О личной жизни забыть Часть 2 (Детектив)

1
Подполковник ГРУ Шелех, поблескивая сократовским лбом, наводил шмон в своем служебном кабинете: что-то мелко рвал, что-то засовывал в дипломат. Одетый в малоприметный костюм он был похож на рядового бухгалтера. Сидя на одном из стульев, что стояли в ряд у стены, Петр Зацепин удивленно смотрел на действия шефа. Не глядя на капитана, тоже как и все в их конторе одетого в гражданку, подполковник бросил:
– Скажи спасибо Ельцину, что ты за провал Копыловых отделался легким испугом. В другое время так бы с рук не сошло. У тебя, кстати, запасной аэродром подготовлен?
– Вы о чем, Нил Палыч? – по прошествию реабилитационного периода Петр уже позволял себе иногда подобные фамильярности.
– Ну так сокращение шагает по спецслужбам. Начали с генералов и полковников, скоро и до капитанов доберутся.
– Я как-то не думал об этом, – признался Зацепин.
– А ты подумай. Сейчас коммерческие структуры нашего брата, знаешь, как растаскивают. А что, языками владеем, аналитический склад ума, кое-какие психологические навыки, не говоря о физической спецподготовке.
– А присяга?
– Ты еще кодекс строителя коммунизма вспомни, – криво осклабился подполковник. – Как там твой малолетний протеже поживает? Предлагаю, не портить мальчишке жизнь и в нормальный интернат перевести.
– Это приказ?
– Я уже, знаешь, со вчерашнего дня ни над кем не приказчик. Просто старческое брюзжание. Ну все, чего сидишь? Ступай. Мне еще тайные схроны достать нужно.
Капитан встал и направился к выходу. Возле двери остановился, с сомнением глядя на шефа.
– Все нормально. Стреляться точно не буду. Иди! – угадал его опасение Шелех.
Да, возвращение из трехмесячного отпуска получилось не совсем таким, на что рассчитывал Петр. Сведения, полученные о судьбе Исабель, казалось, сняли с него последние претензии. В пору было снова надеяться на выезд за кордон. И вот на тебе!
Привычка к другому стилю жизни и приобретенная легкость обращения с финансами за четыре месяца в Москве изрядно облегчили денежные запасы Зацепина. Гиперинфляция съела вместе со сберкнижками четы Копыловых и его собственные заначки. Текущего офицерского жалованья едва хватало на травоядную жизнь, а ведь он млекопитающее вполне плотоядное и хорошая порция мяса должна лежать у него на тарелке, если не три раза в день, то два точно.
Товарищи по службе уже подсказали выход: сдать трехкомнатную квартиру в центре богатеньким кооператорам, а самому снять панельную однохатку где-нибудь на окраине, разница между этими двумя суммами могла составить два его нынешних капитанских оклада. Ну почему, почему ему, элитному офицеру это надо делать?!
Теперь еще отставка Шелеха. С ним он мог рассчитывать на заграничные командировки, без него – скорее всего, будет безвылазно в аналитическом отделе бумажки перебирать. А значит, придется, как не сопротивляйся, в доставшуюся от родителей сталинскую трешку пускать чужих людей. Можно было, конечно, еще продать свою «Волгу»-«Сероглазку», но перемещаться по Москве на общественном транспорте – это ведь вообще за гранью добра и зла. Хоть ты иди репетитурствуй по испанскому и английскому.
С такими невеселыми мыслями ровно в шесть вечера Петр покинул служебный кабинет. По своему рангу он не имел права на служебную стоянку, предназначенную только для генералов и старших офицеров, поэтому каждый день парковал «Сероглазку», где придется, желательно рядом с более аппетитными иномарками. Сегодня это получилось у него в полутораста метрах от «конторы».
Вот уже и «Сероглазка» рядом, и даже забытые им на ветровом стекле дворники  почему-то никто не потырил. Краем глаза капитан заметил переходящих наперерез ему улицу двух высоких парней, но они были увлечены активной беседой и вовсе не с бандитскими лицами, поэтому тревожный звоночек прозвучал лишь, когда парни приблизились к нему до трех метров.
– Петр Иваныч? – осведомился тот, что был в очках, успокаивающе разводя в стороны пустые кисти рук.
– И что? – Зацепин весь напружинился для отпора.
– С вами хотят поговорить. Никакого криминала, – заверил очкарик.
Второй верзила со щекастым простодушным лицом махнул головой в сторону черного «Мерседеса» у противоположной бровки тротуара.
– Не хочу, чтобы угнали мою раритетную движимость, – Зацепин сказал это просто чтобы продемонстрировать свою невозмутимость.
– Я постою посторожу, – просто отреагировал Щекастый.
– Однако и сервис у вас, – похвалил его Петр.
Вместе с очкариком они зашагали к «Мерседесу». Второй охранник остался возле «Волги». Особой опасности для себя Зацепин не ощущал, это как раз и беспокоило – неужели одна из дурацких проверок, о которых вспомнили в последнее время?
В «Мерседесе» на заднем сиденье сидел пожилой мужчина с холеным лицом прирожденного барина или цэковского работника. Очкарик распахнул перед капитаном заднюю дверцу, а сам направился к водительскому месту.
– Мы можем поговорить прямо здесь, – объяснил Барин из машины. – Только немного отъедем от вашей «конторы».
Зацепин без лишних слов сел рядом с ним.
«Мерседес» действительно отъехал совсем недалеко, свернул в переулок и припарковался возле небольшого сквера.
Очкарик дисциплинировано выбрался из машины и чуть отошел, чтобы не мешать разговору.
– Времена сейчас не самые хлебные для вашей службы, – начал Барин.
Петр определенно его где-то видел, только не мог вспомнить где.
– Значит, вы и есть та коммерческая структура, которая переманивает нашего брата к себе?
– Почему вы так решили?
– А только что мой патрон об этом целую балладу спел, – усмехнулся Петр.
Барин сделал небольшую паузу. А ведь он тоже из наших, понял капитан.
– Объективный процесс. Ничего не поделаешь.
– Ну и как много мне мочить ваших конкурентов придется? Больше чем на два мокрых дела в неделю ни за что не согласен, – продолжал язвить Зацепин.
Его собеседник чуть поморщился.
– У вас превратное представление о некоторых вещах. Мне говорили, что вы умеете по первым словам вникать в суть ситуации. Как всегда сильно преувеличили.
– Ситуация более чем понятна. Только я еще не дошел до ручки, чтобы менять окраску.
– Это нас как раз и устраивает.
– Что именно?
– Пока вопрос стоит так: вы хотите остаться там, где находитесь? – уточнил Барин.
– А есть другие варианты?
– Через неделю будет получен приказ о вашей отставке.
– Даже так! – воскликнул Петр, тут же почему-то поверив осведомленности собеседника.
– В наших силах сделать так, чтобы сокращение штата вас не коснулось.
– А взамен вы попросите меня об услуге, которая, может быть, никогда не понадобится, как говаривал Дон Корлеоне.
Это сравнение чуть развеселило пожилого господина.
– Ну вот, вы все отлично понимаете. Со своей стороны мы берем обязательство, что интересы страны никогда никоим образом страдать не будут. Ведь именно это вас в первую очередь беспокоит?
Зацепин снова не смог удержаться от сарказма.
– Тайные махинации, а интересы страны не пострадают, вы великий волшебник из Страны Оз, однако.
– И все-таки это так, – заверил Барин. – Есть силы кровно заинтересованные в том, чтобы наши спецслужбы не только не пострадали, а вышли из этой ельцинщины еще более окрепшими и сильными. Видите, я вам даже конверт с валютой не предлагаю.
– Стало быть, это тянет на государственную измену на идейной основе.
Теперь пришел черед пошутить работодателя.
– Ну что ж, примерно такого обмена мнениями я и ожидал. Потом будут вторые уговоры и только на третий раз вы скажите «да». Показываю свою визитку, чтобы вы просто запомнили номер моего телефона, – пожилой показал на десять секунд бумажный прямоугольник, на котором написано было лишь «Терехин В.Б». – Запомнили? Звать Виталий Борисович. В отчете о контактах о нашей встрече лучше не упоминать. Могут возникнуть нежелательные для вас подозрения. Я понятно выражаюсь?
От этого школьного шантажа вся ситуация стала для капитана скучной и малоинтересной.
– Я могу идти? – сухо спросил он.
– Идите.
Зацепин вышел из машины. На водительское место сел охранник и «Мерседес» уехал. Когда Петр подошел к своей «Сероглазке» Щекастый приветливо взмахнул рукой и двинулся прочь. Через пару секунд его уже и след простыл.

2
Со времени поездки к куратору прошла уже неделя, а тоска Алекса все не проходила, просто из острой и отчаянной став тягучей и непрерывной. Отныне он действительно во всем мире остался один, абсолютно один. Несколько раз, когда вокруг никого не было, у него на глазах выступали слезы – так было жаль и себя, и своих неудачников-родителей, и ту приятную, комфортную жизнь, бывшую у него совсем недавно, и то великолепное будущее в Штатах, которое уже никогда не осуществится в том великолепном виде, в каком обещало быть совсем недавно.  
Как романтическая, сентиментальная девчонка, он каждый день украдкой доставал из прикроватной тумбочки снимки той памятной фотосессии с Камиллой и рассматривая их, любовался уже не столько своей пассией, сколько захваченными объективом частями сада и дома. Наверно, попроси он дядю Альберто, тот достал бы ему и фото родителей, однако такая просьба низводила его до положения обычного сиротки, и самолюбие не позволяло делать этого. Однако и простая угрюмая замкнутость была уже пройденным этапом, к которому не стоило снова возвращаться. Некоторое облегчение он теперь испытывал в минуты агрессивного цинизма ко всем и ко всему. Главной жертвой этих его новых упражнений стала Даниловна.
– Ну и какой ты на меня донос написала на этот раз? – спрашивал он ее отныне почти каждое утро.
– Какой надо, такой и написала, – недовольно огрызалась староста.
– А когда целуешься с кем-то, об этом тоже докладываешь?
– Обязательно.
– А когда тебя за коленки хватают?
– В первую очередь.
– А если я схвачу?
– А схвати!
Он смотрел в ее побелевшие от злости глаза, понимал, что порядком переборщил и отступал. Это было уже его собственное открытие, сделанное недавно. Пытаясь определить, чем здешние сверстники отличаются от своих одногодков в Западном полушарии, Алекс пришел к выводу, что все дело в их удивительном бесстрашии, с которым даже самые расчетливые из них могут поставить на кон все свое благополучие. Здравый смысл может сколько угодно внушать им, что надо все делать так-то и так-то, и вдруг из-за самого копеечного повода вспышка настроения – и возникают самые катастрофические последствия. Похоже, и Даниловне в один миг ничего не стоит поломать все их вроде бы устоявшееся приятельство.
– А ты знаешь, что все шпионки свои сведенья получают только через постель? – доставал Алекс ее в следующий раз.
– А тебе какое дело?
– Просто порадовался за тебя.
– Тебе, может быть, тоже со старухами придется спать?
– Нет, я их лучше пытать буду.
– Размечтался! Все мачо всегда в глубине души женщин боятся, только прикидываются, что это не так.
– Чего их бояться?
– Подрастешь – узнаешь!
День-два на небольшое неразговаривание и новая инквизиция.
– А представляешь, тебя в перестрелке возьмут и ранят. И будешь потом без ноги или без руки?
– Тебя уже ранили и ничего, – пыжилась в ответ староста.
– Для мужчин раны совсем не то, что для женщин.
– Это почему же?
– Ну представь, ты разденешься на пляже, а у тебя на боку шрам, да к тебе ни один парень не подойдет. А тот, кого ты охмуряла в одежде, увидит тебя со шрамом и сразу отвалит прочь.
– Не отвалит.
– Еще как отвалит! – торжествовал юный гестаповец.
При всем при этом они старались никогда друг друга не касаться, а свою перепалку вели только один на один, что как-то странно их еще больше сближало между собой.    
– Вадим Вадимыч, дайте мне телефон куратора Копылова, – потребовала Даниловна после первых столь непривычных грубостей своего несостоявшегося кавалера.
– Это еще зачем? – строго поинтересовался директор.
– Копылов после поездки к нему стал какой-то невменяемый. Я хочу узнать, что случилось.
– Хорошо, я позвоню куратору и узнаю, давать ли тебе его телефон, – пообещал Вадим Вадимыч. Он уже знал о смерти матери Алекса, но предпочел, чтобы куратор сам определил, что можно дружбанам и дружбанкам Копылова говорить, а что нет.
Зацепин в телефоне Даниловне отказал, предпочел приехать в интернат сам поговорить со старостой о своем подопечном.
– Наш разговор с Алексом был о судьбе его родителей, только и всего, их судьба не очень хорошая. Но будет лучше, если ты его об этом расспрашивать не будешь. Насколько я знаю, в вашей школе не принято говорить о работе родителей. Это очень хорошее правило и не стоит его нарушать.
Родители Алекса погибли на задании, поняла Даниловна и тут все ему простила, как говорится, и за вчерашнее и за завтрашнее.

