«Между тем Михельсон приближался к Казани».
Итак уважаемый читатель мы продолжаем наше историческое расследование и сейчас похожим к описанию ( а лучше сказать к исследованию) событий вызвавших второе крупнейшее поражение ( после неудачи со взятием Оренбургской крепости) «армии «Пугачёва и справедливо всеми поздними историками отмеченных как « начало –конца пугачевщины»
И тут я начну свое повествование с продолжение цитировании работы Дубровина об истории г. Казани. Это поможет всем нам легко возобновить в своей памяти события описанные в предшествующей части.
«При начале разгрома ее (Казани-автор) он находился верстах в 40, слышал орудийные выстрелы и видел густой, багровый дым.
Несмотря на усталость людей и лошадей, Михельсон торопился на помощь разоренному городу. Пугачев узнал о его приближении и решил защищаться на Арском поле, в своем становище.
Но нападения он ожидал на следующее утро, а теперь хотел отпраздновать взятие Казани.
Из города привезли 15 бочек вина: самозванец любил угощать свою дружину после всякой победы.
Привели и пленных, которых набралось до 10 тыс.; их Пугачев приказал поставить всех на колени впереди пушек.
В числе пленных была и настоящая жена Пугачева - Софья Дмитриева.
Самозванец приблизил ее к себе, но объявил, что это жена его друга Пугачева, у которого он жил в бедности и который за него пострадал, поэтому он ее не покинет и за заслуги мужа будет держать при себе.
Узнав, что татары прибыли с подарками, самозванец сел в кресло и торжественно принимал дары.
Довольный победою, он объявил прощение пленным и вызывал охотников на службу; многие вызвались...
Затем он поехал по стану и благодарил людей.
Попойка, песни, веселье не прекращались до полуночи.
Лишь канониры не принимали участие в общем веселье: им приказано быть готовым на случай тревоги.
Тревога последовала скоро.
Михельсон с 800 солдат врезался в середину лагеря; пугачевцы защищались в первое время весьма храбро, но, разрезанные на две части, после пятичасового непрерывного боя, были совершенно разбиты и бежали; они потеряли до 800 человек убитыми и 737 человек взятыми в плен; в отряде Михельсона было убитых 23 и раненых 37.
Переночевав на месте сражения, Михельсон на утро пошел к Казани, уничтожая беспрестанно попадавшиеся шайки ночных грабителей.
Между тем Пугачев стал показываться со своей толпой и намеревался многочисленностью своих сил задавить ничтожный отряд, прибывший на выручку города.
Михельсон отправил в крепость гусара, уведомляя о своем прибытии и прося подкрепления. Потемкин вывел до 150 человек гарнизона и успел вовремя подойти к Михельсону.
Пугачев был снова разбит и бежал к с. Савинову, а оттуда, переправясь чрез Казанку, прибыл в с. Сухую Реку.
Преследовать его было невозможно: у Михельсона не было и 30 годных лошадей.
Чтобы не подвергнуться осаде, Михельсон остался на Арском поле.
День 14-го июля прошел без тревог; в Казань пришел еще небольшой отряд подполковника Меллина.
Между тем, при сильном сочувствии крестьянского населения, у Пугачева формирование новых сил шло весьма успешно и быстро, так что к 15-му июля у самозванца было не менее 15-ти т. человек.
Утром он собрал в одну толпу все свои «полки» и пленников и велел прочитать пред ними манифест, в котором возвещалось, что после торжественного въезда в Казань будет предпринят поход на Москву.
Затем он двинулся на Арское поле, намереваясь уничтожить небольшой отряд Михельсона. Михельсон смело и энергично напал на нестройные полчища.
«Опрокинув яицких казаков, наилучше вооруженных и наиболее стойких, он без особенного труда разбил и разметал остальные толпы, обыкновенно подгоняемые ногайками и пиками.
Произошло невообразимое смятение, когда отбитые у мятежников пушки начали палить по ним же.
