранять прежнее безопасное расстояние. В двух стрелищах от ворот Липова дарнинцы вновь остановились. Замерли и арсы, то ли вызывая на себя ответную атаку, то ли специально оттягивая время и отвлекая на себя часть сил Дарника, чтобы помочь своему лодочному отряду.
Определив, что здесь все в порядке, Дарник оставил отряд на Меченого и Бортя, и поскакал к реке. На левобережье, к счастью, дело тоже так и не дошло до рукопашной. Лучники Быстряна, как в крепости сидели в срубах, не подпуская арсов близко, а конники Жураня гарцевали поодаль то приближаясь к арсам, то отступая, не забывая при этом метать сулицы и выпускать стрелы. Потеряв пятнадцать убитых, арсы вернулись к своим ладьям и, укрывшись щитами, стали ждать ответного нападения. Спускался вечер, и надолго затягивать сражение было опасно, поэтому Рыбья Кровь сам дал сигнал к переговорам. Подъехав к кромке воды, объявил стоящему на корме вожаку арсов свои условия:
– Нам нужны ваши ладьи и пленные. Мы дадим вам подводы, на них вы со своей добычей и оружием отправитесь в Арс.
Посовещавшись между собой, арсы согласились.
К пологому спуску пригнали восемь повозок, на которые арсы стали грузить свое имущество, раненых и убитых. Когда повозок не хватило, добавили еще две телеги. Все происходило в настороженном напряжении, когда половина вооруженных арсов, выстроившись шеренгой охраняло занятых погрузкой товарищей. Также вели себя и переправившиеся через реку конники Жураня. Последними были отпущены пленные: пятнадцать девушек и дюжина крепких подростков, из которых арсы по своему обычаю готовили своих лучших воинов.
Несколько раз Дарник наведывался к заградительному отряду. Там все оставалось без изменений. Дарнинцы и арсы, стоя в строю, перебрасывались вполне мирными насмешками и шутками. Когда появились первые подводы с лодочными арсами, крепостные соратники приветствовали их ободряющими криками.
– Ну и приучил ты их уже, – ухмыляясь, заметил воеводе подъехавший Быстрян. – Радуются, что просто остались живы.
Объявившийся вдруг рядом Стержак придерживался другого мнения.
– Ты должен забрать у них десятую часть добычу в пользу князя.
– Три ладьи и пленные больше чем одна десятая часть добычи, – с трудом сдерживаясь, возразил Рыбья Кровь.
– Значит, половину их цены должен заплатить князю ты, – не отставал короякский воевода.
– Завтра утром получите всю плату, – пообещал ему бежечанин.
Стержак удовлетворенно кивнул, не заметив, как Быстрян тревожно взглянул на своего молодого командира – ему интонация Дарника говорила больше чем сами слова.
Крепостные арсы уходили последними, прикрывая собой колонну повозок, но никто не собирался на них нападать. Едва последний разбойник скрылся из виду, все ватаги Дарника вернулись в городище. Пожилые липовцы плакали от счастья – за всю жизнь это была их первая победа над своими воинственными властителями. Убит был лишь один липовец и ранено семеро ватажников. Когда это выяснилось, Быстрян заметил Дарнику:
– В Корояке только и разговоров, что ты воюешь без потерь. Не только тебя, но и тех, кто рядом с тобой считают завороженными.
Единственными, кто не радовался новой победе над арсами и испытывал сильное смущение, были княжеские гриди. Все сражение они простояли в полном вооружении как простые зрители. Женщины из числа бывших остерских пленниц попытались их стыдить, однако Дарник остановил их:
– Дело воинов слушаться приказов своих вожаков, они наши гости и относитесь к ним как к гостям.
Сам он, впрочем, думал несколько иначе, и когда за вечерним пиром княжеские гриди поднимались из-за стола по нужде, назад за стол они уже не возвращались. Отдельная тройка крепышей под командой Бортя хватала их в темноте, связывала и опускала в холодный погреб. Когда сильно выпивший Стержак удивился, что за столом не осталось ни одного гридя, точно так же поступили и с ним.
Наутро при стечении всех воинов и липовцев, Рыбья Кровь объявил, что за проявленную трусость княжеские гриди вместе с воеводой лишаются своего оружия и лошадей. Вместо мечей им выдали по увесистой палке отбиваться от волков, снабдили едой на пять дней и отправили в Корояк пешком. Стержак, правда, попробовал ругаться и угрожать, но по знаку Дарника через сук развесистого дуба перебросили веревочную петлю, и короякский воевода сразу замолчал, вспомнив привычку бежецкого вожака вешать крикунов без долгих предупреждений. Так под свист и улюлюканье бравые княжеские гриди, пряча взбешенные и виноватые глаза, покинули Липов, а тридцать рослых боевых коней и десять вьючных пополнили дарницкий табун.
Вместе с победой к воеводе окончательно вернулась его прежняя кипучая энергия и целеустремленность. Если на пиршестве после осады Арса непомерные восхваления липовцев кружили ему голову и сковывали даже самые простые поступки, то сейчас, когда от всего городища к нему, Дарнику, исходила безграничная признательность и ровная без чрезмерности любовь, ему в ответ хотелось отплатить десятикратной заботой и вниманием. Самое удивительное, что он уже и на себя и на свою ватагу смотрел как бы с точки зрения липовчан. Поэтому прибавление ко всему быстрянскому обозу с бойниками, наложницами и детьми еще почти тридцать новых пленных, особого восторга у него не вызвало. На совете со старейшинами городища так прямо и сказал:
– Я понимаю, что всю нашу ораву вам прокормить очень тяжело, поэтому давайте думать, как сделать это полегче.
Выход нашли в отправке войсковых добытчиков по дальним селищам, где они за дирхемы скупали зерно и крупы. С расселением было проще – места в рабочих домах хватало на всех, но Дарник все же стремился побыстрей перевести ватажников и пленных на войсковое дворище, пусть даже в недостроенные дома. Октябрь-листопад выдался на редкость теплым и сухим, и работа по возведению жилищ и основательной ограды дворища не утихала весь световой день. Не вышло затруднений и с пленницами, в три дня их всех разобрали липовские женихи. Подростки тоже были уже достаточно крепкими, чтобы участвовать в общих работах. Словом, пока в войсковой казне хватало серебра, беспокоиться о зимовке не приходилось.
Две недели спустя после изгнания княжеских гридей из Корояка в Липов пожаловал еще один караван. На четырех подводах прибыли Кривонос и Лисич со своими наложницами и десятком ополченцев из тех, кто постоянно хотел попасть в дарнинскую ватагу. Стержак не простил бесчестия, и князь отдал ему за обиду дворище Дарника и, как говорили, по первому зимнику собирался еще строже наказать дерзского бежечанина.  
Это известие не очень смутило Рыбью Кровь, чего-то похожего он и ожидал. Зато обрадовало, как спокойно его восприняли липовцы и ватажники. Даже на новых нахлебников не дулись, напротив сам Карнаш с глазу на глаз посоветовал воеводе договориться с ближайшими селищами о помощи людьми. Дарник же предложил своё: готовить к отражению неприятелей самих липовцев, мол, ему нужны еще пятьдесят бойцов, тогда можно не страшиться ни арсов, ни князя Рогана. При прекращении зимой земледельческих работ, такое положение оказалось для липовцев не самым обременительным, и даже внесло заметное разнообразие в их повседневные заботы.
Составив шесть смешанных ватаг, Дарник перевел весь гарнизон на трехсменный режим: пока одни сторожили, а другие строили, третьи по полдня занимались боевыми учениями.
Следующим оборонительным шагом воеводы стало возведение Короякской Заставы. Один из готовых и уже заселенных двухъярусных домов раскатали по бревнышку, завезли по короякской дороге за двадцать верст и снова в три дня сложили. Его нижний ярус заняла конюшня, а верхний – гридница на шесть бойников. Вокруг башни навалили по окружности малую засеку, а вместо ворот поставили боевую повозку с высокими бортами, которую для прохода требовалось лишь откатить в сторону. Оборонительное значение такой Заставы было скорее воображаемым, чем реальным, тем не менее, само ее наличие произвело на липовцев самое сильное впечатление, как некая отметина их собственной охраняемой земли.
Отныне большой конный дозор каждый день отправлялся из городища к западному пограничью, вез сторожам еду и фураж, и узнавал, все ли спокойно. Раз в неделю состав Заставы менялся, и это в Липове считалось самым опасным боевым заданием, после которого каждый мог считать себя бывалым воином.

2.
Среди ополченцев, прибывших в мятежное городище вместе с Кривоносом и Лисичем, незаметно затесался ромей Фемел, не старый, но уже весь лысый воспитатель купеческих детей, известный всему Корояку своими чудачествами. Когда воевода спросил его, зачем он приехал, Фемел без тени смущения ответил:
– Учить тебя быть первым.
– Я и так первый, – не мог сдержать улыбки Дарник.
– У хазарского кагана есть визирь, который главнее самого кагана. Я научу тебя, как быть главнее всех князей русов.
Прогонять Фемела по первому мокрому снегу было уже поздно, и он остался жить в Липове. Дарник полагал, что после кузнеца Вочилы и менялы Тимолая он достаточно защищен против чужого словесного воздействия, поэтому отнесся сперва к самоуверенному воспитателю довольно насмешливо. Чтобы Фемел, как следует, отрабатывал свое пребывание, приставил его к обучению грамоте и счету короякских детей и вызволенных из плена подростков, а уж потом позволил общаться с собственной персоной. Сначала они говорили по-словенски, но вскоре перешли на ромейский язык. Порой воевода половины не понимал, но это не имело значения – Фемел был из тех говорунов, которые готовы легко повторять одно и то же по много раз.
Оказалось, что он как раз находился в тот день на княжеском дворе, когда там допрашивали бежецкого вожака, и ему очень понравились слова о том, что многие могут знать мать Дарника, но никто не может знать его отца. Второй приманкой для воспитателя купеческих детей стало послание Рыбьей Крови князю написанное на ромейском языке.
– Эти два условия нам с тобой и надо всячески развить, – уверенно заверил Фемел. – Их достаточно, чтобы утверждать, что ты сын проезжего князя, позже мы и имя твоему князю-отцу как следует подберем.
– Но зачем мне твой проезжий князь, если я хочу, чтобы мой род начинался с меня? – возражал ему Дарник.
– Такое желание хорошо для тебя самого, но не для тех, кто пойдет за тобой. Им нужны более убедительные причины почитать тебя. Во всем мире, даже у самых диких народов есть знатные и не знатные.
– Глупые выдумки, чтобы держать чернь в повиновении, – отвечал воевода.
– Вовсе нет. В каждом человеке сосредоточена жизнь и дела всех его предков, и если дела их были великие, то и у их потомка все будет получаться. Это только так кажется, что любой умный человек легко может выглядеть вельможей. Даже совершать отдельные вельможные глупости надо уметь.
В ответ на подобные внушения Дарник как-то не выдержал и рассказал Фемелу о своем шахматном открытии, о том, что в жизни любого человека неизбежны великие и знатные предки. Однако ромея открытая им геометрическая прогрессия нисколько не обескуражила.
– Все люди первоначально произошли только от двух человек, но одни их потомки удовлетворялись малым, а другие рисковали, и если не погибали, то достигали большего. Разве ты сам не променял свою спокойную жизнь в какой-то Бежети на судьбу вольного бойника? До сих пор тебе просто во всем чудовищно везло, но стоит тебе оступиться хоть раз, попасть в плен к арсам или к Стержаку и ты снова превратишься в пустое место. А если они будут знать о твоем княжеском происхождении, то даже в плену и на казни ты будешь оставаться князем, а не простым смердом. И все рассказы о тебе будут звучать по-другому.
Дарник равнодушно пожимал плечами, сказанное пока что мало занимало его. С гораздо большим вниманием прислушивался он к воинским рассуждениям своего образованного собеседника.
– Чтобы быть хорошим воеводой, мало побеждать на поле боя, настоящий военачальник побеждает еще до первого сражения, – вещал Фемел. – Ты должен иметь дальние глаза и уши. Видишь, даже неграмотные арсы и те сумели каким-то образом договориться со своими ладьями о совместных действиях. Если бы не твоя цепь, не видать тебе их ладей. Кстати, ты сам ее придумал, или знал, что в столице Романии тоже перегораживают бухту большой цепью.
– Знал, – честно признался Рыбья Кровь. – А световые сигналы тоже применяются в Романии? – И он рассказал о мигающих огнях из крепости арсов и о том, как бы ему хотелось узнать тайну их сигналов.
– Это не очень трудно. Ты сам можешь себе составить тайный код и спокойно на расстоянии переговариваться как мы с тобой. – И Фемел показал, как можно все словенские буквы разбить на малые группы и первый сигнал будет означать номер группы, а второй – номер буквы. – Достаточно медленно, зато очень ясно и подробно.
Дарник хоть и не показал вида, был сильно обрадован этим знанием. Запали ему слова ромея и о дальних глазах и ушах. Едва все водные глади сковал прочный лед и установился постоянный санный путь, он снарядил в Корояк десяток липовцев на пяти санях с мелкими товарами. Трое из них должны были остаться в городе, чтобы, как только князь начнет готовиться к походу на Липов, немедленно выехать впереди него с предупреждением.
Ожидая в городище приезда своих веселых тростенчанок, Маланкин сын предполагал, что ссор из-за Шуши будет не избежать, но все же не думал, во что это выльется на самом деле, ведь терпели же они какое-то время присутствие в общем шалаше простушки Веты и ничего. Не учел, что всему свойственно со временем меняться. Первая стычка с легким рукоприкладством между наложницами произошла еще вовремя схватки липовцев с арсами. Пир по поводу военной победы не помешал Дарнику отозвать Черну и Зорьку в сторону и предупредить:
– Если хоть одна из вас только коснется Шуши, тотчас будет повешена. Я вам больше не ватажный вожак, а городской воевода. Мне насмешки моих бойников не нужны. Стисните зубы и терпите, а не хотите терпеть – вот вам монеты, сколько надо, и живите отдельно.
В том, что он сделает как сказал, сомневаться не приходилось, резня на ладье Стерха была хорошо памятна обоим красавицам, поэтому на время они притихли, тем более, что первое время ночевали отдельно от Шуши.
Но как только на дворище была готова самая большая изба-башня и Дарник с наложницами вселился в нее, женская распря вспыхнула с новой силой. Хотя тростенчанки спали на первом ярусе, а Шуша на втором, все равно им приходилось видеться десятки раз на дню. В присутствии воеводы женщины вели себя сдержанно, не дрались и без него, но их надутые лица по отношению друг к другу тяжело действовали на любого стороннего человека. Более того, Черна и Зорька стали не ладить и между собой, что было вообще непонятно.
Ясность внёс Фемел, рассказав о львиных и обезьяньих привычках в жарких странах.
– Когда приходит новый самец и побеждает старого вожака стаи, он первым делом уничтожает все потомство предыдущего вожака. У тебя сразу три беременных наложницы, каждая из них, чтобы она не говорила, заботится сейчас о своем потомстве, чтобы именно ее ребенок был твоим главным наследником и продолжателем.
– Что же делать? – вопрошал юный глава семейной стаи.
– Расселить их по трём разным местам.
Но настолько пойти на поводу у вздорных женщин Дарник не собирался и нашел для себя личный выход в ночевках под другими крышами – в сопровождении ватаги конников через день-два отправлялся в долгие дозоры по окрестным лесам. Зима в Липове стояла не такая суровая, как у них в Бежети и ничего не стоило переночевать в лесу, укрывшись прямо на санях еловыми лапками.
Опыт с Короякской Заставой получился столь удачным, что полусоцкие с Карнашем стали просить о таком же «закрытии» дороги на Арс. И вскоре в одну из оттепельных недель с помощью разборки и сборки двухъярусной башни в семи верстах от городища была возведена Арсовая Застава. Службу в ней признали еще более напряженной и опасной, чем на западном пограничье. К ней частенько наведывались дозорные арсов, всячески глумясь над ее сторожами.
Рыбья Кровь терпел это недолго и однажды сам с отрядом в сорок человек на восьми санях при четырех камнеметах наведался к Арсу посмотреть, как там поживает его боевой щит. Щита на новых воротах не было. Тогда Дарник развернул перед надвратной башней свои сани и открыл из камнемётов стрельбу каменными репами. Три-четыре залпа – и ворота превратились в груду обломков.  
Арсы об отпоре не помышляли, научившись уже с должным почтением относиться к дарнинским метательным орудиям. Вышедший для переговоров соцкий Голован объяснил, что щит сняли при ремонте укреплений и вот-вот вернут на место. Удовлетворившись таким ответом, отряд повернул восвояси. При переговорах Голован не без тайного злорадства осведомился, когда Рыбья Кровь ждет к себе карательную дружину князя Рогана. Дарник за словом в карман не полез:
– Я князю отписал, чтобы собирал дружину побольше, потому что теперь мы с Арсом союзники и будем сражаться вместе.
– А ты умней, чем я думал, – не мог скрыть своего одобрения соцкий. – Ну, а раз мы соломенные союзники, то почему бы нам не торговать между собой.
– Мы люди, как известно, трусливые – к вам приезжать побоимся, поэтому пожалуйте к нам, – со смехом отвечал липовский воевода.
И действительно вскоре соломенное союзничество было установлено: наезды на Заставу прекратились, и в городище стали появляться сани арсов с редкими южными товарами. Взамен им требовались в основном продукты: зерно, крупы и овощи. В само городище, а тем более на войсковое дворище, их, естественно не допускали. Зато перед воротами Липова образовалось малое торжище, правда, торговали там с арсами исключительно бойники Дарника, сами липовцы долго не осмеливались.
Прошел какой-то месяц, и эти торжища приобрели еще более основательный вид, к ним потихоньку потянулись жители окрестных лесных селищ. Дирхемы, которые Дарник раздавал не только кузнецам и плотникам, но и своим бойникам, делали свое дело – быстро формировали потребности в самых непривычных покупках. Как и положено, на настоящем торжище, скоро здесь возникли и свои развлечения: смотрины женихов и невест, песни и шутки записных весельчаков, продажа всевозможных угощений, поединки на палках и кулаках. Арсы, правда, жаждали и более серьезных состязаний, но Дарник был непреклонен:
– Мне кровь нужна в сражении, а не на веселье.
Даже на палках строго приказал сражаться только в шлемах, а на кулаках запретил бить по голове.
– Не люблю щербатых молодцов, – объяснял Рыбья Кровь недовольным.
Для поощрения самих состязаний, воевода именно за них стал награждать ранее обещанными медными знаками. В конце зимы арсы с дарнинцами состязались уже по всем видам боевых искусств, причем, то, что арсы выигрывали две трети всех наград, Дарник считал весьма полезным явлением – как повод больше требовать от бойников на своих внутренних боевых учениях.
Занятый другими делами, Маланкин сын на время совсем выпустил из виду войсковую службу и был немало озадачен, когда обнаружил в своем гарнизоне сильный разлад между разными подразделениями воинов: конники кичились своим первенством перед лучниками, а камнеметчики перед щитниками. Еще во время болезни Дарник много думал о будущем устройстве своего войска, и у него сложилась в отличие от княжеской десятичного дружинного состава свой собственный пятеричный состав: двадцать бойников – ватага, пять ватаг – сотня, пять сотен – хоругвь, пять хоругвей – полк. С пятью отрядами было проще и ясней, чем с десятью, и четыре-пять умелых помощников лучше, чем десять, за которыми трудней уследить.
И вот взявшись улаживать всевозможные ссоры и стычки бойников между собой, он пришел к выводу, что необходимо их всех перемешать между собой, чтобы в каждой ватаге были и конники, и камнемётчики. Основа ватаги – десять пешцев из шести щитников и четырех лучников, при них колесница с тремя камнемётчиками, а также пара тяжелых конников-катафрактов и две пары легких конников. Еще сам вожак. Итого ровно двадцать воинов. Сотня таким образом состояла из полусотни пешцев, пяти колесниц ватаг, одного десятка катафрактов и двух десятков легких конников. Один из ватажных вожаков становится соцким, а четыре других – полусоцкими колесничих, пешцев, катафрактов и легких конников. На стоянке и в гриднице бойники подчиняются вожаку ватаги, а в бою – командиру подразделения.
От своей придумки Дарник пришел в полный восторг и, дождавшись крупной потасовки между жураньцами и камнемётчиками, срочно собрал полусоцких и потребовал перемешать бойников между собой, чтобы гордились не только собой, но и больше ценили других. Правда, сперва никто из помощников так и не понял, как они будут одновременно и вожаками ватаг, и полусоцкими подразделений. Еще с большим недоумением встретили новое распределение рядовые бойники, не желая переселяться со скарбом и наложницами в другие гридницы, но Дарник был неумолим.
Первую неделю с новым порядком в самом деле возникла сильная путаница, кому и где заступать на стражу, кому и как выезжать в дозор и потом меняться между собой. Воеводе пришлось чуть ли не каждую пару разводить по их местам, пока, в конце концов, к этому немного привыкли.
Даже Фемел и тот отметил:
– У твоих воинов появилось осмысленное выражение лица.
Дарник только ухмыльнулся в ответ, он уже знал, как их выражения сделать еще более осмысленным. Едва на дворище было закончено полное расселение, и нашлась свободная горница, он засадил в нее за словенскую грамоту и счёт всех неграмотных полусоцких и десяцких.
– Зачем нам это? – пробовали отбиваться самые упрямые.
– Чтобы передавать мне письменные донесения, – объяснял Рыбья Кровь.
– Гонец и так их скажет.
– Гонец может напутать. Потом непонятно кого казнить придется.
Поначалу Дарник сам вел обучение грамоте, затем передал учительство Быстряну и Жураню.
Жизнь в городище постепенно входила в свое новое русло. Жители привыкали к присутствию своих защитников, а дарнинская молодежь заводила себе друзей среди липовских сверстников, вместе ходили на охоту и молодежные игрища с песнями и плясками. Рыбью Кровь лишь радовало такое слияние, как залог того, что не только он, но и все войско основательно стало здесь на якорь.
Однако были у этого мирного успокоенного врастания в местную землю и свои недостатки. Так всегда ласковая и сдержанная Зорька, в чьей преданности Дарник был уверен не меньше, чем в верности Селезня или Быстряна, вдруг высказала желание совсем уйти от него.
– А куда? – Воевода был порядком озадачен.
– Один парень хочет взять меня в жены, – осторожно призналась наложница.
– А мой ребенок?
– Он знает, что я беременна и все равно хочет.
Непривычные мысли медленно ворочались в голове Дарника. Особого возмущения не было, только бесконечное тупое недоумение: какого лешего ей это надо? Сразу почему-то вспомнился Клыч из Каменки, тот тоже почему-то выбрал тихую семейную жизнь в глуши, а не блистательную воинскую судьбу. Если уж молодой парень так сделал, то какой спрос с молодой беременной женщины? И как же она ему доверяет, если решается о таком просить?
– Хорошо, я подумаю, – пообещал он Зорьке.
С одной стороны, любой человек, способный круто изменить свою жизнь внушал ему невольное уважение, но с другой сейчас к этому примешивалось такое понятие как честь воеводы.
К Быстряну за советом Дарник не пошел – Вета до сих пор жила с ним, как пример того, что подобное уже было однажды решено. Фемел, как чужестранец тоже отпадал. Не называя имен и выдавая это за свое желание избавиться от одной из наложниц, рассказал о сложившемся положении старосте Карнашу. Тот воспринял его со всей серьезностью и высказал опасение, что если не сейчас, то потом он, Дарник, непременно начнет притеснять неприятную ему супружескую пару. Насчет этого воевода как раз был совершенно спокоен. Его больше интересовало, как отнесутся к его разрешению липовчане.
– Они-то все поймут и только плечами пожмут, а вот ты повесишь себе хомут на всю жизнь, – заверил Карнаш.
– Это почему же? – воскликнул Рыбья Кровь.
– Ты же не позволишь, чтобы твоя бывшая наложница потом бедствовала или терпела другую какую нужду.
– Очень даже позволю. Мне-то какое будет дело, – не согласился воевода.
– Не позволишь, я же вижу. Не тот ты человек, чтобы позволить, – засмеялся староста.
