I
Штиль. Герой. Штиль – вязкий, напряженный, загруженный словом трепещущим, солоноватым, едким или лёгкий, беззаботный, крылатый – в небо, в небо, в небо. Герой: такой, чтобы сразу читатель влюбился, влил его в свои жилы и жил с ним долго, до последней страницы. Роман – это «много букав», настройся. Роман – это неторопливость. Роман – это стремительность. Если долго, то динамично. Не боги горшки обжигают. Рассекреть роман. Найди нить, секрет. Скопируй. Война, любовь, война, любовь, победа, смерть. Будь смелой.
Книгу ей дала почитать подруга – математик, везло ей на подруг математиков. «Очерки по истории математики».
Роман назвала неправильно. «Пифагоровы штаны» было бы более ёмко и метафорично. «Пифагоровы штаны на все стороны равны». Но Бог с ним, сверхзадача если она поставлена, она всенепременно проявится, сверхъидея никуда не денется, если она заложена.
Книгу забрала с собой на дачу. Двухэтажный деревянный дом почти достроили, на втором этаже пустовато и просторно, стол и табуретка. Надо бы возиться по огороду. Про огород один её знакомый высказался: «Если сволочь хочет быть хорошей, она становится хорошей сволочью». Никакой тяги к земле она не испытывала. Забралась на второй этаж, взяла очерки и тетради для конспектов. Лучше времени она не помнила. Математики всех времён и народов предстали пред ней в своей ежедневной борьбе за истину. И она боролась вместе с ними.
«Жар холодных чисел» объял её лоб, она по-детски грызла карандаш и хмурила брови. Она шептала молитву пифагорейцев, посвященную числам 1,2, 3,4 (составляющим тетрактис): «Клянусь именем Тетрактис, ниспосланным нашим душам. В ней источник и корни вечно цветущей природы». Она находила замечательными их открытия: числам присущи свойства, одним – справедливость, другим – ум и душа, третьим – удача. «Свойства и отношения, присущие гармонии, выразимы в числах; всё остальное по природе своей явно уподобляемо числам; элементы чисел суть элементы всего существующего». Прочитав «всё небо есть гармония и число», она заплакала, так хорошо и чисто, и понятно стало ей на земле.
«Надо жить по людским законам. Люди стремятся к чему-то, ставят цели, стараются победить, добиться чего-то. Ранги, почести, теперь деньги. Надо жить по людским законам. Переть буром, ехать на танке. А я боюсь умереть. Боюсь повеситься на шарфе Ван Гога. Есть у меня такой шарф диковинный, шёлковый, с репродукцией картины этого художника. А, может быть, я боюсь проиграть? Не достигнуть. Ранги, почести, теперь деньги. Нет, я боюсь напряжения и разочарования. Напряжения, потому что я никогда не знаю меры. Разочарования, потому что у меня довольно хорошее воображение, и я заранее могу почувствовать всю прелесть победы, вернее, то жутчайшее разочарование, которое придёт от последствий сего торжества справедливости, вознаградившей пот, кровь и бессонницы. Да, напряжения, потому что ни одна победа не стоит моего трупа, а я могу упереться рогом и сдохнуть. Да, разочарования, потому что знаю людей, ты на коне – все с тобой, ты на щите – ты со вдовой. Но надо жить по людским законам. Или хотя бы прикидываться. Юродство, шутовство, клоунада – это я слишком умею. Почти как у Уайльда, так важно быть серьёзным.
Жизнь филигранная небрежность,
Не каждый попадает в масть,
Кто понял жизни безнадежность,
Даже бессмысленность упасть,
Бессмысленность проснуться нищим
Иль знаменитым всем ветрам,
Бессмысленность быть всюду лишним
Иль всюду нужным, и пока
Среди имён поныне милых
Опять ищи, но не соври,
Даже бессмысленность не в силах
Убить немыслимость любви».
