Подлинная история жизни и смерти Емельяна Пугачева ч.9-2 (Очерк)

      Взятие   Казани
    
   В предыдущей части мы уважаемый читатель остановились в наше повествования на моменте подхода войск Пугачёва к еще одному важному российскому губернскому городу - Казани.
     И вот тут, сразу, начать дальнейшее повествование без небольшого отступления у нас не получится, ибо мы вторгаемся в одну из опорных точек России. В то самое место, где воистину, как в сказке о Кощее Бессмертном, находится ее смерть, как федеративного государства.
    И все потому так сложилось в запутанной российской истории, что между Москвой и Казанью (Московским великим княжеством и Казанским ханством издавна велась длительная борьба на взаимоуничтожение. И в этой борьбе, в итоге победила Московия, как раз во времена Великого московского князя и одновременно самозваного московского царя Ивана IV, прозванного за немыслимые даже для времен Средневековья! насилия и жестокости над своим народом, поздними льстивыми придворными борзописцами не «Кровавым», а - «Грозным».
    Правда так же и в том, что на этом «великом князе» и закончилась династия Рюриковичей в России и вскоре через «Смутные времена» там взошла новая царская династия Романовых последний правитель которой под именем Николай Второй наконец и удостоился прозвища «Кровавого».
     Но вот захватить в 1552 г. Казань, сжечь и разграбить город и тем самым «покорить» остатки племен когда-то грозных кочевых татар, успевших частично уже и осесть вокруг своей столицы, Иван Грозный, все же успел.
     Но, пока шла война с Казанским ханством, московиты в военных же целях успели проложить (и фактически первую в Восточной Европе (международную) трасу Москва-Казань.
      Что касается самой Казани, то со временем Казань была полностью покорена, большая часть населения края, насильственно обращена в христианство (особенно ее элита) и частично к 1772 году (началу восстания Пугачева) там был начат и процесс полной ассимиляции татар, прервавшийся, кстати только после августа 1991 года.
       И сейчас, если   смотреть со стороны, то для казанского, (чтобы не путать с крымско-татарским) татарского народа, то там тишь и гладь, да Божия Благодать и край этот, переживает даже небольшой РЕНЕСАНС!  
         И даже имеется свое государство под вывеской «Татарстан», но в силу почти 400 летней русификации (не в смысле не передачи культуры или научного прогресса, а воспитанием «новых поколений россиян»
      Как например это было сделано в сегодняшней Чеченской Республике…
      Там теперь власть однозначно принадлежит чеченцами. Они так же имеют своего харизматического национального лидера, а вот в Татарстане нет ни того ни другого….
         И тут права пословица, (придуманная А. Пушкиным (очевидно это озарение на него снизошло после изучения им в русских архивов): говорящая нам: «Поскреби русского и найдешь татарина!» в том, что сложившаяся ситуация не позволяет татарскому народу и теперь встать с колен.
       Для тех кого я не убедил, я сошлюсь на статистику народонаселения РФ за 2010 г. И там сказано что русских ( с казаками и поморами (-115.889.107) а татар- (кряшены, сибирские татары, мишари, астраханские татары)- 5.554.601!
       Но и это не все. Тут надо учитывать, что в РФ живут и другие миллионные народы: украинцы, чуваши, башкиры, чеченцы, армян, аварцы мордва, казахи и азербайджанцы.  
        Итого:17 214 414 человек, которых ну никак не записать в русские или даже в«россияне».
         А «Татары» и есть тот резерв, из которого «русские» -как теперь любят говорить государство образующая нация постоянно и черпает свой демографический резерв! Вот почему нынешний Татарстан и есть одна из опорных точек России!
      
       Хотя если быть точным, то еще в 1774 г. казанским татарам (как мусульманскому народу в целом) история или сам Аллах (как кому это понравится) послала реальный шанс на освобождения от векового рабства и полного восстановления своей государственности, надо было только энергично и целенаправленно в первую очередь элите татарского народа, поддержать восстание Пугачева, так как это сделали те же башкиры….
     А мы теперь возвратимся с нашего времени ( где мы все такие  демократы )  в далекий уже от нас 1774 год, чтобы посмотреть, как казанские татары использовали этот шанс!
     И тут нам надо отметить, что и сама славная и древняя Казань, (как город-столица) в связи с расширением территории уже Российской империи, оказалась в ее «глубоком тылу».
     И как военный укреплённый объект (крепость) и как бывшая столица самого многочисленного после русских народа, перестала иметь какое-либо значение, кроме как глубоко провинциального губернского города…
    Но вот дорога Казань –Москва (расстояние 814 км) по-прежнему функционировала и все время улучшалась…
   А когда «войско» Пугачёва подошло к Казани и осадило город, намереваясь сделать с ним и его защитниками, тоже самое что там в свое время сделал тот же Иван Грозный) то в Москве, да и в Петербурге случилась большая паника. А многочисленные беженцы с Казанской губернии только усиливали ее.
     Вернее, паника началась и до появления первых беженцев, но как обычно, российская бюрократия уповая на Божью помощь и мудрость Императрицы в скором разгроме «беглого каторжника» Пугачева, ничего как сам дальше увидит читатель, не сделала не только для защиты Казани, а и по сути самой Москвы….

     Из предыдущих же глав мы знаем, что в качестве главного усмирителя Пугачёва императрица Екатерина Вторая выбрала генерала А. Бибикова.
     И в связи с этим я далее хочу предоставить слово как бы самому Бибикову, что бы он нам пояснил, что же он увидел и узнал, когда приступил к выполнению возложенной на него миссии!
    И вот подлинная переписка Бибикова с высшими должностными лицами Российской империи:
                Письма А. И. Бибикова.
    - К графу 3. Г. Чернышеву, от 30 декабря 1773 года.
      Милостивый государь, граф Захар Григорьевич! Из донесения моего ее императорскому величеству, в. с. сведать изволите о всех здешних обстоятельствах, каковые мне при первом случае открылись: они столько дурны, что я довольно того описать не могу; умолчав многие мелочные известия, которые до меня дошли, из донесенных уже усмотрите, какою опасностию грозит всеобщее возмущение башкир, калмык и разных народов, обитающих в здешнем краю, а паче если и приписанные к заводам крестьяне к ним прилепятся, к чему уже в Пермской провинции и есть начало.
- Коммуникация с Сибирью от опасности на волоску, да и самая Сибирь тому ж подвержена. Всего же более прилепление черни к самозванцу и его злодейской толпе. Одна надежда на войска, которых по умножающемуся злодейскому многолюдству, видится быть недостаточно, а паче в рассуждении обширности и расстояния сего краю мест.
     Толпу Пугачева я разбить не отчаяваюсь и с теми, кои теперь мне назначены, когда соберутся; но тушить везде пожар и останавливать злодейское стремление конечно конные войска в прибавок необходимы.
      В проезд мой через Москву генерал Берх меня уверял, что от 2-й армии 3 или 4 полка конницы отделить можно без всякой для тамошней стороны опасности, за что он отвечает; но откуда б то ни было, а умножить необходимо надлежит. Войдите в сие дело, в. с. Вы увидите, что я говорю вам истину.
     На здешние гарнизоны и другие команды никакого счету делать не извольте: они, с их офицерами, так скаредны, что и башкирцам сопротивляться не могут.
    Печальные опыты с Чернышевым и маиором Заевым вам доказывают, да и здесь уже по всем рапортам я увидел, что они, расставленные от Фреймана и от губернатора по постам, бегают с одного места в другое при малейшей тревоге.
       Благодарю всепокорнейше в. с. за почтеннейшее письмо от 21 декабря и за преподанный мне совет к доставлению Оренбургу и Яицкому городку провианту от Симбирска и Самары посредством команды генерал-маиора Мансурова.
       Первая моя теперь о том настоит и забота, чтоб доставить сим утесненным и крайнему бедствию от недостатка пропитания подверженным местам.
        Но как еще и легкие команды только две, а именно 22 и 24 прибыли, а о других двух, где находятся, и слуху нет, тож и о генерал-маиоре Мансурове ничего не знаю, да хоть бы они и все соединены были, опасаюсь я отважить сей конвой, под прикрытием сих одних полевых команд, дабы паки не были они жертвою злодейскою.
     Но сие с надежною силою исполнить должно, что я при первом случае и предприму и первым своим попечением конечно поставляю. А между тем провиант в Симбирске заготовлять велел; прибывшие же две легкие команды послал я на выгнание злодеев из города Самары, которую они злодеи 24-го заняли; а теперь ожидаю рапорта.
         Прежде доставленных сюда для вооружения здешних команд и поселян 2000 ружей недостаточно: для того в. с. покорнейше прошу, как скоро возможно, дать повеление о отправлении сюда на всякой случай 2000 ружей, 1000 карабин и 1000 пар пистолетов. - Кажется неминуемо здешних поселян вооружить, обнадежась прежде в их твердости.
       О сем писал я к е. с. князю Михайлу Никитичу с прибавлением о саблях, седлах и уздах, ибо в коннице большая нужда (своеручно).
         Сволочь Пугачева злодейской толпы, конечно порядочного вооружения, ниже строю иметь не может, кроме свойственных таковым бродягам буйности и колобродства; но их более шести тысяч по всем известиям считать должно, а считая ныне воров башкирцев, число крайне быть должно велико.
       - Не считаю я трудности, м. г., разбить сию кучу; но собрать войска, запастись не только провиантом и фуражем, но и дровами, проходить в настоящее время степные и пустые места с корпусом, суть наиглавнейшие трудности; а между тем отражать во всех концах убивства и разорения и удерживать от заразы преклонных от страху и прельщения простых обывателей.
        Со всем тем, отвечаю вам за себя, что я всё исполню, что только в моей будет возможности, и остаюсь навсегда, с особым высокопочитанием и проч.
P. S. (Собственноручно.) Сейчас получил рапорт от генерал-маиора Мансурова, что, по приключившейся ему горячке, пролежал он без памяти 7 дней. Теперь он здоров; настиг 23 и 25 полевые команды, и с ними соединясь, следует к Симбирску, но только от него еще в 400 верстах, в деревне Миндани.

Б. - К нему же, из Казани, от 17 января 1774.
       Милостивый государь, граф Захар Григорьевич! Сославшись на донесения ее императорскому величеству, за излишнее почитаю повторить вашему сиятельству описание о здешнем дурне, да только то промолвить осмеливаюсь, что если Оренбург имеет пропитание, то надеюсь его спасти, а сим уповаю и главную всему злу преломлю преграду;
       но маршем поспешить великие настоят трудности, потому что число подвод для подвозу пропитания на корпус и для способствования городу выходит большое по дальнему и степному положению, - а притом рассеявшуюся сволочь сперва прогнать и землю очистить надобно, ибо сей саранчи столь много, что около постов Фреймановских проходу нет, и на нас лезут;
- конвоирование великова подвозу требует по степным местам людей;
   без прикрытия ж и саму Казань со стороны Башкирии оставить нельзя. Время час- от-часу становится драгоценно; а полк карабинерный только сегодня сюда вступил, и лошади в дурном состоянии.
     На гарнизонные команды ничего считать нельзя, что уже я и испытанием знаю. Сия негодница довольна, что их не трогают, и до первой деревни дошедши, остановясь, присылает рапорты, что окружены, и далее итти нельзя. Нужно было несколько раз посылать им на выручку.      
         Они ободрили и злодеев, что осмелились в самые им лезть глаза.
Вот, м. г., положение, в котором я себя вижу. Не можно более претерпевать прискорбия от досады, сожаления и получаемых ежедневно слухов.
       Один всевышний может обратить всё в лучшее и помочь мне в сих крайностях. Сказав сие, с истинным высокопочитанием всегда останусь и проч.
       P. S. (Собственноручно). При сем отправленный курьер привез ко мне высочайший ее императорского величества рескрипт от 10 числа января, препровождаемый с письмом в. с. Я предоставя впредь о том с первым отправлением доносить, теперь только о получении его уведомляю.
        Сейчас получил рапорт от генерал-маиора  Фреймана, что высланный для поиску над злодеями Томского полка капитан Фатеев при деревне Кувицкой и... разбил многочисленную сволочь, побив на месте и в преследовании великое число, способом посаженных на обывательских лошадей гренадер и бегающих на лыжах солдат, отбив 4 пушки. 20 человек взял в полон.

