Хотя нет, имело, потому что следом вспоминалась ещё одна цитата: «Или не знаете, что неправедные Царства Божия не наследуют? Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники — Царства Божия не наследуют».
То, что он испытывал к Рафаэлю, никак нельзя было назвать братской любовью — это было откровенное, ничем не прикрытое желание недозволенного. Так какое он имеет право носить сутану и называться слугой Божьим? Чем отличается он от тех, кого всегда порицал в своих проповедях? Ведь не так давно об этом Анжело и говорил на мессе, решив напомнить прихожанам, чего стоит избегать. И только сейчас вспомнилось, что всё время, пока он говорил, Рафаэль не отводил ироничного взгляда и усмехался.
А теперь в глазах Иисуса Анжело уже был грешником, потому что... пожелал мальчишку. «Уже прелюбодействовал с ним в сердце своём». И какая разница, что в мире физическом этого не произошло. Пока не произошло. Анжело прекрасно отдавал себе отчёт, что рано или поздно сорвётся и... ответит на притязания подростка так, как тот хочет.
Как долго сможет дух держать в узде плоть, даже сейчас не желающую успокаиваться? Ответа на этот вопрос Анжело не знал, а потому встал с кровати и, опустившись на колени, обратился к Богу. Заученные в семинарии молитвы для этого случая не годились — Анжело всегда воспринимал Господа как любящего и понимающего Отца, а разве можно говорить с Отцом чужими словами?
Очень скоро на глазах Анжело показались слёзы — невыносимый стыд перед Богом терзал его сильнее приступов кашля и дрожи, пробиравшей тело. Он понимал: если Бог не придёт на помощь — греху быть, сил справиться с этим просто не хватит, слишком слабым он оказался. Желание прикоснуться к Рафаэлю, узнать, каковы же на вкус его яркие губы, насколько горяча и гладка кожа, просто сводило Анжело с ума.
И тут в голове возникла отрезвляющая и пугающая мысль — мальчишке всего четырнадцать. И хоть по светским законам секс с ним по взаимному согласию не считается преступлением, Анжело думал иначе. Он был уверен, что Рафаэль — ещё ребёнок, несмотря на рано созревшее и познавшее порок тело.
Священник не раз и не два слышал о братьях, поддавшихся искушению и согрешивших с мальчиками, и всегда праведное возмущение охватывало его. Как же так можно! Как можно думать о ребёнке так? Касаться дитяти не для благословения? Целовать не только в лоб? Как можно? Кем нужно быть, чтобы делать это?
Анжело считал, что такие священники просто позорят церковь и достойны самого жёсткого наказания. А теперь... Теперь он сам вожделел мальчика и мысленно уже не раз делал это с Рафаэлем, а во сне — несчётное количество раз. И неважно, что Рафаэль — соблазн во плоти, не имеет значения, что его глаза излучают порок, плевать, что от него всегда пахнет сексом. Это ребенок.
Сейчас Анжело видел только один выход — подать епископу прошение о переводе в другое место. Сбежать подальше от Рафаэля, потому что слишком близко подошёл он к той черте, за которой начнётся падение прямиком в ад. Оставалось придумать, почему ему понадобился перевод. Говорить правду нельзя было ни в коем случае, а значит — придётся солгать, сочинив причину. Ухудшение здоровья из-за смены климата? А что, вполне себе годится.
Анжело родился и вырос на севере Италии, в Ломбардии, его происхождение выдавали русые волосы и серые глаза, так контрастировавшие с чернотой волос и глаз южан. Может, это одна из причин того пристального внимания Рафаэля? Подростка потянуло на экзотику? А отличающаяся внешность и сутана — достаточно веские основания, чтобы начать осаду. Наверное.
В причинах и приёмах совращения Анжело не разбирался совершенно и хотел бы оставаться в неведении как можно дольше. А потому сейчас же нужно написать письмо и молиться, чтобы его просьбу удовлетворили, ведь тогда всё снова станет нормально, а Рафаэль просто забудется, как непристойный и греховный сон.
