Дарник Часть 2 (Проза)

1.
Прошел месяц, как Дарник со своей ватагой жил в Корояке в ожидании княжеского суда. Воевода Стержак, бывший в городе за князя, поначалу, правда, хотел посадить его в поруб-темницу, на что Дарник ответил, что явился добровольно и виноватым будет только после княжеского суда, а если воеводе не жалко погубить десять-пятнадцать своих гридей, то пусть попробует посадить. Стержак, несмотря на свой внушительный внешний вид, был трусоват, поэтому хмуро оглядев дюжину вооруженных молодцов, стоящих перед ним на княжеском дворе и покосившись на своих неказистых мечников, которых князь из-за их ущербности не взял с собой в поход, и счел за благо ограничиться изъятием пустой купеческой ладьи.
На гостином дворе за постой с кормежкой заломили плату в одну векшу или четверть дирхема за ночь с человека. Прикинув в уме, Дарник пришел к выводу, что три месяца проживания будет стоить больше, чем отдельное дворище, и в тот же день, опустошив на две трети купеческую шкатулку, купил в посаде у разорившегося лабазника три больших сарая, обнесенных покосившимся тыном.
Ватага встретила его покупку с недоумением: зачем, когда их всех наверняка приговорят, по меньшей мере, к изгнанию. Но юный вождь не слушал. Как до этого прижимисто расставался с каждой монетой, так теперь тратил их направо-налево, покупая всевозможные нужные в хозяйстве вещи. Его расчет был прост: в короткое время превратиться из бродяги-бойника в воина оседлого, чтобы князю пришлось избавлять Корояк не от пустого никчемного человека, а от крепкого хозяина, способного выставить ватагу умелых бойцов. Да и простое чутье подсказывало, что за отдельным забором он лучше сохранит свою ватагу, чем на любом гостином подворье в соседстве с чужими людьми.
Безоговорочно приняли покупку дворища лишь Черна с Зорькой. Пока мужчины еще перетаскивали с ладьи свое и купеческое имущество, они уже захватывали под вожацкое жилье лучший из трех сараев и делили его занавесками на отдельные горницы. Помимо большой кухни, способной вместить всю ватагу и кладовой для припасов и трофейного оружия не забыли и про две спаленки. Веселая лесная любовная вакханалия как-то изжила сама себя, и каждой из девушек хотелось уже отдельного семейного счастья. Однако Дарнику вскоре надоело запоминать, в какой именно спаленке он должен ночевать, и прочно заняв одну из них и выбросив из нее лишние женские штучки, он предоставил наложницам самим определять, кто должен с ним проводить ночь.
В городе с его обширным посадом жили в основном ремесленники, купцы и княжеские гриди. Среди купцов выделялись богатые откупщики, имевшие поблизости от столицы собственные селища. Дарник удивлялся: как это так – иметь свое собственное селище с неродственными людьми? Оказалось, очень просто. Когда какое-нибудь селище два года подряд не могло выплатить князю положенные подати, он это селище отдавал на откуп тому, кто брался с тех же угодий и теми же людьми обеспечить нужный доход. Случалось даже что иногда из отдельных селищ, где после смерти старосты между его братьями и сынами шел разлад, приходили выбранные ходоки и сами просили у князя такого хозяина.
Не меньший интерес у бежецкого отрока вызывали многочисленные рабы и бездомники. Как ни странно пленные составляют среди рабов самую малую часть, гораздо больше было обыкновенных изгоев, тех, кто сорвавшись со своих родовых мест, попали в Корояк за лучшей долей и, не найдя ее, продавали себя в частичное или полное рабство. Бездомники были теми, кто на что-то еще надеялся, кормясь случайной работой, а то и попрошайничеством. Немало было среди них крепких парней, мечтающих о воинской славе – но почему-то никто не спешил нанять их в качестве бойника или простого охранника.
Не сразу осознал Дарник, как ему повезло с его ватагой, ведь будучи один, он непременно бы стал одним из таких бездомников, которые без пристойного занятия быстро утрачивали свой гонор и молодечество. Даже на городском ристалище, где в поединках мог участвовать любой желающий, и там без определенного заклада ты мог сразиться только раз, поставив на выигрыш свой меч или топор, которые, как правило, тут же переходили в руки более опытного противника.
Обилие бездомников и состоятельных бездельников вело к процветанию в столице северного княжества всевозможных азартных игр: от простого метания костей до всевозможных закладов в любых поединках. Причем на поединщиков-людей ставили достаточно мало – ведь тут мог быть тайный сговор бойцов между собой, зато на звериные травли заклады возрастали многократно. Стравливали волка с рысью, медведя с туром, но больше всего в ходу были собачьи травли. Никогда еще не приходилось Дарнику видеть таких огромных и быстрых псов, что могли в одиночку справиться с матерым волком или рысью, а втроем, вчетвером загрызть и молодого медведя.
Сам Дарник против любого игорного азарта имел стойкое противоядие – он просто не мог позволить ему завладеть собой, срабатывало его старое «я не раб этого». Так же обстояло дело и с веселыми девками, готовыми всегда разделить компанию с любым щедрым парнем. Некоторые из них даже нравились Маланкиному сыну, однако собственный любовный опыт уже успел приучить его к мысли, что любовные игрища женщинам гораздо важней, чем мужчинам, поэтому еще вопрос: кто кому здесь должен платить. Хмельные меды и заморское вино тоже не прельщали его – слишком свежа была в памяти расправа на ладье, которой поплатилась за свое пристрастие ватага хлыновцев. Сдержанность вожака заметно влияла на остальных ватажников. Те, если и поддавались соблазнам, то старались делать так, чтобы Рыбья Кровь ничего не узнал.
Шкатулка купца после недельного пребывания в Корояке окончательно опустела, и Дарник вынужден был отправиться на городское ристалище. Победив два десятка местных молодцов во всех видах поединков и изрядно пополнив ватажную казну, он несколько отошел от самих схваток, дав возможность проявить  себя своим сотоварищам. С удовлетворением отмечал, как из каждых десяти закладов его поединщики выигрывали не меньше шести-семи, как в настоящего бойца превращается Меченый, как не дает никому подступиться к себе Борть, как все уверенней чувствуют себя против вооруженного противника Кривонос и Лисич, не говоря уже о необычайной бойцовой искушенности Быстряна.
Постоянные победы дарнинцев на ристалище незаметно привели к дальнейшему пополнению ватаги. Семеро или восьмеро двадцатилетних парней-изгоев попросились в ним в ватагу. После некоторого испытания Дарник отобрал из них пятерых и распределил по пяти парам, превратив последние в тройки.
Теперь за обеденный стол одновременно садилось восемнадцать бойников, и трем девушкам справляться со своими хозяйскими обязанностями стало еще трудней. Послушав Черну и посоветовавшись с Быстряном, Дарник купил двух молодых рабынь-наложниц для Кривоноса и Лисича. Меченый с Бортем, естественно, захотели и себе того же.
– Вам, молодым, достойней найти себе наложниц не на торжище, а на ратном поле, – осадил им вожак, и тростенцы не нашлись, что ему возразить.
Это тоже было одним из открытий, сделанных Дарником в Корояке, что управлять ватагой на постое сложнее, чем в боевом походе. На ладье они были в постоянном напряжении и все требовало согласованного, единого действия, направляемого удачливой рукой вожака. В городе чувство опасности быстро притупилось и пришлось по иному выстраивать отношения с оказавшимися под его началом людьми, вместо коротких приказов пускаться в объяснения и убеждения, и сталкиваясь с самыми неожиданными ситуациями.
То двое новичков подерутся между собой, то городская стража приведет проигравшего десять дирхемов гребца, то из клети с купеческими товарами исчезнет без следа рулон драгоценного шелка. Во все надо было вникать, вынося свой вожацкий приговор. И делать это так, чтобы никто не заподозрил, что тебе не двадцать объявленных тобой лет, а всего пятнадцать. Здравый смысл и собственное понятие о справедливости служили ему единственным мерилом в своих приговорах. Когда Дарнику говорили, что вообще-то в других ватагах поступают по-другому, он только усмехался и коротко бросал: «Иди в другую ватагу».
Точно так же мало он считался и с порядками, царящими за оградой своего дворища. Большой город в отличие от самого захудалого селища жил разобщенной жизнью – это Дарник заметил еще в Перегуде. Корояк же был в пять раз больше Перегуда, значит, и разобщения тут было во столько же раз больше. Иногда, правда, можно было встретить компанию из восьми-десяти парней явно родных и двоюродных братьев, но даже они не представляли из себя реальное единство – старшие заботились о младших, и чрезмерная забота не позволяла им ввязываться в безоглядные драки. Ремесленники со своими подмастерьями и учениками, и купцы со своими возчиками и охранниками хорошо умели постоять за свои корыстные интересы, но на забавы ради простого молодечества способны были слабо. Вот и выходило, что с утра до вечера во всем посаде стоял бранчливый ор всех со всеми, так и не переходящий во что-то серьезное. Победителем в таких стычках считался не самый рукастый, а самый языкастый, кто мог поцветистей и позаковыристей обругать своего противника.
Быстрян, который раньше не раз бывал в Корояке, подтвердил наблюдение Дарника, сказал, что иногда меткое обвинение достается и самому князю, на что тот тоже не считает для себя зазорным ответить своим хлестким словом, а не ударом меча или кнута. Такой уж тут, в Корояке, обычай.
– У нас, в Бежети, если жена сильно ругает своего мужа, он не ищет более находчивых слов, а отвечает ей добрым тумаком.
– Здесь одними кулаками завоюешь только треть славы, а две трети надо добывать чем-то другим, – возразил Быстрян.
Природная ловкость позволяла Дарнику проходить сквозь самую густую толпу, никого при этом не задевая. Но однажды от столкновения с дюжим кожевником увернуться все же не удалось, тот сильно задел его плечом, а следом сильно обругал, обвиняя в неуклюжести. Несколько зевак даже остановилось полюбоваться на их ссору. Дарник с каменным лицом дослушал все до конца, а потом молниеносно выбросил вперед правый кулак и кожевник оказался на земле с разбитыми губами. Такое потом повторялось три или четыре раза, прежде чем в ремесленных и торговых рядах хорошо запомнили вспыльчивого молодого бойника и приучились старательно обходить его стороной.
Неподвластен он был и главному увлечению молодых короякцев – нарядной одежде. Здесь ей почему-то предавали непомерно большое значение. На тех, кто одет попроще и победней смотрели сверху вниз, а девушки порой даже откровенно пренебрежительно фыркали. Дарник же еще в Каменке на Сизом Лугу усвоил себе, что тот, кто слишком заботится о своей внешности, никогда не будет хорошим бойцом, потому и в Корояке смотрел на щеголей с откровенным презрением и своим подручным не позволял подобных излишеств.
Однажды из-за этого в ватаге произошел даже маленький бунт.
– Почему мы должны ходить в обносках хуже всех? – возмущалась молодежь при молчаливой поддержке Меченого с Бортем. – Если ты тратишь все дирхемы на дворище, то почему не продать часть запасного оружия или купеческих товаров и не одеться как все?
– У вас наверно нет глаз и ума? – спокойно отвечал Рыбья Кровь. – Неужели не понимаете, что здесь, в городе осталось одно отребье? Настоящие парни ушли с князем. Когда они вернутся, тогда мы и решим, на кого нам следует быть похожими.
Ватажники молчали, сбитые с толку неожиданностью его аргумента. Но раз прозвучавшая претензия не давала покоя самому Дарнику, и через несколько дней он отправил Кривоноса поменять рулон купеческого шелка на двадцать рулонов короякского полотна. Из него он велел девушкам сшить длинные расстегивающиеся донизу рубахи-кафтаны. Когда рубахи были готовы, Дарник распорядился нанести на них вышивку трех видов: для себя, пятерых старших и десятерых младших напарников. С вышивками девушки управились за два дня. После чего вожак снова собрал всех бойников.
– Какие бы одежды вы себе не выменяли, всегда будут те, кто одет богаче. Поэтому лучше носить то, что другие не носят. Если один человек наденет эту вышитую рубаху, над ним будет потешаться весь город. Если их наденем мы все вместе, то это станет самой лучшей одеждой Корояка, потому что в ней будут одеты самые лучшие бойцы города.
– А как их носить на доспехи или под них? – спросил один из гребцов.
– Только на доспехи. Чтобы твой противник никогда не знал и не видел, какие именно на тебе доспехи и думал, что ты весь в железе.
Первый же выход в обновках за ворота дворища полностью оправдал расчет Дарника. Простая знаковая вышивка сразу превращала обычные рубахи в нарядную верхнюю одежду. Часть разодетых короякцев тут же бегом помчалась на торжище, узнать, откуда привезли партию такой непривычной и нарядной одежды.
За исключением подобных мелких недоразумений жизнь в Корояке дарницкой ватаги протекала вполне ровно и благополучно.
С первыми лучами солнца все на их дворище приходило в движение. Две тройки подправляли тын свежими дубовыми бревнами, еще две превращали сараи в ладные жилые избы и строили конюшню для будущих коней, пятая тройка отправлялась в лес и на реку за съестной добычей. Сам Дарник в сопровождении Селезня или Черны регулярно отправлялся в торговые или ремесленные ряды. Разглядывая там отдельные изящные вещицы, он поражался изощренному человеческому уму и умению, и вместе с тем часто не мог взять в толк для чего все это изощрение нужно. Объяснял его себе женской привередливостью: именно они требуют себе все новых и новых красивых безделушек, и сильно раздражали бестолковые мужчины, угождающие им. Вот он никогда не будет так стелиться ни перед одной женщиной, думал про себя Дарник и действительно отказывал и Черне и Зорьке покупать какие-либо украшения или благовония.
Наблюдая за работой отдельных мастеров, Дарник вынужден был расстаться с прежними своими иллюзиями, понимая, что многого он в своей жизни так и не сумеет освоить: будь то муравьиная скрупулезность ювелиров, удивительные кирпичные арки каменщиков или медные сосуды литейщиков. Ему нравилось бывать на речной пристани, смотреть, как строятся новенькие купеческие ладьи, как подгоняются доски, как заливают специальным варом малейшие щели, как устанавливают мачту и кладут балласт для устойчивости. Рано или поздно он непременно снарядит целую флотилию таких судов, давал себе слово Дарник, пригодных и к мирной торговле, и к внезапному военному нападению. Вместо того, чтобы путешествовать одному и вечно всего опасаться, он будет путешествовать с вооруженным отрядом, способным всегда за себя постоять.
Много нового узнал он и о воинских порядках Корояка. Прежние рассказы о многотысячных княжеских дружинах оказались полным вымыслом. Одну постоянную тысячу гридей имел только каган руссов, остальные князья в силах были содержать от 300 до 600 воинов. Оплата везде была примерно одна и та же: по одной векше на рядового гридя в день, лишь каган платил полторы векши. Десяцкие получали по 2-4 векши, соцкие по 5-10. Дарник легко подсчитал, что содержание одной сотни гридей обходится в 11-12 тысяч дирхемов в год. Про общее количество денег поступающих в княжескую казну от податей и торговых пошлин ему доведаться не удалось, но понятно было, что дружина «проедает» их большую часть. Не удивительно, что самый мирный князь вынужден был поэтому каждое лето отправляться за богатой добычей. В северных лесах поживиться было нечем, и острие военных походов неизменно поворачивало в южную сторону. Там лежала богатая Хазария, чьи каганы и беки давно наловчились использовать военную силу русов в своих интересах. Некогда хазарское войско совершило глубокие рейды на все четыре стороны, с тех пор Хазария считала эти земли своей собственностью. Поэтому любой воинский отряд легко получал у них грамоту на сбор податей в той или иной части их «обширной страны». Две трети собранных податей отсылалась хазарам, одна треть оставалась самим сборщикам. Простое вроде бы дело, но хитрость заключалась в том, что почти всегда сборщикам податей приходилось встречаться с вооруженным отпором, который успешно ослаблял как дружины русов, так и хазарских данников. Очевидная нелепость и несправедливость такого порядка никого не удивляла и не возмущала, напротив, вносила некую определенность и ясность в круговорот княжеской жизни.
Размышляя об этом, Дарник по-другому оценил слова матери о Смуге Везучем. Если раньше ее славословия деда воспринимались как речи любящей отца дочери, то теперь они представились как рассказы о действительно большом человеке. Взять хотя бы ту же Засеку, за которой у бежечан возникало совсем иное чувство безопасности, чем у каменчан, не имеющих такой сплошной ограды. Или категорический запрет старосты на дорогие вещи в селище из нежелания привлекать внимание человеческих хищников. А так нет ничего кроме еды и простой одежды – нет и соблазна у посторонних людей.
Помимо хозяйственных работ на дворище каждое утро и каждый вечер все ватажники брали в руки оружие и до седьмого пота упражнялись с ним. И никто не смел отлынивать, потому что вожак сразу все замечал и тут же становился в пару против любого лодыря и мог изрядно его поколотить. В соответствии со склонностями бойников Дарник вскоре разделил их на щитников и лучников, с тем, чтобы они все время держались друг подле друга: щитник прикрывал бы щитом и копьем себя и стоявшего сзади лучника, а тот из-за прикрытия спокойно метал в цель стрелы и сулицы.
Для создания глухой непроницаемой стены круглые, овальные и каплевидные щиты подходили неважно, зато прямоугольные были в самый раз. Но объяснить это ватажникам оказалось так же трудно, как когда-то бежецким подросткам. Они полагали, что чем больше щит, тем он тяжелее и в настоящей рукопашной будет скорее мешать. Чтобы доказать свое, Дарник сам изготовил нужный щит. Взял более тонкие дубовые дощечки, чем применялись для круглого щита, и наложил поперек них два десятка ребер жесткости из толстой каленой проволоки, а поверх ребер обтянул щит бычьей кожей. Водрузив на стрелковую мишень свой щит и рядом круглый хлыновский щит, он приказал Кривоносу взять самый большой меч и бить по ним. Кривонос старался изо всех сил: круглый щит раскололся после его третьего удара, у прямоугольного лопалась кожа, наполовину перерубалась проволока, но сам щит оставался целым. Поддался он только тяжелой секире и то после того, как Кривонос несколько раз ударил в одно и то же место. Больше никого убеждать не пришлось, и через неделю у каждого из щитников появилось по два прямоугольных щита: основному и запасному. Дарник распорядился украсить их изображением рыбы, дабы каждый мог видеть с чьим именно бойником имеет дело.
Изменениям подверглось и другое оружие. Лепестковые копья вытеснили все остальные копья. Прежнее ухарство сражаться с непокрытой головой заменилось обязательным ношением стального, глубоко надвинутого шлема. На смену тяжелым секирам в качестве второго ударного оружия пришли легкие, пригодные к метанию топоры. Обычные охотничьи луки в полтора раза увеличились в размерах и теперь мало чем уступали степным лукам в дальности стрельбы, правда, натягивать их приходилось уже с удвоенной силой. Специально для щитников было изготовлено по шесть метательных дисков на щит, чтобы и они не были беспомощны перед дальним противником. В полное вооружение был включен также колчан с двумя сулицами и по пять метательных дисков. Словом, все делалось для того, чтобы большую часть врагов уничтожить еще до первого рукопашного столкновения.  
Но все это лишь ненадолго развлекало ватажников. Дарник сильно ошибался, полагая, что созданная им упорядоченная гарнизонная жизнь может удовлетворить молодых, полных нерастраченного пыла парней. Все чаще среди них заходили разговоры, что коль скоро их все равно приговорят к изгнанию, то не лучше ли уже сейчас пуститься в путь, пока еще идет только первый летний месяц и можно до холодов устроить себе подобно хищным арсам лесное бойницкое братство.
Опытный Быстрян и тот признал:
– Они будут только дуреть, если не направить их дурную силу в нужное русло.

2.
Лучшим применением для вольных бойников считалось охранное сопровождение купеческих караванов-обозов. Но тут все «хлебные места» давно были уже поделены, и чужаков никто не хотел подпускать. Да и слава за дарнинцами и их вожаком ходила неважная. К сожженному городищу и захваченной ладье молва добавила немало других «подвигов». Говорили о новом разбойном братстве, созданном в глубине верховых лесов, чьим передовым отрядом являются прибывшие молодцы, о намерении братства захватить Корояк, о его желании обложить торговый путь по Танаису своей особой данью. Усиленная боевая подготовка дарнинцев за забором дворища только подтверждала такие слухи.
Рыбья Кровь лишь усмехался, когда Черна с Зорькой приносили ему с торжища подобные новости. Проще всего было чуть ослабить поводья и стать такими, как все: больше бывать на людях, заводить с соседями дружбу, не пропускать народных развлечений. Но все это унизительное заискивание, считал Дарник. Если даже в Бежети он всегда вел себя по-своему, то почему должен что-то менять в себе здесь, в далекой княжеской столице?
И вот когда он уже стал размышлять, а не податься ли в самом деле всей ватагой в другие места, в ворота дворища постучал посыльный от воеводы Стержака. Дарника с ватагой призывали выступить в поход против взбунтовавшего городища Ивицы. Дарник был в восторге: значит, с его ватагой начали считаться, значит, его почти приняли на княжескую службу, значит, вот он случай проявить свое ратное умение. Ватажники обрадовались не меньше его. Сразу закипела работа по сборам в дорогу. Оружие, продукты, всевозможные дорожные вещи. На дворище решили оставить кроме женщин двух гребцов, еще не полностью оправившихся от ран и Селезня. Остальные пятнадцать бойников, включая самого вожака, готовились к выступлению. С собой брали и малую телегу с рабочей лошадкой, которая служила у них для подвоза бревен.
За суетой сборов как-то не очень обратили внимание, куда и зачем идут. Это выяснилось через два дня, когда воеводское войско из двух сотен ратников выступило за частокол посада. Княжеские гриди составляли в нем лишь четверть, остальных набрали из купеческой челяди и вольных бойников. Шли каждый своей ватагой. Дарнинцам указали место в хвосте колонны, там, где стояло густое облако пыли. За ними, правда, шли еще две ватаги, поэтому обвинять кого-то в намеренном пренебрежении не приходилось.
Дарник сразу увидел свою ошибку – все вожаки, даже десяцкие пешцев и те ехали непременно верхом. Ничего что потом они тоже встанут в общий пеший строй, зато на марше могут с важным видом скакать то вперед, то назад, якобы чтобы получать от воеводы нужные указания. Хорошо еще, что никто открыто не посмеивался над его безлошадностью. В конце концов у него ноги длинные, он и на них может спокойно обгонять общий строй. Но прошло несколько часов и Рыбья Кровь почувствовал досаду уже от того, что никто к нему ни с чем не обращается.
Прислушиваясь к разговорам чужих ратников, он постепенно уяснял себе суть происходящего. Городище Ивица являлось главным поставщиком в Корояк лучших сыров и колбас. И уже лет пять как было взято на откуп младшим братом Стержака Рохом. Все бы ладно, если бы Рох, как большинство откупщиков, должным образом управлял товарным обменом между Ивицей и княжеской столицей. Он же умел лишь хорошо считать причитающееся ему, сплошь и рядом обманывая ивцев на поставках товаров из города. И в конце концов городище собрало сход и порешило впредь обходиться без такого откупщика, нанять себе счетовода из города и пусть тот ведет их дела как следует. Многие из ратников соглашались, что ивцы правы и будь в городе князь, он бы все решил в их пользу. Стержак же торопится действовать по-своему, чтобы защитить интересы младшего брата. Но, говоря так, ни один челядинец или бойник не пытался осудить воеводу, а напротив, каждый опасался, чтобы дело не закончилось одними переговорами, всем хотелось настоящей драки. Дарник их прыти не очень-то понимал: неужели они сами нисколько не опасаются быть убитыми или изувеченными? Спросил Быстряна. Тот лишь ухмыльнулся:
– Ратникам о таком думать не положено.
Ивица от Корояка находилась в пятнадцати верстах, поэтому по хорошо наезженной дороге прибыли к городищу едва солнце перевалило за полдень. Прибыли и слегка оторопели от открывшейся картины.
Городище, стоявшее на берегу узкого и длинного версты на три озера, оказалось брошенным. Благоразумные ивцы не стали много мудрить со своей защитой, а просто разобрали все бревенчатые дома и ограду, переправили их на остров посреди озера и сложили себе там новое поселение. Плотничьи работы продолжались там и сейчас, но та часть забора, что была обращена к карательному войску, уже стояла на месте, видимо, на случай, если ретивые короякцы попытаются подступиться к острову вплавь.
Даже самому неопытному челядинцу было очевидно, что той легкой взбучки беззащитного городища, на которую все рассчитывали, явно не получится. Понимали это и вожаки ватаг во главе с воеводой, но делали вид, что хорошо знают, как можно справиться с бунтовщиками.
Из всего ополчения, пожалуй, только Дарник не чувствовал ни малейшего смущения. Раз его пригласили исполнять здесь чужую волю, он и собирается ее исполнять. И охотно готов поучиться у более опытных вожаков. Его безлошадность сыграла полезную роль – никто никуда его не звал и ничего не указывал, и можно было беспрепятственно все замечать и мотать на ус. Как разбивают большой военный стан, как выставляют сторожевые посты, как раскладывают личное оружие и военные припасы, как кто кому подчиняется, а если не подчиняется, то почему? Любопытно было и поведение противника. Ивцы занимались своими повседневными делами, словно не замечая нависшую над собой угрозу. Их долбленки как ни в чем не бывало скользили по всему озеру, лишь стараясь не приближаться к короякцам на лучный выстрел. Вечером стало еще смешней, когда увидели, как с противоположного берега озера пастухи загоняют в воду стадо коров и те вплавь добираются до острова.