Дарник порядком удивился – он-то привык считать, что относится ко всем людям с полным безразличием, а оказывается, со стороны его видят совсем другим.
Суженным Зорьки являлся один из конников Жураня. В качестве выкупа за невесту он предложил Дарнику двух коней и двадцать дирхемов. Воевода с усмешкой принял их. Выходило, что уже второй раз менял он своих подружек на дорогие вещи. Но если из-за Бирки на Сизом Лугу его ждало всеобщее презрение, то теперь неловкость ощущали лишь жених и невеста. На самой свадьбе неожиданно выявилась еще одна польза этого выкупа – оказалось, что и ватажники, и липовцы рассматривают его, как ритуал породнения пришлых короякцев с жителями городища.
Выдворение из воеводского дома Зорьки не принесло ожидаемого умиротворения, Черна с Шушей принялись ругаться еще сильней, еще звонче.
– Может вас обеих тоже куда-нибудь замуж пристроить, – мрачно шутил Рыбья Кровь.
И дошутился, вернувшись как-то с дозора в понизовье Липы, на войсковом дворище Шушу не застал. Она взяла себе в товарки одну из безмужних остерских пленниц и отправилась вместе с ней жить на Арсову Заставу. Когда он примчался туда следом за ней, Шуша встретила его с безмятежным добродушием:
– Вот нашла себе подходящее пристанище. Погоди, приедешь через неделю, у меня все тут будет сверкать и блестеть.
Про Черну не говорила, словно ее и на свете не было. Зато легко упоминула о соседстве соцкого Голована.
– Да, он уже был здесь. Мы с ним даже поговорили через засеку. Не волнуйся, пока я здесь, у Липова с Арсом будет мир.
– Это почему же? – не понял он. – Как раз наоборот. Легко схватят тебя, а потом и меня подкараулят. Твой Голован сам называл меня кровником всех арсов.
– Арсы не нападают на тех, кто их не боится, считают, волк волка не должен обижать. С тобой они будут жить в мире, если только ты сам их в угол загонять не будешь. Через Зорьку ты породнился с Липовым, а со мной здесь, на Заставе породнишься с Арсом.
Дарник насчет этого думал иначе, но спорить не стал. Присутствие за легкой занавеской молодых сторожей Заставы ничуть не смущало Шушу, так же как стирка и готовка для них еды – редкие свидания с воеводой служили ей надежной охраной от их мужских посягательств. И скоро уже никого не удивляло, что, какая бы смена сторожей на Заставе не находилась, подлинной ее хозяйкой и командиршей являлась именно Шуша.
Отныне в воеводском доме на войсковом дворище воцарились покой и радушие. Черна, удалив соперниц, торжествовала, с еще большим пылом выдавая себя за главную жену, и не замечала, что оставила тем самым в Дарнике неприятный осадок поражения.

3.
Обнаружив в Липове немало свитков на словенском и даже на ромейском языке, Рыбья Кровь нисколько не сомневался, что успеет их все до весны перечитать. Надо только немного обустроиться, завести строгий войсковой порядок, наладить изготовление оружия и доспехов – и можно по полдня проводить за чтением. В действительности за зиму ему удалось прочитать всего с десяток свитков. Чем больше он выносил каких-либо решений, чем быстрей возникали новые требования. Когда он пытался часть их переложить на плечи полусоцких, те с готовностью соглашались и выполняли, но потом непременно приходили и докладывали, что именно и как сделали – вот и получалось, что и их дела тоже заполняли его голову.
– Соль кончается! – жаловались кашевары.
– Лошади не кованы, – вторили им конюхи.
– Тулупов на всех не хватает, – ныли ополченцы.
– Печи дымят, – надоедали жены бойников.
Следом являлись липовские мастера уточнять детали заказанных им доспехов и предлагая свои новшества на колесницах. За ними шли поставщики овса и овощей договориться об их более высокой цене. В очередь стояли матери липовцев-бойников с жалобами на своих отбившихся от рук сыновей. Целый бедлам заваривался, когда что-нибудь случалось между ватажниками и липовцами.
Самое удивительное, что все это втайне воеводе чрезвычайно нравилось, давало ощущение своей редкой полезности и нужности. Правда, сначала он относился к не военным обязанностям слегка нервно, боясь в чем-то опростоволоситься, но потом заметил, что его ближайшие помощники еще больше во всем этом теряются, и совсем успокоился. Если окружающая жизнь бросает ему новый вызов, он его примет и все равно победит.
Дельный совет дал Фемел: распределять весь день по часам и неукоснительно следовать своему распорядку. Как это так заставить ждать бравого вожака или десяцкого, опасался Дарник, однако воспитатель купеческих детей быстро объяснил его соратникам, что время воеводы слишком дорого, поэтому приходите не тогда, когда вам удобно, а когда удобно Рыбьей Крови. Не все были с этим согласны, но их раздражение целиком было направлено не на Дарника, а на этого «зарвавшегося ромея». Зато успевать воевода стал гораздо больше.
Приятны оказались и некоторые другие вещи. Без всякого внушения два верных оруженосца, Селезень и Терех, посменно день и ночь находились поблизости, взяв на себя обязанность всегда обеспечивать Дарнику оседланного коня, наточенное оружие, горячую еду и теплый ночлег. Точно так же и остальные бойники при всяком появлении воеводы, если и не вскакивали тотчас на ноги, то непременно заметно подтягивались и замирали, показывая свою готовность  выполнять его распоряжения. Да и все липовцы в его присутствии как-то незаметно привыкали вести себя с ним с большей уважительностью, чем с полусоцкими или даже липовским старостой.
В окна верхнего яруса воеводской избы-башни Рыбья Кровь приказал вставить свинцовые рамы со стеклами, полученными после сражения с тарначами. Сюда же снесли самое богатое оружие, подсвечники, зеркала, серебряные и медные кубки, медвежьи и волчьи шкуры. Здесь, в советной горнице, при двадцати свечах, воевода вечерами принимал посетителей. После домов, освещенных двумя-тремя лучинами, это представлялось им сказочным дворцом.
– А он не только воевать умеет, – было общее суждение.
Многое теперь Дарнику приходилось самому начинать, а спустя какое-то время передавать свое начинание в другие руки. Нашлось лишь одно занятие, которое он надолго оставил за собой – боевое обучение подростков. К дюжине ребят, отбитых у арсов, быстро добавились липовские сорванцы и получилась большая тридцатиголовая ватага. Маланкин сын еще отлично помнил опекунство брата Сбыха и свои похождения с каменецким Клычем, поэтому понимал не только тайные желания своих учеников, но даже чувствовал тот особый ритм, в котором они способны обучаться лучше всего. Каждый день он обязательно готовил им какое-нибудь новое, необычное упражнение: то составить живую пирамиду и по плечам двух товарищей влезть в окно второго яруса, то по натянутой веревки перебраться с одной макушки дерева на другую, то с помощью шеста перепрыгнуть двухсаженный ров. И трудно было сказать, кому эти занятия доставляли большее удовольствие: самим подросткам или их юному воеводе – победителю десятка вооруженных столкновений. Даже занимавшиеся тут же на дворовом ристалище со своими вожаками бойники, и те порой завистливо оглядывались на визг и азартные крики мальчишек.  
Именно тогда у Дарника с Фемелом произошел первый большой спор, после которого Рыбья Кровь стал смотреть на чудаковатого ромея совсем иначе.
– Ты, кажется, собираешься сделать из рабов свою лучшую гвардию, – заметил Фемел как-то во время игры с воеводой в шахматы-затрикий. – Только ничего не получится.
– Это почему же? – Дарник почувствовал себя слегка задетым.
– Гвардия из рабов – самые ненадежные войска. Они будут тебе служить верно до первых неудач. А потом выберут другого главного, и ты ничего не сможешь сделать. Ты думаешь, почему в Романии войскам не дают сильно зазнаваться, потому что в старом Риме они были на первом месте, и почти каждый год меняли римского императора.
Дарник не возражал, желая выслушать все до конца.
– Да и княжеские гриди – пустое место. Тоже могут свободно переходить от одного князя к другому. Надежными бывают только воины, привязанные к земле.
– Которые больше хозяйством занимаются? – съязвил Маланкин сын.
– Которые кормятся со своей земли, – уточнил ромей. – А потом насмерть будут ее защищать.
– Или с готовностью примут того, кто у них эту землю не отберет, – тут же нашелся воевода.
– Да без собственной земли ты сам для них ненадежен. Сел на коня и ускакал служить другому князю. Я еще удивляюсь, как в Липове тебе доверяют.
Упрек был не в бровь, а в глаз. Дарник едва сдержался, чтобы не наброситься на ромея с кулаками. Через несколько дней они снова вернулись к этому разговору.
– Чтобы кормиться со своей земли, каждому воину надо иметь на ней хотя бы пятерых рабов, – сказал воевода.
– Или с пяти свободных смердов взять в поход одного воина, – ловко вывернул его слова Фемел.
– А сколько смердов надо, чтобы прокормиться воеводе? Я как-то считал, и у меня получилось, чтобы оплатить за год сто гридей надо десять тысяч дирхемов. – Дарник с интересом ждал, что скажет бродячий чужестранец.
– Ты сам и ответил, – спокойно пожал плечами ромей. – Посади гридей на землю, и тебе хватит на них две тысячи дирхемов. Заведи свое хозяйство и тысячу возьмешь с собственной земли, да тысяч пять с торговых пошлин.
– Выходит, тогда и за добычей не придется в поход идти? – Дарника даже самого удивило такое предположение.
– Романия за добычей никуда не ходит, а самая богатая из всех стран, – добил его своим выводом Фемел.
Юный воевода угрюмо молчал. Кажется, и правильное строение войска придумал, и должный распорядок, и лучшее вооружение, а оказывается главное подвести основу, нижний самый прочный венец под уже сложенный сруб.
Как было договорено с самого начала, Рыбья Кровь во внутренние дела городища не вмешивался, а в случае ссор бойников с липовцами, почти всегда принимал сторону последних. После же разговора с ромеем Дарник воспользовался одним таким случаем и заговорил с Карнашем о выделении для прокормления войска отдельной земли, мол, на ваши правобережные поля мы не посягаем, а вот на левом берегу, почему бы не освоить пустующие угодья. Карнаш посоветовался с другими старейшинами и сказал, что они готовы выделить для дарнинцев землю и на правом берегу – старейшины явно опасались, что, осев на левобережье, воевода меньше будет охранять правый берег.
Бойники встретили новую для себя возможность без всякого восторга. Лишь Быстрян и Меченый выразили вялую готовность взять землю: Быстрян в силу возраста не прочь был обрести себе тихое пристанище, Меченый, втянувшись в строительство липовских укреплений, мечтал о своей собственной неприступной крепости. Так бы это все и заглохло, если бы не сами липовцы. В каждом их дворище имелись взрослые семейные сыновья, желающие завести отдельное хозяйство. По одному и даже группами селиться в соседстве с разбойными арсами было боязно, зато под защитой отважного воеводы – в самый раз. Не менее тридцати семейств захотели обосноваться на воеводской земле.
С выбором ее определились просто. Как-то Фемел напросился вместе с Дарником проехаться до Короякской Заставы и на обратном пути не преминул заметить, что смысла в этом пограничном укреплении нет никакого.
– Ну появится княжеское войско и что ты будешь делать? Как поскачешь к ней за двадцать верст навстречу?
– Мне она нужна не для защиты, а для сигнала, – оправдывался воевода.
Он и сам много думал о полевом укреплении, возле которого сподручней было сражаться малыми силами против больших. И теперь, прикинув все более тщательно, Дарник решил, что две-три версты именно тот рубеж, куда быстро может выдвинуться его войско, совершенно не устав от своего броска. Найдя подходящее место вдоль Короякской дороги, Маланкин сын с одобрения старейшин и застолбил его для своего воеводского селища, которое с легкой руки войсковых острословов тут стало называться Воеводиной.
Призвав на помощь Быстряна и Фемела, Рыбья Кровь по всей форме составил земельный договор, по которому четко определялись размеры не только пахотной земли, пастбищ и сенокосов, но и воеводской дубовой рощи и всего селища. В качестве податей поселенцы предлагали платить воеводе по мешку пшеницы и овса с каждого дыма. Дарник не согласился:
– Вы опять начнете тесниться по пятнадцать человек возле одной печки. Лучше по одному мешку пшеницы, но с каждого смерда старше двадцати лет.
На том и порешили.
– Ну и какая же это твоя земля? – подтрунивали полусоцкие. – Одна дубовая роща твоя, а как была земля у смердов, так и осталась.
Дарник не спорил, он только указывал на то место в договоре, где говорилось, что в свободное от полевых работ время селищане обязаны укреплять стены селища.
– Ну и что? – не могли взять в толк полусоцкие.
– А то, что стены могут быть и до небес, – то ли шутил, то ли говорил серьезно воевода.
Однако пока до стен было далеко. Поселенцы дружно расчищали землю под пашню и рубили двойную засеку поперек Короякской дороги. Чуть позже возведены были четыре сруба с бойницами для камнемётов: две у первой линии, две у второй.
Теперь один-два раза в неделю все липовское войско по сигналу трубы выезжало из городища и дворища, быстро покрывало двухверстное расстояние, занимало проходы у засек и устраивало учебную стрельбу по ближним и дальним мишеням.  Постепенно удалось добиться такой слаженности, что каждый знал и соблюдал свое место и во время движения, и при развертывании строя.
Неизвестно как бы все это воздействовало на карательное княжеское войско, но то, что оно сильно впечатляло липовцев – несомненно. Да и не только их. В самый разгар зимы до Липова добрались ходоки из верховых селищ с жалобами на арсов, которые, лишившись податей с Липова, обложили их двойными поборами.
– Чего же вы хотите? – немного озадаченно спрашивал их Рыбья Кровь.
– Твоей защиты, – отвечали ему.
Дарник с трудом подавил собственный смех – ведь не идти же со своей сотней брать в мороз приступом крепость, которую он не взял гораздо большими силами летом. Но, как следует поразмыслив, он все же послал гонца приглашать на переговоры соцкого Голована.
Тот приехал точно в назначенный срок, что уже говорило об отношении арсов к молодому воеводе. Рыбья Кровь встретил его в своей советной горнице со всем должным почетом. Присутствие Быстряна и Карнаша подтверждало важность переговоров.
– Вы обложили двойной данью верховые селища, они эту дань платить не могут. – Дарник был само добродушие. – Есть три выхода. Арс берет прежнюю дань, а за все сверх неё платит серебром. Если Арс не может платить, заплатит Липов, а Арс осенью вернёт ему с ростом все монеты. Если же Арс осенью не расплатится с Липовым, то верховые селища станут нашими данниками.
– Они смерды. Чем больше с них берешь, тем лучше они работают. – возражал Голован. – Неужели из-за них воины должны истреблять друг друга?
– Ни один арс из-за смердов убит не будет. Это я обещаю. Чтобы вас больше не беспокоить по таким пустякам, я сегодня же отправлю им дирхемы за двойную дань. Если захочешь, мы сможем снова поговорить об этом ближе к лету.
Рыбья Кровь говорил, словно о какой-то незначительной вырубке леса. Однако все прекрасно понимали, что речь идет о предельно жестких условиях. Да, ради смердов дарнинцы не будут убивать ни одного арса, они просто через год поставят в верховых селищах свои гарнизоны, нападение на которые будет означать большую истребительную войну. Но ходоки, слышавшие все это из соседней горницы, дрожали от страха – им казалось, что липовский воевода полностью от них отказался. Не поверили даже, когда Быстрян час спустя заверил их, что все как раз наоборот, и отныне арсы не посмеют тронуть ни одну курицу на их дворищах. Все еще сомневаясь, ходоки выложили своё последнее предложение: выдать дочь своего старосты за Дарника замуж. Тут уже Маланкин сын расхохотался от всей души:
– И женюсь, давно мечтал об этом.
Он и без того немало кружил по окрестностям Липова, изучая и привыкая к ним. Так почему бы и не заглянуть еще и в верховые селища? Но лишь выехав туда с двумя ватагами, ходоками и изрядной суммой дирхемов, с некоторой досадой сообразил, что сам себя загнал в ловушку. Поехать – и не жениться, значило, действительно оставить эти селища в руках арсов.
Два верховых селища представляли собой одно разделившееся надвое городище, они так и назывались Большая Глина и Малая Глина. Обосновавшись по обеим сторонам речной поймы, они продолжали поддерживать родственные и хозяйственные связи, вот только против арсов никак не могли между собой договориться. Правобережная Большая Глина всячески стремилась откупиться от них, а у одной левобережной Малой Глины просто не хватало сил для защиты.
Именно сюда привезли ходоки Дарника с его малой дружиной. Липа между Липовым и Глинами делала сильный изгиб, поэтому санный путь напрямик через левобережные леса пролегал вдали от Арса, что Дарник не преминул про себя отметить. Как и следовало ожидать, в обоих Глинах его приняли по-разному. В коренном селище со сдержанным любопытством, зато на левобережье – с надеждой и лаской. Рыбья Кровь отплатил им той же монетой: большеглинцам не выдал ни одного дирхема, а их соседям все отобранное арсами оплатил сполна.
Особенностью обеих Глин были многочисленные печи для обжига кирпичей-плинт и навесы для их предварительной просушки. Отчего у Дарника сразу алчно зажглись глаза – каменная, или на худой конец, кирпичная крепость была его тайной мечтой еще в Бежети. Из плинт глинцы выкладывали свои погреба, а также нижний ярус домов, чтобы меньше гнили верхние бревенчатые стены.
Старосту Малых Глин, спокойного улыбчивого мужчину, звали Щербак. В качестве невест у него имелись две младших незамужних дочери. Из них липовский воевода остановил свой выбор на самой младшей Ульне – пятнадцатилетней худенькой девочке с нежным гладким лицом. Больше всего Дарника подкупало, что она была младше его. До сих пор ему приходилось иметь дело только с теми, кто был старше, и это всегда действовало на него как дополнительное испытание, теперь такое испытание предстояло его невесте.
Щербак против его выбора ничего не имел, больше беспокоился об условиях брачного сговора. Дарник особо не привередничал: три тысячи плинт в качестве приданного его вполне устраивали. Для защиты от арсов воевода оставлял в селище на постое ватагу Меченого, а с собой забирал для боевого обучения двадцать молодых глинцев.
– Ты думаешь, мы справимся с двумя сотнями арсов? – выразил свое опасение Меченый.
– Зимой они нападать не будут, – успокоил его Рыбья Кровь.
– Почему ты так уверен?
– Побоятся в холода остаться без крыш в своём Арсе. Но мелко навредить могут, поэтому на правый берег не суйся, да и тут меньше десятка в лес не выпускай. Тебе главное не столкнуться с их большой охотой и всё будет в порядке.
Впрочем, сам Дарник был далеко не так уверен в мудрости собственных советов, и обещал Меченому постоянную дозорную связь с Липовым.
Свадьба прошла с соблюдением местного обряда: хороводом вокруг вербы, разрезанием головки сыра, обменом мелкими подарками. Ульна сперва смотрела на жениха со страхом и недоверием, но своим легким подтруниванием Дарник быстро растопил ее отчужденность, и к концу свадебного пира невеста улыбалась ему уже с веселой ласковостью. Приобретенный опыт с наложницами хорошо пригодился воеводе в первую брачную ночь, он никуда не спешил и хотел оставить только самое благоприятное впечатление, поэтому все грубости и стыдливости сумел превратить в увлекательное и милое открывание заветной тайны, что, однако, дорого обошлось ему впоследствии, когда Ульна снова и снова стала требовать, чтобы он был таким же необыкновенным, как в первую брачную ночь.
Обратный путь дарнинского каравана с новой ватагой глинцев проходил под непрерывный смех и песни. В Липове их встретила напряженная тишина – на войсковом дворище случилась большая драка короякцев с воинами-липовцами, и теперь обе половины войска держались по отдельности.  
– Наши бойники требуют другого порядка, – доложил Терех, первым встретивший караван синим зимним вечером.
Дарника больше беспокоила Черна с ее все более не уравновешенными настроениями, поэтому он не придал особого значения возникшей сваре, и, не заходя на войсковое дворище, спокойно переночевал в советном доме городища.
Утром короякцы позвали его на дворище. Про воеводскую суженую никто не вспоминал – судилище ждало самого Дарника.
– Мы бойницкое братство или твои подначальные гриди? – заговорил десяцкий Струсь, не самый последний воин, уже получивший за Арс наградную фалеру. – Если гриди, то плати нам как гридям, если братство, то сам соблюдай законы братства.
Полусоцкие угрюмо отводили глаза, чувствуя свою вину, что не сумели сами утихомирить возникший бунт.
– Дальше давай, – попросил воевода, сладко утомленный любовными утехами, он никак не мог настроиться на серьезный лад.
– Ты ни с кем не советуешься, растратил всю нашу казну, всегда стоишь за липовцев, слушаешь одного своего дурного ромея, – перечислил десяцкий.
– И чего же вы хотите? – благодушие по-прежнему не покидало Дарника.
– Чтобы ты подчинялся законам братства. Все делал только с общего согласия.
– И в бою?
– Нет, в бою нет. В бою мы согласны тебе всегда подчиняться. Мы просто не хотим вторыми после липовцев быть. – Струсь сделал широкий жест в сторону городища.
Короякцы одобрительно загудели.
– Хорошо, идите собирайтесь, завтра с утра выступаем, – объявил Дарник, пряча усмешку. – Я на левом берегу насмотрел хорошее место, там и построим свое братское селище.
Воины в недоумении замолчали. Как никогда чувствовал воевода свое умственное превосходство над ними. Много имелось слов, чтобы объяснить им нелепость их претензий, но он выбирал самые простые и доступные.
– Если вы хотите подождать до весны, давайте подождем до весны, – продолжал Маланкин сын. – Все растраченное мной я летом верну в казну. Хотите советоваться, буду советоваться, но только с награжденными бойниками. Тех, кто не проявил себя в бою, мне слушать противно, что бы умное они не говорили. На снег выгонять ромея я тоже не буду, подожду зеленой травы. С липовцами мне вас мирить надоело, с завтрашнего дня никто из вас в городище не зайдет, будете жить только на дворище. Так будет лучше для всех.
Спокойная твердая речь воеводы отрезвляюще подействовали на собравшихся. Все понимали, что до весны действительно лучше ничего не менять. Разумеется, каждое слово Рыбьей Крови стало тотчас известно по всему Липову, и их трактовали то так, то этак, но все отдавали должное разумной рассудительности Дарника. Даже то, что он в честь своей свадьбы не стал разбираться с виновными было поставлено ему в заслугу. Один обеспокоенный Карнаш осторожно пытался выведать у воеводы, что же все-таки будет весной.
– Липов без защиты не останется, – обещал ему Дарник.

4.
Прикидываясь властным и торжествующим, Дарник на самом деле тяжело переживал случившееся. У него словно пелена с глаз сошла. До сих пор он воспринимал своих соратников как некую однородную массу, запоминая каждого из бойников только по его действиям: вот этот хорошо топор метает, а этот от троих отбиться может. И вдруг это оказались отдельные люди со своими чувствами и обидами, чьи суждения могли совсем не совпадать с его воеводскими намерениями.
Все смутьяны были выделены в две ватаги, которые все делали по особому распорядку. Очень кстати пришлись глинские парни, ими заполнились бреши в других ватагах, Струсь был назначен главным казначеем. Дарник, порядка ради, вел запись всех своих основных трат, поэтому, когда десяцкий с выборными грамотеями стали разбираться, что в их войсковой казне к чему, он легко сумел убедить их, что почти все расходы были по воинской нужде, будь то цепь через Липу, двойные седла или зимняя одежда. Заодно изъял из общей суммы свою воеводскую десятину и долю тех, кто не захотел выходить из общего войска. Так возникла отдельная воеводская казна.
Раз в неделю теперь устраивался, так называемый Фалерный совет с награжденными храбрецами, на котором Рыбья Кровь каждого внимательно выслушивал, порой даже в чем-то подчинялся их общему мнению, но тем сильнее казалось его главенство во всех делах. То же самое происходило и на совещаниях со старейшинами Липова. Очень скоро повелось так, что без его присутствия они уже не принимали никакого важного решения. Пригодилось и объявленное им пренебрежение к крикунам, теперь всякую его холодность и неприветливость с не награжденными бойниками все знали, чем объяснить. И в конце концов то, что должно было ослабить его власть, еще больше ее укрепило.