Все бросились в рассыпную; башкиры оставили Пугачева совершенно и ускакали в свои пределы.
Пугачевцев положено было на месте до 2-х тысяч, много «перетонуло» в Казанке и взято в плен до 5 000 человек; том числе попал и отставной канонир Иван Наумов Белобородов, один из самых близких людей к самозванцу; он носил у него титул «старшего атамана и фельдмаршала», заведовал письменною частью и поддерживал строгую дисциплину в шайках.
Кроме того, было освобождено до 10 000 казанских пленников обоего пола и всех возрастов; в числе их было до 700 солдат, изъявивших желание возвратиться к своим командам; Пугачев не особенно доверял пленным солдатам, отобрал у них оружие и дал им одни только шесты.
Белобородова пытали в казанской декретной комиссии; он сознался во всем, был наказан кнутом и отправлен в Москву, где и казнен 5-го сентября 1774 года.
Изменник Минеев попался еще раньше Белобородова; по приговору суда он лишен чинов и загнан до смерти сквозь строй.
Отряд Михельсона тоже понес сравнительно большой урон: он лишился 35 человек убитыми и 121 ранеными.
Для преследования Пугачева послали подполковника графа Меллина, но он не смог уничтожить самозванца.
Пугачев ускакал на переменных лошадях в Царевококшайск, а оттуда с 500 приближенных переправился чрез Волгу у с. Сундыря.
Положение казанцев было весьма затруднительно: сгорело до 2 200 казенных и частных домов, 777 лавок и 28 церквей; уцелело домов до 800, но это были маленькие избенки в Суконной и Татарской слободах; конечно, не было никакой возможности разместить в них до 25 тыс. бесприютного люда.
Начальство не знало, как помочь горю. Жители уже сами наставили на погорелых местах шалашей и клетушек; иные употребили в дело срубы из погребов и колодцев, другие покупали старые деревенские избы; обмазав их глиною, кое-как прожили зиму.
Между тем губернатор фон Брандт, потрясенный печальными событиями, вскоре после освобождения Казани умер (3-го августа 1774 г.).
Вместо него назначен был князь Мещерский, управлявший до этого времени Малороссией.
Мещерский пользовался особенным благоволением Екатерины II; она утвердила его предположения о возобновлении выжженного города, прислала план для нового губернаторского дома и повелела Сенату отправить в Казань особого архитектора.
Графу же П. Панину, назначенному главноначальствующим над губерниями Казанскою, Оренбургскою и Нижегородскою, писала, чтобы он голодающим жителям городов приказал рыть рвы и за эту работу платил бы и деньгами, и хлебом; «этим народ удержите на его местах и, упражняя его, уймете воровство и разбои».
Князь Мещерский представил императрице доклад о самоотверженных подвигах гимназического состава при защите города, 25-го августа государыня подписала рескрипт о том, чтобы «выдать из штатс-конторских доходов, для исправления их состояния, не в зачет жалованья по их окладам: директору гимназии надворному советнику фон Каницу за полгода, учителям и другим чинам гимназии за треть, а ученикам за год».
Независимо оттого в пособие гимназиям выслано было от университета 1000 руб. Временно гимназические классы поместились на Проломной улице, в купеческом доме, а ученикам отвели квартиры в татарских слободах.
После пугачевского разгрома Казани бедствие коснулось даже архиепископа этого города Вениамина.
Он обыкновенно жил в своей загородной даче, в так называемом Новом Иерусалиме, в 7 верстах от Казани; архиерейский же дом в кремле был занят следственной комиссией под председательством генерала П. С. Потемкина. 15-го октября 1774 года Вениамин был приглашен к Потемкину для переговоров.
Когда архиепископ приехал в город, то был арестован по обвинению в сношениях с Пугачевым и в доставлении ему денег.
Оказалось, что Вениамина обвинял на допросе один из сообщников Пугачева некто Аристов, казанский дворянин. Императрица, узнав о доносе на Вениамина, сперва поверила клевете и предполагала подвергнуть этого архиепископа строгому допросу.