Воевода хотел направить на другой берег часть людей, чтобы те на утро воспрепятствовали таким вольготным плаваньям. Вожаки возразили: ратников и так недостаточно, чтобы делиться еще надвое, а ну как ивцы сами нападут на один из отрядов, второй ни за что не успеет к нему на помощь. Решили пока со вторым отрядом повременить, а всеми силами заниматься строительством плотов.
Утром все опять были свидетелями плывущих на пастбище коров. Срочно собрали полсотни конников и отправили их вдоль берега на противоположную сторону. Но дальние края озера оказались сильно заболочены и пока конники искали нужный объезд, ивцы преспокойно угнали свое стадо вглубь леса, заодно высадив в помощь пастухам на долбленках две дюжины лучников, которые тут же растворились в лесной чаще.
К обеду конники вернулись с десятью ранеными и тремя убитыми. Затея с наказанием Ивицы принимала нежелательный оборот. Тут кто-то из вожаков вспомнил о поджигателе городищ Дарнике. Стержак призвал его на совет вожаков и после разговоров с другими десяцкими обронил как что-то маловажное:
– Говорят, ты с помощью особого камнемета сжег такое же городище?
Спроси он об этом еще накануне вечером, Дарник с готовностью предложил бы свои услуги. Но теперь настроение у молодого бойника было совсем не то.
– У меня не было никакого особого камнемета, только зажигательные стрелы, – прямо глядя в глаза воеводе, ответил он.
Стержак хоть и нахмурил брови, настаивать на своем не стал.
Весь следующий день шло усиленное строительство плотов и изготовление на них из веток больших щитов-укрытий от стрел.
Утром третьего дня двадцать плотов с полутора сотнями короякцев попытались приблизиться к городищу. Возле острова их окружили быстрые долбленки ивицких лучников и открыли такую стрельбу, что ни о какой высадке думать не приходилось. С большим уроном флотилия плотов повернула назад к берегу. Ватага Дарника в их заплыве не участвовала, охраняла обоз – у пренебрежительного отношения тоже оказались свои преимущества.
После новой неудачи в стане осаждающих воцарилось полное уныние. Отряды конников снова и снова отправлялись ловить пастухов с коровами и однажды им действительно удалось пригнать полтора десятка коров и пленного пастуха. Большую часть дня ратники спали, играли в кости, допивали последние хмельные меды, ссорились и дрались между собой. Дарник не скрывал своего сильного разочарования – вот она, выходит, какая служба у настоящих воинов. Его ватага была единственным отрядом, который трижды в день выходил на соседний луг и усиленно занимался боевыми упражнениями. Другие ратники над ними лишь посмеивались: учиться в бою надо, а не на детских игрищах.
На шестой день осады Рыбья Кровь проснулся перед самым рассветом. Какое-то непонятное беспокойство овладело всем его существом. Он вылез из шалаша и внимательно осмотрелся. Над озером и берегом снежным комом висел плотный туман, предвестник жаркого солнечного дня. Сторожа несли свою охранную службу, собаки лаяли, но непонятно было: на лесное зверье или на плывущие по озеру долбленки.
Следом за Дарником выбрался из шалаша и Быстрян.
– Самое время для налета, – позевывая, определил он. – Хазары именно его всегда и выбирают, не ждут как мы, чтобы настрой пришел и все видно было.
– А можно вообще нападать без настроя? – полюбопытствовал Дарник.
– Если вышел в поле, то настрой всегда должен быть.
– Ну так пошли, пободаемся?
– А пошли.
Они стали поднимать других ватажников и выводить их на сверхраннее боевое занятие. Повинуясь своей озабоченности, Дарник велел всем облачиться в доспехи. Так и пошли из стана, пошатываясь от зевоты, едва не теряя щиты и сулицы.
Через два десятка шагов, повозки стана исчезли в тумане, как будто их и не было. Прошли еще немного по короякской дороге и вдруг услышали позади воинственный вопль десятков людей. Потом еще один, сопровождаемый топотом копыт.
Все, сбившись в кучу, остановились и настороженно обернулись назад.
– Ну вот, дождались, – сердито сказал Быстрян.
Из стана донеслись лязг оружия и вопли избиваемых людей.
Теперь и остальные ватажники поняли, в чем дело, заволновались и растерянно посмотрели на вожака. Быстрян глянул с тем же вопросом: что будем делать.
– В линию. Сомкнуть щиты. Приготовиться! – скомандовал Дарник, запоздало сожалея, что не все оружие взяли с собой. – Луки и стрелы.
Ватажники привычно выстроились в две шеренги: в первой было восемь щитников, во второй пять лучников и два пращника. В стане тем временем шла настоящая невидимая отсюда бойня. Наступать или стоять на месте – Дарник колебался. Вот из тумана выскочил бойник в одних портках с разбитой и окровавленной головой. Шарахнувшись от наставленных на него копий, он обогнул ватагу и опрометью кинулся по дороге прочь. За ним появились еще трое короякцев с выпученными глазами, тоже в портках, но с мечами в руках и помчались мимо ватаги за первым беглецом. Дальше бегущих короякцев уже трудно было сосчитать, многие были в крови, другие совершенно невредимые, и все они бежали прочь от ивцев.
Один из новичков испуганно оглянулся им вслед.
– Туда смотри! – не сказал, а рявкнул Дарник, указывая в сторону стана.
Этот его непривычный рык привел в чувство и младших и старших.
Позади толпы бегущих показались конные ивцы, которые направо-налево лупили обухами топоров бегущих врагов.
– По лошадям стреляй! – закричал Рыбья Кровь.
Пять стрел и два камня понеслись навстречу всадникам, потом еще и еще.
Самым страшным было, если бы лошади врезались в щитников, но этого не случилось. Раненые животные вздымались на дыбы, падали или в последний момент сворачивали в сторону перед остриями копий. Никогда ни до, ни после не испытывал Дарник подобного цепенящего ужаса перед этой мгновенно возникающей из тумана как из сна и исчезающей опасностью. Спасала лишь собственная выучка. Тело словно действовало само по себе, оно не только снова и снова натягивало тетиву лука, но и умудрялось следить за окружающим. Два проскочивших мимо конника попытались атаковать ватагу со спины. Один получил свою стрелу от Дарника, второй успел ударить топором по луку, которым прикрылся Меченый и тут же был стащен с лошади и убит Быстряном.
Возникло короткое затишье. Рыбья Кровь выскочил из-за прикрытия щитников и принялся ловить бегущих короякцев.
– Здесь стоять! – орал он им, за шиворот подтаскивая к лучникам.
Быстрян делал то же самое с другого края. С той же готовностью, что и бежали, короякцы послушно становились на указанное место.
– Вперед пошли! – скомандовал Дарник, и ватага медленно, сохраняя линию неприступных щитов двинулась к стану.
Туман понемногу редел. Через несколько шагов показались крайние повозки. Здесь побоище все еще продолжалось. Десяток короякцев, прижавшись спинами к двум телегам, отбивались от наседавших на них ивцев. Тех было в три раза больше, но это им скорее мешало.
Появление ватаги Дарника переключило внимание нападавших. Человек двадцать пеших ивцев устремились на нового противника. Все они были без доспехов, вооруженные только круглыми деревянными щитами, топорами и палицами.
– Сулицами бей! – приказал Дарник, и залп метательных копий буквально смел первую шеренгу неприятеля.
Повезло, что и у щитников имелись с собой колчаны с двумя сулицами. Дарник, а следом за ним и другие выхватывали у них сулицы и передавали в задние ряды короякцам. Дружный обстрел и неприступный ряд щитов и копий делали свое дело. Ивцы так и не смогли сойтись в рукопашной, где бы их многочисленность сыграла свою роль. Беспомощно размахивая в сажени от дарнинцев своими топорами, они представляли из себя хорошую мишень, которую легко было поражать. Но откуда-то появлялись их все новые подкрепления, поэтому исход сражения был не совсем ясен.
Неожиданно на помощь двум ватагам короякцев, пришел третий отряд, собранный в лесу Стержаком. Это решило дело, ивцы дрогнули и стали беспорядочно отступать к берегу к своим долбленкам. Все короякцы с торжествующими воплями устремились за ними. В том числе и те, кто прятался за строем дарнинцев.
– Стоять! – остановил своих бойников Дарник. – Лошадей ловите, – приказал он лучникам.
– А туда? – указал разгоряченный Борть в сторону долбленок.
– Не жадничай, пусть и другие проявят себя. – Дарник вложил в свои слова всю язвительность на какую был способен, но ее никто как следует не оценил.
Он внимательно осмотрел своих ватажников. Быстрян получил легкую рану в грудь от брошенного топора, да один из новичков Лисича «поймал» сулицу в мягкие ткани плеча.
Солнечные лучи прогнали последнюю туманную дымку, и поле битвы открылось во всей своей удручающей красе. Судя по количеству долбленок, на берег высадилось до полусотни ивцев, еще три десятка их конников ударили по стану с другой стороны берега. Из всех уцелела лишь половина. У короякцев, впрочем, убитых оказалось в два раза больше. Не было ни одной ватаги, которая не понесла самые серьезные потери, поэтому дарнинцы со своими двумя легкораненными выглядели на их фоне крайне вызывающе. Дарник не понимал этого, наоборот считал, что сейчас его все будут хвалить и восхищаться тем, что он так здорово сохранил своих людей и спас всю короякскую рать от полного разгрома.
Как же удивлен он был, когда на спешном совете оставшихся в живых вожаков Стержак вдруг обвинил его в желании увести свою ватагу назад в Корояк, мол, в тумане они заблудились и по своей неопытности пошли не в ту сторону, в какую намеревались. Нелепость такого вывода была настолько очевидной, что Дарник в первую минуту даже не нашелся что ответить.
Все присутствующие с любопытством ждали его оправданий.
– Если ты, воевода, ночью отойдешь по большой нужде в сторону Корояка, то это тоже будет считаться твоим бегством домой?
Вожаки заулыбались, кто-то даже прыснул от смеха.
– Никто в такую рань не выводит своих воинов на боевые занятия, – гнул свое воевода.
– Наверно души убитых больше всего сейчас жалеют, что я их в такую рань тоже не вывел на боевые занятия, тогда бы они все были живы.
Стержак досадливо передернул плечами.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что лучше всех знаешь, как можно захватить Ивицу?
– Знаю и могу.
Говоря так, Дарник обвел гордым взглядом всех присутствующих. В эту минуту он готов был управлять хоть всеми воинами княжества.
Вожаки молчали. Все их прежнее высокомерное отношение к безусому юнцу разом улетучилось. Никто, конечно, не собирался передавать ему общее управление ратью, но брошенный им вызов каждый запомнил накрепко.
Между тем события у Ивицкого озера продолжали развиваться сами по себе, уже без чьего-либо управления. Первое изумление от пережитого страха и ожесточенности прошло, и многие короякцы пребывали в полной растерянности: как быть дальше? От острова к берегу направилась долбленка с переговорщиками. Встречали их не насмешками, какими обычно приветствуют побежденную сторону, а угрюмым молчанием. Да и как было не помалкивать – из всех убитых ивцев железные доспехи имелись у пяти-шести человек, остальные были обыкновенными селянами, более привыкшими управляться с сохой и косой, чем с оружием. Так что насмешки подошли бы больше осажденной стороне, сумевшей почти победить втрое превосходящее число профессиональных воинов. Переговоры касались возможности забрать и похоронить своих убитых.
И скоро два огромных погребальных костра, разделенные водной гладью возносили души погибших в потусторонние чертоги.
Во время сбора своих погибших и раненых сотоварищей хитрые ивцы сообщили сторожившим им короякцам, что хотят дать хорошую откупную виру на каждого из ратников, поэтому, когда начались переговоры с воеводой и вожаками о вире, тем уже невозможно было отказаться – весь стан хотел мира, дирхемов и возвращения домой. Каждому бойнику ивцы предложили по пять дирхемов, вожакам – по двадцать, Стержаку и его обиженному младшему брату по пятьдесят. Правда, во время самой выплаты выяснилось, что общего количества монет у ивцев не хватает, поэтому вожакам они могут дать лишь по десять дирхемов, а воеводе с братом – по тридцать. Стержак попробовал воспротивиться такому лукавству, но бойники зашумели, и сделка была совершена.
Дарник только посмеивался – уловка осажденных пришлась ему по вкусу. Его ватага получила 70 дирхемов, едва ли не больше всех, а сам он еще десять. Не бог весть какая плата, но ватажники радовались ей как малые дети медовым пряникам.
При выступлении войска в Корояк Рыбья Кровь, не дожидаясь команды, вывел свою ватагу в голову колонны. На возмущенный ропот вожаков и недовольство Стержака рассудительно заметил:
– У моих бойников самый лучший вид, или вы хотите вперед выставить самых побитых и потрепанных?
В самом деле пятнадцать вышитых рубах-кафтанов и пятнадцать лепестковых копий, не говоря уже об одинаковых «рыбных» щитах придавали его ватаге строгий и опрятный вид на фоне других ратников с разнообразным порой чересчур кичливым вооружением. Рядом с телегой и щитниками на четырех трофейных лошадях красовались сам Дарник со своими старшими.
Так они и въехали в Корояк, где уже были наслышаны обо всем происшедшем. Особых восторгов никто из встречающих горожан не выражал, но боевой вид ватаги Дарника всем бросался в глаза.

3.
Честно говоря, столь резких перемен для себя Рыбья Кровь не ожидал. В городе только и разговоров было о его бойниках, которые одни сохранили присутствие духа при нападении на лагерь сотен (никак не меньше) «свирепых» ивцев. Теперь во всех рядах Дарника узнавали и радушно приветствовали. Многие стремились просто подойти и поговорить с ним. Сначала это было даже приятно, и в ответ хотелось сказать что-то не менее приятное. Но потом он почувствовал, как этот чужой восторг и любование вынуждают его против собственной воли говорить и делать совсем не то, что бы ему хотелось. Вот оно то испытание медными трубами, о котором ему приходилось читать в свитках, не очень понимая о чем идет речь. Надо было что-то срочно предпринимать, чтобы вернуться к прежнему уравновешенному и отстраненному от всех состоянию.
Просто избегать посторонних было как-то слабовато, и Дарник решил их самих отучить от излишней назойливой приветливости. Стал размещать по ремесленным мастерским заказы своей ватаги и тянуть с оплатой, а всех самых достойных девушек посада напропалую принялся приглашать в свои наложницы, и называл трусами и неповоротливыми мешками всех чужих гридей и бойников, кто участвовал в осаде Ивицы. Такой подход немедленно привел к желаемым результатам. Вскоре кругом заговорили о его непомерном спеси и хвастовстве. Все больше людей перестало с ним заговаривать и здороваться. И Рыбья Кровь вздохнул с облегчением.
Впрочем, на желающих вступить в его ватагу это никак не отразилось. Каждое утро у ворот их дворища собиралось двадцать, а то и тридцать молодых вооруженных парней, хотевших стать под их рыбное знамя. Среди них были как бездомники, так и отпрыски состоятельных семей. У дарнинцев все они получили прозвище ополченцев.
Кормить такую ораву было накладно, да и на самом дворе места для них не хватало, поэтому Дарник придумал уводить их вместе со своими ватажниками за ограду посада, на дальнее Гусиное Поле и устраивал свои боевые занятия среди гусей и телят.
Быстрян шутливо посоветовал ему со всех ополченцев брать отдельную плату, зачем, мол, даром учить их для чужих ватаг. Как обычно, выслушав его, Маланкин сын поступил по-своему: приставил к ополченцам в качестве учителей всех своих бойников. И опять угодил в самое яблочко – уча других, учусь сам –ватажникам их новое положение пришлось по душе, и то, что еще вчера самим им было в некоторую тягость, вдруг предстало совсем иначе, когда они сами принялись распоряжаться собственными учениками. Дарнику оставалось лишь наблюдать со стороны и время от времени поправлять зарвавшихся «учителей».
Поход в Ивицу заставил его многое переосмыслить. Никто не ожидал там от Стержака и его помощников большой личной доблести, важнее было услышать от них мудрое распоряжение или точное предвидение намерений противника, или, на худой конец, хорошее бодрое слово, приносящее дополнительные силы. Значит, то же самое требуется и от него для своих ватажников. И если он собирается быть хорошим вожаком, то должен поменьше сам вступать в единоборства, а больше действовать доходчивой убедительной речью.
Понаблюдав, как разговаривают со своими ратниками другие вожаки, он перенял от них манеру покрикивать на подчиненных и делать им язвительные замечания, а вместо прежнего всегда ровного тона, принялся приучать себя к тону изменчивому – то ласковому, то сердитому, чтобы, кроме смысла самих слов, ватажники всегда чутко вслушивались в сам голос и могли за спиной вожака сколько угодно судачить, что такое его могло рассердить или обрадовать.
Полученный опыт в виде выскакивающих из тумана конных и пеших воинов изменил и его представление о ратном сражении, оказывается, можно не только чинно выстраиваться друг перед другом и дожидаться пока достроится противник, а нападать без соблюдения какого-либо ритуала. И большая часть боевых упражнений ватаги и ополченцев на Гусином Поле отныне была направлена именно на быстроту действий: раз – и прямая линия щитников выгибается в полукольцо, два – один ряд превращается в два, три – первый ряд становится на одно колено и упирает свои копья в землю, четыре – щитники разворачиваются боком и из-за их спин выскакивают на вылазку лучники с мечами и топорами, пять – лучники, прекратив рукопашную, возвращаются под защиту щитов. Большое количество новичков только способствовало этим придумкам Дарника. Никто из ватажников не возражал, бой у Ивицы весьма убедительно показал пользу приобретенных навыков, да и собственное послушание в присутствии еще более безропотных ополченцев выглядело как завидное знание тайн воинского мастерства.
Перемены коснулись и вооружения. Для щитников лепестковые копья оказались не нужны, их сменили обыкновенные пики увеличенной длины. Лучникам в тяжелых доспехах было не очень сподручно, и их сменили легкие безрукавки со вшитыми стальными пластинами. Обретение своей маленькой конной группы заставило задуматься и об ее снаряжении. Прямоугольный щит с острыми углами мог ранить собственного коня, поэтому был выбран небольшой щит овальной формы. А привычная безрукавка была превращена в целый кафтан, полы которого тоже со вшитыми стальными пластинами закрывали бедра и голени всадника.
Наладив на Гусином Поле нужный порядок, Дарник все чаще оставлял командовать вместо себя Быстряна, а сам приступил к осуществлению своей бежецкой мечты о боевой колеснице. Была куплена двухколесная повозка с большими тяжелыми колесами, по весу равная обыкновенной телеге. В Корояке на многих повозках уже применялись колеса не из сплошных досок, а с прочными дубовыми спицами. Одному из тележников Дарник заказал сделать два таких колеса в человеческий рост. Тележник слегка удивился, но сделал. Двуколка, став в два раза легче, сразу приобрела нужную подвижность и разворотливость. С двумя хорошими упряжными лошадьми ее скорость мало чем уступала скачущему всаднику.
Первые испытания колесницы на Гусином Поле выявили ее сильные и слабые стороны. Да, стоя на ее дощатом настиле, два лучника возвышались над самым высоким всадником и могли вести гораздо более прицельную и быструю стрельбу, чем конный лучник, но и сами представляли из себя прекрасную мишень. Для их защиты по краям настила пришлось установить высокое глухое дощатое ограждение, отчего двуколка приобрела довольно уродливый вид. Но такое уродство смущало Рыбью Кровь меньше всего, главное, чтобы было надежно.
Ватажники смотрели на его возню с колесницей с недоверием, считая, что три бойника, стоящие на земле, гораздо полезней. Один лишь Меченый сразу догадался о достоинствах боевой двуколки и охотно включился в ее обкатку, пытаясь еще что-то улучшить. Для возницы придумал снизу ступеньку, чтобы, упираясь в нее ногами, он имел твердую опору и не мешал лучникам. Именно ему принадлежала и идея установить на колеснице малый камнемет. Дарник и сам думал об этом, только не знал, как можно его установить на столь малой площадке, где едва хватало место для двух стрелков и возницы. Не особо мудрствуя, Меченый предложил укрепить камнемет у заднего бортика.
– Но ведь тогда нельзя будет стрелять вперед, а только назад, – недоумевал Дарник.
– Ну и что, двуколка может развернуться в любую сторону, стоя на месте, – ответил тростенец.
В самом деле, лихо подъехав к любому месту, не слезая с двуколки, одними поводьями можно было развернуть ее в противоположную сторону. Оставалось только надеяться, что глуповатый противник не увильнет в сторону, а будет упрямо лезть прямо под выстрелы камнемета.  
Изготовление самого метательного орудия в виде большого арбалета заняло не так уж много времени – ведь подобное Дарник уже делал в Бежети. Опробование камнемета они с Меченым и Селезнем проводили вдали от посторонних глаз. Стрельба россыпью камней или тремя стрелами привели Меченого с Селезнем в полный восторг. Тростенец загорелся получить их первую колесницу в распоряжении своей тройки. Дарник не возражал.
С каждой новой стрельбой росла сноровка и меткость колесничих, они уже не только могли накрывать своими камнями дальние большие купы кустарника, но и освоили попадание одним камнем точно в цель. Главное преимущество камнемета выявилось при стрельбе «орехами» – двумя десятками железных шариков величиной с лесной орех. На дальнем расстоянии орехи и был орехами, потарабанили по мишени и все, зато, при выстреле с пяти саженей – толстые доски мишени тут же превратились в сплошное решето. Дарник даже поежился, живо представив себе, как трех вооруженных бойников, стоящих вместо мишени, эти шарики пронизывают насквозь со всеми их щитами и бронями. Было что-то невероятное в том, что такое грозное оружие вот так просто попало в руки его ватаги, словно он бросил вызов самому богу войны, невзначай открыв одну из его сокровенных тайн. Первым побуждением было даже уничтожить и сам камнемет, и колесницу, выбросить подальше все орехи и вернуться в старую действительность, но, взглянув на сияющее лицо Меченого, Дарник понял, что злой дух выпущен и назад его уже ни в какой погреб не загонишь. Оставалось надеяться, что их новшество останется долго никем не замеченным, ведь не стали перенимать его ухватки бежецкие братья, не пользуются всем оружейным арсеналом, что продается на городском торжище и местные гриди, так почему кто-то захочет скопировать его колесницу?
Быстрян, когда Маланкин сын поделился с ним своими опасениями, охотно высказал суждение старых воинов, почему никто не стремится перенимать лучшее вооружение:
– Во всяком оружии сидит дух смерти, и если ты захочешь поменять оружие, то этот дух смерти может обидеться и наказать тебя. Вот у ромеев есть жидкий огонь, но никто не доискивается, чтобы им овладеть. Сражаются тем, чем сражались и побеждали твои предки.
– Но я же доискиваюсь, и жидкий огонь тоже взял бы, – возражал молодой бежечанин.
– Это потому что тебя еще жареный петух не клюнул, как следует. Первое серьезное ранение и ты станешь таким же суеверным как все, – печально произнес рус.
Дарник только усмехнулся про себя: что эти старики могут понимать, я не раб своей судьбы, а ее хозяин, как хочу, так и поверну свою жизнь и свое ратное счастье. По утрам он теперь просыпался с улыбкой на лице. Казалось, исполнялось его собственное недавнее пророчество о сильной и яркой жизни, которая всегда будет лучше любой другой. Две ласковые и веселые девушки подносили таз для умывания и чашку с освежающим квасом. За дощатой перегородкой ждали Селезень и хлыновец Терех готовые бежать выполнять любые поручения. Первым в вожацкий дом являлся начальник ночной стражи, сообщить о происшествиях за ночь на дворище и в посаде. Потом приходили остальные старшие. За едой кто-то обязательно рассказывал что-нибудь смешное про своих младших напарников, и день начинался с хорошего громкого смеха. Еще не выходя во двор, Дарник уже знал, что непременно что-то совершит в этот день полезное и важное. Так оно и случалось. Три человеческих развития, о которых когда-то говорил Тимолай, дружно шли у него рука об руку. Как следует подумав о себе, он легко переходил на людей ближних – свою ватагу, мысленно увидев каждого бойника и вспомнив, что важного происходит с ними и как их всех следует направить, затем возникали люди дальние – ополченцы и знакомые ремесленники, с которыми надлежало тоже что-то решить и сделать.  
Поэтому, выйдя из дома, он тут же начинал безостановочно и целенаправленно действовать, приковывая к себе внимание всех, кто находился рядом. И не давая себе ни минуты покоя, он тем самым получал право не давать покоя другим. Но если бы кто решил, что их вожак чересчур много трудится и устает, он бы очень сильно ошибся. Уставать можно лишь, работая по принуждению, а когда так, как он, в полную свою волю, то и не было особой усталости. Наоборот ощущение редкой полноты жизни переполняло Дарника, он чувствовал себя в нужном месте, в нужное время и занятым делом, которое полностью соответствовала его силам и желаниям.
Все это продолжалось до тех пор, пока однажды на Гусиное Поле не пожаловал известный торговец льном и воском Заграй и не предложил дарнинцам наняться к нему в охранники торгового обоза. Совсем недавно Рыбья Кровь только об этом и мечтал, но сейчас почему-то совершенно не обрадовался.
– Я должен ждать княжеского суда, – попытался он отвертеться.
– Князь вернется с первым снегом. Ты еще не один раз успеешь съездить в охранении. Или заробел?
– Стержак не согласится.
– С воеводой я сам говорить буду. Платой тоже не бойся, не обижу. Вечером приходи, потолкуем.
Заграй пришпорил коня и потрусил прочь, Дарник задумчиво смотрел ему вслед. Подошел Быстрян.
– Что он хотел?
– Зовет в охранение своему обозу.