Вторым неприятным сюрпризом для Дарника стало то, что из-за появления в городище Ульны на него неожиданно окрысилась вся женская половина Липова. Те девичьи взгляды, что бросали на него прежде молодые липовки, оказалось, выражали не простое любопытство и чувство благодарности, как он считал, а их общую повальную влюбленность в него. Каждая лелеяла надежду летом во время брачных игрищ непременно покорить молодого, столь мужественного, и многообещающего воеводу. А он взял и так бессовестно обманул все их грёзы. Досталось от липовок и самой воеводской жене, ее вызывающе старались не замечать, или окидывали такими взглядами, от которых юная глинчанка спешила тут же укрыться в доме и разрыдаться. Как это было знакомо Маланкиному сыну по его родной Бежети!
– Представь, что все они муравьи, которым положено бегать вокруг и от злости кусаться, – утешал он Ульну. – Они очень маленькие и им нужно долго бегать вверх-вниз по дереву, чтобы оттуда тебя такую большую рассмотреть. Как-то угождать им бесполезно и сердиться на них тоже не следует. Твоё дело быть мне достойной женой и всё приложится. Скоро по князьям с тобой ездить будем, и все тебе обзавидуются.
Ульна не верила, но улыбалась. Чтобы оградить ее от бабьей враждебности, Дарник приказал прямо посреди зимы разобрать на войсковом дворище одну из гридниц и перевезти ее в Воеводину под воеводский дом. Впрочем, когда они туда водворились, молодая жена заметно стала тяготиться от скуки, имея вокруг себя только бойников-охранников и одну тётку-няньку, привезенную ею с собой из Малых Глин. Как это можно скучать, оставаясь одной, не мог понять Дарник, и чтобы лишний раз не выслушивать пустых жалоб ещё чаще возобновил свои окрестные разъезды с дальними и ближними ночёвками.
– Что, не сладко с молодой женой? – посмеивалась Шуша, с прежним радушием привечая его. – Больше подарков дари и всё уладится.
– Я была с тобой, когда твоя жизнь висела на волоске. И теперь она первая, а я десятая, – шипела Черна.
– Но за тебя же не давали три тысячи плинт, тогда бы и ты была первой, – отшучивался Дарник. – Ну разве можно считать первой ту, за которую дают какую-то плату. Она первая по плинтам, а ты – любимая по сердцу.
– Ты правда так думаешь? – сразу успокаивалась тростенчанка.
Фемела тоже интересовали семейные дела воеводы.
– Многоженство эта поганое варварство, – бурчал он. – Магометане хоть прячут свои гаремы от чужих глаз, а ты выставляешь их наружу.
– А вы делаете еще хуже, – отвечал ему Рыбья Кровь. – В ваших святых свитках сказано, что женщина произошла из ребра мужчины, а у мужчины двадцать ребер, значит, ценность мужчины в двадцать раз выше ценности женщины и чтобы они были равны, ему надо иметь не меньше двадцати жен.
– Да откуда ты такое взял!? – ромей от возмущения весь так и подскакивал.
Дарник же, довольно смеясь, жестом показывал, что разговор окончен, и пора купеческому наставнику уходить.
Помимо дома в Воеводине была возведена легкая трехъярусная сигнальная вышка, точно такую же соорудили и на войсковом дворище. Липовские мастера изготовили два ящика со стеклянным окошком и отполированным бронзовым отражателем, вмешающих по двадцать свечей и скоро обученные сигнальщики уже вовсю переговаривались между собой на расстоянии двух верст. К сожалению эти фонарные огоньки были видны лишь в ясную ночную темень, но Рыбья Кровь чрезвычайно был доволен и таким результатом.
Беспокоясь о том, что нет никаких известий из Корояка, Дарник предпринял дальнюю конную разведку на запад до первого мирного городища. Там ему сообщили, что князь Роган сильно занемог и даже подымные подати отправил собирать вместо себя воеводу Стержака. Можно было вздохнуть с некоторым облегчением и заниматься повседневными делами без особой оглядки.
Кроме строительства Воеводины липовчане и бойники приступили к возведению на восток от Липова дворища Бугра для Быстряна. Отсюда, на взгорке, недоступном вешним водам, весь остаток зимы прокладывались две дороги: одна на север к Малым Глинам, другая на восток в сторону восточного Остёрского княжества. Прокладывались просто: рубились прямые просеки и, как можно сильней накатывался санный путь. Весной оставалось только выкорчевывать оставшиеся пни, засыпать песком ямы и дорога была готова.
Не забывал воевода и о ватаге Меченого. Раз в неделю к ним обязательно отправлялся малый обоз: четверо саней в сопровождении конной ватаги. Назад сани шли груженные тяжелыми плинтами, не пустовали они и отправляясь из Липова. Дарнику во что бы то ни стало хотелось наладить торговый обмен между обоими селениями, чтобы его легкомысленная женитьба приобрела более важный смысл. Отрезанные арсами по реке от южных городищ, глинцы почти не имели богатых тканей и женских украшений и охотно меняли их на овечью шерсть, бычьи кожи и лён. Дарника удручало лишь то, что весь товарный обмен шел практически на нужды самого войска и не приносил никакой прибыли.
– Ты все делаешь правильно, – успокаивал его Фемел. – Выгода все равно есть. Очень скоро новая жизнь привяжет к тебе смердов сильнее, чем к своим старостам.
Арсы, разумеется, знали о постоянных торговых обозах между Липовым и Малыми Глинами и при желании легко могли их перехватить. Но Шуша оказалась права – воевать с равным себе хищником они не хотели. Более того, привыкнув уже регулярно являться на липовское торжище и видя, что военная сила в городище ничуть не ослабевает, сами стали рассматривать Дарника с его войском как необходимого союзника. И то один, то другой их представитель при случае заговаривал с липовским воеводой о возможном совместном набеге. Дарник отвечал уклончиво – хотел, чтобы арсы сами предложили ему возглавить такой набег. Те же прикидывались непонимающими – и ничего не получалось.
Освоив северный путь на Малые Глины, Рыбья Кровь вплотную занялся восточной дорогой. Все большие реки Земли Русов являлись притоками Танаиса и текли с севера на юг. Пространство между ними представляло изрезанную оврагами безлюдную пустошь. Леса здесь были хоть и не такие дремучие, как в верховьях Танаиса, но без наезженных путей их также было мудрено пройти. Фемел много рассказывал о том, какие у них в Романии ухоженные дороги с постоялыми дворами через каждых несколько миль. Такую же дорогу мечтал построить себе и Дарник. Когда ему говорили, что все овраги не засыпешь и все взгорки не сроешь, он только отмахивался. Переправы через широкие речные потоки его тоже не смущали – где не найдем брода, наведем паромную переправу и построим для охраны сторожевые вежи, отвечал воевода.
Предпринятые глубокие рейды на восток обнаружили лишь селище лесовиков, живущих в дерновых землянках и говорящих на непонятном наречии, да два словенских дворища, где жили не менее одичавшие огородники, кормящиеся одной капустой и репой. Однажды, в конце февраля-сеченя, воспользовавшись ясным безморозным днем, Дарник с десятком бойников забрался особенно далеко. На санях расстояние имело совсем другое измерение, чем верхом или на подводе. Думая, что прошли верст сорок, они преодолели все шестьдесят, и достигли реки Илочи, тоже текущей на юг. Здесь они увидели санные колеи и по ним вышли к большому селищу Толоке, стоящему на скалистом речном мысу.
Было уже совсем темно, когда они постучались в ворота селища, просясь на ночлег. Вместо ночлега на них из ворот селища выскочила дюжина цепных псов, от которых пришлось серьезно отбиваться. Следом выступило два десятка мужиков с топорами и рогатинами, угрожая расправой, если незваные ночные гости не уберутся подобру-поздорову. Бойники тоже схватились за оружие, и воеводе с трудом удалось удержать их от драки. Ночевали прямо в лесу, укрывшись в санях поверх захваченных с собою шкур толстым слоем еловых лапок.
Наутро Дарник вновь попытался разговаривать с толокцами, но результат получился такой же, что и накануне. Упрямые смерды не хотели вступать ни в какие переговоры и даже за дирхемы отказались продать овса и горячую похлебку для людей. Но если ночной отказ можно было принять за простой страх перед незнакомыми вооруженными людьми, то при свете дня это обернулось грубейшим нарушением всех законов гостеприимства. Повернув сани, дарнинцы покатили восвояси, делая по дороге зарубки на деревьях.
Вернувшись в Липов, Рыбья Кровь немного отдохнул, а затем с двумя ватагами и двумя камнеметами вновь направился к Толоке. С собой захватили запасных лошадей, поэтому путь преодолели еще быстрей и легче. Первоначально воевода намеревался предать Толоку огню и мечу, но по дороге передумал. Велел бойникам мечи заменить простыми палками и факелы применять только для освещения, а не для поджога. Действовали, как на боевом занятии, сани с камнеметами, описав дугу, замерли в полусотне шагах от частокола. Три залпа каменными репами – и разбитые ворота широко распахнулись. Тридцать конников ворвались внутрь, раздавая щедрые палочные удары направо и налево. Несколько толокцев попытались оказать сопротивление, но дарнинцы на каждого из них нападали вдвоем-втроем и загоняли оборонщиков назад в собственные дома, или просто накидывали арканы и связывали. Потом всех жителей согнали в несколько домов, а сами с удобством расположились на ночлег в их лучших жилищах. Проведя взаперти бессонную ночь, толокцы значительно присмирели. Дарник же окончательно сменил гнев на милость. Собрав на сходном месте всех мужчин, обратился к ним с короткой речью:
– За то, что обрекли постучавшихся к вам путников на гибель от холода, будете впредь моими данниками.
– Но мы платим подати остёрскому князю, – возразил староста Толоки, толстый седой старик по имени Грызь. – Договорись сначала с ним.
Воевода чуть призадумался.
– Ну что ж, тогда поступим по-другому. Десять моих бойников останутся у вас до лета на постое. Будете их, как должно кормить и обхаживать. А чтобы вам было легче прокормить их, взамен мы заберем у вас пятнадцать ваших парней.
В качестве заложников Дарник отобрал по одному подростку от всех семей селища. Как не умоляли его отцы и матери, был непреклонен. Возникла, правда, некоторая заминка с остающимся десятком. Никто сам не рвался остаться во враждебном селище. Пришлось воеводе самому назначать нужных людей.
– А что мы здесь должны делать? – спросил десяцкий.
– Рубите просеку в сторону Липова и готовьте бревна для большого дворища.  Через десять дней вас сменят.
Вместе со сменой сторожей Дарник еще дважды сам наведывался до весны в Толоку, чтобы, переночевав в тепле, разведать путь дальше на восток. От Толоки до самого Остера существовала своя дорога, с селищами через каждые двадцать-тридцать верст. Слух о суровых липовцах бежал впереди дарнинской разведки и всюду их встречали с гораздо большим гостеприимством. Не доехав в первый раз до Остера полсотни верст, Дарник в следующий рейд взял с собой десять остерских пленниц, из тех, что не захотели оставаться в Липовее. Благодаря этому появился в столице восточного княжества не как каратель Толоки, а как победитель арсов.
В Остёре несмотря на зимнюю пору шло большое строительство. Осенью по недосмотру в городе случился большой пожар, из-за которого выгорело половина дворищ, и теперь здесь вовсю возводились на смену деревянным каменные дома.  Быстрота, с какой шло строительство объяснялось просто – те горожане, которые успевали построить свои дома до весны, на пять лет освобождались от всех видов податей.  
Князь Остера Вулич пожелал увидеть липовского воеводу и принял его словно посла соседней державы с обильной трапезой и переговорами в приемном зале своего дворца. Впрочем, по-восточному пышные одежды самого князя и его тиунов-управляющих, и роскошное убранство зала мало тронули Дарника – как что-то слишком крикливое и нескромное. Не преминул он отметить, что свинцовые рамы со стеклами во дворце ничем не лучше его рам на войсковом дворище.
Во время трапезы князь невзначай обмолвился несколькими фразами на ромейском языке со своими тиунами, на что Рыбья Кровь учтиво заметил, что все понимает и не хочет услышать то, что ему не предназначается. Его слова произвели благоприятное впечатление на всех присутствующих, и князь Вулич даже пригласил побеседовать такого достойного юношу наедине. Благосклонно выслушав намерение Дарника проложить от Корояка до Остера наземный путь, он предложил юному воеводе свою помощь в окончательном уничтожении Арса. Дарник мягко возразил:
– Если полностью уничтожить Арс, окрестные жители перестанут надеяться на мою защиту и получать с них подати будет гораздо трудней.
Вулич, весело рассмеявшись, согласился с этим и спросил, не хочет ли Дарник вступить с ватагой в его остёрскую дружину, дескать, здесь, на востоке, гораздо больше возможностей проявить себя, чем в лесной глуши.
– Когда я кому-нибудь подчиняюсь, от меня очень мало толку, когда действую сам – все получается гораздо лучше, – ответил гость и первым решил пожаловаться на Толоку, мол, из-за своего упрямства и темноты, они будут всячески мешать купеческим караванам из Корояка. Еще, чего доброго, сами захотят назначать торговые пошлины, которые сподручней брать с купцов здесь, в Остёре.
Прекрасно поняв, куда клонит молодой гость, князь после некоторого раздумья приказал выдать Дарнику грамоту на двухлетний сбор податей с Толоки.  
На обратном пути в Липов толочцам зачитали полученную от князя грамоту. Они выслушали ее с покорным молчанием. Зато смена дарницких сторожей вздохнула с заметным облегчением – теперь они находились в селище на законных основаниях.
Два дня, проведенных в Остёре, дали Дарнику возможность как следует присмотреться к разноплемённым княжеским гридям и воочию убедиться в достоинствах и недостатках наёмного воинства. В одиночку каждый гридь вёл себя достаточно незаметно, зато, когда они собирались группами, вид имели высокомерный и воинственный. В Корояке все было наоборот: одиночки могли заноситься как угодно, а группой гриди вели себя весьма сдержанно, словно стесняясь друг перед другом показывать себя перед безоружными людьми более смелыми, чем на ратном поле. Еще выяснилось, что при всей своей дерзости остёрские молодцы очень не любят связываться с теми, кто может дать должный отпор. Это и понятно – участь покалеченного никому не нужного чужестранца была намного печальней участи тех, кто имел рядом большую родню. В то же время отчужденное, неприязненное отношение местных жителей гораздо крепче короякских собратьев привязывало их к своему князю.
Между тем, Фемел, который и в самом деле все больше походил на главного советника воеводы, с успехом вливал в Маланкиного сына новую порцию больших сомнений. Как-то Дарник принялся подшучивать над Романией, говоря, что за свое отношение с рабами, она еще тысячу лет не оправдается никакими молитвами и праведной жизнью. Ромей был невозмутим:
– Неужели ты думаешь, что ваше словенское рабство хоть чуть-чуть лучше нашего?
– Да уж своим рабов мы на крестах не распинаем, – козырнул своим знанием ромейской истории Рыбья Кровь.
– Во-первых, это было очень давно, во-вторых, сильное внешнее рабство дает свободным людям лучше почувствовать и ценить свою свободу.
– А у нас разве по-другому?
– Ваше рабство просто скрытое и поэтому вы страдаете от него еще больше, – отвечал купеческий воспитатель.
– Как это?
– Сильная зависимость от чего-либо и является скрытым рабством. Поэтому все пьяницы, игроки, идолопоклонники и преступники являются скрытыми рабами.
– Ты еще скажи, что и все арсы рабы, – съехидничал Дарник.
– А ты видел хоть одного старого арса? – в тон ему спросил Фемел.
– Они просто не доживают до старости.
– Вовсе нет. Я расспрашивал многих из них. Кто доживает до седых волос просто уходит из Арса и никто не знает куда.
– А ты, выходит, знаешь?
– Я знаю: почему. Пролитие большой крови не проходит безнаказанно. Если у человека есть ум, он обречен в конце жизни содрогнуться от содеянного и уползти в какую-нибудь нору замаливать грехи.
– И я тоже уползу?
– Нет, ты не уползешь. Твоя гордыня слишком безмерна и ты всегда будешь руководствоваться только своей волей.
Дарник почувствовал себя польщенным.
За всеми этими разъездами, обустройствами и душеспасительными беседами время бежало незаметно. Вот уже снег тает, и реки вскрываются, а наезженный зимник превращается в непролазную грязь. Начало весны ознаменовалось рождением у Черны и Зорьки по сыну. Чуть позже родила дочь и Шуша. Все поздравляли воеводу, а он с недоумением смотрел на новорожденных и никак не мог соотнести их с самим собой. Лишенный в Бежети забот о младших братьях и сёстрах, он и в качестве отца не знал, как нужно проявлять свои отцовские чувства и был благодарен воеводским делам, которые непрестанно уводили его от детских колыбелек.
Вешняя вода затопила левобережную пойму до самого едва виднеющегося на горизонте Бугра. К двум срубам с бойницами осенью были пристроены тесным квадратом еще два сруба. Наполненные землей и камнями они с честью выдержали напор ледохода. Все городище выходило на берег посмотреть, как на рукотворном островке спасаются от воды десятки зайцев, барсуков и ежей.
Едва талая вода спала, как вокруг Липова развернулись большие пахотные работы, надо было обеспечить возросшее население, по меньшей мере, полуторным урожаем. Дарник никогда раньше во все это не вникавший, с огромным любопытством наблюдал, как расчищаются под пашню новые участки земли и удобряются старые, как на дворищах Воеводины высаживаются плодовые деревья и кустарники, как весенний приплод скота увеличивает прежние стада. Особый интерес он проявлял к лошадиным табунам – для катафрактов необходимы были рослые и сильные кони, пусть даже и изнеженные отборным фуражом.
Еще дружней, чем осенью стучали топоры плотников, возводя деревянные срубы прямо за оградой Липова с тем, чтобы потом можно было любой из них перевезти на место поселения. По приказу воеводы на левобережном рукотворном островке была построена легкая смотровая вышка. С нее прямо на войсковое дворище протянут на цепях подвесной мостик, по которому, легко можно было перейти на левый берег. Липовцы сперва посчитали такую переправу чистым баловством, но не прошло и недели, как только очень упрямые из них перебирались через реку на лодках, остальные предпочитали Дарнинский мосток.
Постоянные воеводские заказы липовским кузнецам, шорникам и другим мастерам побудило многих из них передать свои земельные наделы младшим братьям и целиком заняться хорошо кормящим ремеслом, что являлось уже признаком настоящей городской жизни. А все большее хождение в городище живых денег привело к значительному оживлению липовского торжища, куда из окружающих лесов за серебряными монетами потянулись со своими товарами пугливые лесовики и болотники. Невиданное дело, даже возы с сеном и бревнами находили своих покупателей! Кто не имел что продать,  нанимался на плотничьи и земляные работы – благо ее вокруг было непочатый край.
Как никогда многолюдно стало и на свадебных игрищах. Рыбья Кровь выделил специальные охранные четверки бойников, которые следили, чтобы ватаги липовских парней не слишком обижали чужаков, а также за порядком в боевых состязаниях, дабы какой-нибудь неопытный лесовик не столкнулся на них с опытным арсом. Маленькая забота о внешнем порядке, но она сразу подняла власть воеводы на недосягаемую высоту, когда уже распоряжался и судил не он сам, а одно его имя, и никому это уже не казалось удивительным. Многие из пришлых парней жаждали вступить в липовское войско, но теперь это было еще труднее, чем год назад на дарнинском дворище в Корояке – кормление уже имеющихся бойников и без того являлось для Липова неподъемной ношей.
Так как Струсь больше не упоминал об отделении отряда короякцев от основного войска, Дарник заговорил с ним об этом сам:
– Давай по общему согласию найдем вам подходящее место и поможем там построиться.
– Мы решили отделяться после летнего похода, – как о давно решенном и ясном сказал десяцкий.
– Какого похода? – изумился воевода. – Я в торговый поход собираюсь, много бойников мне там не нужно.
– Так мы тебе и поверили, что ты год без хорошей драки захочешь потерять, – ухмыльнулся Струсь. – Вернемся и тогда решим все окончательно.
Возмущенный тем, что его вынуждают делать то, чего ему не хочется, Дарник быстро нашел выход из затруднительного положения. К весне он особенно сильно заскучал по своей Бежети и теперь стал убеждать себя, что нужно непременно добраться до нее, дабы показать там себя во всей красе и забрать с собой в Липов Маланку и сундук со свитками. С двадцатью конниками, можно было не бояться ни разбойников, ни враждебных городищ, ни разъездов княжеских гридей. Без повозок, с одними вьючными лошадьми, они могли преодолеть любые лесные дебри и водные преграды. Тут же и уважительную причину придумал: решил сослаться на оставленный дома талисман, который якобы до сих пор придавал ему сил и разума в каждом деле, а теперь его действие стало слабеть и надо вновь завладеть талисманом, чтобы восстановить все свое прежнее богатырство. Зная суеверность своих бойников, Дарник не сомневался, что для них это будет самым убедительным поводом для столь нелегкого похода. Оставалось дождаться какого-либо происшествия, чтобы объявить о своем намерении.

5.
Однако события приняли совсем другой оборот. Вдруг в полдень прискакали двое дозорных с Короякской Заставы и сообщили, что к Липову движется княжеская дружина в пятьсот копий. Немедленно все в городище и на войсковом дворище пришло в движение: собирались отовсюду бойники, сгонялась в хлева вся скотина, надевались доспехи, выбиралось лучшее оружие, на колесницы грузили тройной запас метательных снарядов. Дарник сам проверял наличие достаточного количества, стрел, сулиц, дисков, камней. Кажется, именно ко всему этому много раз готовились, и все же смятение и страх охватило как липовцев, так и само войско. Не избежал растерянности и воевода, спустя полгода мирной жизни трудно было сразу настроиться, что вот сейчас снова придется проливать свою и чужую кровь. А тут, как назло еще не хватало целых двух ватаг: одна сопровождала обоз за плинтами в Малые Глины, а вторая корчевала пни на Толокской дороге. За ними сразу же послали гонцов, но никто не мог точно определить, когда они явятся.
В распоряжении Дарника оставались всего восемьдесят бойцов, тем не менее отменять выступление он не стал. Быстро пройдя две версты, дарнинцы заняли боевую позицию у входа в Воеводину. Шесть колесничих камнемётов хищно нацелились на узкий проход в завале деревьев, позади колесниц возвышались в виде полевых башен два сундука с камнеметами на своих крышах. Рядом стояли пешцы с двухсаженными пиками и луками, а за их спинами, во второй линии два десятка спешенных конников. Такая расстановка ратников опробовалась много раз, и теперь каждый знал, что ему следует делать. Высланные вперед конные дозоры сообщили, что княжеское войско движется пешим строем, сколько гридей точно определить невозможно.
Быстрян удивился:
– Почему пешим строем?
– Стараются не утомить перед налетом лошадей, – объяснил ему Дарник.
Прискакавшая с Толокской дороги ватага Лисича сильно всех приободрила –  меньше стало дрожи и напряжения.
И вот из лесной расщелины показалась большая масса воинов: копье на одном плече, щит на другом, без всякой разведки и осторожности. Увидев перед собой преграду в виде сомкнутых шести колесниц и возвышающихся за ними сундуков, передние ряды короякцев остановились, но задние продолжали идти, и походная колонна по инерции продвинулась еще на десяток шагов. До залпа орехами было далековато, поэтому Меченый скомандовал зарядить камнеметы железными яблоками. Эта небольшая заминка всех и выручила. Из середины колонны вперед кое-как выбрался на коне никто иной, как купеческий десяцкий Лопата и, размахивая сулицей как знаменем, потрусил к колесницам.
– Это я, Лопата! Новое войско для вас ведем! Не стреляйте, свои мы! – голосил он.
Рыбья Кровь весь прямо вспыхнул от досады – так обмишулиться!