***
Восемнадцатилетний Леон явился к священнику на следующее утро, вежливо постучался в дверь и, получив разрешение, вошёл, почти задевая головой потолок. Он был очень высоким жгучим брюнетом, которому до двух метров не хватало совсем чуть-чуть, но черты и выражение лица юноши резко отличались от младшего брата.
Ничего порочного в Леоне не было: широкое лицо, крупный нос, густые чёрные брови, щетина на щеках и обветренные губы. Обычный итальянский парень, проводящий много времени на свежем воздухе, физически сильный и не обременённый интеллектом. Даже странно, что они — родные братья.
Леон тоже принёс Анжело поесть — Мичела на сей раз приготовила пасту, которую священнику пришлось всё же попробовать, потому что отвязаться от Леона иначе было невозможно. Впрочем, есть Анжело хотелось, а потому он сам не заметил, как опустошил глубокую миску, в которой ему передали еду.
Потом Леон приступил к лечению, так же, как и Рафаэль, попросил священника снять рубашку и принялся растирать, только ничего общего со вчерашними манипуляциями брата это не имело. Сильные пальцы с загрубевшей кожей так усердно втирали лекарство, что это было даже немного больно, но не вызывало никаких посторонних мыслей и реакций. Даже когда Леон сдвинул резинку трусов своего пациента и взялся за растирку поясницы, Анжело не чувствовал ровным счётом ничего, кроме тепла, и морщился, когда юноша надавливал слишком сильно.
Закончив, Леон укрыл священника одеялом и поднялся, собираясь уходить, но Анжело его остановил:
— Погоди, не торопись. Я хотел бы поговорить с тобой, Леон. Это важно.
— Слушаю, падре, — юноша покорно опустился на стул у кровати.
— Дело в том, что меня беспокоит Рафаэль, — осторожно начал Анжело.
— Что он опять натворил?
— Пока ничего, — ушёл от ответа священник, — он... неусерден в молитвах, не уделяет своему духу должного внимания. На мессах твой брат витает где угодно, только не в церкви. Может, у него есть какие-то проблемы и требуется моя помощь? Расскажи мне о Рафаэле, Леон.
— А чего рассказывать, — отвёл глаза парень, — мать не одну розгу о него сломала, а толку?
— То есть?
Леон ответил не сразу, по лицу юноши было видно, что он колеблется, словно решает — говорить или нет. Анжело не торопил и не собирался давить — так можно только всё испортить. Наконец Леон всё же решился:
— Да чего уж тут, всё равно узнаете, сороки-бабы донесут, — вздохнул он, — Рафаэллино... он не виноват, что такой, падре.
— Какой? Мне ты можешь сказать всё, ты же знаешь, что такое тайна исповеди.
— К нам уже не раз родители девок приходили, с которыми он... Ну... — выговорить такие привычные слова, глядя в глаза священника, Леон не мог. — Ну, спал. Но он не виноват, падре, это всё она.
— Кто?
— Эх, — тяжело вздохнул юноша, — это год назад случилось. У нас тут в школе сеньорита одна работала. Карле за тридцать было, она к нам из самого Рима приехала работать учительницей истории. И вот она, — Леон снова споткнулся на слове и продолжил не сразу: — Рафаэллино тогда тринадцать только исполнилось, пацан совсем, а ей как раз такие и нравились.
— Ты хочешь сказать? — похолодел Анжело, поняв, к чему клонит юноша.
— Да. Она выбирала самых смазливых, ну и приглашала к себе домой, на дополнительные занятия. Только они там не книжки читали, падре. Известно всё стало, потому что одноклассник Рафаэля пытался повеситься, когда она его бросила.
— Даже так? И что дальше?
— А дальше... хороший у сеньориты Карлы адвокат был, не посадили. Пацаны-то сами к ней шли, не насильничала же. Ей только учительницей быть запретили и выселили отсюда, да легче не стало — Рафаэль уже другим был. Сразу, как случилось это, я застал его в сарае — он плакал, как малец, но так и не сказал мне — чего. А потом я его увидел с соседской девчонкой — прямо за нашим домом, в саду. Ей, дуре, двенадцать было. Я вовремя их застукал — ничего ещё не успели. Ну и... отлупил его, чтобы думал, что делает.