– Дело видно не простое, иначе бы он к тебе не пришел.
Дарник удивлялся самому себе: как это так, что он сомневается отправляться ему в путешествие или нет? И приятная убаюкивающая жизнь в Корояке сразу показалась ему коварной и враждебной.
Вечером они с Быстряном отправились к Заграю выяснять условия поездки. Купец выставил хорошее угощение и позвал к столу десяцкого своих охранников одноухого Лопату. Тот смотрел волком и сразу не понравился Дарнику.
Купцу требовалось отправить двадцать две подводы с воском и льном на торжище в Гребень столицу Сурожского княжества. Обычный путь по Танаису, а потом вверх по Донцу был закрыт. По какой-то причине товары Заграя не могли пройти мимо хазарского Бирюча, там их обязательно задержали бы сборщики пошлин, поэтому приходилось выбирать наземный путь.
В дополнение к своим десяти охранникам нужны были еще десять бойников Дарника. Распоряжаться обозом поручалось Лопате.
– Он будет командовать в Гребне, а в дороге только я, – без малейшего смущения выдвинул свое условие Рыбья Кровь.
– Ты же не знаешь ни пути, ни мест ночевок, ни степных людей и их обычаев, – заметил Заграй.
– Для этого нужен проводник, а не вожак.
Купец слегка призадумался.
– Не переживай, малый свое дело знает, – заверил Заграя Быстрян.
– Мои охранники слушаются только его, – все еще сомневался купец.
– Хотел бы я посмотреть, как они не будут слушаться Дарника, – ухмыльнулся Быстрян.
– Я обычно одного-двух человек в самом начале повешу, остальные тут же начинают все понимать, – с серьезным видом сказал молодой вожак.
Быстрян от души расхохотался. Заграй озадаченно переглянулся со своим десяцким. Дарник держал равнодушную паузу, хотя его так и подмывало сказать что-нибудь веское и убедительное.
– Хорошо, будь по-вашему, – согласился наконец купец.
С собой Дарник решил взять тройки Кривоноса, Меченого и Бортя, остальные две вместе с девушками под командой не оправившегося еще от раны Быстряна оставались заниматься прежними делами на дворище. Селезень, которого он не взял с собой в Ивицу, слезно просился ехать тоже, и Дарник уступил, оставив Быстряну своего Тереха. По настоянию Меченого с собой брали еще и колесницу – нечего было ее оставлять без должного присмотра. Меченый установил над ней полотняный навес и прикрыл мешковиной камнемет, и теперь она мало чем отличалась от других крытых повозок.
И вот настал день выезда. С третьими петухами, когда солнце еще не поднялось над кронами деревьев, купеческий обоз выехал из посадских ворот Корояка и по хорошо наезженной дороге двинулся в южную сторону, постепенно удаляясь от загибающегося на восток русла Танаиса.
Десять купеческих молодцов, все в кольчугах и шлемах, при мечах, копьях и секирах, выглядели бывалыми воинами и свысока смотрели на дарницкую молодежь. Те, в самом деле, выглядели не так впечатляюще, все защитное железо было на них предусмотрительно спрятано под расшитыми рубахами, даже на железные шлемы и наручи были надеты чехлы из заячьих и беличьих шкур мехом наружу. Из оружия у каждого из дарнинцев было по две сулицы, по пять метательных дисков, мечи и легкие топоры. У щитников также прямоугольные щиты, а у лучников луки с полными колчанами бронебойных игольчатых стрел и по лепестковому копью. Всевозможные походные припасы с большим запасом наконечников стрел и сулиц были сложены на одну из купеческих подвод, грузить их на колесницу Меченый отказался, дабы она в любой момент была готова к бою.
Для пущей маскировки колесницу поместили в середине колонны, возле нее с двух сторон гуськом вышагивали тройки Кривоноса и Бортя. Лопата четверых пеших охранников отрядил в хвост обоза, а шестерых держал при себе у головной повозки. Верхом ехало лишь пятеро: сам Лопата с двумя охранниками и Дарник с Селезнем.
Не успела их колонна отойти от города на полверсты, как к ним присоединилось еще пять подвод мелких торговцев, которые специально поджидали такую оказию, чтобы ехать вместе. Лопата был недоволен дополнительными нахлебниками, а Дарник, напротив, только рад. Как и в их обозе, каждую из повозок помимо возницы сопровождал вооруженный охранник. Таким образом, под началом Рыбьей Крови образовался хорошо вооруженный отряд в двадцать семь человек.  

4.
Их выступивший в путь торговый караван мало чем отличался от военной колонны на Ивицу, и Дарник легко мог представить себе, что вот он его первый самостоятельный военный поход. То, что рядом изображал из себя главного воеводу Лопата, скорее забавляло, чем раздражало его. После того, как он утер нос Стержаку при отходе из Ивицы, какой-то купеческий десяцкий не представлялся ему серьезным соперником. Любопытно было только, как именно он наведет в своем новом «войске» должный порядок.  
Кругом лежали хлебные поля и пастбища, на рысях проезжали городские дозоры, время от времени попадались многолюдные селища и просто работавшие на полях селяне, и разбойного нападения пока, по-видимому, можно было не опасаться. Ходко катили подводы, бодро вышагивали бойники, особое веселье царило возле одной из примкнувшей к ним повозки, на которой везли на продажу семерых рабов: четверых мужиков и трех молодых женщин.
Из обрывков разговоров вскоре выяснилось, что это были отчаянные бездельники и проходимцы: всячески отлынивали от любой работы и воровали у хозяев мелкие вещи. Глупые и беззаботные, они относились к своей поездке как к развлечению, нисколько не сомневаясь, что у иноплеменных владельцев будут вести себя точно так же, как в Корояке. Поначалу Дарник посчитал, что они больше притворяются, а на самом деле ненавидят и своего теперешнего хозяина и его, Дарника, за то, что он не хочет освободить их, а напротив везет на тяжелую рабскую долю. Был готов даже, если последует хоть малейшая просьба, тут же хоть силой да освободить их, или на худой конец пожертвовать частью выданного ему Заграем задатка для их выкупа. Решив так, он немного успокоился и стал думать, как укротить стражников Лопаты. Подъехав к Меченому, сидящему в своей колеснице, поручил ему вырезать тринадцать одинаковых палок.
– Зачем тринадцать? – спросил тот.
– Три для меня, тебя и Бортя.
– Ага, – догадался и довольно просиял Меченый.
Проехав первые двадцать верст, караван остановился на дневку, переждать полуденную жару. Особо придумывать ничего не надо было, потому что рядом с дорогой имелся большой сильно вытоптанный пустырь, много раз для этой цели используемый другими торговыми караванами. Составили в круг повозки, перекусили захваченным с собой варенным мясом, выставили охранение и завалились спать. Распоряжался по-прежнему Лопата, Дарник ему не мешал, даже когда тот назначил дозорных из его бойников.
Пустив стреноженную лошадь пастись с упряжными лошадьми, Рыбья Кровь не стал спать, а раз за разом обходил составленное из повозок укрепление и как всегда делал полезные для себя выводы. Их стан из почти тридцати повозок и более полусотни человек сильно отличался от прежнего стана дарнинцев из шестнадцати ватажников и трех шалашей. Там Дарнику удавалось всех бойников держать, даже не видя их, под своим неусыпным наблюдением, здесь же он постоянно терял нить такого наблюдения, плохо представляя, что происходить в разных концах небольшого, в общем-то, стана. А как будет, когда под его началом окажется сто или тысяча человек? Значит, надо иметь везде свои дополнительные глаза и уши. А сами повозки доверху нагруженные товарами? Они препятствие и для нападающих, и для обороняющихся. Но если один бок повозок снабдить высоким, сбитым из досок бортом, а в нем по две-три бойницы – то вот она самая настоящая крепость на колесах, ничем не хуже любого бревенчатого частокола. Промежутки между повозок хорошо заполнить колесницами с камнеметами и можно без помех крушить противника с дальнего расстояния, как тогда Хлын из-за прикрытия реки. Помешать может только излишняя теснота. Сейчас у них на повозку по два человека и две-три лошади и места хватает, а для десяти бойников на повозку, да еще с верховыми и упряжными лошадьми внутри такого круга будет не повернуться. Вот и под Ивицей круг из повозок у них был разомкнутым, что позволило ивцам совершенно беспрепятственно ворваться в их стан.
Его размышления были прерваны тревогой, поднятой дозорными и сторожевыми псами. Впереди на дороге показалось облако пыли. И охранники, и возничие, похватав оружие, сбились в тесную кучу. Рыбья Кровь, как будто всю жизнь только этим и занимался, приказал Меченому развернуть в сторону облака пыли колесницу с камнеметом, остальным взять щиты, надеть шлемы и выстроиться в два ряда перед повозками. Один из купеческих стражников не спешил повиноваться, вопросительно глядя на обеспокоенного и не знающего как поступить Лопату.
– Ну!? – рявкнул Дарник, пинком ноги едва не сбив стражника с ног.
Все сразу зашевелились в два раза быстрей.
– Может лучше за повозками? – усомнился Лопата.
– За повозки всегда успеем, – оборвал его Дарник и так посмотрел, что Лопата счел за благо не возражать.
Вскоре из облака пыли показались два всадника. Кожаные доспехи, меховые шапки, луки, кистени.
Позади за всадниками стал виден большой табун лошадей.
– Похоже на продажу лошадей гонят, – определил Лопата.
Два передних всадника остановились, внимательно оглядели купеческий стан, что-то между собой переговорили, после чего один направился к короякцам, а второй свернул в сторону к другим табунщикам.
Дарник с Лопатой вышли к всаднику навстречу. Это был молодой купец-бродник со строгим, почти суровым усатым лицом. После обмена приветствиями, Рыбья Кровь пригласил купца отведать хмельного меда.
Табунщики между тем подогнали свой табун в пятьдесят-шестьдесят голов и пустили его пастись рядом с дарниковским станом. Среди общего табуна небольших косматых степных лошадок ярко выделялись три аргамака. Насколько Дарник относился к лошадям без особого восторга, но и у него глаза загорелись при виде высоких поджарых остромордых скакунов.
Купец-бродник, выпив меда и порасспросив, почем нынче кони в Корояке, неожиданно поинтересовался, играют ли у них в городе в фигуры. Лопата ответил, что не играют. Дарник из слов купца понял, что речь идет о ромейском затрикии и сказал, что умеет играть в эту игру. Купец сразу оживился и приказал своему человеку принести фигуры. Долго обсуждали, что поставить в заклад. Дарник сразу указал на одного из аргамаков, и спорили лишь о его достойной цене. Сошлись в конце концов на доспехах, верховой лошади с седлом и парных мечах Дарника.
Посмотреть игру собрались и короякцы, и табунщики. Смысл игры мало кто понимал, но снятые с игрового поля фигуры были доступны для всех. Купец под одобрительные возгласы своих людей снимал фигур больше и был момент, когда Рыбья Кровь с ужасом осознал, что может проиграть. Без лошади, без оружия – это был конец всему его верховодству. Тогда только втихаря покинуть стан и бежать от позора куда подальше. Но тут противник прозевал нападение на свою главную фигуру. Все застыли в недоумении, не понимая, почему молодой бродник так вдруг изменился в лице.
Вскочив на ноги, купец отдал распоряжение на хазарском языке. К Дарнику подвели выбранного им аргамака. После чего бродники быстро собрались и тронулись по дороге в сторону Корояка.
Наверно, победи в поединке Маланкин сын одновременно десятерых противников, и то это не произвело бы на окружающих такого впечатления, как его выигрыш в фигуры. Особенно потрясены были купеческие люди, им-то хорошо понятна была ценность редкого коня. Лопата тот вообще прямо окаменел от досады и зависти, ведь помимо самого аргамака Дарник очень наглядно показал и свое умственное превосходство.
Однако, едва тронулись в путь, выяснилось, что обретение нового скакуна принесло больше забот, чем удовольствия. Если на прежнем спокойном мерине Дарник просто садился в седло и тут же забывал, что находится в седле, то теперь он каждое мгновение помнил, что сидит на спине сильного своенравного животного, которое нужно каждую минуту обуздывать. В малых дозах это было даже приятно, но к исходу дня изрядно вымотало молодого вожака. Несколько раз он пускал аргамака во весь опор вокруг обоза, надеясь, как следует его утомить. Но тот, хоть и был весь в мыле, вел себя как слегка размявшийся гонец, способный пробежать в десять раз большее расстояние. Зато и Дарник про себя понял, что никогда ему не стать отменным наездником – ногами ходить по земле будет всегда приятней и сподручней.
На ночевку караван расположился возле небольшого городища на берегу маленькой речки. У Меченого готовы были уже тринадцать одинаковых палок, но, посмотрев на утомленных сорокаверстным переходом охранников, Дарник отменил свои вечерние боевые занятия, о чем потом сильно пожалел. Подкрепившись обильным ужином, свободные от дозора охранники преспокойно удалились в городище попить там хмельных напитков и полюбезничать с тамошними вдовушками. С ними ушел и Лопата, якобы поговорить с местным старостой. Своих бойников Дарник никуда, разумеется, не отпустил, заставив до темна заниматься метанием сулиц и топоров.
– А как же те? – спросил о лопатниках один из младших ватажников.
– Они знают как, – Рыбья Кровь кивнул на Меченого и Бортя.
Тростенцы лишь заговорщицки ухмылялись, давая понять, что ушедшим в городище охранникам завидовать не стоит.  
Ночь прошла без происшествий. На утро вчерашние «гулены» поднимались с большим трудом. Дарник для виду провел несколько упражнений со своими подручными, а затем всем десятерым лопатникам вручил по палке. Те ни в какую не хотели заниматься подобными глупостями. Рыбья Кровь, ничего не слушая, с Меченым и Бортем набросился на них со своими палками. Охранникам ничего не оставалось как защищаться. Стоявшие вокруг возницы хохотали как сумасшедшие, наблюдая как трое задают жару десятерым. К счастью все закончилось одними синяками и шишками.
Лопата лишь криво усмехался, глядя на избиение своих великовозрастных младенцев.
– Если по твоей вине мы задержимся хоть на один день, Заграй отыграется на тебе при конечном расчете, – предупредил он молодого вожака.
– Если кто-нибудь покинет лагерь без моего разрешения, я отыграюсь на нем немедленно, – в тон ему ответил Дарник так, чтобы всем было слышно.
Ни у кого не оставалось сомнений, что именно так оно и будет, поэтому разворачивались в походную колонну без прежнего смеха и шуток. Дарник чувствовал, что малость перегнул, но отступать не собирался. С этого утра бразды правления караваном прочно перешли в его руки. Даже аргамак и тот, казалось, примирился со своим не очень ловким наездником. При его приближении затихали и развеселые рабы, каким-то своим чутьем понимая, что с ними он и слов тратить не будет, а сразу перетянет своей плетью.
Из городища к ним присоединился пеший попутчик, длиннобородый молодой парень в черном балахоне, похожем на женское платье. Это был один из многочисленных в то время проповедников единобожия. Некоторых из них Дарник видел в Корояке, и относился к ним с полным равнодушием. Посвящать себя целиком богам и духам – в этом для него было что-то крайне не серьезное и не мужское.
И вот теперь один из таких проповедников вышагивал рядом с тройкой Кривоноса и все говорил и говорил о своем. Ватажники слушали его с насмешливой внимательностью и пытались задавать язвительные вопросы. На все из них у длиннобородого находился заранее заготовленный ответ.
Несколько раз он пробовал зацепить своими словами и оказавшегося поблизости Дарника, но тот словно мимо пустого места проезжал дальше. Однако на дневке за полуденной едой уклониться не получилось. Проповедник намеренно присел со своей миской возле обедающего Дарника и принялся говорить свои доводы якобы Селезню, примостившемуся как всегда у ног вожака. Когда речь в очередной раз зашла о том, что Единобог сильней и могущественней любых громовержцев и солнцеповелителей, Рыбья Кровь не выдержал.
– Правильно ли я понял, что твой Единобог полностью управляет всем на свете? – спросил он.
– И управляет и ведает всем на свете, – обрадовано ответил проповедник.
Но Дарник прошел хорошую разговорную школу с Вочилой и Тимолаем, поэтому уже сам умел расставлять словесные ловушки.
– Значит, когда несколько дней подряд идет сильный ливень, он знает и управляет каждой каплей этого ливня?
– Конечно! – длиннобородый победно оглядел всех вокруг, полагая изумить их всемогуществом своего Единобога.
Дарник кончил есть и отдал миску Селезню.
– Бог, который занимается такими мелочами, может вызывать только презрение, – безразличным тоном заметил он, вскочил в седло и поскакал прочь.
Двадцать человек проводили его изумленными взглядами.
По своей привычке Дарник перескочил с одного предмета на другой и настроение его еще больше улучшилось – он вдруг понял, как избавиться от тесноты в боевом повозочном стане. Надо защитные борты с бойницами у повозок делать съемными, чтобы внешний борт оставался на повозке, а второй, внутренний, устанавливать между повозками, тогда оборонительный круг тотчас станет в два раза шире.
Обрадованный своей придумкой, он чисто по-мальчишески выбросил из головы все заботы и, дав полную волю своему скакуну, принялся на зависть всем носиться вдоль колонны, даже не прикидываясь, что у него в этом есть какая-либо нужда. Жаркое небо подернулось легкой облачной дымкой, подул ветерок, и ничто не препятствовало жизнерадостным ощущениям.
Чуть позже его догнал Селезень, которого переполняло желание что-то спросить.
– Ну? – разрешил Дарник.
– Скажи, а почему ты вот так ничего на свете не боишься? – робко произнес он.
Дарник едва не расхохотался ему в лицо – это он-то ничего не боится?! Но подросток выглядел не на шутку взволнованным, насмешка его наверняка бы и обидела и оскорбила.
– У твоей матери сколько вместе с тобой было детей?
– Со мной? Девять, – с недоумением ответил верный оруженосец.
– А я был один, и у меня было две матери. Они и сейчас каждую минуту молятся за меня. Поэтому и не страшно.
И только ответив, Дарник с удивлением подумал, что так, в общем-то, все и есть на самом деле.

5.
Путешествие, между тем, шло своим чередом. С каждым днем редел окружающий лес, а сами деревья становились на полсажени ниже, все больше появлялось проплешин выгоревшей на солнце травы, все мельче попадались встречные ручьи и речушки. Первое волнение улеглось, и все короякцы постепенно втянулись в заданный ритм движения: двадцать верст – дневка, еще двадцать верст – ночевка. На ночевку они, как правило, попадали к какому-нибудь селению, или на уже подготовленное место с утоптанной травой, водопоем, недогоревшими дровами и остовами покинутых шалашей. Это было как знак: останавливайся и отдыхай.
Из разговора опытных охранников Дарник понял, что идущие на юг караваны редко кто грабит. Кому нужны избыточные воск, меха и лен там, где они и так дешевы, зато на обратном пути, когда повезут чужеземные товары – тут нужен глаз да глаз. Присутствие сторожевых псов тоже порядком облегчало задачу как дневных так и ночных дозорных – только полеживай и слушай, что там собаки учуют.
Идти в полном вооружении целый день на жаре оказалась непосильным делом и вскоре тяжелые щиты, шлемы, копья и сулицы ехали уже на повозках, а бойники вышагивали в одних защитных безрукавках. Рыбья Кровь хмурился, но возразить не знал что – лес все больше отступал в сторону и широта открытого пространства, да и сама величина колонны ясно указывали, что быстро похватать оружие и изготовиться к обороне будет никогда не поздно. В общем, необходимо было дождаться первого нападения, чтобы весомо настаивать на своем.
Дарник уже привык себя считать опытным путником, но к своему немалому изумлению скоро обнаружил, что все охранники с путевыми трудностями освоились еще лучше его. Если на него повторяемость одного и того же действовало угнетающе, то они совсем не обращали на это внимания и постоянно находили повод для своих маленьких радостей: то спугнут с гнезда какую-либо птицу, то приметят ягодное место и прямо на ходу полакомятся сладкой земляникой, то подцепят палками змею и будут долго забавляться с ней, то заплатят хозяину рабов по две векши, чтобы уединиться с одной из рабынь на стоянке в какой-либо крытой повозке.
На четвертый день пути леса совсем уступили место холмистой степи и гораздо чаще стали попадаться остатки селений – здесь уже проходила граница Дикого Поля, и чтобы селиться на этих землях, надо было быть либо очень сильным, либо очень изворотливым. Однажды их дневка оказалась рядом с развалинами древней крепости. Она была расположена на десятисаженной скале, куда взобраться можно было только по узкой, петляющей по склону тропе, у самой стены крепости тропу пересекал небольшой ров-канава с исчезнувшим ныне перекидным мостиком. Такую крепость действительно могли с успехом защищать полсотни гридей от любого числа врагов.
Весь жаркий полдень потратил Дарник, чтобы забраться туда со своим оруженосцем и внимательно осмотреть остатки каменной кладки. Впервые видел он реальное подтверждение рассказу в свитках о могучих армиях с осадными орудиями и неприступных крепостях, способных выдержать многомесячную осаду.
– Кто же захватил это селище? – спросил Селезень у Лопаты, когда они вернулись к повозкам.
– Никто, – ответил тот. – Изменился торговый путь и крепость стала не нужна.
Такое простое объяснение явилось для Дарника целым открытием – оказывается, любое укрепление тоже должно стоять в нужном месте и в нужное время – иначе само его существование бессмысленно.
В другой раз они проехали селение, которое находилось на острове у речного брода и было укреплено совсем слабо. На что десяцкий сказал: от разбойничьих ватаг достаточно и хорошего плетня, а от большого войска жители селища или откупаются, или уплывают на своих лодках на другие острова в пойме реки, где их никто не может найти. Эти сведенья Дарник тоже накрепко намотал на ус.
Еще как-то им повстречалась княжеская охота: два молодых княжича с десятком челядинцев охотились на диких лошадей. Подъехав к каравану, они принялись властными голосами разговаривать сначала с Лопатой, потом с Дарником. Лопата отвечал им уклончиво, а Рыбья Кровь в свою очередь довольно резко спросил, почему они вместо охоты не в походе со своим князем.
– Ты, смерд, будешь с меня ответ требовать! – взъярился более молодой княжич.
Бежецкий вожак был само спокойствие.
– Мое имя Дарник из Бежети. За свои слова я всегда готов ответить с мечом в руках. Наш обоз идет медленно. Любой твой поединщик легко нагонит нас.
Оба княжича оглядели заметно подобравшихся дарникцев и, ничего не говоря, поскакали прочь. Два дня лопатники провели в тревоге, ожидая вооруженной погони. Но погони не случилось, и обозники вздохнули с облегчением, безоговорочно уже признавая особый статус своего караванного предводителя.  
В остальном же все проходило без каких-либо серьезных происшествий.
Восьмая ночевка застала их караван в тридцати верстах от Гребня – цели своего путешествия. Не успели возницы еще составить повозки в круг, как с южной стороны послышался лошадиный топот. Высыпавшие к дороге охранники увидели, как к ним во весь опор мчатся трое всадников, которых преследуют еще четверо. На глазах короякцев одного из троих догнали и зарубили, но при виде большого стана и вооруженных людей, преследователи остановились и повернули коней обратно.
Когда двое преследуемых бродников остановились возле обоза – их лошади едва стояли на ногах.
– Тарначи! Тарначи! – кричал один, одетый в более дорогое платье.
– Никого не щадят. Никого, – вторил ему другой, больше похожий на слугу.
Кочевое племя тарначей было знаменито своими быстрыми и беспощадными налетами на купеческие караваны.
Охранники сбегали за зарубленным всадником и принесли его.
Купец и его слуга рассказали о нападении на свой караван, направлявшийся в Корояк. Тарначей было не больше тридцати человек, но внезапность нападения прямо во время движения и сложенное на повозках оружие не дали возможности охранникам и возницам оказать достойное сопротивление.
Чуть успокоившись и оглядев полсотни окружающих его людей, купец вдруг встрепенулся и стал просить короякцев, не мешкая пойти по следу разбойников и отбить у них если не весь свой караван, то хотя бы освободить своего старшего брата, попавшего к ним в плен.
Лопата отрицательно покачал головой, говоря, что им нужно следить за собственным товаром, а не ввязываться в чужие драки. Тогда купец обратился с мольбами к Дарнику.
– Ты же сказал, что они никого не щадили, – напомнил ему Рыбья Кровь.
– Кто сопротивлялся, тех убивали. Многих связали сразу.
– Сколько связали? – Дарник хотел знать точно.
– Восемь или десять человек.
Дарник посмотрел на своих бойников. Те, словно догадываясь, что он задумал, с готовностью молодцевато поводили плечами. Осторожный Кривонос и тот предвкушающе потирал руки.
Лопата забеспокоился:
– Не дело ты задумал, не дело.
Дарник посмотрел на низкое, закатное солнце. Вот и есть возможность проверить, остались ли силы после сорокаверстного пути.
– Брать все кроме щитов! – приказал он.
Охранники Лопаты недоуменно переглянулись, но было очевидно, что речь идет только о ватаге самого Дарника.
– А можно и нам, – попросились два охранника из присоединившихся повозок.
– Хорошо, только возьмите мечи и топоры, – разрешил молодой вожак.
Вместе с купцом и его слугой в его распоряжении было пятнадцать человек, включая его самого.
– А колесницу берем? – спросил Меченый.
– Берем. Только сделай, чтобы на ней ничего не гремело.
Остальные тоже принялись старательно обвязывать тряпками свое оружие и лошадиные копыта.
В путь двинулись, когда уже начало смеркаться. На колеснице поместилось пять человек, еще пятеро сели на оседланных лошадей, остальные – на упряжных лошадей без седел.