Его давние слова о торговом наземном пути на восток, предназначенные князю, стали еще осенью широко известны в Корояке. И не только помешали княжеской дружине выступить зимой против Липова, но по весне снова взбаламутили купцов и вольных бойников. Стихийно собралось большое ратное ополчение, к нему присоединились купцы с груженым товаром повозками, а также отряд гридей Стержака, позорно выгнанных осенью без оружия из Липова. Насмешки других княжеских гридей не давали им всю зиму покоя, и теперь они именно у Дарника хотели восстановить свое доброе имя.
Купец Заграй, гончар Куньша и десяцкий княжеских гридей так и не смогли поделить между собой командирскую власть. Вот и двигались всю дорогу бесформенной толпой, даже на дневку и ночевку располагались, когда поднимался особенно сильный ор с требованием остановки.
Но это Дарник узнал уже потом, а в первый момент он, отведя свой заслон в сторону, хмуро наблюдал, как мимо к городищу проходит колонна в триста короякцев: бесшабашных веселых крикунов, вооруженных и одетых самым немыслимым образом, с дубинами, вилами, простыми охотничьими луками. Только княжеские гриди и охранники купеческих подвод имели хорошее вооружение. Что со всеми ими делать Маланкин сын совершенно не представлял себе. В голове вертелась неприятная мысль, что ему стараются навязать чужую волю, что все эти весельчаки явились сюда вовсе не за воинской доблестью, а как следует безопасно покуролесить – ведь он, Дарник, всегда воюет малой кровью.
Высыпавшие из городища липовцы поначалу радостно приветствовали прибывших – нет сражения, нет убитых и раненых, но скоро их радость сменилась недоумением, когда выяснилось, что короякцы прибыли без всякого фуража и съестных припасов. А своей муки и овощей в Липове и так оставалась в обрез. Поэтому первым делом Дарник отправил две ладьи к нижним селищам закупать продукты и целую ватагу в лес за дичью.
Короякцы, разойдясь у стен городища в разные стороны, с любопытством оглядывали его защитные сооружения, торжище, подвесной мостик через реку,  многочисленные двухъярусные деревянные срубы. Признав на торжище нескольких арсов, толпа новоприбывших окружила их и едва не растерзала, не вмешайся Быстрян со своими людьми.
Дальше медлить было нельзя, и Дарник дал знак сигнальщику трубить общий сбор. На звук трубы все стали собираться на ристалищном лугу к воеводе. По одну сторону ровными прямоугольниками с вожаками впереди привычно выстроились ватаги липовцев, по другую сторону яйцевидной толпой короякцы. Сидя на коне, Дарник молча смотрел на них. Под его холодным взглядом шумный говор пришельцев быстро стих и установилась полная тишина.
– Те, кто пришли сюда просто повеселиться, могут сразу поворачивать назад, – заговорил воевода. – Пока что вы здесь гости, а не хозяева, За первое нарушение липовского порядка у любого из вас отберут оружие и прогонят прочь, за второе прикуют на три дня к позорному столбу, за третье – повесят. Нарушением считается не только не выполнение воинского приказа, но и любая жалоба на вас жителя Липова. Кто пойдет в поход, а кто останется охранять сторожевые вежи, решать мне. Будет еще один сигнал трубы. Кто согласен на эти условия, соберется здесь снова и пойдет на левый берег.
– А как с добычей будет? – выкрикнул кто-то из короякцев.
– Вам только слава, а добыча вся мне, – с серьезным видом пошутил Дарник.
По толпе короякцев пробежал ропот. Ватаги липовцев разразились дружным смехом.
– А на кого пойдем? – спросил еще кто-то.
– Кто тебя испугается, на того и пойдем.
Теперь засмеялись и короякцы.
– А когда? – совсем уже весело вопрошал третий ополченец.
– Когда ты из седла вываливаться перестанешь.
Рыбья Кровь отвечал с удивительной свободой и легкостью, ничуть не заботясь, что его могут как-то не так понять. Почему на всякую глупость нужно реагировать со всей серьезностью. Пусть глупым все растолковывают менее глупые, только не он.
И в самом деле едва липовцы после команды разошлись, то сразу попали в окружение короякцев, желавших узнать истинный смысл воеводской речи. Не остался без внимания и сам воевода. К нему пробились четверо или пятеро прорицательниц и гадалок, прибывших с походной колонной. Самая старая и безобразная из них все пыталась ухватить Дарника за руку, чтобы предсказать ему ближайшую судьбу. Рыбья Кровь вначале лишь брезгливо отмахивался, а потом сам схватил ее за руку.
– Тебе, старая, я тоже могу предсказать: если ты до завтрашнего полудня не уберешься отсюда, сама на этом дереве и повесишься.
Он хотел сказать: будешь по моему приказу повешена, но в раздражении запутался в собственных словах. Дарника в этот момент перехватили короякские купцы во главе с Заграем спрашивая, где им самим располагаться на ночлег, и на время про свою оговорку он забыл. После купцов настал черед княжеских гридей, которых интересовало их возможное жалованье.
– Только пятую часть от княжеского жалованья и ту в долг, – пообещал им воевода, – остальное землей и рабами.
– Гриди больше трех лет на свете не живут, зачем нам земля, – возражал десяцкий гридей.
– Мне вы нужны на двадцать лет, а на три года ступайте к кому-нибудь другому, – отвечал ему Рыбья Кровь.
Дошла очередь и до собственных полусоцких.
– А как нам с ними быть? – высказал их общее беспокойство Меченый. – Давай, может, хоть мечи у них заберем? Тебя они послушаются.
– Забирать, а потом отдавать – лишние хлопоты. Возьмите каждый по четыре телохранителя. И эту ночь к ним не лезьте.
– А они не подумают, что мы их боимся, если мы будем везде с телохранителями? – возразил Быстрян.
– Если не будешь, бояться, то не подумают, – серьезно заметил Дарник. – И не ввязывайтесь с ними в разговоры, пускай это будет делом ваших телохранителей. Держите их на расстоянии, но без зла. Злым вожаком буду для них я, а добрыми вожаками должны быть вы все.
Вечером прозвучал звук трубы, призывающий становиться под дарнинское знамя. Надежда воеводы на сильное уменьшение ополчения не сбылась, переправляться на левый берег пожелали почти все короякцы. Гриди и те согласились. На правобережье остались лишь купцы со своими повозками и охранниками, да десятка полтора заробевших бойников. Заробевшим выдали еды на пять дней пути и отправили восвояси, а купцы разбили на указанном воеводой месте свой стан.
Ночь на левобережье прошла достаточно бурно, с гульбой, драками, захватом лучших палаток и шалашей. Дарник только усмехался, наутро поздравляя ополченцев с побитыми физиономиями и с их последним вольным деньком, и вместе с полусоцкими и писарями внося короякцев в общий войсковой список. Поблизости вертелась и главная прорицательница, назойливо убеждая бойников, что вчерашнему предсказанию воеводы насчет нее никогда не сбыться. Дарник, несмотря на свое благодушное настроение, понял, что все же необходимо как-то с ней поступить.
– Сейчас проверим твои чары, – сказал он колдунье и велел ее с петлей на шею и со связанными за спиной руками поставить на чурбак под ближайшим деревом.
Чурбак был с ровными отпилами, и даже ребенок мог простоять на нем достаточно долго. Но старой прорицательнице, да еще выкрикивающей грозные проклятия много времени не понадобилось. Не успели еще писари вернуться к продолжению записей, как ее старческие ноги соскользнули с чурбака, и крошечное корявое тело повисло под деревом, слегка раскачиваясь.
– Больше никто не желает повеситься? – вопрос воеводы предназначался другим колдуньям, которые живо попрятались за спинами воинов, и к вечеру уже ни одной в Липове не осталось.
Делая вид, что целиком занят подходящими к нему по одному ополченцами, Рыбья Кровь чутко прислушивался к настроению всей массы окружающего его народа и с удовлетворением отметил, что его расправа над вредной старухой вызвала скорее одобрение, чем осуждение.
Всего в войсковой список записалось 280 человек. Вместе с липовским гарнизоном набиралось больше четырех сотен воинов. Оставалось решить, что со всем этим теперь делать, тем более, что в воеводской казне оставалось всего 500 дирхемов. Купцы требовали скорейшего похода на восток, короякские ополченцы – осады Арса, собственные полусоцкие предлагали погрузиться на ладьи и плоты и наведаться вместе с арсами к хазарскому Калачу – там и сражения серьёзные и добыча необъятная.
Не вынося окончательного решения, воевода распорядился готовиться сразу по всем трём направлениям. Большие отряды плотников и охранников были посланы на Толокскую дорогу возводить пять мостов через реки и овраги, а при них сторожевые вежи. Остров и смотровая вышка на нем превратились в боевое крепостное сооружение – ватаги бойников с осадными лестницами раз за разом учились быстро и дружно взбираться на самый верх. К трём арсовым ладьям была спущена на воду новая четвертая ладья и готовились еще с десяток легких лодок.
Помимо этого каждый день шло общее усиленное обучение и испытание всех новичков, кто на что годен, и распределение их по парам, ватагам и видам войск. Полусоцкие в точности исполнили то, о чем просил их Дарник, став вожаками добрыми. Воздействовали на нерадивых лишь ядреной шуткой и угрозой оставить охранять сторожевые вежи. Зато стоило вдали появиться воеводе в сопровождении десятка гонцов-телохранителей, как на учебном ристалище тут же начиналась легкое волнение. Вожак злой долго не рассусоливал, проследив какое-то время за занятием ополченцев, тут же отзывал несколько пар и отправлял на правеж к липовцам. Там все занятия происходили в усиленном и изощренном виде: если наступать или отступать, то обязательно бегом, если метать, то тоже дружно и без задержки. Любому новичку приходилось напрягаться изо всех сил, чтобы только не отстать от них.
Торговые арсы, наблюдая с правобережья за развитием событий, не могли не обеспокоиться и через Шушу попытались выяснить, действительно ли Рыбья Кровь задумал новую осаду Арса. Дарник не отвечал ничего определенного – он выжидал. Первыми сдались купцы, через Заграя предложив воеводе в долг на год две тысячи дирхемов с половинным ростом. Дарник только рассмеялся в ответ, и сумма сразу возросла до трех тысяч с четвертным ростом за год. Следом пожаловали на переговоры соцкий Голован с воеводой Хваном.
– Я не могу никуда уходить, оставляя вас за своей спиной, – напрямик объяснил им Рыбья Кровь.
– Верни нам наши ладьи, и мы тоже уйдем, – предложили арсы.
Но Дарнику этого было мало. Он хотел, чтобы еще пара ватаг арсов присоединилась к его войску.
– Тебе нужны воины или заложники? – с подозрением спросил Хван.
– Мне нужны те, кто заткнут за пояс моих лучших бойцов.
– Им не поздоровится, если они попадут в общее войско, – осторожно заметил Голован.
– Они будут моей личной охраной, – просто объявил Дарник.
Арсы только изумленно переглянулись между собой:  набирать себе в охрану злейших врагов – он или безумец, или действительно великий воин!
Через несколько дней в Липов прибыла конная ватага из 20 арсов со своими повозками и запасными лошадьми. В звериных шкурах поверх доспехов, с бородами, бритыми головами и шрамами на лицах они производили устрашающее зрелище. В первых же состязаниях бородачи быстро доказали, что действительно равных им в личных поединках нет. Да и назначение их в личную охрану воеводы оказалось не таким уж безумием. Откровенная враждебность всего липовского войско заставило бесстрашных разбойников поумерить свой норов, надежной защитой им служило лишь само присутствие Дарника. Так они друг друга и охраняли: арсы воеводу, а воевода арсов.
Зная толк в военном деле, бородачи сперва отнеслись к своей новой службе, как к легкой необременительной прогулке, велико же было их удивление, когда они обнаружили, что эта прогулка требует от них ежедневно напряжения всех сил. Воевода спал в сутки всего по пять-шесть часов, все остальное время находился на ногах и в седле, быстро перемещаясь по окрестностям Липова и нигде надолго не задерживаясь. Снаряжение большого военного похода требовала самых разных забот и ни одна из них не ускользала от внимания молодого военачальника. И телохранителям приходилось лишь крепче стискивать зубы, чтобы только не отстать от тонкой и неутомимой фигуры своего предводителя.
Наконец настал день, когда на левобережном лугу выстроились семнадцать ватаг походного войска с семнадцатью колесницами, тридцатью четырьмя повозками и шестью сундуками. На всех, кроме арсов были надеты чистые рубахи-кафтаны со знаками старшинства и принадлежности к своей ватаге. Головы украшали трофейные и новые железные шлемы, а помимо мечей за поясом имелось и второе ударное оружие: клевец, топор, булава или кистень. Особым разнообразием отличались ряды лучников: степные и саженные однодревковые луки соседствовали здесь с пращами-ложками, с простыми и рычажными арбалетами, а короткие лепестковые копья с боевыми цепами и большими секирами. Катафракты на лошадях в кожаных доспехах освоили лобовую атаку с пиками наперевес, жураньцы легко маневрировали на вертких конях, посылая на скаку в цель стрелы и сулицы, и без промаха накидывая арканы, колесницы создавали смертоносные полевые стены, а полусотни пешцев, наглухо упрятавшись под большими щитами и ощетинившись кавалерийскими пиками, несокрушимо двигались в любом направлении. Придуманная Дарником стройная система ватаг подверглась вынужденному изменению. Каждому вожаку понадобился свой гонец-оруженосец, а две ватажные повозки нуждались в постоянных возницах – и вместо двадцати в ватагах стало по двадцать три бойца. Возниц и оруженосцев набрали из числа неподготовленных лесных парней, явившихся в Липов уже в последний момент.
Все было готово к выступлению, не готов был лишь сам воевода. В последний момент Фемел обмолвился, что всякое оружие хранит в себе память предыдущих владельцев, и Дарник велел себе выковать новые парные мечи, не отказавшись, впрочем, от своего старого неказистого клевца – дух Смуги Везучего мог только помочь ему, как помогал до сих пор. Потом надо было как следует распорядиться остающимся гарнизоном. На воеводстве он оставлял Кривоноса с четырьмя ватагами. Крепостными и строительными работами должен был управлять Фемел, а староста Карнаш проследить, чтобы на всех дополнительных пашнях урожай был не меньше, чем на старых.
Неожиданная заминка вышла с сундуками полусоцких – тарначки Меченого и Бортя рвались в этих удобных полевых домиках отправиться со своими мужьями. Глядя на них, взять с собой наложниц выразили желание и Быстрян с Лисичем. Помалкивал только Журань, говоря, что свою наложницу найдет по пути.
– Тебе одному ночевать в сундуке тоже слишком жирно, – заявил Меченый. – Бери с собой Саженку и ни о чем не думай.
Саженкой звали юную липовку, которая всю зиму ходила на занятия подростковой ватажки Дарника. Высокая и нескладная, она отчаянно мечтала стать знаменитой воительницей из старинных преданий и в самом деле побеждала на палках всех других подростков ватажки, да и в метании ножей и дисков была первой. Отправиться с Дарником она хотела в любом качестве, хоть наложницей, хоть возницей сундука, хоть гонцом-оруженосцем. Маланкин сын отшучивался:
– Мне положено брать в наложницы самую красивую пленницу, придется тебя тогда кому-нибудь подарить.
– Только я сама выберу, кому ты меня подаришь, – отвечала девушка.
– Нет уж, спрашивать я тебя не буду, как сам захочу, – куражился Дарник.
После надоедливых слов о любви, которыми потчевала его красавица Ульна, такие разговоры нравились ему гораздо больше, но все равно особого желания брать Саженку с собой не возникало. На его счастье в последние дни перед выступлением войска родители Саженки закрыли дочь в доме, и Дарник вздохнул с облегчением и чуть заметным сожалением.

6.
Два войска уходили из Липова одновременно: вниз по течению реки тронулись ладьи арсов, а навстречу утреннему солнцу двинулась колонна дарнинцев, сопровождаемая двумя десятками купеческих повозок. Все полусоцкие и вожаки как заполошные скакали туда и сюда вдоль колонны, постоянно выясняя, что что-то впопыхах забыли. Воевода спокойно пожимал плечами: посылайте гонцов и привозите. Фемел увязался проводить его до Бугра.
– А что будет, если с тобой что-то случится? – несколько раз растерянно повторил он.
– Тебя уж точно тут растерзают, – «утешал» его Рыбья Кровь.
– Лучше бы ты Быстряна вместо себя послал.
– И тогда бы ты не меня, а его учил быть первым. Ты же сам говорил: сначала ратная слава, а потом все остальное, – напомнил ромею его ученик.
– Говорил-то, говорил, – вздохнул Фемел. – Только мне будет очень жаль, если с тобой что-то случится.
Дарник посмотрел на него с изумлением – даже Маланка не позволяла себе с ним таких нежностей.
Возле Бугра колонну догнала на неоседланной лошади Саженка. Мокрое платье, растрепанные волосы, ссадины на руках и лице красноречиво свидетельствовали о выигранном битве с родителями. Арсы приветствовали девушку одобрительными восклицаниями.
– Не волнуйся, я сама все сделаю, – сказала она Дарнику и направилась в сторону воеводского сундука.
На первой дневке Саженка действительно была уже с седлом и в полном комплекте боевой одежды, с кистенем, кинжалом, двумя сулицами и десятком метательных дисков. Столь же легко она сдружилась и с суровыми воеводскими телохранителями, быстро выучила их имена и находила приветливые слова каждому из них. Ее высокий рост и подростковая угловатость то же сыграли свою роль – никто из арсов не смотрел на нее как на женщину, признавая в ней лишь  хозяйку воеводского сундука. Собственная живость и любознательность берегла ее от несносной назойливости, свойственной влюбленным девушкам. Неожиданно появляясь рядом и так же внезапно исчезая, иногда на целых полдня, она не слишком докучала Дарнику, а после того, как научилась держаться в отдалении, когда он с кем-нибудь говорил, ее присутствие уже радовало воеводу не только ночью, но и днем.
Шестьдесят верст до Толоки растянулись для дарницкого войска в недельное путешествие. Плохо наезженная дорога с пнями, рытвинами и выступающими корнями вдвое замедляла привычную скорость. На первой переправе через небольшую речушку задержались на три дня. В дополнение к уже построенному мосту и сторожевой веже, все войско свою временную стоянку превращало в стоянку постоянную: обнося часть обширной луговины рвом и защитным валом, и возводя срубы для большого гостиного дворища. Оставшаяся охранять его ватага, получила приказ доводить дворище до полной готовности.
У следующей речной переправы мост еще не был готов, и пока пешцы с конниками возводили вторую постоянную стоянку, по придумке Меченого камнемётчики принялись наводить искусственный брод – русло реки в самом широком месте целый день обстреливали из камнеметов большими камнями. Каково же было всеобщее удивление, когда повозки и даже тяжелые сундуки действительно стали благополучно переправляться здесь на другой берег. Камнеброд – так и назвали будущее гостиное дворище.  
На вынужденные задержки никто не роптал, хорошо понимая, для чего все это нужно. Наблюдая за работами, Дарник неожиданно для себя самого открыл ту высокую цель, ради которой не жалко было никаких стараний. Не воевать и не путешествовать, и даже не строить вот такие места для стоянок, а просто всегда и всюду устраивать «Мир на дорогах», чтобы по ним могли спокойно передвигаться не только купцы со своими охранниками, а и простой смерд с телегой капусты или гороха. Ехавшие рядом с ним арсы, не верили своим ушам, – их всегда бесстрастный воевода заливался счастливым мальчишеским смехом.
– Ты чего? – удивился, случившийся поблизости Борть.
– Вспомнил твою вчерашнюю шутку, – ответил воевода, оставив своего полусоцкого в еще большем изумлении.
Еще один двадцативерстный бросок и у стен Толоки войсковую колонну радостно приветствует собственный липовский гарнизон. Здесь тоже ненадолго задержались, пополняя запасы продовольствия и набрав с толокцев дюжину новых ополченцев. По договоренности с остерским князем одна треть ежегодной дани с Толоки принадлежала Дарнику, а две трети князю. Свою часть Рыбья Кровь взял с селища мешками овса, а княжескую – куньими и лисьими шкурами. Чтобы подсластить угрюмым смердам их горькую долю, воевода распорядился остающейся гарнизонной ватаге рубить отдельное войсковое дворище чуть на отшибе от селища и при очередной смене сторожей возвратить в Толоку всех подростков.
Путь от Толоки до Остера преодолели за четыре дня, не задерживаясь больше положенного на стоянках. Как-то незаметно все злое чувство Дарника против короякских ополченцев совершенно улетучилось, они ему безоговорочно подчинялись – этого было достаточно если не для его любви, то для его великодушия и снисходительности. На вопрос Саженки, почему он всегда такой спокойный и в хорошем настроении, так и объяснил:
– Потому что на всем белом свете я самый главный человек. Ну разве должен царь царей бояться или обижаться на своих подданных?
Слышавшие его слова арсы уже даже не переглядывались между собой – им любая дерзость Дарника была то, что нужно.
При подходе к Остеру их встретил княжеский разъезд со знакомым Дарнику городским тиуном. Тиун указал место для войскового стана, после чего купцы со своими товарами, отделившись, поехали на торжище, а воевода с телохранителями, захватив куньи и лисьи шкуры, отправился на княжеский двор.
– Может, нам не следует туда ехать? Возьми лучше катафрактов, – проявил разумную осторожность десяцкий арсов.
– Мне хочется посмотреть, кто кого больше будет бояться: они вас, или вы их, – не согласился Рыбья Кровь.
Звероподобные арсы, как они ни старались выглядеть чинной строевой колонной, всю дорогу действительно встречали только подозрительные и враждебные взгляды. Несколько старух даже пытались ругаться и плевать в их сторону, и княжеским гридям, сопровождающих Дарника, пришлось даже поднимать плети, чтобы утихомирить остерцев. На княжеском дворе городской тиун приказал арсам сдать мечи.
– Они такого бесчестия не вынесут. Пусть лучше здесь со своими мечами и останутся. Хотите, перережьте их, хотите просто посторожите, – Дарник, казалось, мог куражиться в любой обстановке. И пошел, не оглядываясь, в княжеские палаты, оставляя остёрских гридей в еще более затруднительном положении, чем собственных арсов.
Князь Вулич принял липовского воеводу вместе с хазарским смотрителем, который отвечал как за торговых людей из Хазарии, так и за поведение остерского князя по отношению к его каганату. Именно он решал, куда направить княжескую дружину и на какой срок. Дарник ничего этого не знал, для него плосколицый, богато одетый хазарин был всего лишь хазарским послом, которому остерский князь оказывает особое почтение. Представив Дарника как победителя арсов и откупщика Толоки и велев тиуну принять дань, князь заговорил о походе против сарнаков, кочевого племени, наносящем ущерб северным и восточным границам княжества. Хазарин вскользь заметил, что неплохо бы еще побеспокоить крепость булгар Казгар, что обкладывает непомерными пошлинами суда, идущие с юга.
– Но у нас с булгарами мир, – возразил ему князь.
– Я слышал, в твоем войске есть арсы? – обратился хазарин к Дарнику.
– Есть, – молодой воевода не очень понимал, к чему он клонит.
– Твоя вина будет в том, что ты не смог препятствовать войску арсов пройти по твоей земле, – сказал хазарин князю. – Но арсов никто не может остановить.
Больше к этому не возвращались, и воевода подумал, что говорили просто так. Однако на следующий день князь встретился с Дарником в лесу, подальше от городских стен, здесь разговор вышел более конкретным. Вулич предложил Дарнику выступить кружным путем и напасть на Казгар. Вся добыча будет принадлежать Дарнику и вообще это должно выглядеть, как совместный набег арсов и липовцев, без всякого упоминания имени остерского князя. Затем следовало повернуть против сарнаков и как следует наказать их за зимний набег на остёрские земли.
Дарник уже знал, что княжеская дружина находится в южном походе, разузнал он кое-что и про Казгар, и про сарнаков, поэтому такое предложение не очень его удивило. Неприятно было, что это не совсем княжеская воля, а больше желание хазарина. А раз так, то пускай за это и платят, как платят за набеги русов на мнимых хазарских данников. Впрямую выдвигать свои требования Дарник не стал, сослался лишь на отсутствие припасов для такого похода и на торговые потери, которые он получит, если вместо торговли займется набегами. Усмехнувшись, князь спросил, какая сумма нужна на покрытие всех расходов.