Подробности письмом. Кто писал, он или она? Но всячески не он, он не мог носить такие экстравагантные шарфы, или это был шарф его любимой женщины из прошлой жизни, но вряд ли бы он в этом признался: что обладает таким сокровищем, или, может быть, слишком случайна была эта связь, красит его это или не красит. Или это писала она. Но когда? В неоперённой юности или злой прожжённой зрелости? Подробности письмом. Или читателю ломать голову? Или читатель должен сойти с ума? Истина в простоте. Книга должна успокаивать в наше трудное неуёмное время, ставить голову на место, а не сбивать с толку. Или это терапия от безумия? Прививка. Лечение абсурдом. Кто когда готовил неокрепшие души к тому, что в мире всё кувырком и слишком неожиданно всё случается. Тебя предупреждали? Что бессмертие – реальность, и мы в замкнутом кругу? Что существует предательство только самого себя и Бога? Что люди слишком слабы, чтобы осознавать и отвечать за свои подлости? И одно дано тебе, Человек – прощать и прощать. Только надо ещё стать Человеком, вернее, не разучиться им быть. Так, слишком много сакральных мыслей на один квадратный сантиметр. Пошли жевать траву, а то опять превратимся из обезьяны в человека, больше редиски, лука зелёного – батуна, сельдерея, петрушки, кинзы (кориандра); сметану привезли, хорошая здесь сметана, деревенская, густая.
Почему ты провоцируешь? Почему на определённой строчке хочется бросить тебя читать? Потому что, себе дороже. Потому что, я как чёрный маг, не знаю, чего хочу; и ещё не знаю, чем это кончится. Катарсиса обещать не могу. На этой неделе меня не будет. Изучаю законы Кеплера.
II
От страницы к странице сердце её начинало неимоверно биться, как будто сама она представляла собой то прозревающее человечество, которое постигало математические законы, постигало, создавая их, угадывая всё более точнее промысел Бога и созданную им гармонию. То вдруг в жаркий день ей становилось холодно-холодно, как Кеплеру, как Копернику, как Галилею; холодно и одиноко наедине со своими открытиями.
И греки, что стояли у колыбели математических истин, чьи пергаменты, уничтоженные в пожарах Александрии, по ночам молили её не перестать читать, не убежать на речку к разноцветным брызгам, но она просыпалась и убегала, и переплывала протоку, и рвала там, на другом берегу, кувшинки, высыхала в купальнике на солнце, но снова неизменно возвращалась на второй этаж, где - стол, табуретка и история математики.
Основная схема птолемеевой системы мира казалась ей непревзойдённой и изящной. «Планета P движется с постоянной скоростью по окружности с центром S, центр S в свою очередь движется по окружности, центр которой совпадает с Землёй E. Окружность, которую описывает планета P называется эпициклом; окружность, по которой движется точка S – деферентом».
Сначала её и вправду волновали геоцентрическая и гелиоцентрическая системы. Потом она вдруг сбилась на тему влияния математики на этику. Есть ли у любви законы? Молиться на предмет своего интереса большого труда не составляет, это мало забавляет предмет любви, лишь поначалу; должно иметь свои интересы, свою истину надлежит искать, тогда лишь кто-то и может обратить на тебя внимание, когда ты занят чем-то важным и интересным. Чушь. Чего такого искать, кроме любимых глаз, в которые глядеться-ненаглядеться. И в тоже время всё верно, всё верно. «Планета Р движется с постоянной скоростью по окружности с центром S, центр S в свою очередь описывает окружность, центр которой совпадает с Землей E». Так, возможно, мы и описываем эпициклы вокруг себя и своего внутреннего «Я», и всё же наше «Я» деферентирует вокруг предмета любви. Чушь. Всё феромоны, феромоны, феромоны во всём виноваты. С какой стати? Какого это мужчину ты когда полюбила за запах желёз? Всё больше за слово какое-нибудь заковыристое, за то, что знает, где Сирия, где Ливия, за то, что разговаривал с Емпедоклом и любит Шнитке.