3
Служебный кабинет Зацепина представлял собой маленький закуток, образованный разделением обычной комнаты на две половины, минус еще образовавшийся совмещенный входной тамбур. Но лучше было так, чем тесниться с кем-то бок о бок. В закутке стояла старая еще советская мебель, а стены и потолок нуждались в основательном ремонте. Слава Богу, что никаких сторонних посетителей, перед которыми могло быть стыдно, здесь никогда не появлялось.
Сегодня Петр после нескольких дней тихого саботажного безделия наконец сел за компьютер, составлять очередной аналитический отчет по поступившим в отдел за последнюю неделю разрозненным сведенья из Мексики и Панамы.
Вот зазвонил внутренний телефон. Зацепин нажал кнопку громкой связи, не желая прикладывать к уху трубку с голосом нового начальника.
– Да, Ростислав Григорьевич.
Чуть сиплый голос Берегового пробурчал:
– Зайди ко мне.
Капитан собрал лежащие на столе бумаги, запер их в сейфе и вышел.
В кабинете Шелеха все разительно изменилось. Вместо прежней аскетической суровости повсюду появились признаки некоторого комфорта и домашности. Особенно раздражала Зацепина, стоявшая на столе фотографии семейства нового начальника – ну прямо добропорядочный эксквайр, да и подставка для письменных принадлежностей с американским орланом – подарок агентов теперь якобы дружественного ЦРУ – тоже порядком резала глаза.
Хозяин кабинета, моложавый холеный молодец лишь тремя годами и одним званием старше Зацепина, не сразу поднял глаза на стоящего перед ним подчиненного. Взяв из лотка с бумагами тоненький прозрачный скоросшиватель с недельной давности отчетом Петра об американцах, посещающих мексиканское посольство в Москве,  Береговой небрежно бросил его на стол.
– Это что за такое кликушество ты написал? Впору все бросать и бежать арестовывать каждого второго американца, выходящего из мексиканского посольства.
– Не американца, а сотрудника спецслужб, – поправил Зацепин.
– Что это за совдеповские страхи?
– Разве собранные материалы не указывают…
– О чем они указывают не тебе судить. Американцы наши коллеги. Слышал такое слово? КОЛЛЕГИ! И нечего на них бочки катить. Забирай свою писульку и сделай нужные купюры. А не нравится – рапорт на стол. Я подпишу.
Зацепин молча взял со стола свой отчет.
– Я могу быть свободен?
– И нечего на меня губы надувать! Иди.
«Губы надувать» особенно взбесили Петра, в их конторе, несмотря на гражданскую форму одежды такого рода босяцкая лексика была не в ходу. Либо Береговой хотел таким методом выживать его, либо ставил на место, либо «выпускал пар» по поводу каких-то собственных семейных неприятностей. Как бы то ни было, в свой закуток капитан вернулся предельно заведенным. Походил из угла в угол, стиснув зубы и кулаки, затем, приняв решение, оделся и вышел. Контору он покинул с нарушением принятого порядка: в журнале ухода отметился, а своего грубияна-майора в известность не поставил.
Покрутившись в «Сероглазке» по ближайшим узким улочкам в это время дня почти полностью безлюдным, он оставил машину, прошелся немного пешком, свернув пару раз, и только после этого сунулся под стеклянный навес таксофона. Повернувшись так, чтобы видеть, кто мог бы за ним идти, он набрал номер. В трубке щелкнуло, но никто не отозвался.
– Алло, – произнес Петр. – Это я, капитан. Надо встретиться.
– Завтра. В семь пятнадцать. – И Терехин назвал адрес.
То, что встреча будет не сегодня, а только завтра, едва не расхолодило Зацепина. Возвращаться в контору не имело смысла. И, предварительно позвонив, он покатил к Зое, своей подруге.
Зоя жила на окраине Москвы на пятом этаже панельной пятиэтажки. Квартира была двухкомнатной и максимально ухоженной, какой может быть ухоженной панелька после тридцати лет эксплуатации. Паркет ужасающе скрипел, водопроводные трубы постоянно гудели, от проходящей в полукилометре электрички постоянно звенела люстра и бокалы в стеклянной секции.
Каждый раз, попадая сюда, Петр испытывал угрызения совести – почему надо устраивать любовное свидание здесь, а не в его сталинских апартаментах у Садового кольца. Но отчеты о личных встречах с другими людьми с него никто не снимал, а эти посещения окраинной хрущевки он с чистой совестью в свои отчеты не включал. Ему это не ставили в вину ни до отъезда в Панаму два года назад, ни, тем более, сейчас, хотя он был уверен, что любовные связи своих сотрудников их контора по-прежнему отслеживает как надо.
Зоя работала в мелкой частной фирме, где отпрашиваться раньше времени совсем не поощрялось, но что ни сделаешь для любимого кавалера. Петр от ресторана отказался, и по соображениям экономии и просто, чтобы с подозрением не пялиться на посторонних, предпочел накупить продуктов, из которых они с Зоей в четыре руки сварганили очень приличный ужин, разделенный на две части пылкими постельными объятиями. Для Зои Петр был военным советником, бывшим два года в Латинской Америке – вполне нормальная отмазка, даже то, что он показывал ей тамошние города не по живым фото, а по журнальным иллюстрациям, ее ничуть не смущало.
В этом скромном любовном гнездышке, после столь будничных, но очень приятных утех, Зацепин снова почувствовал, как его дневная решительность еще больше пошатнулась. Одно дело были непотопляемые полковники, имеющие глубокие и разносторонние связи во властных структурах, другое дело он – капитан, выбившийся в люди исключительно за счет своих личных способностей, за любое отступничество ему грозил закрытый трибунал, после которого подсудимые исчезали бесследно, да и насчет обещанной от Терехина сладкой морковки были пребольшие сомнения. И тогда он стал искать другие аргументы в пользу уже принятого своего решения.
– А что у вас на работе говорят обо всем этом? – широкий жест Петра в сторону окна и грохочущей электрички ясно дал понять подруге, что именно он имеет в виду.
– А что ты хочешь услышать? – спросила, усмехаясь, Зоя, прекрасно осведомленная о его взглядах на окружающую ельцинщину. – Что раньше при советской власти было лучше? Так это всегда и везде будут говорить. Что Горбачев во всем виноват? Что дал свободу, которой мы подавились?
Он поморщился: это действительно напоминало спор пенсионеров у пивнушки.
– Я не об этом. – Ему в голову пришел более свежий аргумент. – Я про то, что старый российский лозунг: монархия, православие и народ представляет искажение более верного прежнего лозунга: монархия, православие и сословность. В семнадцатом году убрали сословность и все стали быдлом, только одно быдло было партийным, а другое беспартийным. К девяностому году сословия стали вырисовываться по новой. Кроме интеллигенции, рабочих и колхозников, появилась наследственная номенклатура – чем не новая аристократия. И вот снова все разломали. Теперь у нас опять бесклассовое общество, которое делится на быдло без денег и быдло с деньгами.
– А ты у нас к какому быдлу принадлежишь? – Зоя, держа на коленях его голову, шутливо взъерошила ему волосы.
– К быдлу мечтающему разбогатеть.
– Ну и богатей, кто тебе не дает.
– Так ведь это почти криминал. Кстати, а криминал можно назвать видом производственной деятельности?
– Еще какой! – развеселилась она. – Знаешь у братков от пистолетов какие мозоли? Вот такие! – И Зоя показала какие.
– И если бы ты узнала, что и я в таком криминале замешан, то что?
– На это есть тюрьма. Ты в ней отсидишь свое и выйдешь совершенно чистым, невиновным человеком.
Такая простая логика его сразила.
– Ты, правда, так думаешь?
– Я пойду поставлю чайник, – сказала она и пошла на кухню.

4
Встреча с Терехиным на следующий день вышла совсем не такая, какой Петр ожидал. Виталий Борисович пришел в условленное место один и не соблюдал никаких видимых мер предосторожности. Словно это была случайная встреча старых знакомых, скажем, прежде живших где-то по соседству. Как казахи, едущие по степи, они говорили о том, что попадалось им на глазах: кооперативном кафе, киоске с мягким мороженым, платном туалете.
Потом Терехин просто сказал:
– Пока никаких особых заданий вам не будет. Больших финансовых вливаний у нас нет, поэтому мы платим обычно борзыми щенками.
Зацепин, воздерживаясь конкретно спрашивать, просто скосил на собеседника вопросительный взгляд, и тот тут же ему ответил:
– Через несколько дней вы получите заграничную командировку на два-три месяца. Это и будут наши борзые щенки. Надо же вам доказать, что мы на что-то умеем влиять.
– Получив такой аванс, мне, наверное, будет потом трудно вам отказать?
– Ни в коей мере. Мы шантажом не занимаемся, нам нужны сугубо добровольцы. Будем считать это небольшим вам подарком. Пока нам достаточно, что о нашей предыдущей встрече вы никому не сообщили.
– Почему вы так уверены? – запротестовал капитан. – Разве вы не знаете, что помимо письменных отчетов, существуют еще устные доклады, которые нигде не фиксируются.
– Езжайте в командировку, а после, если сочтете нужным, мне снова позвоните, – Виталий Борисович был само невозмутимое добродушие.
Его возможности Зацепин оценил уже через неделю по той злости и досаде, с которой Береговой отдал ему распоряжение готовиться к заграничному выезду.
В свою любимую Латинскую Америку Петр отбыл в качестве вербовщика. Формально в этом не было ничего удивительного. Профессиональных кадров в их конторе становилось все меньше, поэтому был резон проверить по этой самой трудной заграничной специализации и другие кадры бывалых разведчиков-нелегалов.
Командировка вышла пятьдесят на пятьдесят: в двух местах Зацепину сопутствовала удача, в двух – проигрыш. Но начальство в особой претензии не было. После развала Союза и уменьшения общего финансирования желающих сотрудничать с российской военной разведкой становилось все меньше.

5
Имеется кошка. Нет кошки. Даю кошке. Вижу кошку. Интересуюсь кошкой. Думаю о кошке. Уф! С ума сойти! Шесть падежей на одну бедную кошку. Как они только со всем этим разбираются? А буква «ы», которую не выговоришь, в собственной фамилии чего стоит! Еще и кошмарный свободный порядок слов в придачу.
«Мама мыла раму. Мама раму мыла. Мыла мама раму. Мыла раму мама. Раму мыла мама. Раму мама мыла». Три слова – шесть сочетаний. Если слов четыре, то фраз будет двадцать четыре. А от пяти слов и вовсе сто двадцать сочетаний. И все будет абсолютно грамотно. Как они в этой мешанине ухитряются находить что-то особо точное?
К концу восьмого класса Алекс не просто занимался русским языком, он впитывал его в себя килограммами и литрами. Даже по ночам ему снились совершенное и несовершенное время, синонимы и антонимы, печатные ругательства и непечатный мат. Он мог уже прочитать вслух любой текст, хоть и понимал из него едва ли четвертую часть. Самое удивительное, что он уже мог и писать со слуха достаточно правильно, порой только догадываясь о смысле написанного.
Одна из методик его обучения состояла в том, что одну и ту же книгу его заставляли читать и переписывать по несколько раз, чтобы сначала он понимал хотя бы общий смысл, потом мог усваивать часть текста, дальше еще больше и наконец процентов девяносто изучаемой книги.
Сегодня это был «Тарас Бульба», по которому он наедине с учительницей писал диктант.
– «…Бульба был упрям страшно. Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями…» Успеваешь? – спрашивала учительница, немолодая уже женщина с красиво уложенными на затылке волосами.
– Ольга Александровна, а почему эти тексты только из девятнадцатый век? – составив сначала эту фразу в голове, с сильным акцентом поинтересовался Алекс. – Разве в наше время в Россия совсем нет хорошие тексты?
– Да как бы тебе сказать? Сейчас все так перевернуто с ног на голову, что лучше опираться на старую проверенную временем русскую классику.
– А казаки, паны, светлицы, хаты это тоже очень нужно?
Она ответила не сразу.
– Ты хочешь потом бегать в библиотеку и непонятные слова по толковому словарю проверять?..
В класс не вошла, а ворвалась Даниловна.
– Ольга Александровна, а можно я у вас посижу.
Учительница строго посмотрела на нее.
– Только тебя тут и не хватало!
– Вы хотите, чтобы я обиделась и пошла хулиганить? Вот я не хочу хулиганить, а вы заставляете.
Ольга Александровна слегка встала в тупик от такой логики.
– Ты же Копылову мешать будешь?
– Он справится! – уверенно заявила староста.
– Ну что с тобой делать? Сиди.
Даниловна села на приличном расстоянии, знаками показывая, что она ниже травы, тише воды.
Алекс с трудом подавил улыбку. Учительница покачала головой и вернулась к диктанту.
«…оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников, когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек…» Написал?
– Сейчас. «…отважен человек»… –  Копылов старательно писал.
– А он, правда, делает на странице уже не тридцать ошибок, а двадцать пять?.. – терпения Даниловне хватило ненадолго.
Ольга Александровна гневно замерла. Потом подошла к Алексу и протянула руку. Он послушно отдал ей то, что успел написать. И не глядя на гостью, учительница вышла из класса.
Алекс с укором посмотрел на старосту.
– Ну что я такого сказала?! – искренне недоумевала великовозрастная шалунья.
– У тебя кожа наверно как у слон.
– Э! Э! Фильтруй базар!.. Ну иди еще извинись перед ней за меня. С тебя станется. – А-а! – Алекс с тем же безнадежным выражением, что и учительница, махнул рукой, мол, что с тобой говорить.
Они вышли в коридор.
– Между прочим, тебя сегодня с вещами увозят, – сообщила девушка. – Вскрылись твои старые преступления и все – прощай, Алекс!
Он остановился и обалдело на нее уставился.
– Да ты что, шуток не понимаешь. – Даниловна по-дружески толкнула его в плечо. Это было едва ли не первое ее прикосновение к нему, но Копылов даже не заметил этого. – За тобой куратор приехал. Куда-то тебя везет на все лето. Мне сказали тебя собрать.
Куратор? Всю весну о нем было ни слуху, ни духу. И вот снова нарисовался.
Они прошли на крытую галерею, соединяющую учебный корпус со спальным.
– А как же экзамены? – вспомнил Алекс.
– Осенью сдашь. Тебе сейчас все равно их не сдать.
В мальчиковой спальне сильно было засилье цветных глянцевых пятен. У изголовья каждой из шести кроватей на стене красовались вырезанные из газет и журналов фото. По заведенному порядку каждому воспитаннику разрешалось повесить не больше трех картинок – только Хазин повесил себе пять, доказав классному руководителю, что если Копылов повесил одну, то он за счет этого может повесить себе на две больше. В основном это были снимки обнаженных красавиц и культуристов и только у Алекса висел тихоокеанский атолл с пальмами и сверкающей водной гладью. Еще у каждого из ребят имелась своя книжная полка, на которой стояли учебники и беллетристика. Чтобы не оставаться у главного пакостника в долгу, Алекс выгадал себе право иметь на своей полке за счет Хазина не пять книг для чтения, а семь.
Пока он бросал в сумку рубашки и носки, Даниловна разглядывала его книги и журналы.
– Покажи мне ее фотографии? – вдруг попросила она.
– Чей? – не понял Алекс.
– Ну той девчонки из Коста-Рики. Пацаны сказали, что есть у тебя.
– В тумбочке. – Он даже не стал отходить от шкафа с одеждой.
Староста открыла тумбочку. Достала из пакета и внимательно просмотрела все фото Камиллы.
– Ты с ней целовался?
Вопрос что называется в лоб. А можно ли то, что было с Камиллой назвать настоящим поцелуем? Да и с какой стати он должен отвечать?
Алекс присел на стул переобуться.
– Какие еще вопросы?
– Ну как хоть зовут скажи.
– Камилла. Довольна?
Даниловна вытащила из ящика медальон, который при бегстве из Лимона оказался у него в кармашке рубашки.
– Это от нее?
– Нет, от мамы. Он не открывается.
Староста что-то зацепила ногтем и медальон открылся.
– Да запросто открывается. Тут какая-то штука. Из золота, что ли? – Она с удивлением смотрела на чип внутри медальона.
– Потом посмотрю. – Алекс мельком глянул на желтую плоскую штучку, закрыл медальон и сунул себе в карман.
Зацепин поджидал их на стоянке для машин. С Алексом они как всегда не обменялись ни приветствием, ни рукопожатием, зато Даниловне «дядя Альберто» улыбнулся, как улыбаются симпатичным женщинам.
– Не жалко расставаться с этим врединой?
– Очень-приочень жалко, я его еще не слишком достала, – задорно откликнулась староста.
Алекс недоуменно переводил взгляд с одного на другого – все слова ему были понятны, саркастический тон тоже, а вот со смыслом сказанного пока было не очень.
– А чего такая радостная? – уже садясь в машину, спросил Зацепин.
– Родители домой возвращаются.
– Ого! Поздравляю! – оценил новость капитан. – Это сколько же их не было?
– Почти два года. – Лицо Даниловны и в самом деле сияло, как капот новенькой иномарки.