В. - К нему же, из Казани, от 24 января 1774.
          Милостивый государь, граф Захар Григорьевич! Из донесения моего к ее императорскому величеству увидеть изволите, что войска, прибывшие сюда, действовать начали, и полковник Бибиков с деташементом своим, состоящим в четырех ротах пехоты и трех рот гусар, разбил злодейскую сволочь, не потеряв ни одного человека, город Заинск освободил от злодеев.
      Надеюсь очистить сей угол; но прискорбные вести получаю со стороны Сибирской: господин Калонг, не находя средства не только сделать транспорт провианту и фуражу в Оренбург,
     но и сам итти опасается, написав премножество затруднений. Советует он мне сей транспорт сделать. Я и без того все способы к тому употребляю, да время проходит, а оно драгоценно. Я писал к нему, чтоб он по крайней мере хотя в Башкирию сделал диверсию в то время, как я к Оренбургу подвинусь в исходе нынешнего месяца или в начале февраля.
          Екатеринбург в опасности от внутренних предательств и измены.
         О Кунгуре слуху после 10 числа нет. Зло распространяется весьма далеко. Позвольте и теперь мне в. с. повторить: не неприятель опасен, какое бы множество его ни было, но народное колебание, дух бунта и смятение.
        Тушить оное, кроме войск, в скорости не видно еще теперь способов, а могут ли на такой обширности войски поспевать и делиться, без моего объяснения представить можете.
        Спешу и все силы употребляю запасать провиант и фураж, тож и подводы к подвозу за войсками. Но сами представить легко можете, коликим затруднениям по нынешнему времени всё сие подвержено, и тем паче, что внутрь и вне злодейство, предательство и непослушание от жителей.
          Не очистя саранчу злую, вперед шагу подасться нельзя. В том теперь и упражняюсь, а войски подаются вперед.
           Жду с нетерпением Чугуевского казачьего полку, о котором слышу, что уже в Москву пришел. Вот, м. г., всё то, что я теперь донесть вам могу; а заключу истинным моим высокопочитанием, и проч. (Собственноручно.) Р. S. Приложенную реляцию покорнейше прошу ее величеству поднесть.

Г. - К Д. И. фон-Визину (в то время государственному секретарю), из Казани от 29 января 1774 года. (это дорогие россияне тот самый школьный писатель Фонвизин, что написал «Горе от ума и «Недоросль»)
     Благодарю тебя, мой любезный Денис Иванович, за дружеское и приятнейшее письмо от 16 января и за все сделанные вами уведомления.
    Лестно слышать полагаемую от всех на меня надежду в успехе моего нынешнего дела.
     Отвечаю за себя, что употреблю все способы, и забочусь ежечасно, чтоб истребить на толиком пространстве разлившийся дух мятежа и бунта. Бить мы везде начали злодеев, да только сей саранчи умножилось до невероятного числа.
       Побить их не отчаяваюсь, да успокоить почти всеобщего черни волнения великие предстоят трудности.
      Более ж всего неудобным делает то великая обширность сего зла. Но буди воля господня! делаю и буду делать что могу. Неужели-то проклятая сволочь не образумится? Ведь не Пугачев важен, да важно всеобщее негодование.
      А Пугачев чучела, которою воры Яицкие казаки играют.
      Уведомляй, мой друг, сколь можно чаще о делах внешних. Неужели и теперь о мире не думаете? Эй пора, право, пора! Газеты я получил; надеюсь, что по твоей дружбе и впредь получать буду.
       Да то беда, как нарочно всё противу нас: и снега и мятели, и бездорожица. Но всё однако же одолевать будем. Прости, мой друг; будь уверен, что я тебя сердцем и душою люблю.
          Напомни, мой друг, графу Никите Ивановичу о бароне Аше. Он обещался ему по крайней мере хотя для сейма что ни есть исходатайствовать. Ты меня очень одолжишь, ежели сему честному человеку поможешь.

     И действительно, когда 26 декабря 1773 г. А. И. Бибиков приехал в Казань, уныние высших классов общества достигло крайней степени.
    Бибикову была предоставлена неограниченная власть в способах укрощения мятежа; ему были подчинены все власти, военные, духовные и гражданские.
    Тем, кто доставит Пугачева в руки правительства живым, обещано было денежное вознаграждение.
      Для наблюдения за состоянием умов в Казани и в крае была составлена особая комиссия, получившая впоследствии название Секретной.
        Она должна была отправиться и начать свои действия раньше Бибикова.
        На первый случай в распоряжение Бибикова были предоставлены только четыре полка, в которых было 2547 человек пехоты и 1562 кавалерии.  Но и их еще предстояло , только свести в один корпус.
      Кроме того, на театре военных действий было уже 1718 человек с 16 орудиями, отряд генерал-майора Фреймана в 1754 человек с 11 орудиями, 280 человек бахмутских гусар и отряд генерала Деколонга, численность которого в точности неизвестна.
       Но тут важно был то, что войска могли прийти в Казань не раньше первых чисел января 1774 г.
        Был пополнен также состав войска в Москве.
        А прибыв в Казань, Бибиков нашел край в печальном положении и в его письмах была правда.
          Администрация была окончательно дезорганизована. Губернатор Брандт трусил, все его обманывали.
          Но насчет личности Я.Брандта то это полуправда. И с этим трудно согласится. Ведь Бранд был тоже не «подарок» и еще какой придворный интриган и обманщик!
          И тут раз у нас появляется новое и важное для нашего повествования лицо, то разрешите мне его должным образом представить.
         Брандт, Яков Илларионович — генерал-аншеф; ум. в 1774 г.
         Еще будучи кадетом Брандт упоминается как участник блистательного смотра, устроенного Императрицей Анной Иоанновной 14 сентября 1737 г.
         Следующее сведение о нем относится уже к 1764 году, когда он, будучи уже в чине генерал-майора, был назначен Императрицею Екатериною II в члены малороссийской коллегии.
         23 сентября 1765 г. Брандт, имея чин генерал-поручика, по Высочайшему повелению вступил в управление Новороссийской губернией, а в 1772 г., оставаясь в том же чине, упоминается как казанский губернатор.
        В этом звании ему пришлось в 1773 г. руководить допросом Пугачева в казанской губернской канцелярии, а затем озаботиться о содержании этого важного преступника под крепким караулом, но 29 мая 1773 г. Пугачев бежал.
         Брандт этому бегству особенного значения не придал, хотя и сделал некоторые распоряжения для разыскания и поимки "утеклецов".
       Поиски эти, однако, были совершенно безрезультатны.
        Между тем, в Казань пришло письмо Брандту от князя А. А. Вяземского о наказании Пугачева за его преступления плетьми и ссылке в Пелым.
          Брандт сообщил о побеге Пугачева донской войсковой канцелярии и донес о том же генерал-прокурору князю А. А. Вяземскому. Написав письмо 21 июня, он отправил его не с нарочным, а по почте, так что в Петербург оно дошло лишь 8 августа.
           Между тем, Пугачев уже возмутил народ в Оренбургском крае, и генерал Рейнсдорп уведомил Брандта о намерении самозванца идти в Казанскую губернию.
         Поняв опасность, Брандт проявил усиленную деятельность.
          Прежде всего он озаботился организацией военных сил, которых в Казани совсем не оказалось.
     Заведующему поселениями отставных солдат генерал-майору Миллеру Брандт приказал собрать их от 200 до 500 душ и расположить по реке Чермшан, протекающей на границе Казанской губернии.
       Затем он обратился с воззванием к дворянам Казанской губ., приглашая их вооружить из своих людей, кто сколько может.
       Дворянство откликнулось на это предложение. Наконец, Брандт постарался стянуть в Казань ничтожное количество регулярных сил, разбросанных по губернии.
       Приняв эти первые меры, Брандт, чтобы успокоить взволнованные слухами умы обывателей, предложил казанскому архиепископу Вениамину повлиять на духовенство в том смысле, чтобы оно отклоняло население от самозванца, и архиепископ предал Пугачева торжественно анафеме.
        Получив затем известие о волнении башкир, Брандт отправил к ним секунд-майора Тевкелеева, который, побывав в башкирских поселениях, дал знать губернатору, что башкиры сохраняют верность присяге и не проявляют признаков волнения.
        Чтобы лично быть ближе к месту волнений, Брандт выехал на границу губернии, в Кичуевский фельдшанец.
        Отсюда он думал, по мере сил, оказывать помощь оренбургским властям; он советовал и ставропольскому коменданту фон Фегезаку двинуться на выручку Оренбурга.
         Желая поддержать движение фон Фегезака, Брандт послал находившиеся в его распоряжении войска к Бузулукской крепости, а сам в середине ноября возвратился в Казань и старался успокоить население, испуганное слухами о приближении пугачевцев.
       В то же время он убедительно просил прислать в Казань войска и оружие.
        Прибытие в Поволжье А. И. Бибикова заставило бунт временно притихнуть, но летом 1774 г. движение возобновилось.
         Брандт снова заметил опасность не сразу: 3 июня, в письме к кн. Вяземскому, он сообщал, что в губернии все спокойно, а брожение местами было уже явно, так что в письме от 11 июня, к главнокомандующему князю Щербатову, Брандт доносил, что около Осы и по реке Черемшану обнаружились воровские шайки.
        Место это было важно в стратегическом отношении, и Брандт предупреждал, что если скопища Пугачева переправятся через Каму, то защита Казанской губернии будет невозможна.
          Поэтому он послал нарочных к генералам Михельсону, Попову, Жолобову, Гагарину и кн. Голицыну, прося их поспешить для спасения Казанской губернии, а сам спешно принимал меры к защите города.
       Опасения Брандта оправдались: мятежники скоро перешли через Каму и осадили Казань; город не мог долго держаться;
       11 июня 1774 г. он был взят и разграблен, причем погиб и сам Брандт.»
         Вот такая от Брандта в российской историографии осталась память. А мы с вами в дальнейшем попытаемся все вышеизложенные факты и обстоятельства тщательно перепроверить.
     Для чего далее у нас  будут в качестве свидетелей  заслушаны  ряд  прямых очевидцев  описываемых событий.

         И снова для нас свидетельствует А.Бибиков :
        "Воеводы и начальники гражданские — писал Бибиков, — из многих мест от страху удалились, оставя города и свои правления на расхищение злодеям"; бежали также коменданты, секретари и другие деятели; край оставался без защиты, и Бибикову приходилось бороться не только с мятежниками, но и с чиновниками.
          На 1 января 1774 г., по совету императрицы, было назначено в Казани собрание казанского дворянства.
         Дворянство постановило организовать за свой счет вооруженный конный корпус, собрав с 200 душ по человеку, и снабжать его провиантом; сверх того, дворянство пожертвовало одежду и лошадей для армии.
          Казанский магистрат тоже выразил желание сформировать и содержать за свой счет конный полк; через несколько дней были получены также ответы от симбирского, свияжского и пензенского предводителей дворянства, в том же смысле.
          Императрица была очень довольна постановлением дворянства и приказала дворцовой канцелярии собрать от всех подведомственных ей крестьян по одному человеку с 200 душ в конный полк;
          На себя Екатерина II приняла звание казанской помещицы.
          Но, Бибиков как мы знаем с его вышеприведенной переписки мало (и очень правильно!) надеялся на дворянское ополчение и просил усилить его войсками, в особенности кавалерией.
         Донесения Бибикова заставили правительство обратить на события на юго-востоке более серьезное внимание и были приняты первые меры для того, чтобы удержать распространение мятежа за пределы Оренбургской губернии.
          Правительство решилось, наконец, опубликовать манифест о появлении Пугачева по всей империи!
         В Башкирию был послан подполковник Лазарев, пользовавшийся уважением башкир, а теперь находившийся под судом; были приняты меры к удержанию в повиновении донского войска — но на Дону все было спокойно.
       Постановлено было сжечь дом Пугачева в Зимовейской станице, рассеять пепел и посыпать место солью, чтобы оно оставалось вечно пустым.
         Оказалось, что дом Пугачева был продан в другие руки; его все-таки перевезли на старое место и поступили по указу.
       Жену Пугачева, с детьми, взяли в Казань и содержали ее там хорошо, с тем, чтобы она говорила между народом, кто такой Пугачев и что она его жена.
         За поимку Пугачева живым было обещано вознаграждение в 10 тыс. руб.
         Но в это самое время, 9 апреля 1774 г., в Бузулуке умер А. И. Бибиков.
         На его место был назначен, генерал-поручик князь Щербатов, но не с такими широкими и бесконтрольными полномочиями, потому что в Петербурге были уверены, что мятеж уже подавлен, и нужно только переловить оставшихся мятежников.
        Щербатов был устранен от всякого вмешательства в гражданские дела и административные распоряжения, которые были возложены на губернаторов казанского и оренбургского; им же было поручено производство следствия над мятежниками, утверждение и приведение в исполнение приговоров.
         Вместо одной было образовано две секретных комиссии, в Казани и Оренбурге. Арестованных было много.
         В начале апреля 1774 г. в Казани их содержалось 169, а в Оренбурге число их доходило до 4700 человек.
        Против Пугачева выступили почти разом Голицын и Михельсон, но в точности не знали, где он находится, между тем как его эмиссары подняли опять всю Башкирию.

.      На время Пугачев исчез из вида Михельсона: он пробрался к реке Миас и здесь занялся формированием нового ополчения.
         "Мы отеческим нашим милосердием и попечением, — говорилось в указе Пугачева, обращенном к русскому населению, — жалуем всех верноподданных наших, кои помнят долг свой к нам присяги, вольностью, без всякого требования в казну подушных и прочих податей и рекрутов набору, коими казна сама собой довольствоваться может, а войско наше из вольно желающих к службе нашей великое исчисление иметь будет.
          Сверх того, в России дворянство крестьян своих великими работами и податями отягощать не будет, понеже каждый восчувствует прописанную вольность и свободу".

       Указ затронул самое больное место народного сознания, и потому Пугачев везде встречал сочувствие; сельское духовенство, за редкими исключениями, было также на его стороне.

