Глубокая синь облачных лохмотьев грозила упасть на Благоблядищенск. Множество искр метались в белой горячке над морем. Небо рычало и кричало на горожан. Те же, закрыв уши, прятались под кроватями, молясь. Рыбаки, вышедшие в море, просили пощадить жен и детей. Так продолжалось около пяти часов, затем высь устала от ругани и начала постепенно сбавлять натиск. Метавшиеся по волнам суденышки со стремительной быстротой стали возвращаться к берегу кто откуда. Злые волны раскидали их по достаточно большому периметру. Скорее всех на скальных выступах оказался Злобин. Он быстро разгрузил лодку и пошел домой, никого не подождав.
– Ну что за сволочь, – подумал Загребихин и тут же сам себе покаялся, перекрестившись. Негоже после бури кликать на себя беду. Весь промокший, с первичными признаками простуды, он поспешил к жене, отогреваться.
Вислобрюхин же, подбирая подбородки, чтобы не мешали, спешно закидывал на сыновей мешки с рыбой. Те смачно пыхтели, явно забыв, лелеемые матерью, что такое физический труд. Море, наблюдая все это, решило помочь неряхам и с силой толкнуло их волной в спину так, что те распластались на мокрой, холодной скале.
– Нынче совсем погода распоясалась. Бога на неё нет, – ворчал, шумно пыхтя, Владлен Вислобрюхин. Могучие воды лишь весело разметали содержимое волн о скалу.
После прочих вернулся Неблудин. Казалось, он рад был гневливой природе, и совсем не рад знать, что сейчас ему предстоит воротиться к жене, которая встретит ласковым лживым словом и будет поить чаем из полыни*.
Рыбаки, чуть погодя, доставили дары моря в сараи, где им предстояло вялиться и стать долговременным зимним запасом.
От претящего запаха рыбьих кишок уже давно не свербело в носу. Лишь изредка, сильно наклонившись над трупами обитателей холодных вод, можно было ощутить эту вонь. Но рвота не подкатывала. Рецепторы верхних носовых ходов давно перестали реагировать. Хладнокровно и слаженно работали рыбаки каждый в своем сарае. Они точно знали, что закончат ровно к ужину и предвкушали момент, когда можно будет махнуть соседу грязной рукой и наигранно улыбаясь заявить: «Доброго вечера, друг!».
Так и случилось. Стандартная схема не менялась никогда на протяжении вот уже пятнадцати лет. Что было до этого времени, никто не помнил.
Но этой ночью небо пролилось с новой силой. Ветер подымал шифер и гудрон с односкатных крыш, тянул с петель ставни, обрывал водостоки. Люди в домах прятались кто куда. Жены, попеременно попискивая, сжимали в руках нательные кресты, зажмуривали глаза и молились, молились, молились. Мужи бегали по улице и пытались сохранить уносимое ветром имущество.
– Спаси, Господи! – женщину колотило от страха. Она промокла насквозь, пока бежала через всю улицу в церквушку. В ней с трудом узнавалось человеческое начало: разметанные по лицу длинные мокрые черные волосы, смятая, грязная юбка, свидетельствующая о множественных падениях, резиновые калоши, доверху заполненные водой.
– Степан Яромилович, молю, помогите! – Обломова хваталась за руки священника, облепливая их грязью и щедро сдабривая их запахом рыбы.
– Душенька моя, что случилась?
– Пропал! Пропал, батюшка, пропал! – рыдания превратились в причитания, вид её становился все более жалким.
- Боже, да что за напасть то такая?! Говори, дитя мое, кто пропал? – отче слегка стряхнул прихожанку, силясь привести её рассудок в порядок.
– Муж мой, Степан Яромилович, муж! Не вернулся он с рыбного лову после шторма! – руки дрожали, речь была сбивчивой и рисковала стать вообще бессвязной. – Я думала, может штормом кидануло поодаль от берега, может воротится, но нет его уже шестой час, батюшка! Прокляты мы, говорю вам!
– А ну не сметь такое думать! – поп топнул ногой и его грозный голос эхом отдавался в стенах церкви. И без того напуганная Обломова обмякла и распласталась на пороге церкви.
– Сестры! Приглядите за этой несчастной! – Царев отдал женщину в заботливые руки своих помощниц и те унесли её поодаль от дождя и пронизывающего ветра.
– Буря уже близко, – отче подставил лицо тяжелым сильным каплям, полностью отдаваясь им на растерзание.
***
Вразумеев сидел на стуле возле окна и курил самокрутку. Вода с силой хлестала по стеклу, но ему было наплевать. Он с наслаждением потирал колено, которое перестало ныть ещё с час назад. Теперь он вновь мог наслаждаться делами. Прежде разбросанные по дивану бумаги были любовно скреплены и распиханы в шесть папок. На каждой из них была своя, но одна-единственная надпись. В море он сегодня не выходил, ибо злосчастный сустав предупредил его о последствиях ещё прошлой ночью. В комнате коптила керосиновая лампа. Было холодно, хоть печь и топилась вовсю. Тому виной был сильный порывистый ветер, время от времени приподнимающий рубероидный настил крыши. Где-то вдалеке, на гребнях, мелькала белая точка. Что это было, старик знал. Знал, как никто другой.
*Полынь – горькая трава.