6
– Почему ты не спрашиваешь, куда мы едем? – поинтересовался Петр, как только они выехали за ворота интерната.
Алекс ответил не сразу, предпочитал равнодушно смотреть в окно.
– Наверно, к моей бабушке.
– Пятерка за догадливость. – И куратор надолго замолчал, чтобы зря не метать бисер перед малолетним злюкой.
Они действительно ехали к Евдокии Никитичне, матери отца Алекса. Предварительно Петр уже побывал там, навел нужные мосты. Бабе Дуне еще осенью представитель военкомата сообщил о гибели сына, при этом вскользь сказав, что ее невестка и внук живы, но находятся вне России. И Евдокия Никитична, не очень жаловавшая жену сына, решила, что Ирина успела развестись с ее сыном, ну и конечно в нищую Россию уже никогда не вернется и внука, разумеется, тоже не отдаст.
Неожиданный визит Зацепина и сообщение о наличие совсем рядом родного внука вызвал в пожилой женщине такой взрыв энтузиазма, что капитану едва удалось уговорить ее подождать до конца мая. Да и нужно было как-то подкорректировать весьма щекотливый вопрос о бытовых кондициях для своенравного подростка. Небольшой, опрятный домик из трех крохотных комнат и застекленной террасы, содержал массу вещей вполне экзотических даже для коренных москвичей и мог стать камнем преткновения для вчерашнего латиноса. Через пару дней все это, можно не сомневаться, придет в норму, но Петр порядком опасался за первое сильное отторжение Алексом российских деревенских реалий.
В дрожь привело Зацепина даже постельное белье, которое он подсмотрел, заглянув в комод, пока баба Дуня выбегала выгонять с огорода соседских кур. Совершенно чистое, оно за долгие годы пользования истончилось до полной прозрачности. Черно-белый телевизор, пустой холодильник-тумбочка и обилие икон довершали тревожный баланс. Светлым пятном явился примыкающий к террасе кирпичный санузел, который своими руками построил Сергей Копылов перед самым отъездом на чужбину. Здесь была и ванна, и унитаз и титан для горячей воды, но за пятнадцать лет все это теперь держалось на честном слове и, чтобы просто принять душ, необходимо было проявить известную сноровку.
Ну и конечно, шестифутового недоросля затруднительно было прокормить целое лето на бабушкину пенсию. Поэтому, кроме двух смен постельного белья, электрочайника и видеоплейера, Петр вез еще поддельные накладные, по которым собирался передать Евдокии Никитичне некую сумму, якобы выдаваемую армейским интендантством на содержание Алекса. После приятного во всех смыслах вояжа в Западное полушарие у него образовались некоторые валютные излишки, которые позволили ему не только сохранить свою сталинскую квартиру, но и понести такие вот филантропские расходы.
До цели поездки, Павловского Посада, было не слишком далеко, но две пробки на железнодорожных переездах сильно затянули их путешествие. Поэтому отмолчав свое, куратор заговорил снова:
– Будет лучше, чтобы ты Евдокии Никитичне ничего о своих родителях не рассказывал. Запомни: для нее твой отец был военным советником на Кубе. Погиб при несчастном случае. Вертолет разбился во время грозы в горах.
– Выходит, тоже я был в Кубе? И мама с военные советники тоже на вертолет находился? – Алекс как всегда не затруднял себя предлогами и падежными окончаниями.
Зацепин чуть призадумался.
– Я думаю, о катастрофе она тебя спрашивать не будет.
– Почему?
– Потому что пожалеет твою неокрепшую психику. Вот почему!
– А что мне о Куба рассказывать, если я там не быть?
Куратор нетерпеливо вздохнул.
– Ну ты совсем как маленький. Про пальмы, море, бананы на деревьях. Алекс обдумывал ситуацию.
– А как мне к ней обращаться?
– Как? Бабушка, бабуся. Нет, для начала просто бабушка. Бабуся это уже для хорошо любимых внуков.
Но шутка капитана по назначению не попала.
– А что я там целый день делать? У нее компьютер есть?
– Какой компьютер? Слава Богу, чтобы черно-белый телевизор не сломался. Я тебе видеоплейер везу и два десятка видеокассет. Там у соседских ребят наверняка есть свои кассеты, будешь меняться с ними и смотреть.
– Моя такая бабушка бедная?
– Да уж не кооператор, это точно, – хмыкнул Петр.
– Я могу, если захотеть, раньше время на интернат вернуться?
Куратор внимательно покосился на подопечного.
– Ты так его полюбил?!
– Я просто спросить. А свои деньги у меня будут?
– Тридцать долларов. В рублях.
– На три месяцы? – уточнил Алекс.
– Сейчас это пенсия твоей бабушки за три месяца, если не за четыре.
На Алекса это произвело сильное впечатление:
– Ничего себе!
Они немного помолчали.
– Я уже говорил вашему Вадим Вадимычу: надо ваших архаровцев хоть иногда в обычные семьи на побывку направлять, чтобы вы знали, что почем.
– Кто такие архаровцы? – проверочно спросил Алекс.
– Примерные, послушные ученики.
– Между прочим, я знаю, кто такой архаровцы. Скажите, почему здесь всегда такая привычка говорить о всё с насмешка и обман?
Петр чуть призадумался: а в самом деле, почему?
– Потому что прямые ответы на прямые вопросы существуют у нас только для детей или полных дебилов. Нам скучно от простых ясных слов.
– А почему всегда много грубые злые ответы? Почему все друг друга так ненавидеть? – Алекса это давно интересовало, только не знал, у кого спросить.  
– Я же говорю, скучно нам часто бывает. Вот и создаем себе отрицательные эмоции на ровном месте.
– Зачем надо отрицательные?.. – парню хотелось все выяснить до конца. – Зачем не хорошие эмоции?
– Пособачимся друг с другом и жизнь сразу приобретает другие краски, бодрей себя чувствуем. – Зацепин внимательно глянул на своего пассажира – хорошо ли он понимает сказанное. Кажется, Алекс все понимал. – Ты вот еще что, про свой интернат и про Коста-Рику другим тоже не очень много говори.
– Это потому что тайна?
– Нет, потому что будешь выглядеть глупо. Смеяться все будут.
– А что мне говорить?
– Придумай. Четырнадцать лет вот-вот, можешь сам что-то сочинить. Кстати, это хорошее упражнение для развития памяти – запоминать собственную ложь, что ты кому говорил.
Слова об интернате и Коста-Рике совершенно обескуражили Копылова: неужели действительно никого не беспокоит, что он может куда-то сбежать и кое-что порассказать про этот интернат для детей разведчиков или это какая-то изощренная проверка ему на лояльность к России?

7
Сначала они заехали в Павловский Посад запастись продуктами. Название «Супермаркет» еще не прижилось здесь, поэтому покупали крупы и колбасы в обыкновенном гастрономе. В Москве Алексу уже приходилось бывать в новых торговых центрах, теперь он смотрел, как все это выглядит в шестидесяти километрах от столицы. Выглядело неважно: окна кое-где заделанные фанерой, цементный пол в трещинах и колдобинах, неистребимый запах селедки и квашеной капусты, не очень опрятные продавщицы. Вместо единого торгового зала разные отделы, и в каждом своя очередь.
– Ну вот, посмотришь заодно, как дальнее Подмосковье живет, – чуть сконфуженно объяснял Петр своему подопечному.
Подмосковье так Подмосковье – Алексу было все равно. Сочетание облупленных панельных пятиэтажек с покосившимися бревенчатыми избушками тоже нисколько не впечатляло – трущобы они и в Коста-Рике были трущобами. Другое обеспокоило его: разглядывая старых толстых некрасивых женщин в безобразных юбках и кофтах, он вдруг с ужасом подумал, что и его родная бабушка похожа на одну из них. Как тогда быть?
Наконец, попрыгав на городском вздыбленном асфальте, «Волга» Зацепина выкатила в пригород. Тут на гравийке трясло гораздо меньше, зато и пыль поднималась погуще. С одной стороны тянулся бетонный забор какого-то предприятия, с другой – пустырь-выпас, на котором двое мальчишек играли с телочкой. Один держал телочку за веревку, а другой старался вскочить на нее как на коня. И уже вскочил, как вдруг телочка рванулась в сторону, «наездник» свалился, «пастух» хотел удержать непокорную скотину за веревку, но тоже упал, и телочка поволокла его по траве и коровьим лепешкам.
Алекс, хохоча, едва не вывалился из машины, чтоб проследить за всем этим процессом. Зацепин искоса наблюдал и за парнем и за сценой с телочкой.
– Ты бы точно усидел?
Алекс вспомнил о своей замкнутости и обиженности, поудобней откинулся на спинку сиденья и снова насупился.
Баба Дуня во дворе кормила кур. При виде «Волги», остановившейся напротив ее дома, она убрала миску с крупой, с волнением поправила платок на голове и торопливо засеменила открывать калитку.
– Здравствуйте, дорогие мои! А я с утра жду, жду! Думаю, может, что поменялось. Санечка, ну ты прямо богатырь! Настоящий парень уже.
Подойдя к внуку, она крепко обняла его. Алекс не сопротивлялся. К его радости баба Дуня заметно отличалась от тех старух, что он видел в гастрономе, была худощава, опрятно одета и своим строгим, умным, совсем не простонародным лицом походила на пожилых учительниц в их интернате.
Петр достал из машины сумки с вещами и продуктами и все вместе они пошли в дом. По пути Алекс критически осматривал двор, унавоженный курами, топор в колоде для дров, стеклянные банки и сохнущие целлофановые мешки на штакетнике. В доме его ждала еще большая экзотика: русская печь, иконы с горевшей лампадкой, коллаж из фотографий, размещенный под большим стеклом, самодельные струганные полки, уставленные всевозможными банками, вышитые занавески на маленьких окнах.  
– А я к вам со своим инструментом. – Петр достал из сумки разводной ключ, паклю и прокладки и направился вместе с хозяйкой в санузел чинить краны.
Копылов, оставшись один, подошел к стенду с фото. Среди десятка снимков, на трех или четырех был изображен отец: пятилетняя с каким-то другом, школьная в пионерском галстуке, солдатская среди сослуживцев и еще одна в гражданской одежде с годовалым голеньким малышом.
– Это, между прочим, ты, – сказала над ухом подошедшая Евдокия Никитична. – Перед самым отъездом прислал твой папа. – Внук неловко кивнул. – Иди еще наш сад и огород посмотри.
Алекс с облегчением вышел из дома. Куры приветствовали его беспокойным кудахтаньем и суетой. Петух пытался сохранить достоинство, но от взмаха руки и он пустился наутек. Странные звуки привлекли внимание Алекса из раскрытой двери сарая. Он вошел и отпрянул от страха – какое-то большое животное издало сильный рев и бросилось всей массой на дощатую перегородку. Присмотревшись, Копылов разглядел в полумраке маленький загон, а в нем средних размеров свинью. Запах стоял не выносимый, и Алекс поспешил наружу. В небольшом саду позади дома находилось несколько деревьев, десяток кустов, целая плантация малинника, аккуратные грядки с огородной зеленью и большой прямоугольник картофеля. Но чего-то тут явно не хватало. Подумав, он понял, что не хватает простого травяного газона. Каждый квадратный метр на участке был отдан лишь полезным культурам. От этого возникало ощущение зажатости и зависимости. Соседние участки выглядели точно также.
Высокая будка позади сарая привлекла его внимание, открыл и обнаружил летний туалет. Больше смотреть было нечего, и он вернулся во двор. Из дома выглянула бабушка.
– Пирогов-то наготовила. А о главной мужской еде совсем забыла. И ведь с утра рябую приготовила.
Евдокия Никитична достала из-под перевернутой корзины, сидящую там рябую курицу. Затем вынесла из сарая небольшой топор и указала на колоду для колки дров. – На, голову отруби, а то у меня руки совсем трясутся. Только кровью смотри не испачкайся. А я к плите.
Баба Дуня всучила топор вместе с курицей внуку и поспешила в дом. Ей даже в голову не приходило, что четырнадцатилетний парень с этим может не справиться.
Алекс был в растерянности, рубить что-либо мачете ему приходилось, а вот топором – никогда. Но отступать некуда. Наверно, это не сложнее, чем обращаться с мачете. Сначала он несколько раз примерился с ударом топора, получалось, вроде как надо, теперь только уложить на колоду курицу. Наконец, поморщившись от брезгливости он махнул топором. И получилось!!
С обезглавленной курицы капала кровь, а ему хоть бы что, только чуть не по себе. Сняв целлофановый пакет со штакетника, чтобы не запачкать пол, он понес свою «дичь» в дом. Там тоже увидел любопытную картинку: агент русской разведки возился с унитазом, как заправский сантехник.
Наконец все унитазы с умывальниками были укрощены и все трое расположились за столом на застекленной террасе. Куриного супа так и не дождались, откушивали в основном те мясные и рыбные нарезки, что Петр купил в гастрономе. Бутылка водки, выставленная хозяйкой на стол, не откупоривали – капитану предстояло ехать обратно в Москву. Зато два кваса, домашний и привезенный, шли в ход только так.
– А этот угловой диванчик Сережа своими руками сделал, – горделиво говорила Евдокия Никитична. – Тогда большой дефицит был на кухонные диванчики. Он взял доски, рубанок и стамеску и сам все сделал.
Угловой диванчик представлял собой два продолговатых ящика со спинками, соединенных встык друг с другом. Никакой особой красоты в нем не наблюдалось, имело значение лишь то, что «своими руками».
Потом перешли в горницу на диван, застланный ковром. Бабушка показывала внуку семейный альбом. Зацепин, откинувшись на стул, крутил в руках «Кубик Рубика», время от времени пытливо поглядывая на Алекса. Кажется, особого отторжения у его подопечного не происходило.
– А это их свадебные фотографии, – объясняла баба Дуня. – Здесь Сережа еще с длинными волосами. Тогда все под битлов подделывались. Узнаешь отца с такими волосами?
На нескольких фото Сергей и Ирина Копыловы на собственной свадьбе, в том числе и у памятника танку Т-34.
– Здесь, у танка все молодожены до сих пор фотографируются, – рассказывала бабушка. – А это ты, только что из роддома тебя принесли.
– А там что? –  Алекс указал на другой более тонкий альбом.
– Это Сережин дембельский альбом. Сначала давай всю твою родню посмотрим. Это мой отец, дед Митя. Вернее, тебе он прадед. Его в финскую убили. Видишь, они тут еще в буденовках…
В окно со двора всунулась конопатая физиономия двадцатилетнего парня.
– Здравствуйте, Баба Дуня! Я принес, как обещал. Вот!
Парень прямо в окно стал просовывать некий агрегат. Это был один из первых появившихся тогда компьютеров, еще с дисководом для больших мягких дисков. Следом последовал маленький, дюймов на десять черно-белый монитор.
– Ой, Павлуша, какой же ты молодец! – обрадовалась хозяйка. – А показать, как с ним обращаться?
– Да он, если из Москвы, наверно уже сам с компьютером обращаться умеет. Умеешь? – обратился к Алексу сей нежданный гость.
Копылов с удивлением рассматривал агрегат.
– С компьютером умею. А это разве компьютер?
– Ну я побежал, – заторопился Павлуша. – Потом, еще заскочу, все покажу.
– Да куда же ты?! А за стол присесть? – всполошилась бабушка.
– Потом, потом, Баба Дуня!
– На, хоть беленькую возьми. – Бабушка догнала гостя уже у самой калитки и всучила-таки ему невостребованную бутылку водки.
Запыхавшаяся, но довольная собой вернулась на диван.
– Кто такой? – поинтересовался куратор.
– Это Павлуша, – объяснила Евдокия Никитична. – Наш мастер-ломастер. Из утюга магнитофон сделать может. Отец его в Москву сбежал, вместо алиментов сына разной техникой снабжает.
Алекс вопросительно посмотрел на Зацепина.
– Ну что смотришь? Вот тебе и компьютер, – рассудил тот.