      Но тут надо и отметить, то что сам Пугачёв не захотел или скорее не знал, что татарский народ в свою «армию» можно привлечь не только обещаниями освобождения от крепостной зависимости и разрешением грабить и убивать дворян, а и обещаниями восстановления их утраченной государственности.
       Но историки не зафиксировали никаких переговоров на эту тему с татарскими дворянами, могшими возглавить народное движение татарского народа с конечной целью восстановления суверенитета и независимости Казанского ханства!
     В то же время отмечено что сам Пугачев и его Военная коллегия вообще не проводили никаких различий в национальном составе российского дворянства и по их плане все дворяне и их семьи должны быть уничтоженными.
     Вот текст одного из указов Пугачёва –
  «Повелеваем этим нашим именным указом: которые прежде были дворяне в своих поместьях и вотчинах, этих противников нашей власти и возмутителей империи и разорителей крестьян ловить, казнить и вешать.
     Поступать с ними так, как они, не имея в себе христианства, поступали с вами, крестьянами. По истреблении злодеев-дворян всякий может почувствовать тишину и спокойную жизнь, которая наступит навсегда».
     Как потом, после 1917 года и поступила очередная в России народная власть  под вывеской «Советской России»…
      Тогда казнили всех, кого могли  поймать!
      А где в России тишина и спокойная жизнь, даже спустя 100 лет от событи1 октября 1917 года??
     Значит не в дворянстве заключается  причина всех бед России….
    
        Так же пугачевские «Мятежники» не собирались в одну армию, а действовали небольшими отдельными отрядами, грабили и жгли деревни.
         Этим с одной стороны, как бы увеличивали трудность борьбы с ними, особенно ввиду недостаточности войск в Башкирии, но с другой это было и почти полное распыление сил и анархия, не позволявшая Пугачеву последовательно вести наступательно и победную войну!
       Теперь закончив со всеми предисловием и отступлениями мы можем перейти к сути вопроса о взятии Казани.
       На эту тему в российской историографии много публикаций, но лучшей по мнению автора остается глава из книги «КАЗАНЬ В ЕЕ ПРОШЛОМ И НАСТОЯЩЕМ. С 8-Ю ВИДАМИ ГОРОДА КАЗАНИ. СПБ. ИЗДАНИЕ А.А. ДУБРОВИНА. – ПИНЕГИН М., 1890»  
       И далее я привожу ее с небольшими сокращениями.
      Это нам нужно по нескольким причинам: чтобы показать официальную точку зрения российских историков на события в Казани при ее захвате Пугачевым, и чтобы ввести читателя в курс происходящих событий, дополняя потом этот рассказ (историческую канву) в последующих частях новой информацией, взятой из других исторических источников:

      «Положение страны и правительства было весьма трудным: войны с Турцией и Польшей истощили казну и оттянули военные силы на юго-запад; внутренние губернии остались почти без защиты; в Казанской - дело обстояло не лучше: из трех гарнизонных батальонов, стоявших в Казани, большая часть была откомандирована для набора рекрут и для конвоирования арестантов, отправляемых в Сибирь огромными партиями.
Оставшихся в городе нижних чинов было так мало, что, по словам Брандта, «не только поиску и истребления сильной злодейской шайки, но и обороны против их воровского нападения делать некем».
     Невозможно было полагаться и на местное население в защите границ губернии, потому что «земледельцы разных родов, а особенно помещичьи крестьяне, по своему легкомыслию, в данном случае весьма опасны, и нет надежды, чтобы помещики могли употребить с пользой своих крестьян для обороны себя и общества».
     Всю надежду генерал Брандт возлагал на поселения отставных солдат, которые, «забыв военные обряды, совсем сделались мужиками»; но они могли быть единственными защитниками Казанской губернии.
    Таких солдат-земледельцев собрано было 730 чел., и всех их немедленно отправили к Черемисской крепости (между Кичуем и Ставрополем).
      Что касается запаса оружия, то по всей Казани нашли годных 143 ружья и 100 пар пистолетов, да и те принадлежали московскому легиону; затем губернатор собрал все негодное оружие и роздал исправлять слесарям, а потом отправил его в Кичуй.
     При таком безвыходном положении фон-Брандт просил московского главнокомандующего кн. Волконского прислать ему оружие и войска, но и тот мог отрядить в Казань не более 300 чел. с одной пушкой.
    Между тем в Петербурге не без тревожного чувства взглянула на дело императрица Екатерина.
Наскоро собраны несколько рот и эскадронов и отправлены против бунтовщиков под начальством генерал-майора Кара.
    Губернаторам: оренбургскому Реинсдорпу и казанскому Брандту предписывалось оказывать всякое вспоможение Кару, который мог везде распоряжаться именем государыни. Обнародован был манифест о появлении самозванца и о том, что меры против мятежа приняты. Казанский архиепископ Вениамин получил особый рескрипт императрицы, в котором ему повелевалось составить наставление пастве и разослать его всем священникам для чтения народу; увещание священников могло, по мнению правительства, отклонить народ от самозванца.
     Наставления Вениамина в этом случае могли иметь особенное значение, потому что он, при вступлении на престол Екатерины II, жил в Петербурге и был очевидцем всех событий, сопровождавших смену царствующих лиц.
        Действительно, Вениамин в одном из своих увещаний призывал Самого Бога в свидетели, что бывший император Петр III скончался в 1762 г.; что тело его, привезенное на утренней заре в Александровский монастырь, было поставлено в зале тех деревянных покоев, в которых сам Вениамин имел тогда жительство; что несколько дней, по древнему обычаю, приходили туда для отдания христианского долга вельможи, люди всякого звания и простой народ, и что в присутствии их перенесено оно потом с подобающей церемонией в церковь, где, по отпетии, запечатлено земною перстью им самим.
       Между тем генерал Кар, отправившийся против; мятежников, мечтал о лаврах Цезаря и боялся только того, чтобы разбойники не разбежались до его появления. Но мечты разрушились: при первой же стычке с пугачевцами он был разбит (в 100 в. от Оренбурга).
         Чрез несколько дней Пугачев захватил целый отряд полковника Чернышева. Кар окончательно растерялся; он просил позволения приехать в Петербург; несмотря на запрещение высшего начальства, он сдал командование генералу Фрейману и поспешно ускакал чрез Казань в Москву.
       Императрица приказала исключить Кара из воинского штата и списков.
Казань немедленно узнала о неудачах правительственных отрядов; толкам и разговорам не было конца; даже гимназисты принимали участие в распространении разных слухов, так что начальство нашло нужным запретить им передавать друг другу «такие речи, которые подлый народ на площади говорил».
         Начальство приняло некоторые меры для укрепления города.

И вот что собой представляла Казань в 1774 году)!

         «Казань тогда состояла преимущественно из деревянных маленьких домиков; улицы города были узки и кривы, за исключением Арской, выводившей на Арское поле.
           Последняя улица была шире других, прямее и вымощена бревнами.
           На выезде к Арскому полю стояла большая караульная изба, где жили выбранные из обывателей на полугодичное время сотники и десятники; на их обязанности было содержать караул; оружием служили точеные, окрашенные дубины.
          В ночное время Арская улица около караула закладывалась рогатиной на колесе; конец ее прикреплялся к столбу болтом. По всем остальным улицам были большие ворота, по ночам запиравшиеся на замок, так что проезд по улицам ночью прекращался.
          Считая эти обычные меры охраны недостаточными, городские власти спешили подправить казанскую крепость, или, вернее, ее развалины.
           Комендант города Баннер распорядился конных служивых татар распределить по частям - для дневных и ночных разъездов; из них же учредить пикеты у рогаток при концах улиц; отряды татар должны были разъезжать под начальством обер-офицеров «тихо и порядочно» для надзора за тем, чтобы на улицах не было «скопищ подлых людей», ни шума, ни песен, ни других непристойностей, ослушников приводить в полицию.
          Вообще Казань была поставлена на военное положение: позже седьмого часа пополудни позволено было ходить по улицам только по особым билетам.
         Предписано было также иметь осторожность от огня, а больше всего «наблюдать, чтобы не последовало от каких-нибудь злодеев зажигательного пожару».
         Но какие бы меры ни принимались в Казани, совершавшиеся в Оренбургском крае события произвели впечатление на казанцев самое ужасающее.
           Беспокойство в городе усилилось еще более после того, как выехали из Казани семейство фон-Брандта и семьи некоторых других высших чиновников.
            За повозками первых эмигрантов потянулись к Москве бесконечные обозы с имением и семьями прочих казанских обывателей; не только дворяне, купцы и подьячие, но и много простолюдинов выбрались из города, «оставя неизвестному жребию одних только духовных в городских развалинах, да владыку в Воскресенском монастыре».

          Губернатор обратился 30-го ноября 1773 г., после литургии, к народу с воззванием, в котором уверял, что Казани не угрожает никакой опасности от бунтовщиков; что по московской дороге разъезжают лишь воровские шайки ставропольских калмыков, да уфимских башкирцев, которые не имеют никакой связи с самозванцем.
         Народ не поверил губернатору, потому что он сам прежде других выслал свое семейство из города.
       Выселение казанских обывателей продолжалось. «Казань погибает», - говорили все в один голос, - «и нет ей никакого спасения, ибо злодеи в 30 - 40 верстах, а некоторые и ближе».
         По словам очевидцев, в конце ноября в Казани происходило такое смятение, что, казалось, настало светопреставление.
   «Все свое имение с торопливостью забирают, укладывают в воза, без порядка мечутся во все стороны, яко бешеные, и спасаются, не зная притом, куда бегут и что делают».
      Переселенцы из Казани и других городов, собравшись в Москве, своими рассказами навели трепет и на древнюю столицу.
       Москвичи еще живо помнили ужасы народного бунта во время чумы 1772 г. Теперь можно было опасаться повторения подобного же бедствия; тем более что чернь сочувствовала успехам Пугачева; явились и подстрекатели из пугачевцев.
……………
        Прибытие Бибикова несколько ободрило казанцев: унывший и опустевший город стал оживляться; начали съезжаться дворяне и другие начальствующие лица.
Бибиков при первом же случай объявил свое неудовольствие администрации за то, что дали возможность Пугачеву усилиться; он сказал, что «следует истреблять злодея повсюду», а не ограничиваться только защитой какой-нибудь губернии, как это предлагал ему фон-Брандт.
      Энергичное слово ободрило казанцев, но оно не могло сразу поправить общую распущенность в крае.
         По письмам Бибикова, администрация была настолько в плохом состоянии, что в местах, где не было еще бунта, уже господствовал полнейший беспорядок. Фон-Брандт, человек честный, но одряхлевший, не мог уследить за злоупотреблениями и удержать своих подчиненных от произвола, нарушения законов и лихоимства; так, например, секретарь губернатора настолько озлобил население, что при казни одного из пугачевцев чрез повешение, народ требовал на той же виселице повесить и секретаря.
……………
       Пока шли из Польши полки, Бибиков принужден был прибегать к полумерам; за недостатком кавалерии, он не мог воспрепятствовать развитию бунта: волнения начались уже близко Казани.
…………..
        Кроме того, Бибиков получил от императрицы следующее собственноручное письмо от 20-го января:
«Александр Ильич!
Подражая примеру верного и усердного дворянского корпуса казанского, повелела я, яко помещица той губернии, с дворцовых волостей, с каждых двухсот душ, всем отдать по одному рекруту, и, обмундировав и снабдя лошадью, велела присовокупить их к тому казанского дворянства военному корпусу, о чем чрез сие уведомляю, дабы вы о сем и тамошнему дворянству сказать могли, впрочем, остаюсь к вам доброжелательна.
Екатерина».
Монаршее благоволение объявлено было дворянству при торжественной обстановке.
Предводитель дворянства и шеф нового корпуса произнесли благодарственные речи пред портретом императрицы; с подобными же речами обратились и к Бибикову, прося «подать дворянству случай пролить кровь свою за благополучие отечества и монархини». Императрица отозвалась об этих речах, что они «прямо благородными мыслями наполнены».
Примеру казанцев последовали дворяне свияжские, симбирские и пензенские; они также решили собрать ополчение.
Казанское купечество и мещанство сделали тоже пожертвование на сформирование и содержание гусарского эскадрона. Даже гимназия, при всеобщем одушевлении, внесла посильную лепту: в ней усилено было обучение фехтованию; пригодилась впоследствии и эта подготовительная мера.
Все это утешало императрицу, и она приказала выбрать казанских помещиков из унтер-офицеров гвардии, произвести их в обер-офицеры, обмундировать, снабдить всем нужным и отправить немедленно в Казань.

Вместе с этим поручила Бибикову наградить от ее имени шпагами усерднейших членов казанского магистрата.

Особый манифест от 22-го февраля 1774 г. объявил по всей империи о доказательстве верноподданничества казанцев; манифест велено прочесть во всех церквах и на память потомству положить в архив каждого города по несколько экземпляров.