И вовсе не думала она о любви, она уже давно о ней не думала. Её и взаправду волновали геоцентрическая и гелиоцентрическая системы мира, и математический промысел Бога. Слияние греческой идеи о «математизированной» Вселенной и веры в её божественное происхождение, особенно проявившейся в эпоху Возрождения – это отражение мы находим в трудах Николая Коперника и Иоганна Кеплера. Свою работу «Об обращении небесных сфер» Коперник подготовил уже в 1507 году, но опубликован труд был лишь в 1543 году – в год его смерти. Копернику была известна теория греческого астронома Аристарха Самосского (III в. до н.э.) о том, что, возможно, Солнце покоится, а Земля вращается вокруг него, при этом вращаясь вокруг своей оси. Коперник решил проверить эту гипотезу. Учёный воспользовался для проверки гипотезы птолемеевой системой эпициклов и деферентов, с тем условием, что в центре каждого деферента теперь находилось Солнце. Стоп. А теперь о вреде для математики её влияния на этику. Я помню только ассоциации. Эпицикл – вращение вокруг собственного «Я», деферент – вращение вокруг предмета любви. А мне надо про планеты, про Солнце и Землю. Так у меня и первый закон Кеплера (про движение планет по эллипсу, в одном из фокусов которого находится Солнце, а другой фокус представляет собой пустую математическую точку, в которой ничего не находится) будет ассоциироваться с психом-одиночкой, у которого в фокусе – Работа, Творчество, Пьянство, Блядство - (т.е. Солнце) и пустая математическая точка, подозревающая, что есть любовь на Земле. А это вредит математике. Вредит эпициклам и деферентам, и первому закону Кеплера. К чёрту этику! К чёрту любовь! «Секс, наркотики, математика»! Так вот, Коперник учитывал, что в центре каждого деферента находится Солнце. Земля же тоже стала одной из планет, двигающейся по эпициклу. Схема стала более эстетически выразительной, чем у Птолемея. Количество эпициклов и деферентов в гелиоцентрической теории сократилось до тридцати четырёх кругов (в геоцентрической системе – семьдесят семь кругов).
III
Человек перестал быть центром Вселенной. Потерялся среди миллиардов звёзд. Она выскользнула из постели, не включая свет, боясь кого-нибудь потревожить, нащупала на веранде шлёпки и пошлёпала в туалет, это был уже новый капитальный туалет, сделанный на заказ и очень основательно, тот который строила она, унесло наводнением. Она хорошо помнила то лето, окончательно переехала на дачу, дачи ещё и не было, была сарайка и гараж, надо было решать проблему с отхожим местом. Вырыла яму, вкопала столбики, нашла в гараже доски, обошла все соседские туалеты, изучая конструкции, почему-то все доски везде были прибиты поперёк, доски были длинные, стала пилить, угрохала неимоверное количество времени. Поистине выдающееся математическое решение (прибивать доски вертикально и целиком) пришло несколько позднее, когда всё было попилено и прибито. Он заприметил её в это лето именно за этим героическим занятием. Но знакомиться не подошёл, купил в городе бинокль и долго наблюдал за этим небесным созданием с пилой.
Вызвездило. Она запрокинула голову и долго «целовала» звёзды.
Второй закон Кеплера. Кеплер открыл, что планеты, двигаются по эллиптическим орбитам с изменяющейся скоростью, а не с постоянной, чем ближе к Солнцу, тем быстрее. «Если планета, двигаясь по орбите, перемещается из точки P в точку Q, например, за один месяц, то на перемещение из точки P1 в точку Q1, ей тоже потребуется один месяц, при условии, что площадь сектора PSQ равна площади сектора P1SQ1. Так как точка P расположена ближе к Солнцу, чем точка P1, то дуга PQ должна быть длиннее дуги P1Q1, если площади секторов PSQ и P1SQ1 равны». Только почему второй закон Кеплера гласит о равенстве секториальных скоростей?