Но у Вениамина нашлись заступники пред государыней; кроме того, ему самому удалось, несмотря на всю строгость надзора («чрез отверстие нужного места», говорит Державин), отправить письмо императрице с писцом архиерейской канцелярии П. Васильевым. В это же время сознался во лжи и сам Аристов.
Государыня сама рассмотрела все дело; найдя Вениамина невинно оклеветанным, она указом Синоду повелела Вениамина «именовать митрополитом казанским и носить ему белый клобук». Затем собственноручно написала ему следующий рескрипт:
«Преосвященный Вениамин, митрополит казанский!
По приезде моем в Москву, первым попечением было для меня рассмотреть дела бездельника Аристова и узнала я к крайнему моему удовольствию, что невинность вашего преосвященства совершенно открылась. Покройте почтенную вашу главу сим отличным знаком чести, да будет он для всякого всегдашним напоминанием торжествующей добродетели вашей; позабудьте прискорбие и печаль, кои вас уязвили; припишите судьбе Божией, благоволившей вас прославить по несчастных и смутных обстоятельствах тамошнего края; принесите молитвы Господу Богу; а я с отличным доброжелательством есмь Екатерина».
Вместе с рескриптом привезен был митрополиту бриллиантовый крест на его клобук. Получив такую монаршую милость, Вениамин торжественно отслужил литургию в новом своем облачении и послал императрице благодарственное письмо.
Аристов за свои наговоры потерпел немало истязаний в тайной экспедиции у известного Шешковского, а затем был наказан кнутом в Казани и сослан в каторжную работу в Балтийский порт.
Теперь об этих событиях нам расскажет сам Емельян Пугачев. Вот нужный отрывок из его показаний.
А подойдя х Казане, еще команда, как видно, была на заставе при одной пушке. Оную также разбил и пушку медную взял, а людей: которых присовокупил, а прочие разбежались.
Подошед к Казане, стал я в лагере 417 и написал х казанскому губернатору указ, чтоб без батали здался . А как ничего ответствовало не было, то навить велел сорок возов сена, и сделал приступ, и, хотя по многим сопротивлении, со многих сторон команды моей партиями Казань взял.
А вошед во оную, что надлежало, — все побрал, и людей тут было побито немало.
(Далее в черновике протокола зачеркнуто: “кто полковника засек плетьми, — не видал” (ЦГАДА. Ф.6.Д.663.Л.54об.). Пугачеву был, видимо, задан вопрос об обстоятельствах гибели полковника Ивана Родионова, который упомянут в списке погибших жителей Казани (см.: Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т.9. Кн.1. М. — Л., 1938. С.118))
В остроге содержащихся колодников выпустил 420, где нашел и жену свою — Софью, которую увидя, говорил: “Ба! Друга моего, Пугачева, жена, у котораго в бедности я жил, и он за меня пострадал”, — говоря притом: “Яде тебя, бедная, не покину”.
И так велел ее и з детьми взять с собою, и возил их в коляске по самое последнее разбитие, кое было под Черным Яром 425. Было у меня и еще женщин около десятка, одна кож — не жены, а только одевали, и готовили для меня есть, и делали всякие прислуги.
Тут несколько человек засечено чиновных плетьми. А розыск сей чинили Авчинников и Давилин: Перфильев в то время был при пушках.
Патом башкирцы Казань зажгли, я вышел ис Казани в лагирь.
А как тут не было фуража, то перешол я на другое место, где услышил, что идет Михельсон 428. И так против ево вооружился.
А как люди мои были не в порятке, то, потеряв я шесть пушек и несколько разбежавших людей, принужден был отворотить в свой стан. И стоял тут двои сутки.
Потом, собрав толпы своей людей в порядок, пошол на Михельсона, под самую Казань, на Арское поле.