8
Утром Алекса разбудил тяжелый прыжок кота с печки, как будто это человек спрыгнул. В открытое окошко слышалось кудахтанье кур, тарахтение далекого трактора, мычание коров.
Хлопнула дверь – в дом вошла хозяйка. Копылов шевельнулся, кровать под ним скрипнула и бабушка услышала. Тотчас же заглянула в «зал», отданный в его полное распоряжение.
– Ну как спалось? Солнышко-то уже давно встало. Ты печку топить умеешь?
– Я умею топить камин.
– А я собралась картошку поросенку варить и забыла, что к автолавке за хлебом надо, а то без хлеба останемся. Давай, помогай.
Алекс встал, достал из сумки пасту и зубную щетку.
– А где я могу умыться?
– Сейчас я тебе подогретой воды налью.
Они прошли в санузел. Кроме умывальника возле титана, здесь еще имелся ручной рукомойник, которым хозяйка преимущественно и пользовалась. Баба Дуня добавила из чайника в рукомойник воды и протянула внуку чистое полотенце. Алекс озадаченно смотрел на непонятный ему агрегат, не зная как с ним обращаться.
– Что, никогда такого не видел? И на поезде никогда не ездил? – удивилась бабушка. – Вот так. – Она показала, как нужно поднимать ладонями сосок рукомойника.
Алекс повторил ее движение и стал умываться.
– А это у тебя что? –  Баба Дуня указала на след от пули.
– Так. Я укололся на сучок сильно, – поскромничал внук.
– Выходит, ты у нас настоящий сорванец.
– Сорванец? А кто такой сорванец?
– Бедовый мальчишка, – пояснила она.
– Бедовый? Это кому не везет? – по-своему растолковал Копылов.
– Совсем вы там, в Москве от русских слов отвыкли. Бедовый это бедовый.
Когда он умылся, в столовой, как можно было охарактеризовать первую комнату дома, его уже ждал завтрак: яичница с жареной колбасой и кружка молока.
– Может, тебе этого мало? Могу куриной лапши налить.
– Спасибо. Достаточно, – он собрался есть.
Но бабушка жестом отозвала его от стола. Протянула ему возле печи спички и кусок газеты.
– Ну покажи, как ты умеешь. Я посмотрю.
В печи вокруг ведерного чугунка лежали сложенные колодцем дрова. Алекс поджег газету и подсунул ее под поленья. Огонь загорелся слабо, и дым стал выходить в комнату.
– А что еще ты сделать забыл?
Он пожал плечами, попробовал другой газетой помахать над огнем.
– А заслонку открыть, – напомнила бабушка.
Встав на табуретку, она открыла заслонку печной трубы. Дым сразу перестал валить в комнату.
– Ты только сильный огонь не разводи, – предупредила Евдокия Никитична. – А по чуть-чуть подкладывай. А я пошла.
Она повязала на голову платок и вышла.
Алекс пододвинул табуретку так, чтобы лучше видеть огонь, сел и принялся завтракать, поглядывая на хорошо разгоревшиеся поленья. Покончив с едой, подошел еще раз рассмотреть коллаж из фото отца и родственников. О последних сомнениях можно было забыть – он действительно находился на родине своего отца, в доме родной бабушки.  
Чтобы чем-то занять себя, кроме печи, он достал из сумки «Никон» и стал снимать все подряд: печь, стенд с фотоснимками, иконы в углу, деревянные кадушки и ухваты за печью. Не заметил, как во дворе появился и теперь наблюдал за ним в открытое наполовину окно парнишка на год-два моложе его.
– Ты чего делаешь?
Копылов оценивающе глянул на него и невозмутимо щелкнул камерой еще раз.
– А что?
– Да так. Чего голые стены фоткать?
Алекс пожал плечами – на это у него всегда имелся непрошибаемый ответ:
– Хочу и фоткаю.
– Ты из Москвы, что ли?
– Из Москвы.
– В футбол играешь?
– А что? – Алекс решил быть осторожен со словами: кто их знает этих деревенских. В интернате немало рассказывали о том, как в деревнях любят дубасить заезжих горожан.
– Приходи на луг, покажешь, как в Москве играть умеют.
Ну, в этом, кажется, подвоха не было.
– Слушай, а ты бедовый мальчишка?
– Еще какой! – засмеялся парнишка и исчез.
Свой второй день в деревне Копылов и в самом деле завершил игрой в футбол. Пригласившего его туда парнишку звали Геркой. Ему только недавно исполнилось тринадцать лет, и в этом возрасте очень приятно было почувствовать себя покровителем и ментором четырнадцатилетнего рослого московского парня.
Да вот с футболом вышла полная незадача. Московский гость не столько играл, сколько издевался и над противником и даже над собственной командой. Ловко обмотав двух-трех человек, останавливался перед воротами противника и отдавал своим такой пас, с которого почти невозможно было забить.
– Ты что, в олимпийской футбольной школе учишься? – сердито спросил москвича шестнадцатилетний Никита, главный здесь драчун и заводила.
– Нет. У нас в школе все так играть. – Алекс скромно умолчал, что он имел в виду свою костариканскую школу.
– На ворота иди, – распорядился Никита.
Копылов, не возражая, стал на ворота. И через минуту, самоотверженно упав на землю, поймал не берущийся нижний мяч.
Игра остановилась. Мальчишки обеих команд были в сильном недовольстве. Как играть, когда кто-то один так всех превосходит.
– Герка, ты кого привел? – Никита не знал на ком именно ему лучше выместить свою злость. – Нам такие не нужны. Мы играть хотим, а не на него смотреть. – И Алексу: – Вали давай отсюда, пока по шее не получил.
Уходить, ничего не ответив, было унизительно.
– Ты хочешь драться?
– Накостылять тебе по шее, а не драться, – сострил заводила-переросток. Деревенские обидно рассмеялись. Никита был ростом с Алекса, но с более внушительной мускулатурой.
– Ты хочешь драться? – педантично повторил Копылов.
– Ну. И дальше что?
– Мне тебя одного мало. Подбери себе помощника и будем драться два на один.
На лужайке повисла недоуменная пауза. Мальчишки во все глаза смотрели на шального москвича, мысленно перебирая его футбольные финты и невольно предполагая такое же виртуозное владение кулаками. Засомневался и Никита, сильно смущенный предложенными условиями поединка. Глянул на малолеток, прикидывая, кто из них сможет быть его «помощником» – однако получалось, что из-за своего желания подраться, он подставляет под кулаки москвича и того, кому этого вовсе не хочется.
Ситуацию разрядил Герка.
– Да ладно, хватит вам всем. Идем, у меня для тебя дело получше найдется, – и он по-свойски подтолкнул Алекса в сторону деревни.
– Вот же козел!.. Выпендрёжник хренов!.. В другой раз накостыляет!.. – неслось им вслед, но так сдержанно, что можно было делать вид, что ничего не слышно.  
– Ты что не мог как-нибудь по-другому играть? Теперь уже все, не поиграешь!.. – недовольно бурчал дорогой Герка. – А ты, правда, с двумя можешь справиться?..
– Я и с ним одним не справиться, – поскромничал Копылов.
– На пушку значит просто взял Никиту? Ну ты и ловкач, – еще больше восхитился Герка. – А ты чего так разговариваешь? Как прибалт какой-то.
Последнее предположение понравилось Копылову, и он с увлечением поведал своему новому приятелю, что действительно последних пять лет жил в Таллинне, но это большой секрет, о котором тот никому не должен рассказывать. Раз куратор сказал, что ложь, это всего лишь упражнение для развития памяти, то пусть так оно и будет.

9
Отписавшись и отчитавшись за свой зарубежный вояж, Зацепин снова влился в прежнюю рутинную кабинетную службу. Никто ему не звонил, никто не напоминал, что долг платежом красен. Со всей предосторожностью наведя справки, он, в конце концов, вычислил, кто такой Терехин Виталий Борисович. Тот работал в особом агентстве, курирующем научно-техническую безопасность страны. Это не сняло, а еще больше добавило вопросов. И выждав еще неделю, Петр позвонил Терехину сам.
Они встретились на пустыре, заросшем кустарником и бурьяном. Рядом тянулись железнодорожные пути и самозахватные огороды с уродливыми оградами из материалов подобранных на свалках.
– Вы знаете, сколько я не думал, но даже и близко не могу понять, как наши спецслужбы выйдут из этой ельцинщины более окрепшими и сильными, – говорил Зацепин, глядя себе под ноги, чтобы не испортить свои итальянские туфли о торчащую из земли проволоку и куски металла.
– Надо быть всего лишь верными данной присяге. – У Терехина на ногах туфли были на толстой подошве, поэтому он мог позволить себе при ходьбе любоваться окружающими видами.
– Так просто?
– Видите ли, самое лучшее, что человеческая цивилизация выработала за шесть тысяч лет – это обыкновенные предрассудки, они вроде наших социальных предохранителей: не станем их нарушать, и все будет в порядке. То есть на свете есть вещи, которые нельзя нарушать ни при каких обстоятельствах и, не прикрываясь никакими прогрессивными словесами. Верность воинской присяге из числа самых главных предрассудков.
Сия унылая проповедь порядком раздосадовала капитана.
– Подковерные игры и подглядывание в замочную скважину меня мало интересуют. Я хочу активного дела.
– Вы даже не спрашиваете, какого рода может быть это активное дело.
– Я думаю, список обычный: разоблачения, точечная утечка информации, громкие политические скандалы…
– И наказание виновных, – сухо добавил Виталий Борисович.
– Даже так! Вы шутите?
– Отнюдь. Или по-вашему предатели не должны нести наказание?
– Где? Здесь, в Москве? – удивление Зацепина еще больше возросло.
– А вы сразу и засомневались… – Терехин несколько шагов прошел молча. –Оставим автоматную стрельбу и судебные процессы криминальным структурам Нас вполне удовлетворит тихое незаметное исчезновение преступников. Иначе бы мы вас не стали беспокоить.
– Стало быть, киллером?
– Нет, столь прямое действие вас касаться не будет, – успокоил Петра собеседник. – Ваша специализация: разработка самих операций. Плановый отдел, так сказать.
– А я буду знать кого и за что?
– Разумеется. Мы все заинтересованы в этой высшей справедливости.
Капитан чуть призадумался.
– Вы пишите нашу беседу?
– Конечно. «Коза ностра», как говорят макаронники. «Наше дело». Я в данном случае в такой же, если не большей опасности, чем вы. Вы, во всяком случае, всегда сможете потом сказать, что проводили мою вербовку. Мне такое сказать не получится.
– А цель? Какая конечная цель?
– Об этом узнаете, когда выполните первое задание.
– Ну да, тогда уже поздно будет отказываться.
– Вот видите, вы все прекрасно понимаете. – Терехин улыбнулся так от души, что Зацепин почувствовал некую внутреннюю легкость: а почему бы в конце концов и нет?
Оставалось, правда, еще подспудное подозрение, что таким вот образом выявляют ненадежные элементы в их ведомстве, но это было даже забавно: столько стараний затратить, чтобы обнаружить его неблагонадежность? Ну и пусть кто-либо получит за это свой бонус в виде медальки или звездочки на погонах.