Ошибка. Опечатка. Или я должна сломать голову? Надо спросить у соседа по даче, он, говорят, математик. Молчит, не отвечает, смотрит на меня ошалелыми глазами и молчит. Потом говорит: «Я – физик. И, вообще, у меня тут орбитальная станция, как Вы сюда попали»? «Вы Кеплер»? «Иоганн, а откуда Вы знаете»? «Мы – Ваши соседи. У Вас хорошая клубника». «Вы же не любите». «Откуда Вы знаете»? «Я же сказал, у меня орбитальная станция, вот, даже бинокль есть. А Вы роман пишите. «Секс, наркотики, математика». Читал начало в интернете. Какие наркотики предпочитаете»? «От травы меня тошнит». «И что делаете»? «Не курю траву». «А секс»? «Я, собственно, по поводу равенства секториальных скоростей». «Это опечатка. Вы же видите, скорость меняется. Зачем Вы пишите про секс, если сексом не занимаетесь, и про наркотики, если наркотики не употребляете»? «Откуда Вы знаете»? «Я же сказал, у меня орбитальная станция, и даже показал Вам бинокль». «А я и не пишу про секс и наркотики, это поговорка одного порнографического художника». «Уходите». «Это хороший художник». «Он Вас рисовал»? «Мы спали с ним, как брат и сестра, он даже нож хотел между нами положить, сказал, есть такая традиция». «Портрет покажите»? «Нет, мне там лет восемьдесят. Лучшая его романтическая работа. И, по-моему, единственная. Скорбь земли русской. Ладно, гоните, я пойду». «Клубники возьмите». «Я же не люблю». «Вы не пробовали».
IY
Кеплер верил в музыку сфер, он даже слышал её, угадывая те комбинации, что приготовило Мироздание для движения планет. Кеплер искал принцип, по которому меняется расстояние планеты от Солнца, зависимость расстояния от времени. Если T – период обращения планеты вокруг Солнца, а D – среднее расстояние от планеты до Солнца, то квадрат T равен произведению k на D в кубе, где k – постоянная для всех планет. Как он себя не любил и как любил Бога: «Вы, Солнце, Луна и планеты, восславьте его на своем неизъяснимом языке! Вы, небесные гармонии и все, кто постигает разумом
его чудесные творения, воздайте ему хвалу! И ты, душа моя, восхвали создателя! Им всё сотворено и в нём всё существует! Всё лучшее из того, что мы знаем, заключено в нём и в нашей жалкой науке». Называть науку жалкой, и себя считать лишь её инструментом, это позволял себе человек с высочайшей интуицией, гений, математический Бог. Может и верно. Мало кто мог оценить его подвиг.
Сосед не появлялся. Она сидела, как на иголках, час сидела, два сидела, на третий начинала переодеваться, чтобы навестить орбитальную станцию, даже красилась, слегка, чтобы не особенно было заметно, потом умывалась, размазывая тушь и снова переодевалась, сидела час, два, снова надумывала сходить, но уже не переодевалась и не красилась, и не шла. Математика книжная вдруг перестала для неё существовать, она поняла, что там, через два дома, ходит живая формула, которую ей надо расшифровать. Что формула сложная, она не сомневалась. Особенно бинокль не давал ей покоя, их участок хорошо просматривался из его окна. «И как давно за мной ведется слежка»? - она думала и смущалась тому, что обычно ходила по участку в отцовских военных галифе и в тельняшке.
«Сложная формула» спрятала бинокль, от себя, подальше. Уже не прельщало возвращаться к прошлому. Он увидел божество вблизи, он с ним разговаривал, уму не постижимо. Ему нужен был, как минимум год, чтобы осмыслить всё это. «Аннексия! ( от лат. annexio присоединение – насильственное присоединение территории другого государства). Потом всегда можно найти толкового юриста, чтобы оправдать это действие» - принцип внешней политики Луи XIY его не грел. Циник. Никаких штурмов. О, Боже никакого насилия! Хотя он уже был готов схватить её на руки, унести к себе и рвать зубами её шёлковое цветастое кимоно. Он вперился в Данцига: «Один из самых интересных сюжетов в истории Числа связан с изменением этого понятия по мере расширения республики чисел 1, 2, 3, … к государству, в которое вошли отрицательные числа и ноль …-3, -2, -1, 0, 1, 2, 3, … затем дроби, действительные числа, комплексные числа, а потом, посредством различных форм колонизации, бесконечность и иерархия бесконечностей». Данциг цитирует Луи XIY, но ничего не оставляет юристам – продолжает рассуждать Барри Мазур в предисловии. И далее: расширение понятия числа Данциг связывает с муками рождения и всегда задает вопрос: «Что означает, что математический объект существует»?
