Сюита (Рассказ)

              Антон стоял посреди выставочного зала, заложив руки за спину, и смотрел на свои работы. Сегодня был последний день его выставки. Если принять все заказы, что он получил за эти дни – это лет десять непрерывной работы впереди.
               …«Сюита». Так Машка придумала. Сначала – «Сюита в металле», потом – «Огненная сюита», «Космическая сюита», а потом запуталась и оставила просто – «Сюита».
               «Да! Сюита!» – думал он, оглядывая работы.
               Он помнил их все. Все! И всё, всё, всё, – что происходило вокруг, когда они появлялись на свет.
               А между ними, вроде бы, ничего и не было в жизни?..
               Пока шла выставка, он каждый день приходил сюда, за час – два до открытия, чтоб побыть одному. Сидел то в «своих» креслах, то на скамейках, то один, то с Машкой, то рассматривал работы, то прикасался к ним, вспоминал.
               Странные здесь были ощущения, как в детстве. Одних эскизов набросал два альбома.
              
               Удивительно – но почти все, что здесь стояло, в этих двух залах, – было не его. Так-то оно было его – его работой, но теперь принадлежало другим.
               Кованные лестницы, каминные решетки, ограды – здесь не выставишь, а то, что удалось собрать – далеко не всё. Не все, что успел он сделать.
               Владельцы его работ с удовольствием согласились на участие. Как же – под каждой работой – «Из коллекции…» Они толкутся здесь же – что-то продают, что-то покупают… Имена. Имена…
               «Кто вы?» – думал Антон. – «Ценители, меценаты, работодатели, снобы? Кто?» Он не находил ответа. И от этого на душе было пусто и одиноко.
               «Кто я?.. Кузнец, художник, мастеровой, «что изволите для Вас». Кто?..»
               – Зря мы это сделали, – как-то сказала Машка, положив голову ему на плечо. – Никогда не думала, что так будет болеть душа. Я даже плакала. Веришь?
               – Верю! – сознался Антон.
              
               …Он взял телефон и позвонил отцу.
               Николай Петрович, взял трубку, долго приглядывался к ней, потом, тихо матюгнувшись, огромным пальцем нажал на что-то, что искал.
               – Пап! Привет! Как у вас там дела?
               – Спасибо! Нормально все! Лучше всех!.. Живы…
               – Пап! Понимаешь, – сегодня последний день. Может, все же приедешь? Я машину вышлю и встречу. Пап?!... Я, похоже, больше не буду делать выставок. Мне очень хочется, чтоб ты посмотрел эту. Может последняя?..
               Николай, положил руку с телефоном на колено и стал смотреть в угол дома.
               Жена – Надежда вышла на звук и, молча, встала в дверях.
               Он перевел взгляд на неё. Та поправила пепельно-серый джемпер, молчала.
               Николай поднял телефон.
               – «Не будешь» – говоришь? Высылай! – сказал в трубку и отключил его.
               – Антоша? – спросила Надежда.
               Он кивнул.
               – Собирайся, Надя, в гости поедем, – сказал, вставая с табуретки.
               – В гости? Что так вдруг? …Зачем?
               – Тошка просит приехать. Не след отказывать. Два раза уже отказывались – на третий вопрос – не по-человечески отказать.
               Ему-то тоже себя ломать приходится – просить это ведь… Не фунт изюма!
               …Съездим. Выставку его посмотрим. Выставка у него там какая-то. К вечеру – домой.
               – Коля, а что одеть-то в люди? А ну, как его застыдим видом своим? Ведь ни у тебя, ни у меня нет ничего. А на ноги? Что теперь-то на них наденешь?
               …Поезжай один. А?..
               Надежда присела за стол, положив руки на колени.
               Николай, молча, смотрел на неё.
               – Сейчас за Ольгой схожу. Пусть обрядит нас. Успеем. Заодно посмотрим – в чем  нас в гроб класть собираются, – он хмыкнул, тяжело встал, прошел к вешалке, взял кепку, постоял, не надевая её,  вышел из дома.
               …– Мама! Что случилась? Папка пришел, говорит – «Обряди нас», – встревоженная Ольга вихрем влетела в дом.
               – Тоша звонил. Просил приехать. А в чем на люди-то ехать? В чем? У нас ведь и нет ничего, – Надежда махнула рукой.
               – Так и нет ничего – потому, что вам ничего не надо! Заладили свое – «ни к чему», «не надо», «зачем»… – Ольга сделала обиженное выражение лица, села рядом. – Затем! Действительно, перед людьми стыдно за вас. Подумают ещё чего!..