10
Подаренный компьютер, хоть и был страшно примитивным, работал исправно. Правда, без подключения к Интернету, он служил лишь своими простенькими играми. Ознакомившись со всем, что в нем было, Алекс решил наведаться к Павлуше, дабы проверить, такой ли он мастер, как его восхваляла Баба Дуня.
Дом с приусадебным участком, где жил местный Левша с матерью и сестрой заметно отличался от соседних жилищ. Если там стояли гаражи и буйно цвела картошка, то здесь едва ли не треть участка занимало большое тепличное хозяйство – главный источник финансирование для всех троих безработных хозяев. В теплицах преимущественно горбатились женщины, сам Павлуша подключался, лишь когда надо было выполнить сугубо мужскую работу, что-то починить или перетащить, все остальное время проводя за любимым «железом».
Вот и сегодня мать с сестрой усердно обрабатывали цветы и помидоры под пленочной крышей, а великовозрастный сын занимался электронными агрегатами и блоками во флигеле-мастерской, служившим ему заодно и личной летней резиденцией.
Копылов, потоптавшись снаружи у калитки, не стал кричать-звать, а просто, как делали все местные, открыл незапертую дверцу и вошел в чужой двор. Кудлатая средних размеров собака возле будки вместо того, чтобы лаять, радостно повизгивала и крутила хвостом, приглашая с ней поиграть. Дверь в мастерскую была открыта, оттуда звучала негромкая музыка, и Алекс направился туда.
В большом неухоженном помещение находилось несколько раскуроченных телевизоров, радиол и компьютеров, на полках и трех столах лежало множество деталей и отдельных блоков. Павлуша как раз возился с одним таким блоком.
– Привет, – негромко поздоровался гость.
Павлуша глянул на него и приветливо улыбнулся.
– Ага. Ну что, разобрался с моим металлоломом?
– Разобрался. В жизни не видеть такое старье.
– Это ты старья еще не видел, – ничуть не смутился мастер.
Он был старше Алекса лет на семь, поэтому на всякий случай лучше было называть его на «вы».
– Вы купаться ходите?
– Не-а. У меня плавки порвались. Еще прошлым летом.
– А вы всё-всё на компьютерах можете?
Копылов ожидал, что Павлуша попросит его обращаться без церемоний, но мастер, кажется, даже внимания не обратил на это выканье.
– Что один человек собрал, другой всегда раскрутить может, – хозяин снова занялся работой.
Алекс достал из кармана медальон и вынул из него чип.
– А с этим разобраться можно?
Павлуша взял чип, внимательно рассмотрел.
– Не знаю, но могу попробовать. Оставляй, вечером приходи.
Это гостя не очень устроило, он протянул руку, Павлуша без возражений вернул чип обратно.
– Мне нужно, чтобы при мне.
– Тогда вечером и приходи. – Мастеру было все равно.
Копылов не уходил, просто ждал. Павлуша со вздохом отложил блок в сторону. – Почему я такой слабохарактерный? Давай сюда.
Алекс с интересом смотрел, как он принялся возиться с чипом: вставлял в какой-то блок, блок подключал еще к чему-то, затем все к главному системному блоку и монитору. На мониторе пошло мельтешение всевозможных символов. Павлуша набрал на клавиатуре новые команды.
– Хитрая штуковина! А мы ее нашей кувалдой.
Он поменял блоки и сделал новое подключение.
– Кажется, есть. Пошла загрузка.
Они чуть подождали. На мониторе появился текст, состоящий из непонятных иероглифов.
– А что тут должно быть? – спросил мастер.
– Не знаю. Просто интересно.
– Ладно, я потом покумекаю, что и как. Текст по-русски должен быть?
– Не знаю. Может, по-английски или по-испански.
Павлуша удивленно на него посмотрел:
– Какой ты полиглот оказывается. Я так и по-русски через пень колоду.
– Чип верните, пожалуйста.
Мастер достал чип и, отдавая, пояснил:
– Это без разницы. Все уже на стационарном диске. Или стереть?
– Ладно, пусть остается, – поколебавшись, разрешил гость.
– Я сказал, вечером приходи, мне подумать над твоей ерундой надо.
Копылов еле дождался вечера. Еще по дороге в деревню он уже успел накрутить себя, что именно из-за этой крошечной штуковины погибли его родители и во что бы то ни стало хотел узнать, что там такое. Сам того не замечая Алекс уже успел заразиться среди янычар их шпионским фанатизмом: когда мощный результат оправдывает любые жертвы.
Павлуша во дворе пилил дрова бензопилой. Увидел Алекса и выключил пилу.
– Еще что принес заковыристое?
– А мой текст готово? – с замиранием сердца спросил гость.
– Там на столе, распечатал даже, – кивнул мастер и снова завел свою адскую машину.
Распечатанную стопку листов Алекс нашел не сразу. Всего было пять страниц убористого английского текста. Первую страницу украшало особое оформление официальных бумаг Госдепа США. А дальше сплошные русские фамилии, их банковские счета, время и суммы когда и сколько им было перечислено. Но обо всем этом Копылов догадался немного позже, а пока для него вся эта цифирь мало что значила. Так и хотелось сказать: и только-то?!
Выйдя из мастерской, он попытался что-то сказать Павлуше. Тот снова выключил пилу и посмотрел на парнишку.
– Что?
– Сколько я должен заплатить.
– Пятьдесят тысяч баксов… мелкими купюрами, – серьезно произнес Павлуша.
Алекс, не понимая, смотрел на него. Павлуша сделал жест, мол, вали давай, и принялся сносить напиленные чурки под навес. Уходить просто так было неловко, и Копылов стал помогать хозяину таскать чурки, чем заслужил снисходительную ухмылку мастера.

11
Первым заданием Зацепина явилось обычное ограбление состоятельного банкира. Товарищ Сталин тоже с этого начинал, шутил сам с собой Петр. Разработанная им операция была предельно проста и эффектна. Специально ангажированный бизнесмен предложил банкиру под проценты сто двадцать тысяч долларов черного нала. Чтобы не светиться в банке, завез эту сумму под расписку прямо банкиру на квартиру. В ту же ночь, пока банкир веселился в ночном клубе его квартира была обворована. Чтобы не заморачиваться со взломом бронированной входной двери с видеонаблюдением и навороченными замками, два человечка проникли к банкиру из соседней квартиры, предварительно усыпив ее хозяев газом, а затем просто выломав хлипкую стенку между соседними санузлами. Взяли не только деньги, но и ювелирные побрякушки, а также видик и дорогой компьютер – так что все сошло как обыкновенная кража. Про даденные ему доллары банкир не стал никому признаваться, а спустя оговоренный срок, вернул с процентами заимодавцу-бизнесмену.
– Ну и какова же конечная цель нашего безумного предприятия? – Зацепин не поленился напроситься к Терехину на следующую встречу, чтобы это спросить.
– Публичный суд над Горбачевым, автоматически перетекающий в суд над Ельциным, – на голубом глазу ответил ему Виталий Борисович.
Эти слова не слишком впечатлили Петра своей возможной реализацией, но особо возражать и спорить уже не приходилось.
В ближайший выходной он уже стоял на пустынной лесной дороге и делал вид, что копается в забарахлившем двигателе «Волги». Рядом находился километровый столбик с заранее оговоренной цифрой для назначенной встречи.
Послышались шаги. Из леса вышел грибник в армейской плащ-палатке и с объемистой корзиной. Лицо наполовину закрыто капюшоном и темными очками.
– Бог в помощь! – обратился он к Петру, голосом тоже предельно безликим.
– И тебе без зубной хвори.
Грибник достал из корзины целлофановый пакет, а из него несколько фото и листок бумаги. Показал фото из своих рук капитану. На них в разных позах, явно не позируя, был снят благообразный пенсионер.
– Генерал-майор Метелин, – пояснил грибник. – Из аппарата Совета безопасности Горбачева. В восемьдесят седьмом году готовил материалы по полному устранения с политической арены Ельцина. В последний момент переметнулся на его сторону. Засветил все оперативные наработки и всех участвовавших в операции сотрудников. Трое из них позже погибли при загадочных обстоятельствах, еще четверо до сих пор тянут лямку на Северах. Так сказать теневой вдохновитель девяносто первого года. После полной смены караула младореформаторы отправили его самого на пенсию. Ничего, умылся, отряхнулся и стал примерным пенсионером. Жена умерла. Две дочери пытаются отсудить у него генеральскую квартиру на Кутузовском. Собирает старинное холодное оружие, еду готовит себе только сам, обожает рыбалку…
– Рыбалку где? – перебил журчащую информацию Петр.
– Виноват, не уточнил.
– Если это один и тот же водоем, то еще подробную карту местности и несколько фото этого водоема, – потребовал начальник «планового отдела».
– Может быть, вам самому стоит там побывать?
Зацепин строго глянул на собеседника.
– Понял. Все сделаю, – поспешил сказать тот.

12
Старая служебная дача с гектарным лесным участком. С задней стороны большого одноэтажного дома, подальше от посторонних глаз, на полянке еще не ведающей газонокосилки суетились трое: Даниловна, ее отец Данила Михайлович и мама Елизавета Максимовна. Мама готовила салаты, отец нанизывал вторую порцию шампуров, а дочка подавала ему лук и помидоры.
Первое ликование от обретения после долгой разлуки родителей уже пройдено и сейчас можно просто купаться в хорошем крепком восторге от каждого взгляда, шутки, жеста, перемещения. Как пригодились уроки с оценками не только за ответ, но и за его художественность, теперь никто не упрекнет ее, что она по глупому путается в словах и несет какую-то ахинею. Напротив, ее речь ясна, убедительна и не содержит слов-паразитов. И она не перепрыгивает с темы на тему, а четко закончит с одним, потом переходит к другому. Позади уже целое повествование об общем распорядке их интернатской жизни, характеристика любимых и нелюбимых предметов, умных и недалеких преподов, самые забавные случаи ее староства. Сейчас можно поговорить и об одноклассниках. Странно, но на каждого из них хватило по два-три предложения, и только фигура Алекса заслужила более подробного описания.
– Он сам по себе, – увлеченно выстраивала слова Даниловна. – Говорит, что  скучно бывает с другими, а одному ему никогда не скучно. И не притворяется, это точно так. Пап, как можно не нуждаться ни в каких друзьях?
– Значит, такие друзья, что в них можно не нуждаться, – заметил на это отец.
К сожалению, он вовсе не нелегал, а всю свою жизнь работал под крепким прикрытием военного советника. Но все равно, если его столько лет безвылазно держали в Юго-Восточной Азии, значит, он там был очень и очень важен. Да и звание полковника ФСБ о чем-то да говорит!
– А еще у него настоящее пулевое ранение в плечо, возле самой шеи.
– И пуля, наверное, была со смещенным центром тяжести и прошла по всему телу, – подначил Сабеев-папа, укладывая на мангал новые шампуры.
– Ну пап! Он только сейчас научился по-русски говорить. А так мы с ним по-английски общались.
– Надеюсь, это уже вторая или третья твоя большая любовь?
– Ну, пап! Он просто интересная личность, с которой мне никогда не надоедает общаться.
– И будет таким еще лет тридцать или сорок. А потом станет дряхлым трясущимся стариком.
– Мам! Ну скажи ему! – взмолилась дочь.
– Что сказать? – включилась в игру Сабеева-мама.
– Чтобы не издевался.
– Георгий, не издевайся! –  И дочери: – Я правильно потребовала?
Даниловна гневно оглядела раздухарившихся родителей.
– Единственного ребенка год не видели и издеваетесь!
– Все, все, не будем, – попросил прощения Данила Михайлович. – Я сама серьезность. А он, наверное, необыкновенно красив твой Алекс? Ну я серьезно.
– Не скажу. Вот привезу его сюда. Сами и увидите.
– Значит, смотрины будут. Максимовна, а мы лучшие наряды из Москвы захватили?
– Ну вас! – вконец обиделась дочь и пошла в дом.
– Данила, ну что ты в самом деле? – упрекнула Елизавета Максимовна. – Обидел девочку.
Сабеев-папа не чувствовал за собой никакой вины.
– Могу пойти и попросить прощения.
– Видишь, ребенок в полной эйфории.
– Я, между прочим, тоже, – резюмировал он.
– Как будто я не в эйфории? Как же хорошо дома! Даже комары какие-то родные и близкие. Ну, у тебя готово? У меня все.
– Готовность номер раз, – он снял первую партию шампуров и громко позвал: – Обиженный ребенок, кушать подано!
Ответа не последовало. Наполнив миску шашлыком, Данила Михайлович пошел в дом. Через минуту он появился, неся на плече отбивающуюся дочь.
– Ты главное все обиды в книжечку записывай, чтобы ничего не забыть, – приговаривал полковник, крепко удерживая любимое чадо на плече. – Потом нам с матерью в письменном виде предъявишь. Мой ребенок, как хочу так его и обижаю. –  Он опустил ее на стул.
– В Гаагский суд по правам человека на вас напишу, – Даниловна делала вид, что все еще дуется.
– Правильно, – согласился отец. – А еще можно местному участковому написать. Максимовна, мы вечером на лодке поедем кататься, а обиженных детей берем?
– Ее обида, наверно, до вечера не пройдет, – на полном серьезе произнесла Сабеева-мама.
– Пройдет, – поспешно вырвалось у дочери. – А ну вас.
Родители рассмеялись, Даниловна невольно тоже улыбнулась их веселости.
После знатного обеда они, в самом деле, пошли на небольшое лесное озеро. Сначала просто купались, потом взяли напрокат лодку. В лодке полно было воды, поэтому, оставив Елизавету Максимовну на берегу сторожить вещи, отец с дочерью поехали кататься вдвоем.
– Пап, а если я действительно Алекса сюда приглашу? – поинтересовалась дочь.
– А стоит ли?
– Он еще ни разу в нормальной русской семье не был.
– А у нас нормальная русская семья? – порядком удивился Данила Михайлович. – Интересное наблюдение.
– А что, скажешь, нет?
Полковник чуть посерьезнел.
– Я думал, жизнь в интернате пусть даже в самом лучшем не сахар, – задумчиво произнес он.
– Зато я вырастаю не эгоисткой, – так же серьезно подхватила она. – У меня сразу две жизни: одна с вами, а другая в нашем застенке.
– И что тебе этих каникул с нами хватает на целый год?
– Хватает. Последних месяца два только очень тяжело, – откровенно призналась Даниловна.
– А какие-нибудь отклонения в психике не случаются? – Это был уже совсем взрослый вопрос.
– Да нет, все, вроде бы нормально. Пап, а я грубая, как ты считаешь?
Он чуть задумался.
– Да нет, в особой грубости не замечена.
– А Алекс считает, что я слишком во всем активная. Мол, для женщины это не очень хорошо.
– В общем-то, он прав. Всегда лучше сдерживать свои сильные порывы. Особенно то, что пришло в голову первым.
– А почему? Почему это надо сдерживать? – не могла она как следует понять.
– Когда их сдерживаешь, они крепнут и превращаются в черту характера, а не в минутный каприз.
– Значит, я еще и капризная, – сделала дочь свой вывод.
– Не без этого. Зато у тебя есть бесценное качество: быстро забывать про свои капризы. Это уже хорошо.
Она требовательно посмотрела на отца.
– Ты не ответил: почему мне нельзя пригласить к нам Алекса?
– Видишь ли, как я понял из твоих слов, его родители работали по линии военной разведки. А у твоих родителей несколько иной профиль. Мы на стороне гвардейцев кардинала.
– А если он пойдет по линии ФСБ?
– Не пойдет. У вояк с этим делом строго.
– И что из-за этого нам нельзя будет с ним общаться? – Она все же надеялась услышать благоприятный ответ.
– Кому нужны лишние хлопоты? И тебе тоже никто не позволит продолжать с ним отношения.
– Даже если мы возьмем и поженимся.
– Ой-ля-ля, как говорят чукчи. И будете всю оставшуюся жизнь перебирать бумажки в заштатной конторе. Оно вам надо? И тебе и твоему Алексу?..
Даниловна, откинувшись на борт лодки, отрешенно смотрела в сторону, хорошо понимая жесткую правоту доводов отца.