Y
«Математический объект» закончил метаморфозы с переодеванием, опять взобрался на второй этаж и начал грызть карандаш над новой философией Декарта, его ролью в математике и влиянию на гигантов Лейбница и Ньютона. Она уже перестала понимать что-либо, но вслед за Декартом твердила «Правила для руководства ума»: «В предметах нашего исследования надлежит отыскивать не то, что о них думают другие или что мы предполагаем о них сами, но то, что мы ясно и очевидно можем усмотреть или надёжно дедуцировать, ибо знание не может быть достигнуто иначе».
Иоганн набрал клубники, тщательно вымыл её и поставил на стол в лучшей посуде, которая у него была. Он тоже заставлял себя читать: «Рене Декарт заявил: «Я позаимствую всё лучшее из геометрического анализа и из алгебры, и исправлю все недостатки первого с помощью второй». Он даже вспомнил слова Бергмана о том, что для гармонии мира, нужно несколько уменьшить мужские недостатки и несколько подпортить женскую непревзойдённость. Собственно, не вспомнил, а читал газету в туалете, какого чёрта опять кончилась бумага, но попалась цитата Бергмана, и это даже было кстати. Не к столу будет сказано. Руки он помыл. Но клубнику никуда не понёс, и сам не ел, а просто сидел и смотрел на эту клубнику. И думал, как можно не любить клубнику, что же тогда, вообще, можно любить.
Она же, как ни странно, думала о том, как он ходит в туалет. У какого-то психолога прочитала о том, чтобы разлюбить человека, надо представить его, сидящем на горшке. Думать думала, а представить так и не могла, это из той сказки Кундеры, что Боги не испражняются. И ещё она думала о клубнике, почему она всё-таки не угостилась, и с чего он взял, что она не любит клубнику, всего один раз крикнула маме через весь огород: «Не хочу»!, но это же ничего не значит, их клубника уже отошла, и у неё заломило скулы от жгучего желания надкусить большую, крупную ягоду, да, ту, которую она видела у него.
YI
Родные уехали в город, и наконец-то, она осталась одна. «Даже математики считали комлексные числа загадочными». Если бы она знала, к какой катастрофе приближается.
Псих-одиночка – ты,
Я – псих, хлебнувший одиночества без меры,
Холеры этой знающий привычки,
Отмычки, крючки, заточки.
Ты – псих-одиночка,
Закрыты окна в сад,
Забиты ставни гвоздями от других.
Я – псих, сирена милицейская,
Что будит тебя,
Я – сирена, что поёт,
Заманивает в сладкий рай.
Ты – псих-одиночка.
Волк. Друг степного ветра.
Ты скалишь зубы от бессилия открыться.
Я – псих, ягнёнок, дитя,
Неомрачённое сознание,
Не ведавшее слов «Ату, беги».
Ты – псих-одиночка,
Ночью глаза твои
Полны хрустальных слёз.
Я – псих, и я не верю,
Что другие руки, глаза, судьба
Не могут стать тебе
Дороже собственного «я».
Он не пришёл. Она ждала его всю ночь и билась с комплексными числами.
Понятие вектора вошло в математику в XYI веке. Вектор изображается в виде направленного отрезка, обладающего направлением и величиной. Над векторами можно производить операции сложения и вычитания, получая результирующий вектор. В XYI веке появляется и новый вид чисел, называющихся комплексными, это числа вида a + bi, где i равно корню из -1, а и b – вещественные числа. Она вдруг поняла, что никакой роман о математике она не напишет, такой роман, где главным героем была бы сама наука, с её сенсациями, переворотами и трагедиями, что Моррис Клайн уже всё это и написал. «Математика – утрата определённости». Читай, не хочу. А она, она ни на что не способна, и представляет собой лишь эту жалкую часть от комплексного числа – корень из -1, то есть даже меньше – 1, то есть меньше 0, меньше ничего, ниже плинтуса.