               – Так разве на ноги мои, что сейчас напялишь?..  Не в обрезках же ехать? – Надежда оглядела свои ноги и обрезанные валеночки на них.
               – А что там у Антошки-то? С детьми что или с Машей? Или как?.. – Ольга тревожно глянула на окно, в котором показалась фигура отца.
               – Иди их разбери – мужиков этих. Сказал – «не ехать – не по-человечески». …А ехать как?
               – Вот и правильно сказал. Хоть в люди выберетесь, а то, как бирюки, сиднем сидите – дальше двора носа не кажите, – Ольга опять сурово посмотрела на мать. – Найдем, что надеть! Не хуже людей будете!..
               …Николай Петрович вошел в дом, повесил кепку на вешалку, по привычке огляделся и тоже сел к столу.
               – Ольша! Ты ещё тут?..
               Мне если будешь рубашку покупать – то только с карманами под очки. Да посмотри, чтоб рукава человеческие были… А то руку не просунуть... Черти что! Тряпку экономят что ли?.. Другой не бери! – он помолчал. – Иди. Иди, что стоишь? И лезвия там купи, чтоб побриться можно было, а то этой тарахтелкой только для дома и можно.
               …Чёрти что делают! Жужжит, а пользы никакой.
               …Да… прежде чем бежать – поставь воды-то в печь. Пусть греется.
               Иди, Ольга, иди!
               Ольга подхватилась и пошла к двери.
               – Деньги. Деньги возьми, – Надежда встала и повернулась к комоду.
               – Да, ладно, вы, со своими деньгами. Там нужно-то… Потом!
               – махнула та рукой и закрыла дверь.
              
               …Ольга вернулась с ворохом пакетов и ссыпала их на диван.
               – Я с вами поеду. Я себе там такое платье «оторвала». Закачаешься! – она стала доставать из пакетов обновки.
               – Где лезвия, егоза, – окликнул её Николай.
               – Ой! – замерла та.
               – Дурная голова ногам покоя не дает. Давай, – Николай кивнул на дверь.
               Ольга опять выскочила из дома.
               – Олюшка спрашивает – «С Тошкой что случилось ли?», а я и не знаю – что так вдруг-то? – Надежда глянула на Николая.
               – А вот и посмотрим, что случилось, – куда время свое сын наш вбил, – Николай глянул на Надежду, подошел к печи и сунул в котел палец. – «Тошенька наш!»
               – Да, ну тебя! Опять – «чур снова да ладом»?! Не надоело тебе?.. Все выросли да разлетелись – так жизнь такая!
               Их жизнь – не наша. Повисни ещё у них на плечах. Или прикуй их вон к своей кузьне – лиши свободы, – Надежда стала перебирать низ джемпера.
               – Надя! Не трожь! Свобода не зависит от того где и как, и к чему прикована твоя нога.
               Свобода – это то, что не отнять у человека. А Тошенька твой – зэк. И зэк по собственной воле. Сам себя в колодки заковал.
               А не хотите слышать – не спрашивайте. Вон, – Николай махнул рукой в сторону окна, – … вот давай про ворон, про морковку давай… Про Тошеньку, давай, не будем.
               …Про нас?.. Про нас – давай! Мы свой долг сполним. Дитё позвало – приедем. А вот уж гнуться там – увольте. Хочет что услышать – услышит. А вот то, что хочется ему услышать – хрен в зубы ему.
               …Не замай, Надя! Не трожь меня!..
               – Совсем ты, Коля, ополоумел. На людей кидаешься. Разве так можно? – Надежда опять села за стол.
               – Это же – кто там людь?.. Это – где же там люди?.. Это вот всё, что кругом нас – люди сделали?.. – Николай ткнул пальцем в телевизор. – Это где же ты там людей-то увидела?
               Не трожь меня, Надюха. И сама не заводись.
               …И внуков такими же сделают. Трансформерами. Хочешь – самолет, хочешь – паровоз, хочешь – демократ, хочешь… Тьфу!.. Глаза бы не видели, уши бы не слышали!
               – Это ты не заводись! Как воспитают – так воспитают. Их дети.
               Не хуже воспитают, чем ты своих.
               – Во, во, во! Вот и именно! С молока на губах – «Тошенька». Вот грех свой и тащу. Не бросишь, на пустырник не выкинешь…
               …А я и не отказываюсь – рубите голову, люди добрые! Виновен! Не углядел!