И было с ним сражение
Однакож Михельсон разбил и отбил всю у меня артиллерию и весь ограбленной в Казане и в других местах багаж.
И так (Далее в черновике протокола зачеркнуто: “с малым числом” (ЦГАДА. Ф.6.Д.663.Л.55)) я бежал с того сражения до самой ночи 432. А ночью башкирцы, сколько ни было, все от меня ушли в Урал, остался только один старшина Кинджа 433.
А на другой день прибежал к Волге (Далее в черновике протокола зачеркнуто: “не доходя Волги повесили старца за то, якобы собирал с крестьян” (ЦГАДА. Ф.6.Д.663.Л.55)), которую перебрались вплавь434.
В то время было у меня людей сот пять 435.
Перешед Волгу, выжег одно село за то, что не дали никакой подмоги, а разбежались 436, и пашол вниз по Волге на реку Суру.
А не дошед оной, есть какой-та городок 437, куда послан был от меня казак Чумаков для взятья лошадей, в котором городке, не найдя лошадей, взял тут каких-та четырех человек офицеров и, без ведома моего, повесил 438.
О которых того города обыватели, пришед ко мне, сказывали: “Они-де не противились, так за что повесили наших господ?” (Далее в черновике протокола зачеркнуто: “И наши-де господа не воевали и встретили ево чесно” (ЦГАДА. Ф.6.Д.663.Л.55об.)).
На то я сказал: “Хотя-де ему приказу и не дано было, но теперь не поворотишь, так и быть”. Пришед к Суре, остановился 439.
На другой день пошли вверх по сей реке и шли до самого Саратова.
А по тракту в городах и слободах везде встречали меня с честию, а некоторых — по подозрению — казнили смертию.
Пришед к Саратову, прибежали ко мне сами шестдесят человек донских, да шестдесят волских казаков; при донских командир был харунжей усть-медведицкой, у дубовских харунжей — дубовской.
Подойдя под Саратов, указу туда не посылал, для того что стреляли из пушек. А нарядил я атамана Авчинникова с командою и Саратов по супротивлении приступом взял….»
И снова мы видим, как Пугачёва «подводит» на допросах его «память» ничего он не знает, ничего не видел и ничем не руководил…. Всюду анархия т.е. народная стихия….
Но у нас еще один казанский героя –сам Михельсон. В архивах сохранились составленные им донесения об сражениях в Казани и ее окрестностях.
И я тут наверно в отрытой печати, впервые привожу их полный текст.
Так все читателям будет лучше понять почему Михельсона, его офицеров и солдат потом так сильного «наградила» российская императрица…
РАПОРТЫ МИХЕЛЬСОНА КНЯЗЮ ЩЕРБАТОВУ
(№ 26,598 Архив Генерального Штаба.).
1) от 13 июля 1774 г.
Сиятельному князю, высокопревосходительному господину генерал-поручику и кавалеру князю Федору Федоровичу Щербатову.
Рапорт.
Я, не оставляя употребить все возможности к достижению государственного злодея-самозванца, вора Пугачева, оного за частыми переправами через большие и малые реки, на коих перевозы во всех местах испорченными находил, никак не мог догнать, не допуская до Казани.
11-го числа в вечеру дошел от Казани в шестидесяти пяти верстах; покормя лошадей часа три, 12-го в час пополуночи выступил, и отшед десять (верст) получил известие, что злодей Пугачев разбил одну из наших воинских команд и выступил 11-го числа на рассвете из дер. Чапчиковой, в тридцати пяти верстах от Казани, к городу.
Я, не взирая на утомленные мои кони, продолжал марш свой; часу в пятом поутру, в сорока пяти верстах от Казани, услышал великую пушечную стрельбу, которая продолжалась до половины дня, и потом показался в Казани великий день.
Я, между тем, продолжал марш свой и, недошел до Казана верст с тридцать, остановился покормить лошадей и дать людям час отдохнуть.