Ехать пришлось недолго. Верстах в трех, прямо на дороге предстала картина погрома купеческого каравана: два десятка раздетых трупов, несколько сломанных и опустошенных повозок, разбитые сундуки и выпотрошенные тюки.
Следы угона вели в степь. Не мешкая, отряд Дарника двинулся по ним. На небо выплыла полная луна, и шли быстро и без остановок. Вскоре далеко впереди показались отблески костров и послышалось ржанье коней.
Оставив бойников с лошадьми в небольшой лощине, Дарник с Меченым, Кривоносом и обоими бродниками осторожно стали пробираться к разбойничьему стану. Повезло, что у степняков не было ни одной собаки, поэтому подкрасться незамеченными удалось достаточно близко. Полтора десятка повозок были составлены в круг крайне небрежно, видимо, тарначам даже в голову не приходило кого-то сильно опасаться. В середине круга горело три костра, возле которых вповалку спали люди. Одна повозка служила коновязью для десятка лошадей под седлом. Еще около полусотни лошадей паслись в сотне шагов от стана под присмотром трех или четырех сторожей, расположившихся у своего собственного костерка. Долго не могли определить, где находятся пленные. Наконец более глазастый слуга купца указал на спящих тесными бугорками людей – все они были привязаны к длинной жерди, потому и лежали ровным рядком.
Рыбья Кровь уже жалел, что ввязался во все это. Одно дело расстреливать мечущихся степняков при свете дня, другое – в сумраке ночи. Оседланные кони ясно указывали, что, по крайней мере, десять из них тотчас вскочат в седло и будут готовы сражаться и мечами, и луками. Но отступать было поздно – и он указал Меченому, где именно поставить колесницу, чтобы сподручней накрыть орехами оседланных лошадей. Кривоносу тоже показал, куда стать с двумя тройками, чтобы, метнув в пасущихся лошадей все диски, они потом подоспели бы с сулицами и луками к стану тарначей.
Когда вернулись в лощину, Дарник еще раз объяснил, как именно кому надо действовать. Оставив с лошадьми чужих стражников, они двинулись вперед. Колесницу покатили на руках, и она на удивление мягко и бесшумно шла по пожухлой траве. Вот шестерка Кривоноса отделилась в сторону, чтобы занять место между станом и пасущимся табуном. Колесница Меченого тоже развернулась и изготовилась к стрельбе, а Дарник с бродниками и Селезнем с запасным оружием поползли в обход стана.
По условному свисту Дарника Меченый выпустил по оседланным лошадям первый залп орехов из камнемета. Следом в табун пасущихся лошадей полетели диски кривоносцев. Дикое ржание раненых животных разорвало темноту. Вскочившие тарначи бросились к лошадям и повозкам, стараясь рассмотреть противника. Дарник со своими спутниками благополучно скользнул под повозками в лагерь с обратной стороны. Лежащие рядком люди в самом деле оказались пленными. Двое ближайших тарначей, увидев чужих, с криками попытались им помешать. Дарник парными мечами уложил одного, купец обратил в бегство другого. Селезень и слуга живо перерезали веревки пленных и вручали им топоры и клевцы.
Тем временем шестерка Кривоноса обрушила свои сулицы и стрелы на стан, усилив общую сумятицу. Удар Дарника с вооруженными пленными изнутри стана довершил дело, быстро обратив степняков в паническое бегство. Привыкшие нападать сами и только верхом, тарначи не отличались стойкостью в рукопашной пешей схватке. А невидимые залпы железных шариков, разившие наповал их боевых коней, нагнали на них прямо-таки суеверный ужас – они приняли колесничный камнемет за некие колдовские чары.
Ранняя заря высветила картину полной победы. Из отряда Дарника не пострадал никто, лишь трое пленных и слуга купца получили легкие царапины. У тарначей насчитали одиннадцать убитых и семерых раненых, попавших в плен. Впрочем, пленными они оставались недолго. Вернувшиеся из погони бродники накинулись на них и почти всех прикончили. В живых остались только две женщины-тарначки, которых Рыбья Кровь не позволил убивать. Одна была ранена стрелой в бедро, вторая оглушена ударом сулицы о железный шлем. Не слишком молодые и далеко не красавицы, с обожженными солнцем бурыми лицами они, тем не менее, представляли для молодых воинов самую желанную добычу. Раненную в бедро Дарник сразу передал в законные наложницы Меченому, вторую решил оставить себе.
Кроме повозок с купеческими товарами дарнинцам досталось еще четыре тарначских повозки. В полтора раза крупнее обычных повозок они представляли собой целое жилье на колесах, где могли разместиться на ночлег пять-шесть человек и имелся даже маленький железный очаг, на котором в непогоду прямо в повозке можно было приготовить еду.
Купец, вернувший себе старшего брата, радовался как девушка. В качестве награды братья предложили Дарнику помимо тарначских трофеев целую повозку с  любым товаром, какой он сам себе отберет. Рыбья Кровь посчитал это вполне естественным и не преминул без всякого стеснения воспользоваться их предложением. Пока закапывали убитых степняков, он с Селезнем и Кривоносом внимательно пересмотрел весь купеческий товар. К явному облегчению купцов их спаситель пренебрег дорогими женскими украшениями и шелковыми тканями, зато все металлическое откладывал себе шедрой рукой, особенно ему приглянулись медные фляги и бронзовые подсвечники, их Дарник набрал по три десятка. Перекочевали на тарначскую повозку также тяжеленный сундук со свинцовыми оконными переплетами, ящик с чугунными печными принадлежностями, два тюка с походными ромейскими палатками и большие ромейские весы с набором гирек. Когда думали, что брать больше нечего, на глаза попался маленький неказистый сундучок, в нем оказались свитки на ромейском языке. Рыбья Кровь видел, как помрачнело лицо у купца – свитки стоили как самые дорогие ткани, поэтому взял из них лишь половину, мол, в подарок Короякскому князю – не хотел показывать свою собственную заинтересованность в них. Три остальных тарначских повозки дарнинцы наполнили седлами, оружием, одеялами и войлочными кошмами тарначей.
Истребление лошадей дорого обошлось победителям. Понадобилось впрягать в повозки и часть своих лошадей. Шагать пешком рядом с обозом было не очень торжественно, но ничего не поделаешь – зато все живы и с завидной добычей.
В короякском стане все уже давно встали, поели и не знали, что делать дальше, когда на горизонте показалась знакомая колесница, а следом за ней колонна купеческих и тарначских возов.
Бойников Дарника прямо распирало от гордости и хвастовства, а охранников и возниц Лопаты еще больше от зависти и досады, что не они проявили такую удаль. Долго все осматривали добытое оружие, пленниц и купеческую награду. Даже Лопата не мог скрыть своего восхищения:
– И как это только тебе во всем везет?
– А я всегда думаю не о чужой силе, а о своей, – отвечал ему Рыбья Кровь.
Хотел еще добавить, что это лишь малая часть того, на что он способен, да поостерегся – не надо совсем уж дразнить гусей.
После дружеского пиршества оба каравана разделились: бродники двинулись на север, короякцы продолжили путь на юг. Дарник все же не удержался и чтобы еще усилить зависть лопатников, своим ватажникам выдал по медной фляге для воды. Оставшиеся фляги, как у него не просили чужие охранники, продавать никому не захотел:
– Они для моих бойников в Корояке.
Не проехали и пару верст, как случилось новое происшествие: оглушенная сулицей тарначка совсем оправилась от контузии и сумела развязать веревки на руках и ногах, после чего стащила с седла проезжавшего мимо ее повозки Селезня и умчалась на его коне в степь. Дарник подъехал на крики и, узнав в чем дело, пустился на своем аргамаке в погоню.
Тарначка была прирожденной наездницей, недаром участвовала в набегах наравне с родичами-мужчинами, но и ей не удалось выжать из простой короякской лошадки больше, чем та могла показать. Несмотря на огромный отрыв, Дарник постепенно настиг беглянку и перекинул к себе на седло. Не смирившись с новым пленением, тарначка оказала ему такое яростное сопротивление, что Дарник, не удержавшись, вместе с ней свалился на землю. Здесь все же его сила взяла свое и, быстро скрутив руки пленницы, он сорвал с нее одежду и вознамерился вознаградить себя за неделю строгого воздержания… и не смог. Скорее изумленный этим, чем раздосадованный, он оставил тарначку в покое и стал ловить лошадей, что оказалось гораздо трудней, чем справиться с буйной женщиной. Лошадь Селезня в конце концов удалось приманить куском сухаря, найденным в кармане, а за собственным аргамаком пришлось долго скакать кругами и лишь случай помог загнать его в колючий кустарник, где строптивый жеребец зацепился уздечкой за колючие ветки. В наказание пленницу, как есть в обнаженном виде, Дарник привязал к седлу селезневской лошади и в такой виде повез догонять обоз. По дороге то и дело оглядывался на свою степнячку, но желания овладеть ею так и не возникло, поэтому, когда поравнялся с караваном, остановил лошадей у повозки Бортя и коротко бросил тому:
– Забирай ее себе.
Донельзя обрадованный тростенец тут же сграбастал тарначку и утащил под полог повозки. Подумав, Дарник счел себя тоже довольным – как обещал молодым старшим, что возьмут своих наложниц в бою, так и получилось.
Свою собственную награду он получил на ближайшей дневке, когда, уединившись на повозке с товарами, стал просматривать ромейские свитки. Добрый десяток из них был посвящен военному уложению ромеев. Какие пленницы могли сравниться с этим?

6.
К вечеру они достигли Гребня, столицы Сурожского княжества, цели своего путешествия. Город располагался по обеим берегам Донца, захватывая еще и небольшой остров посередине реки. Пока обозники устраивались на ночлег, Дарник отправился осматривать сам город. Это была настоящая крепость, построенная по всем правилам. Ров, наполненный водой, трехсаженный вал с двойным частоколом и высокими башнями, а на противоположном более высоком правом берегу виднелся еще и каменный детинец. С левого берега на остров вел широкий деревянный мост, где свободно могли разъехаться две повозки, а дальше, на правую сторону можно было переправиться либо на пароме, либо по висячему мостику, натянутому между двумя десятисаженными башнями так, чтобы под ним свободно могли проплывать купеческие парусные ладьи.
За две векши городские стражники даже разрешили Дарнику пройти по этому мостику на правый берег и обратно. Его внимание привлекли деревянные срубы по всему островку, засыпанные камнями и землей. На вопрос: «Зачем это?» ему объяснили, что с их помощью поверхность острова специально поднята на две сажени, чтобы в половодье ее не заливали вешние воды.
На ночь все ворота Гребня наглухо закрывались, поэтому короякцы устроились на ночлег обычным своим порядком снаружи городской стены, рядом с несколькими другими купеческими караванами.
О ночной стычке Дарника с тарначами каким-то образом стало многим торговцам известно, и к ним в стан дотемна приходило немало любопытных, чтобы посмотреть на удальцов и узнать подробности.
Наутро чуть свет в город отправился Лопата, выяснить, что там почем.  И когда Дарник проснулся, десяцкий огорошил его новостью, что надо двигаться дальше – цены на воск и лен в Гребне слишком низкие.
Дальше так дальше, охотно согласился Дарник. Возможность попасть к Сурожскому морю только обрадовала его. Заплатив нужную пошлину, их караван направился к паромной переправе. Широкий настил на двух долбленках мог принять лишь одну груженую повозку и ту без лошадей, поэтому переправа всего каравана заняла весь день. Рыбья Кровь, эгоистично переложив все хлопоты на Лопату, использовал свободное время, чтобы лучше ознакомиться с южной, основной частью города.
Первый делом попал на знаменитое гребенское лошадиное торжище. Подобно тому, как в Корояке все увлекались боевыми псами, в Гребне все сходили с ума по лошадям. Скачки на скорость, скачки с преодолением препятствий, скачки упряжек – собирали здесь, на правой стороне Донца огромные толпы зрителей. В промежутках между заездами шел безостановочный лошадиный торг. Впервые увидел Дарник и младших собратьев лошадей: ослов, мулов и лошаков. Несколько раз торговцы останавливали его, чтобы он должным образом оценил продаваемый товар: лошадиные зубы, стать, размеры ног, изгиб спины, качество копыт. Мало что понимая, бежецкий отрок вдумчиво кивал головой, цокал языком, что-то одобрительно восклицал. И в конце концов поспешил прочь.
Каменный детинец вызвал у Дарника особый интерес. Каменным он был лишь наполовину. Основание стен и башни каменные, а верхний ярус стен бревенчатый. Внутрь детинца посторонних не пускали, зато снаружи смотри, сколько влезет. Дарник дважды обошел вокруг него и сделал свои умозаключения. Верхний ярус стен, судя по выставленному из бойниц белью на просушку, служил жильем гарнизону детинца. Сосчитав количество бойниц, Дарник получил общее число в двести гридей. Наличие всего одних ворот и сплошной навесной кровли над стеной говорило только о чистой обороне крепости. То есть, сделав глухой завал у ворот, можно было сколько угодно разорять окрестности, не боясь ответной вылазки. Такой вывод сильно поразил Дарника, и он очень жалел, что рядом с ним нет Быстряна, с кем можно было бы это обсудить.
С любопытством смотрел он и на доспехи гребенских гридей. Многие из них носили толстые стеганые кафтаны с большим стоячим воротником, закрывающим всю шею. Было непонятно, как они в них могут быть на южном солнечном пекле, когда жарко и голому человеку. За полвекши один из гридей согласился дать Дарнику померять свой кафтан, сказав, что слой ваты также хорошо защищает от жары, как и от холода. Действительно, надев кафтан, Дарник не почувствовал никакого неудобства, заодно подсмотрел, что на гриде под кафтаном надета еще облегающая двойная кожаная куртка. Гридь похвалился, что даже стрела из степного лука, пробив кафтан, не может пробить куртку. Рыбья Кровь спросил, где можно взять такие замечательные доспехи. Гридь отвел его к кафтанщику, который после долгого торга согласился отдать Дарнику кафтан и куртку нужного размера за пять тарначских седел.
Значительно больше, чем в Корояке, в Гребне было всевозможных калек и уродцев, которые занимались попрошайничеством или выполняли роль сидельцев у мелких торговцев. Позже один бывалый лопатовец объяснил, что это в основном ратники из северных княжеств, которые не захотели в таком жалком виде возвращаться домой. Дарник только презрительно хмыкнул. Если ты слаб и немощен, уйди в лесную глушь и там умри, чтобы никому не досаждать, с юношеской безжалостностью думал он. И с каменным лицом шел мимо попрошаек, словно мимо неживых предметов.
Словом, Гребень, несмотря на всю свою живость и яркость, ему активно не понравился. Другого мнения придерживался Кривонос – на лошадином торжище ему удалось выменять на трофейные седла несколько лошадей, и тарначские повозки дальше покатили с большей легкостью.
Теперь им часто попадались хлеборобные селища, где пшеничные делянки представляли собой настоящие поля. Их здесь ничем не ограждали, а лишь конные объездчики с собаками охраняли их от дикого зверья. Дарник с любопытством смотрел на эти поля, веря и не веря, что урожай с них может быть сам-десять, у них в Бежети, хорошим считался урожай сам-три. И было крайне удивительно, как в таком богатом краю, по рассказам очевидцев, могут случаться голодные годы, ведь зерно может храниться десятилетиями, почему не делать большие хранилища, чтобы восполнять потом недород и засуху.  
Иногда вдали появлялись косяки тарпанов и стада антилоп, но стоило любому конному хоть чуть-чуть к ним приблизиться, как они стремительно уносились прочь. Вот для чего степнякам нужны быстрые легкие кони, заключил без всякой зависти Рыбья Кровь – после смерти Сбыха он даже в такой охоте не видел для себя ничего привлекательного.
Однажды им повстречалось кочевье орочей, мирных скотоводов. Полтора десятка круглых войлочных кибиток не имели совсем никакой ограды. Лишь для двух сотен овец имелась сложенная из мешков с землей невысокая загородка, лошади и коровы, те на ночь просто привязывались к вбитым в землю кольям. Как подобные кочевья могли представлять угрозу для хорошо укрепленных городов, понять было невозможно. Правда, возле каждой кибитки обязательно стояла оседланная лошадь, к седлу которой были приторочены лук и колчан со стрелами. И даже десятилетние наездники имели при себе кистень против волков и пронзительные свистульки для подачи тревожных сигналов издалека. Да и мужчины, выходящие из кибиток, смотрели гордо и бесстрашно.
Но Дарник уже имел возможность убедиться, какими невзрачными эти степные молодцы являются без своих лошадей в ночной рукопашной. Поэтому, если создать надежную защиту от их метких стрел, то и опасаться особо нечего. А еще лучше, если у самого его войска будут более дальние стрелы, из тех же камнеметов хотя бы. Мешками же с землей можно хорошо обкладывать не только овец, но и бреши между повозками при разбивке боевого стана. Сильные свистульки тоже будут нужны, хоть для ночных дозорных, хоть для конных разъездов днем.  
Внешние наблюдения и полезные рассуждения чередовались у Дарника с тайным чтением ромейских свитков. То, что он узнавал из них, порой сильно противоречило его прежним представлениям о ратном деле. Один раз он целый день ломал голову над тем, как это «побеждать без чрезмерности», другой раз его удивило правило никогда полностью не окружать противника, чтобы у него всегда имелась возможность для бегства, и совсем уже удивительно звучало указание вступать с рвущимся в бой неприятелем в долгие переговоры, чтобы как можно сильней снизить его боевое воодушевление.
О приближении ромейского Ургана караван оповестили чайки. Их крики заставили бежецкого вожака внимательно осматриваться вокруг.
– Что смотришь, – рассмеялся случившийся поблизости Лопата. – Море близко.
В самом деле, едва дорога вывела их колонну на невысокую седловину между холмами, как впереди, насколько мог охватить взгляд, раскинулась на весь горизонт серо-голубая полоса воды.  
Сам Урган за своими пригородными садами бросался в глаза гораздо меньше. На земле Сурожского княжества это был полностью ромейский город с отдельным маленьким войском, со своим законом, языком и обычаем. Лопата, бывавший здесь много раз, вновь почувствовал себя хозяином каравана, показывал куда направляться, где стать, что делать.
Дарник ему не мешал. Он внимательно смотрел на ровные прямоугольные дворища, окруженные каменными стенами, с прямыми проездами между ними, высокие храмы, украшенные крестами, и наконец на саму центральную крепость Ургана. Мало того, что она была вся каменная с сильно выступающими вперед башнями, так еще чтобы подобраться к ее стене надо было преодолеть две полосы препятствий: небольшой сухой ров с хищно наклонившимся над ним коротким дубовым частоколом и ряд чугунных столбов с натянутой между ними толстой цепью. Оба препятствия на первый взгляд казались легко преодолимыми для любого ловкого парня, зато обремененное оружием и штурмовыми лестницами атакующее войско наверняка превращалось здесь в медлительную и неповоротливую мишень для крепостных лучников. Даже сами крепостные стражники стояли не у самых ворот, а как раз у защитных полос и только убедившись, что очередной гость имеет право проникнуть в крепость, вручную откатывали в сторону небольшую телегу, закрывавшую проход.
Пять дней пробыл в Ургане караван короякцев, и все пять дней Дарник не уставал кружить по городу, отмечая его отличия от Корояка и Гребня. Весь город представлял собой одно большое торжище. Торговали не только на отведенных площадях в посаде, но и везде где придется. Казалось, что никто больше ничем иным не занимался, как приглядываться и прицениваться к товарам. Если и были ремесленные мастерские, то торговали и в них. Кузнецы еще только доставали из горна раскаленную заготовку, а два-три покупателя уже ждали свой следующие заказы. Поражало, как все настойчиво пытались ему, Дарнику, всучить свой товар, с криками, хватанием за руки. Однако результат получался почему-то совершенно противоположным, под таким напором все предлагаемые товары казались весьма сомнительными.
Плавание в соленой воде и неумеренное поедание баснословно дешевых южных фруктов заняло все время свободных от охраны бойников. Против этого не мог первые дни устоять и сам их вожак. Однако уже на второй день обрел себе более достойное занятие – нашел специальное военное ристалище, куда каждое утро выезжала для боевых упражнений часть гарнизона крепости. Ристалище находилось в обширной лощине, куда особые охранники не пускали посторонних зрителей. Дарник без доспехов и оружия в одной своей расшитой рубахе представлялся для охранников безобидным словенским подростком, поэтому они отнеслись к нему более снисходительно, позволив несколько раз понаблюдать за ромейскими воинами.
Впервые видел он настоящих катафрактов, закованных с головы до ног в железо и на таких же укрытых броней огромных лошадях. Все в одинаковых синих плащах, с одинаковыми рыжими хвостами на шлемах и синими флажками на длинных пиках. На ристалище имелось несколько пологих ям и горок. Четко по команде выстраиваясь определенным образом, всадники то шагом, то вскачь дружно преодолевали эти препятствия, добиваясь сохранения ровного строя. Также стройно и слаженно конники разъезжались мелкими отрядами в разные стороны, потом съезжались. Или выстроившись в линию и наклонив свои пики, неслись навстречу друг другу. Но настолько была хороша выучка их лошадей, что две линии проносились друг сквозь друга никого не задев. Это для того, чтобы лошади потом не пугались при настоящем столкновении, понял Дарник и даже засмеялся от своей догадки.
Были и отдельные скачки мимо деревянных столбов, на которых стояли короткие с человеческую голову чурбачки. Катафракты ловко сбивали их всем имеющимся у них оружием: сулицами и топорами, пиками и кистенями, мечами и палицами. Упражнялись они и в стрельбе на полном скаку из лука и в метании каких-то маленьких палочек, которые Дарник сначала принял за метательные ножи, но затем разглядел, что палочки имеют на хвосте оперение как у стрел. Позже он узнал, что они называются плюмбатумами и благодаря свинцовому утяжелению летят в ближнюю цель не хуже сулиц.
Боевые занятия пехотинцев впечатлили Дарника значительно меньше, хотя тут тоже было на что посмотреть. Многое из того, что он видел, Рыбья Кровь и сам выполнял со своей ватагой. Но вот то, чтобы при наступлении плотным строем каждый второй воин из переднего ряда вдруг падал на землю, имитируя ранение, а задние переступив и, сомкнувшись, продолжали движения, ему даже в голову раньше не приходило. Или движение «ежом», когда отряд пешцев весь и сверху и с боков плотно закрыт щитами, а катафракты кидают в них комьями глины, чтобы защита была более непроницаемой. Когда же появились легкие конники с двойным седлом и, ловко подсадив с помощью второй пары стремян «раненых» в седло, ускакали с ними в сторону, Дарник вообще разинул рот от изумления. Все было понятно: специальные воины уносят раненых, чтобы не дать им истечь кровью и не быть затоптанными своими же соратниками, – и все было непонятно: что это за битва такая, где о раненых заботятся прямо в пылу сражения?
Притихший возвращался после «смотрин» Дарник к себе в стан. Рухнули все прежние россказни о ромеях, как о коварных и трусливых вояках, которые редко вступают в открытый бой, стремясь всегда побеждать лишь с помощью хитростей и подкупа. Так вот почему они стремятся «побеждать без чрезмерности» – чтобы сберечь своих великолепных воинов. Дарнику даже не требовалось видеть их в деле – по опыту наступления своей ватаги на ивцев он уже знал, какая мощь может заключаться в дружной и слаженной массе хорошо вооруженных людей, неприступной для самых яростных, но разрозненных наскоков противника. Понял и то, что, если с пехотой еще куда ни шло, то умения ромейских катафрактов ему среди своих бойников не достичь никогда. Ведь даже на обучение полноценного боевого коня надо затратить не меньше двух лет.
Толкаясь среди ромейских горожан, Дарник чутко ловил, что они говорят о своих ратниках. К его великому изумлению из обрывков разговоров стало понятно, что сами ромеи своим войском вовсе не гордятся, принимая то, что есть за должное и совсем не выдающееся, мол, так было всегда и всегда так будет. Это потому, сделал вывод бежецкий вожак, что их войско больше не стремится к завоеваниям, а старается лишь сохранить имеющееся, значит, настоящая слава и успех бывают только в постоянном нападении. Ну что ж, тогда у него тоже есть свой шанс, успокаивал он себя.
Лопата, между тем, успешно торговал воском и льном, и сам закупал товары для обратного пути. Получив от него часть оплаты за свою службу, закупками занялись и остальные короякцы. Рыбья Кровь поручил Кривоносу продать десяток тарначских седел и другое трофейное добро (кроме оружия, разумеется). На вырученные арабские и ромейские монеты он всеми правдами и неправдами раздобыл часть ромейской амуниции, в том числе приглянувшееся ему двойное седло, медные сигнальные трубы, барабаны, несколько плюмбатумов и даже катафрактный шлем с забралом-личиной.
Часть дирхемов Кривонос посоветовал Дарнику потратить на подарки Черне и Зорьке. Такая простая мысль сильно озадачила молодого вожака. В Бежети и Каменке никто никогда друг другу ничего не дарил. В Корояке он видел, покупали и дарили женщинами немало украшений. Взрослые мужчины так задабривали своих жен и наложниц. Но надо ли ему, Дарнику, походить на них? Не воспримут ли верные подружки подарки как его слабость и зависимость от себя? Два дня он боролся с собой и в конце концов все же купил два маленьких зеркальца и пару головных украшений. Однако деньги еще оставались, и было неясно везти ли их в Корояк или потратить здесь.
Вскоре затруднение разрешилось само собой. Во время посещения торговой гавани Дарник стал свидетелем погрузки на ромейское судно живого товара: тридцати рабов-словенцев. Один молодой парень при этом попытался бежать. Его тут же поймали и в назидание остальным рабам подвергли жестокому бичеванию. Сразу стала видна очевидная разница между рабством у русов и у ромеев – в Корояке такого просто не могло быть.