Ни гвоздя какого-нибудь путнего, ни крючка в доме не было. Она взяла шарфик с Ван Гоговской репродукцией, закрутила его на спинке кровати и на шее, выкрутилась каким-то невообразимым образом и повисла. Выбить из под ног табуретку – это важно, а тут и табуретки-то никакой нет, надо наоборот подтянуть ноги и держать их, чтобы петля затянулась, она и подтягивала сколько могла, задыхалась или ноги уставали, но она давала себе перекурить минуты две и снова зависала.
Утром приехал Штиль, дверь он не выбивал, она была открыта, какого чёрта он приехал, просто знал, что она одна, привёз вина чин чинарём. Шея у неё была синяя, доставать он её из петли не стал. «Сама развязывайся, мараться я буду. Что романчик не получился»? Штиль был четырежды женат, этот раз бесповоротно, жена была на сносях. «Чего ты приехал»? – она хитро выбралась из шарфика, так же как и залезала в него. «Спектакль «Вешалка», насколько я понимаю. Весело живёшь. Пойдём пить вино и целоваться, у меня стихи новые, будем и песни орать. У тебя соседи смирные»? «Да, очень тихие». «Жалко, не подтянутся». Они бесились целый день, пили, ели, купались, носились по окрестностям, а к вечеру развели костёр и голосили долго, то бардовское, то народное. «Где же Вы пропадали, этих лет и не счесть, почему не писали, Я бы знал, что Вы есть». «Отчего, отчего, отчего мне так светло, оттого, что ты идёшь по переулку». Она уложила его наверху на матрасе.
«Данциг описывает и свои первоначальные затруднения: «Вспоминаю свои собственные впечатления, когда я впервые был посвящён в тайну комплексных чисел. Я помню своё недоумение, поскольку величины очевидно невозможные тем не менее допускают манипуляции, что приводит к конкретным результатам. Я чувствовал неудовлетворённость, беспокойство, желание наполнить содержанием эти иллюзорные создания, эти пустые символы. Затем я узнал о конкретной геометрической интерпретации этих величин. И это принесло немедленное облегчение, поскольку загадка была раскрыта и призрак, внушавший мне опасения, оказался совсем не призраком, а частью привычного окружения».
На рассвете пришёл Иоганн Кеплер. В чёрном костюме, в белой рубашке, в галстуке, рисунок которого был неуловим, но внятен, в чёрных лакированных ботинках, с бутылкой шампанского. Сдали нервы. Штиль спустился сверху в одних трусах: «Насколько я понимаю, надо помочь».
YII
«Даму будить не будем, пройдём на веранду», - Штиль притворил дверь в комнату и оседлал табуретку. «Присаживайтесь и рассказывайте». Кеплер оторопел, он находил положение безвыходным, особенно его смущала бутылка шампанского и то, что Штиля не коробило нахождение без одежды.
Пили ли они шампанское? Рассуждали ли на тему «аристократы или дегенераты»? Или Кеплер всю жизнь думал: «Было или не было»? Опять же получается «Пифагоровы штаны на все стороны равны», от чего убежали, к тому и вернулись. И это сверъхидея? И это всё? СкушнО. Но она точно не узнала, что Кеплер приходил, и докладывать ей об этом никто не собирался. Почему этот диалог всё же интересен?
«Я, собственно, хотел вас поженить, но вижу – добра не будет. Она добрее Вас и будет страдать». И на это нечего было ответить.
Зачем ей математика? Что она с ней воюет? Евклидова, неевклидова. Сегодня не воюет. Сегодня окучивает картошку. Честно. Два рядка. Последние. Отец работал в одиночку, отмахал весь огород, оставалось добить два рядка. «Спасла, дочь», - слова его были горькие, но искренние.
«Бог решил наказать кантианцев и подбросил им неевклидову геометрию».