– Восемь тысяч дирхемов, – без промедления ответил Рыбья Кровь. – По двадцать на каждого бойника и две тысячи на всех вожаков.
– Все равно это слишком много.
– В Казгаре гарнизон из трехсот бойников, сарнаки могут выставить две тысячи конников. Без серебра в своих руках мои воины в такой поход не пойдут.
– А как я могу быть уверен, что они пойдут в поход, получив серебро?
– Если они ничего не получат, пока все живы и здоровы, то на что им рассчитывать, когда половина из них будет ранена и убита? Спроси своего хазарина, он наверняка согласится.
Хазарин действительно согласился. Сумма, доставленная тайно Дарнику составляла четыре тысячи дирхемов, еще четыре ждали его по возвращению. Липовский воевода не видел ничего предосудительного в том, что он сейчас пойдёт и начнёт за деньги убивать людей, которые не сделали ему ничего плохого. Напротив, именно выплаченные дирхемы, красноречиво указывали, что он не разбойник, ищущий только богатой добычи, а воин, наводящий должный порядок, ради всей русско-словенской земли.  
Пополнив запасы продовольствия и метательного железа, Рыбья Кровь повел отдохнувшее войско от Остёра сначала обратно на запад, а потом свернул на северную малоезженую дорогу. Утаить получение больших денег не удалось, и все вожаки спрашивали: за что? Воевода отвечал, что дирхемы предназначены для передачи другому войску, с которым они идут на соединение. Такое часто применялось в то время, поэтому дальше уже и не расспрашивали, гадая себе, на какого именно неприятеля должно обрушиться их оружие. Через два дня походная колонна перешла вброд реку и повернула по еще менее проезжей дороге на восток.
Первым о Казгаре догадался Быстрян. Он никогда там не был, но немало слышал об этой крепости. Вторым догадливым оказался Меченый.
– Если будем осаждать крепость, то надо сделать передвижную пращницу, – несколько раз повторял он Дарнику, пока тот не сказал: «Делай».
Мысль о передвижной пращнице не давала полусоцкому камнемётчиков покоя еще в Липове, но тогда Дарник не согласился таскать ее за собой по лесным дорогам. Получив же согласие, Меченый со своими камнемётчиками на дневных стоянках приступил к её сооружению. Сначала возникла рама из толстых балок на колесах. Над рамой треугольными подпорками на двухсаженную высоту была возведена железная перекладина, а на нее насажено трехсаженное коромысло с противовесом. Весь стан с любопытством наблюдал за первыми испытаниями Плевательницы – так насмешливо назвали детище Меченого ополченцы. Камни общим весом до трех пудов свободно улетали на два стрелища или двести сажен. С попаданиями, правда, получалось неважно, но времени при любой осаде предостаточно, поэтому даже каждое пятое-десятое точное попадание было вполне приемлемым.
В пяти верстах от Казгара дарнинцам повстречался булгарский конный дозор из десяти человек. Пятеро остались в безопасном отдалении, а пятеро поскакали к голове походной колонны, где находились Дарник с Быстряном и Журанем. На всех имелись доспехи из лакированной, связанной тесемками кожи, а вместо мечей маленькие с небольшим круглым набалдашником булавы. К седлам были приторочены легкие луки и колчаны для стрел.
– Кто вы? Куда идете и с чем? – спросил булгарский десяцкий сначала по-булгарски, потом по-словенски.
– Я Дарник, липовский воевода. А идем, куда нам хочется идти. – Рыбья Кровь не стал пускаться в объяснения перед обычным дозором.
Десяцкий арсов вопросительно посмотрел на него, не зная как поступить с булгарами. Воевода отрицательно качнул головой, и дозорные спокойно ускакали.
Дорога вышла на широкое поле, на котором паслись стада коров и овец. При виде колонны вооруженных людей пастухи спешно погнали свои стада прочь. Когда въехали на распадок между двумя холмами, далеко внизу открылся красавец Казгар, а за ним широкая синь Итиля, от простора и величественности которого захватывало дух.
Сам Казгар состоял из трех частей: в центре находилась крепость с бревенчатыми двухъярусными стенами и тремя каменными башнями-воротами, с севера к ней примыкал обширный, обнесенным рвом и дощатым забором посад, куда выходили одни из крепостных ворот, на юге за оврагом, служившим спуском к торговой пристани, располагалось торжище с полудюжиной гостиных дворов, каждое за своим собственным высоким забором. На лугу перед двумя крепостными воротами построек не было, он служил пастбищем для гусей и телят.
С появлением дарнинцев в окрестностях города возникло сильное волнение. В ворота посада и крепости устремились бегущие люди вместе со сгоняемой скотиной, оглашая воздух громогласными криками и ревом. Большой переполох поднялся и у гостиных дворов, стоявшие возле них десятки подвод торопливо тронулись прочь от Казгара по южной дороге.
– Мы их захватим, – предложил Журань.
– Пусть уходят, – не согласился Дарник. – Лови лучше булгар.
Два десятка конников, рассыпавшись цепью, поскакали добывать языков.
Пока расставляли в круг повозки, колесницы и сундуки, жураньцы вернулись с несколькими жителями посада. От них Дарник с полусоцкими узнали, что в крепость только что прибыл сменный гарнизон, а старый еще не уплыл, и теперь там больше пяти сотен воинов. Это, если еще за оружие не возьмутся горожане и купеческие охранники, которых в городе тоже как никогда много.
– Ну и где наши союзники? – на правах старшего полусоцкого требовательно вопрошал Быстрян.
– Будут. Скоро будут, – заверил Рыбья Кровь, лихорадочно стараясь найти выход. Тут не то что воевать малой кровью, а вообще ноги бы унести. Единственный шанс – заставить булгар атаковать липовский стан.
Из центральных ворот, между тем, выступила группа переговорщиков. Разговор ее с Дарником был коротким. На новый вопрос: что им здесь надо, липовский воевода ответил просто:
– Вы берете непомерно большие пошлины с купцов, а мы хотим взять пошлины с вас. Восемь тысяч дирхемов – и мы уйдем.
– Мы подумаем и решим, – сказал главный переговорщик, пытливым взглядом окидывая находящихся поблизости дарнинцев и их боевые повозки и прикидывая, велика ли их военная сила.
– Чтобы вам лучше думалось, мы будем стрелять из большого камнемета. После десятого выстрела думать будет уже поздно.
Едва переговорщики скрылись в воротах крепости, заработала пращница Меченого. Все камни улетали за крепостную стену и что там делали сказать было трудно, но вот один из камней, не долетев, со всего размаха врезался в бревенчатую стену верхнего яруса – бревно толщиной с торс подростка переломилось как тонкая лучина, образовав широкую дыру.
Чтобы еще больше подразнить булгар, Дарник вывел за ворота стана две полусотни Бортя, со стены они должны были представляться совсем крошечными отрядами. Место между полусотнями заняли выстроившиеся в кажущемся легком беспорядке десять колесниц. Пять сундуков с камнеметами передвинулись к переднему краю повозок. Третья пехотная полусотня ждала у передних ворот стана. Катафракты, и конники Жураня в спешенном виде изготовились к броску у левых и правых ворот. Арсам Рыбья Кровь тоже приказал надеть на коней доспехи.
Как воевода и рассчитывал, долго булгары терпеть не стали. Вот запели их трубы и центральные ворота отворились. Проехать там могли трое всадников в ряд, поэтому вместо того, чтобы атаковать сразу, они принялись разворачиваться в шеренги. Этого хватило дарнинцам, чтобы колесницы съехались в сплошную стену, а из стана вышла третья полусотня, готовая прийти на помощь двум другим. Следом за всадниками, которых было больше сотни, из ворот крепости повалила пехота, вооруженная, как и конники, копьями, булавами и щитами.
Пока противник выстраивался для нападения, заговорили все пятнадцать дарнинских камнеметов. Десятифунтовые камни-репы обрушились на булгар и из-за тесноты каждый из них находил свою жертву. Было дано пять залпов, прежде чем все крепостное воинство пошло в атаку. Камнеметчики и лучники стреляли как на учениях: слаженно и метко, и добрых полсотни булгарских гридей нашли свою смерть, еще даже не сблизившись с дарнинцами. А с десяти сажен ударили орехи, и полетели сулицы щитоносцев, начисто сметая первые ряды нападавших.
Стоя на своем сундуке в середине стана, Дарник внимательно наблюдал за картиной боя, видел, как захлебнулось наступление булгарских конников, передние прорвавшиеся кони оседали на задние ноги и вставали на дыбы, не желая налетать на тройной ряд пик, сзади на них напирали другие всадники, и часть из них все же врезалась в строй дарнинцев, который слегка поколебался, но устоял. Следом накатила волна булгарской пехоты, которая всё продолжала и продолжала выходить из ворот крепости. Умница Борть дал знак полусотням медленно отступать, вровень с ними двинулись назад и колесницы. Приняв их отступление за свою победу, булгары усилили натиск, десятки их падали под ударами стрел и сулиц, с колесниц их молотили цепами и лепестками, с сундуков из стана камнеметы косили их задние ряды, но в горячке боя всего этого противник не замечал. Часть булгар вырвалась из общей свалки и попыталась обойти дарнинцев сбоку. Путь им преградила третья полусотня. И снова до рукопашной не дошло, всюду булгары наталкивались на пики и сомкнутые щиты. Наконец их боевой порыв начал слабеть.
Дарник дал сигнал Быстряну и Жураню. Распахнулись боковые ворота стана, оттуда выехал конный отряд катафракты, за ним жураньцы. Ничто не помешало сорока тяжелым конникам выстроиться нужным клином и, обогнув повозки, врезаться в беззащитные спины булгарской пехоты. Пика, удерживаемая двумя руками, враз прокалывала двух, а то и трёх человек. Этот неожиданный удар решил все дело – войско булгар стало отходить, налёт с дикими криками жураньцев превратил их отступление в паническое бегство. Часть булгар кинулась к воротам посада, а другая, большая, к центральным воротам крепости. Борть остался командовать третьей полусотней, загоняя меньшую часть булгар в ворота посада, в то время как его основные силы вслед за быстрянцами и жураньцами устремились к центральным воротам крепости. Там творилось настоящее столпотворение. Булгарские гриди уже не помышляли ни о каком сопротивлении, только бы успеть попасть в крепость до того, как закроются ворота. Поток бегущих людей захватил и дарнинских конников. Преследуя и избивая противника, они вместе с ним тоже втянулось в крепость. За конниками последовали и пехотинцы.
С воеводского сундука Маланкин сын с ужасом смотрел на это. В воображении легко представилось, как оно зажатое со всех сторон хитрым противником подвергается уничтожению. Спустившись вниз, Дарник вскочил в седло, выехал с арсами из стана и остановился, не зная, что делать.
Борть, загнав часть булгар в посад, не стал туда врываться, а повернул назад к стану.
– Надо выручать! – крикнул он, прискакав к Дарнику.
– Давай, – согласился тот.
Третья полусотня бегом потрусила ко всё ещё открытым воротам крепости.
– Может и мы? – спросил, подойдя, Лисич. Он, как полусоцкий стана, мог повести в бой еще тридцать возниц.
– Стань у ворот и прикроешь отступление наших, – распорядился воевода.
Возницы Лисича, похватав сулицы и топоры, побежали к крепости. Дарник не уточнил, с какой стороны ворот им стать, и был немало изумлен, когда отряд Лисича следом за бортнями тоже скрылся в воротах крепости.
Возле стана оставались только колесничие Меченого и ватага арсов. Незнакомое чувство беспомощности охватило воеводу – теперь уже ничто не зависело от него. Скакать самому в крепость, или стоять здесь, чтобы потом отсечь преследователей от отступающих липовцев?
– А мы чего ждем? – почти с обидой проговорил десяцкий телохранителей. Наиболее нетерпеливые из них уже садились в седла.
– Стоять! – рявкнул на них Рыбья Кровь. Арсы нехотя спустились на землю.
– Я думаю, у них в запасе уже никого не осталось, – произнес Меченый.
– А те, которые туда ушли? – Дарник указал в сторону посада.  
– У них духа не хватит. Это только у тебя такие вылазки получаются.
Не столько похвала, сколько уверенное спокойствие Меченого благотворно подействовало на воеводу.
Неожиданно из ворот крепости показалась группа булгар человек в тридцать.
– Ну вот, – сердито произнес Дарник.
– Это же пленные, – засмеялся Меченый.
Действительно булгары были без оружия, а сзади их сопровождали семеро конных жураньцев с пиками в руках. Подогнав пленных к стану, где их приняли камнеметчики с веревками в руках, жураньцы подскакали к Дарнику.
– Там такое, такое, – радостно проговорил забрызганный кровью старшой. – Мы снова туда.
– Что такое, что? – спрашивал, ответно улыбаясь, Меченый.
– Все наше. – Старшой вопросительно посмотрел на Дарника и, получив одобрительный кивок, помчался с товарищами назад в крепость.
– Какой только ценой, – мрачно заметил воевода.
– Мне лишь бы Борть живой, – легкомысленно отозвался Меченый. – А сколько может быть? Сорок-пятьдесят убитых?
– А если сто – сто пятьдесят? – сердито оскалился Дарник.
– Не, не может быть.
На самом деле потерь оказалось еще меньше, чем думал Меченый. За свою победу дарнинцы заплатили тридцатью убитыми и столько же ранеными.

7.
Оставив стан на главного камнеметчика, Рыбья Кровь с арсами поскакал в крепость сам. Сразу за воротами пришлось спешиться – всюду лежали десятки убитых и раненых, и кони боялись ступать между ними. Дарник пристально всматривался в лица собственных бойников, стараясь определить, не считают ли они проявлением трусости то, что он не ринулся вместе с ними в крепость. Но нет, ничего похожего не было, напротив, все лица бойцов при виде воеводы озаряла неподдельная радость: смотри, мол, какие мы молодцы, как усвоили твою науку.
Кровопролитие уже закончилось, сменившись чистым грабежом. Липовцы прочесывали подряд все строения, пока одни вязали и сторожили пленных, другие выносили и складывали на землю под их охрану все новое награбленное имущество. Невыносимы были женские крики и плач.
– Женщин собрать отдельно! – приказал воевода десяцкому арсов.
И арсы, эти знаменитые грабители и насильники бросилась спасать немногочисленных булгарок.
Опьяненные успехом липовцы во главе с неугомонным Журанем порывались напасть на посад и гостиные дворы. Дарник их строго предупредил, что первый, кто туда попадет, будет тут же повешен. Угроза возымела свое действие, и, проходя из крепости в стан мимо посадской ограды, дарнинцы выкрикивали только насмешки и угрозы, укрывшимся там булгарским гридям.
Навстречу Дарнику уже шли Борть с Быстряном, оба живы и здоровы, хоть и сильно забрызганы чужой кровью.
– Идём, посмотрим, – позвал командира, сияя своим круглым лицом, Борть.
Двухъярусный воеводский дом посреди крепости был наполовину каменный, наполовину деревянный. Узкая деревянная лестница с резными перилами вела на верхний ярус. Там, в большой нарядной светлице с маленькими стеклянными окошками толпились катафракты. Посторонившись, они пропустили Дарника с полусоцкими в комнату, служившую сокровищницей. Вдоль стен тянулись ряды полок с золотыми и серебряными блюдами и кубками, под ними стояли два сундука. Отдельно висели меха и украшенное золотом и драгоценными камнями оружие. В каждом из сундуков было по нескольку отделений, чтобы дирхемы не мешались с солидами, а денарии с мелиасариями. Имелись и простые серебряные и золотые слитки и множество женских украшений.
– Пленный сказал, что здесь собраны торговые пошлины за весь год, их должны были с крепостной сменой отправить в Булгар, – объяснил Быстрян.
– Сколько здесь? – спросил Дарник.
– Я думаю, тысяч на сорок-пятьдесят дирхемов.
Поручив Бортю с его лучниками в сохранности переносить содержимое кладовой в стан, а Селезню с Терехом собирать все свитки, воск и восковые свечи, Дарник с Быстряном продолжили осматривать крепость. У береговой стены имелась малоприметная дверь, ведущая прямо к воде, а на самой стене висело несколько веревок перекинутых наружу. Стало понятно, почему сопротивление гарнизона было столь слабым. Около сотни булгар предпочли броситься к реке и теперь три их ладьи усиленно гребли вверх по течению. Еще пять боевых судов были оставлены невредимыми на берегу.
– Хоть ты в погоню плыви! – смеялся Быстрян.
– А может вниз, хазар потрепать? – пробно поинтересовался Рыбья Кровь, отправив целую ватагу охранять ладьи.
– Ну ты вообще всех побить за один раз хочешь! Нам бы с этой добычей как-то расхлебаться. Теперь мы из-за нее у всех бельмом на глазу.
Похоже, главный полусоцкий был прав. Помимо сокровищницы, в крепости нашлось немало и других ценностей. Дорогие ткани и одежда, меха и посуда, ковры и стекло, выделанные кожи и изящные домашние вещицы, сотни булгарских мечей и доспехов, целый склад железной руды, меди, олова и свинца. Теперь все это с большим трудом перетаскивалось в стан.
Собрав полусоцких и вожаков, Дарник объяснил, что слишком много добычи лишит их войско подвижности и боеспособности:
– К тридцати двум своим повозкам мы можем добавить еще пять, не больше, поэтому думайте, прежде чем все жадно тащить.
– А трофейных лошадей возьмем? – спросил Журань.
– Лошадей возьмем, – неосмотрительно разрешил Дарник и на утро несколько десятков булгарских коней превратились в коней вьючных.
Со своей любовью к точным цифрам, воевода следом за своими убитыми приказал собрать всех убитых булгар и уложить рядами посреди крепости. Всего их набралось почти две сотни. Увидев эту картину, со всем месивом рубленной и проломленной человеческой плоти зашлась в истерике Саженка, да и сами липовцы, остынув от кровожадности, выглядели подавленными и удрученными. И все это из-за каких-то восьми тысяч дирхемов, со стыдом думал Рыбья Кровь. С наступлением темноты он приказал половину трупов булгар утопить в реке, пусть казгарцы считают, что всем им удалось спастись на ладьях.
В стане воеводу ждала добрая сотня пленных, многие из которых были ранены, с ними тоже предстояло что-то решать. Быстрян заметил, что возможно в посаде и в гостиных дворах найдутся булгары, которые захотят выкупить на свободу своих соплеменников, Дарник с готовностью согласился на это.
Среди пленных оказалось два лекаря, которые не обращая никакого внимания на липовцев, и вооружившись ножами, мазями и бинтами, принялись извлекать наконечники стрел и сулиц из раненых, не делая различия, кто перед ними словенец или булгар. Потом дошла очередь и до тяжелораненых, превратив одну из телег в операционный стол они резали, промывали и сшивали. Привлеченный криками липовца с разрубленным коленом, Дарник пошел взглянуть, что там происходит. Дав раненному болезаглушающее снадобье и перетянув ему выше раны бедро, лекари своей особой пилой допилили поврежденную кость и затем зашили культю. По их поведению Дарник понял, что они довольны своей работой и не сомневаются, что раненый останется жить. Радовались и товарищи раненого по ватаге. Один воевода был в недоумении: зачем возвращать человека к искалеченной жизни, не лучше ли дать ему тихо, спокойно умереть?
Поняв, что дальнейшего грабежа не будет, к стану дарнинцев потянулся ручеек самых рисковых гостей. Сначала явились хозяева гостиных дворов с подарками и просьбами не разорять их дворы, следом пожаловали их постояльцы-купцы – выяснить, что будет с их имуществом. Дарник заверил их, что воюет только с воинами, и раздал несколько медных знаков, разрешающих им первый год торговать в Липове беспошлинно. Узнав, что среди товара есть предназначенные на продажу рабы, воевода вместе с купцами отправился взглянуть на них. У городской деревянной пристани отдельно от боевых судов булгар стояло полтора десятка ладей. На многие срочно грузили с торга товары и готовились к отплытию. Две из них прямо на глазах отошли от причала и гребцы усердно работали веслами, выбираясь на середину реки.
На берегу у пристани, то там, то здесь сидели кучки рабов. На некоторых были надеты колодки, другие же вообще никем и никак не охранялись. Были здесь и женщины и дети. При виде вооруженных арсов они испуганно поднимались на ноги. Тщедушные тела, некрасивые лица, тусклые взгляды.
– Сколько здесь словенцев? – спросил воевода у одного из хозяев рабов.
– Примерно половина, ответил тот.
Половина это человек сорок, быстро прикинул Дарник.
– Даю за них две булгарские ладьи.
Обмен был явно невыгоден и по цене и по возможным последствиям такого торга. Хозяева рабов молчали.
– А третью ладью у меня купят и вам отдадут другие купцы, – придумал Маланкин сын, вызывающе глянув на стоявшего поблизости торговца пряностями.
– Конечно, конечно, – с готовностью заверил торговец.
Здесь же, на пристани Дарник сторговал и оставшиеся булгарские ладьи. Полторы тысячи дирхемов были совсем не лишними для войсковой казны.
В стане у воеводского сундука воеводу поджидали полусоцкие, чтобы решить, что делать дальше.
– Мои поймали одного посадского, он говорит, что мастеровые вооружили целую сотню своих людей и еще у них есть сто булгарских гридей с оружием, их они не отпускают уплывать на судах, – сообщил Журань, чувствовавший себя главным героем сражения.
– Мы сделали только половину дела, давай сделаем все, – поддержал его не менее воинственно настроенный Борть.
– Наверняка все они сидят и дрожат от страха, – насмешничал Меченый. – Им деваться все равно некуда. Спорю, утром они пришлют переговорщиков.
– А ты что скажешь? – обратился Дарник к Быстряну.
– Казгар лакомый кусочек. Но он весь на виду и слишком далеко от Липова. Покоя нам здесь не будет, – ответил тот.
Тут только до остальных дошло, что Дарник не прочь здесь вообще остаться.
– А что, приготовим себе за лето достаточно припасов и зиму спокойно пересидим, – первым откликнулся Меченый. – Сто бойников, двадцать камнеметов и я отобьюсь здесь от кого угодно.
– Места для всех хватит, я уже смотрел, – высказался и обычно молчаливый Лисич.
– Вы что не знаете нашего воеводу, – возразил Быстрян. – Будет он вам всю зиму сидеть взаперти. Обязательно двинемся и на Остёр, и на хазар, и на булгар. Не набрали мы еще такой силы, чтобы здесь оставаться.
– Может, ты посад для наших союзников оставляешь? – вспомнил вдруг Журань.
– Я бы таких союзников самих как следует… – зло начал Борть.
Дарник не торопился объявлять о своем решении.
– Так что будем делать, воевода? – на такой вопрос право имел лишь Быстрян.
– Катафракты и две полусотни Бортя остаются на ночь в крепости, остальные – в стане. Что делать, решим завтра. В каждой полусотне выберите по три лучших бойца, а они пусть решат, кто из них самый лучший. Фалер на всех хватит.
Булгарские гриди были в Казгаре инородцами, поэтому никто в посаде не пытался ни забрать убитых, ни выкупить пленных. И пришлось дарнинцам устраивать погребальный костер и победителям и побежденным. На поминальной тризне Рыбья Кровь, по своему обыкновению, только чуть отпил ромейского вина и, сославшись на «дела», пошел проверить дозоры и навестить казгарских пленниц.
Два десятка смуглых булгарок, сидя на земле возле коновязи, вздрагивали и тесно сжимались при малейшем приближении к ним бойников. Дарник не спеша рассматривал женщин, вид у них был слишком жалкий, чтобы вызывать какую-либо симпатию.
Вдруг рядом откуда ни возьмись появилась Саженка.
– Ну что, пришел выбирать? – с какой-то особой злобой выпалила она и, подскочив, ударила его в грудь своим кулачком.
Стерпеть такое в присутствии многих бойников было невозможно.
– Петлю и на чурбак! – едва сдерживая свою руку, потянувшуюся за клевцом, процедил Маланкин сын.