— Зря... — вырвалось у Анжело.
— Это я потом понял, когда он меня ненавидеть начал, до сих пор сквозь зубы разговаривает и вечно по кустам с девками шарится, только теперь постарше выбирает, чтобы скандала, если что, не было, — Леон помолчал и всё же добавил: — И не только с девками. Говорят, его с Джино видели в винограднике, а это и вовсе позор. Отец если узнает — башку точно открутит.
— А ты не пробовал... поговорить с ним?
— Поговоришь тут, — шумно выдохнул юноша, — никого он не слушает. Говорит: «Закончу школу и уеду в Рим, буду моделью или актёром» — вот и весь сказ. Только ведь пропадёт там, как пить дать, кому он там будет нужен, в Риме?
Что на это ответить, Анжело не знал и понятия не имел, как же вернуть Богу Рафаэля, ставшего, как оказалось, жертвой похоти взрослой женщины. Зато теперь священнику было ясно, откуда в юноше всё это — умение соблазнять, осознание своей привлекательности — то, чего у большинства его ровесников ещё и в помине нет, а у некоторых — не будет никогда.
По-хорошему, стоило бы вызвать Рафаэля на личную беседу и поговорить откровенно, но... Всё упиралось в то, что Анжело не мог смотреть на подростка равнодушно, греховные мысли тут же начинали крутиться в голове, не давая сосредоточиться на главном. Священник опасался, что ненароком выдаст себя и Рафаэль всё поймёт — тогда спасения уже не будет. Спасения от себя самого.
Возможно, более опытный слуга Божий и справился бы с этой задачей, но у Анжело — вчерашнего семинариста, этого опыта просто не было. Не так давно его рукоположили и послали сюда, в провинцию, нести слово Божье, и вот чем это закончилось: первое же испытание — и вера пошатнулась, а плоть заявила о себе. Неужели он настолько слаб? Настолько недостоин сана? Думать об этом не хотелось. Оставалось надеяться на то, что просьбу о переводе одобрят.
— Ты прав, никому, — задумчиво протянул Анжело, — чем больше город, тем проще там затеряться навсегда и потерять себя. Я подумаю, что смогу сделать для Рафаэля, Леон. Спасибо, что рассказал. И вот ещё что, — священник вытащил из-под подушки запечатанное письмо и протянул юноше: — Будь добр, зайди на почту и отправь это.
— Конечно, падре, — Леон аккуратно взял письмо и поднялся, — а завтра я снова приду или Рафаэллино прислать?
— Ты, — улыбнулся Анжело, — у тебя лучше получается растирать.
— А то, — широкая улыбка осветила лицо Леона, — я ещё и массаж делать могу, меня мать научила, а растирать — это вообще плёвое дело. До завтра, — он взял руку священника и поднёс к губам, а потом собрал пустую посуду и, попрощавшись, покинул дом, оставив Анжело наедине с невесёлыми раздумьями.
***
В переводе было отказано. Ответ от епископа пришёл удивительно быстро и был предельно неоднозначен — пока возможности удовлетворить просьбу Анжело нет, негоже оставлять приход без священника, однако, как только что-то изменится, его тут же известят. К этому епископ присовокупил, что будет молиться о скорейшем выздоровлении брата и просить Господа, чтобы тот послал Анжело крепкое здоровье.
Прочитав это письмо раз и другой, священник бессильно опустился на колени — получается, спасения нет? И почему-то Бог, всегда слышавший его молитвы, упорно молчит... Или это он, Анжело, разучился слушать? Или Бог не отвечает грешникам? А ведь именно грешником он теперь и стал, поглядев на Рафаэля с вожделением.
Пожалуй, со времён ученичества он не молился так истово и много, пытаясь избавиться от тянущих на дно мыслей. Не видя Рафаэля, не думать о пареньке было просто, но не может же он вечно скрываться в своем доме, делая вид, что болен. Его ждёт приход и люди, для которых Анжело был и остаётся посредником между землёй и небом, а это означало, что нужно поскорее возвращаться к своим обязанностям.
______________________________________________
Примечания: * Матф. 5:28 (Нагорная проповедь)
** 1 Коринф. 6:9-10