YIII
Кеплер грустил с утра, очень устал, институт медленно и верно сходил с ума, секретарша его изводила, она забегала в кабинет без стука, вертела над головой всегда очередной бумагой и кричала истошным голосом: «Это – сумасшедший дом»! Кеплер настукал на компьютере фразу: «Утоли мои печали», распечатал и повесил на свою дверь с обратной стороны, подумав, может быть, гражданка Никонорова что-нибудь поймёт, например, то, что он не обязан её утешать. Процесс пошёл. Она ворвалась в кабинет с очередной бумагой и орала, как оглашенная. «Враг – это фикция». Шок, глаза секретарши увеличились. «Я – наёмник». У секретарши выпала вставная челюсть. На самом деле он листал Дюрренматта, искал там «Двойника», не нашёл, расстроился и выхватил из текста несколько фраз. Секретарша смотрела на свою выпавшую челюсть.
Гражданка Никонорова любила своего шефа до умопомрачения, мужа своего она давно выгнала, вырастила и дочь. Теперь ей некуда было деть своё горячее сердце и нетерпеливые объятия. Кеплер её не переваривал. За что? За всё. Прежде всего за то, что сумасшедший дом была она сама, и он как мог разгребал это. Грусть всё возрастала. Началась осень, сбор урожая, её он терял на целый год, поскольку зимой на дачу не выбирался. Чудес не бывает, она не будет искать меня в городе. А ей действительно никто не скажет, что я приходил, что я заинтересован в общении с ней, девица она стеснительная, значит, всё обречено.
Любимая женщина ученого секретаря
Учёный секретарь был чрезвычайно нудный. До такой степени, что сам себя так называл. Еще он был вампир и очень пугал худенькую девушку менеджера зловредными шутками.
Было ли им хорошо вдвоем, никто не знал, они всего один раз прикоснулись друг к другу, и то зашел кто-то из сотрудников.
Он рассказывал ей обо всем на свете.
Она свела его с ума одной фразой. На его отказ давать рекламу она ответила: «Курица — не птица, женщина — не человек. Вам виднее».
Иногда она уходила курить, он очень волновался и не находил себе места. Её любили, и все ревновали к нему.
Она рассекретила теорию большого взрыва, и это стало опасно. Но он делал вид, что не понимал этого и всячески берег ее.
Накануне Нового года она пригласила его в кафе, но легла в психиатрическую клинику, где, как он потом узнал, она знала все входы и выходы и названия всех препаратов.
Они долго не виделись, по его часам — неделю, по ее три года.
Она родила ему сына, которого они назвали Мария.
Он все-таки взял ее в горы, где она благополучно повредила мениск — рану двадцатилетней давности.
Нобелевскую премию за ее излечение ему так и не дали. Поскольку история болезни невероятным образом исчезла из Верховного архива. Курить она так и не бросила.
Мария стал первым человеком, шагнувшим на Марс.
Кеплер проснулся в холодном поту. Она стояла перед ним и держала в руках журнал: «Вы тоже здесь работаете? Мне сказали к Вам обратиться». «Курица не птица, женщина не человек». «Это Вы о чём»? «Не обращайте внимания, это сон мне приснился».
Жизнь — клоунада, дивертисмент,
Я соврала в одной ужимке,
И мертвый след, былого нет,
Я с осенью хожу в обнимку,
Я улыбаюсь городам,
Их улицам меня не встретить,
Я к птицам рвусь на провода
Секретничать и слушать ветер.
Мой цирк тебя не вдохновил
Иль был тебе не по карману,
Я столько приложила сил,
Чтобы поверил ты обману.
И звал на «бис» в софитов свет,
И заикался от волненья,
И написал на склоне лет
Дурацкое стихотворенье.
Жизнь — клоунада, дивертисмент,
Мы падали смешно, чтоб Вы смеялись.
Билетов нет. И на твое «привет»
Я прошепчу: «Вы обознались».
Она хотела знать, была ли эта встреча случайной, или она и правда искала его. Она искала его. Он виделся, как Лобачевский, проникал в её жизнь, всё закручивая и закручивая виток сознания, и выводя её домик – улитки, вырисовывая узоры на её спине, рисуя новые загадки.
IX
Найти в себе мужество не писать, ни о том, как разрослась крымская роза, посаженная матушкой, и нежно пахла, ни о том, как вымахали ёлки, три кряду – по числу внуков – и названные её матерью по именам (они приходились на совесть брата – три сына погодки).