Деревьев на территории стана не было, поэтому на крышу сундука положили толстую жердь, а уже к ней приладили петлю. Но арсы сделали все, что могли: и чурбак выбрали потолще и поровней, и руки за спиной связали совсем не так, как связали бы кому другому.
Посмотреть на воеводскую подружку, балансирующую на чурбаке с удавкой на шее, сбежались все свободные от дозоров бойники. И в наступивших сумерках липовский стан огласил общий радостный вопль – Саженка благополучно развязала руки и сняла с шеи петлю.
Молча вошла она в воеводский сундук, где Дарник при свечах рассматривал добытые Селезнем книги на ромейском языке.
– Сегодня спишь на крыше сундука, – сказал он.
Девять последующих ночей Саженка тоже ночевала на крыше сундука – Дарника очень трудно было разозлить, но помириться с ним было еще труднее. Впрочем, Саженка чувствовала себя довольной уж тем, что за это время в сундуке не побывала ни одна пленница.
Ночь и в крепости, и в стане прошла беспокойно. Дозорные несколько раз поднимали тревогу: то видели крадущиеся тени, то слышали звуки конских копыт и скрип тележных колес. Беглецов никто не преследовал и, видя такое дело, казгарцы еще больше успокоились. Некоторые даже решились выгнать на пастбища свою скотину. Правда, из-за посадского забора по-прежнему продолжали торчать круглые шлемы и копья его защитников.
На рассвете прошел короткий теплый дождик, и теперь все вокруг блестело умытой свежестью и веселостью. Дарник хорошо выспался и вышел из сундука в прекрасном настроении – он придумал, как поступить с пленными булгарами. Но сначала сразу после утренней еды прошло награждение лучших воинов. Перед всем строем они подходили к воеводе и получали свои медные фалеры. В Остёре Дарнику успели изготовить еще несколько серебряных фалер. Одна из них досталась Жураню – именно он увлёк в крепость и своих конников и быстрянцев, вторая – катафракту, который стоя у ворот, отбился от пятерых булгар, не дав им закрыть ворота. Полусоцкие, правда, настаивали и на третьей серебряной фалере – самому воеводе, но он со смехом отказался:
– Я достоин только золотой фалеры, а их пока у нас нет.
Помимо нагрудных фалер каждый из отличившихся воинов получил право выбрать себе наложницу из числа булгарок и обмененных на ладьи рабынь. Сначала выбор шел бойко, но потом остались только самые старые и некрасивые и один из фалерников попросил вместо наложницы один дирхем, чем вызвал общий хохот бойников. Так это правило: наложница или дирхем в дарнинском войске с тех пор и закрепилось. К слову сказать, под конец были разобраны и самые уродливые из женщин.
После трапезы Дарник велел устроить большие боевые игрища и привести на них в качестве зрителей всех пленников. Спустя час или два, дав, как следует разогреться своим бойникам, Рыбья Кровь предложил попробовать себя в кулачном и в палочном бою и булгарам, мол, кто победит, тот получит свободу. Многие из них тут же выразили готовность посражаться.
– Ну да и лучших поединщиков ты на свою голову отпустишь, – заметил недовольно Быстрян, но Дарник лишь с улыбкой посмотрел на него – поступать вопреки всем правильностям становилось для него все большим удовольствием.
Действительно с десяток лучших булгарских гридей были вскоре отпущены на свободу, только они не очень спешили уходить в посад, оставались посмотреть на состязания дальше. К ним вскоре присоединились посадские мальчишки, за ними последовали подростки и кое-кто из взрослых.
К Дарнику, вместе со всеми наблюдавшему за поединками, протиснулись два посадских ходока.
– Скажи, воевода, что с нами собираешься делать? – спросил тот, что был повыше ростом.
– Что скажите, то и буду делать, – весело отвечал им Рыбья Кровь.
Улыбались и окружавшие его арсы и бойники.
– А что будет с гридями, что пришли к нам из крепости? – настойчиво уточнил более низкорослый и серьезный ходок.
– Мои воины примут их за ремесленников, если они будут без оружия.
– И никакой дани ты с нас брать не будешь? – не отставал низкорослый.
– Я не думал брать, но теперь надо подумать, – серьезно произнес Дарник.
При виде вытянувшихся лиц ходоков, липовцы разразились дружным хохотом. Недаром говорится, что смех – лучший переговорщик, к полудню вокруг ристалища собралась толпа, превышающая численность всех дарнинцев. Были среди зрителей и булгарские гриди. Оружия с ними не было, но по характерным лицам и статности их было легко распознать.
Позже место поединщиков на ристалище заняли мелкие торговцы, хотели, как водится скупить за бесценок у победителей часть добычи. Дарник сильно разочаровал их, объявив, что делёж добычи будет только в Липове и разрешил лишь одному Лисичу продать за должную цену часть самого тяжелого имущества.
На следующее утро снова были устроены боевые игры, только теперь воины соперничали не в единоборствах, а в стрельбах и метаниях, скачках и преодолении выставленных рядами боевых повозок. Посмотреть на новое зрелище совсем уже безбоязненно сбежался едва ли не весь казгарский посад. В этих состязаниях мастеров среди пленных оказалось еще больше, чем в поединках. Их количество в стане липовцев таяло на глазах.
По завершению игр Дарник объявил, что завтра утром их войско уходит, и кто хочет получить богатство и славу может присоединиться к ним. Еще он добавил, что у любого булгарского гридя есть выбор: или с позором вернуться в свою Булгарию, или испытать воинскую удачу на постоянной службе у него, Дарника Рыбьей Крови.
Фемел был прав, когда утверждал, что понятие родины в словенской земле еще не существует, не существовало оно ни в Булгарии, ни в Хазарии. Отрываясь от родительского очага, любой бойник отрывался и от всего остального. Служить своему племенному вождю почти всегда означало быть против собственного рода, поэтому молодые воины старались попасть на службу как можно дальше от своего селища. Если платили хорошо, и служба была не в тягость, то многие на этом месте так и оседали, обзаводясь домом и семьёй. Но немало находилось и тех, кто страстно хотел воинских побед и большой добычи. Поэтому побеждённые нередко вливались в войско победителя и никому это не казалось недопустимым или предательским.
Слова Дарника упали на благодатную почву, у всех, кто их слышал, было достаточно времени, чтобы как следует приглядеться и к липовскому воеводе, и к его бойникам и хорошо все обдумать. И на следующее утро к воротам стана явилось полторы сотни булгарских гридей и молодых казгарцев, желающих присоединиться к победному воинству.
Делая смотр новичкам, Дарник отказал лишь самым неказистым, все остальные все получили рубахи младших липовских напарников. Придумал он и как поступить с оставшейся полусотней пленных, всех их под хохот всего войска заставили проползти под брюхом десяти катафракских коней. От позора был избавлен лишь тяжелораненый воевода крепости, его освободили с условием, чтобы щит Дарника всегда висел над центральными воротами крепости. Оба булгарских лекаря тоже были оставлены при войске, Дарник посулил им высокую плату и даже выделил солидный задаток.
К тридцати двум походным повозкам липовцев прибавилось все же не пять, а десять дополнительных повозок и все вместе они тронулись в путь тяжело груженными награбленным добром, провизией, оружием и ранеными.
– Куда? – спросил Журань, подъезжая на своем кауром жеребце, когда головная повозка первой отделилась от станового кольца.
– Туда, – указал Рыбья Кровь не западное, а северное направление.
Когда головная повозка выехала на северную дорогу, к воеводе, оставив свои ватаги, стали подъезжать другие полусоцкие с одним вопросом: почему туда?
– Вы же хотели наказать наших струсивших союзников, вот и накажем, – объяснял Дарник. – Это сарнаки, их и накажем.

8.
Когда в качестве возниц определили всех рабов-мужчин, в распоряжении Дарника оказалась целая боевая хоругвь с пятью полностью набранными сотнями. Кряхтели лишь полусоцкие, теперь уже просто соцкие, теряясь от собственных пополнений. Особенно трудно приходилось Бортю, ведь под его началом собралось двести пятьдесят пешцев, некоторых из них он не мог запомнить не только по именам, но и в лицо. Сравнительно меньше забот было у Меченого. В Казгаре он раздобыл десяток двуколок, все они, естественно, были без камнемётов, представляли просто площадку для двух лучников с огромным количеством сулиц и стрел. Пополнение катафрактов не имело не только конских доспехов, но и себя прикрывало железом едва-едва. Зато полностью довольными оказались прежние возницы – их перевели в щитники и конники, а некоторые даже стали старшими напарниками у новичков.
Первые три дня двигались лишь до полудня, остальное время занимаясь строевыми упражнениями и подгонкой вооружения: изготавливали большие щиты для пешцев и дополнительные запасы пик, стрел и сулиц. Неосмотрительное обещание Дарника казгарцам постоянной службы привело к заметному брожению среди липовцев – выходило, что те уже гриди, а они лишь бойники, а если гриди они все, то не уравняют ли их в оплате с теми, кто еще себя ни в чем не проявил. Узнав об этом, воевода через вожаков объявил, что все ратники станут гридями лишь к осени, если не разбредутся по домам, а останутся с ним на зимовку, а в оплате ничьи заслуги не останутся забытыми. Также пообещал, что первый месяц старшие напарники за проступки казгарцев не отвечают.
Больше всего Дарника удивляло, что почти никого не заботил сам их новый поход. Не обсуждали его даже соцкие, видимо, уже привыкнув, что воевода всегда сам знает, что делает. Беспокоился только Быстрян:
– Ты хоть знаешь, сколько их, этих сарнаков? Кто они и как воюют?
– Мы идем их не считать, а побеждать. Если вы выполните все, что я вам скажу, никто не сможет нас победить, – самоуверенно отвечал юный военачальник.
На четвертый день старая казгарская дорога оборвалась возле сожженного селения на берегу маленькой речушки. Как следует отдохнув, войско перешло речушку вброд и оказалось в земле сарнаков. Лесных массивов здесь было значительно больше, чем у Казгара, а обилие ручьев и речек превращало луга в обильное высокотравье. Сарнаки считались полустепняками, летом вели со своими стадами кочевую жизнь, а зиму проводили в селищах с теплыми деревянными избами. Их присутствие выдавали изредка попадавшиеся большие круглые стога свежезаготовленного сена, огороженные от оленей завалом из молодых деревьев.
Самих стад и селищ почему-то долго не попадалось. Загадку разгадал Быстрян, определив, что селища должны находиться как можно дальше от Итиля, чтобы лихие люди с ладей не могли захватить их врасплох. Свернув на северо-запад, войско двинулось по бездорожью, огибая лесные урочища. Кажется, невелика разница между плохой дорожной колеей и заросшим лугом, однако движение походной колонны заметно замедлилось.
Парные дозоры Жураня ехали впереди широким в полверсты веером, прочесывая и лесные островки. В одном из лесков они вспугнули группу детей, собиравших землянику. После короткой погони удалось поймать двух десятилетних девочек. Среди булгарских гридей нашелся толмач, говорящий по-сарнакски. Девочки сначала дичились, ничего не говорили, лишь когда их отвели к детской повозке к полудюжине сверстников, они слегка успокоились и согласились показать дорогу к своему селищу.
Селище сарнаков представляло собой десяток восьмиугольных бревенчатых домов с островерхими крышами, напоминающими кочевые юрты и огороженных снаружи весьма условным жердяным забором, способным удерживать овец, коров и лошадей, но вовсе не людей. Дети, прибежавшие из леска, успели поднять тревогу и в разные стороны от селища уже мчались гонцы-подростки. Несколько стариков и женщин с луками и охотничьими рогатинами в руках – вот и все его защитники.
Дарник был в затруднении: что делать с такой вызывающей беззащитностью.
– Найди человека, который проведет нас к их главной ставке. Только никого не трогай, – сказал он Жураню.
Тот с десятком всадников и толмачом поскакал к селищу. Чуть погодя оттуда послышались женские крики и звон оружия. Воевода сделал знак и к селищу помчался еще один десяток жураньцев. Вскоре из селища прибыл гонец.
– Там сумасшедшая баба одного нашего убила, – сообщил он. – Журань вяжет их. Не знает, что дальше.
Рыбья Кровь почувствовал сильное раздражение – еще и людей здесь терять.
– Почему убила? – строго спросил он.
– Да сумасшедшая, выскочила из-за угла и вилы в бок.
– Все сжечь, – коротко приказал воевода. – Сумасшедшую заколоть.
Следом появился другой гонец с противоположной стороны колонны и сообщил, что показались вооруженные сарнаки. Их не больше дюжины всадников, но они уже обстреляли из луков боевое охранение.
Над селищем подымался дым. Вернувшиеся конники привезли жалкую добычу: десяток топоров, охотничьи луки, вышитые бисером женские одежды, пригнали несколько пленников и лошадей.
– Зачем нам эти старики? – холодно обратился к Жураню Дарник.
– А что с ними делать? – смутился соцкий.
Дарник не ответил.
– Гони их! – крикнул Журань своим воинам.
Двоих стариков и три старухи отогнали прочь. Остались дети и две молодых девушки. Их по знаку Жураня погнали к повозкам.
– А кто поведёт к их главному городу? – спросил Рыбья Кровь.
Журань, спохватившись, помчался за уже отошедшими стариками. Арсы сдержанно посмеивались за незадачливым соцким. Приведенный старик с козлиной бородкой на круглом лице стал что-то оживленно объяснять.
– Он говорит, что у них главного города нет, – перевел толмач. – Три раза в год они собираются на большой сход, который всегда бывает на новом месте,
– Пускай ведет к своим ближним соседям, – сказал Дарник.
Старик снова что-то по-своему залопотал.
– Он говорит, что будет проклят на многие поколения, если приведет к ним смерть, – произнес толмач.
– Пускай ведет туда, где будут одни воины, к их князю.
– У них нет постоянного князя, – без обращения к старику сообщил толмач. – Для войны они собираются все вместе и тогда выбирают себе главного вождя.
Дарник обескуражено молчал – не знать таких простых вещей! Он уже чувствовал усмешливые переглядывания арсов за своей спиной. И тут его осенило:
– Пусть ведёт к своим могильникам.
Толмач долго объяснялся со стариком.
– Не хочет он нас туда вести.
– Скажи ему, что мы отпустим детей, чтобы они скакали по всем селищам и говорили, что мы идем к их могильникам. Или сарнакское племя слишком слабо, чтобы защитить могилы своих предков? А если не поведет, то мы на его глазах будем рубить всех детей его селища. – И Дарник жестом приказал одному из жураньцев вернуть сюда детей.
Детей и девушек привели, а с ними неоседланных сарнакских лошадей. Старик обратился к ребятне с речью. И без перевода ясно было, что он говорит. Никто не препятствовал юным сарнакцам взобраться на лошадиные спины и поскакать прочь от их уже догорающего селища.
– Надо было хоть девок не отпускать, – посетовал десяцкий арсов.
– Видишь, как они жалеют, что не стали твоими наложницами, уже и мальчишек перегнали, – под смех воинов указал вслед далёким всадникам воевода. – Найдёшь ещё лучше.
– Как же найдешь, когда ты нас от себя не отпускаешь, – проворчал десяцкий. Среди арсов послышался одобрительный ропот.
– Следующие фалеры все ваши, – пообещал им Дарник.
– Теперь старик поведёт нас так, что мы ни в одно селище не попадём, – мрачно предрёк Быстрян.
Его пророчество оказалось верным. Три дня они шли холмами и лощинами, встречая лишь копны сена и следы пастушеских стоянок. С каждым днём сарнакских конных дозоров вокруг становилось всё больше и больше, в войске появились убитые и раненые.
– Так кто у них вождь, с кем ты должен был встретиться и напасть на Казгар? – донимали Дарника расспросами соцкие.
– Я думаю, именно его мы и встретим у могильников, – уклончиво отвечал воевода.
Иногда им попадались голые скалы, тесно нависающие с двух сторон. Прежде чем проходить среди них, Дарник сажал за спины жураньцев полусотни бортичей, чтобы они занимали господствующие высоты и своими щитами и пиками превращали их в боевые укрепления, недоступные конным степнякам. Однажды на широкой равнине из самого безобидного леска на дозорные пары жураньцев вылетели со свистом и гиком полсотни конных сарнакцев, вооруженных сулицами и луками. Выручил Быстрян с двумя десятками катафрактов, державшийся в голове колонны. От их сомкнутого бронированного выпада сарнаки разлетелись в разные стороны, как волки от медведя.
Дарник уже понимал, в какое опасное предприятие он ввязался. Гоняться по оврагам и взгоркам за легкими всадниками, будучи обремененным перегруженным обозом и большим числом пешцев было бессмысленно само по себе. Заканчивались съестные припасы, войско заметно устало, все чаще он ловил на себе вопросительные взгляды воинов: знает ли молодой воевода, что их ждёт дальше. Поэтому, когда дозорные сообщили, что впереди находится полевой стан сарнаков, Дарник почувствовал сильное облегчение. Впрочем, оно продолжалось до тех пор, пока он не увидел самого стана.
Сарнакские воеводы на редкость удачно выбрали место для разбивки своих шатров. Малая речка со своим притоком образовывали в открытом поле острый треугольник с естественной преградой в виде высокого крутого берега по длинным сторонам треугольника. Двойной ряд тесно составленных повозок перегораживал третью равнинную сторону треугольника. Для сарнаков, незнакомых с дарнинскими камнемётами, это был вполне безопасный стан, из которого они рассчитывали посылать конные отряды в любую сторону
Но больше всего Дарника и его соцких поразила численность противника. По самым приблизительным прикидкам сарнаков на открытом лугу за рекой находилось не меньше полутора-двух тысяч. Позже выяснилось, что всего их было около трех тысяч. И все они явно намеревались не дать дарнинцам переправиться на свой берег. Одно радовало воеводу, в стане противника он рассмотрел женщин и детей, а это значило, что убегать они отсюда никуда больше не будут.
Не давая своим людям насмотреться на чужую мощь, Рыбья Кровь приказал выдвинуть вперед колесницы и большую пращницу. Однако дальний обстрел мало что дал – все конники дружно отступили дальше от берега, оставив в береговом кустарнике и камышах лишь пеших лучников, а в стане камнепад меченцев пришелся по передним пустым шатрам, круша их подпорные стойки и даже не пробивая материю. Никакого урона не понесли и лучники в кустарнике. Нечего было и думать переходить вброд речку под их обстрелом.
Отыскивая место для переправы, Дарник повел походную колонну вдоль берега, пока не натолкнулся на обширное топкое место, возле которого приказал разбить стан. Речка сама по себе была небольшой, и жураньцы под прикрытием камнеметов несколько раз входили в воду, но на противоположном берегу неизменно из прибрежных кустов летели сарнакские стрелы, а чуть в отдалении накапливались две-три сотни всадников, готовых тотчас опрокинуть тех, кто первым выберется на их берег, и жураньцы, теряя людей, отступали.
Солнце клонилось к закату, и так ничего не достигнув, войско вернулось в стан на ночлег. В предрассветные часы скрытую переправу предприняли бортичи. Вместо шумных жураньцев вброд тихо пошли щитники и лучники. Сарнакские дозорные подняли тревогу, когда первые три десятка дарнинцев были уже на их стороне. Сомкнутый строй больших щитов и залп сулиц быстро отогнал неприятельских лучников  прочь. При появлении и атаке сотни конных сарнакцев, на захваченном пятачке выстроилась вся пешая полусотня с пиками и пятью камнемётами на треногах. Потеряв треть всадников, нападавшие откатились назад.
Ничто больше не мешало коннице, пешцам и колесницам быстро переправиться на другой берег речки. Оставив с сундуками и тяжелыми повозками одну пешую полусотню, Рыбья Кровь с арсами тоже перешел вброд реку. На поле перед дарнинцами на весь горизонт сосредотачивались конные отряды противника. Одетые в кожаные доспехи, с обтянутыми кожей щитами, на преимущественно гнедых лошадях они коричневой полосой отделяли белое небо от изумрудной травы. Сарнаки не торопились, желая устрашить неприятеля своей численностью.
Дарник пребывал в прекрасном расположении духа. Удачная переправа и ровное без ям и деревьев поле давали хорошую возможность проверить его боевые расчеты. Разъезжая на коне вдоль строящихся пешцев, он весело выкрикивал:
– Вот они нам и попались, голубчики! Вы только, смотрите, всех не перебейте там, а то наши конники вам этого не простят! Веревки для пленных все взяли? Кто будет ранен, на глаза не показывайтесь, мне вы все здоровенькими и крепенькими нужны.
Воины смеялись – задор и полная уверенность воеводы в победе хорошо снимали волнение и страх. Меченый с Бортем по указанию Дарника составили две пехотных сотни с шестью колесницами посередине в каждой и стали медленно выдвигаться навстречу противнику. Медленно, потому что колесницы приходилось толкать задним ходом. Быстрян с Журанем со своими конниками спешенными стояли на изготовке.
Вдруг яростный вопль раздался совсем с другой стороны. За рекой на дарнинский обоз налетел большой отряд конных сарнаков. Нападение вышло столь стремительным, что пешая полусотня под командой Лисича не успела выстроиться. Ее спасло то, что все повозки с запряженными лошадьми стояли вразнобой, и в промежутки между ними легко было укрыться. Завязалась яростная рукопашная, длинные пики в ней оказались совершенно бесполезны, зато большие щиты хорошо укрывали от ударов сверху.
– Пять десятков туда, – невозмутимо приказал Дарник Жураню.
Конная полусотня жураньцев тотчас бросилась в воду и быстро выбравшись на противоположный берег, врезалась в сарнаков. Ободренные их появлением, за топоры и косы схватились возницы и даже многие из наложниц.
Новые воинственные крики заставили Дарника с Быстряном ещё раз обернуться – это на Бортя с Меченым полукольцом обрушилась целая лавина всадников. Вернее, не обрушилась, а закружила вокруг выставленных пик, осыпая бортичей дождём стрел. Но умело выстроенные «черепахи» хорошо предохраняли от больших потерь. В ответ полетели «орехи» и стрелы дарнинцев, разившие неприкрытых железом всадников гораздо успешней. Сражаться сразу в двух местах малыми силами было слишком опасно, и воевода послал на помощь обозникам вторую полусотню жураньцев и оба десятка арсов. Те со своим характерным завыванием ринулись через реку. Дарник остался один с катафрактами Быстряна и десятью колесницами, из них лишь три были с камнемётами.
На обоз напало не меньше двух сотен сарнакцев. Однако их превосходство в численности среди повозок и стойко оборонявшихся лисичей никак не сказывалось. Приученные нападать вдвоем-втроем на одного пешцы методично крушили стиснутых повозками конников. А налёт дополнительных жураньцев и свирепых от долгого бездействия арсов быстро склонил чашу весов на сторону дарнинцев. Сарнаки дрогнули. Сначала прочь поскакали раненые, за ними побежали те, кто остался без лошадей, последними уходили самые лучшие, те, кто еще мог сражаться, но уже не мог победить. Дарник послал гонца, чтобы вернуть жураньцев и арсов назад.
Это отвлечение запасных отрядов никак не сказалось на главном сражении. Борть в одной сотне, а Меченый в другой продолжали медленно наступать. Две безкамнеметные колесницы повезли им стрелы, сулицы и мешочки с орехами.
– Давай и ты так же в пешем строю, – сказал воевода Быстряну, едва арсы с жураньцами в третий раз пересекли речушку. – Лошадей я сам вам приведу.
И вот катафракты, окружив три боевых колесницы, с пиками наперевес двинулись в непривычное для себя пешее наступление. Конные сарнаки то наступали, то отступали с трех сторон на пешцев Бортя, не решаясь, впрочем, зайти им с тыла, дабы не подставляться под удар быстрянцев. Отойдя от берега почти на версту, Борть без подсказки со стороны воеводы, развернул свои сотни направо и уже не шеренгами, а колоннами повел пешцев на сарнакский стан. Чуть погодя следом за ними свернули и быстрянцы.