Впрочем, на само бичевание Дарник смотрел достаточно равнодушно: раз не сумел убежать, то терпи и наказание. Точно так же не жаль ему было уже и взрослых мужчин и женщин. Но вот малые дети – они-то в чем провинились? И вообще разве это дело самим словенам продавать в заморскую страну других словен? Ведь на том же торжище ромеи и магометане стремились выкупать из рабства своих единоверцев, и только к судьбе словен и степняков все относились безразлично.
Непривычные мысли медленно ворочались в голове у Дарника. Насколько же пуста была земля, по которой их караван двигался две недели, и почему никто не догадается возвращать и селить на нее своих единоплеменников. Эти размышления так переполнили Дарника, что он пошел на невольничий рынок и купил пять словенских мальчиков и две девочки. Зачем? – не мог понять никто из ватажников. Лопатники, те даже откровенно посмеивались. Да и десятилетние выкупленные им дети вовсе не испытывали к своему освободителю никаких благодарных чувств. Все они были из Сурожского княжества и перед далеким лесным севером испытывали страх не меньший, чем перед южной ромейщиной.
В последний день своего пребывания в Ургане Рыбья Кровь заглянул также и в ромейский храм. Торжество церковной службы и красочное убранство самого храма мало тронули молодого вожака, зато он наконец понял, на что идет то огромное количество воска, которое отправляется к ромеям из словенской и русской земли – в одном только этом храме горело сразу не менее двух сотен восковых свечей.
Обратный путь в Корояк совсем не походил на дорогу в Урган. Лопата с готовностью переложил на Дарника все бразды правления, а сам целые дни бражничал в одной из повозок с купленной в Ургане красивой булгаркой. Пешим уже никто не вышагивал по пыльной дороге: кто не ехал на значительно облегченных повозках, гарцевал рядом с ними на верховых лошадях. Понимая, что теперь нужно соблюдать особую осторожность, все беспрекословно подчинялись усиленным мерам, предпринятым молодым вожаком: высылке вперед и по сторонам дозорных, удвоенным ночным дозорам, постоянному ношению при себе оружия, и боевым упражнениям во время стоянок. Постоянное напряжение, в котором находился Дарник, сильно изнуряло его, а повозки с купеческими товарами стали вдруг внушать жуткое отвращение: так волноваться из-за них! Никаких происшествий ни разу не случилось, хотя все ожидали, что тарначи обязательно попытаются отомстить своим обидчикам.
Почти на том же месте их стычки с разбойниками караван попал на праздник степного племени бурнасов. Несколько сотен кочевников съехалось у дорожного перекрестка на свадьбу сына вождя племени, много пили, ели и показывали свое молодечество. Бурнасы враждовали с тарначами, поэтому узнав, что Дарник именно тот вожак, который совсем недавно их так хорошо проучил, они приняли короякцев с особым радушием и почетом. Верный своему путниковскому долгу, Рыбья Кровь внимательно смотрел вокруг, впитывая самое интересное. Как ни странно, больше всего его поразили местные поединщики. Сначала он даже не понял, чем именно они ему понравились и только потом до него дошло отличие бурнаских игрищ от таких же в Перегуде или Корояке. Они были просто веселыми, не напряженными и воинственными, не на грани злобы и ярости как в северном княжестве, а удивительно благодушными и легкими. Никто не стремился победить противника любой ценой, напротив, если видели, что кто-то входит в раж, стремились ему уступить и лучше отдать победу, чем испортить приятное настроение окружающим. Даже в поединках на палках противники только имитировали удары, а не били по-настоящему.
Покоренный таким непривычным отношением, Дарник и сам с давно забытым удовольствием вызвался показать себя. От борьбы на поясах с местными крепышами он, как обычно, уклонился, зато охотно принял участие в метании сулиц и поединках на палках, выиграв двух жирных баранов. Но главным у бурнасов считалось поочередное связывание парней друг друга. Сперва один с коня накидывал на пешего аркан и тут же связывал его так, чтобы он не мог пошевелиться, затем они менялись местами, и песок в песочных часах должен был показать, у кого получалось быстрее. Посмотрев, как делают другие, Рыбья Кровь тоже решил попробовать. По жребию первым начинал он и хотя смог и петлю набросить и связать своего напарника, но провозился гораздо больше других молодцов. Зато когда настал его черед убегать и пытаться увернуться от аркана, он сумел уже лежа на земле, ловко сбить противника с ног и после короткой борьбы, сам связал его предназначенным себе арканом, вызвав всеобщий смех и восторженные крики. После чего показал еще свой старый трюк с хватанием боевых сулиц в вершке от собственной груди, покорив всех зрителей и заслужив похвалы даже у придирчивых бурнаских стариков.
– Я тебя еще таким веселым никогда не видел, – удивленно признался Дарнику Кривонос. – Смотри, как бы эти степняки нас после своего кумыса не обчистили и в рабов не превратили.
– Если превратят в рабов, будем просить, чтобы они нас ромеям продали, – задорно отвечал ему бежецкий вожак. – Хоть Царьград с тобой посмотрим.
Бывший охотник за рабами только сокрушенно покачал головой, не разделяя такого шутовства.
На прощание бурнаский князь сделал понравившемуся ему гостю дорогой подарок: рослую и поджарую степную кобылицу вполне подстать дарнинскому аргамаку. Чутко прислушиваясь к невидимым настроениям, исходящим от чужих обозников, Дарник почему-то совсем не ощущал их зависти, даже Лопата и тот был вполне доволен приятным привалом. Одно из двух, решил Маланкин сын, или они устали от своей враждебности, или перевели меня в разряд людей, которым завидовать бессмысленно. Так уже было под конец когда-то в Каменке на Сизом Лугу и теперь вот повторялось здесь.
На купленных в Ургане детей он всю дорогу старался обращать как можно меньше внимания, и это оказалось лучшим способом приручить их. Глядя, как все вокруг уважают и слушаются их нового хозяина, они и сами привыкали смотреть на него точно так же. А их отношение в свою очередь действовало и на Дарника, несколько раз ему приходила мысль сразу по возвращении отправиться в Бежеть за Маланкой и привезти ее в Корояк, где у него уже есть и свое дворище, и наложницы, и челядь, и даже дети. Вот уж она за него, да и за саму себя обрадуется. С улыбкой он представлял, как появится со своей ватагой в Бежети и Каменке. То-то спохватится Клыч, то-то позеленеет от злости и страха Смуга Лысый, то-то половина парней запросится отправиться с ним в Землю Русов.
За день до окончания пути к нему за неожиданным советом обратились Меченый и Борть. Две недели тарначские наложницы услаждали их на зависть другим обозникам своими ласками, а тут вдруг тростецы задумали их продать, мол, в Корояке все над ними будут только смеяться из-за этих уродливых старух (а старухам по двадцать пять лет). Конечно, насильно мил не будешь, но избавление от наложниц наносило пусть малый, но все же ущерб его владениям, чего допустить Рыбья Кровь никак не мог. У Смуги Везучего, по рассказам Маланки, было две любимых поговорки: «Деревья до неба не растут» и «Разве красивое полено горит в очаге лучше некрасивого». И сейчас Дарник с удовольствием применил одну из них.
– Да, – согласились тростенцы, – тарначские поленья греют их очень хорошо, но все же…
– Вы далеко не уедете, если будете обращать внимание на каждый чих. Это ваши наложницы, добытые в славном бою, и добрый удар по зубам заставит любого признать их первыми красавицами. Или они просто лучше вас стреляют из лука?
– Ты ведь сам тоже избавился от Веты, – напомнили они ему.  
– Ладно, тогда я сам куплю их у вас, но всем буду рассказывать, что они хороши для меня и слишком нехороши для вас, – разозлился вожак.
Его слова возымели свое действие, и больше о продаже тарначек его старшие не заговаривали. Каким-то образом ответ Дарника стал известен самим тарначкам, и долго потом он ловил на себе их пристальные благодарные взгляды.

7.
Чем ближе подъезжал караван к Корояку, тем тревожней становилось у Дарника на душе. Встречные путники сообщили, что князь Роган уже в городе,  вернулся из похода с большими потерями и в крайнем раздражении. За событиями двух последних месяцев как-то совсем забылось, что княжеский суд над ним так и не состоялся. Что делать, если при въезде в город его попытаются схватить княжеские гриди? Все дорожные «подвиги», представлявшиеся ему важными и замечательными, разом померкли перед такой простой и грозной вероятностью. С трудом приходило понимание, что он может быть бессилен перед чужой властью и могуществом. Хотел даже под каким-либо предлогом отстать от обоза, чтобы сначала прояснить свою ситуацию, а уж потом как-то действовать. Беспокоило и собственное оставленное дворище: как там, ничего ли не случилось.
Как назло на последнем переходе то и дело ломались то колеса, то колесные оси и в Корояк прибыли глубоким вечером. Купец Заграй приветствовал их на въезде в посад, уже извещенный гонцом, которого заранее послал Лопата, что поездка вышла весьма успешной. Пригласив Дарника приходить за окончательном расчетом на следующий день, Заграй вместе с караваном отправился на свое дворище.
Рыбья Кровь так и не спросил его про свою подсудную участь, но по молчанию Заграя посчитал, что все не так уж плохо, и уже более уверенно с колесницей и тарначскими возами направился в сторону своего дворища. В наступивших сумерках его маленький обоз едва не проехал мимо и лишь возглас глазастого Селезня вовремя остановил их. На дворище точно так же не сразу признали отряд Дарника на четырех больших повозках и только разглядев знакомую колесницу Меченого, бросились с приветственными криками открывать ворота. Последовала общая ликующая сумятица, где все стремились обнять и потрогать друг друга и рассказать взахлеб сразу обо всем. Перехватив вопросительный взгляд вожака, Быстрян тут же его успокоил: все здесь, живы и здоровы. Выскочившие за ворота Черна с Зорькой самым неподобающим образом стащили Дарника с его великолепного аргамака. Остальные домашние с не меньшим пылом тискали других походников.
С большим трудом на дворище загнали и разместили колесницу, повозки и верховых лошадей, да и то сказать: уезжали с одной колесницей и четырьмя лошадками, а теперь одних лошадей полтора десятка. Рыбья Кровь отдал распоряжение и из возов извлекли свечи и подсвечники, которые по сравнению с тусклыми лучинами ярко осветили общую горницу вожацкого дома и можно было свободно показывать все привезенное по порядку.
Первым делом раздали подарки: бойники получили по медной фляге, Быстрян отдельный серебряный кубок, а Черна с Зорькой к своему полному восторгу украшения и зеркальца. С удивлением смотрели домочадцы на привезенных детей, но вопросов не задавали, мол, раз они есть, значит, так оно и нужно. Дарник потихоньку поинтересовался у Быстряна, что слышно о княжеском суде. На что рус сокрушенно покачал головой, признавшись, что слухи весьма неутешительные – князь настроен крайне сурово. Более подробно им поговорить не дали.
После обильной еды с привезенным заморским вином пошли с подсвечниками и факелами осматривать повозки, лошадей и тарначское оружие. Всем хотелось полюбоваться и на выигранного в затрикий аргамака, слухи о котором, оказывается, еще месяц назад достигли Корояка. Дарника же больше интересовали произведенные работы.
Быстрян постарался на славу, украсив новые дубовые ворота двумя смотровыми башенками по краям. Внутри перемены были еще разительнее. Вдоль лицевого частокола вырос второй, более низкий частокол, а пространство между ними заполнено камнями и песком, чтобы по нему как по настоящей крепостной стене легко перемещаться и вести прицельную стрельбу с любой точки.
– Ну вот правильно все говорят, что у нас здесь не дворище, а своя крепость, – одобрил Рыбья Кровь.
Неожиданно со стороны северных ворот посада послышался гул сотен голосов и сквозь темноту оттуда стало проступать заметное зарево.
– Что это? – спросил вожак у Быстряна.
Тот сам был в недоумении. Насторожились и остальные бойники. Гул нарастал, различались уже конский топот, крики о помощи, характерный лязг оружия. Хорошо, что на дворище никто не спал, и быстро вооружиться и надеть защитные безрукавки труда не составило. Все ватажники живо поднялись на переднюю стену дворища. Отсюда увидели, как с северных ворот пламя одно за другим охватывает деревянные дома и ограды, и в их свете мечутся фигуры конных и пеших людей.
– Арсы, – уверенно определил Быстрян.
Такое здесь случалось и прежде. О набеге степняков всегда узнавалось заранее, и только арсы, притворяясь мирными смердами, мелкими группами проникали в город, чтобы ночью открыть ворота своим конным товарищам и соединиться с ними для разграбления слабо защищенных дворищ и захвата большого числа женщин.
Вот мимо ограды проскакали два всадника в меховых шапках с факелами в руках. Один из них на скаку мечом зарубил бегущего парня. Второй чуть приостановился, посмотрел на стоящих на стене дарнинцев и поскакал дальше. В ворота соседнего дворища забили чем-то тяжелым. Дарник с Быстряном переглянулись.
– Тараном бьют, – догадался Дарник.
– Им, – подтвердил Быстрян.
На княжескую помощь из города рассчитывать не приходилось, вряд ли кто-либо рискнет выбираться в ночную темень. Оставалось полагаться только на самих себя. Дарник живо сбежал по лесенке во двор и стал распоряжаться.
Два воза вручную развернули так, чтобы сделать их второй оградой. Между ними выставили колесницу, с заряженным железным орехами камнеметом. Полотняный верх с возов убрали, превратив их в простые высокие телеги, из-за которых удобно было стрелять из луков и метать сулицы. На смотровые башенки и стену Дарник послал тройки Кривоноса и Бортя, тройки Быстряна и Лисича заняли место за возами, вместе с колесничими Меченого. Сам Дарник тоже поднялся на стену, чтобы лучше было все видно. И вовремя – к их воротам десяток пеших воинов с круглыми щитами в руках уже несли таранное бревно. Еще какое-то количество арсов-всадников изготовилось к броску чуть дальше. Не дожидаясь атаки, Дарник приказал метнуть по три диска в их сторону. Сразу послышалось ржание раненых лошадей. И следом раздался глухой удар в ворота тарана.
На пеших арсов с башенок и стены посыпались сулицы и стрелы. Нападавшие действовали умело и слаженно: те, кто со щитами прикрывали и себя и товарища, держащего таранное бревно, поэтому подстрелить удалось лишь двух-трех человек. От четвертого или пятого удара бревна запорная перекладина переломилась и хорошо смазанные створки ворот широко распахнулись. Пешие арсы тотчас дружно расступились, давая дорогу устремившимся на дворище конникам. Но такого приема как здесь они еще нигде не встречали. Проем ворот позволял проехать лишь трем всадникам в ряд, столько же накрывал и выстрел из камнемета.  
Первая тройка рухнула изрешеченная железными орехами, вторая и третья кувырком полетела на первую утыканная стрелами и сулицами, четвертая вновь нарвалась на камнеметный выстрел, остальные в замешательстве перед горой всадников с лошадьми еще шевелящихся на земле повернули обратно. В ворота ринулись было пехотинцы, но получили и себе такой же ореховый залп. Никому не удалось даже сойтись с дарнинцами в рукопашной. Стрелки на стене тоже не стояли без дела, добросовестно посылали стрела за стрелой и наружу, и внутрь двора.
Наконец все остановились: нападающие, чтобы отступить и решить, что делать дальше, защитники, чтобы набрать новые стрелы и сулицы. Потом произошло непонятное: поскакали прочь всадники, и площадка перед открытыми воротами опустела. Некоторое время Дарник не пускал ватажников со двора, опасаясь засады. Стоны раненых заставили забыть осторожность. Несколько бойников вышли из ворот и стали затаскивать во двор раненых врагов.
Это действительно были арсы в своих длинных стеганных кафтанах и медвежьих шапках. Всего набралось семь или восемь раненых, да почти два десятка убитых. Имелись потери и у дарнинцев. Двое бойников убиты и двое ранены.
Закрыв ворота, принялись все приводить в порядок. Один из арсов, носивший под шапкой железный шлем с забралом был только оглушен ударом сулицы в голову. И придя в себя, начал буйствовать, выкрикивая, что он княжеский сын и с ним не должны обращаться, как с простым ополченцем. Определив в Дарнике главного, он обратился к нему с угрозами, что сейчас его воины вернутся и как следует со всеми ними поквитаются.
Рыбья Кровь молча его выслушал и, ни слова не сказав в ответ, велел Кривоносу повесить крикуна на воротах дворища.
– Я слышал, что у них один из сотников действительно княжеский сын, – счел нужным заметил Быстрян.
Но Дарник жестом лишь подтвердил Кривоносу свое распоряжение. И через минуту княжеский сын, или кто там еще висел на воротной перемычке.
Посад постепенно наполнялся людьми, кто тушил пожары, кто подбирал раненых и убитых. С первым утренним светом появились и конные княжеские гриди.
У дворища Дарника один из дозоров с любопытством остановился, рассматривая повешенного арса и следы ночного побоища. Гриди сообщили, что в нападении участвовали две сотни конных арсов, которые разграбили и сожгли три десятка дворищ, и захватили полсотни женщин, и лишь дворище Дарника оказалось им не по зубам. В повешенном разбойнике один из гридей признал Тавра, непутевого сына сурожского князя. На что Дарник только усмехнулся, перед князьями у него уже не было никакого особого почитания. Вскоре на подворье стали собираться и «ополченцы», ужасно сожалея, что очередная победа дарницкой ватаги прошла без их участия.
Чуть погодя к дворищу пожаловал гонец от князя в сопровождении десятка гридей, чтобы доставить Дарника на княжеский суд.
– Я сам приду после похоронного обряда, – пообещал он гонцу, словно речь шла о чем-то незначительном.
Гонец обвел взглядом сложенных рядами убитых, гору трофейного оружия, повешенного арса, не остывших еще от боя полтора десятка вооруженных дарнинцев и не рискнул силой забирать их подсудного вожака. Раненых арсов Рыбья Кровь тоже не отдал княжеским гридям, сказав, что сам доставит их на княжеский двор.
Люди все приходили и приходили к их подворью. Всем хотелось узнать, как всего одно дворище выстояло против сотни разбойников, тридцать из которых они здесь потеряли. Чтобы не выдавать свой секрет, Дарник приказал еще с ночи отогнать на заднюю часть дворища колесницу с камнеметом, мол, отбивались и отбивались, а как именно про то, в темноте не очень было видно.
Пока бойники укладывали убитых на возы, чтобы везти их к месту сожжения, у Дарника появилась возможность выслушать наконец Быстряна. Оказалось, что за время отсутствия походников в городе произошло немало важных событий. Так, подожженная неизвестными злоумышленниками сгорела ладья Стерха, еще в Корояке появился некий Весельчак, который всюду болтает, что Дарник вовсе не знатного рода, а сын одной гулящей запрудненки, и наконец, к князю прибыли послы от тарначского князя, требуя выдачи Дарника за нарушение древнего закона о метательных дисках.
– Какого закона? – удивился Дарник.
– Был такой закон, между Степью и Лесом, запрещающий использовать в бою метательные диски, потому что они слишком сильно калечат лошадей. А сейчас ты еще и княжеского сына повесил.
– Эх, какое бы еще преступление совершить, – весело осклабился Дарник.
Чтобы не думать о всех неприятностях, он предпочел на некоторое время уединился в доме с Черной и Зорькой. Те между объятиями и поцелуями радостно сообщили ему о своей обоюдной беременности. Рыбья Кровь едва сдержал нервный смех, но вовремя вспомнил, что находится не в Бежети и Каменке, и положение отца семейства в Корояке вовсе не может препятствовать всем его поступкам. Поэтому поздравление подружек с замечательным событием вышло у него вполне искренним.
В полдень на погребальном холме состоялась большая похоронная церемония. Вместе хоронили и поминали всех жертв ночного налета. Собрался весь посад. Едва первые языки пламени охватили настил с убитыми, как среди собравшихся начались волнения, женские крики и причитания стали перекрывать мужские призывы наказать арсов. Не слушая их пьяные вопли, Дарник прямо с тризны повел своих бойников домой. Оттуда, захватив раненых арсов, всей ватагой отправились на княжеский двор.
Князь Роган, стоя возле трона на высоком крыльце своих хором, уже собирался уходить, закончив мелкие судебные разбирательства, когда во двор явился главный подсудимый, о котором давно говорил весь город.
Снова сев на трон, Роган устремил на Дарника суровый взгляд. Это был величественный мужчина с лошадиным лицом и густыми вислыми усами. Помимо дорогой одежды, усеянной драгоценностями, на нем был позолоченный нагрудник, ослепительно сиявший в лучах закатного солнца. Однако на Дарника такая пышность действовала слабо, посмотрев в глаза князю, он скромно потупился и поглядывал больше на окружающих князя тиунов-управителей и телохранителей-дружинников. Не преминул разглядеть и двух красавиц-княжен с мамками-няньками, выглядывавших с галереи хором. Правильно он полагал, что лучшие воины отправились с князем в поход. Среди дружинников виделялись настоящие великаны, с аршинными плечами и руками толщиной с его ногу. Да и среди тиунов явные коротышки отсутствовали. Дарника поразило то спокойствие и отстраненность, с какими они все на него смотрели. Для них он был одним из многих и даже не самых интересных отроков, которые попадали сюда, запоздало понял Рыбья Кровь и с вызовом подумал: зато где вы есть сейчас, и где буду я в ваши тридцать-сорок лет.
Главные обвинители Дарника отсутствовали, услышав еще утром, что он на суд не придет. Но князь и так прекрасно помнил все обвинения и, не откладывая, предъявил их молодому вожаку. Начал с последнего уже своего собственного обвинения. Знал ли Дарник, что попавший в его руки разбойник Тавр – княжеский сын?
– Да, он мне это говорил, – невозмутимо признался Маланкин сын.
– Почему ты не привел его ко мне, а осмелился сам судить?
– Тот, кто проиграл, не должен оскорблять победителя, или у князей другой закон?
По рядам княжеских челядинцев пробежал возмущенный ропот – уже за одну такую дерзость простолюдин мог подвергнуться смертной казни. Князь подождал, пока все успокоятся. Он уже понял, что легкого разбирательства не будет, и чтобы сохранить лицо, ему надлежит быть особенно осмотрительным.
– По древнему договору ни один воин не должен применять метательные диски против лошадей.
Стоя спиной к своим ватажникам, Дарник остро ощущал исходящую от них робость, но вместо того, чтобы усмирять, это только подбадривало его. Он снова был один, как тогда, когда плыл на дубице на встречу с охотниками за рабами. И видел свое спасение в переходе от защиты к нападению, пускай даже и по отношению к враждебно настроенному князю.
– Степняки без лошадей жалкие воины. А против разбойников любые приемы хороши.
Подсудный ничего не отрицал, однако получалось так, что все его поступки были хорошо продуманы и единственно правильны. И князь решил уязвить его с другой стороны.
– Почему, являясь простым смердом, ты всюду говоришь о своем знатном происхождении?
– Тот, кто говорит про простого смерда, может знать мою мать, но не моего отца. Или это не так?
– Как ты смеешь задавать князю вопросы? – не выдержал возмущенный стоявший тут же Стержак.
Князь жестом заставил его замолчать.
– Почему ты напал на купца Стерха?
– Он оскорбил меня.
– Что-то все тебя только и делают, что оскорбляют? – усмехнулся князь Роган.
Все присутствующие, включая и ватажников, весело рассмеялись. Рыбья Кровь даже бровью не повел, лишь отмечая про себя, как важно в самом серьезном разговоре всегда вызвать одобрительный смех.
– Ты прав, князь, это мое самое главное проклятие. С десяти лет я ни в чем никому не проигрываю, все об этом знают и все равно каждый раз вызывают меня.
Своим смиренным тоном Маланкин сын подставлял князю ловушку – судебный поединок с лучшим из его гридей, но князь не дал себя заманить в нее.
– А сожженное тобой городище Хлын?
– Они не оказали помощи моим раненым.
Роган чуть призадумался, простые и ясные ответы молодого вожака пока не способствовали вынесению сурового приговора.
– Как тебе удалось отбить ночное нападение арсов?
– Мои бойники хорошо стреляют из луков.
– А может все дело в твоем колдовстве?
– Он колдун, колдун! – завопил вдруг один из приведенных раненых арсов. – Он вызвал железный град и побил им нас!
– Если в древних договорах был запрет и на железный град, то тогда мне действительно нет прощения, – покладисто согласился Дарник, вызвав улыбку даже у Рогана.
– Для чего ты купил целое дворище?
– Это было дешевле, чем платить на гостином дворе.
В ответ послышался еще более веселый смех. Но князь уже взял себя в руки.
– За половину твоих преступлений люди получше тебя подвергались не только изгнанию, но и казни. Или ты думал, что одно доброе дело перекроет все другие?
– Пошли меня умереть с мечом в руках и это будет самым справедливым решением, – спокойно ответил молодой вожак.  
– За недостойные дела – достойную казнь? Не слишком ли ты много хочешь?
В эту минуту снаружи раздался шум шагов многих людей. И в ворота на княжеский двор ввалилась целая толпа ремесленников. Телохранители и гриди немедленно ощетинились копьями и мечами. Несмотря на решительный вид, толпа остановилась у самых ворот, и вперед вышел один хорошо всем известный выборный ходок носатый и тощий гончар по имени Куньша.
– Зачем вы здесь? – гневно спросил его Роган.
– Посад порешил идти ратью на Арс, – невозмутимо отвечал Куньша. – Поведет рать он. – Гончар указал на Дарника.
