Моему прадеду
Здравствуй, Вадик.
Ты это письмо никогда не получишь,
Даже в оттепель, в будущем, шестидесятом, году.
Разве только, заплачут ромашками локти излучин,
И к дочурке своей я на карточке жёлтой приду.
Помнишь тот грузовик, где написано «Хлеб»? – Ты был рядом.
Ты стоял у киоска, болтал с продавщицей хмельной
И на кузов смотрел очень долгим, мучительным взглядом,
Но, заметив меня, поспешил повернуться спиной.
Знаешь, Вадик, спина – это форма лица для удара.
Завтра – лагерь, Сибирь, скот-начальник, допрос и расстрел.
И сопливый писатель напишет потом в мемуарах:
«Мол, был взят по ошибке в зачистке на пятый отдел».
Я и думать не думал, что стану читать Дон Кихота:
Он, как Васька-сосед, − тоже дрался с воздушной тюрьмой.
А жена моя, Людка, на месяце пятом всё ходит
В милицейский участок – и Сталину пишет письмо.
Говорят, что в Эдем выдают заграничные визы.
Но зачем они мне? – Мне бы к батиным пролежням нив!
Твои внуки, Вадим, будут дома смотреть телевизор.
Я его не застал, но уверен: он очень красив.
Спи спокойно, товарищ. Сомнения, страхи, на кой нам?
Если можно жевать свою гречку, играя в дуду?
Завтра, Вадик, − война.
Я пошёл бы в штрафбат, но покойным
Незаряженной даже винтовки в раю не дадут.
Загрустит камышами соловья сверчковая Ворскла:
Здесь, в подвале, её перекаты – особо тихи…
Ночью видел я сон:
Мне приснился волчонок из воска.
Будто он – вот потеха! – мой правнук. И пишет стихи.
Говорил я ему: «Рвёшься в бой? Так, теплее обуйся!
Видишь, Вадика племя по видео смотрит на бунт?» −
Из булыжной крови, будто лодочка, детские бутсы
Выплывали навстречу апостолам мимо трибун.
Я, родимый, теперь, как шаман, − и грядущее знаю:
Возле нашей спецшколы откроют бутик «Adidas»…
Помнишь Раю? Ну, в перьях и блёстках, блондиночку Раю? −
Если можешь, скажи, пусть Людмиле муки передаст.
Ладно, Вадичка. В двери стучат. Напоследок: «Свобода», −
Говорю я тебе, − это то, что смеётся внутри,
Когда в двери стучат…
На девичьих плечах небосвода,
Как на мамке моей, − коромыслом висят снегири.
22 января 2014 г.