По полудни во втором часу выступил, и получил известие, что злодеи Казань взяли и со всех сторон зажгли.
Великий дым, который ежечасно умножался, мне довольно был доказательством. Однако сколь ни опасно мне было с моим малым утомленным деташементом идти на поражение злодеев, которые, будучи по крайней мере в двенадцати тысячах ободрены победою, и усилены взятою артиллериею, рассудил, что доле и верность к службе Ее Императорского Величества нашей Всемилостивейшей Государыни требует, не рассуждая ни на какие опасности, идти к спасению остатка города и к подкреплению крепости, которую я за верное считал злодеями непобежденною, в чем и не ошибся, пошел прямо к Казани.
Недошел верст с четырнадцать, получил от моих передовых рапорты, что злодеи в семи верстах от Казани со всею своею толпою, неподалеку села Царицына, построились к бою.
Я, призвав на помощь Бога, спустился в лес, который должен был проходить одною колонною; на выходе из леса злодеев усмотрел построившихся.
Я сколько ни старался взять у них фланги, однако несравненная их толпа, места и прочие неудобства мне сего не позволяли.
Я принужден был идти прямо на их середину, где была лучшая их батарея.
Злодеи меня с великим криком и с такою пушечною и. ружейною стрельбою картечами встретили, какой я, будучи против разных неприятелей, редко видывал и от сих варваров не ожидал.
Мне не оставалось как единственно стараться ворваться в их средину, на которую я и ударил, отрядя против левого их фланга майора Дуве с его колонною, а на правый майора Харина.
Злодеи, имев впереди их главной батареи болото, ни шагу не отступали, однако храбрые мои войска, не взирая на упрямство злодеев, пошли через болото, а одеташированные мои майоры старались, между тем, заходить со сторон.
Злодеи, сколько ни супротивлялись, однако с сего места, с потерею их пушек, были обращены в бег.
Майор Дуве, между тем, зашед на их правый фланг, имел равную удачу отбить у них две пушки.
Злодейская толпа, будучи разделена на две кучи, из коих большая повернула к стороне, к которой шел Харин, остановилась за великим рвом и тесным проходом под мельницею, откудова производила превеликую стрельбу, стараясь заехать к нам в тыл.
Я, оставя майора Дуве управляться с одною частью злодеев, повернул в подкрепление майора Харина, который, не взирая на их удары, проходил ров, и как скоро прошел на них ударил.
Злодеи скольки ни усиливались, по пятичасовом сражении были единственно помощию Божиею совершенно разбиты.
Ночь, место и утомленные мои кони не позволяли мне сею победою пользоваться, как бы я мог, ежели бы лошади мои были хотя в малом состоянии.
Я, отбив от злодеев их лучшую артиллерию, состоящую ив двух пятнадцатифунтовых и двух трехфунтовых медных, одной чугунной пушки и одной секретной гаубицы и немалого числа обозу, преследуя оных версты три от места сражения, принужден был остановиться и повернуть назад.
Злодеи великими толпами, потеряв по меньшей мере до восьми сот человек на месте убитых, побежали во все стороны, куда мне за ними гнаться было невозможно; живых. взято семьсот тридцать семь человек однако не без чувствительной потери и с нашей стороны: храброго капитана Базарова, вахмистра одного, рядовых разных команд двадцать один убитых; раненых: поручик Ейбоженков, разных чинов тридцать семь человек; лошадей убитых тридцать три; раненых тридцать две, а каких команд, какая потеряна амуниция при сем прилагаю ведомость.