               Рубите!..
               – Перестань, Коля! Пятый раз по одному месту и все невпопад! Перестань, вон Ольга идет.
              
               Ольга зашла, неся ещё какие-то пакеты. Оглядела родителей.
               – Опять ругались? Вы к старости чудны становитесь, – сказала она, протягивая отцу упаковку лезвий. – Пап! «А ведь лезвий нет уже. Не выпускают», – Валька говорит.
               Теперь только готовые станки. Это уж она так – по блату дала.
               – Во, во, во! Опять блат! Откуда ушли – туда пришли! Чёрт всех вас за руку водит! На всех на нас уже готовы станки-то. Дневального только нет рядом, – Николай взял упаковку и стал искать на комоде очки. Женщины переглянулись.
               Надежда за его спиной стала махать рукой, давая понять Ольге, чтоб та замолчала.
              
               …Обновки все были впору. Ольга сняла с комода зеркало и подносила его то к отцу, то к матери.
               Не выдержав, побежала в детскую, там переоделась и вышла, встав перед ними, улыбаясь.
               …Николай и Надежда, положив руки на колени, сидели на диване, Ольга, покружившись, села на стул напротив.
               – Молодцы вы у меня, – со вздохом сказала она, оглядывая родителей в обновках, поправляя на коленях  новое платье. – Когда будем «золотую свадьбу» праздновать?
               – Когда хотите. Мы с матерью  года три как  её отпраздновали, – хмыкнул Николай.
               – Ой! – удивилась Ольга, хихикнув. – Как это? Это же вам было… Ой! Никому не говорите!
               – А мы никому и не говорим. А тебе уже поздно удивляться и глаза выкатывать. Смотри – выпадут, артистка, – парировал он.
               – Вот что за ерунду порет! И ты, уши развесила, рада стараться, – попыталась прекратить разговор Надежда. – Право слово, – от яблоньки и яблочко. Язык без костей у обоих! Не из родовы – в родову!
               …Машина подъехала где-то к обеду.
               – Встречайте! – водитель Володя, прошел в дом, глянул по углам. – Здравствуйте, Николай Петрович, здравствуйте, баба Надя, здравствуйте, тетя Оля.
               Антон Николаевич просил кланяться и прислал меня к вам в ваше распоряжение.
               Он стоял с улыбкой у двери и разглядывал родителей Антона.
               – Давай, Володя, руки мой и к столу. Поедим, что Бог послал, перед дорогой, – Надежда встала, приглашая гостя.
               – Сыт я. Спасибо, – Владимир, не сгоняя с лица улыбку, поклонился.
               – Какой барин – таки конюхи и кони, – буркнул Николай. – Тебя за стол приглашают, а не брюхо набивать.
               – Шучу я, Николай Петрович. Конечно, чайку выпью.
               – То-то! Обрядились все в колпаки с бубенчиками – всё со смехом. Дети уж в школу пойдут, наверное, а родители всё дурака гоняют.
               Марш к рукомойнику, – Николай встал и пересел за стол. Положив огромные ладони, друг на друга, сидел, смотрел то на жену, то на дочь, то на гостя.
               – А ну, Володя, подсоби-ка мне! – вдруг встал, кивком приглашая его за собой.
               Они вышли во двор, и пошли к небольшому строению рядом с баней.
               Николай обтоптал траву, убрал доску, прислоненную к двери. Зашли.
               – А я здесь и не был ни разу, – тихо сказал Владимир. – Настоящая кузница. Вот ведь! Дела! Я-то думал… ну, знал, конечно… А не видел…
               – «Думал»! Для этого думалка нужна, а не вешалка для шапки, – Николай прошел в угол и стал разбирать, сваленные в нем, вещи. – А ну, подсоби!
               Он немного отодвинулся, и Владимир увидел слона.
               …Это был настоящий слон из воронёной стали, сплетенный из кованых полос и лент разной формы, причудливо перевитых и украшенных где насечками, где витьем, другими орнаментами, непонятными знаками.
               Хобот его был поднят, и казалось, что он кого-то зовет, оглашая мир своим трубным призывом.
               – Дела! – с восхищением сказал Владимир, присев на треногий табурет, обтянутый кожей. – Дела!
               – Сможем увезти? – спросил Николай, не отрывая взгляда от слона.
               – Сможем. Сможем. А что же он здесь-то? – Владимир все так и сидел, разглядывая слона и бережно водя рукой то по его ушам, то по его спине, то по хоботу.