На княжеском дворе произошла маленькая заминка. Тиуны и десяцкие изумленно переглядывались между собой.
– От меня вы не получите ни одного гридя, – холодно промолвил князь.
– Мы их и не просим, только его. – Выборный ходок вторично указал на подсудимого вожака.
– Я еще своего суда над ним не вынес. – Рогану явно не хотелось уступать.
– Посад сказал, если князь откажет, будет городское вече.
Угроза подействовала – вече было плохо управляемым сходом, оно могло не только подтвердить свое решение по Дарнику, но и устроить суд самому князю.
– Хорошо, – сказал князь. – Вот видишь, тебе и наказание, которое ты хотел, – с насмешкой обратился он к дерзскому бежечанину.
Тот стоял, приоткрыв рот от изумления, не в силах поверить в происходящее.

8.
Было просто собраться на поминки взволнованной толпой и слово за слово порешить поквитаться с ночными разбойниками. И даже вырвать себе воеводу у князя, тоже не сложно. А вот что делать дальше?
Это уже должен был решить сам Дарник, на то он и выборный предводитель. Быстрян по-своему определил новую ситуацию.
– Уж не знаю, радоваться тебе, или печалиться, что ты избежал изгнания, – сказал он Дарнику по дороге на дворище.
Куньша с двумя другими выборными ходоками сразу попытались давать новоявленному воеводе дельные советы, но Рыбья Кровь отправил их восвояси, попросив все разговоры отложить до утра.
У ворот дворища стояла толпа, восторженными криками приветствуя юного вождя. С большим трудом удалось уговорить их разойтись по домам. Не меньше досаждали и собственные испуганно-притихшие ватажники, готовые исполнить любой приказ и не сомневающиеся, что эти приказы сейчас и последуют.
Голова у Дарника шла кругом: вот она его мечта о собственном военном походе, но почему она осуществилась столь рано? Что-то говорил Быстрян, что-то спрашивали Меченый и Борть, о чем-то просили Черна и Зорька. Ничего он уже не слышал и не понимал. Хотел только уединения, которое в конце концов и получил, отправив обеих наложниц спать за перегородку. Мысли и воображаемые картины о воеводстве продолжали наскакивать друг на друга и переплетаться в путаный клубок. Так и заснул, ничего путного не решив.
Зато, едва на рассвете его разбудили посадские петухи, он проснулся свежим и отдохнувшим и в каких-нибудь полчаса все предстоящее до мельчайших подробностей выстроил перед собой, как будто сидел и записывал на пергаменте одно задание за другим.
Арс находился в шести днях пути от Корояка и, по рассказам очевидцев, представлял из себя неприступную крепость с гарнизоном в двести-триста воинов. Князь Роган дважды пытался захватить это разбойничье гнездо, и оба раз уходил не солоно хлебавши. И вот теперь против Арса поднялся возмущенный посад Корояка.
Многие ватажники спали во дворе на повозках, выгнанные из домов счастливыми обладателями наложниц. Их всех весьма удивило веселое и легкое настроение, с которым к ним вышел Дарник.
– На Гусиный Луг идем? – спросил Терех, хватаясь за оружие.
– Не, сразу на Арс выступаем, – определил один из бойников Бортя.
– Сначала поесть не мешает, – добавил еще кто-то.
Все рассмеялись.
– Арсам мало здесь досталось, добавки требуют, – в тон своим подчиненным заявил Дарник.
Ватажники зашевелились, приступая к обычным утренним обязанностям. Кто кормил лошадей, кто осматривал амуницию, кто точил топоры и мечи, при этом все исподтишка испытывающее посматривали на вожака.
К Дарнику подошел Быстрян.
– Я тоже с тобой пойду, – требовательно сказал он.
– Конечно, – великодушно согласился Дарник.
Из Ургана среди прочего он привез еще и медную ромейскую медаль-фалеру и теперь она случайно оказалась у него в руках.
– Зачем ты ее достал? – как всегда кстати поинтересовался Селезень.
– Надо подготовить вам награды за взятие Арса, – с серьезным видом пошутил Дарник и сразу понял, что попал. Бойники заулыбались, его слова сняли с них лишнюю напряженность. Разбойничья крепость тотчас уравнялась с Ивицей и торговым походом в Урган.
Едва успели слегка перекусить, как к дворищу стали собираться «ополченцы», а следом вновь пожаловали выборные ходоки. Теперь им пришлось больше слушать, чем говорить.
– Мне нужно триста вооруженных людей, сто двадцать лошадей, тридцать снаряженных возов, десять двуколок и пятьсот дирхемов, – спокойно, как о самом очевидном, сообщил им юный воевода в присутствии своих старших.
– А дирхемы зачем? Каждый будет со своим оружием и харчем, – возразил Куньша.
– На запасное оружие и дополнительные припасы. Я потом не собираюсь побираться.
Ходоки переглянулись, наполовину принимая его предложение.
– Чем должны быть снаряжены возы? – уточнил гончар.
– На каждом возу должны быть: полотняный верх на высоких дугах, съемные боковины из крепких досок высотой в два аршина, два запасных колеса, бочка для воды, пила, по две лопаты, косы и кирки, четыре топора, палатка и ящик для наконечников стрел и сулиц, десять подков, десять саженей веревок и десять мешков.
– А мешки зачем? – удивился ходок, представитель кузнецов и оружейников.
– Для пленных арсов, – усмехнулся Дарник. – И вот что, одну восьмую всей добычи мне и еще одну восьмую моей ватаге.
– А что вложишь ты? Одну двадцатую или одну сотую? – съязвил Куньша.
– Я вложу свою ватагу и победу над арсами, – спокойно ответил Дарник.
Ходоки молчали, услышанное произвело на них сильное впечатление. Они уже почти не сомневались, что сделали правильный выбор с этим безусым юнцом.
– Сход не согласится, – покачал головой Куньша.
– Тогда уговаривайте другого на своих условиях.
По ватажным старшим прошло невидимое движение. Да хоть немного уступи, казалось, просили они.
– А пятьсот дирхемов кому, тебе? – спросил третий, самый невзрачный ходок.
– Ваш человек будет ходить и покупать, что я скажу, – Дарник не затруднился с ответом.
– А не мало ли триста ополченцев? – усомнился Куньша.
– Если я сам буду отбирать, то не мало.
– Ну что ж, пойдем послушаем, что скажет сход. – Гончар решительно поднялся с лавки.
Дарник со старшими проводили ходоков до ворот, где по-прежнему висел княжеский сын Тавр, как самый выразительный довод в пользу чрезмерных требований Рыбьей Крови.
– Откуда ты все это знаешь? – спросил, когда ходоки скрылись из виду, Быстрян.
– Мама научила, – улыбнулся Дарник.
Старшие коротко хохотнули и разошлись рассказывать о переговорах остальным ватажникам. Дарник им не препятствовал, его одинаково устраивало любое решение схода. Хотя нет, не любое, ведь в случае отказа, ему грозило снова попасть на княжеский незаконченный суд.
К полудню стало известно, что сход согласился на все его условия. И к концу дня Рыбья Кровь с посадским казначеем уже обходил тележников и арбалетных мастеров. Им он заказал десять высоких двуколок с десятью камнеметами.
Отбор ополчения растянулся на несколько дней. Из трех человек двое тут же отсеивались. Отцы и братья похищенных женщин рвались в бой, многие из них бывали и прежде в военных походах, но Дарник больше обращал внимание не на их умение владеть топором и палицей, а на их сноровку с метательным оружием, хорошо понимая, что в рукопашной схватке с арсами им не поможет никакой праведный гнев и горячность. Сомнения у него были и насчет бездомных бойников, которые тоже жаждали всем показать свою лихость, записываясь в посадское войско. Всех отобранных ратников тут же приставлял под руководством Быстряна и других старших к обучению строевым  боевым упражнениям.
Лошадей браковал менее тщательно. В упряжке, считал, пригодны будут самые разные. Выбрал и три десятка трехвершковых лошадей для своих будущих катафрактов. Четыре тарначских повозки он велел переделать в маленькие домики на колесах, виденные им в ромейском Ургане, с твердым перекрытием и четырьмя стенами с узкими окнами-бойницами. В каждом поместились небольшой топчан, стол и лавка для сидения. Даже Стержак в походе на Ивицу не имел такого жилья и места для сбора вожаков. Самый лучший домик был для него, в трех остальных попарно должны были разместиться пятеро старших и Куньша.
Весь Корояк только и жил разговорами об этих сборах. Иногда посмотреть на них приходили княжеские гриди. Потешались над неуклюжестью новоявленных ополченцев, над большими прямоугольными щитами, над строевыми построениями. Особенно насмешничали над колесницами: зачем они по лесным чащам? С их легкой руки передвижные домики получили название «сундуков», которые из-за своей тяжеловесности непременно должны были застрясть где-нибудь в трясине или при переправе через речки. Приговор опытных воинов звучал убийственно: такое войско никогда даже само по себе не дойдет до Арса.
Словно бы в подтверждении их слов с увеличением числа воинов общий порядок становился только хуже. Неожиданно выяснилось, что среди ратников не хватает вожаков, а без них управлять несколькими сотнями бойцов совершенно не получается. Дарник назначил Меченого управлять всеми колесницами, Борть, Кривонос и Лисич получили большие ватаги пешцев, Быстрян возглавил конников, часть ратников постарше взял под свое крыло Куньша, чтобы им не приходилось подчиняться слишком юным начальникам. Но оказалось, что назначить вожаков, вовсе не означало, что их тут же начнут слушаться. Если сам Рыбья Кровь еще внушал трепет молодым воинам, то его подручные никаким командирским весом пока не обладали. Их выслушивали – и мало что исполняли.
Дарник не понимал, почему та дисциплина, которая царила в его собственной ватаге, не может точно так же передаться всему войску. Перебирая в памяти, как он сумел добиться нужного порядка в своей ватаге, он пришел к неожиданному выводу, что это произошло просто из-за того, что все его ватажники были хоть раз им лично биты, даже Селезень, которого он никогда даже пальцем не тронул, и тот был сильно потрясен душевно, когда вожак отдал его на ладью купцу Стерху. Выходит, только битьем и можно чего-нибудь путного от этого непослушного сброда добиться. Ну что ж, битьем так битьем, решил Дарник и каждому из старших придал по четыре вооруженных палками ватажников-телохранителей, которые всегда должны были находиться рядом, чтобы обрушить на любого ленивца или неслуха град палочных ударов. Для внедрения наказаний Рыбья Кровь сам пару раз показал вожакам, как и при каких обстоятельствах их стоит применять. Сами виновные вряд ли оставались довольны наказанием, но для остальных это стало едва ли не главным развлечением – смотреть, как охаживают очередного строптивца. Себе Дарник определил восемь самых крепких дружинников-телохранителей, чтобы всегда можно было легко и победительно вмешаться в любую драку. Худо-бедно общая ратная слаженность на Гусином Лугу стала как-то складываться.
Куньша с ходоками настойчиво требовали отправляться в поход. Дарник тянул время: не были готовы колесницы, да и каждый день боевых упражнений приносил войску видимую пользу. Однако и сильно откладывать было нельзя, лето заканчивалось, вот-вот польются первые осенние дожди.
Из затребованных трехсот ратников набрать удалось всего двести пятьдесят, из десяти колесниц готовыми и снаряженными камнеметами оказались только пять, повозки предоставлены были самых разных размеров, половина без съемных щитов, четверть ратников без защитных доспехов, многие даже без шлемов, им пришлось раздать оружие из собственных ватажных запасов. Два десятка ремесленников, вчерашних жителей селищ, в качестве оружия явились с цепами, косами и вилами, утверждая, что владеют ими лучше, чем копьями и сулицами. Старшие, теперь их называли полусоцкими, докладывали о плохих продуктах и фураже, вопросительно глядя на своего воеводу, словно ожидая, что он сейчас пойдет и все вытребует у прижимистых посадских старост.
И все же, несмотря ни на что, наступило утро, когда все посадское войско с вышитым Зорькой Рыбным знаменем переправилось на левый берег Танаиса и двинулось по остерской дороге на восток. Видимость порядка была только у конников Быстряна и колесничих Меченого. Остальные шли и ехали как придется: оружие на повозках, строй перемешан, многие втихаря подсаживались на и без того перегруженные повозки. Дарник молчал – главное было как можно дальше удалиться от города.
Первая дневка превратилась в ночевку – никак не получалось составить правильный повозочный круг. Рыбья Кровь снова долго не вмешивался, давая новоявленным вожакам и полусоцким, как следует накричаться и окончательно запутаться. Потом стал с двумя своими оруженосцами от центрального воеводского сундука отмерять шагами расстояние и втыкать в землю малые колышки, возле которых должны стоять повозки. Нужный арифметический расчет им был сделан по пути, поэтому, когда возницы принялись подгонять повозки и колесницы к назначенным им колышкам, получился просторный правильный круг, а бреши между повозками заполнили съемные повозочные боковины, а где их не хватило – ограда из мешков с землей. Точно так же, не повышая голоса, указал он, где именно и куда входом ставить палатки и шалаши, а где размещать коновязи и даже где быть отхожим местам. Невеликое вроде бы дело, но оно сняло у всех свидетелей последние сомнения в праве молодого бежечанина распоряжаться сотнями людей старше его. Нашелся лишь один человек недовольный таким поворотом событий: гончар Куньша.
– Мы что же каждый раз будем все это так тщательно выставлять и столько времени терять? – пробурчал он.
– Нет, дальше все будешь делать ты и в три раза быстрей. – И Дарник под смешки других полусоцких передал короякцу свой расчет расстояний повозочного круга и рисунок того, как все должно быть внутри самого стана.
Следующее утро Дарник начал с раздачи всему войску целого мешка разноцветных лент, специально захваченного им с дворища. Нашейные ленты одного цвета получили не только воины каждой полусотни, но и все их кони и даже повозки. Сразу стало видно, где кто есть и где ему следует быть, в каком порядке выезжать на дорогу и в каком съезжаться в круг на стоянке. Тут уже заворчали рядовые ополченцы:
– Что ты нас помечаешь, как овец на пастбище? Что я не могу со сватом в другой ватаге идти?
– Со сватом ты будешь в бою за повозкой прятаться, а сейчас хотя бы сделай вид, что ты самый бывалый вояка, – отвечал им Рыбья Кровь и поручил конникам Быстряна тщательно следить, чтобы никто ни с кем не перемешивался.
Гарцуя на своем аргамаке мимо походной колонны, он внимательно вглядывался, кто как двигается, кто как выглядит, кто с кем в каких отношениях. И тут же на марше подзывал то Бортя с Кривоносом, то Лисича с Куньшей и указывал, кого им в своих полусотнях назначать десяцкими. Не обходилось и без промашек. Так один из вчерашних бездомников, став десяцким, принялся назойливо требовать для своего десятка особых привилегий и в еде, и на стоянке. Дважды осадив приставалу, на третий раз Дарник велел забрать у него и двух его подпевал оружие и доспехи, а самих выгнать прочь из войска.
– Но это наше оружие! – возмущенно завопили они.
– Ваше оружие будет сражаться вместо вас. Когда мы вернемся, получите его в Корояке назад. – И Рыбья Кровь сделал знак своим телохранителям.
Те подняли плети и в два счета под общий хохот выгнали оставшихся в одних рубахах и портках ополченцев за пределы стана.
Главную озабоченность у воеводы вызывала мелкая задиристость всех ко всем, царящая в короякском ополчении. Дарник не догадывался, что именно она помогает ополченцам унять их страх перед арсами и показать окружающим свою воинственность, для него это был просто беспорядок мешающий установить в войске нужную дисциплину. Причем он понимал, что с наказаниями необходимо проявлять крайнюю осмотрительность, дабы не вызвать всеобщее дезертирство, но никак не мог нащупать верное решение. Кажется, что может быть унизительней, если тебя привяжут в голом виде целый день следовать за повозкой, однако для многих и это было нипочем, посмеивались над собой вместе со всеми.
«Ну я же вас все равно укрощу», – сердито думал Дарник. И на одной из стоянок приказал всем более умелым воинам взять себе ученика-напарника. Войско встретило его распоряжение с одобрением – всякому лестно было иметь своего собственного подчиненного, да и подчиненные охотно становилось под  защиту более сильного товарища. Ровно сутки продолжалась эта всеобщая благостность, а потом оказалось, что за малейшее нарушение порядка вместе с нарушителем к той же позорной повозке воевода приговаривает привязывать ни в чем не повинного напарника.
– А его-то за что? – смущенно спрашивали бузотеры.
– Чтобы вам вдвоем веселее и не так обидно было, – невозмутимо отвечал Дарник.
Двойную силу наказание имело, когда провинившимся оказывался младший напарник, тут уже его старшому бывало не до шуток. Очень скоро все это возымело свое действие – порядок и дисциплина в войске заметно повысились. Некоторые бывалые воины, правда, советовали воеводе ввести еще парное наказание плетьми, но тут Дарник был категорически против:
– Мне битые воины не нужны, я с ними за одним столом есть не буду.
Слова были хороши, но необходим был большой промежуток времени и много других поступков воеводы, чтобы их полный смысл дошел до каждого ополченца.
Рыбья Кровь ясно понимал, что сравняться с арсами, которые только войной и живут, его воинам невозможно, поэтому основную ставку делал не на конников, а на плотный строй пеших щитоносцев и большое количестве стрелков за их спинами. Хорошо помнил, как кони ивцев сами сворачивали в сторону, не желая натыкаться на выставленные копья. Поэтому суть строевых упражнений ополченцев на стоянках сводилась к тому, чтобы научить все четыре отряда Бортя, Кривоноса, Лисича и Куньши двигаться и разворачиваться в любую сторону, не нарушая своих сомкнутых, ощетинившихся копьями рядов.
Быстрян подсказал Дарнику, что арсы, подобно степнякам, любят пускаться в притворное бегство, чтобы потом развернуться и атаковать рассыпавшегося противника, поэтому при каждом занятии Рыбья Кровь как заклинание не уставал повторять:
– Никакого выскакивания из общего ряда! Никакого сбора трофеев и хватания пленных до конца сечи! Никакой оглядки назад и на другие ватаги! Если другие дрогнули, то вы должны стоять еще сильнее, тогда и они выправятся!
Сами отряды он разбил на десятки с тем, чтобы четверо лучников и пращников никогда не расставались с шестеркой шитоносцев, всегда стояли за их спиной и оттуда стреляли в противника. Сам поход он стремился использовать, как большое обучение. Поэтому вместо сорокаверстного пути воины в день покрывали не более двадцати верст, по полдня упражняясь, упражняясь и упражняясь. Когда Куньша пытался говорить, что они тянутся слишком медленно, Дарник отвечал, что хочет, чтобы воины пришли к Арсу не измотанными и неуклюжими, а свежими и подготовленными.
Быстрян тоже не терял зря времени, добиваясь, чтобы его конники по малейшему знаку разбивались на отдельные десятки и умели быстро перемещаться в разные стороны. При движении походной колонны они двигались по двое широкой цепью вперед и по бокам войска с тем, чтобы каждая пара видела другую пару и тут же по цепочке могла сообщить о малейшей опасности.
Однако свою главную надежду молодой воевода возлагал все же на колесницы. Часто вместе с Меченым и его шестью двуколками задерживался позади колонны, дабы отработать навык дружно разворачивать их вместе в одну линию своим задним смертоносным бортом. Долго не выходило построить из колесниц сомкнутый строй – слишком широкие полукружия приходилось делать. Выход нашли в том, чтобы выезжать в поле тремя рядами, а потом две первых пары въезжали бы назад в промежутки третьего ряда, тогда действительно получалась настоящая крепостная стена без всяких боковых щелей, преодолеть которую можно было, лишь перебравшись через сами колесницы. Но сказать, как надо, было легче, чем сделать. Колесничие выполняли это упражнение по двадцать раз в день, часть слишком пугливых и бестолковых лошадей даже поменяли, однако такого результата, чтобы Дарник остался полностью доволен, достичь так и не удалось.
С приближением к разбойному логову, все чаще встречались брошенные селища и городища. Иногда из леса показывались любопытные старики и подростки, которые, узнав, куда движется войско, охотно приносили молоко, сало и яйца и жадными глазами смотрели на сухари, которые грызли ополченцы – из-за постоянных грабежей арсов сами они хлеб почти не сеяли.
На восьмой день в полдень войско подошло к городищу Липову, служившему Арсу главной базой снабжения зерном. Само городище стояло на берегу реки Липы, не уступающей шириной и полноводностью Танаису у стен Корояка, и кроме хлебной дани, липовцы ежегодно должны были строить для них по две быстроходных ладьи. За это арсы не забирали местных женщин и вообще воздерживались от больших притеснений. Земля вокруг городища отличалась особым плодородием и умело обрабатываемая приносила из года в год высокие урожаи, поэтому уйти с нее липовцы все никак не решались. Так и тянули свою кабальную лямку, надеясь каким-нибудь чудом от нее когда-либо избавиться. Невысокий дощатый забор ограждал полсотни основательных двухъярусных домов, все пространство между ними было заполнено всевозможной сытой живностью, а жители отличались почти городской нарядностью и опрятностью.
– Этим арсы только на пользу, – не без злорадства определил Быстрян.
Воевода думал иначе, но промолчал.
Появление войска Дарника здесь встретили со смешанным чувством. Одни радовались, что возможно наконец ненавистные арсы будут повержены, другие опасались наказания со стороны разбойников за оказание помощи короякцам. Поняв из намеков липовского старосты Карнаша в чем тут дело, Рыбья Кровь стал распоряжаться в городище как на захваченной территории, срочно потребовал продовольствия и фуража, поменял усталых лошадей на свежих и восполнил всю недостающую амуницию. А мешки с пшеницей и овсом, которые липовцы как раз грузили на подводы, велел сносить обратно в амбары:
– Они вашим хозяевам больше не понадобятся, – уверенно сказал он.
По словам старосты Карнаша, большая часть арсов находилась в набегах, а в крепости оставлен лишь небольшой гарнизон, который, судя по всему, даже не подозревает о походе короякцев. Не подозревает сейчас, но к утру будет знать наверняка – и воевода принял решение выступать на Арс сразу после полуденной передышки. Быстрян и Куньша отговаривали его от такой спешки: все равно крепость с ходу не взять, зачем изнурять войско дополнительным переходом? Но Дарнику важно было прежде всего не дать опомниться и еще сильнее заробеть собственным воинам.
– Сто дирхемов за первого убитого арса, – объявил он, и походная колонна снова тронулась в путь.
То ли награда возымела свое действие, то ли сама беспрерывная подготовка сказывалась, только войско по дороге на Арс устремилась с какой-то особенной легкостью и удальством. Рыбья Кровь беспрерывно ловил на себе преувеличенно задорные взгляды ополченцев и старался не думать о том, что при первом убитом в рядах короякце его войско точно с такой же веселостью может побежать назад.
Немного погодя походную колонну нагнал отряд из двадцати молодых липовцев. Все они были на хороших лошадях и вооружены по степному образцу: в железных шлемах и стеганых кафтанах, с луками, мечами, пиками и непременным арканом на передней луке седла. Возглавлял ватагу чернявый парень по прозвищу Журань, участвовавший, как вскоре выяснилось, в нескольких походах остерского князя против степняков и горных касогов.
– А не обманная ли это уловка, чтобы выслужиться перед арсами, – предостерег воеводу Куньша. Но, поговорив с Журанем, Дарник отверг его подозрения – ему очень понятно и близко было желание липовцев помочь скинуть своих грабителей.
От городища до Арса было пятнадцать верст вверх по реке. По совету Жураня войско вскоре свернуло на чуть приметную колею в обход сторожевого поста арсов, который находился на прямом пути из Липова. Дарник распорядился выдвинуться вперед походной колонны конникам, колесницам и пехоте. Когда до Арса осталось полторы версты, он приказал сесть за спины своим телохранителям испытанным ватажникам и вместе с липовцами поскакал вперед, наказав Меченому и Быстряну, не разделяясь, мчаться следом за собой.
Знаменитое разбойное гнездо ничем не отличалось от обычного мирного селища. Главным его укреплением была сама продолговатая десятисаженная гора, куда можно было взобраться только на четвереньках, цепляясь на крутом склоне за каждое дерево и куст. Наверху, повторяя форму горы, овалом тянулись сомкнутые деревянные жилые срубы с окнами-бойницами, и имелась высокая скорее сторожевая, чем оборонительная башня. К подножию горы вел окруженный срубами пологий спуск-колодец, в котором имелось не меньше трех ворот, превращая его для неприятеля во вход-ловушку, где на ворвавшихся врагов могли обрушиться камни и сулицы со всех сторон.
Расчет Дарника захватить противника врасплох полностью оправдался. Жестокость и надменность арсов сослужили им плохую службу – не нашлось никого, кто захотел бы предупредить их о продвижении короякского войска. На лугу у спуска-колодца шла мирная заготовка мяса. Две дюжины женщин под присмотром нескольких арсов с мечами на поясе на широких тесаных столах под легкими навесами разделывали оленьи и кабаньи туши, готовили колбасы и очищали от мездры шкуры. Лишь у открытых ворот крепости сидели на бревнах четверо охранников со щитами и копьями, да еще с пяток безоружных арсов ловили на реке рыбу. Выскочивших из леса всадников арсы в первый момент приняли за своих и даже подняли в приветствии руки. В ответ засвистели стрелы и сулицы. Отчаянно заколотил в било дозорный на смотровой башне, рыбаки бросились в прибрежные кусты, женщины заполошно метались в разные стороны, мешая всадникам расправиться с заготовщиками мяса мужчинами, четверо из них, петляя как зайцы, с неожиданной резвостью устремились к воротам.