За долг мой считаю испросить протекцию у Вашего Сиятельства отличившимся неоднократно своим отменным мужеством и усердием к службе Ее Императорского Величества господам майорам: Харину и Дуве; капитанам: Изюмского гусарского — Кардашевскому, Володимерского пехотного — Олсуфьеву, ротмистрам: Архангелогородского — князю Енгалычеву, Санктпетербургского —Домогацкому, Чугуевского — Демьянову; поручикам: Изюмского гусарского — Ейбоженкову, который и получил тяжелую рану, Зелинскому, Санктпетербургского карабинерного — Тутолмину, Матису-фон-Фуксу, барону Игельштрому, Архангелогородского — барону Дельвигу, Томского пехотного — Венгерскому; артиллерии подпоручику Амбразациеву (Амбразанцеву); Томского подпоручику Блохину; из корнетов: Санкт-Петербургского Селиванову, Пятину, Нейману; прапорщикам: Изюмского гусарского Рыкову, Томского Ржевусскому, Чугуевскому адъютанту Тарсеву, прапорщику Иванову; вахмистрам: Архангелогородского Ларионову; сержантам: Томского пехотного Сапожникову и Папулову, Володимерского Аленину, Малыгину и Куроедову.
Не менее должен Вашему Сиятельству рекомендовать отличившихся отменным своим мужеством, храбростью и усердием к службе Ее Императорского Величества служащих еще и поныне без жалованья и патентов, определенных к Казанскому гусарскому полуэскадрону из польской службы поручика Скупинского и прапорщика Зверинского;
равномерно же должен отдать справедливую похвалу иноверческим старшинам, во-первых мещерякскому Солтан Мурат Янышеву, который, потеряв все свои имения, не потерял ревность и усердие к службе Ее Императорского Величества.
Не менее себя отличили и прочие старшины: башкирские — Валиша Шарыпов и Шарып Чыйков; мещерякские: Менден Муслюмов, Максют Аббуселимов, Абдуль-нелим Максютов; мещерякский предводитель Сулейман Мустафин.
Переночевав на месте сражения, я пошел к Казани, откудова разные злодейские кучи мне встречались и все были порублены моими передовыми.
Пришед к городу, я застал оный в бедственнейшем состоянии: злодеями разорен и выжжен, кроме малой части, которую злодеи за прибытием моим разграбить и сжечь не успели.
Я не успел постановиться на Арском поле, как злодей Пугачев, собрав вновь не малую часть своей толпы, нам стал показываться.
Я оного к себе допустил, а о прибытии моем дал знать, как его высокопревосходительству господину генерал-аншефу, губернатору и кавалеру Якову Ларионовичу фон-Бранту, так и его превосходительству генерал-майору и кавалеру Потемкину, который, своим присутствием при сем сражении, был свидетель вторичной победе над злодеем Пугачевым, который, будучи обращен бег с потерею не малого числа людей, поскакал к стороне Алатской дороги.
Изнуренные мои лошади, из коих не осталось более тридцати, которые могли полверсты скакать, не позволяли за ним гнаться, и я остался принужденным остановиться под Казанью. Злодей, ускакав и перебравшись через реку Казанку с остатком своей толпы, еще довольно великой, остановился.
Я не оставлю на него елико возможно будет сделать поиск. (Подписано) подполковник Иван Михельсон.
Второй Рапорт
2) от 16 июля 1774 г.
Я не будучи в состоянии, за изнуренными моими лошадьми, довольно пользоваться двоекратными победами, 12 и 13 чисел, над государственным злодеем, вором Пугачевым, должен был остановиться на Арском поле. 14-го получил известие, что злодей верстах в двадцати от Казани усиливает свою толпу, кою он и действительно совокупя к себе более десяти куч, набранных его сообщниками, умножил и сделал более как в двадцати пяти тысячах человек, с коими вчерашнего числа и стал подвигаться для нападения на меня с тем, чтобы разбить меня, взять Казань и простирать бы далее свои варварства и злости.
Я, как скоро узнал о приближении злодеев, будучи подкреплен получением от его превосходительства господина генерал-майора и кавалера Потемкина полутораста человек пехоты, пошел к ним на встречу к тому месту, где имел сражение 12-го числа.