               – А куда его? В дом? Где родился там и живет, – Николай стал смотреть в небольшое окно, заросшее паутиной.
               – И куда его? – Владимир так, не отрывая взгляда от него, и сидел. – Курить-то можно?
               – Кури! Антону подарим. Его слон, – ответил Николай.
               – Дела! Как это – «его»? Я у него такого не видел, – Владимир курил, и дым в кузнице на фоне темных прокопченных стен, казался голубым. – Да, дела!
               Они вдвоем вынесли слона на улицу.
               Николай взял тряпицу и стал протирать пыль, сдувать какие-то опилки с его спины и ушей.
               – Ух, ты! – воскликнул Владимир. – А это что? – он с удивлением ткнул пальцем слону в живот.
               – Это – слоненок у него внутри, – спокойно сказал Николай.
               – Слоненок?!.. Ух, ты! «Мама» – значит. «Слониха» – значит.
               Владимир стоял на коленях и старался разглядеть в переплетении металла слоненка.
               – Такой маленький, – а уже слон! – вздохнул он, распрямляясь, вставая с колен.
              
               …Когда подъехали к выставочному залу, Антон стоял на крыльце и курил. Заметив машину, он бросился к ней открывать дверь.
               Ольга выскочила, обежала и стала что-то беспорядочно говорить, теребя и обнимая Антона.
               Пока тот помогал матери, Николай встал чуть в стороне, наблюдая сцену и слушая воркование дочери. Антон подошел к нему.
               – Привет папа! Спасибо! Я рад, что вы приехали. Пойдемте, я покажу вам… залы.
               – Подожди. Там слон. Можно он побудет с нами там же? – Николай положил ладонь на машину, кивнул на дверь здания. – «В люди» – так все в люди.
               Николай, прищурившись, смотрел на Антона.
               – Ты привез дедушкиного слона?.. Ты привез слона… – Антон замер и замолчал.
               – Не привез! Он с нами приехал. Все, значит, вместе приехали. Только братьев твоих нет. Делом заняты – службу несут. Недосуг им по выставкам-то хаживать.
               А ты так один и бегаешь, как сеголеток? Мария где?
               – Ладно, пап! Мария там, – Антон кивнул в сторону дверей и положил на слона руку. – Теплый!
               Ну, здравствуй! Здравствуй, – он взял слона за хобот. – Какая ты молодец, что приехала. Молодец-то, какая? Надолго? Не побоялась дороги!
               – У нас дети по лавкам не плачут. Как выгонишь – так и поедем. А чего ей бояться? Чай не одна! Так ли? – Николай глянул на слона, потом на подошедших Ольгу и Надежду.
               – Ах, дружище. Ну, молодец. Сейчас я народ найду. Поможем тебе подняться, – Антон как будто не замечал никого. Стоял у открытой задней двери машины и гладил слона. Он взял телефон и, не убирая руку с его спины, стал куда-то звонить.
              
               …К машине подбежала Мария, следом вышли ребята в синей униформе.
               Мария подошла к Николаю Петровичу.
               – Как хорошо, что вы приехали. Ребятишки будут рады, – она взяла его за локоть. Повернулась к Надеже с Ольгой, – Какие вы молодцы. Антону так хотелось, чтоб вы посмотрели его работы. Он так расстраивается всегда, когда…
               Она посмотрела на Антона и запнулась на полуслове.
               Ребята подхватили слона, и пошли к двери.
               – Я покажу им куда поставить, – сказала и побежала за ними.
               – Пойдём! – Антон коснулся локтя отца.
               – Матери помоги. Дорогу укажите – сам найду, – Николай отстранился.
               Все пошли в зал. Николай последним.
               …По стенам зала висели фотографии.
               На них были изображены: ограды, какие-то скульптуры, карнизы, решётки, зеркала, вазы, камины, скамейки, часовня – всё в металле.
               Струи его, сливаясь, разбегаясь, образовывали причудливые орнаменты, рисунки, узоры, соединялись в обрамления, где-то разбегаясь на ветви.
               В зале стояли: столы, скамейки, вазы, элементы решёток, подсвечники, люстры. Справа была дверь во второй зал.
               Николай Петрович огляделся, сел на скамейку рядом с Ольгой и Надеждой, посмотрел по сторонам, встал, подошёл к одной из фотографий. Долго её разглядывал, потом – к другой.
               Антон, Мария, Надежда, Ольга, молча, оглядывали зал, наблюдали за ним.