Ответная «Речь дворянства к императрице» сочинена была Державиным, который в это время состоял при Бибикове и уже успел совершить небольшую экспедицию в Самару и Алексеевскую крепость.
      К сожалению, дворянский корпус не оправдал общих надежд: Ларионов, отправленный на освобождение Уфы, почти целый месяц простоял без дела и нужды в селе Бакалах, а затем, за болезнью, отказался от командования.
………………
    В это время в Казань привезена была, по повелению императрицы, из Зимовейской (ныне Потемкинской) станицы на Дону жена Пугачева с сыном и двумя дочерьми, а потом и родной брат его, находившийся в армии.
    Бибиков писал по этому случаю начальнику секретной комиссии в Казани А. Лунину:
        «Привезенную к вам прямую жену Пугачева извольте приказать содержать на пристойной квартире под присмотром, однако без всякого огорчения, и давайте ей пропитание порядочное... А, между тем, не худо пускать ее ходить по городу, чтобы она в народе, а паче черни могла рассказывать, кто такой Пугачев, и что она его жена.
Однако ж сие надлежит сделать с манерою, чтоб не могло показаться с нашей стороны ложным уверением; паче ж, думаю, в базарные дни, чтоб она, ходя, будто сама с собой, рассказывала о нем, кому можно или кстати будет».
       Все распоряжения Бибикова исполнялись успешно; его донесения императрице были утешительны;
      Екатерина II пожаловала его подполковником лейб-гвардии Измайловского полка, сенатором и кавалером Андреевского ордена.
        К несчастию все эти почести не застали в живых уже Бибикова: он умер 9-го апреля, после непродолжительной болезни.
Смерть Бибикова дала делу совершенно другой оборот.
…………………..
        Зная о плохом состоянии Казани, Пугачёв направился прямо на этот город, распространяя молву, что там соединится с ним сын, государь цесаревич, с войском и что из Казани они вместе отправятся в Москву.
       Положение Казани было самое критическое. Князь Щербатов, узнав о сдаче Осы, ушёл в Бугульму.
         Престарелый фон-Брандт должен был защищаться один, как мог и умел.
        Численность иррегулярного войска в Казани доходила лишь до 700 человек, дальнейшая защита города зависела от числа вооружённых жителей, а между тем пугачёвцев, шедших к городу, по слухам, было до 20.000 человек.
        Губернатор разослал нарочных в отряды Михельсона, Попова, Жолобова и князя Галицына с просьбой спешить на спасение Казанской губернии. Затем фон-Брандт, комендант Баннер и начальник секретной комиссии Потёмкин вместе с офицерами решили отправит навстречу Пугачёву полковника Толстого с сотней пехоты с сотней карабинеров и одним орудием.
        Вместе с тем решено было построить вокруг города несколько батарей, причем полковник Свечин предложил выкопать ров вокруг слобод и брался выполнить это в три дня.
Такое предложение было отвергнуто, а решили построить батареи только вокруг города, а слободы обнести лишь рогатками, предоставив их собственной защите.
         Впоследствии слободы послужили отличным прикрытием для пугачевцев при штурме города.
         Такую небрежность можно объяснить лишь тем, что большинство начальствующих не предвидело серьезной опасности городу; они надеялись, что Пугачев будет разбит или отброшен в сторону преследовавшими его отрядами: по следам Пугачева со стороны Екатеринбурга шел Гагрин, из Башкирии спешил Михельсон, а близ Камы с отрядом стоял полковник Якубович.

         Все-таки 2-го июля фон Брандт объявил всем жителям, чтобы они приготовились к защите города; при этом было добавлено, что о приближении к городу мятежников дан будет сигнал пушечным выстрелом и набатным звоном, что по этим сигналам все лица, назначенные к защите города, должны спешить с оружием к своим постам и не должны отлучаться от своих мест, хотя бы горели их собственные дома; нарушители же такого порядка, на страх другим, безо всякой пощады будут заколоты или застрелены.

        От присутственных мест и от жителей потребовали ведомости, сколько может быть выставлено людей и с каким оружием.
         Директор Каниц донес, что казанские гимназии могут выставить следующий «корпус»: 13 учителей, 2 дежурных офицера, 2 приказных, 39 учеников, «кои имеют не менее 16 лет», 6 человек дворовых людей самого Каница и затем всех гимназических служителей из отставных солдат; 50 человек учителей и учеников имели карабины, а все прочие вооружены пиками, купленными на гимназические средства.
           Каниц просил у губернатора пороху и пуль и в заключение добавил, что, так как гимназическому корпусу из 74 человек, упражняющихся в науках, непристойно смешиваться с прочими гражданами, то пусть бы назначено было особое место, где гимназическая команда могла бы стоять одна, под предводительством своего командира».
         Так как нападение следовало ожидать с восточной стороны, то здесь наиболее усилены были укрепления.
         На пространстве от левого берега Казани, чрез Арское поле, до озера Кабана, в 4-х местах, построены батареи; между ними поставлены рогатки, вышиною по грудь человека. На каждой батарее было по одному или по два орудия. Батареями с Арского поля командовал генерал Баннер, здесь же стоял Потемкин с отрядом солдат в 400 человек.
          Со стороны Суконной, при 4-й батарее, были собраны суконщики и подгородные крестьяне из сел Архангельского и Поповки, под командой владельца суконной фабрики, коммерции советника Дряблова.
          Рогатками и 4-мя батареями вокруг татарских слобод до Ямской - шеф дворянского корпуса Ларионов, а далее вокруг Мокрой слободы чрез Московскую дорогу до Казанки и крепости расположен был отряд с одной батареей полковника Свечина; ему же подчинялись вооруженные ямщики и обыватели окрестных улиц.
           Одна из батарей стояла на месте пересечения нынешних улиц Поперечной Красной и Лядской; 2-я - на современной Новогоршечной улице за квартал до Арского поля; 3-я - на Третьей горе, а 4-я - на высоком берегу Казанки, недалеко от нынешней Красной улицы.

        Крепость находилась в ведении коменданта полковника Лецкого, а часть города, огибаемая р. Казанкой от крепости до Арского поля, поручено было защищать члену адмиралтейской конторы Щелину; он должен был вооружить лодки и наблюдать, чтобы мятежники не перешли реки вброд и не напали на город с этой стороны.
         Внутри города, по Арской улице, недалеко от Богородицкого монастыря, поставлен был гимназический отряд под командою директора фон Каница; дорога была перекопана, а за насыпью поместились две шеренги, из коих первая имела карабины, а задняя - пики; к гимназистам присоединились художники и ремесленники из немцев, вооруженные 50 карабинами; они разместились группами по флангам и на аванпостах по окраинам оврагов к Казанке.
         10-го июля Пугачев разбил в 12 верстах от города высланный ему навстречу отряд Толстого, причем сам командир погиб, а команда его частью предалась мятежникам, частью разбежалась по лесам.
       Пугачев отсюда послал казанцам указ, чтобы без сопротивления покорились государю, приняли его с честью и сдали город; покорившимся обещаны разные милости.

       Как только в Казани разнеслась весть, что Толстой разбит и убит, а Пугачев уже у самого города, многие жители поспешили оставить Казань, а в числе первых уехал, и шеф дворянского корпуса Ларионов в Нижний, оставив на произвол судьбы вверенную ему оборону города с южной стороны.
Самозванец остановился между Казанкой и селом Царицыным; толпа его людей состояла более чем из 20 000 человек, впрочем, плохо вооруженных или почти безоружных.

       Крестьяне, добровольно или принужденно приставшие к пугачевцам, имели одни дубины да колья; башкиры были вооружены луками, а яицкие казаки ружьями; но тех и других было сравнительно мало.
      Посланный Пугачевым с указом воротился и объявил, что казанцы «не слушают, а только бранят».
        Пугачев решил штурмовать город. Вечером он осматривал укрепления со стороны Арского поля; во время рекогносцировки Пугачева к нему навстречу вышел из садов какой-то старик и стал говорить, что в Казани архиерей и все господа согласны сдаться Пугачеву, но это запрещает им недавно приехавший из Москвы генерал (П. С. Потемкин, троюродный брат князя Таврического) да губернатор, которые-де объявили, что если пойдут встречать злодея с крестами, то они и кресты из пушек перебьют.
После Пугачева ездил осматривать укрепления атаман Белобородов.

       Когда он подъехал к отряду Потемкина (из 400 пехоты и 200 конных чувашей; стоял впереди гимназической батареи), то генерал вышел из-за рогаток, и хотя не сделано было ни одного выстрела, но на другой день он писал, что «вчера неприятель атаковал Казань, и мы его отогнали».
         На утро 12-го июня Пугачев разделил свою толпу на четыре части: одну повел сам, другую - поручил Белобородову, а третью - Минееву; кому вверил 4-ю неизвестно.
         Прикрывшись выставленными вперед возами с, сеном, между которыми были размещены пушки, отряды Белобородова и Минеева прошли по Арскому полю; и остановились на Сибирской дороге, между рощей! военного госпиталя, в которой тогда стоял загородный; дом с ветряной мельницей купца Болдырева, и садами Родионовского института, где стоял загородный дом прежнего губернатора Алферова.

       «Погода предвещала нам счастливый успех», - говорит участник-пугачевец, - «ветер дул прямо на неприятеля, густой дым пошел прямо на город».
Отряд Потемкина, защищавший дорогу, был сбит.

     В это время толпа Минеева овладела губернаторским домом и двинулась дальше; ползком по оврагам она пробралась до гимназического поста и смяла его своей многочисленностью.
Сам Каниц ранен был стрелою в ногу, получили тяжелые раны и 6 учеников, из них один умер; два учителя - немец Тих и рисовальный -Иван Кавелин - убиты;
вместе с ними погибли и 5 иностранцев; кроме того, 6 человек пропали без вести.
        Остатки этого «корпуса», оттесненные до самого женского монастыря, удалились в крепость.
Гимназическое здание, «при выступлении директора в; поле», охранялось сторожами и солдатами в числе 14 человек под командою унтер-офицера.
Когда гимназический корпус начал отступать, Каниц, несмотря на рану, поспешил в гимназию, чтобы распорядиться о спасении имущества, но злодеи ворвались в дом, отняли у прислуги сундук с казной, здание зажгли, а караульных увели с собой; сам Каниц успел скрыться. Гимназия потерпела убытку на 15000 рублей;

         Каниц лишился своей библиотеки, которую он собирал в течение 20 лет; сгорело 980 томов русских и иностранных книг на сумму 1760 руб.; сохранился лишь гимназический архив, да некоторые классные принадлежности, снесенные в погреба. В крепости на содержание гимназических чинов провиант отпускался из казенных военных магазинов; уплата за него впоследствии была взыскана с гимназии.
Минеев овладел монастырем, где был убит столетний генерал Кудрявцев и, поставив одну пушку на паперти, а другую на монастырских воротах, открыл пальбу по крепости.
Левое крыло, под начальством Пугачева, бросилось к Кабану.
          Жители Суконной слободы встретили наступавших рычагами, копьями и саблями; пушку у них разорвало при первом же выстреле.
          Пугачев прыснул картечью; башкиры, пустив тучу стрел, с гиком бросились в улицы, убивая людей и зажигая дома.
           Суконщики бросились в рассыпную, за ними бежали и солдаты Потемкина, «не видев ни малейшего нападения, от одной робости, оставив неприятелю пушки и весь снаряд. Главные караулы опрометью побежали в крепость».
           Многие из солдат и жителей перешли на сторону самозванца и предались грабежу; другие прятались в погребах, церквах и монастырях, или искали спасения в крепости; там, в соборе, епископ Вениамин совершал молебствие о спасении города.

            Город сделался добычею мятежников: злодеи рассыпались по городу, «как ветер бурный», - писал Ювеналий, игумен Ивановского монастыря,
- «везде слышим вопль, рыдания и стон; часто раздавались страшные слова: «коли его». Зверство человека проявлялось в самом отвратительном виде: младенца бросят в огонь на глазах матери и наслаждаются ее исступленным отчаянием; женщину убьют лишь после поруганий и насилия.
Всех, кто только попадался в немецком платье, убивали без пощады.
Священники, например, Грузинской церкви, ходили по улице в одних рубахах и босиком, чтобы не отличаться от простонародья и не быть узнанными.

      Пугачевцы грабили дома и потом зажигали их. Улицы, по которым еще можно было пройти, представляли ужасное зрелище: по ним гнали пленных; злодеи то бродили взад и вперед с ношами награбленного добра, то разъезжали пьяные в самой пестрой одежде; в стихарях, подрясниках, в женском платье и проч.

           Разграбление города началось с 6 часов утра и продолжалось до глубокой ночи.
Многие из мятежников, в том числе Пугачев и Белобородов, ездили в лагерь обедать, а потом снова возвращались для грабежа и разорения.
     Время клонилось к вечеру, и злодеи торопились покончить разбойничье дело: выбивали в храмах двери, сдирали ризы, забирали сосуды, богохульствовали. «Святость шестнадцати церквей была поругана злодеями, которые не щадили ни пола, ни возраста, и тиранским образом убивали даже тех, кто искал спасения у святого алтаря».
        Город был подожжен со всех концов и сгорел почти весь, так что, по словам очевидца, по самую Егорьевскую улицу «в нем не осталось ни кола; уцелели лишь отчасти Суконная да Татарская слободы».