Дарнику ничего не оставалось, как оставить на произвол судьбы обоз и со всеми конниками присоединиться к ним. Поняв, что неустрашимые пришельцы собираются атаковать их стан, половина сарнаков поспешила вернуться за повозки и изготовиться там к обороне. Но что могли сделать их охотничьи луки против каменных реп в два удара превращающих любую повозку в груду обломков. Как только в обоих повозочных рядах образовался достаточно широкий проем, туда железным клином ринулись катафракты, жураньцы и первая сотня бортичей.
– И мы? – возбужденно потребовал десяцкий арсов.
– И мы! – согласно кивнул воевода и сам повел их в бой.
Прикрывать их с тыла от второй половины степняков осталась вторая сотня бортичей и колесницы.
Чрезмерная храбрость и самоотверженность сослужили сарнакам плохую службу. На помощь их воинам в стане пришли женщины, старики и подростки, но они скорее мешали, чем помогали, и длинные пики дарнинцев прокалывали их как птичьи тушки для костра. Впрочем, большой резни все же не случилось. После первой рукопашной сшибки, противник попятился назад и, спустя короткое время, возникла давка, перешедшая в паническое бегство. Сотни людей на бегу валили собственные шатры, путаясь в материи и веревках, что еще больше увеличивало общую сумятицу.
Дарник, словно восполнял свое бездействие у стен Казгара, закинув уздечку своего коня за переднюю луку седла, с двух рук разил мечом и клевцом всех, кто попадался по пути. Не обязательно смертельным ударом, а и по ноге, и в обводку щита, и по лошадиной морде, и по конскому крупу – каждое его движение убивало, ранило, опрокидывало. И вдруг все кончилось – перед ним открылась пустая площадка с поверженными телами.
– Они уходят! – закричал неизвестно откуда появившийся Селезень.
– Кто уходит? – не понял воевода.
– Их конники уходят! – радостно махнул в сторону поля оруженосец.  
Маланкин сын окинул взглядом пространство сарнакского стана. Вошедшие в раж дарнинцы крестили мечами бегущих степняков направо и налево.
– Пленных брать! Пленных! Всем скажи! – Дарник остановил двух-трёх арсов и те, поскакали передавать дальше распоряжение воеводы.
Сам он с несколькими телохранителями выбрался через брешь обратно на поле. Действительно сарнакские всадники уже уходили за кромку поля. К Дарнику подъехал Меченый.
– Мы, кажется, подстрелили их предводителя, – сообщил он, указывая на удаляющее знамя сарнакцев. – Орехи кончились, и я приказал стрелять яблоками. В это их знамя как раз и угодили.
– Труби сбор! – приказал воевода трубачу.
Слабый звук одинокой трубы сквозь шум продолжающейся борьбы могли услышать только очень чуткие уши.
– У нас скоро на каждого бойника по отдельной повозке будет, – усмехаясь, проговорил Меченый, кивая на сарнакское добро. О том же думал и Дарник: чтобы добычи не оказалось слишком много.
Гонец от Лисича сообщил, что они нашли для переправы повозок более удобное место. Всех, кто по сигналу собирался к воеводскому знамени, Рыбья Кровь тут же отправлял для охраны переправы. Но его опасения были напрасны. Не привыкшие к серьезной дисциплине степняки от своего поражения пребывали в слишком сильном унынии, чтобы думать о каких-то дополнительных укусах.
Лишь когда к сарнакскому стану прибыли последние повозки и сундуки, воевода посчитал битву с сарнаками законченной. Победа обошлась дарнинцам в шестьдесят человек убитыми и почти в сто раненых. Зато одних пленных набралось больше двухсот человек, из них треть составляли молодые женщины. На сарнакских детей и стариков уже и внимания не обращали, они потерянно бродили по всему стану, разыскивая убитых и раненных родичей. Никаких особых ценностей кроме бесчисленных шатров и медных котлов победителям обнаружить не удалось. Что-то похожее на роскошь находилось только в вышитом шатре сарнакского хана. Широкое ложе, застеленное коврами и три сундука с одеждой, украшениями и серебряной утварью.
Дарник обошел весь стан, все осматривая и стараясь вникнуть в настроение воинов. Несмотря на большие потери, крики и стоны раненых, бойники находились в радостном возбуждении. Блестящего лёгкого успеха не получилось, зато удалось разбить многочисленного, хитрого и смелого неприятеля, познать плечо боевого товарища и правильность боевой выучки. Кто-то подвергся большей опасности, кто-то меньшей, но никто уже не делился на отважных и отсидевшихся в стороне. Конники больше не заносились перед пешцами, понимая, что именно те выиграли всё сражение. Даже обозным возницам нашлось, чем похвастать. Хорошее боевое крещение прошли и булгарские гриди, ни в чем не уступив бывалым липовцам. Со смехом обсуждали, как строй «черепахой» не только сохранил почти всех целыми и невредимыми, но и до смерти напугал не привыкшему к такому неприятеля. Не дожидаясь команды, выбирали лучшего бойца в каждой ватаге и лучшего рядового воина всего сражения.
Отозвав Меченого и Бортя в сторонку, Рыбья Кровь объяснил им, что они оба достойны серебряной фалеры, но чтобы ценность награды не уменьшалась, он намерен вручить ее одному Бортю. Тростенцы не возражали, наоборот были польщены, что воевода счел нужным обсудить это с ними.
Хотя сарнаки еще могли собраться с силами на повторное сражение, всерьез к этому никто из соцких и вожаков не относился. И когда примчался дозорный с известием о сарнакских переговорщиках, все восприняли это как должное.
В качестве переговорщика выступал младший брат сарнакского хана Алой. Высокий широкоплечий, статный, он выглядел весьма воинственным и бывалым воином. Но Дарник уже успел хорошо усвоить, что великолепный воин не всегда самый лучший военачальник, а уж тем более переговорщик. После первых приветствий, он выразил Алою, который хорошо говорил по-словенски, соболезнование по случаю смерти его старшего брата. Это было еще только предположением, что главный хан мертв, но, сказав так, липовский воевода попал точно. По учтивому поклону Алоя стало ясно, что так оно и есть. Тогда Дарник сделал еще один ложный ход: обвинил умершего хана в нарушении союзного договора о нападении на Казгар. Разумеется, Алой ни сном, ни духом не ведал ни о чем подобном и даже утверждал, что если бы было так, он наверняка бы знал об этом. Но Рыбья Кровь обвинял с такой убежденностью, что ввел в заблуждение и Быстряна, и спутников Алоя. А раз нет доказательств «невиновности», то почему бы не потребовать отступную виру в пять тысяч дирхемов за «вероломство». Сарнаки были совершенно обескуражены – после такого кровопролития с них еще требуют восполнения какого-то непонятного ущерба. Один из спутников молодого хана предложил решить весь спор судебным поединком лучших воинов. Дарник легко согласился – лишь бы побыстрей замести следы своей лжи.
Сначала он сам хотел участвовать в поединке. Однако соцкие категорически воспротивились этому, говоря, что его проигрыш может погубить все войско, мол, посмотри, как смерть хана сломила боевой дух всего сарнакского полчища, а нам, тем более, отсюда будет потом не выбраться. Более приятных слов нельзя было и придумать, и Рыбья Кровь милостиво уступил требованию соцких.
Весть о судебном поединке мгновенно облетела оба войска. Ради этого ни дарнинцы, ни сарнаки не поленились вновь построить свои боевые порядки друг против друга. Два поединщика: ловкий, почти квадратный сарнак, и худой жилистый арс, не спеша, выехали навстречу друг другу. Шеи и крупы лошадей закрывали толстые кожаные попоны, чтобы предохранить от случайных ранений. Зато торсы и головы самих воинов были обнажены – ранения людей представляли лакомое зрелище. По сигналу трубы всадники во весь опор понеслись друг на друга. Рубка получилась, что надо. Долго никто не мог проявить свое превосходство, наконец, сарнак, когда арс слишком выставил свой щит вперед, немыслимо поднырнув, ловким движением снизу вонзил свой меч ему в бок. Сарнаки взвыли от восторга. Ранение арса получилось не смертельным, но очень тяжелым.
Как ни странно этот проигрыш наилучшим образом сказался на дальнейших переговорах. Отыграв несуществующую виру, Алой податливей пошел на другие условия. Дарник, казалось, излучал само великодушие, отдав всех раненых без всякой оплаты и соглашаясь брать выкуп за пленных и серебром, и зерном, и конями, и телячьими шкурами, но всякий раз оказывалось, что в нужном количестве ничего этого у сарнаков не набиралось. Много спорили о пленницах, жен и дочерей, принадлежащих вождям и старейшинам, Дарник согласен был менять лишь на молодых воинов, с условием, что как только выкуп в Липов будет доставлен, он тотчас же отпустит их домой. Ему крайне нужны были заложники, дабы благополучно убраться с сарнакской земли.
– Сначала булгары, теперь сарнаки. А ты не боишься, что все эти инородцы научатся у тебя, чему им не следует? – пробовал остеречь воеводу Быстрян.
– Чем наше войско будет разноплеменней, тем лучше, – отвечал ему Дарник.
– Да чем же это лучше?
– Я второй раз родился, когда ушел из Бежети, а третий раз родился, когда перезимовал в Липове. Ты ведь тоже не бежишь в Корояк рассказывать мои секреты. Не волнуйся, через год они будут нашей самой надежной опорой.
Половину следующего дня происходила выплата выкупов и обмен пленных. Тридцать сарнакских юношей явившихся в обмен на жен вождей вместе с полусотней других пленных тут же в качестве возниц и коноводов распределили по ватагам. А двадцать пять оставшихся самых красивых пленниц стали желанным дополнением к наградным фалерам лучших воинов, помешать этому не могли уже никакие дирхемы и униженные мольбы родичей. Невыбранные фалерниками пленницы были отпущены просто так без всякого выкупа.

9.
Теперь путь дарнинского войска лежал на запад, чтобы выйти к верховьям реки Медяницы, а вдоль нее спуститься прямо к Остеру. Первые дни двигались в полном вооружении, опасаясь нападения сарнаков с тыла. И действительно дозорные видели в отдалении небольшие отряды их всадников. Но как только вышли к Медянице сопровождение недавних врагов исчезло. Здесь по обеим сторонам реки стояли словенские селища с пшеничными полями и сторожевыми вышками. Имя Дарника Рыбьей Крови было уже у всех на слуху. Сначала медянцы, правда, многочисленного войска сильно опасались, но, не видя от него никакого притеснения, осмелели и свободно выходили навстречу, с любопытством толклись возле дарнинского стана, и охотно выменивая на зерно сарнакские шатры и попоны. Немало нашлось молодых парней, желающих присоединиться к славным соплеменникам, и приходилось объяснять, что боевые действия на это лето закончены, но вот следующей весной добро пожаловать в Липов.
Возле одного из городищ под названием Окуни задержались больше обычного. Местные красавицы так очаровали дарнинцев, что многие непрочь были жениться, вот только сами красавицы не хотели далеко отрываться от дома, да и воинам не с руки было оставаться в чужом городище. Кто-то из женихов предложил возвести собственное отдельное дарнинское селище. Его предложение, прозвучав не очень серьезно, быстро обрело своих сторонников и уже сами окунецкие старейшины поддержали его.
– А что на это скажет князь Вулич? – озадаченно спросил у старосты Дарник.
– Мы платим ему подати кровью. Каждую весну находится десять парней, которые охотно идут к нему в ополчение, – отвечал ему староста. – Если еще два-три человека пойдут и от вашего селища, то никто возражать не будет.
Дарнику не очень понравилось отдавать кому-то даже двух-трех бойников, но возможность иметь в этих местах свое опорное укрепление была слишком соблазнительна, и он согласился. Неделю все войско занималось земляными и плотничьими работами, чтобы вечерами веселиться на свадебных пиршествах. Вместе с двадцатью женихами здоровыми под Окунями оставили столько же женихов раненных, а также внушительную крепость с пятью боевыми башнями. Щедро расплатился с остающимися воинами воевода дирхемами и другой добычей, сразу превратив новоиспеченное селище Окуницу из нахлебников в главных покупателей для всех ближайших поселений.
До Остёра оставалось всего два дня пути, когда от путников стало известно, что в Казгаре высадилось большое булгарское войско во главе с грозой хазар воеводой Завилой, намереваясь покарать Дарника и вернуть казгарскую казну. Рыбья Кровь отнесся к этой вести со всей серьезностью. Семьдесят тяжёлых повозок с раненными и добычей лишали его войско быстроты и маневренности, сотня примкнувших булгарских бойников при столкновении с единородцами тоже большой уверенности не вселяла, а имелись еще ненадежные сарнаки, два десятка которых по дороге уже сумели сбежать. Так и выходило, что при внешней величине, положиться можно было едва на половину воинов.
Когда Дарник все это объяснил своим соцким, те тоже заметно приуныли. Журань предложил подобно сарнакам найти хорошее место для полевого укрепления и пусть завиловцы штурмуют его, пока не растеряют всех воинов.
– А если они вместо того, чтобы нападать на нас, пойдут на Липов? – осадил его Рыбья Кровь. – Чтобы мы со всеми нашими грузами помчались за ними?
– Но мы точно не знаем, сколько их и как они сильны, – воинственно заметил Борть, после награждения серебряной фалерой, он уже никого не боялся.
– Даже если у них всего сто мечей, нам от этого будет не легче, – возразил ему Быстрян.
– А если рядом ставить сразу два стана, – загорелся Меченый. – Осаждать их одновременно ни у кого не хватит сил. А пока нападают на один, из второго очень хорошо получится делать вылазки.
– Значит так, – принял решение воевода. – Сворачивайте колонну на запад и идёте как можно быстрей. Через три дня повернете на юг и выйдите на толочскую дорогу и по ней до самой Толоки. Там переходите Толочь и строите береговые укрепления. А я тем временем беру арсов, полусотню конников и пять колесниц и не даю завиловцам напасть на вас.
Так и сделали. Основное войско под командой Быстряна свернуло на степное бездорожье, а сборный отряд Дарника налегке устремился к Остёру. Преодолев за один переход 60 верст, они едва не наткнулись на стан Завилы, который уже расположился близ княжеского города. Несмотря на усталость, Маланкин сын с несколькими арсами отправился взглянуть на противника собственными глазами. Вместо привычных повозок булгарский стан был окружен оградой из жердей, между которыми было растянуто обычное льняное полотно. Дарника восхитила простота и эффектность такой придумки: каждая вьючная лошадь везла две пары жердей с закрепленным на них полотном, при остановке жерди разматывали и вбивали заостренным концом в землю, и вся ограда была готова еще прежде, чем кашевары успевали развести костры.  
Местные жители охотно сообщили, что завиловцы, прослышав о большой победе дарнинцев над сарнаками, требуют от князя Вулича в наём лошадей и набирают дополнительных бойников из числа остёрцев. Но Дарника интересовали более точные сведенья. Двое арсов вызвались добыть языка и в ту же ночь притащили булгарского гридя, который рассказал, что всего завиловцев пятьсот человек, и они действительно собираются выступать без всяких повозок, а только с вьючными лошадьми и не сомневаются, что им удастся настигнуть дарнинцев где бы то ни было. В крайнем случае, Завила собирался двигаться прямо на Липов, и князь Вулич ни в чем ему не препятствовал.
Еще одну пару переодетых в одежду остёрцев арсов Дарник послал к самому Вуличу, требуя тайной встречи с князем за пределами города, и в случае отказа обещая сообщить Завиле невыгодные для Вулича сведенья. Угроза подействовала, и арсы привезли на стоянку дарнинцев княжеского конюшего с двумя гридями.
– Какие еще четыре тысячи дирхемов? – возмутился конюший, когда Рыбья Кровь напомнил ему о долге князя. – Все знают, какую ты казну взял в Казгаре.
– Одно другого не касается, – Дарник едва сдерживал свой гнев.  
– По всему Остёру булгарские лазутчики. Даже если бы князь и хотел, он не смог бы тебе сейчас всё выплатить. Князь не воевода, ему приходится много чего учитывать, тебе это трудно понять. – В силу своего высокого положения, как-никак ведал всей конницей князя, конюший не очень робел перед молодым бежечанином.
– Так значит, князь дает своих коней Завиле даже без денег? – проявил осведомленность Дарник.
– Завила расплатится с нами, когда вернет свою казну.
– А если не вернет? – раздражение Маланкиного сына мигом улеглось.
– Тогда ты действительно будешь чего-то стоить. – Конюший даже не пытался смягчить смысл своих слов.
Все было ясно, но как позволить, чтобы переговоры закончились ничем, и Дарник приказал снять с конюшего и гридей дорогую одежду, доспехи и перстни и отправить их восвояси в одних портках и нательных рубахах.
– Это в счет княжеского долга, – объяснил воевода конюшему.
– Смотри, ты уже второго князя настраиваешь против себя, – угрюмо предупредил обиженный переговорщик.
– В Русской земле еще много князей, которых я не оскорблял. – Хорошее настроение полностью вернулось к Дарнику.
На рассвете, едва рассвело, Рыбья Кровь, оставив в укромном месте колесницы, повел своих воинов к булгарскому стану. Вместо луков, дабы не терять драгоценные наконечники стрел, дарнинцы вооружились пращами и пращами-ложками. Град камней, внезапно обрушившийся на спящих под полотняными навесами булгар, хоть и порядком переполошил их, но урона почти не нанес. Да Дарник на него и не рассчитывал, важнее было обозначить свое присутствие: я тут и я вас нисколечко не опасаюсь. Когда завиловцы чуть пришли в себя и выслали на пращников сотню всадников, Маланкин сын благоразумно отступил к своим колесницам. Однако его надежда увести подальше эту сотню и уничтожить, не оправдалась – булгары на хитрость не поддались и преспокойно повернули назад.
Двое суток длилось это противостояние: булгары пополняли свое войско лошадьми, людьми и припасами, а дарнинцы всеми силами не давали им покоя. Рыбья Кровь больше всего беспокоился за свои колесницы – при попадании на ухабистое бездорожье они могли стать легкой добычей для достаточно большого отряда конных неприятелей, поэтому пока арсы с жураньцами подкрадывались день и ночь к стану булгар, чтобы, забросав их сотней камней, тут же улизнуть, он с несколькими телохранителями кружил по окрестностям Остёра, выбирая лучшие пути отхода, по которым можно было вскачь гнать свои боевые двуколки.
Наконец завиловцы всем войском выступили из стана, но двинулись не по южной дороге, куда заманивал их липовский воевода, а прямо на запад, на Толоку. И пошли столь скорым маршем, что летучий отряд Дарника едва поспевал за ними. Своих вьючных лошадей Завила держал в середине колонны, а две лучших конных сотни позади, они очень умело и выдержанно отгоняли дарнинцев, стоило им слишком уж приблизиться. Дарник злился, ему не нравилось, что умный противник вчистую переигрывает его.
И однажды он всё же рискнул: погнал одни колесницы к самому хвосту походной колонны. Из-за поднятой пыли, булгары приняли двуколки за мирные местные повозки и опомнились лишь когда колесницы развернулись в пятнадцати саженях от их конских хвостов и съехались в один крепостной ряд. Короткого замешательства противника хватило, чтобы шестьдесят дарнинцев нагнали камнемётчиков и в спешенном виде изготовились к стрельбе из луков. Дорога проходила как раз между двух лесистых взгорков, поэтому булгарам ничего не оставалось, как атаковать дарнинцев в лоб. Предыдущее лёгкое забрасывание камнями порядком усыпило их бдительность, поэтому они пошли вперед не сомневаясь в своём полном превосходстве. Шквальная прицельная стрельба из луков и камнемётов явилась для них полной неожиданностью. Потеряв только убитыми полсотни воинов, булгары отступили. Следующим их действием должен был стать обходной рейд по окружающему лесу. Не дожидаясь его, Дарник скомандовал полный отход. Все и так получилось весьма внушительно, жаль только было, что теперь Завила знал главные козыри липовского войска и наверняка будет уже не так беспечен.
Весь вечер и ночь горел погребальный костер булгар, а дарнинский летучий отряд тем временем по лесам и лугам обходил их, чтобы занять место на Толочской дороге уже спереди. Здесь места были почти родные, и Дарник поменял тактику. Выделил двадцать жураньцев, которые в подходящих местах рубили на дороге засеки, так чтобы и с вьючными лошадьми их было мудрено преодолевать. Резко упала скорость движения завиловцев – ведь через каждых три-четыре версты их непременно поджидали изготовившиеся за очередной засекой дарнинцы с их смертоносными колесницами. Впрочем, Завила быстро нашел средство, как с ними бороться. Раздобыл в одном из селищ три обыкновенных повозки и, нагрузив их ворохом веток, толкал впереди в виде собственной прикрытия. Дарник не остался в долгу и принялся перекапывать дорогу малыми рвами, непреодолимыми для повозок. Так они и состязались друг перед другом с той лишь разницей, что булгары постоянно теряли воинов, а дарнинцы нет.
Миновали еще несколько томительных дней и ночей чудовищного напряжения, и к Дарнику прибыл гонец из Толоки, сообщивший, что там все в порядке, войско укрепилось на обеих сторонах реки и готово сражаться. Бросив уже подготовленную засеку, воевода на рысях повел свой заградительный отряд к Толоке. Звоном мечей о щитовые умбоны приветствовали их бойники у левобережного укрепления, но летуны-заградители даже не могли ответить на них. Пройдя укрепление и простучав копытами по доскам наплавного моста, они поднялись на правый берег и у первых же деревьев повалились на траву. Некоторые даже не успели снять доспехи, как глубокий сон сморил их. Налетевшая на Дарника счастливая Саженка, едва не сбила его с ног, мягко отстранив ее, он всё же нашел в себе силы, чтобы сидя выслушать доклад соцких и рассмотреть то, что было ему видно со своего места.
Гарнизон Толоки и его помощники постарались как следует. Три месяца назад на левом берегу еще только возводился деревянный сруб и насыпался крепостной вал, теперь там, кроме двухъярусной боевой башни, огражденной малым рвом и валом с невысоким частоколом, имелись четыре вышки для камнемётов. В дополнение к этому войско сделало еще одно кольцо вокруг укрепления из наваленных деревьев. На правом берегу стояла ещё более мощная крепость из трёх правда ещё не совсем достроенных боевых башен и особой гордости Меченого – двух вращающихся площадок, на которых укреплены были большие пращницы. Кроме того, у другого брода через Толочь двумя верстами ниже по течению, был разбит повозочный стан с сотней бойников, способный тоже не допустить переправы противника на правый берег. Всех булгар, сарнаков и наложниц вместе с частью повозок Быстрян направил в Липов.
– Ну и правильно сделал, – похвалил Дарник. – А что толочцы?
– Я им сказал, что булгары поклялись выжечь всю липовскую землю, и они у меня лучше всех бегали, – сообщил главный соцкий.
Дарник его не слышал, прислонившись спиной к дереву, он спал.
Завиловцы подошли к Толоке только к вечеру, когда отряд Дарника вместе со своим воеводой уже начал приходить в себя. Выбрав чистое открытое место, булгары быстро выставили свою полотняную ограду и навесы и разожгли полсотни походных костров. С правого берега до них было целых два стрелища, но для большой пращницы двести сажен не расстояние. На помощь двум крутящимся пращницам на самый берег выехала еще и Плевательница. И вот едва звездно-лунный сумрак лег на землю на стан завиловцев обрушился град из пудовых камней, круша навесы и убивая все на своем пути. Даже издали слышно было, какая там возникла суматоха. Дарник, спохватился, что не послал туда всех своих конников – войско булгар перестало бы существовать. Наутро на месте их стана остались одни кострища, Завила переместил его так далеко от реки, что не стало видно.
Все это напомнило Дарнику медведя, который в детстве напал на их с Маланкой землянку. Ведь ясно же, что теперь липовская рать не по зубам и более мощному войску, а всё равно не уходят и будут пытаться чего-то своего добиться. Жаль только было нести никому не нужные потери. Не меньшая уверенность в своих силах царила и во всём дарнинском стане. Рассказы летунов-заградителей, у которых за весь рейд случилось лишь пятеро раненых бойцов, успели превратиться в веселые ратные приключения и находилось немало горячих голов, которые жаждали повторить их «безопасные» ночные наскоки.