               Он задержался у небольшой скульптуры цапли, стоящей на одной ноге, в напряжении вглядывающейся куда-то, тронул её за крыло. Постоял. Подошёл к большому зеркалу, окутанному виноградной лозой. Тоже постоял. Потёр лист между пальцев. Подошёл к скамейке, стоящей рядом с «пингвином», оперся рукой на кованую спинку, попытался покачать её, посмотрел на ножки, сел.
               К нему подошла Мария.
               – Николай Петрович, Вы как – останетесь у нас? – она стояла перед ним, опустив голову.
               – Домой поедем. Стесним мы вас, – неожиданно для Марии тихо ответил он. – Да и Ольга поехала – не сказалась «куда».
               – А если ребятишки с вами захотят – захватите их с собой?
               – Если захотят. А по принуке… Сами с ними возитесь.
               …С Надеждой решайте, – насупился он.
               – А мы тогда с мамой и Ольгой отлучимся. А?.. А вы тут с Антоном? А?.. – улыбнулась Мария.
               – Делайте, что хотите. Я тут побуду, – сказал Николай и отвернулся, глядя на какую-то фотографию.
               Женщины встали и ушли. Антон остался сидеть на скамейке у входа. Николай Петрович опять встал и стал ходить по залу.
               Посетители оглядывались на пожилого темноволосого мужчину, сразу замечая, когда он, то снимал, то надевал очки, его огромные ладони. Разглядывали светлый вязаный свитер с высоким расстегнутым воротом, обтягивающий мощную некогда, а сейчас чуть покатую, спину.
               Николай, чувствуя взгляды, старался быть прямее.
               Опять возвратился к «пингвину», похлопал его по спине, сел на скамейку.
               Антон подошёл и сел рядом. Сидели, молчали.
               …– Прапрабабка-то твоя прадеда-то ведь не рожала, – тихо сказал Николай, разглядывая свои руки. – Длинная история.
               …Родила, да малыш-то не выжил. То ли надорвалась, то ли что ещё там… Родила, но не выжил малыш-то. В больнице оказалась. Полегчало – вышла во двор, а там… Подошла нищенка с детьми – хлеба попросила. А у бабки-то молока полные груди. Вот она малыша и приложила. А тот вцепился, да так и уснул на груди. С ним на руках и пошла, чтоб что-нибудь поесть вынести. А вернулась – нет никого.
               Вот так вот!
               …А пацану было-то уж месяца два-три. Видно – что не только что родился. Прятал её потом прапрадед-то месяц, а то и больше, прежде чем в село-то вернуться. А… Утаишь от баб!.. Разговоров было… Но и точно ничего никто не знал.
               В основном-то прапрабабке – Алене досталось. Все в родове, что у неё, что у прапрадеда – светловолосые, а пацан – чёрный. И волосы стали подстригать с полугода.
               С мальства припал он к кузнице. А как женихаться начал – так уж его все знали. За мастера почитали. По батюшке величали.
               Рано его окрутили. Потом твой дед родился – батя мой. Вот дед и его к кузне приобщил. Как трудно не было, а без хлеба не сидели.
               Что да как – не знаю, но больше у них не было детей.
               Война. Дед где-то полёг в Белоруссии, а батя всю войну прошёл. Всю!
               Вот я деда-то своего и не увидел.
               …А батя смеялся всё – «А в тылу не убивают!» Говорил, что танки ремонтировал, а фашиста в глаза не видел. Шесть орденов и медалей принёс оттуда. Да медалью дырку не закроешь. Видимо войну-то пил не дырявой кружкой. Всё тело изрубцовано было. Вот ты его и не застал поэтому. Да и я-то с батькой не наговорился. Не успел.
               Вот и ты деда-то своего…
               Вот такие, брат, дела…
               А вот теперь ты железо мнёшь и лепишь. А мне уж вроде и не для кого. Кому сейчас кузнец нужен?
               …Только ведь кузнец – это… А это?.. Баловство все это! – Николай обвел рукой стены зала. – Баловство! Ну, да ладно! Как есть – хуже уже не станет!
               … А на раме-то… Электросварка, дружок! Что ж ты стыдишься-то перед собой? Ещё скажи, что не заметил?.. «Наплевать» – вот это правильнее! Приезжай, батя, посмотри, как я халтурю! – Николай ткнул пальцем в зеркало.
               – Не может быть, пап! – Антон встал. – Может окалинка попала?
               – В глаз тебе окалинка попала, раз не видишь. Или ещё куда, раз не стыдно. Вернее – наплевать тебе.