      Ворвавшись в город, Пугачев надеялся захватить и крепость врасплох; он с казаками быстро поскакал по городу к кремлю, но опоздал: крепостные ворота были уже заперты, завалены каменьями и бревнами, и мятежники встречены выстрелами.

       Тогда Пугачев занял Гостиный двор, поставил в находившемся там трактире две пушки и открыл пальбу по стенам кремля; впрочем, стены и без того были ветхи, а одна из башен почти до половины развалилась.

         Невдалеке от Гостиного двора, близ дома Дряблова, все еще стояли большие триумфальные ворота и прочие иллюминационные сооружения, приготовленные ко встрече Екатерины II; теперь они послужили защитой мятежникам, из-за построек пугачевцы повели усиленную ружейную пальбу по крепости.

       Положение собравшихся там жителей и войск было ужасное: церкви, кельи, погреба и конуры - все было наполнено народом; стрелы, пули и ядра вносили и в эти убежища ужас и смерть. Стоны раненых, крики женщин и плач детей довершали смятение.
Пожар, охвативший весь город, приближался и к крепости; ветер дул на нее, и воздух сделался удушливым от палящего жара и дыма.

     Деревянные здания в кремле неоднократно загорались, а ветхие крепостные стены грозили обвалом.
В защитниках уже началось колебание; они заявляли, что лучше сдаться, так как нет надежды на спасение.
    Потемкин принужден был повесить двух зачинщиков и этим восстановил нарушавшуюся дисциплину.
          Пока продолжалась канонада, архиепископ Вениамин пять раз совершал богослужение в соборе.
       Но вот стрельба затихла; архипастырь, отпев благодарственный молебен, поднял кресты и иконы и обошел по всей крепости, невзирая на нестерпимый жар и удушливый пепел, наносимые из города вихрем.
       Молитва немного успокоила несчастных, но наступившая ночь не обещала пока спасения на следующий день.
          Кругом зарево пожара, повсюду вопли разоренных и вдали на биваках веселые крики пьяных разбойников.
. «Не знали, что сулит грядущий день, ждали ежеминутного нападения, готовились к мученической смерти».

          А вот что рассказал на допросах, и сам Пугачёв о взятии Казани. Зная из вышеизложенного материала почти все главные события штурма и взятии Казани вы уважаемый читатель сами сможете оценить его искренность:
     Выдержка из первого допроса:
      «А подойдя х Казане, еще команда, как видно, была на заставе при одной пушке. Оную также разбил и пушку медную взял, а людей: которых присовокупил, а протчие разбежались.
     Подошед х Казане, стал я в лагере и написал х казанскому губернатору указ, чтоб без батали здался.
     А как ничего ответствовало не было, то навить велел сорок возов сена, и сделал приступ, и, хотя по многим сопротивлении, со многих сторон команды моей партиями Казань взял.
       А вошед во оную, что надлежало, — все побрал, и людей тут было побито немало.
          (Далее в черновике протокола зачеркнуто: “кто полковника засек плетьми, — не видал” (ЦГАДА. Ф.6.Д.663.Л.54об.).
          Пугачеву был, видимо, задан вопрос об обстоятельствах гибели полковника Ивана Родионова, который упомянут в списке погибших жителей Казани (см.: Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т.9. Кн.1. М. — Л., 1938. С.118))
        В остроге содержащихся колодников выпустил, где нашел и жену свою — Софью, которую увидя, говорил:
      “Ба! Друга моего, Пугачева, жена, у которого в бедности я жил, и он за меня пострадал”, — говоря притом: “Я-де тебя, бедная, не покину”.
       И так велел ее и з детьми взять с собою, и возил их в коляске по самое последнее разбитие, кое было под Черным Яром.
         Было у меня и еще женщин около десятка, одна кож — не жены, а только адевали, и готовили для меня есть, и делали всякие прислуги.
         Тут несколько человек засечено чиновных плетьми.
        А розыск сей чинили Авчинников и Давилин: Перфильев в то время был при пушках.
Патом башкирцы Казань зажгли, я вышел ис Казани в лагирь.
  А как тут не было фуража, то перешёл я на другое место 427, где услышал, что идет Михельсон.»

А вот еще тот же эпизод «взятия Казани», но данные взяты из другого протокола допроса Е.Пугачева

      «Не доходя до Казани вёрст дватцати встретилась с ним верных войск каманда, которая выпалила по толпе его один раз пужом (Пыж (а не пуж, как в оригинале) — клубок пеньки или шерсти, которым прибивали, утрамбовывали пороховой заряд в пушечном или ружейном стволе. В данном случае речь идет о ружейном холостом залпе). А коль скоро выпалили, то толпа ево пушку отнела , афицера Шватковского  взяли ж в толпу, а полковника  казаки скололи бегущаго на дороге. Каманда конная и пешая вся, не дравшись, ушла в лес.
     Не доходя до фарштата, на Арском поле он с толпою остановился, и Овчинников повес злодейской его манифест, чтоб Казань ему задалась, и, отвезя, возвратился к нему и сказал, что манифеста ево не слушают, а только бранят.
    И он, Емелька, приказал всей своей сволоче злодейской приступить к фарштату, и сперва велел палить ис пушек, а потом, как и по нем стали стрелять с батареев, то он велел фарштат в разных местах зажечь.
      А как город весь загорелся, то афицеры, которые на батареях стояли, остались не убитые, те ушли в кремль, а салдат взял он к себу в толпу .
    По крепости он не палил для того, что весь город был в огне и, тово ради, и сволочь свою отвел на Арское поле. Ис тюремного острога всех колодников выпустить он велел .
        Как он, Емелька, ехал по Арскому полю, то он наехал на жену свою, показанную Софью, и при ней помянутые ево дети — сын Трофим, дочери малолетные Аграфена и Крестина, коих и велел посадить на вое и отвесгь в его кибитку .
Тут же увидел он и игумна Филарета, коего также велел отвести в кибитку ж.
Как еще в городе пожар продолжался, то в то самое время пришол на Арское поле Михельсон и стал по его толпе ис пушек палить и наступать на его толпу».

     Ну и как нам, тут не помянуть И А.С. Пушкина и вот, что он насобирал в архивах о взятии Казани:
                                                         Глава седьмая
                         Пугачев в Казани. — Бедствие города. — Появление Михельсона

        12 июля на заре мятежники под предводительством Пугачева потянулись от села Царицына по Арскому полю, двигая перед собою возы сена и соломы, между коими везли пушки. Они быстро заняли находившиеся близ предместья кирпичные сараи, рощу и загородный дом Кудрявцева, устроили там свои батареи и сбили слабый отряд, охранявший дорогу. Он отступил, выстроясь в карре и оградясь рогатками.
          Прямо против Арского поля находилась главная городская батарея. Пугачев на нее не пошел, а с правого своего крыла отрядил к предместию толпу заводских крестьян под предводительством изменника Минеева.
       Эта сволочь, большею частию безоружная, подгоняемая казацкими нагайками, проворно перебегала из буерака в буерак, из лощины в лощину, переползывала через высоты, подверженные пушечным выстрелам, и таким образом забралася в овраги, находящиеся на краю самого предместия. Опасное сие место защищали гимназисты с одною пушкою.
        Но, несмотря на их выстрелы, бунтовщики в точности исполнили приказание Пугачева: влезли на высоту, прогнали гимназистов голыми кулаками, пушку отбили, заняли летний губернаторский дом, соединенный с предместиями, пушку поставили в ворота, стали стрелять вдоль улиц и кучами ворвались в предместия.
        С другой стороны, левое крыло Пугачева бросилось к Суконной слободе. Суконщики (люди разного звания и большею частию кулачные бойцы), ободряемые преосвященным Вениамином, вооружились чем ни попало, поставили пушку у Горлова кабака и приготовились к обороне.

      Башкирцы с Шарной горы пустили в них свои стрелы и бросились в улицы. Суконщики приняли было их в рычаги, в копья и сабли; но их пушку разорвало с первого выстрела и убило канонера.
        В это время Пугачев на Шарной горе поставил свои пушки и пустил картечью по своим и по чужим. Слобода загорелась.
      Суконщики бежали. Мятежники сбили караулы и рогатки и устремились по городским улицам. Увидя пламя, жители и городское войско, оставя пушки, бросились к крепости, как к последнему убежищу.
        Потемкин вошел вместе с ними.
        Город стал добычею мятежников.
         Они бросились грабить дома и купеческие лавки; вбегали в церкви и монастыри, обдирали иконостасы; резали всех, которые попадались им в немецком платье.
         Пугачев, поставя свои батареи в трактире Гостиного двора, за церквами, у триумфальных ворот, стрелял по крепости, особенно по Спасскому монастырю, занимающему ее правый угол и коего ветхие стены едва держались.
       С другой стороны, Минеев, втащив одну пушку на врата Казанского монастыря, а другую поставя на церковной паперти, стрелял по крепости в самое опасное место.
         Прилетевшее оттоле ядро разбило одну из его пушек.
       Разбойники, надев на себя женские платья, поповские стихари, с криком бегали по улицам, грабя и зажигая дома.
        Осаждавшие крепость им завидовали, боясь остаться без добычи...
        Вдруг Пугачев приказал им отступить и, зажегши еще несколько домов, возвратился в свой лагерь.
          Настала буря. Огненное море разлилось по всему городу. Искры и головни летели в крепость и зажгли несколько деревянных кровель. В сию минуту часть одной стены с громом обрушилась и подавила несколько человек. Осажденные, стеснившиеся в крепости, подняли вопль, думая, что злодей вломился и что последний их час уже настал.
              Из города погнали пленных и повезли добычу.
            Башкиры, несмотря на строгие запрещения Пугачева, били нагайками народ и кололи копьями отстающих женщин и детей.
            Множество потонуло, переправляясь вброд через Казанку.
           Народ, пригнанный в лагерь, поставлен был на колени перед пушками.
           Женщины подняли вой. Им объявили прощение. Все закричали: ура! и кинулись к ставке Пугачева.
         Пугачев сидел в креслах, принимая дары казанских татар, приехавших к нему с поклоном. Потом спрашивали: кто желает служить государю Петру Федоровичу? — Охотников нашлось множество.
       Преосвященный Вениамин во все время приступа находился в крепости, в Благовещенском соборе, и на коленах со всем народом молил бога о спасении христиан. Едва умолкла пальба, он поднял чудотворные иконы и, несмотря на нестерпимый зной пожара и на падающие бревна, со всем бывшим при нем духовенством, сопровождаемый народом, обошел снутри крепость при молебном пении.
      К вечеру буря утихла, и ветер оборотился в противную сторону. Настала ночь, ужасная для жителей!
        Казань, обращенная в груды горящих углей, дымилась и рдела во мраке. Никто не спал. С рассветом жители спешили взойти на крепостные стены и устремили взоры в ту сторону, откуда ожидали нового приступа.
        Но вместо пугачевских полчищ с изумлением увидели гусаров Михельсона, скачущих в город с офицером, посланным от него к губернатору.
         Никто не знал, что уже накануне Михельсон в семи верстах от города имел жаркое дело с Пугачевым и что мятежники отступили в беспорядке».

        Ну, а кроме Пушкина и кстати задолго до него, в России был уже свой автор написавший воспоминания о штурме Казани.
      «Краткое известие о злодейских на Казань действиях вора, изменника и бунтовщика Емельки Пугачева, собранное Платоном Любарским, архимандритом спасо-казанским 1774 года августа 24 дня»

     «На другой день, то есть 12 июля, поутру, сей злобный буян повел на горе атаку следующим образом: вся многочисленная оная толпа, под предводительством самого оного урода и яицких казаков, в немалом протяжении прямо от села Царицына по Арскому полю стремилась к городу, имея пред собою для защиты и вместо подвижных батарей несколько возов соломы, между коими расставлены были пушки, в удивительной скорости; злодеями наполнились стоящие в близости от дороги по правую сторону казенные кирпичные сараи, а по левую забором огороженные помещицы Нееловой роща и генерала Кудрявцева дом;
           из всех сих засад сильною стрельбою охранявшую перерыв дороги небольшую при одной пушке команду сбили с места, и явно нападать стали, которая видя вокруг себя великое множество злодеев, иных почти внутрь укрепления уже ворвавшихся, и опасаясь, дабы не быть отрезанной, построившись кареем, ретировалась за рогатки: между тем злодей Пугачев (приметив еще накануне, что прямо по открытому Арскому полю покушение его на город, по причине поставленной против оного главной батареи, имеет быть тщетным) отрядил с правого своего крыла не малое число пешей черни, по большей части без всякого оружия, с одними кулаками, к речке Казанке, приказал берегом по подгорью подходить к предместию; почему мало смысленные сии твари, от конных яицких казаков сзади плетьми погоняемые, перебегая весьма проворно из буерака в буерак, из лощины в лощину и переползывая, по предписанию Минеева, по-егерьски на брюхах чрез вышины, кои пушечным нашим выстрелам несколько открыты были, наконец таким образом в самые крайние к жилу два буерака выбрались свободно.