Злодеи на меня наступали с такою пушечною и ружейною стрельбою и с таким отчаянием, коего только в лучших войсках найти надеялся, и малое мое число конечно б должно было уступить многолюдству злодеев, ежели бы не были подкреплены надеждою на Бога, усердием к Ее Императорскому Величеству нашей Всемилостивейшей Государыне и утверждены не были со мною умереть или победить стремления злодейские.
В продолжение четырех часов, сражение, не уступая ни с которой стороны, сражаясь сначала стрельбою, а потом уже штыками и копьями, сколь ни опасный взяло вид, однако, помощию Божией, переменилось:
я, взяв с собой последний мой резерв в сорок человек карабинер, ударил в то место, где подкрепление было нужнее, и злодеи сколько ни усиливались, помощию Божиею и храбростью войск Ее Императорского Величества были обращены в бег, с потерею всей артиллерии и до двух тысяч разных народов, по большей части иноверцев убитых и, живых взято до пяти тысяч человек, знамен семнадцать; пушек: медных 3, чугунных 6, ящиков с снарядами 9 и не малое число пороху.
(Итак мы видим, что исход решающей битвы решили 50 карабинеров. Это был элитный род войск при Екатерине Второй.
Из книги «История Русской армии» - «По мысли Румянцева, карабинеры должны были заменить кирасир и драгун, сочетая в себе свойство первых — силу удара (тяжелый палаш, рослый конский состав) со свойством вторых — возможностью действовать в пешем строю (наличие карабина позволяло вести огневой бой).
В сущности, это были, если можно так выразиться, «покирасиренные драгуны».
Подробнее хорошо рассказано тут: http://lemur59.ru/node/8698
«Сколь мои кони утомлены ни были, я, не оставляя ни единого человека, гнался за злодеем, и препоруча всю кавалерию майору Харину не велел оного спускать из глаз.
Злодей, имев лагери в двух местах, в коих оставались несчастные казанские жители, доезжая как до первого, так и до второго останавливаясь старались удерживать наше стремление; однако наши храбрые воины не давали злодеям справляться.
Вор Пугачев из второго его лагеря едва ускакал из рук наших и быв преследован далее тридцати верст, где ударился в лес, а наши кони были не в состоянии далее идти. Казанские жители, жены и дети их, кои злодеем были захвачены, до десяти тысяч и более душ, из рук варварских освобождены и получена совершеннейшая победа.
Я не оставлю как скоро узнаю, куда злодей повернулся, употребить все возможности к истреблению сего варвара.
За доле мой считаю отдать справедливую похвалу, во-первых, майору Дуве с его колонною, в которой был, и капитан Олсуфьев; сия колонна была единая, которую злодеи не могли привесть к колебанию. Равномерно ж себя отличили, как пред сим так и ныне, майор Харин; ротмистры: Чугуевского — Демьянов, Архангелогородского — князь Енгалычев, Санктпетербургского — Домогацкий; Изюмского гусарского капитан Кардашевский; поручики Санктпетербургского Матис-фон-Фукс Тутолмин, барон Игельштром, Архангелогородского — барон Дельвиг, Изюмского гусарского Зелинский, Томского пехотного Венгерский; Чугуевского квартермистр Яковлев, Казанского гусарского полуэскадрона Скупинский, артиллерии поручик Амбразациев (Амбразанцев), Томского — Блохин, 2-го гренадерского Быков; из корнетов Санкт петербургского: Селиванов, Пятин, Нейман, Изюмского прапорщик Рыков, Казанского полуэскадрона Зверинский, Томского Ржевский, Чугуевского Иванов и адъютант Тарасьев; вахмистры: Санктпетербургского Рылеев, Архангелогородского Ларионов; сержант: Томского Сапожников, Папулов и Нормацкий; Владимирского Аленин, Малыгин и Куроедов.
С нашей стороны убито разных команд тридцать пять; тяжело раненых шестьдесят три; легко раненых пятьдесят восемь: лошадей убито сорок шесть, раненых шестьдесят восемь.
Подписано: подполковник Иван Михельсон.»
(конец ч.10)