               Антон встал, подошёл к зеркалу, вопросительно оглянулся.
               – Под листом справа. Так не увидишь – ты пальцем с изнанки нащупай, – подсказал отец.
               Антон пощупал лист. Посмотрел на Николая, развел руки, склонил голову и улыбнулся.
               – Ты не мне рожи строй, а повернись вон к зеркалу, да глянь на себя.
               Посетители обернулись на голос, стали прислушиваться к разговору.
               Антон повернулся к зеркалу и склонил голову, разведя опущенные руки.
               – Во, во! Дурачьё одно кругом, – буркнул Николай. – Одни скоморохи!..
               Антон вернулся и опять сел рядом.
               … – Вот и сходит всё на то, что нет у нас корней-то. У других родова вдаль уходит корнями, а у нас нет. Палкой нас воткнули в землю, а мы и проросли. А что дальше? А кругом ведь люди… – Николай замолчал.
               – По-моему ты не прав. Как это – «нет»? Есть – только мы не знаем. Как это – «нет никого»? Мы же откуда-то! – Антон повернулся к отцу.
               – «Откуда-то»… Сказал бы я тебе – откуда вы!
               Я же не про то. Я же… я же во вселенском масштабе!
               – А во «вселенском» – все мы от Адама, – улыбнулся Антон.
               – Дурак и клоун! Что воду толочь, что с тобой речь вести, бестолочь.
               Николай замолк и отвернулся от Антона.
               … – А чтой-то, ты вдруг удумал перед людьми похвастаться? – он повернулся к Антону.
               – Долго рассказывать. Это не я устроил. Меня в Италию пригласили на полгода. Преподавать. Профессор, вроде как, я у них там. А раз профессор, то и преподавать должен.
               Вот они и решили. Реклама – вроде как!
               – В Италии-то что – нет уже своих клоунов?
               – Может и есть. Да вот я им нужен! …Ещё говорят, что я на итальянца похож. Вот.
               – На цыгана ты похож, а не на итальянца.
               – А ты?
               – А я – на отца и деда!
               Замолчали оба.
               …– Как там братья? – Антон решил сменить тему разговора и  стал серьёзным.
               – Постыдился бы отца о братьях спрашивать. Вам-то самим сподручнее против отца и матери дружить-то.
               – А ты попробуй сам до них дозвониться.
               – А мне пробовать не надо. Моё дело на месте быть. Ваши проблемы – вы и решайте. А оправдываться лучше всего вон там, – Николай опять ткнул пальцем в зеркало. – Оно доброе. Оно всё поймёт и всех простит. Так ли?..
               …Димка, вроде как, в генералы собрался. Что-то про академию говорил. Выше такой вроде и нет.
               А Федька – так там… А и скажет… Напрямую нельзя, а «из-за угла» ничего не понятно. «Придумывать, как людей убивать!» То же… недалеко от тебя ушёл. Так тот хоть сидит тихо и не высовывается, как некоторые…
               От того и секретно всё, что кто же в таком перед людьми признается, что изобретает, как всех людей с Земли свести.
               Тоже мне – проблема!
               …Помню – все смеялись – «Эй-ей-ей хали-гали»… Шедевр по настоящему-то времени! Сегодняшнее-то послушаешь, а если ещё и посмотришь… – кровь стынет. Утренник в сумасшедшем доме! Дальше так пойдёт – сами вымрут!..
               …Ладно! Там-то что? – Николай указал на дверь в другой зал.
               – Так вроде, то же, что и здесь. Только помельче, – Антон улыбнулся.
               – Помельче? Под «мелкоскопом» смотреть будем? Показывай, Левша, – Николай встал и пошёл в другой зал за Антоном.
               …В зале на стенах и на стеллажах были: латы рыцарей, мечи, кольчуги, цветы, букеты цветов и трав, бра, опять столы и столики, скульптуры птиц и животных. Посреди зала стояли две белых тумбы. Одна была чуть пониже другой, совсем ненамного.
               …На них стояли два слона, смотрящие друг на друга.
               …Николай остановился, огляделся и сел в просторное кованое кресло, стоящее как раз напротив них. Антон встал сзади, оперся о спинку.
               Николай, молча, смотрел на слонов. Руки привычно, сцепив пальцы, легли на колени, как обычно после тяжелой законченной работы. Ему почудился даже запах горячего металла, чуть сладковатый с кислинкой.