         И хотя постановленною на сем опасном месте одною небольшою пушкою и производима была по них пальба, однако они, исправно наблюдая вышеупомянутое учреждение, снизу Казанки подползши, пушку отбилии влезши в губернаторский летний дом, между двумя оными буераками стоящий и с предместиями соединяющийся, как из ворот, так и из-за заборов оного дома по строю, прямо вдоль за рогатками стоящему, начали палить из ружей; при том не только уж позади оного строя оказались, нов то ж самое время ближайшие улицы наполнили, чем во-первых на главной батарее причинили великое смятение; с другой стороны, левое злодейское крыло, частию по за кирпичным сараям, частию пространным буераком к Суконной слободе, собственному защищению оставленной, пробравшись ,караулы по горе и народ, из-за рогаток некоторое супротивление чинивший, сбили, и немедленно оную зажегши, устремились по улицам.
      Сиеу слышав, а больше увидя пламень, из злодеев, внутрь предместья с двух сторон ворвавшихся, все и на прочих батареях бывшие, не видав ни малейшего нападения, с одной робости оставив неприятелю пушки и весь снаряд, без всякого порядка опрометью в крепость побежали.

       Тогда-то сии кровожаждущие звери всех попадающихся им в немецком платье, яко, по мнению их, в богопротивном, думая быть дворян и чиновных, коих, будто народных мучителей, предприяли истребить, иных кололи, а иных в свое становище отвозили, где бесчеловечней им образом плетьми замучены; из захваченных же ими солдат ни один почти не умерщвлен, а только у всех косы обрезаны были.
         Всякого состояния, пола и возраста жителей в полон верст за 7-мь отгоняли; укрывшиеся же в церквах, видя оттуда терзаемых и закланных своих родственников и знакомых, не смели рыдать, но трепеща, равной себе ожидали судьбины.
      Алчные злодеи неустрашились разбивать, разграблять, сожигать и самые святые церкви; из коих людей бесчинно бегая с оружием и въезжая на лошадях, выгонялив плен, многих тут же умерщвляя.

      Как сие местничество по городу происходило, Пугачев с ближними своими, отбив в гостином дворе, против крепости, не более как на20 сажень отстоящем, ворота, и в находящемся при оных трактире засев с двумя пушками, другие из триумфальных ворот церкви и из-за питейного большого дома и винных погребов каменных, кои внизу с правой стороны с крепости из ружей непрестанно палили по городу, откуда равным образом отвечаемо было.

     Сей штурм устремлен был по большей части на Спасский монастырь, который занимает правый угол крепости и которого южной городовой стены фас, а особливо наугольная башня, от ветхости до половины почти развалилась.
       Подобный Пугачеву, помянутый изменник Минеев,с другой стороны, поставя также на святых воротах Казанского девичьего монастыря сделанной церкви на паперти две пушки, стрелял в крепость по самому опасному развалившемуся месту.
      Сии злодеи не без успеха могли бы продолжать таким образом атаку; но видя своих паче на грабление у стремившихся, бродящих по домам, обремененных добычею, разъезжающих пьяных по улицам и многих одетых в различные одежды, яко то: в стихари, подризники, в женское платье и пр.; также не стерпя жара от пламени зажженных около крепости публичных и приватных зданий, а при том наипаче опасаясь охваченными быть сзади пожаром и приближающимся на помощь осажденным, под командою подполковника Михельсона, войском, не осмелились более штурмовать крепость, хотя во многих местах от древности и развалившуюся, но отступя в лагерь, с досады во многих местах зажгли город.
      За несколько часов пред тем грозным временем, сбежавшиеся в крепости, то от страха очевидной смерти, то от жара бывшего в крепости ужасного пламени, да и внутри в разных местах возжигавшегося, также от пыли и дыма, сильным вихрем и бурею наносимых, почти задыхались, наипаче женщины и малолетные, теснящиеся в церквах, зданиях и под оными, по углам, конурам и где только можно было, подняли вопль, крик, стони рыдание, думая, что уже злодеи вломились в крепость.
       Неутомимый пастырь Вениамин, архиепископ, во всё то время продолжавшегося штурма, не выходя из соборной Благовещения пресвятыя богородицы церкви, коленопреклонно молил господа о ниспослании скорой на нечестивых30помощи, а по утишении пальбы, не взирая на жар, дым и копоть, взяв честные иконы, со всем бывшим при нем духовенством, внутрь крепостиобошел вокруг с умиленным пением, молебствуя ко всевышнему.
       Вскоре потом чувствовали от жара не малую прохладу, а от бури, дыму и пыли свободу, так что к вечеру глубокое настало молчание, которое и всю ночь продолжалось. Всякий ожидал заутра несчастного конца своей жизни; всякий, прощаясь с ближними, в бдении пребывал до утра, взирая набеспрепятственно обращаемый в пепел город, и горькими слезами оплакивая
кровных и сограждан своих, почитая их от рук злодейских или от пламени погибшими, отчего и самые бывшие на больших сражениях приходили40в уныние.
         По рассветании, взошед на высшие здания, обращали взор свой в ту сторону, откуда наступления вчерашней боялись ужасной тучи, разрушением крепости и погублением всех в ней находившихся грозящей, неведая, что вчера еще пополудни в 6-м часу нетерпеливо ожидаемыйг. Михельсон необыкновенным маршем, преодолев невероятные трудности,| с малочисленною своею командою подоспевши, на Арском поле безотдохновения имел удачное дело со злодеем, и на месте сражения проводилночь, не разоруживаясь; но к превеликому обрадованию вскоре заподлинно известились о всем том благополучном бывшем происхождении,10и что пре вожделенную весть сию присланный тогда ж от г. Михельсонаштаб-офицер приносит.
       Вообразить не можно, коль неописанная радость в тот час объяла несчастных: всякий предупреждает друг друга, стремится вбежать на крепостную стену, чтоб воззреть на сего ангела божия, желая увериться собственными глазами, и хотя малое в отягченном печалию сердце получить облегчение.
          Узнав же истину, с воздеянием на небо рук приносили благодарение вышнему, не без сожаления некоторого на свою судьбину, что и избавитель Михельсон не многими только часами опоздал всё Казани случившееся отвратить несчастие; но и то за неисповедимое милосердие к себе божие почитали, что хотя без домов, без имения и лишась нескольких сограждан, а некоторые и кровных, сами живы остались».

      На, этом можно было бы и закончить эту часть если бы   у нас в очереди для дачи показаний в нашем историческом расследовании, еще не стояло одно важное историческое лицо- сам племянник главного фаворита Екатерины Второй Г. Потемкина - Павел Потемкин и он кстати непосредственный руководитель всего следствия в отношении Пугачева и его сподвижников!

         И тут надо прямо сказать, что во всех до сих пор появившихся монографиях по пугачевщине замечается важный пробел — это недостаток известий об одном из главных лиц, избранных Екатериною II для подавления мятежа, именно о Павле Сергеевиче Потемкине (впоследствии графе).
        П. С. Потемкин обратил на себя внимание в первую турецкую войну, которой окончание совпало с полным разгаром мятежа.
         Получив образование в московском университете, он любил заниматься литературой, переводил Руссо и Вольтера и написал, между прочим, целую драму в 5-ти действиях на подвиги русских в Архипелаге.
        Во время бунта он составил “Историю о Пугачеве”, до сих пор еще не изданную. Позднее он занимал место генерал-губернатора саратовского и кавказского, и литературным плодом этой деятельности его было “Описание кавказских народов”, также остающееся в рукописи.
     Но одно событие, последовавшее в Кизляре, в 1786 году, связанное с несчастным братом шаха персидского Гедает Ханом, помрачило всю славу Павла Потемкина.
Вот выдержка из книги «ЗАПИСКИ АДМИРАЛА ЧИЧАГОВА»
     «Вся Россия оплакивала смерть князя Потемкина-Таврического 573, и это впечатление, произведенное столь великой потерей для отечества, не могло никогда исчезнуть из памяти его современников.
       Для Императрицы это было ударом, и в 1795 и 1796 годах, в особенности вспоминалось много о заслугах его по поводу недостойного поступка его двоюродного брата, графа Павла Сергеевича Потемкина.
       Весьма алчный, хвастливый и мало нравственный, граф Потемкин был человеком образованным и литературным.
       Если не ошибаюсь, он воспитывался в Московском университете и начал службу в Семеновском полку. В первую турецкую войну 1770 г. он отличился и заслужил георгиевский крест, затем оборонял Казань от Пугачева и судил этого возмутителя.
       Говорили, что он доказывал ложно, будто Пугачев был пойман не Суворовым, а им. Князь Таврический с тех пор приблизил его к себе и давал ему важные поручения; так он приводил покорившихся крымцев к присяге и убедил царя Кахетинского и Карталинского Ираклия вступить в русское подданство, за что ему Императрица послала много наград и подарков.
        Затем граф появился на должности Саратовского и Кавказского генерал-губернатора, принудил многих горцев покориться; в 1790 году участвовал во взятии Измаила, через четыре года отправился с Суворовым в Польшу и за все заслуги получил чин генерала-аншефа и графское достоинство.

          Но вдруг в 1795 году слава его быстро померкла. Оказалось, что еще в 1786 году он совершил жестокий и низкий поступок, каких было, конечно, немало им содеяно во всю жизнь, но они ловко скрывались и не доходили до сведения Императрицы.
        Во время бытности его Кавказским генерал-губернатором, двое из братьев Али-Мегмета-Хана, захватившего персидский престол, бежали, чтобы избегнуть преследований и смертной казни, в разные стороны.
        Так один направился в Астрахань, а другой — к Кизлярскому берегу, в надежде и уверенности, что Россия, которой они были преданы всегда, окажет им содействие. Последний вез с собой большие богатства.
      Узнав это, Потемкин отказал ему в приеме под предлогом, что Персия в мире с нами, но бедный принц в полнейшем отчаянии все-таки пошел в Кизлярский порт.
        Тогда комендант порта выслал ему навстречу суда, наполненные войсками, которых принц счел за доброжелателей и защитников.
        Но лишь только они высадились на персидский корабль, как набросились на неповинных сторонников принца, перерезали их, передушили, убили самого принца и захватили все сокровища.
       Последовал дележ, и так как львиная доля досталась алчному Потемкину, то он и скрыл все концы преступления.
      Разумеется, гнев Божий должен был рано или поздно разразиться над ним, и вот, после десяти лет, разгорелась война между Россией и Персией, и родной брат принца, спасшийся в Астрахани, который теперь понадобился нам, возбудил это позорное дело.
        По этому поводу Императрица пожаловала следующий рескрипт моему отцу, адмиралу Чичагову:
“... Из разных, токмо ныне достигших до Нас, сведений увидели Мы, что в 1786 году учинено при Зинзилинском порте на Каспийском море убийство Гилянскому владетелю Гедает Хану, содеянное подле одного из Наших судов, за чем последовало тогда же расхищение знатного имения его и предание детей убиенного во власть неприятеля его Али Мегмета Хана, усилившегося чрез то в Персии вопреки интересов Наших.
     Коликой не есть важности сие дело, однако же оное оставалось по сие время без всякого исследования; по обстоятельствам же сих злых преступлений упадает явное сомнение на чиновников, употребленных тогда по персидским делам, что они не токмо способствовали с одной стороны успехам войск Али Мегмета Хана, а с другой погублению соперника его Гедает Хана, но преданием детей его, прибегших к покровительству Нашему, и бывших уже на судах Наших в совершенной безопасности, в руки противника довершили все мерзкие злодеяния, учиненные тогда над несчастным семейством сего злополучного владетеля Гилянского.

      Таковые бесчеловечные и гнусные преступления не могли не иметь важных следствий, и одни подозрения, что употребленные чиновники в тех странах могли иметь участие в столь омерзительных деяниях, где способом обманутой доверенности предан бесчеловечной смерти у самых судов Наших тот самый владелец, который от нескольких лет давал многие опыты усердия и преданности к Нам и к державе Нашей, и в областях которого находилось селение Наше во всегдашней безопасности, что имение его, бывшее на Наших судах, нагло расхищено, и что дети его выданы из рук их, причинить должны были совершенное всех отвращение от польз Наших, вселить всеобщее недоверие и возбудить справедливое роптание и неуважение к правительству, где столь злые преступления против человечества  оставаться могут не наказанными.
         Сколь скоро одни виды происшествий сих достигли слуха Нашего, тот же час при первом приступе к надлежащим исследованиям быв объяты ужасом к таковым бесчеловечным преступлениям, почли долгом чрез дальнейшее и строгое изыскание в сем деле сущей истины, все оные происшествия объяснить во всех подробностях, дабы по лучшему уважению и по мере преступления должным наказанием преступников отмстить кровь погибших неповинно, и тем истребляя поводы к заключению, что злодеяние оставлено без рачительного изыскания и без должного и строгого наказания, восстановить утраченное в тех странах доверие.