13
Из интерната Алекс захватил с собой три книги. Не меньше двухсот книг имелось в книжном шкафу и на чердаке Бабы Дуни, среди них были два десятка книг на английском и на испанском. Да плюс еще видеокассеты от куратора. Просмотрев их обложки и корешки в первые дни, Алекс решил, что уж чего-чего, а чтения и видео ему на три месяца хватит сполна. Но как-то так получилось, что за все время он лишь пару раз открыл английскую беллетристику и то, только потому, чтобы хоть чуть-чуть отдохнуть от русского языка. Фильмы на русском по той же причине тоже не сумел просмотреть до конца. Но главная причина заключалась в том, что у него до всего до этого просто не доходили руки – было НЕКОГДА!
Вставая в шесть-семь утра, он быстро проглатывал яичницу с колбасой, сверху кружку молока с ломтем черного хлеба и был таков. Вечером приползал чуть живой на ватных ногах и сразу валился спать. В основном проводил время с Геркой и его «итальянской семьей», как называли их многоголовое родовое скопище языкастые соседи. На их участке в двенадцать соток постоянно кипела большая работа – возводились сразу два новых дома для семей родственников, беженцев из Таджикистана и Чечни. Из общих восьми детей, вертевшихся тут же, пятеро было девочками, а два Геркиных двоюродных братика еще не достигли школьного возраста, поэтому присутствие рослого крепкого Алекса в качестве полноценного помощника вовсе не было лишним. Как шутила мать Герки, вываливая на стол еду для пятнадцати человек, свой харч он вполне заработал. От тягот поденщины спасала замечательная Геркина лень – при любой возможности он стремился улизнуть с домашней барщины. Поэтому вся их работа редко затягивалась больше чем на час-полтора, после чего они шли купаться или просто шляться где-либо. Иногда матери Герки удавалось всучить мальчишкам косу и маленькую самодельную тележку на велосипедных колесах – помимо имеющейся коровы планировалось приобрести еще одну на общий прокорм – ну, и давайте, мальчики, вносите посильный вклад в сенозаготовки.
Слово «прикольно» тогда еще не было в ходу, но именно прикольно было и махать косой и точить ее. Или отправляться на дальний огород, засеянный картошкой, полоть и окучивать подрастающие картофельные рядки. Или пилить в лесу валежник и на тачке привозить по два мешка дров. А ягоды, лесные орехи, позже и грибы? А сооружение на могучей искривленной сосне домика-гнезда и целой воздушной тропы из веревок и жердей на десятиметровой высоте? Или трехкилометровый заплыв по мелкой речушке на автомобильных камерах? Или опробование в качестве метательных орудий ножей, топоров, самодельных арбалетов, пращей и бумерангов?.. Когда было читать и смотреть видик?!
Все бы так, наверное, и превратилось в самые благостные воспоминания о полноценном деревенском лете, если бы однажды, уже под самый занавес к дому Копыловых не примчался испуганный Герка.
– Давай быстро через огород в лес. Никита с братом напились и идут тебя бить.
Евдокия Никитична воевала с грядками на огороде, а Алекс во дворе ощипывал очередную приговоренную ему на лапшу курицу.
– Меня бить? За что? – он не мог взять в толк.
– Я же говорю: напились с братом и вспомнили, как ты предлагал выбрать Никите помощника для драки. Давай вали, а то засекут, как ты смываешься, еще и мне накостыляют.
Алекс отрицательно покачал головой.
– Ты чего?! Шуруй давай! – настаивал Герка. – Потом смелого будешь изображать.
– Нет.
– Ну и дурак! – Герка оглянулся в сторону улицы, и быстро двинулся к калитке, ведущей со двора в огород – благоразумно захотел сам спрятаться.
Копылов убрал курицу и таз с перьями на террасу и вернулся во двор.
К наружной калитке как раз подходил Никита с четырьмя пацанами.
– Ну что, Прибалт. Я кореша себе нашел, – объявил чуть заплетающимся языком Никита. – Пошли выйдем. Если не трус.
Делать нечего – Алекс поспешно, чтобы бабушка ничего не заметила, направился на выход со двора. Двоюродному брату Никиты тоже было не меньше шестнадцати-семнадцати лет и выпуклые бицепсы и грудные мышцы выдавали в нем любителя-качка. Оба они были в самом деле порядочно пьяны. Остальные трое ребят были из той футбольной мелкоты, что тогда присутствовала на игре, сейчас им отводилась роль свидетелей и зрителей.
– А, не боишься? Или думаешь прощения попросить? Не выйдет! Получишь так получишь! – говорил Никита, переминаясь с ноги на ногу.
– Куда? – просто спросил Копылов.
– В Березы, куда еще!
И они пошли в Березы – березовую рощу на берегу местной речушки – месту всех подростковых разборок.
Пока шли, сзади к ним незаметно присоединился еще один свидетель – Герка. Никита продолжал нести всякий вздор из угроз и оскорблений, мешая Алексу придумать, как ему действовать. Брат Никиты угрюмо молчал, лишь время от времени дергал головой, поправляя сваливающиеся на лицо длинные волосы. И глядя на его дерганье, Копылов в последний момент все же нашел для себя нужную тактику и стратегию.
Выйдя на подходящую полянку, все заняли свои места согласно существующего регламента: зрители в круг, поединщики напротив друг друга.
– Ну так мало тебе нас или в самый раз? – недобро осклабился Никита, поднимая крепко сжатые кулаки и дожидаясь бойцовой готовности от противника.
Алекс поступил так, как его любимый герой Белый Клык: напал без предупреждения. Только что стоял расслабленный, свесив вдоль тела вялые руки, и вдруг стремительно прыгнул вперед и намертво вцепился руками в волосы обоих братьев. Далее последовал дикий людоедский танец, в ходе которого Копылов изо всех сил бил противников головами друг о друга, добавлял удары им по лицам своими коленями, тащил их то в одну, то в другую, то в десятую сторону, не давая ни на секунду обрести опору для своих ног. Братья отчаянно пытались разжать его пальцы, махали кулаками и даже попадали несколько раз Алексу по торсу, но из-за того, что они все время находились в состоянии беспорядочного полета, их удары не имели никакой силы. Через минуту они забыли уже и о собственных кулаках, лишь закрывая руками лицо и голову от ударов Копылова. Алекс же продолжал их безжалостно мутузить, уже сам не зная, как ему остановиться, ясно понимая, что второй раунд ему потом никак не выиграть.
Развязка наступила естественным путем. Сначала упал, рыдая, брат Никиты, а потом, воя, и сам Никита. Так они втроем и застыли: братья лежали, всхлипывая и стоная на земле, а Алекс, присев на корточки, продолжал их держать за волосы.
– Да отпусти ты их уже! – закричал от невыносимости этого зрелища Герка. – Все, Бобик сдох!
Алекс отпустил, выпрямился и стал приходить в себя. Обе его руки до самого локтя были исцарапаны в кровь, колени тоже дико саднили, одна штанина была порвана о чьи-то зубы, вторая штанина залита кровью. На братьев, которые продолжали без сил лежать на земле, лучше было не смотреть, их лица сплошь превратились в кровавое месиво.
А если я им кому-нибудь глаз выбил, не на шутку струхнул Копылов. Зубы и разбитые носы были не страшны, а вот глаз это ведь что-то совсем непоправимое.
– Никто ничего не видел – поняли?! – прикрикнул Герка на остальных троих испуганных пацанов. – Как стемнеет, они сами домой доберутся. Давайте, валим отсюда!
Брат Никиты пытался привстать и сесть. Сам Никита тоже шевелился, но подняться не мог. Оба с ненавистью смотрели на Копылова. Алекс с огромным облегчением разглядел в их красно-бурых лицевых овалах все четыре глаза.

14
На следующий день во двор Евдокии Никитичны явились двое представителей закона: сельский участковый и следователь из района.
– Ну ты, Никитична, и бандита пригрела! – приветствовал хозяйку участковый. – Давай его сюда.
Вышедший к ним из своей комнаты Алекс заставил мужчин с недоумением переглянуться: чистое еще совсем детское лицо, рубашка с длинным рукавом и спортивные брюки, закрывающие все царапины, совсем не виноватый вид – мало походили на того свирепого бультерьера, которого они ожидали увидеть.
– Ты вчера братьев Кондратьевых избил?
– Каких Кондратьевых? – спросила бабушка. – Никиту, что ли?
– Не то слово избил, он в больнице со сломанным носом и сотрясением мозга. А его брат без трех зубов и шрам на губе на всю жизнь.
– Да что ты такое, Петрович, несешь! – возмутилась хозяйка. – Какая драка? Когда?
Следователь, тем временем усаживался за стол и раскладывал свои бумаги для ведения допроса.
– Они первые начали! – крикнул в окно вездесущий и невидимый Герка.
– Брысь отсюда! – шуганул его участковый.
– Тебе четырнадцать уже есть? – деловито осведомился следователь. – Значит, будешь нести по всей строгости.
– Через неделю будет. Через неделю ему четырнадцать лет, – сказала бабушка.
Следователь и участковый переглянулись с еще большей озадаченностью.
– Ничего. Протокол все равно составлять будем, – решительно взялся за ручку следователь.
Через несколько минут им с участковым, однако, пришлось снова уже совсем беспомощно переглядываться между собой, это когда Алекс назвал свою школу-интернат. Так Копылов впервые от посторонних людей получил подтверждение, что он действительно учится в совершенно особой школе.
Тем не менее, протокол до конца все же дописан был. А вот о дальнейшем развитии событий менты как-то совсем забыли упомянуть. Поэтому Евдокия Никитична сразу после их ухода развила кипучую деятельность: быстро собрала в дорогу внука и нашла в деревне человека, который собирался на машине ехать в Москву.
Для Алекса эта строгая рациональная деловитость бабушки явилась приятным открытием. Особенно изумило, что она совсем не причитала о содеянном им, словно это было чем-то рядовым и обычным.
Все что он мог сделать напоследок для такой замечательной бабушки, это сбегать к родителям Герки и обменять у них так и нетронутую долларовую тридцатку на рубли, чтобы вручить их своей бабусе.

15
Генерал-майор Метелин имел полное основание считать себя обманутым и преданным. Не радовали его ни высокая персональная пенсия, ни доппаёк, который был в два раза больше пенсии и поступал на его банковский счет с той же регулярностью, что и казенный пенсион. Еще кроме госдачи за ним был закреплен водитель-охранник, но нужда в нем была уже чисто символической. Как только отпала необходимость регулярно мотаться в столицу, максимум, что осталось – это короткие рейды по торговым палаткам в радиусе пяти километров.
Предложение о преподавательской деятельности в системе ФСБ он отверг сразу же – слишком хорошо помнил, как в молодые годы сам презирал подобных преподов-старперов. Вместо несколько лет назад умершей жены теперь на госдаче хозяйничала проверенная по всей своей подноготной сорокалетняя домработница-сожительница. Проверенная-то она была проверенная, только втихую подворовывала привезенное из Москвы на трех грузовиках генеральское имущество, все эти дорогие крупные и мелкие безделушки, подаренные ему или им самим некогда приобретенные. Метелин пытался относиться к ее воровству с пониманием: в условиях гиперинфляции никакой зарплаты не хватит на достаточную жизнь, и даже сам ей обязательно что-нибудь дарил на все праздники, но все же старался поменьше смотреть в «честные» глаза своей хозяйки-сожительницы. Всякий раз, когда она заговаривала, не оформить ли им отношения в загсе, генерал выходил из себя, кричал, что его сын, работающий в посольстве в Канаде, является его единственным наследником и другого у него никогда не будет.
Дважды Метелина на заслуженном отдыхе пытались побеспокоить вездесущие газетчики, но без особого успеха – слишком обесценились их самые разоблачительные материалы, чтобы ему, теневому дирижеру кремлевских интриг стоило иметь с ними дело. Оставаясь неизвестным, он еще мог тешить себя своим былым могуществом, а, выступив, обязательно скатился бы на одну доску с каким-нибудь совдеповским министром или членом Политбюро.
Жалел ли он о том, что сделал на своей службе что-то не так, не на того поставил, не должным образом среагировал? Разумеется, нет. Жалость было какое-то не то слово. Если бы пришлось отвечать на этот вопрос перед каким-либо высшим судом, от которого не отмолчишься, Метелин непременно выкрикнул:
– Сделать по-другому нельзя было никак!! Не было той силы, которая могла переломить то, что произошло. Сила вещей – вот как это называется. И эта сила вещей была сильней нас!
Такие мысли чаще всего приходили ему на рыбалке. Причем только тогда, когда он не сидел, скрючившись на берегу, а выезжал на надувной лодке в самый центр лесного озера, неподалеку от которого находилась его госдача. Тогда он расправлял плечи, распрямлялся и казался еще выше, чем был на самом деле. Весь его вид выражал вызов: вот я перед вами, стреляйте снайперы, и черт бы вас побрал!
Сегодня на озере кроме него рыбаков не было. А если не считать компанию молодежи на дальнем берегу с машиной и мангалом, то и вообще безлюдно.
Отвлекшись на молодежь, Метелин не заметил, как на ближнем берегу в озеро тихо скользнул аквалангист в гидрокостюме. Очередная обманная рыбья поклевка еще больше отвлекла его внимание. И все же что-то подсказало ему резко обернуться. То, что он увидел, на миг сковало сердце персонального пенсионера неизбывным ужасом. Что-то черное выпрыгнуло из воды и схватило его за рукав куртки. Инстинктивно он рванулся назад, но черное было в несколько раз сильнее.
Мгновение – и тихий всплеск, и так и не прозвучавший человеческий вскрик единственно свидетельствовали, что здесь что-то произошло. Чуть заметное волнение возле надувной лодки и тут же гладь воды разгладилась, словно ничего и не случилось.