– Лови, – указал Дарник Жураню на одного из бегущих, и аркан вожака липовцев тотчас опрокинул крепкого арса на землю, но понадобились силы троих парней, чтобы связать его.
Из леса тем временем стремительно выкатывались конники Быстряна и колесницы Меченого.
– Куда? – спросил Быстрян, подскакав к Дарнику со своими всадниками.
– Захватим ворота, – предложил Журань.
Ворота действительно еще оставались открытыми, возле них стояло два десятка высыпавших из крепости вооруженных арсов, словно приглашая противника напасть на них.
– Нет. Там еще двое других ворот, – возразил Дарник. – Ставьте повозки.
Воины без лишних слов принялись разбивать стан. Часть женщин, боясь насилия со стороны «освободителей», подалась назад в крепость, а часть, среди которых были пленницы из Корояка, узнав родичей и знакомых, со слезами радости кинулись их обнимать. Прибывающие из леса ополченцы с жадным любопытством разглядывали пятерых убитых арсов и голосистого пленника, который на все лады костерил короякцев. Дарник понял, что все сделал правильно – первая, пусть крошечная победа воодушевила и обнадежила еще недавно сомневающихся в собственных силах ремесленников. Сильный спор возник вокруг награды за первого убитого арса, телохранители и липовцы оспаривали первенство между собой. Рыбья Кровь рассудил просто: пятьдесят дирхемов досталось одним и пятьдесят другим.
Пока составляли в круг повозки, укрепляли в промежутках деревянные щиты-борта и обкладывали мешками с землей небольшие выступы для установки колесниц, сбоку крепостной горы послышался сильный топот копыт, и выскочивший оттуда табун коней, подгоняемый несколькими табунщиками, помчался к воротам крепости. Ему навстречу высыпал отряд в полсотни арсов с намерением прикрыть своих коней от возможного нападения короякцев. Конники Быстряна хотели броситься перехватывать табун, но Дарник в последний момент остановил их:
– Пускай входят. Не мешать!
Арсы, побряцав для устрашения оружием, дождались, пока весь табун войдет в ворота, и сами тоже скрылись в них.
– Почему мы им не помешали? – возмутился Быстрян. – Мы могли легко хотя бы часть отбить.
– Ты видишь это? – Воевода указал на многочисленные копны сена вдоль реки. – Кони в крепости без сена – то, что нам надо.
– Они завтра выйдут на них в поле и зададут нам жару.
– А посмотрим, – улыбнулся Рыбья Кровь.
Он опасался лишь атаки противника во время разбивки стана, но когда этого не произошло, вздохнул с великим облегчением. Колесничим Меченого воевода приказал готовить четыре больших пращницы, благо необходимые железные петли и оси предусмотрительно были захвачены им из Корояка. А ополченцам Куньши, едва начало смеркаться, велел рубить в лесу деревья с густой кроной и делать из них завал, подковой охватывающий ворота крепости. К этому моменту полусоцкие уже успели объехать вокруг Арса, и всем стало очевидно, что кони в крепости с единственным перекрытым выходом совершенно бесполезны. Один из десяцких, правда, заметил, что князь Роган в двух предыдущих походах делал то же самое, а ночью арсы спускались по веревкам со стен и разбирали все завалы.
Освобожденные короянки сообщили, что в крепости находится всего сотня бойников, остальные частью на большой охоте, частью в набеге на восточные городища, а еще несколько ладей повезли продавать рабов в южные земли. Выходило, что все вместе арсы чуть ли не вдвое превосходят дарнинцев. Разбить их можно было только по отдельности и как можно скорее.
Ночью возле ворот действительно слышался шум по разбору завала. В дозоре находилась полусотня Бортя, время от времени метая камни из пращей на удары топоров и не давая арсам полностью освободиться от преграды.

9.
Как ни странно, единственным, кого не слишком интересовали ночные события, был сам воевода. Все восемь дней пути он, стиснув зубы, противостоял скрытому мнению двух с половиной сотен взрослых мужчин, сомневающихся в успехе их похода, и вдруг нашелся человек, который подошел к нему и неожиданно сказал:
– Я знаю, ты победишь, и все будет так, как ты хочешь.
Этим человеком оказалась одна из освобожденных пленниц. Звали ее Шуша, она была даже не из Корояка, а из восточного Остера, и обратила на себя внимания Дарника еще во время налета на раздельщиков мяса, когда одна в отличие от мечущихся товарок осталась на месте, отстраненно глядя на мужскую схватку вокруг себя. Позже после разбивки стана, когда десяцкие начали шумно делить между собой арсовых не короякских пленниц, Шуша бесстрашно остановила их торг и потребовала суда воеводы. Подошедшему Дарнику она заявила, что он сам должен награждать женщинами своих лучших воинов, или дать пленницам сутки, чтобы они это сделали сами, иначе между воинами будет раздор. Рыбья Кровь согласился с ней и счел за лучшее отложить «награждение» на следующий день.
Когда совсем стемнело и все распоряжения были отданы, Дарник возле своего сундука вновь столкнулся с Шушей, тогда-то она и сказала ему пророческие слова о его предстоящей победе.
– Арсов еще никто не побеждал, – возразил он ей.
– Так как хочешь побеждать ты, не хочет никто, поэтому ты и победишь.
Покоренный таким выводом Дарник остановился возле нее и стал сам задавать вопросы. Старше его на двенадцать-четырнадцать лет, Шуша была уже сложившейся женщиной с пышными формами, умела читать и писать, говорила так, что хотелось слушать и слушать, и Дарник сам не заметил, как очутился с ней внутри сундука, и когда она приняла от Селезня миску с едой и сама подала ее ему, в том, что будет дальше сомневаться не приходилось. Умом он понимал, что так Шуша всего лишь спасается от более горшей своей женской участи, но это ничуть не мешало ему с каким-то новым удовольствием поддаваться ее женским чарам.
Топчан в сундуке был на одного человека, но места с лихвой хватило на их обоих. Засыпая, Дарник думал, как именно ему придется реагировать на те или иные замечания воинов по поводу своего постельного счастья. Но эти заготовки ему так и не понадобились, все, от рядовых бойцов до полусоцких, отнеслись к водворению Шуши в воеводском сундуке как к самому обычному и должному делу. Более того, Дарник с удивлением понял, что если бы не сделал так, то много бы потерял в глазах всего войска. Его смущение насчет возраста и излишнего веса наложницы тоже оказалось напрасным. Кругом были взрослые мужчины, которые  этого просто не замечали. А ее умение всегда говорить удивительно подходящие и приятные слова превращали для них Шушу в поистине восхитительную женщину. Получалось, что сам того не ведая, воевода сделал самый правильный выбор.  Заодно выходило, что и впредь во всех будущих битвах ему непременно придется отбирать себе самую лучшую из всех пленниц, которые им достанутся. Ну что ж, это не самая тяжелая из воеводских обязанностей, решил он.
– Теперь ты должен про меня до самого вечера забыть, – сказала ему Шуша наутро.
Дарник так и собирался сделать, и ее совет только приятно удивил его.
Выйдя из сундука, воевода сразу почувствовал, что прежнее чувство неуверенности вновь овладело его войском. То, что арсы спокойно сидят в своей крепости и даже не высылают переговорщиков, ясно указывало, насколько мало считаются они с угрозой, исходящей от неожиданных пришельцев. Напротив уже сами короякцы ощущали себя в окружении многочисленных арсовых отрядов, которые вот-вот с разных сторон нападут на их стан. Любое бездействие срабатывало только на руку противнику. Поэтому Дарник первым делом распорядился всем хорошо поесть и вооружиться.
– Не думаешь ли ты брать крепость? – забеспокоился Куньша.
– Нет. Будем биться в поле, – уверенно сказал Дарник.
– Они не выйдут, пока не получат подкрепление.
– Еще как выйдут, – «успокоил» окружающих вожаков воевода.
В дополнение к сильно уменьшенному завалу у ворот Рыбья Кровь велел вынести и выставить по краям завала десяток больших повозочных боковин, за которыми могли бы укрыться короякские лучники, оставив свободной главную прореху в завале напротив самих ворот. Чуть дальше на недосягаемом для крепостных луков расстоянии он выстроил в пять рядов полусотни Кривоноса, Куньши и Лисича, полусотня Бортя и спешенные конники Быстряна и Жураня пока остались в стане на случай появления арсовой охоты или еще кого. Себе Дарник накрепко приказал ни во что со своим мечом не вмешиваться – пора было привыкать к настоящему воеводству. Занял место на крыше сундука, у переднего входа в повозочный круг и приготовился внимательно наблюдать за всем происходящим.
По его приказу с территории стана пришли в действие большие пращницы. Тяжелые камни и дубовые чурки полетели в крепость и после первой пристрелки стали методично крушить тесовые крыши ее строений. Как Рыбья Кровь и предполагал, долго без ответа нести такой урон арсы не смогли и вот уже зазвучали их трубы и по входному колодцу стали спускаться вниз конники. Причем первые пятнадцать-двадцать коней были прикрыты толстыми кожаными доспехами.
Пробил звездный час Меченого – его колесницы дружной шестеркой вынеслись из ворот стана, мгновенно развернулись на оставленной для них прорехе в завале и принялись в упор расстреливать верховых арсов железными орехами. Навстречу противнику устремились и пешие полусотни Кривоноса и Лисича. Укрывшись за завалом и сомкнутыми прямоугольными щитами ополченцы обрушили на арсов настоящий шквал стрел, сулиц, топоров, камней. В минуты весь передовой конный отряд противника превратился в груду поверженных и изувеченных тел. Следом за ним показался из ворот другой конный отряд, уже без конных доспехов. Однако и ему не удалось приблизиться к короякцам.
Но арсы есть арсы. Поняв, что через гору трупов лошадей и людей не перебраться, десятки пеших арсов по веревкам стали спускаться с внешних стен входного колодца, намереваясь обойти завал с боков. Навстречу им Дарник послал конников Быстряна и полусотню Куньши. Если вооруженные пиками быстрянцы легко смяли и обратили в бегство разрозненный левый отряд арсовых пешцев, то их правому отряду удалось сблизиться и опасно врубиться в неуклюжую полусотню куньшевцев. На помощь им тут же по сигналу воеводы поскакали конники Жураня. Пятикратное превосходство в силах сделало свое дело и правый отряд арсов тоже почти весь был изрублен на месте.
Наступательный порыв у осажденных иссяк, отступали они более организованно, чем наступали, подбирая раненых товарищей и умело прикрываясь щитами. Разгоряченные ополченцы хотели было за ними последовать, но это значило оказаться самим в ловушке во входном колодце, и Дарник яростным криком остановил их.
На ратном поле осталось около пятидесяти убитых арсов. Потери короякцев составили шесть убитых и с десяток раненых.
Дарник отвел свои ватаги и колесницы подальше от завала, а колесничим приказал зарядить в камнеметы большие камни. Первый залп каменных «реп» по воротам крепости обратил их в решето, второй – оставил висящие на петлях голые рамы. Теперь можно было и самим передохнуть – и все короякцы вернулись в стан. Ополченцы с восхищением рассматривали и щупали колесницы, пораженные их смертоносным действием. Те, кто участвовал в рукопашной рубке, выглядели настоящими женихами. Конца не было рассказам, кто как метнул или рубанул, и насмешкам над противником, который совсем недавно казался столь непобедимым.
Со стороны крепости раздался сигнал трубы и немного погодя из воротного колодца показались двое арсов с белым полотном в руках, впереди шел коренастый мужчина с огромной головой, которая казалась еще больше из-за пышных полуседых волос и бороды, без сомнения это был знаменитый соцкий арсов Голован, на полшага отставал от него стройный молодой воин, опоясанный двойными мечами, по всей видимости дружинник-телохранитель.
Дарник с Куньшей выступили им навстречу.
– Кто вы и зачем здесь? – угрюмо спросил Голован.
– Мы из Корояка, пришли получить виру на ваш разбой. – Дарника напротив переполняло веселое добродушие.
– Какую виру вы хотите?
– Вы должны выдать всех женщин, сто мечей, сто коней, сто кольчуг и пять тысяч дирхемов, – невозмутимо перечислил Рыбья Кровь.
– Это вы возьмете, когда победите нас, – с надменностью ответил соцкий и, чуть помолчав, продолжал более мягко: – Вы захватили одну женщину. Она не из Корояка. Зовут Шуша. Мы готовы заплатить за нее сто дирхемов.
– Зачем нам ее отдавать, если вы потом все равно ее нам вернете с остальными женщинами? – Дарник откровенно недоумевал.
Лицо Голована исказила гримаса злости, но он сдержал себя.
– Мы хотим забрать своих убитых.
– Забирайте, но без оружия и доспехов.
– Они славные воины и должны быть погребены с почетом, – возразил арс.
– Будет так, как я сказал.
Голован мрачно посмотрел Дарнику в глаза:
– Хорошо, будь по-твоему. Но отныне ты кровный враг каждого арса.
Не дожидаясь ответа, соцкий с дружинником направились назад в крепость.
Полусоцкие с нетерпением ждали результата переговоров. Совершенно присмиревший Куньша коротко рассказал о них.
– Может, надо было требовать поменьше? – осторожно высказался Быстрян.
Дарник весело на него посмотрел, личная встреча с вожаком арсом внушила ему чувство своего полного превосходства.
– Тебе уже надоело сражаться, а я и во вкус еще не вошел.
Главный полусоцкий досадливо закусил свой левый ус.
– Они просто еще не поняли, с кем имеют дело. Пускай думают, – счел нужным объяснить-извиниться перед ним воевода.
Подбор убитых и раненных, и их раздевание заняло немало времени. Десяток безоружных арсов под присмотром полусотни Бортя неторопливо занимались этим, внимательно зыркая на укрепления стана.
Из предосторожности Рыбья Кровь выслал дальние ночные дозоры, а также дозоры вокруг всей крепости, чтобы не пропустить ни одного лазутчика, ни в ту, ни в другую сторону. А ватаге Кривоноса велел отсыпаться, дабы быть готовыми управлять пращницами всю ночь.
Остаток дня в короякском стане прошел в распределении трофейного оружия, что оказалось еще более трудным делом, чем дележка пленниц. Для ратников это было как утверждение собственной значимости, даже те, кто имел полное вооружение, жаждали получить второй меч, второй шлем, вторую бронь и спорили, когда полусоцкие указывали, что есть те, кто и одного меча не имеет.
Дарник с отвращением смотрел на все это, но не мог придумать никакого более справедливого порядка. К счастью было место, где хорошее настроение у него легко возвращалось.
– Я уже могу вспомнить про тебя, или еще рано? – спросил он, неслышно подходя к Шуше, готовящей на костре кашу с оленьими колбасками.
– Еще рано, – широко улыбнулась она, теплым взглядом окидывая его. – Когда поешь, тогда и вспомнишь.
– А за тебя, оказывается, сто дирхемов хотят заплатить? – сообщил он, когда она принесла ему в сундук миску с едой. – И чего в тебе такого хорошего?
– Глупые мужчины, разве женщины могут стоить дороже десяти дирхемов, – столь же весело отвечала она ему.
Такое у него бывало только с Тимолаем, когда сказанные слова выражали прямо противоположный смысл. Но у Шуши это звучало совсем иначе, как постоянный тайный призыв: спроси еще, сделай еще и тебе самому будет несказанно приятно.
С наступлением ночи начался новый обстрел крепости. Дарник указал Кривоносу целить прежде всего во входной колодец до полного его разрушения, дабы ни конный, ни пеший не могли выбраться из ворот. Кто-то из ополченцев придумал снабдить все «гостинцы» пучками горящей соломы, тревожа арсов угрозой пожара. Несколько раз за ночь осажденные спускались к подножию горы со своих стен и тоже пытались обстреливать стан своими зажженными стрелами, но их успешно отгоняла сторожевая полусотня.
Утром глазам короякцев предстала картина основательного разгрома. Кривонос добросовестно выполнил наказ воеводы, и весь входной колодец превратился в большую груду из ломаных бревен и досок. Полусотня Кривоноса завалилась отсыпаться, ее сменил у пращниц отряд Лисича, и размеренный, неспешный обстрел возобновился, теперь целью была высокая сторожевая башня в центре крепости. Подвоз камней и толстых чурок происходил непрерывно.
Несмотря на все принятые меры, дозорные возвращение арсовой охоты прозевали. Двадцать всадников неожиданно выскочили из-за берегового обрыва и попытались въехать в крепость, как следует не разведав, что входа в нее уже не существует. Обнаружив это, они оставили коней и просто полезли вверх по склону. Со стен им тут же сбросили веревки. Конники Быстряна запоздало помчались к ним, но поживились лишь брошенными лошадьми арсов. Позже дозорные захватили в лесу еще одного арса, он рассказал, что всего их было тридцать человек, но один десяток поехал перехватить и предупредить главный отряд арсов, который вот-вот должен был вернуться из набега. По словам пленного в этом отряде было две сотни бойников.
В ожидании подхода походных арсов Дарник приступил к серьезному укреплению стана. Никто не остался без дела. Со стороны, где лес подступал ближе всего, сделали большую засеку, так что через нее нельзя было пробраться ни конному, ни пешему. На широком лугу со стороны реки копали узкие аршинные ямы, выкладывали горки из камней и лесных коряг, вкапывали малые заостренные колья. Кроме главных ворот, направленных на крепость, приготовили двое тайных боковых ворот, чтобы можно было быстро раздвинуть две повозки и конно выскочить на вылазку. По всей окружности устроили шесть основных и четыре запасных выступов-карманов, куда легко вкатывались и убирались колесницы с камнеметами. Три сундука полусоцких, служившие сторожевыми башнями, превратились в башни боевые для трех-четырех лучников.
Дабы проверить готовность стана к обороне, Рыбья Кровь провел учебный приступ. Конники Быстряна должны были подскакать на лошадях почти к самым повозкам и с палками вместо мечей прорваться сквозь линию повозок, защищаемых полусотней Бортя с такими же палками. Быстрян постарался на славу. Его отряду удалось прорваться в стан, не утруждая себя перелезанием через повозки, они просто дружным усилием перевернули их вместе с защитниками, не помогли даже веревки, связавшие повозки между собой.
Вышел очень наглядный урок с весьма ясным предупреждением. Дарник немедленно приказал каждую из повозок нагрузить двумя-тремя толстыми бревнами и еще подпереть их врытыми кольями изнутри стана. Особое недовольство воеводы вызвали действия обороняющихся бортичей. Впрочем, его яростные замечания касались и всех остальных. Казалось, что перед ними говорил речь не молодой выборный бойник, а убеленный сединами ратник-ветеран.
– Ни в коем случае не пытайтесь сходиться с арсами один на один. Любой арс справиться в поединке с любым из вас, поэтому, если они прорвутся в стан, нападайте на каждого из них сразу вдвоем или втроем, на то у вас есть ваши напарники. На повозках не нужны две линии щитников, хватит и одной. Вторые щитники держат щиты только при обстреле из луков, как только арсы пошли на приступ, вторые щитники бросают щиты и берутся за большие секиры, лепестки и боевые цепы. Первые щитники пиками не дают арсам влезть на повозки, вторые из-за их спин бьют по арсам цепами и секирами сверху. Лучники при сближении убирают луки и метают сулицы и топоры в задние ряды арсов.
Закрепляя свои слова, Рыбья Кровь каждую из полусотен весь день прогонял через новое занятие. Двадцать бойников подносили к линии повозок большие щиты, изображавшие арсов, а выстроившиеся в три ряда защитники, нещадно лупили по ним, как указывал воевода.
Ночью дозорные сообщили Дарнику о сигнальных огнях из крепости. В самом деле, отъехав с дозорными подальше от крепости, Дарник увидел мигающий свет, исходящей со сторожевой башни, которую так и не удалось до конца разрушить. Без сомнения арсы подавали сигналы своему походному отряду.  
Ничего хорошего это не сулило. Одно дело, когда войско противника не может действовать согласовано, а другое, когда оно ударит с двух сторон по общему сигналу. Уже под самое утро Дарник проснулся, вдруг вспомнив, что походный отряд отправился на восток, следовательно, он явится с левого, берега реки, вот на переправе его лучше всего и встретить. Тут же разбудил Быстряна и Жураня и велел им со своими конниками разъехаться вниз и вверх по течению реки хоть на десять верст, только бы вовремя засечь переправу арсов.
Едва взошло солнце, прискакал гонец Жураня и сообщил, что походный отряд арсов со всеми своими повозками и пленницами уже переправился через реку и движется к крепости. Это был серьезный промах воеводы, на который никто в войске, к счастью, не обратил внимания.
Лучшим выходом было немедленно двинуться навстречу арсам, но, глядя, как медленно поднимаются и вооружаются его люди, Рыбья Кровь не решился подгонять их, дабы своей нервозностью не напугать. Наоборот, спокойно разминался и потягивался, всем своим видом показывая, что ничуть не сомневается в исходе столкновения.
Заметное оживление появилось и на стенах крепости: толпились вооруженные воины, сброшены были веревки для спуска, развевались сигнальные флажки. И там готовились к решительной битве.
Пращницы укрепленные не намертво, а на деревянных рамах, Дарник приказал повернуть в сторону луга. Но перед тем как развернуть их Меченый самолично дал из них по крепости последний залп. И то, что не удавалось два дня, свершилось: один из двухпудовых камней попал в угол сторожевой башни и до этого сильно изрешеченная, она вдруг накренилась и целиком без остатка рухнула, подняв целое облако пыли. Радостный вопль вырвался из сотен глоток короякцев – лучшего предвестия полной победы нельзя было и ожидать.
Из леса прискакала последняя пара дозорных сказать, что арсы совсем близко. Собрав полусоцких, Дарник отдал последние распоряжения. Четыре колесницы выставить в сторону луга, а две в сторону крепости. Полусотням Кривоноса, Лисича и Куньши рассредоточиться по всей окружности. Отряду Бортя и всем конникам оставаться в центре, если кто из арсов прорвется, ближайший к нему десяток, не дожидаясь команды, бросается на помощь, потом тут же возвращается назад к воеводскому сундуку. Лучники пусть тоже станут парами: одни будут стрелять в ближних арсов, вторые накрывать стрелами дальних. Колесничие не покидают свои камнеметы. Даже если перед ними никого не будет, стоят и ждут. Конникам спешиться и укрыть лошадей попонами, чтобы дальние стрелы арсов не поранили их.
Поднявшись на крышу воеводского сундука вместе с Быстряном, Бортем и Журанем, Рыбья Кровь наблюдал, как войско изготавливается к обороне.
– А что будет, если они остановятся, и начнут обстреливать нас стрелами издалека? – спросил Борть. – У них двести луков против наших восьмидесяти.
– Они считают себя самыми смелыми и непобедимыми, поэтому стоять не будут, – ответил Дарник, далеко неуверенный в собственных словах.
И вот на противоположном конце луга из леса стали выезжать колонны конных арсов, сразу разворачиваясь в широкие шеренги. Воевода махнул клевцом Меченому, и четыре пращницы, с гулом развернувшись, послали полсотни увесистых камней-реп в гущу конников. Конники, только разозленные этим, с устрашающим ревом помчалась на повозки короякцев.
Достигнув линии завалов, арсы моментально спешились и, оставив коней на коноводов, потрясая сулицами и мечами, ринулась на стан. Три камнемета и полсотни короякских лучников стреляли беспрерывно, но остановить их наступательный порыв не могли. Арсы проваливались в ямы, натыкались на колья, перепрыгивали через убитых и раненных и неслись дальше.
Второй рев раздался со стороны крепости. Десятки осажденных скользили по веревкам и склону вниз и точно с таким же боевым кличем устремлялись на стан с другой стороны. Сердце Дарника на секунду похолодело. Казалось, ничто не может остановить этот неистовый порыв. Навстречу арсам летели тучи стрел, сулиц, топоров, а они все бежали и бежали.
И вдруг крики стихли – нападавшие и оборонцы сошлись в ближнем бою. Вернее, первые ряды арсов приблизившись, попытались с хода взобраться на повозки. Однако их подвел элементарный глазомер, издали повозки короякцев, казались вполне обычными и только вблизи обнаружилось, что их борты возвышаются над землей на добрую сажень. Тут впору было штурмовые лестницы подносить, чтобы взобраться на них. Пока же приходилось цепляться за борт руками и пытаться перекинуть себя в полном вооружении через преграду. А сверху кололи пики, рубили секиры, вышибали дух цепы и кистени. В ярости арсы принялись рубить топорами сами повозки. Их порыв уравнивался дружными и разящими ответными ударами оборонцев. Арсы, пораженные непривычной стойкостью «смердов», навалились на повозки с удвоенной силой. Даже коноводы, связав уздечками лошадей по трое-четверо, пошли на помощь своим товарищам. В двух местах нападавшим удалось подрубить колеса повозок и опрокинуть их в свою сторону вместе с защитниками. Вмиг с десяток короякцев искрошили в капусту. Борть с двумя десятками бойников тут же закрыл образовавшиеся бреши.
Быстрян вопросительно взглянул на Дарника. Было очевидно, что долгую рукопашную ополченцы просто не выдержат. Наступил момент выпускать конников Жураня для удара в спину арсам. Дарник вдруг с оторопью сообразил, что они могут попасть в те же ямы и споткнуться на завалы, предназначенные нападавшим. Решение пришло совершенно неожиданное, и, велев Быстряну самому держать оборону, Рыбья Кровь вместе с Журанем бросился к лошадям.
По сигналу две повозки со стороны леса оттащили в стороны, и двадцать липовцев с дарниковскими телохранителями вырвались наружу. Здесь арсов не было, и никто дерзкой вылазке помешать не мог. Однако воевода повел свой отряд не в спину арсам, а, миновав ближайший завал, устремился к оставленным лошадям арсов. Скакавшие за ним липовцы и телохранители даже слегка опешили, когда воевода стал мечом разить конские головы и шеи.