               … Один слон поднял хобот и как будто призывал к чему-то или кого-то звал. На фоне света окна хорошо было видно через переплетения металла небольшая фигурка слоненка, уютно лежащего на боку, подтянувшего к груди ножки, смешно прикрывшего себя ушами и свернувшего хобот колечком.
               Другой, чуть наклонив голову и немного повернув её, упрямо стоял, немного вытянув вперед правую ногу и опустив хобот, как будто прислушиваясь к чему-то. Плотный рисунок из переплетенного металла делал его массивным и строгим.
               Николай на миг повернулся, прошелся взглядом по  Антону, смотрящего куда-то в окно.
               Посетители невольно обратили внимание на Антона и Николая, приблизились к тумбам, стараясь не  загородить слонов, стали тоже внимательно их разглядывать. Узнавшие Антона изредка подходили к нему, брали  автограф. Он благодарил, расписывался на буклетах и опять клал руки на спинку кресла.
               Кто-то из посетителей отважился, и вспышка фотокамеры вывела Николая  из раздумий. За вспышкой последовали другие.
               – Нас-то к чему? Вон их фотографируйте, – он махнул рукой в сторону слонов.
               Какая-то девушка, осмелев, подошла.
               – А Вы… Вы папа? – она посмотрела на Николая, а потом на Антона. – Папа… – стала подбирать слова, стушевалась и покраснела, – …его?
               Николай повернулся и тоже посмотрел на улыбающегося Антона.
               – Папа! …Вот и именно, что «его»! – кивнул, усмехнувшись, Николай.
               – А дайте мне автограф, пожалуйста, – сказала девчонка и протянула буклет и ручку.
               – Как это? – спросил Николай, глянув через плечо.
               – Распишись. Если что-то хочешь пожелать – напиши, – подсказал Антон.
               – Зачем?
               – На память девушке о… о тебе, наверное, – улыбнулся тот.
               Николай достал очки, взял ручку, буклет.
               – А где тут? Тут и места-то нет, – спросил он девчушку.
               – Да, где угодно, – она улыбнулась.
               – Так тут – негде. По работам-то – не дело, – Николай листал буклет. – О!..
               Он открыл страничку со слоном. Там над ним, было светло-голубое чистое место. Он стал разглядывать фотографию, изредка переводя взгляд на слонов, стоящих напротив него.
               Нацелился ручкой и задумался.
               – Лена, – девчонка наклонилась.
               – Что – «Лена»? – Николай глянул на неё поверх очков.
               – Меня Лена зовут, – зарделась та.
               – Лена? Хорошее имя. А папу твоего?
               – Дима. …Дмитрий, – запнулась та.
               – А я – Николай! – Николай положил буклет на колено и стал что-то писать.
               – На! Места тут мало для всего-то… – он протянул Лене буклет.
               Антон протянул руку к буклету.
               Лена выхватила буклет, спрятала его за спину и посмотрела на него: – А Вам не надо. Если хотите, то распишитесь на этом! Она протянула ему другой.
               Антон улыбнулся, взял его, ручку, и что-то стал писать под своей фотографией.
               – А можно я с вами сфотографируюсь, – Лена опять повернулась к Николаю.
               – Садись, – Николай подвинулся на край кресла. – Уместимся. Кресла-то как для них делают, – он кивнул на слонов. Лена побежала к посетителям, отдала им фотоаппарат и втиснулась рядом. Антон стоял за спинкой и улыбался.
               – Идите сюда, – позвал он посетителей. Несколько посетителей подошли, встали рядом с Антоном. Вспышки света сбивали одна другую. Люди суетились, подходили, уходили, Лена сидела рядом с Николаем, улыбалась. Николай сел поудобнее, положил руку почти на её плечо  и улыбался.
               – Ослепите! – пробурчал он. Ткнул пальцем в Антона: – Вон его фотографируйте. А то уедет в свою Италию, хрен дождёшься хоть привета, хоть ответа.
               – Жду фотографии! Адрес в буклете, – Антон обратился к повеселевшим гостям.
               Шум в зале стал затихать.
               …– Худенькая-то какая? Ведь одни косточки. Вот не… – Николай показал Антону палец, … не… куда там – тоньше!.. Что за моду взяли – себя истязать?
               Он смотрел на улыбающуюся Лену, стоящую в дверях с поднятой рукой в которой были два буклетика.
               … Николай опять стал разглядывать слонов, о чём-то думая.
               …– Дед! – раздалось неожиданно, и к нему подбежал мальчишка лет пяти и уперся грудью в колени. В дверях показались Надежда, Ольга, Мария и мальчишка постарше. – Гляди! Для тебя ковал! Сам!