16
Копылову в самом кошмарном сне не могло присниться, что он будет с такой радостью возвращаться в свой ненавистный интернат. И вот широкая неконтролируемая улыбка уже не сходит с его лица, едва он с сумкой, полной бабушкиных варений входит через  КПП на территорию своей альма-матер.
– Лето удалось? – приветствует его охранник дядя Вася.
– Еще как! – соглашается Алекс.
После того, как он едва не загремел в русскую тюрягу, все теперь кажется ему приятным и многообещающим.
Конец августа, занятий еще нет, не все янычары еще собрались – самый благословенный момент. Первыми, кого Алекс увидел, были Даниловна с Хазой азартно играющие на открытой площадке в настольный теннис.
– Явился, не запылился, – с усмешкой объявил Хазин.
Даниловна обернулась, вся радостно вспыхнув.
– Твое время, Золушка, истекло. Настоящий принц пришел, не поддельный как ты. – Она положила на стол ракетку и, не стесняясь, побежала к Алексу. Приветственные чмоканья в щеку еще не были приняты здесь, зато сумка Копылова имела две ручки, за одну из которых можно было спасительно ухватиться – видно же, что тяжелая, как не помочь.
– Я как знала, что ты раньше времени приедешь? Ну, как бабуля?
– В порядке. Мне надо с тобой поговорить.
– Ну и поговори, – обрадовалась она.
– Не здесь.
Через пятнадцать минут они уже сидели на скамейке в самом дальнем и заросшем углу их интернатовского парка и наворачивали чайными ложками вишневое варенье Евдокии Никитичны. Даниловна захватила с собой бутыль «спрайта», и у них получился вполне званый ужин.
– Твой отец тоже разведчик? – чуть погодя поинтересовался Алекс.
– Ты же знаешь, у нас об этом говорить не принято.
Но ему было не до церемоний.
– Ему доверять можно?
– А ты ждешь, что я скажу, что нельзя?
– У меня есть кое-что для него, – сообщил он.
– Они с мамой уже обратно улетели.
– Черт! Что же делать?
– У тебя же есть свой куратор, дядя Петя.
Алекс отрицательно замотал головой.
– Я не хочу с ним.
– Почему?
– Не хочу и все!
Как ей было сказать, что однажды эти сведенья уже прошли через Зацепина и не принесли никакого результата.
– Ну тогда с Вадим Вадимовичем поговори, – посоветовала она.
– С нашим директором?
– Про него даже мой папа с уважением отзывается. Мне кстати тоже надо с тобой поговорить. Но не сейчас. Я еще должна все обдумать.
Алекс не обратил внимания на эти ее слова.
– И что, Вадим Вадимович может конкретно помочь? С его учительскими начальниками?
– Причем тут это. Он же бывший нелегал. Лучшего советчика по этой части тебе не найти.
Пару часов спустя, еще раз все обдумав, Алекс отправился в кабинет директора. Вадим Вадимыч по счастью оказался на месте.
– Что там? – настороженно спросил он, не трогая положенные ему Алексом на стол бумаги, напечатанные Павлушей.
– То, из-за чего убили моих родителей.
– А ты где взял?
– Здесь лежали. – Копылов показал директору медальон матери.
Вадим Вадимыч не стал спрашивать, как стопка бумаг поместилась в медальоне, просто взял сколотые листки и погрузился во внимательное их изучение.
Дочитал и откинулся назад на спинку кресла.
– Ты хоть знаешь, что это такое?
– Не очень, – искренне признался Копылов.
– Почему только сейчас показал?
– Сам недавно нашел, он здесь лежал, – Алекс открыл медальон и вынул из него чип. – Я даже не знал, что он открывается.
– А сам медальон откуда?
– Мне мама его в карман сунула, когда мы из дома убегали.
Директор пристально рассмотрел чип.
– У нас распечатал?
– Нет.
– Слава Богу, ума хватило, – похвалил Вадим Вадимыч. – И что мне с этим прикажешь делать?
Теперь пришел черед удивиться Алексу:
– Разве с этим не надо ничего делать?
– Надо, – чуть подумав, ответил директор. – Но вот только какие последствия это именно для тебя иметь будет, я даже представить не могу.
– Можно показать только чип. Чтобы уже они сами распечатали.
– А ты, однако, соображаешь. Кто еще знает про эту распечатку?
– Печатал человек, который не знает английского.
– Причем тут английский, если тут одни цифры?
Копылов молчал.
– Что, и Даниловна, твоя поверенная в делах, не видела это?
– Нет.
– А почему Петру ничего не показал? – вспомнил Вадим Вадимыч.
– Так получилось. А что, надо было показать?
– Значит, так. Ты случайно открыл медальон, нашел чип и принес мне. Договорились? – директор взял бумаги, словно определял их истинный вес. – А это мы сожжем на особых березовых углях. Все. Иди.
Алекс направился к двери.
– Ну вот, первое военное задание ты уже выполнил, а говоришь, в армии не хочешь служить, – сказал вдогонку ему Вадим Вадимыч.
Для Алекса все это явилось поучительным уроком. Вместо благодарности, получил сплошное неудовольствие, что какой-то девятиклассник смеет быть причастным ко всем этим непонятным тайнам.

17
Зацепин с папкой документов шел на доклад к Береговому. Из-за одного этого настроение у него было препаршивое. Навстречу из-за поворота вывернул другой такой же офицер в штатском.
– Петро, привет, – окликнул он Зацепина. – Ты слышал про генерала Метелина?
– А кто это?
– Ну ты совсем по заграницам от нашей действительности оторвался. Кто Метелин?! – по тону, каким задавался этот вопрос, можно было подумать, что речь идет по крайней мере о заместителе министра обороны.
– И что с ним?
– Утонул. На рыбалке взял и утонул. Вот уж действительно: никто не знает своей судьбы.
– Мне надо скорбеть?
– Да нет. Это, в общем-то, так, для общего развития, – собеседника чуть покоробило от холодного тона Зацепина.
Итак, вот он первый результат. Петр попытался вслушаться в собственные ощущения. Возбуждение от своего могущества странным образом переплеталось с почти детским испугом. Ведь одно дело денежное ограбление и совсем другое – конкретный труп. Это как переход в другую весовую категорию, определил он, кончились легкие шпионские игрища с шифровками и слежками, пошли тяжелые шаги командора с их неотвратимостью и человеческими жертвами.
Хотя никакой письменной разработки операции по наказанию он не делал, да и устно давал указания лишь одному человеку, намеренно изменив голос, все же сомневаться не приходилось – где-то его соучастие подробно зафиксировано. Интересно, когда дело дойдет до его собственного устранения, дадут ли ему хоть какую-то возможность оправдаться, или он исчезнет так же тихо и внезапно, как и его жертва?
В этот вечер он отправился с Зоей в дорогой ресторан.
– А что случилось? – спрашивала она, пытливо разглядывая его, когда он изучал меню. – Тебя повысили по службе?
– Практически, да, – отвечал он, скользя глазами по ее лицу и деловому офисному пиджачку. – Слушай, ты ведь до института окончила когда-то медучилище. Проконсультируй меня: можно ли действительно убить человека, влив ему в ухо сок белены? Ну как отца Гамлета прикончили?
– Какая ерунда тебе только в голову не приходит.
– Да нормальная ерунда и голова тоже нормальная, я имею в виду ту, в какую надо влить белену, – чуть истерично смеялся Петр.

18
Тридцатого августа, в свой день рождения Копылов из интерната исчез. Это заметили еще на утренней зарядке, но не придали особого значения – случалось, что ребята просто прятались, чтобы прогулять физзарядку. Не было его и за завтраком в столовой. Тут-то Даниловна и подняла тревогу. Она единственная помнила, что сегодня у Алекса день рождения, а значит его пропажа не просто так. Силами девятого «А» и полудюжиной преподов обшарили все здания и территорию интерната – нет человека. Его одежда и сумка на месте, а самого Копылова след простыл. Даниловна углядела на его полке отсутствие двух книг, а среди вещей одной рубашки и уверенно заявила:
– Он прячется. Сегодня у него день рождения и он никого-никого не хочет видеть.
Ей поверили и, не подымая вселенской тревоги, теми же малыми силами обыскали территорию еще раз более тщательно.
– Тут точно нет, – сказал классный руководитель. – Надо искать в лесопарке.
Лесопарк раскинулся вокруг интерната на добрый десяток квадратных километров и, чтобы его как следует прочесать, тридцати человек было недостаточно.
– Ладно, ребята пусть отдыхают, а учителя пусть пройдутся по парку, – решил директор. В дополнении к этому он послал военрука на автовокзал Балашихи проверить, не рванул ли Копылов в Москву или в Ивантеевку к своей бабушке.
Поздно вечером Алекса обнаружили, как ни в чем не бывало качающимся на интернатовских качелях. На вопрос: «Где ты был?» он указал заброшенный угольный сарай, в который поисковики заглядывали раз пять, не меньше. Сарай всегда стоял с открытой дверцей, и его пустота выглядела столь убедительно, что никому не пришло в голову войти в него и осмотреть все стены. А именно в одной из них имелся небольшой пролом, куда снаружи поступали даже солнечные лучи. Приваленный изнутри сарая лист ржавой жести образовывал вполне уютное гнездышко, где мог укрыться взрослый человек средней комплекции. Будь в интернате первоклассники, они бы давно устроили здесь свой штаб, старшеклассники до такого «детства» уже не опускались, поэтому никто сарай и не обыскивал. Тут и провел весь день Алекс в компании книг, бутыли «пепси» и трех «сникерсов».
Копылова привели к директору для более полной разборки.
– Почему ты прятался?
– Захотел в свой день рождения побыть один.
– Ты слышал, как тебя все звали?
– Слышал.
– Почему не отзывался?
– Не хотел.
– А то, что тебя сто человек искали, это как?
– Я согласен оплатить их усилия. Сколько?
– Где ты собираешься взять деньги?
– У своего куратора.
Ну что с ним было делать? Ведь действительно день рождения и нигде не сказано, что человек обязан всегда отзываться, когда его зовут.
Едва все успокоилось, как из райотдела Павловского Посада в интернат пришла милицейская телега на Копылова. И классный руководитель зачитал ее с некоторыми купюрами перед всем классом. Предполагалось, что такая публичность должна пристыдить воспитанника перед товарищами за его недостойное поведение. Вышло же прямо наоборот.
– А какие телесные повреждения он им нанес? – нетерпеливо, еще не дослушав все до конца, выкрикнул Хазин.
– Что это такое «неприязненные отношения»? Кто первым драку начал? – обратился за разъяснениями еще кто-то из одноклассников.
– Алекс, а тебя хоть в ментовку свозили? – с затаенной завистью поинтересовался третий.
Классный руководитель едва сумел подавить общую веселость класса.
Этим, однако, дело не кончилось. Шебутной 10 «А», ныне уже 11 «А», в котором Копылов был по-прежнему за своего, проведал про полную версию милицейской телеги, где имелось и про повреждения и про возраст братьев Кондратьевых. Немедленно позвали сына полка к себе на ковер в спортзал и потребовали более детального отчета. Заодно принесли две видеокамеры с тем, чтобы Алекс еще и показал свое ноу-хау на двух добровольцах. Копылов показал, и пленка с его имитацией Ивантеевской драки навсегда легла в анналы «янычарского лицея». Правда, после самого следственного эксперимента мнения зрителей разделились надвое: одни считали, что хватать за волосы слишком по-бабьи, лучше более честная драка, другие доказывали, что это был самый рациональный выход из положения и плевать на честность, если двое напали на тебя одного.
Словом, Алекс опять прославился на весь интернат. Классный руководитель даже потребовал от директора исключить Копылова из школы. Вадим Вадимыч к неудовольствию его и других учителей отказался это делать. Его нерешительности способствовал как раз тот желтенький чип, который директор уже успел передать по назначению. Ситуация с этим чипом была столь щекотливая, что Вадим Вадимыч не мог сказать о нем ни учителям, ни куратору малолетнего хулигана.    