        В сем важном случае заблагорассудили Мы возложить на вас произвести следствие сие в самое действо, повелевая немедленно составить для того следственную комиссию под вашим председательством, в которой быть присутствующими вице-адмиралу Повалишину, генерал-поручикам Голенищеву-Кутузову, Простоквашину, тайному советнику Храповицкому и статским советникам Вейдемейеру и Санкт-петербургской уголовной Палаты председателю Цызереву, а производителем следствия коллежскому советнику Макарову.
        Из препровождаемых к вам при сем по описи бумаг увидите вы многие, к настоящему делу относящиеся, обстоятельства.
      Самые противоречия, во многих статьях встречающиеся, при ближайших изысканиях откроют истину, а особливо, когда опрошены будут те морские чиновники, нижние служители, или бывшие на тех купеческих судах люди, пред глазами коих совершено было убивство.
        Все вышесказанные бумаги не оставьте вы пополнить, во-первых, отобранием от надворного советника Скличия справедливейшего показания, сообразно с данными ему по воле Нашей вопросами и объяснениями, взятыми по повелению же Нашему от капитана Калмыкова и прапорщика Хастатова, а во-вторых, собранием всех нужных изысканий к обнаружению действовавших в означенном происшествии и доселе сокрытых причин, для чего и указали Мы упоминаемых трех чиновников к вам прислать; а какие по следствию сего дела еще потребны будут люди, о том не оставьте Нам всякой раз доносить, дабы повелениями Нашими оные немедленно могли быть в комиссию препровождаемы. Мы желаем, чтобы сие следствие произведено было со всевозможной поспешностью и точностью в силу узаконений, по окончании которого комиссия имеет представить к Нам все следствие и экстракт с мнением ее, дабы по тому виновные по мере преступления не могли оставаться без строгого по законам наказания за гнусные и мерзкие поступки их.
               Ноября 14 дня 1795 г. Екатерина.”
         Граф Потемкин, устыженный этим следствием, скоропостижно умер в Москве, и таким образом прекратилось дело. Общая молва была, что он, мучимый совестью и стыдом — отравился.
       Касательно обстоятельств о смерти Павла Потемкина замечу, что “Русской Старине” Болотова, за февраль 1796 года есть вот такие данные.
         “Он все еще был болен очень в Москве и отлынивал от суда.
           Говорили все, что он опился ядом и медленно скончает и умирает. …
          Далее за 7-ми апреля:
        “Наконец решилась судьба сего знаменитого человека! И весь этот громкий суд над ним прежде кончился начала его — его смертью!
         Он умер от своей болезни, так как ожидали того все в Москве; и вся его непомерная алчность к богатству легла с них во гроб”.

    А вот начало карьеры было успешным и много обещающим.
    После неожиданной кончины А. И. Бибикова 9 апреля 1774 г., императрица была в затруднении, кому передать все обширные полномочия, предоставленные ею покойному.

      Поручив на время главное начальство над войсками старшему по нем в чине, князю Федору Федоровичу Щербатову, она предоставила ему только власть распоряжаться военными действиями, да я то по соглашению с губернаторами.
      Что же касается до “секретной комиссии”, которая была также в зависимости от Бибикова, и теперь, по его же представлению, разделилась на две, на казанскую и оренбургскую, то по смерти его Екатерина подчинила эти две секретные комиссии местным губернаторам, — Бранту в Казани и Рейнсдорфу в Оренбурге.
           Вскоре, однако ж, понимая необходимость связи в их действиях, она назначила одного над обеими начальника в лице Павла Потемкина, троюродного брата быстро возвышавшемуся в то время любимцу.
      Особой, составленной при этом случае, инструкцией государыня поручила ему сверх того исследовать причины возмущения, придумать меры к устранению их и установить прочный порядок в яицком народе
        
                            «Инструкция нашему генерал-майору Павлу Потемкину».

       Известны ухе вам происшедшие бунты на Яике и в Оренбургской губернии, для угашения коих посланы туда войска, которые, так, как и все сие дело, поручены были в главное предводительство и управление покойному генерал-аншефу Бибикову. В следствие чего и учреждена им в Казани по нашему повелению секретная комиссия, для произведения разбирательства и следствия над пойманными злодеями.
      По разбитии же Пугачева и по освобождении Оренбурга учреждена и тамо по повелению нашему такая же комиссия под ведением губернатора. Равномерно и казанская, по смерти генерала Бибикова, поручена от нас казанскому же губернатору.
       Ныне же дела тамошнего края возымели такой оборот, что оба те губернатора долженствуют быть единственно упражняемы внутренними гражданскими делами своих губерний; то мы имев достаточное испытание о вашей ревности и рачении в службе нашей, заблагорассудили вас определить главным к обеим тем комиссиям, яко неразделимую между собою по делам, связь имеющим. Того ради повелеваем вам:

          Первое, отправиться отсюда в Казань и в Оренбург с включенными здесь от нас указами к обоим тем губернаторам, по силе которых и должны вы принять от них под свое ведомство те комиссии со всеми в них находящимися лейб-гвардии офицерами, и с принадлежащими к отправлению тех дел разными офицерами и служителями.
         Второе, равномерно принять от помянутых губернаторов насланные от нас к ним именные наши повелении по тем обеим комиссиям; а от офицеров лейб-гвардии нашей — данные [401] комиссии от нас указ, ордеры и наставления покойным генералом Бибиковым.
         То и другое долженствует вам служить настоящим руководством в производстве дел на первой случай, следовательно, вы и имеете во всем поступать точно по тем нашим именным повелениям.
         Третье, при производимых допросах и следствиях поручаем вам главнейшим попечением:
       1) узнать и открыть истинное познание о тех прямых причинах и междоусобной оных связи, кои произвели толикое зло в той части империи нашей, а особливо в яицких жилищах, яко в первоначальном гнезде оного;
       2) изыскать на месте лучшие и удобнейшие средства к совершенному искоренению тех вредных причин, и
        3) изобрести новые и надежнейшие для переду положении, на которых можно бы было впредь основать и установить поселянский порядок и повиновение возмутившегося яицкого народа.

         Четвертое, к отправлению комиссии вашей нужны вам быть могут разные сведения и вспоможении от казанского и оренбургского губернаторов; вы оные имеете от них в свое время, по настоящим надобностям, требовать.
           Пятое, для удобнейшего исполнения намерения нашего, с которым мы вас отправляем, имеете вы принять и содержать в особенном вашем ведомстве и команде всех возвратившихся и возвращающихся в повиновение яицких казаков, и не делая еще никакого решительного и нового с ними положения, устроить однако ж в запас между ими и в их жилищах повиновение, тишину и спокойство до того времени, пока от нас решительное впредь положение о них учинено будет, вследствие того, что вы по точному рассмотрению об оном за полезнейшее найдя, нам донесете; а дабы тем охотнее сии казаки к законному повиновению возвращались, можете вы сделать от имени вашего объявлении, в подтверждение данных о том от нас манифестов, в тамошнем краю публикованных.
          Шестое, по вступлении вашем в дело, по-видимому, нужнейшее в том состоять будет, чтоб вы, персоной своей произведя к себе в яицких казаках уважение и доверенность, поселили в них дух кротости и истинное раскаяние о прежних преступлениях. К способствованию же вам во всем сем действии гражданской политики, если вам какое вспоможение нужно будет и от командиров войск наших в тамошнем краю обращающихся, вы можете оного от них требовать, о чем и указ наш туда к главному командиру генералу-поручику князю Щербатову отправлен будет.
         Седьмое, точного и особливого пребыванию вашему места мы вам предписывать не хотим, а имеете вы обращаться и в том, и в другом месте по вашему усмотрению, где и когда дела ваши требовать того будут.
          На отправление же ваше отсюда всемилостивейшее вам жалуем две тысячи рублей; а на комиссию расходы пять тысяч рублей.
          Впрочем, все ваши до ношении имеете вы отправлять прямо к нам, и мы уповая, что вы благоразумным вашим исполнением сего вам порученного и толь важного для спокойства отечества дела наивяще себя достойным сделаете нашего монаршего благоволения, с которым к вам благосклонными пребываем.
                              Дана в С.-Петербурге 11 июня 1774 года. Екатерина.
         А вот и реляции П. Потемкина в Санкт-Петербург. Они нам и заменят свидетельства самого П. Потемкина.
                                                              II.
                                          Донесение из Казани от 8 июля 1774 года.

          Всемилостивейшая государыня. В приезд мой в Казань (Он прибыл в Казань в ночь на 8 июля, следовательно, за 4 дня до нападения Пугачева. – прим. Я. Г.), нашел я город в столь сильном унынии и ужасе, что весьма трудно было мне удостоверить о безопасности города.
      Ложные по большой части известии о приближении к самой Казани злодея Пугачева привели в неописанную робость, начиная от начальника, почти всех жителей, так что почти все уже вывозили свои имения, а фамилиям дворян приказано было спасаться: я не хотел при начале моего приезда оскорбить начальника (губернатора, генерал-аншефа Якова Ларионовича Бранта), но представлял им, что город совершенно безопасен и, благодаря Бога, имел счастье их удостоверить и успокоить.
      Точного известия о стремлении злодея донести в. в. не могу, понеже и сам г. губернатор верных известий не имеет, но сие верно, что г. подполковник Михельсон идет вслед за злодейской толпою, состоящей в семи тысячах всякого народа. Сие известие прислано от помянутого подполковника с Вятки.
       Я не могу представить, всемилостивейшая государыня, каким чудным образом мог злодей прокрасться в сию сторону, и будучи разбит под Троицкой крепостью, успел обмануть всех вокруг себя военно-начальников, пробраться к Осе, взять майора Скрыпицына со 100 человеками гарнизона и 8 пушками, а оттуда прошел к заводам, которые разорил и взял 12 пушек, а полковника Рензеля (у Пушкина начальник заводов назван Венцелем. – прим. Я. Г.) повесил.
         Из всех надзирающих движения Пугачева один только подполковник Михельсон успел узнать о его обращениях.
      Сказывают, что г-да майоры Жолобов и Гагрин поворочены были Деколоном для надзирания над Оренбургом. Сожалительно, что Михельсон, будучи обременен больными и ранеными, а паче для снабжения себя провиантом, должен был зайти в Уфу; без чего всеконечно бы не допустил он столикого разорения краю сему.
        Я предлагал г. губернатору, что если он имеет хотя малой деташамент, то приемлю я на себя идти на встречу к злодею; но по недостатку военных людей, с нуждою набрать можно до 500 человек, которых отделить далеко не можно, дабы не обнажить города.
       Все сие, однако ж не воспрепятствует, по первому известию о приближении его от Вятки к Казани, чтоб я не выступил с помянутым деташаментом, и дерзаю в. в. удостоверить, что прежде я погибну, нежели допущу город атаковать.
  Сии обстоятельства принудили меня здесь остановиться до точного разрешения по верным известиям, где находится злодей.
    По все высочайшему изволению в. в. манифеста завтра будет от меня объявлен. Боже дай успех в делах моих, соответствующий ревности моей к службе священной в. в. особе: и я не пощажу ни трудов, ни самой жизни моей к приобретению желанного спокойствия в народе.
Я, повергая себя к освященным стопам вашего величества, имею счастье быть, всемилостивейшая государыня, в. и. в. вернейший подданный Павел Потемкин.
                                                                 III.
Письмо П. С. Потемкина к графу Г. А. Потемкину из Казани, от 12 июля (1774

      Вчера поутру неприятель атаковал Казань, и мы его отогнали.
     А сегодня поутру вторично атаковал с четырех сторон так что чрез (о)враги пробравшись отрезали высланной от меня с двумя пушками авангард, но я поскакав туда соединил их с моей командой, которая состояла из 400.
       Я ласкал себя что буду иметь в команде 600 пехоты и 300 конницы: но тщетная моя была надежда: тот самой день как я к вам писал полковник Толстой стоящий в 20 верстах со сто пехоты и со сто конницы, которой струсив отдался с конницей и заколот.

        Наша пехота чрез то пришла в робость, однако я их подкреплял и ободрил: но только успел я мой авангард выручить как увидел с правой и с левой стороны злодеев, вошедших в город.
         Следуя карем ввел я своих внутрь рогаток и отделил на каждую сторону по 60 человек; с правой стороны было уже поздно: а с левой стороны держали передних, но как уже они прорвались в один сад и зашли в тыл, то солдаты побежали: а злодеи ворвавшись отовсюду вбегали на улицы.

      Народ будучи предан по большой части злодеям идти не препятствовали, а татар, находящихся у меня половина злодеям отдались, и так осталось мне с имеющимися при мне двумя пушками к крепости пробиваться, что и удалось мне сделать: в крепость ввел я 300 человек пехоты с крайней трудностью.
        Теперь защищаемся мы в крепости: уповают что Михельсон севодни будет, однако трудно ему будет в городе их поражать: сказывают, что Гагрин (Нарвского пехотного полка премьер-майори Жолобов дни через три будут; я в жизнь мою так несчастлив не бывал: имея губернатора ничего не разумеющего и артиллерийского генерала дурака, должен был, по их распоряжению к защите самой скверной, помогать на семи верстах дистанции.