Впервые в жизни она оторвала от основания бутона розы чашелистики и рассмотрела их. Учебник по ботанике за пятый класс не врал, с детства она помнила напечатанную там загадку: «Двое бородатых, двое безбородых, а последний, пятый выглядит уродом, только справа борода, слева нету и следа». Ещё тогда, в детстве, она хотела отослать в передачу «Что? Где? Когда?» такой вопрос да так и не удосужилась, а загадку запомнила наизусть.
Семья Иоганна тепло принимала её, два раза она у них обедала и один раз ужинала. Мать – физиолог, стройная, седая, строгая - была к ней приветлива, только сокрушалась по поводу её курения. Сочные, разных оттенков жёлтого, шафрановые шапки во дворе, переливы лилий, россыпь весёлых георгинов, аккуратные дорожки… Отец после обеда раскуривал трубку и беседовал больше с ней, нежели с Иоганном. «А скажите-ка мне, голубушка»…
Она пристально читала Битова «Дачная местность», восхищаясь его высокой степенью рефлексии, почти прустовской стилистикой, способностью в незначительном, только в пейзаже, увидеть себя. Битов Андрей Георгиевич. Она уже любила это одутловатое лицо на обложке, седину, бакенбарды, а Кеплер, Кеплер уходил куда-то за ограды, за старые глухие заборчики, бушующую зелень листвы, куда-то в небытиё, где сердце уже не стучит и не окает. Удручала её неспособность писать так же неторопливо, избегать резких углов, как собственных острых локтей, которые вечно возникали ниоткуда и ломали линию.
Зачастили дожди, захотелось сразу уехать, спрятаться от сырости уже в многоэтажке, там дождь как-то дальше, не перед носом, на крыльце, и тоска дождиная не такая многоликая и многогранная, там в городской квартире его и не замечаешь, дождя.
Кому пожаловаться на дождь,
На монотонность стучащих капель,
Когда не любишь, когда не ждёшь,
глотая привкус утренних вафель.
Горчащий кофе, и кончен бал,
И ты услышал, и ты ответил,
И дождь замедлил. Он перестал
на нервы капать, грустя о лете.
Ездили за грибами, недалеко, за маленькое поселковое кладбище. Она нашла семь белых. Один Бог знал, зачем она их считала. Пухленькие, почти правильной формы, со сладко-шоколадными шляпками. Каждый найденный ею гриб сопровождался детским криком и неописуемым восторгом. Кеплер учил её не срезать их, а аккуратно выкручивать из грибницы. Бродили по лесоповалам, где он вдруг неожиданно подавал ей руку, не позволяя прыгать с брёвен самой. Домой отправились скоро, когда начали запинаться за других грибников, и искать грибы стало уже глупо.
Зима пришла неожиданно, Новый год собирались праздновать вместе, тут он позвонил: «У меня умер отец, только не плачь и не причитай, я справлюсь сам, на похороны не зову, на поминки тоже, только не реви».
Он пришёл к вечеру, уткнулся к ней в плечо: «Теперь я понял, как мне нужен твой ребёнок, твой и мой, наш».
X
Ребёнка сдали бабушке. Сами уехали в Крым. Она читала его Данцига: разбирала теорему Ферма. Жили они в Судаке, на втором этаже, в небольшом скворечнике, с маленькой комнатой и кухней, и полубеседкой на улице. Вид с одной стороны напоминал кавказский пейзаж пушкинской эпохи, вид с другой стороны на цепь Генуэзской крепости предлагал Датское королевство или Шотландию, а ветка плюща предполагала итальянские оливы.
Данциг спрашивает: «Человек науки будет действовать, как если бы этот мир был абсолютным и подчинялся законам, не зависящим от мыслей и действий человека. И когда он открывает закон, удивительный по своей простоте или всеохватности, или закон, указывающий на совершенную гармонию мироздания, то вполне разумно поинтересоваться, какую роль его разум сыграл в этом открытии? Раскрывает ли прекрасный образ, который человек увидел в осколке бесконечности, природу этой бесконечности, или это просто отражение его собственного ума»?