19
Поздно ночью Даниловна осторожно вошла в мальчиковую спальню и слегка коснулась плеча Алекса. Тот сразу открыл глаза и вопросительно посмотрел на нее. Она приложила палец к губам и жестом позвала его за собой.
Вид у Даниловны был торжественный и таинственный. В пику этому виду, он повел себя максимально простецки и расхлябанно, даже не стал джинсы надевать, так в одних трусах за ней и поплелся.
Они поднялись по лестничной клетке на самый верх и остановились у закрытой двери, ведущей на чердак.
– Я хочу с тобой кое о чем договориться.
– Ну? – Алекс едва подавил в себе раздражение.
– Чтобы у нас всегда была возможность встретиться. Ты бы хотел этого?
Он удивился:
– Чтобы встретиться?
– Чтобы никакие запреты не могли нам помешать увидеться друг с другом, – горячо объяснила она.
– А кто будет запрещать?
– Тебе скажут забыть обо всех прежних знакомых, и ты забудешь. Это наша плата за будущую большую жизнь.
– А с чего ты решила, что она будет большой? – спрятался он за привычной насмешливостью. – Я точно в спецслужбы работать не пойду.
– Запомни наш день и час. Каждое пятое число нечетного месяца в четыре пятнадцать дня я буду тебя ждать в Камергерском переулке напротив МХАТА Чехова, – веско проговорила Даниловна. – Запомнил?
– А если тебя или меня не будет в Москве?
– Ничего. Появимся в следующем нечетном месяце или в следующем году. Просто чтобы об этом никто не знал кроме нас. Согласен?
– Согласен, – сказал он, чтобы скорее закончить глупый разговор.
Но это было еще не все.
– Я хочу, чтобы мы были больше, чем Ромео и Джульетта. Чтобы наши с тобой отношения растянулись на всю нашу жизнь. Да или нет?
– Да, – послушно согласился Алекс, удивляясь, чего это она ни с того ни с сего загнула насчет Ромео и Джульетты, когда у них и близко ничего такого нет.
Ниже этажом на лестничную клетку открылась дверь, и послышались чьи-то шаги. Алекс замер, прислушался, а когда обернулся, Даниловны рядом с ним уже не было.
Проснувшись наутро, он долго не мог определить, что именно значил их ночной разговор. Так и пошел в класс, не разобравшись. Первые два урока были языковые, где они с Даниловной занимались в разных группах. Лишь на третий урок весь класс собрался вместе – старосты среди ребят не было.
На вопрос: где Даниловна, сосед по парте сказал:
– Я видел, как она с большой сумкой на стоянку шла, там ее машина ждала.
Алекс еле дождался перемены, чтобы помчаться прямо к директору – после демарша классного руководителя насчет его исключения, он мог доверять только Вадим Вадимычу.
– Скажите, пожалуйста, а где Марина Сабеева?
– Ты что не знаешь? – удивился директор. – С сегодняшнего дня родители перевели ее в другую школу.
– Как в другую? А в какую?
– По-моему, даже в другой город.
– И почему мне никто не сказал об этом?! – возмутился Копылов.
– Если она сама тебе не сказала, то почему кто-то другой должен был сказать?
Оставалось, только развернуться и идти восвояси. Когда она находилась рядом, можно было совсем не замечать ее, а вот исчезла и сразу как будто большая потеря. Алекс вдруг вспомнил, свою последнюю встречу с Камиллой, накануне бегства из костариканского дома: неужели ему суждено вот так терять подружек, едва он начнет к ним нормально привязываться?
Вернувшись в класс и чуть поразмыслив, он успокоил себя: в их интернате было принято на полгода-год переводить своих учеников в какую-нибудь обычную московскую школу, с тем, чтобы они немного узнали другую жизнь и обычное школьное образование.
Однако Даниловна в их класс не вернулась ни через год, ни до конца школы.

20
Гораздо позже в своей уже взрослой жизни Алекс пришел к выводу, что самым главным периодом в его взрослении был все же не первый российский год, а три последующих. Первый год – что? – ушел на элементарную акклиматизацию, привыкание, изучение русского языка. Да, было неприятие окружающих реалий и мечта сбежать в Штаты, да, должным образом поставил себя и в интернате и в бабушкиной деревне, да, сумел чуть приоткрыть тайну гибели своих родителей. Но все это выглядело как нечто пассивное, оборонительное, Провидение же, судя по всему, предопределило ему жизнь инициативную, наступательную. Поэтому именно три последних школьных класса сформировали из него то, что в итоге получилось. Когда разобравшись в правилах игры, он постарался сделать все, чтобы эти правила как можно меньше отнимали у него душевных сил. В переводе на бытовой язык это означало ничего не брать до головы. Надо вам хорошие оценки – будут хорошие оценки, надо писать умные доносы – пожалуйста, надо следовать нормам офицерской чести (здесь она означала просто смелость и боевитость) – достанем из кармана и ее.
Главным противоядием против всего этого отныне ему служила простая неказистая деревня Ивантеевка с Бабой Дуней и дружбаном Геркой. Все каникулы он теперь проводил только там, тихо без напряга впитывая повседневную российскую жизнь, позволявшую ему потом смотреть на золотую молодежь своего элитного интерната с неким хитрым деревенским прищуром.
– У меня такое впечатление, что Копылов явно перебрал в своей деревне какой-то сермяжной правды, – жаловался классный руководитель директору интерната.
– То ты говорил, что он вообще в упор не видит каких-либо российских достоинств, а теперь, выходит, все наоборот, слишком сильно обрусел, – Вадим Вадимыч был настроен вполне благодушно. Даже в эпоху полного развала всех госструктур он сумел организовать командировку в Ивантеевку стажера военной контрразведки, который собрал все сведенья о поведении и разговорах там Алекса – нет ли утечки информации про их интернат или что еще? Рапорт стажера полностью успокоил директора.
– Он и теперь не видит каких-либо российских достоинств, зато полностью впитал самый кондовый русский нигилизм, – гнул свое классный руководитель.
– И в чем это выражается?
– Вчера на уроке литературы заявил, что полюбить Толстого и Пушкина после Джека Лондона и «Трех мушкетеров» совершенно невозможно.
Вадим Вадимыч невольно развеселился.
– А ты сам в пятнадцать лет восхищался Львом Толстым?
– Да, но…
– Давай не будем по мелочам дергать мальчишку. У нас здесь штучный товар, а не пушечное мясо. Вот пускай штучным и остается.
В отсутствии Даниловны Копылов выбрал себе другого напарника – Хазу. Тому вечно не хватало идей для своих злых выходок, зато у Алекса с идеями был полный порядок. То на пару введут в интернатовский обиход некую разновидность борьбы сумо (веселей вашего выпендрежного карате будет), то частично освоят язык жестов глухонемых (а что, разведчикам еще как пригодится), то подработают на Балашихинском рынке у ларечников (учимся входить в доверие), то на Красной площади станут продавать интуристам сувениры, купленные по соседству (языковая практика).
И нетерпеливо ждал каникул: скорее в деревню! Там, привет братьям Кондратьевым, он отныне по русской поговорке, и царь, и Бог, и воинский начальник. После десятого класса, правда, возникла некая пауза: Герка загремел в колонию за драку с поножовщиной, и все лето Алекс провел без привычного оруженосца. Зато на соседней улице появилась отдыхающая у родственников московская студентка Эвелина или просто Лина. Рослая плечистая деваха была кандидатом в мастера спорта по плаванью и на всех парней моложе двадцати лет смотрела с самым высокомерным видом. Может быть, в плаванье Алекс и уступал ей, но во всех остальных спортивных упражнениях – ни за что. Оказалось, что в школе она изучала испанский язык и ездила с родителями в Доминикану, – так что повод для общения между ними тоже быстро нашелся. А тут еще и его забавные карикатуры, в которых Лина представала, то в виде принцессы, выкидывающей из башни замка ухажера-принца, то в виде томной ангорской кошки или уборщицы со шваброй, которой кавалеры предлагают мешки с золотом, яхты и дворцы. Стесняясь со «школьником» появляться на улице, Лина тем не менее допускала его к себе в комнату в доме своей тетушки, где они смотрели видик и разговаривали о книгах любимого обоими Джералда Даррелла.
Однажды, когда тетушка была на работе, Алекс поспорил с Линой, что мужчина всегда сильней женщины и что если она не будет царапаться и кусаться, он запросто сумеет ее раздеть. После двадцати минут ожесточенной борьбы он держал ее в объятиях совершенно голой и мучительно стеснялся сам раздеться – ведь это не было предусмотрено условиями спора. Лина тоже была на себя совсем не похожа – куда девался весь привычный вызывающий апломб – просто длиннотелая мускулистая девчонка с пунцовыми щеками, тоже не знающая, как выйти из неловкой ситуации.
– Ну вот, а ты еще спорила. – Алекс сделал вид, что ничего особенного не произошло, и стал ловить котенка, заглянувшего в комнату, что помогло обоим вернуться на исходные позиции.
Однако произошедшее крепко сидело в их памяти и воображении и через несколько дней принесло свои плоды. Прогулка по березовому лесу в сумерках закончилась настоящими поцелуями. И теперь уже ничто не мешало Копылову разоблачаться параллельно с раздеванием своей новоявленной пассии. Какие там упоительные восторги от первой близости – он наблюдал за собственными дергающимися телодвижениями с еле сдерживаемой брезгливостью. Даже вершинный полуминутный взрыв наслаждения не перевесил этого.
А что Лина? К его крайнему изумлению она наградила его за эту рефлекторную «физику» потоком самых ласковых слов и счастливых улыбок. «Наверно, именно поэтому все считают женщин глупыми существами», – думал Алекс.
– Тебе тоже было хорошо? – спрашивала она.
– Еще как!! – отвечал он, чтобы не разочаровать ее.
– Давай еще?
– Давай.
К удивлению Алекса, во второй раз все было как-то уже не столь отталкивающе.
На следующий день они не стали дожидаться вечера, а прямо в полдень удалились в лес с пляжной подстилкой. Он пытался подсчитывать, сколько и чего у них теперь было, но очень скоро сбился со счета, да и лесные прелести в виде комаров и муравьев порядком мешали сосредоточиться на собственной бухгалтерии.
К третьему любовному свиданию Копылов готовился со всей ответственностью: вспомнил все пособия по сексу, что ходили у них в интернате, и тщательно выстроил для себя последовательность своих предстоящих действий. Больше всего уповал на настоящую постель, которая ждала его в доме Лининой тетки. Однако нового счастья не случилось. Лину он застал с дорожной сумкой – приехавший на машине отец забирал ее на какие-то там спортивные сборы.
– Мы с тобой обязательно в Москве увидимся, – повторила на прощание Лина два или три раза, но при этом как-то забыла указать свой адрес и телефон. Он ей не стал напоминать – оглядев ее разочарованным, более критическим взглядом, пришел к выводу, что в Москве уже ему предстоит стесняться такой восемнадцатилетней старухи.
После первого все же вполне результативного опыта легко было ожидать, что дальше он попытается расширять свой донжуанский список. Увы, то лето получилось эротичным не только для него одного. Почти весь их теперь уже одиннадцатый «А» в своих летних лагерях и турпоездках как-то тоже умудрился приобщиться к великим любовным таинствам. Добрая половина класса тут же разбилась на пары и принялась с увлечением играть во взрослую любовь. Те, кто Копылову нравился, оказались заняты, а размениваться на дурнушек ему не позволило самолюбие.
С деланным равнодушием пожав плечами, он тут же нашел себе новое равноценное занятие. Собрал под свое знамя Хазу и еще двух одноклассников и повадился с ними совершать кулачные рейды на Москву. Чтобы не выглядеть обычными урками-хулиганами, придумали себе конкретного противника. Им стали расплодившиеся уже на тот момент скинхеды. Каких-либо антирасистских настроений у копыловцев-хазовцев не было и в помине, будь негры и арабы серьезными бойцами, выбор вполне возможно пал бы и на них. А так выпало пострадать их гонителям.
И вот малой компактной группой янычары стали появлялись возле какой-либо вузовской общаги, где жили иностранцы и начинали охоту на бритоголовых. Поджарые подвижные копыловцы на вид не представляли из себя серьезных панчеров, поэтому их появления поначалу мало кто опасался. Конспирации ради Алекс настрого обязал своих подельников разговаривать только по-английски, ведь слово fuck всем понятно без перевода. Подходя к компании скинхедов, они вступали с ними в словесную английскую перепалку, обычно одностороннюю, и когда лысые молодчики наконец понимали, что их оскорбляют, и принимались соответствующе отвечать, тут же приступали к быстрому и эффективному рукоприкладству. Десяток ударов – и полдюжины крепких полупьяных парней лежит на земле, не очень понимая, как это их сумели сбить с ног какие-то тонконогие подростки.
И месяца не прошло, как по столице поползли слухи о банде американских гринписовцев, которые таким образом хотят урезонить отечественных фашиствующих молодчиков. Ровно через полгода эта банда пропала, просто потому что у янычар началась подготовка к выпускным экзаменам, и Алекс благоразумно не стал испытывать судьбу до какого-либо несчастного случая.

21
С Зацепиным к одиннадцатому классу Копылов окончательно примирился. Часто размышляя о том ночном бегстве в Коста-Рике, Алекс пришел к выводу, что все тогда его теперешним куратором было сделано правильно. Дядя Альберто не знал окружающей местности, а мама знала, он мог пробиться в посольство, а она – нет, она была ко всему этому готова со своими кредитками, деньгами и паспортами, а он – нет. И если бы не случайная нелепая змея, она благополучно переместилась бы куда-либо в Панаму или Никарагуа, а оттуда в Европу. И то, что сам Зацепин не объяснял ему это, а позволил до всего додуматься самому, было только в пользу куратора.
Единственный его недостаток состоял в том, что чем ближе к окончанию школы, тем он чаще заводил речь о военных училищах. Но тут Алекс был непоколебим:
– Никакой шпионской или военной карьеры я делать не собираюсь! Не хочу и все! Делайте, что хотите.
– Но ведь не в заборостроительный ликбез тебе поступать, – язвил капитан.
Выбрали компромиссный вариант: Институт права и управления, из которого при желании можно было выйти в менеджеры или на судебно-прокурорскую стезю. Старательно подготовившись, Копылов без всякого репетиторства сдал вступительные экзамены и поступил на бюджетное обучение. Считал, что сделал все сам, но так ли это было на самом деле, об этом знал лишь его куратор.
По идее в интернате должны были возмущаться таким выбором своего перспективного выпускника, но там про него на время забыли – все негодование преподавательского состава досталось Хазе, умудрившемся тайком поступить в Духовную семинарию Троицко-Сергиевой лавры.