Столько же промучилась вчера.
Вижу: клякса чёрная на днище
Стала меньше раза в полтора,
Остальное сплавилось с металлом
Так, что невозможно отскрести.
Но возиться я не перестала,
Чуть не плачу, думаю: «Прости!»
Греет щёки, будоражит тело
Смесь досады, жалости, стыда.
Погубить варенье не хотела,
А кастрюлю – может быть, и да!
Надоела и почти нарочно,
Старая, забыта на огне –
Вот и ноет в области подвздошной
Что-то вроде совести во мне.
Чувствую вину перед кастрюлей,
У неё прощения прошу –
Это что? Чудачество бабули,
Той, что я в себе уже ношу?
Старость – штука грустная, и что там
Мозг затеет, знать нам не дано.
Размышлять об этом неохота,
Но подозреваю: вот оно!
Буду разговаривать с вещами –
Так, как в детстве, помнится, могла,
Обращаться к чайнику с речами,
Отвечать на жалобы стола,
Тихо удаляться от живущих,
С неживым налаживая связь –
Пусть уж так. Невесело, но лучше,
Чем шипеть, на целый мир озлясь.
Много лет всё помню я старушку:
Мимо шла и вдруг – нипочему! –
Локтем в бок мне двинула и клюшкой
Ткнула в ногу другу моему,
Задержалась, нас ошпарив взглядом,
И со злой готовностью ждала
Наших действий, наливаясь ядом.
А сама – тщедушна и щупла
И хрупка, как веточка сухая
Или льдинка. Остеопороз…
«Мама, эта бабушка плохая?» –
Прозвенел откуда-то вопрос.
Как трагично жалкой людоедкой
Годы предзакатные прожить!
Нет, уж лучше спорить с табуреткой
И со старой тумбочкой дружить.