        Теперь остается мне умереть защищая крепость, и если Гагрин, Михельсон и Жолобов не будет, то не уповаю долее семи дней продержать, потому что с злодеем есть пушки и крепость очень слаба.
И так мне осталось одно средство — при крайности пистолет в лоб, чтоб с честью умереть как верному подданному ее величеству, которую я богом почитаю. Повергните меня к ее священным стопам, которые я от сердца со слезами лобзаю. Бог видит сколь ревностным и усердно я ей служил: прости, братец, ежели Бог доведет нас к крайности. Воспоминайте меня как самого искреннего вам человека. П. П. самое главное несчастиеque le peuple n'est pas sur (т. е. на народ нельзя положиться).
          Вот, братец, каково быть командиром войск незнающему человеку в губернии, которая вся готова была взбунтовать; оставил один гарнизон и команда моя была из разных полков, оставленных за негодностью, и черкес с шестью казаками держал три дня пикеты.
                                                            IV.
                        Дальнейшие донесения из Казани:
              1) от 26 июля.
Всепресветлейшая, державнейшая великая государыня императрица и самодержица всероссийская Екатерина Алексеевна, государыня всемилостивейшая!
              После последнего отправленного мною к в. и. в. всеподданнейшего донесения, губернатор казанской сделался отчаянно болен, так, что никакой надежды о жизни его нет; а как здешняя губерния и при настоящем правителе весьма растроена, о чем я уже имел счастье в. и. в. донести, то при настоящих обстоятельствах требует необходимо правителя, который бы мог сколько-нибудь поправить испорченное
      (По смерти Бранта, казанским губернатором был назначен князь Платон Степанович Мещерский.
       Брант умер 3 августа.
       Накануне Потемкин писал императрице: “Весьма ослабно пекся губернатор о соблюдении города; но столько ж слабо командир воинский (Щербатов?) пекся соблюсти пространство империи, в которую теперь впустили злодея”. – прим. Я. Г.).
       Генерал-поручик князь Щербатов по обстоятельствам, равно как и я, вступаемся в некоторые дела, требующие скорого решения, но правление настоящее по губернии претерпевает, что почел я за долг мой в. и. в. всеподданнейше донести, имея за первой предмет в жизни моей благо общества и верность к священной особе вашей, с которою верностью пребуду во всю жизнь мою, всемилостивейшая государыня, в. и. в. вернейший подданный Павел Потемкин.

            2) От 17-го августа. Всемилостивейшая государыня!

        Высочайшее в. и. в. повеление о всемилостивейшем воззрении на ревность и службу в. в. верных рабов, объявил я со всевозможным объяснением важности оного милосердия. Монаршее благоволение возбудило вящую ревность в сердцах преданных и без того в. в. Я не престаю возглашать долг каждого и неоцененные в. в. щедроты; и кажется успеваю несколько в желании моем. Чернь вся в крайнем невежестве погруженная познавает свое заблуждение, и возымея ко мне доверенность являются ежедневно человек по ста и более с разными жалобами.
             А как по-видимому приучили их к тому, чтобы они праздны не являлись, то часто приходя ко мне привозят они подарки, так что отрекаясь принимать оные принужден я был сделать объявление, что я примечая многие мздоимства публикую, что по первому сведению кто будет касаться ко взяткам, таковых ту минуту буду наказывать, да и самые те кто подносит не останутся без наказания. Первый опыт оному учинен обличением одного офицера казанского гарнизона, который был послан с командою для усмирения бунтующих чуваш, и который брал деньги с самых бунтовщиков и отпускал их.
             Я не пропускаю ничего, что только в силе моей способности мои допускают, чтобы привести народ в надлежащее познание их долгу: наказывая преступников по мере важности вины, уменьшаю наказания чистосердечно в раскаянии приходящим, ободряю верных вашего величества рабов и всевозможное прилагаю старание привести их развращенные сердца в порядок.

           3) В последнем моем всеподданнейшем донесении в. и. в. изволили усмотреть о подлом поступке саранского и пензенского воевод, которые из единой слабости душ оставили вверенные им города на жертву злодею отечества.
       Оба помянутые градоначальники не избежали мнимым их средством побега поносной, мучительной и бесчестной смерти от варвара Пугачева.
        Саратовский коменданта (Бошняк) еще хуже их учинил: когда сведали они о приближении злодея к их краю, то положено было по совету обложить Саратов валом, и учреждение сие было подписано всеми находящимися в Саратове штаб-офицерами: но однако ж коменданта не хотел дать на то работников и мешкая день от дня дождались того, что злодей овладел Саратовом (Источником этих известия служили Потемкину рапорты Державина, который пользовался полным его доверием (см. т. V-й Сочинений Державина). – прим. Я. Г.).
            Неизвестно еще, всемилостивейшая государыня, что учинено злодеем в сем несчастном городе и что спаслось от свирепой руки его, но я имею рапорта, что как скоро соединенные деташаменты подполковника Муфеля и ревностного Мелина приблизились, так скоро злодей оставил Саратов и пошел далее к Царицыну.

          Партия его, переправясь на луговую сторону, произвели некоторые варварства в Малыковке: но донской есаул Богатырев с командой своей их разбил и несколько взял в плен. Хотя уповательно, что ополчение злодея гораздо умножилось как в рассуждении людей, так и числа пушек по взятии им Саратова, однако уповаю, что деташаменты его преследующие настигнуть сего злодея: полковник Михельсон, сказывают, с двумя первыми соединился, а генерал-майор князь Голицын, столь усердствующий к службе вашего императорского величества, соединясь в Сызране с г. Мансуровым, поспешает с другой стороны настичь злодея, делая каждый день марш по 70 верст.

        Что касается до здешних мест, вокруг Казани и до самой Камы все спокойно; не утишаются одни только башкирцы и самая малая часть между Табинска и Бугульмы; отрядив туда часть войск из деташамента полковника Лаубовича, приказал я истребить шатавшуюся шайку разбойников: а башкирцам послал листы, объявляя им, что если они к октябрю не усмирятся, тогда в. и. в. изволите прислать запорожцев и арнаут к истреблению их
      (Впоследствии П. С. Потемкин доносил императрице, что к нему явились 12 башкирских старшин с повинной и что он одного из них отправил к Г. А. Потемкину. – прим. Я. Г.). Я прошу в. и. в. простить мне смелость сию.
       Разные способы нужны ко усмирению сего народа. Один из старшин башкирских, по повелению моему, поймал самого главнейшего сообщника Пугачеву, Канзафера, за которого заплатил я сто рублей и послал показанному старшине Кидрясу медаль, повелев ему искать оставших двух Кораная и Салавата и обещав за каждого по ста рублей.

         В рассуждении самого злодея хотя не осмелюсь я удостоверить ваше величество в поимке его, но имею, однако ж немалую надежду: скоро должно открыть исполнение оного или тщетное мое упование.
         Ежели Бог воззрит на усердие мое, то уповаю, что все дела будут идти в угодность в. и. в. и в пользу отечества. Нет для меня святее ничего, как опытами моих дел в. в. усмотреть соизволили, колико сердце мое исполнено той священной ревности к службе в. и. в., которая делает подданных высокого благоволения достойными и с которою не премину я жертвовать жизнью моею для славы и пользы в. и. в. при всяком случае.
        Имею счастие быть, всемилостивейшая государыня, в. и. в. всеподданнейший раб Павел Потемкин.»
……
     И в качестве заключения этой части я снова хочу вернуться к вопросам:
    «В чем корень зла и многих без в России, что в прошлых веках, что в нынешнее время?
     И почему там, скажем периодически появляются такие «личности» как Стенька Разин и Емельян Пугачев, каких никогда не было и надеюсь не будет, ни в украинского ни белорусских народов?
   А причина по моему личному мнению в том, что для россиян, и Разин и Пугачев это не серийные убийцы, грабители насильники или даже в лучшем восприятии (как государственные политические преступники) - (которые если и убивали, как потом делали большевики за схожие идеи построения народного государства)  а просто национальные герои - почти былинные богатыри и пример для подражания все новых и новых поколений!
    И этому уже прямо учат в российских школах! Если не верите, то гляньте вот сюда http://festival.1september.ru/articles/553602/

       «История, основываясь на фактах уже, свершившихся, позволяет нам делать выводы, извлекать уроки.
     А литература указывает путь, по которому надо идти.
      Это путь милосердия, любви к человеку. Сопоставляя исторические материалы с текстом повести, мы увидели, что Пушкин не только не отступил от исторической правды, но, пользуясь художественным вымыслом, сделал образ Пугачева живым.
      Это не только беспощадный и жестокий злодей, но и человек, которому можно доверить жизнь возлюбленной, которого можно пожалеть и за “грешную душу” которого “вечно молить Бога.
        Пушкин подчеркивает важнейшие его качества: целеустремленность, волю, умение помнить и ценить добро, готовность в трудную минуту прийти на помощь и, что может показаться странным на первый взгляд, - справедливость.
         В какой-то мере Пугачев в восприятии Пушкина –личность одинокая и трагическая. Он осознает тщетность своего предприятия. Понимает неизбежность своей гибели.
         Но отказаться от бунта не может. Понять мотивы его поведения, его отношение к происходящему призвана мораль калмыцкой сказки, которую он рассказал Гриневу: “чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что Бог даст”.
          Образ Пугачева бессмертен. Уже в XX веке, в 1921 году (под конец Гражданской войны 1918-1922 годов), известный российский Сергей Есенин заканчивает свою поэму “Пугачев”.
        Он называет его “почти гениальным человеком”. Он создает образ сильного, смелого, способного на решительные, обдуманные действия. Он поет ему славу, вкладывая свои мысли в слова ближайшего сподвижника Хлопуши.»
    И раз мы помянули Хлопушу, то давайте и посмотрим, кто же по словам Есенина, так восхвалял Пугачева!
    «Хлопуша -настоящее имя Афанасий Тимофеевич Соколов; 1714—1774) — родился в сельце Мошкович в вотчине тверского архиерея Митрофана. Крестьянин Тверской губернии. До пятнадцати лет он помогал родителям по "крестьянскому делу", а затем был переведен на оброк и уехал в Москву, где работал по оброку извозчиком.
     Там он познакомился с шайкой уличных грабителей и участвовал с ними в нескольких преступлениях.
     За соучастие в краже серебряных вещей, и поскольку он назвался беглым солдатом Черниговского полка, его прогнали сквозь строй через тысячу человек шесть раз.
       Затем был отдан в солдаты, совершил побег домой, где и прожил три года. Затем по обвинению в конокрадстве (он выменял лошадь оказавшуюся краденой) его приговорили "высечь кнутом и послать на житье" в Оренбургскую губернию, где проживал в Бердской слободе, работал по найму в поместьях и на Ашкадарском руднике при Покровском медном заводе, который принадлежал графу А.И. Шувалову.
          Участвовал в грабежах, разбойничьих нападениях на дорогах.
          В 1768 году он вместе с двумя своими товарищами был арестован за грабеж богатого татарина.
          По определению Екатеринбургской канцелярии был наказан кнутом " с вырыванием ноздрей и поставлением на лице знаков ("ВОР») и отправлен на каторгу в город Тобольск, откуда бежал, но был схвачен и привезен в город Оренбург. В Оренбурге его "в четвертый раз били кнутом и оставили здесь в городовой работе вечно".
      30 октября 1773 года, при подходе отряда Е. И. Пугачева к Оренбургу, по совету коллежских советников Мясоедова и Тимашева, оренбургский военный губернатор Рейнсдорп приказал доставить Хлопушу из тюрьмы с намерением послать его в лагерь Пугачева с "увещевательными письмами" к яицким, илецким и оренбургским казакам с предложением выдачи самозванца за вознаграждение и помилование за свершенные преступления. Кроме этого ему было поручено сжечь порох и заклепать пушки восставших.
       За что Хлопуше было обещано помилование и денежное вознаграждение. 2 октября Хлопуша прибыл в Сакмарский городок, где в тот момент находился Пугачёв, объявил о полученном от губернатора поручении и о желании служить в войске восставших. Хлопуше поверили благодаря поручительству знакомого с ним Максима Шигаева, отбывавшего наказание в оренбургском остроге после восстания 1772 года»,
    Ну, а если этот текст теперь кратко пересказать современным языком, то получится что ВОР в ЗАКОНЕ Хлопуша, ссучился и пошел на службу к ментам!
       Обязался за помилование и денежное вознаграждение стать «диверсантом» и стукачем в войске Пугачева!
       И это ему легко удается благодаря содействую опять же своего старого «каторжного товарища» Максима Шигаеева уже успевшего стать у Пугачева не только «полковником», а даже получившего от него титул «графа Воронцова».
      Тот факт, что «ВОР» -Хлопуша, не выполнил своих обязательств перед властями никак не обеляет его облик (ни перед обычными людьми ни особенно перед ворами согласно их Воровским понятиям), как исторического персонажа и активного участника Пугачевского бунта и не дает ни российским историкам, и тем более педагогам никаких оснований для его восхваления, как и в целом всей кровавой истории «Пугачевского бунта» ставшей  в недалеком историческом промежутке своего рода  «репетицией»  Октябрьского переворота 1917 года и началом не менее кровавой и гибельной для России Гражданской войны.
      Да и ученики из всего этого текста сообщённого им педагогом скорее всего запомнят не слова о «грешной», но гениальной душе Пугачева, а попытаются в своей жизни воплотить как умеют, только его поговорку “Чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что Бог даст”.
          А тут как раз и российский кинематограф им в виде фильмов «Брат» и «Брат-2» подарок сделал, мол учитесь детки теперь жить правильно и по понятиям…
      (конец ч.9-2)