– Бей! – крикнул Дарник.
И они тоже принялись рубить мечами и топорами лошадей, которые, связанные уздечками, не могли не увернуться, ни убежать.
Расчет бежецкого вожака оказался верен: едва задние ряды арсов увидели, как их боевых коней безжалостно истребляют, они, тут же забыв о приступе, бросились их спасать. Не менее полусотни пеших арсов помчались со всех ног на конный отряд Дарника. Но что конному бегающий вокруг человек с мечом. Липовцы, поняв замысел воеводы, носились вместе с ним по полю, избегая стычек с арсами и продолжая ранить и убивать их лошадей. Два десятка арсов, кое-как поймав себе коней, попытались напасть на дарнинцев.
– Туда, – указал Рыбья Кровь, и его отряд поскакал к лесу, увлекая за собой конных арсов.
У первых деревьев воевода резко осадил аргамака и спрыгнул на землю. Липовцы и телохранители последовали его примеру. Все тридцать человек достали луки и натянули их.
– По лошадям! – приказал Дарник и первым спустил тетиву.
Мчащиеся на них арсы полетели с лошадьми на землю. Добить их было делом нескольких минут.
И снова в седла и снова рубка беззащитных животных, благо их на поле оставалось еще предостаточно. Новая ватага арсов попыталась схватиться в пешем строю с бесчинствующими молодчиками. Ее ждал тот же удел, что и первую.
В третий раз повторить свой прием Дарнику не удалось. Главные силы арсов отхлынули от повозок и под началом своих десяцких быстро ловили коней с явным намерением не упустить хотя бы отряд дарнинцев. Отъехал в сторону один десяток всадников, другой, третий, как стая волков, вширь обкладывая доступную для себя добычу.
Дарник, не принимая открытого боя, повел своих всадников назад в стан, от которого отступали уже последние осаждающие. Отряд конных арсов попытался их перехватить, но догадливый Быстрян вывел за ворота четыре десятка пешцев с пиками и сулицами, да еще Меченый дал из двух камнеметов залп орехами, и арсы повернули коней обратно.
Воеводу и липовцев в стане приветствовали как своих спасителей – все понимали, что именно эта вылазка склонила на их сторону чашу весов. Впрочем, героями чувствовали себя все короякцы, даже те, кто в схватке участия не принимал – ведь они просто не дождались своей очереди, но бились бы не хуже других. Куньша, остро завидуя, попытался принизить успех Дарника, говоря, что вполне можно было не убегать, а сразиться с преследующими конниками арсов.
– Кто хочет, может выйти и сразиться! – провозгласил Рыбья Кровь, указывая на арсов на другом конце луга. – Кто жалеет, что остался жив?
В ответ раздался дружный смех ополченцев.
Лишь когда все чуть пришли в себя, видны стали истинные размеры победы. Орехи, стрелы и сулицы сделали свое дело – вокруг кольца повозок лежало не менее семидесяти убитых и до сорока тежелораненных, тех, кто не мог передвигаться самостоятельно. Собственные потери были раза в четыре меньше, а вылазка конников вообще обошлась в три легкораненых липовца.
Отряды арсов малыми группками разбрелись по всему лугу, стараясь не переходить условную границу в одно стрелище, где выстрел из степного лука еще сохранял свою убойную силу. Вместе с крепостными арсами их оставалось не более полутора сотен, немало среди них имелось и легкораненых. Теперь не только численный перевес, но и боевой дух были полностью на стороне короякцев: они знали, как именно можно этих разбойников побеждать.
Едва из стана вышли возничие собирать трофейное оружие, арсы тут же выслали переговорщиков договориться насчет своих убитых и раненых.
– По пять дирхемов за убитого и по двадцать за раненного, – ответил им Дарник.
Изумленные его кощунственным требованием переговорщики удалились, ничего не сказав. В сомнении были и полусоцкие, но никто не решился перечить воеводе – слишком безупречно до сих пор было все, что он делал. Чтобы лучше убедить арсов, Дарник велел принести с поля конские головы и, зарядив ими одну из пращниц, забросить в неприятельские ряды. Это подействовало, и через какое-то время переговорщики вернулись со шкатулкой полной дирхемами и номисмами.
К вечеру пошел затяжной холодный дождь, и пешие арсы полезли по веревкам укрываться в крепость, а отряд в шестьдесят конников убрался в лес.

10.
Что делать дальше? Вот что интересовало всех короякцев. Собравшись на совет, полусоцкие впрямую спросили об этом воеводу.
– Ждать, – ответил Дарник.
– Чего ждать?
– Побежденные должны вступать в переговоры, не победители.
– А если переговоров не будет?
– Тогда мы всех их истребим.
Против этого никто не возражал, просто было неясно, как можно истребить гарнизон неприступной крепости и летучий отряд конных арсов?
– Я скажу вам об этом завтра, – пообещал Дарник, верный ромейскому правилу не сообщать всех планов даже ближайшим соратникам.
Как только потух погребальный костер, он отдал распоряжение пращницам всю ночь продолжать прежний обстрел крепости, где и так уже не оставалось ни одной целой постройки.
Обходя перед сном стан, воевода впервые поймал себя на том, что не может ни к чему придраться. Особенно удивили десяцкие – как уверенно они шикали на своих подначальных, указывая им не шуметь, не разбрасывать оружие и доспехи. С трудом верилось, что еще две недели назад все они представляли беспорядочный сброд, меньше всего заботящийся о чьих-либо интересах, кроме своих собственных. А нависла угроза смерти, и сразу стали послушными и собранными. Все же недаром он, Дарник, еще в детстве решил, что ремесло воина самое красивое на свете. Так оно и оказалось.
Шуша, чувствуя его внутреннее напряжение, помалкивала и старалась даже поменьше двигаться, чтобы не отвлекать его внимание на себя, и короякский воевода был ей за это глубоко благодарен.
Ночь прошла не спокойно. Конники арсов трижды пытались подобраться к стану, чтобы устроить короякцам хоть маленькую резню. Но дозорные и сторожевые псы каждый раз вовремя поднимали тревогу и в темноту летели стрелы и камни из пращей.
В предрассветный час Дарник приказал седлать лошадей и с первым пасмурным светом вывел из стана конников Быстряна и Жураня, полусотню Бортя и две колесницы Меченого. На мокрой земле отчетливо видны были следы копыт арсовых коней, которые уводили в глубь леса. Через три версты дозорные обнаружили повозки арсов с награбленным в набеге добром. Врасплох противника застать удалось лишь наполовину: подводы стояли без лошадей, а верховые лошади без седел, но сами арсы, хватая оружие, уже кинулись к лошадям: кто седлать, а кто вскакивать на конские спины без седел.
Их заминки Дарнику вполне хватило, чтобы развернуть колесницы камнеметами вперед, а щитников и лучников построить рядом с ними. Спешенные верховые стояли позади в запасе. Залпы орехами разили арсов, не давая им и шагу ступить вперед, следом летели стрелы, сулицы и диски. Спрятавшись за беспорядочно стоящими повозками, арсы попытались отстреливаться. Но колесничие поменяли в камнеметах железную россыпь на камни-яблоки и на камни-репы, и их выстрелы стали методично крушить их укрытия. Отряд арсов в двадцать конников попробовал обойти дарнинцев сзади, однако, увидев садящихся в седло полсотни молодцов, живо повернул прочь. Сообразив, что в метательном бою они только зря теряют людей, арсы бросили обоз и, подобрав раненных и убитых, отступили в лес.
Из тридцати повозок в целости сохранилась едва половина. На каждой из них дарнинцы обнаружили по одной-две связанных молодых пленниц из Остера, немало имелось и награбленного добра. Переложив весь груз с разбитых повозок на целые, и дорубив оставшиеся обломки, ополченцы тронулись в обратный путь.
В стане их возвращения ждали с большой тревогой. Позже Кривонос со смехом рассказывал, как Куньша, оставленный за главного, беспрерывно отдавал какие-то приказы, которые тут же отменял, порываясь то идти на помощь воеводе, то вообще никого за повозки не выпускал – словом, хорошо дал всем почувствовать, что такое неуверенный и неумелый военачальник. Поэтому появление живого и невредимого Дарника принесло короякцам двойное облегчение. О его новой победе над арсами уже даже не говорили – разве могло быть как-то иначе? – зато с жадностью рассматривали пленниц и добычу на захваченных повозках.
На поздравления полусоцких воевода непринужденно отшучивался:
– Разве я не говорил, что отвечу об арсах завтра – вот и ответил.
Воинственное возбуждение охватило все войско, уверенность в собственных силах перехлестывала через край, находились смельчаки, которые предлагали немедленно штурмовать крепость. Дарник сначала сдерживал их порыв, потом передумал и распорядился готовить на виду у крепости штурмовые лестницы и передвижную башню. Как ее делать и зачем никто не знал. Сам Дарник видел такую башню только на рисунке еще в Бежети, что не помешало ему набросать для плотников нужный чертеж.
Появление из леса обоза под конвоем короякцев в крепости тоже заметили, легко догадавшись, что это значит. Увидев же, как связываются длинные лестницы и на глазах вырастает высокая башня-вышка, там не на шутку забеспокоились.
Вскоре из крепости в сопровождении телохранителей спустились двое вожаков арсов: соцкий Голован и свирепого вида воевода Хван, знаменитый своими военными хитростями. Пусть не военные, а торговые хитрости попытался применить он и в переговорах с Дарником и Быстряном.
Да, они были согласны выплатить ранее назначенную Рыбьей Кровью виру, но при условии включения в нее всего того, что уже и так досталось короякцам: захваченный обоз с добром и пленницами, шкатулку с дирхемами за убитых и раненых, трофейные доспехи и оружие.
– Такое включение возможно, – невозмутимо отвечал им Дарник, – но первоначальная вира была назначена до главной битвы и сейчас надо ее пересмотреть. Вместо пяти тысяч дирхемов Арс должен выплатить восемь тысяч дирхемов серебром и товарами.
– Но это невозможно! – воскликнул Голован. – Даже если бы мы захотели, нам такую виру не выплатить.
Дважды Голован и Хван уходили в крепость и дважды возвращались, а Дарник стоял на своем. На третий раз все же смягчился и согласился оставить в крепости тех женщин, которые сами захотят остаться, и на шесть тысяч дирхемов при условии, что четыре из них будут выплачены серебром. Однако и четырех тысяч монет якобы не имелось в крепости. Последовала третья уступка: серебряными предметами полуторного веса.
– Почему полуторного? – едва сдерживая ярость, спросил Хван. – Везде обмен дирхемов идет на вес с четвертью.
– В таком случае посылайте менять как вам лучше, мы подождем, – разрешил Дарник.
Быстрян при этом тревожно взглянул на воеводу и на оживившихся арсов.
– …И продолжим свою осаду, – спокойно заключил Маланкин сын.
В стане короякцев затянувшиеся переговоры вызывали сильное беспокойство. Чем больше была готовность к приступу, тем меньше находилось желающих его начинать, одно дело защищаться в стане под более-менее надежным прикрытием, другое – лезть вверх по круче под стрелами, камнями и сулицами.
На совете вожаков Дарник дважды повторял, что хочет продолжить боевые действия, мол, весь Корояк будет над ними смеяться, если мы вернемся домой не солоно хлебавши. Его слова принимали за чистую монету, и все вожаки и полусоцкие наперебой уговаривали его согласиться с условиями арсов. Молчал только Быстрян, догадываясь, к какому решению хочет склонить Куньшу и его ходоков Дарник.
И оно в конце концов прозвучало.
– Не нужны нам их мечи и кольчуги. Пусть отдают женщин и малую виру – нам ее хватит, – заявил один из ходоков. Его поддержали остальные. Этого Дарник и добивался, чтобы все оружие досталось ему.
В четвертый раз из крепости появился один Голован – сообщить, что вира Дарника принята.
Из восьмидесяти спустившихся к стану женщин, почти треть высказала желание остаться у арсов, из них даже несколько короянок. Так же из ста предоставленных лошадей многих старых и больных пришлось отбраковать.
Затем состоялся основной торг. Наконец-то пригодились Дарнику его знания математики. С тем же увлечением, как до этого расставлял своих воинов, он теперь  умножал и делил, и как опытный меняла превращал мечи, доспехи и товары арсов в их стоимость в магометанских и ромейских монетах. Присутствующий Куньша не мог вставить ни ползамечания. Вместо оружия и доспехов вскоре пошли в ход женские украшения, зеркала, дорогие ткани, весовое железо, медь, свинец – Дарник не брезговал ничем и твердо настаивал на своей цене. Арсы уже почти и не спорили, лишь хмуро зыркали на него – по их понятиям настоящие воины должны были обладать большей щедростью. Один из них так прямо и высказал:
– Разве доблестный боец может быть таким мелочным и прижимистым?
На что Рыбья Кровь беспечно отмахнулся:
– Моя доблесть не мой хозяин, а мой раб, как хочу, так и делаю.
Чтобы еще больше подразнить арсов, он предложил им вместо одной тысячи дирхемов прибить на воротах крепости свой боевой щит. Посовещавшись, арсы сделали ответное предложение: поставить эту тысячу в качестве заклада на поединок между своим и короякским поединщиками. Причем так ловко назвали Дарника лучшим короякским поединщиком, что отказаться было все равно, что признаться в личной трусости. Ставить слишком важное на один счастливый случай – последнее дело, – Дарник сразу вспомнил свою игру в затрикий с купцом-бродником. Однако предложение арсов взбудоражило всех короякцев, каждый хотел, чтобы воевода нанес свой окончательный победный удар в их удачном боевом походе.
– Покажите мне вашего поединщика, – попросил Дарник.
Голован, руководивший выплатой виры, кивнул и из группы арсов выступил крепкий детина, на вид вроде совсем не опасный. Но за его неторопливыми плавными движениями наметанный взгляд Дарника тотчас угадал взрывчатую стремительность и силу.
– Его победа надо мной может быть и стоит тысячу дирхемов, но моя победа над ним не стоит и пяти, – воевода выдержал короткую паузу. – За пять дирхемов я готов сразиться с ним.
Теперь отступать было поздно уже арсам. Пять дирхемов так пять. А какое оружие?
– Вы опоздали. Проливать мою кровь надо было раньше, – спокойно объяснил Дарник. – А теперь мы только всех повеселим. – И в качестве оружия он выбрал по две палки, имитирующие большие мечи.
Детина был ярко выраженным правшой – со щитом и мечом, или со щитом и палицей с ним едва ли удалось бы сладить, а вот с двумя мечами или палками преимущество было на стороне Маланкиного сына. Они действительно всех здорово повеселили своим поединком. Детина пробовал одной палкой закрываться как щитом, а второй нападать, но никак не мог приладиться к ударам Дарника двумя палками одновременно. А тот игрался, раз за разом бил противника не по торсу или голове, а по пальцам, держащим палки, от чего детина всякий раз болезненно отдергивал руки, а зрители разражались хохотом. Потом с тем же успехом стал бить детину по щиколоткам и коленям, заставляя его все время подскакивать. Так и победил, ни разу не нанеся противнику сильного удара в голову или грудь. Под насмешливые возгласы короякцев Голован выплатил пять дирхемов и согласился на щит Дарника на воротах крепости в обмен на тысячу дирхемов.
В Липов тронулись следующим порядком: впереди ватага Жураня, затем обоз в сопровождении пешцев, а замыкали колонну конники Быстряна с колесницами Меченого – дабы понадежней прикрыть колонну. Предосторожность была излишней – лошадей у арсов почти не осталось, да и веры в то, что им удастся что-либо напоследок отщипнуть, не было никакой. Впрочем, напряжение не покидало короякцев, и лишь когда вдали показался Липов, все вздохнули с некоторым облегчением.
Встречать их высыпало все население городища. Больше всего приветствий досталось, конечно, собственным бойцам, среди которых, ко всеобщей радости, никто не погиб, а лишь пятеро или шестеро получили легкие ранения. Немедленно было устроено целое пиршество с хмельными медами. Дарник старался держаться как можно скромнее в отличие от всех прочих короякцев, не устававших хвастать липовцам своим геройством, но как раз эта сдержанность еще заметнее выделяла его, да и не нашлось ни одного ополченца, кто бы хоть раз не упомянул о подвигах своего воеводы.
Особое внимание досталось Рыбьей Крови со стороны молодых женщин, как освобожденных пленниц, так и юных липовок. Каждая стремилась найти повод, чтобы подойти к нему и заговорить, или просто дотронуться рукой. Голова Дарник шла кругом, лишь помощь Шуши, которая сидела все время рядом и бурно ревновала его к любой юбке, возвращала к действительности. Быстро устав и от восхвалений, а еще больше от непомерного питья и обжорства, он одним из первых покинул пиршество, чтобы укрыться от всех в своем воеводском сундуке. И снова Шуша нашла слова, которые успокоили и охладили его:  
– Не придавай льстивым словам большого значения. Уже завтра все забудут их, и будут требовать с тебя еще больше и настойчивей.
Дарник понял их в том смысле, что все будут ждать от него достижений, которые он совершит сам по себе, по собственной воле. Но смысл предсказания оказался самый, что ни на есть прямой. Еще на пиршестве он заметил на себе пристальный задумчивый взгляд липовского старосты Карнаша. Загадка разрешилась на утро, когда староста отозвал Дарника в сторону и предложил ему остаться со своей ватагой в городище, мол, арсы ни за что не простят Липову поддержки короякцев и только с помощью дарнинской дружины они смогут защитить себя.
Дарника предложение Карнаша сильно озадачило, в воображении он уже видел свое торжественное возвращение в Корояк, как князь после такой победы не посмеет его тронуть, и на вырученные дирхемы он сумеет расширить дворище, увеличит ватагу и возможно сам снарядит торговый караван, куда-нибудь в южные или восточные земли.
Но староста был настойчив, он находил новые и новые доводы, почему молодому вожаку надо остаться в Липове, мол, воеводы в Корояке завистливы и ни за что не простят ему победы над Арсом. А у нас ты будешь не временным, а постоянным воеводой, станешь полным хозяином здешних лесов и рек, сможешь построить следующей весной ладьи и по Липе спуститься вниз к Сурожскому морю, или сопроводить торговый караван на восток до Остера и дальше до великой реки Итиля, где торжища богаче ромейского Ургана.
Дарник живо вспомнил, как уже отказывал перегудскому воеводе служить его полусоцким. А ватага, это даже не перегудская полусотня гридей… Однако впрямую возражать не стал, сказал, что должен поговорить с полусоцкими. Против ожидания его главный советчик Быстрян сразу поддержал эту затею, найдя кучу дополнительных преимуществ. Липов как раз посреди между Корояком и Остером и благодаря арсам не подчиняется ни одному, ни другому князю. И находясь здесь у полноводной Липы, они могут открыть новый торговый путь не только с севера на юг, но и от Итиля до Корояка и брать хорошие торговые пошлины. Да и быть вольным воеводой не идет ни в какое сравнение с подначальным перегудским полусоцким.
Мысль о новом наземном торговом пути привела Дарника в полный восторг, как способ проявить себя не только в ратном деле и, когда и остальные полусоцкие согласились остаться в гостеприимном и хозяйственном Липове, он загорелся еще больше. Слабо возражали лишь Кривонос и Лисич, но как раз их-то он и хотел отправить в Корояк, превращать тамошнее подворье в гостиный двор для своих будущих торговых караванов.
Договорившись с ватажниками, Дарник отправился рядиться со старостой об условиях пребывания их ватаги в Липове. Карнаш заверил, что дарнинцы ни в чем не будут испытывать нужды. Согласился на сорок человек, и чтобы ватага Жураня тоже была в полном подчинении Дарника. Пока они разместятся по чужим избам, а к снегу могут успеть построить свои собственные дома.
– Это будет посерьезней, чем воевать с арсами, – сочла нужным предупредить Шуша.
– С чего ты взяла? – не поверил юный воевода.
– В мирной жизни в отличие от военной все результаты всегда сомнительны и всем будет казаться, что они разбираются в этом лучше тебя.
– А посмотрим! – Рыбья Кровь воспринял ее слова как вызов, а любой вызов всегда вызывал в нем особенный прилив сил и необычных решений.
Все еще сомневаясь сам, он внимательно осмотрел все городище. Оно находилось в обширной окруженной лесистыми холмами чаше на правом высоком берегу Липы. Всю чашу занимали поля и сенокосы, сейчас уже убранные, и где, как в южной степи не было ни кустика, ни деревца. С юга к Липову примыкал общий для всего городища большой сад с плодовыми деревьями и кустами, ничем не уступающий садам, виденным Дарником в ромейском Ургане. Основные пастбища находились на левом низинном речном берегу, куда коров и лошадей просто перегоняли через брод. Невысокий дощатый забор вокруг городища и хлипкие сторожевые вышки у двух ворот объяснялись требованием арсом – те не хотели видеть городище слишком хорошо укрепленным. Наличие же пятидесяти больших двухъярусных домов и отдельных бань свидетельствовало уже об уловках самих липовцев – подати платили с дыма, поэтому количество дымов специально ограничили. Зато в отличие от северных и западных поселений, в Липове имелось несколько длинных работных домов, где липовцы собирались для общих работ: женщины пряли и ткали, мужчины плели сети, строгали табуреты, лепили глиняные горшки. Самый большой и красивый из работных домов предназначался для совместных больших застолий и собраний. Эти дома Карнаш и собирался пока отвести для дарнинской ватаги. Места в них вполне хватало хоть для ста человек, но Дарник с трудом представил себя, живущим в них с наложницами и детьми, поэтому он спросил старосту, готовы ли липовцы помочь строить отдельное дворище для его ватаги за стеной городища. Карнаш согласился и на это.
Лихорадочно перебирая все доводы «за» и «против», Дарник вдруг подумал, что может написать князю Рогану послание о том, что остается в Липове, дабы открыть для Корояка свой собственный выход к Итилю и Хвалынскому морю, и написать его на ромейском языке, что наверняка поразит князя: откуда простолюдин знает ромейскую грамоту. От этой мысли Дарник даже рассмеялся, все-таки ему было пятнадцать лет и мальчишеские проказы еще все были при нем.
В войске решение воеводы вызвало настоящее волнение. Кто-то даже стал думать, что их отчаянный вожак хочет вернуться к Арсу и добить его до конца. Немало бойников захотели тоже зимовать в Липове, но Дарник отобрал из них лишь десяток удальцов, неопределенно посулив остальным совместный поход на следующее лето.
Возглавить обратный поход поручалось Быстряну, Куньше, Кривоносу и Лисичу, с тем, чтобы через две недели Быстрян с десятью бойниками, наложницами, детьми и скарбом вернулся назад, а тройки Кривоноса и Лисича сидели до весны в короякском дворище и ждали других распоряжений.
Остающимся ватажникам Дарник посоветовал отобрать себе наложниц из освобожденных пленниц. Действительно, многие пленницы из Остера отказались отправляться в Корояк, надеясь из Липова скорее добраться до родного города. Староста Карнаш кормить их не очень хотел, но против них как наложниц дарнинцев возразить ничего не мог. Так что волей-неволей, все тридцать оставшихся бойников обзавелись своими наложницами. Еще тридцать пленниц поступило под управление Шуши, которая пообещала, что сумеет их прокормить их собственным трудом.
Расставание с войском было слегка омрачено последней дележкой добычи. Когда раздавали дирхемы и другие не военные ценности все были довольны. Но как только остающиеся дарнинцы стали изымать в свою пользу все трофейное оружие, короякские ополченцы глухо зароптали. Подлил масла в огонь и Куньша, начав считать, сколько, кому должно достаться повозок и лошадей, и даже покусился забрать четыре колесницы из шести, мол, их делали на посадские деньги.
– Берите, если хотите, только учтите, что арсы за своими мечами пойдут хоть на край света, – сообщил короякским десяцким воевода.
Разумеется, желающих на такое удовольствие не нашлось.
– Но ты же не дашь им больше совершать набег на Корояк? – обеспокоено вопрошал Куньша.
– Если вы меня наймете охранять Корояк, то не дам, если не наймете, то какое мне до вас будет дело, – насмешливо отвечал ему Маланкин сын.
Так говорили и поступали древние русы, еще до прихода на их землю словен, и Дарник не видел ни одной причины, почему он не должен точно так же торговать своей воинской доблестью. Бесплатная доблесть существует только в сказках, а если тебя кто-то ценит, то он должен выражать свою цену в золоте и серебре, тогда всем будет все казаться ясным и справедливым.
Когда повозочный стан развернулся в походную колонну, Дарник выстроил правильными прямоугольниками все полусотни и объявил о награждении двадцать лучших ратников. Поименно подзывал их к себе и вручал медные медали-фалеры, которые успел-таки заказать еще в Корояке. Десяцким и полусоцким,  кроме  фалер давал еще и по нарядному боевому клевцу или булаве, как символам их старшинства. Последним вызвал Куньшу, который уже стал волноваться, что до него очередь не дойдет. Каждого награжденного воины приветствовали радостными криками, выражая одобрение выбору Дарника. Три награды из двадцати достались конникам Жураня вместе с их вожаком, к крайнему восторгу и удовольствию всех липовцев. Если Дарник и хотел заслужить всеобщий почет и уважение, то ничего лучше этого он придумать не мог.
Напоследок он передал Куньше свою грамоту для князя, а Быстряну список того, что он должен привезти из Корояка в Липов.
Тридцать дарнинцев во главе со своим воеводой долго махали на прощание последним повозках уходящей колонны.
Правильное ли он принял решение или нет, оставаясь в Липове, Дарник не знал.

Конец второй части