               Мальчишка, не здороваясь, достал из пакета, черную кованую пластину, чуть побольше его ладошки.
               Николай взял и стал рассматривать её. Пластина была выгнута и напоминала ладошку внука или створку раковины, с одного конца которой было возвышение с утолщением на конце, а на другом небольшой отросточек.
               Было видно, что она тщательно очищена и воронёный цвет стали приятно радовал глаз Николая. Свет от светильника отражался в углублении серым кружочком.
               Николай, надавив, прошел по воронёной поверхности пальцем и глянул на Антона.
               Антон поняв, что его спрашивают – «Кто воронил?» ткнул себя пальцем в грудь и улыбнулся.
               Николай встал, подошёл к окну, продолжая разглядывать предмет.
               Вернулся, сел на лавочку рядом с Надеждой.
               – И что же это такое, Михаил? – спросил он мальчугана.
               – Дед! Ты чё! Это же уточка, – поник тот.
               – Уточка? …Уточка!.. Очень похоже, – Николай протянул пластину, показывая её Надежде.
               – Очень! – подтвердила та, улыбаясь.
               Мишка недоверчиво смотрел то на них, то на Марию.
               – А что же у неё клюв-то открыт? – спросил его Николай.
               – Так она же… крякает, – внук даже присел от удовольствия. – Крякает. Кря! Кря! Утка же! Вот и крякает! А крыльев не видно – потому, что плывёт, а крылья прижимает вот так, – мальчуган вытянул руки «по швам», – а ног не видно, потому, что… плывёт она. И крякает! Понятно?
               Мишка посмотрел на мальчугана постарше, явно продолжая когда-то начатый разговор.
               – Нам очень нужна такая вещь. Правда? – Николай посмотрел на Надежду. – Мы в неё будем пуговицы оторванные класть. Мы её ещё намагнитим, и если вдруг потеряется иголка, то «уточка» быстро нам её найдет. Правда?
               – Конечно, правда! Она у нас будет жить на комоде около зеркала. И будет казаться, что их у нас две, – подтвердила та.
               – Здорово! – радостно подвёл итог Михаил.
               …– Может, останетесь? – Мария подошла к Николаю Петровичу.
               – Нет, Маша, поедем! Домой надо, – Николай положил руки на плечи мальчишек. – Сами-то когда к нам?
               – День-два – разгребём всё, да приедем, – Антон посмотрел на прислонившуюся к нему Марию, как бы ища подтверждения словам.
               – Там в машине еда, одежда пацанам, ещё кое-что, – она смотрела на Николая и Надежду. – Приедем! Скоро!
               Все расселись перед дорогой вокруг слонов и замолчали.
               … – Двоём-то им повеселее. Так ли?.. Ты, это, Антон, поедешь, захвати с собой уголь для горна. У меня, правда есть, но кто его знает – хватит ли. – Третью-то тумбу найдешь ли? – он кивнул, с ухмылкой, на слонов.
               Антон молчал и улыбался.
               – Я спрашиваю – «захватишь ли уголь», а он стоит и лыбится, как дурачок на ярмарке.
               Мальчишки прыснули, сдерживая смех.
               – Привезу. И тумбу найду. И с Димкой и Федькой свяжусь. И фотографии от них привезу.
               …Все встали и медленно пошли к выходу. Николай задержался и посмотрел на слонов. Отсюда казалось, что один слон защищает другого своим телом, а тот, подняв хобот, то ли зовёт кого, то ли прощается с кем-то.
               …– Уточка, Мишка, это очень хорошо. Уточка – она завсегда на Руси оберегом дома была, – Николай положил на голову внука ладонь, полностью накрыв её, другой обхватив второго мальчишку за плечо, приостановился, пропуская вперед женщин.
               – Дед! А «оберег» – это что? – тот тоже остановился, вкручиваясь головой в ладонь.
               – Оберег? А это… это, Мишка, то, что в доме всегда должно быть.
               … Дом, Мишка, без оберега, вроде, как и не дом, вроде.
               Вроде, тогда в доме-то и беречь нечего. А если в доме беречь нечего, то, вроде, и оберег не нужен, но тогда, вроде, какой же это дом – если беречь нечего?
               А если есть что беречь – то и оберег должен быть!..
               Антон, улыбаясь, слушал.
               Приостановился, тоже оглянулся на слонов, пропуская вперед себя отца и сыновей.