Как Дарник и предполагал, Завила не стал искать скрытной переправы на правый берег, а уже на следующий день повёл своё войско на приступ левобережного укрепление, видимо, полагая, что с частью никуда не убегающего неприятеля как-нибудь да справится. Его воины, выставив вперед жерди с растянутым полотном и толкая повозки с ветками медленно в пешем строю стали приближаться к дарнинскому укреплению. Камнемёты с вышек и лучники накрывали камнями и стрелами их задние ряды, с правого берега туда же направляли свои булыжники и пращницы, отсекая булгарскую конницу. Однако булгарская пехота продолжала упрямо двигаться и достигнув засеки, стала прорубать в ней проходы. Завила не учёл только, что по наплавному мосту через Толочь свободно могут перемещаться запасные ватаги дарнинцев. Две пехотные сотни Бортя, просочившись по береговому кустарнику, беспрепятственно вышли к завиловцам на левый фланг и выстроились двумя прямоугольными «черепахами». Пока булгары разворачивались, чтобы встретить Бортя, им на правый фланг, ведя коней в поводу зашли катафракты и жураньцы. Вскочив в седла, они с пиками наперевес ринулись на вооруженных мечами и топорами пеших булгар. Удар оказался столь сильным и своевременным, что никакой численный перевес спасти уже не мог, и истребляемая и расстреливаемая с трёх сторон пехота обратилась в бегство, по пути смяв собственных конников, которых Завила с запозданием бросил им на помощь.
То полное уничтожение, которое Дарник прозевал ночью, осуществилось теперь при свете дня. Все, кто были на правом берегу, вскочив на оседланных и вьючных лошадей, спешно переходили на левый берег, дабы довершить разгром неприятеля.
Рыбья Кровь мог быть доволен – булгарский медведь получил свое по заслугам. До самого вечера дарнинцы приводили пленных и несли незатейливую добычу из завиловского стана. Один Журань пребывал в печали – Завила с полусотней всадников ускользнул у него буквально из-под самого носа.
– Удравший воевода, гораздо полезней воеводы убитого, – успокаивал его Дарник. – Теперь над ним будут только смеяться.
Свои потери вышли еще меньше, чем ожидалось: до полусотни убитых и раненных – сказывалось возросшее умение, как вожаков, так и рядовых бойников. Среди двухсот пленных набралось более трёх десятков остёрцев. Их Дарник приказал держать отдельно. Захвачено было огромное количество лошадей с остёрскими клеймами и вся полотняная ограда булгарского стана, ее аккуратно сворачивали и укладывали на повозки.
На душе у Маланкиного сына было сумрачно. Ему вдруг представилось, что так всегда и будет: все обиженные им в прежних сражениях будут снова и снова собираться, чтобы наказать его, а он снова и снова должен будет доказывать им своё превосходство. Чем такая доля лучше судьбы смерда из года в год вынужденного сражаться с собственным участком земли, или раба, зависимого от воли своего хозяина? Дарник невольно вспомнил пренебрежительное отношение ромеев к своим блистательным воинам. Все правильно: разбоем проживешь десять лет, но тысячу лет не проживешь никогда. Ужасно хотелось придумать нечто такое, что прославило бы его больше военных побед, но что именно это может быть Рыбья Кровь не мог себе даже смутно представить.
При награждении лучших воинов серебряная фалера снова обошла Меченого, ими воевода наградил десяцкого арсов за рейд летучего отряда и Быстряна за подготовку Толочского укрепления и удар катафрактов, опрокинувший завиловскую пехоту. По левобережным лесам было рассеяно не менее трех сотен булгар, поэтому Рыбья Кровь не спешил уходить в Липов. Все войско, включая пленных, целую неделю занималось усиленными плотничьими и землекопными работами – Дарник намеревался оставить в Толоке целую сотню бойцов и хотел подготовить им подходящее зимнее пристанище.
На восьмой день в Толоку с востока прибыл купеческий караван. Купцы рассказали, что видели остатки завиловцев уже под Остёром, вид они имели самый плачевный, разумеется, ни о какой новом походе на Липов никакой Завила уже не помышлял.
– Как нам пройти через твои земли? – спросил, чуть погодя, у воеводы главный караванщик.
Дарник даже вздрогнул от таких слов. «Твои земли»! Действительно надо было как-то с этим определяться. Каждую из купеческих повозок воевода оценил в один дирхем.
– Не слишком ли дорого? – возразил караванщик.
– Эта цена на весь год. Двенадцать месяцев вы сможете провозить помеченные повозки бесплатно.
– А если у меня не будет товара возить туда и сюда? А и хитрый же ты воевода! – воскликнул заметно повеселевший купец.
Пора было и Дарнику возвращаться в Липов. Что делать с пленными остёрцами воевода не знал. По какой-то непонятной причине с каждым днем глухая ненависть к ним не убывала, а только возрастала. Селить их на «своей земле» он не хотел, продавать в рабство тоже, отдавать их за хороший выкуп означало бы, что и впредь все кому не лень будут нанимать против него, Дарника, своего брата словенца. И призвав на помощь безотказного Лисича с двумя булгарскими лекарями, воевода приказал увести остёрцев под охраной арсов подальше в левобережные леса, и там каждому из них отрубить кисть правой руки так, чтобы они не истекли кровью и остались живы. Затем погрузить на телеги и в сопровождении возниц-толочцев отправить в Остёр.
Узнав о таком наказании, все войско невольно вздрогнуло, а пленные булгары пришли в животный ужас, недоумевали даже привычные к воеводским выходкам соцкие.
– Лучше бы мы их в Хазарию в рабство продали, – высказал общее мнение Быстрян.
– Словенцев мы никогда продавать не будем, – был краток воевода.
– Неужели так лучше?
– Лучше. – Дарник не собирался ни с кем вдаваться в объяснения.

10.
Отстроив более-менее толочскую крепость, подлечив раненых и приведя в порядок свой внешний вид, липовское войско готовилось к возвращению домой. В последний день воеводу порядком удивил Борть, который должен был оставаться в Толоке, под совершенно нелепым предлогом он просился на пару дней заехать в Липов. Хочет покрасоваться своей серебряной фалерой, понял Дарник и приказал всем другим фалерникам-бортичам тоже собираться в путь. На очередном совете вожаков Меченый вдруг пошутил, что готов все четыре своих медных фалеры отдать за одну серебряную. Воевода был совсем не против этого. В войске нашлось ещё три носителя четырёх медных фалер, они тоже не прочь были поменять свою медь на серебро.
– Нет уж, носите, что получили, – сказал им воевода.
– А когда тебе будем вручать золотую фалеру? – не преминул позубоскалить Журань, он ревнивее всех относился к любым наградам.
– Я беру только отрубленными руками, – мрачно пошутил Дарник.
Гонец из Липова привез ему грамоту от Фемела, в которой вскользь говорилось, что Ульна сошлась с одним из липовских бойников, и чтобы воевода заранее решил, как с ней поступить. Это известие неожиданно сильно ошеломило Дарника. Он предполагал, что жена будет расстроена, когда узнает, что он взял в поход с собой Саженку, но чтобы так?.. Ещё в грамоте Фемел писал о пятерых преступниках, которые сидят в липовских погребах, и староста Карнаш не решается судить их в отсутствии воеводы. Теперь после новых военных побед ему никак уже не отвертеться и от этого.
Шестьдесят верст до Липова по накатанной дороге войско преодолело в полтора дня, выйдя к Бугру, когда августовское солнце находилось в самом зените. Встречать к Бугру вышло половина Липова, были здесь и многочисленные чужаки – всем хотелось приветствовать победителя булгар и сарнаков, слава о котором уже катилась по всем русским княжествам.
Дарник не обманул их ожидания, ехал впереди войска на украшенном узорчатой парчой белом коне, длинные русые волосы красивыми волнами обрамляли его надменное неулыбчивое лицо, на руках были начищенные до блеска наручи, гладкий стальной нагрудник отражал снопы солнечных лучей. Его арсы, такие живописно-неряшливые при выходе из Липова, теперь тоже украсились дорогой одеждой и нарядными доспехами. За арсами ехали и шли фалерники. Дальше войско двигалось, разбившись на сотни, со своими колесницами, повозками, пленными и ранеными. Присутствие всех соцких и многих вожаков целых и невредимых, а также сама величина колонны создавали обманчивое впечатление полного отсутствия каких-либо потерь. Даже те матери и жены, кому уже сказали о погибших сыновьях и мужьях, не решались голосить, дабы не нарушить общего торжества, и невольно считая своих близких невезучими, нежизнеспособными существами, которые сами виноваты в том, что не сумели уцелеть. Стоящие по краям дороги липовчанки сыпали под копыта воеводского коня зерно и желуди, как символы богатства и силы. Арсам и фалерниками прямо на ходу подавали кубки с медовухой, пироги с мясом и рыбой, сладкие медовые пряники. Мальчишки пристраивались к лошадям и бежали рядом, стараясь дотронуться руками до боевого оружия.
У спуска в речную пойму воеводу поджидали Карнаш и Кривонос, чуть позади их находился Фемел. Дарник облегченно вздохнул – Ульны с ними не было.
– Рады видеть тебя в добром здравии и с большой славой! – произнес староста.
– Ваша доля тоже есть в этой славе, – отвечал Рыбья Кровь. – Ну посмотрим, что тут у вас.
Все трое присоединились к нему и поехали рядом, деликатно отставая на пол лошадиного корпуса. Еще не виден был Липов, а сама дорога с помощью засыпанных землей срубов кое-где была поднята на полторы-две сажени.
– Через год сделаем так, чтобы и в половодье проехать можно было, – пообещал Фемел.
Маленький четырёхсрубный Островец с помощью новых срубов расширился до средних размеров селища. Несколько торфяных ям соединённые между собой канавой-рвом превратились в рукав-протоку Липы, огибающий Островец с востока.
– Я думаю, что цепь на реке следует оставить, – сказал ромей. – А купеческие ладьи пускать здесь, чтобы ни одна просто так не проскочила.
На реке стоял новенький наплавной мост, по которому войско без помех перебралось на высокое правобережье. Здесь городище было вообще не узнать. На пристани три купеческих ладьи, на торжище два десятка груженых подвод, торговые столы и навесы. Вместо привычных овощных огородов вырос целый посад, отдельно выделялся гостиный двор на тридцать повозок, полоса оставленного у крепостных стен пустыря ощетинилась вкопанными заостренными бревнами, большими валунами и узкими ямами. Чахлые кустики и прутики деревьев, посаженные весной, распустились буйной листвой. Женщины и дети иначе одеты и иначе вели себя, повсюду масса чужаков и новых бытовых вещей. Словом, городища не было, был хоть небольшой, но самый настоящий город.
Взгляд воеводы приковала к себе недостроенная одинокая кирпичная башня, вынесенная к тому же за пределы крепости. Дарник вопросительно посмотрел на Фемела, перед походом они договаривались, что из кирпича на войсковом дворище будет построен основательный рабочий дом, где в зимние вечера удобно будет бойникам упражняться в боевых искусствах.
– Мы забыли, что нам нужно семьдесят тысяч плинт, а всего прикупить удалось только двадцать тысяч. Вот на одну башню и хватило, – без смущения отвечал ромей. – И не смотри, что за стеной, от нее толку будет больше, чем от всего войскового дворища вместе взятого.
Из ворот городища навстречу мужу вышла Ульна со своей глинской служанкой-наперсницей. Дарник как ни в чем ни бывало приветствовал их и отправил проследить за приготовлениями к пиршеству. Мнения свидетелей их встречи разделились поровну: знает или не знает воевода об измене жены? Уж слишком бесстрастно было его лицо, но такое оно у него всегда, рассуждали липовцы.
Поручив возничим Лисича раскладывать на пустыре для всеобщего обозрения захваченную добычу, Дарник пошел взглянуть на строительное рукоделие Фемела. Карабкаться на кирпичную башню пришлось по шаткой строительной лестнице, так как на двух ее нижних ярусах не было ни дверей, ни бойниц.
– Входить в нее можно будет только по висячему мостику с крепостной деревянной башни, – с восторгом объяснил ромей. – Зато посмотри, какой с неё обстрел.
В самом деле с шестисаженной высоты под прикрытием камнемётов оказались не только ближние ворота городища и войскового дворища, но даже внешняя ограда посада.
– А левый берег Липы? – сделал замечание воевода. – Если бы ты построил эту башню внутри дворища, с нее можно было закрывать ещё и Островец.
Фемел подавленно молчал, о таком он просто не подумал.
– Построим ещё одну на дворище, – вяло нашёлся купеческий наставник. – Все равно всё надо здесь строить в камне.
Они были только вдвоём на верху башни.
– Почему ты не помешал? – спросил Дарник так, что Фемел сразу понял его.
– Да как помешаешь этому? Они решили, что будет как с Зорькой, тихо и мирно отпустишь её.
– Ты тоже так думал?
– Нет, второй раз тебе поступить так же невозможно.
– Это почему? – чуть удивился Рыбья Кровь.
– Потому что если ты не будешь поступать каждый раз по-новому, то потеряешь право управлять другими людьми. На то ты и воевода, чтобы во всём идти впереди всех.
– Даже если я буду нарушать древние обычаи?
– Кому их не нарушать, как не воеводе.
Сказанное поразило Дарника. Он и сам часто так думал, но впервые это прозвучало для него из чужих уст, как непреложный закон большой человеческой жизни. А сам Фемел представился, как действительно умный и глубокий советник.
Между тем липовцы, гарнизонные бойники и пришлые люди вновь и вновь любовались выставленными на пустыре богатствами. Кривонос, осмелевший, что Дарник не корит его за Ульну, даже счел нужным упрекнуть воеводу:
– Теперь все с нас будут требовать втрое дороже.
– Требовать еще не значит получать, – отвечал ему Рыбья Кровь. – Зато следующей весной жди не триста, а тысячу ополченцев.
По-иному смотрели на разложенные монеты и золотые украшения походные бойники. Почти зримо ощущалось, как росла их алчность. То там, то здесь раздавались голоса:
– Как всё будет делиться?
– Мне сарнакский шатёр ни к чему, пускай только дирхемами платят.
– Воевода с соцкими самое лучшее себе заберут.
Когда возничие Лисича попытались сложить и унести военную добычу на войсковое дворище, среди ополчения возникло настоящее волнение, все хотели тотчас получить причитающее ему вознаграждение.
Дарник собрал Фалерный совет, куда теперь входило почти сорок человек, и попытался объяснить, что, по крайней мере, половина захваченного добра должна остаться в войсковой казне, да и вознаграждение воинам лучше платить не сразу, а по частям, чтобы не возникло большого пьяного загула. Пока он так разумно рассуждал, ополченцы смели охранявшую добычу стражу и стали расхватывать подряд всё самое ценное.  
Вожаки, фалерники и арсы кинулись с войскового дворища на пустырь. Уже были подняты плети и мечи для разгона обезумевшей толпы, как вдруг Рыбья Кровь срывающим голосовые связки криком приказал фалерникам и арсам остановиться. Так и стояли и сидели они в седлах, наблюдая как растаскивается и просто затаптывается весь их казгарский прибыток.
– Хорошо, что еще мешки с зерном и болотной рудой не выставили, а то бы и их затоптали, – невесело заметил Меченый.
Дарник яростно глянул на него, но ничего не сказал.
Посреди войскового дворища составлены были столы для великого пиршества.
– Завтра заставим их всё вернуть, – сказал об ополченцах Быстрян. – Сегодня давай об этом больше не думать. Пошли лучше за стол.
– Хорошо, идите, – согласился воевода.
Но едва соцкие и фалерники скрылись из виду, он прямо в том, в чём был и в чём были его телохранители, направился прочь из Липова. Выехав за ограду посада, они свернули на северную дорогу и уже глубокой ночью прибыли на Арсову Заставу. Шуша была единственным человеком, которого ему хотелось сейчас видеть. На Заставе за лето выстроили несколько домов, и четырнадцать арсов свободно разместилась в них. Отдельный дом имелся и у Шуши с ребёнком. Она встретила Маланкиного сына без особого удивления.
– А я так и думала, что ты захочешь от этих здравиц в твою честь куда-нибудь спрятаться.
Дарник ничего ей не объяснял, несколько дней полного покоя – вот всё, что ему хотелось. Но покоя не получилось, уже на следующий день на Заставу прискакал Фемел, с одним из своих липовских учеников. Не протрезвевшие до самого утра ополченцы, обнаружив исчезновение воеводы, едва не повесили «чернеца», как они между собой называли ромея.
– Ты должен срочно вернуться, без тебя там вот-вот начнется всеобщая резня, – взывал, смертельно напуганный Фемел.
– Не хочу, – спокойно отвечал Дарник.
– Как это, не хочу?
– Мне не двадцать один год, а всего шестнадцать лет. Если они хотят резни, пусть будет резня, – устало говорил Рыбья Кровь. – Я им не старший брат, чтобы сопли вытирать. Пускай выбирают себе другого воеводу.
Эту минуту как раз выбрала Шуша, чтобы войти к ним в горницу с приготовленной едой.
– Что ты сделал с моими дикими арсами? – вслух удивлялась она. – Они смотрят на тебя как на бога.
Ей никто не ответил, и она поспешила выйти.
– Поздно ты о своих летах вспомнил, – упрекнул Фемел. – Не получится. Не получится устраниться. Никакого другого воеводу они слушаться не будут.
К вечеру на Заставе объявились Меченый и Журань. Они рассказали об установлении в Липове целого троевластия: липовцев во главе со старостой Карнашем и Быстряном, короякцев с полусоцким Куньшей и булгар с казгарцами, выделившихся в самостоятельную сотню. Но все это только чуть намечено и возврат воеводу тут же вернёт всё к прежнему порядку.
За соцкими прибыли ходоки от короякцев и булгар, объяснить причины своего отделения от общего войска. Далее поток посетителей уже не ослабевал. Старейшины Липова жаловались на не утихающие каждую ночь пиры, купцы указывали на постоянные поборы то от одного войска, то от другого, преступники в погребах ждали воеводского суда, ремесленники хотели знать, будут ли у них делать войсковые закупки или нет, посадским людям не было прохода от наводнивших Липов бездомных попрошаек и так далее.
Как следует разозлясь, Дарник стал управлять Липовым прямо из дома Шуши. Ополченцам в три дня приказано вернуть все дирхемы и драгоценности, в случае нахождения их у ополченцев потом, им грозила виселица, пленные булгары и сарнаки были направлены прокладывать дорогу на юг вдоль правого берега Липы, пять преступников в погребах заслуживающих смертной казни приговорены к самоповешенью, избежать которого удалось лишь одному из пяти, все пришлых попрошаек посадили на цепь вместо дворовых собак, после десяти дней такой отсидки под холодными осенними дождями все они поспешили убраться из «бешеного города».
Затем настала очередь дознания об Ульне: кто знал, кто поощрял, кто препятствовал. Относительно чистым оказался Фемел, он один всячески пытался не допустить бесчестия воеводской жены, Кривонос ждал действий от Карнаша, а тот от него. Призванные на допрос наперсница Ульны и напарник виновного бойника ссылались на пример Зорьки, которой Дарник разрешил выйти замуж за другого липовского бойника. Кривоноса воевода послал на два года в Короякскую Заставу без права появляться в Липове. Фемел на три дня приковали к позорному столбу, а вместо Карнаша главным старостой Липова по требованию Рыбьей Крови липовцы выбрали младшего брата Карнаша тихого и покладистого Охлопа. Весь Липов с напряжением ждал, что же будет с самой Ульной. Многие не сомневались, что ее ждет дарницкое самоповешенье на чурбаке.
Дарник тоже долго не мог выбрать ей подходящего наказания, пока не вспомнил о тонких двуручных восточных мечах, хранящихся в его воеводской оружейной. По рассказам бывалых путников их испытывали перерубливая преступников пополам. И вот на пустыре, где недавно лежали казгарские сокровища, были поставлены четыре больших стола, на которых разложили Ульну с наперстницей, и виновного бойника с его напарником. Четверо арсов провели испытание восточных мечей – мечи не подвели, все четверо преступников были перерублены чисто.
Рыбья Кровь в это время сидел в Арсовой Заставе и ждал, что сейчас явятся ходоки из Липова и велят ему навсегда убираться прочь из их города. У него не было ни одного друга, Фемел лежал простуженный, после наказания позорным столбом, даже Селезень и Шуша не решались входить к нему.
Но прошёл день, второй, и из Липова стали поступать совершенно невероятные известия. Чуть отойдя от увиденной казни, жители стали думать, как им жить дальше. Чрезвычайный поступок лишь доказал им чрезвычайное положение Дарника. Снова припомнили и приукрасили его путь из Бежети в Корояк, гордое поведение на суде у князя Рогана, укрощение арсов, битвы прошедшего лета, знание ромейского языка, даже отрубленные руки остёрских пленных были поставлены в заслугу, как средство ослабить князя Вулича. Вывод из всего напрашивался один – рядовой бойник и даже отважный соцкий на такое просто не способны. То, к чему стремился Фемел – когда-нибудь доказать знатное происхождение Рыбьей Крови – случилось самопроизвольно и сейчас. Недели не прошло, как уже всё войско, раскинувшееся по вежам и дворищам на десятки верст, уверенно толковало о Дарнике, как о князе-изгое, который чудом избежал смерти от властолюбивых братьев, и вынужден теперь скрываться здесь. Некоторые даже называли имена этих далеких княжичей и предрекали дальнейшую цель военных действий Дарника: накопить силы и вернуть себе княжеский престол как настоящему наследнику. Затворничество в Арсовой Заставе после бунта ополченцев и чудовищная казнь жены-изменницы лишь подтверждали все это – ну какой князь будет терпеть подобное бесчестие!
Больше всего таким оборотом был поражен все ещё обиженный на воеводу Фемел:
– Не понимаю, кто больший сумасшедший: они или ты?
– Я читал, ромеи своим солдатским императорам прощали еще и не такое, – подначивал его воевода.
– Где император, а где ты? – рассердился купеческий учитель.
– Поезжай лучше за княжеской короной, – то ли в шутку, то ли всерьез предлагал Дарник. – Учти, мне чужая не нужна, только своя, новая. И ритуал чтобы позабористей был. Можешь всем сказать, что на самом деле я незаконный сын одного из смещенных ромейских императоров.
От крайнего возмущения Фемела едва не хватил удар, но он сдержал себя, помня, что Дарник успеет выхватить нож быстрей, чем он – выскочить из горницы.
Так они развлекали друг друга, пока из Липова не прибыла целая делегация из старейшин и соцких звать Дарника на княжеский престол. Рыбья Кровь, к удивлению ромея, принял её с подобающим случаю уважением и достоинством, потому что знал то, чего не ведал Фемел – всего каких-то сто лет назад выбирать князей из лучших воинов в словенской земле было вполне обычным явлением. Другое дело, что почти все они так и оставались выборными князьями на короткое время – превратности военных дорог рано или поздно приводили их к полному краху. Но чего Дарник не научился бояться, так это полного краха.
– Вы не возражаете, если всей церемонией будет ведать тот, кто больше всех искушен в них? – Рыбья Кровь выразительно указал переговорщикам на ромея.
Никто не возражал. Недавние соратники смотрели на своего командира с пытливой настороженностью: каково теперь будет им? Дарник их не успокаивал – ему и самому это было неизвестно.  
Насчёт искушенности Фемела в любых торжествах, Маланкин сын оказался прав – ритуал княжеской коронации на войсковом дворище Липова был проведен как надо, особенно учитывая, что никто из присутствующих его прежде не видел. Обкуривание благовониями, окропление вином и водой, осыпание зерном и дирхемами, возложение на голову наспех изготовленной короны из серебра – прошли без сучка, без задоринки. Некоторая сбивка произошла только при произнесении клятв: лучших людей князю, и князя – войску и городу Липову. Соцкие и вожаки с непривычки запинались, а слова Дарника не всем были слышны.
– Ты ещё сам не представляешь, во что ты ввязался? – зловредно прошептал Фемел Дарнику на ухо.
– Ты, я думаю, тоже, – отвечал ему шестнадцатилетний князь.
Даже самый простодушный липовец понимал, что теперь в их городе наступает нечто совершенно новое и ни на что прежде не похожее.

Конец третьей части