- Как здорово, снегопад!
Снежинки щекотали во рту. Вдруг захотелось на улицу, в горле, как будто пересохло, мучительно захотелось наесться снега.
В глубине сада виднелся малюсенький снеговичок, заметно подросший, одевшись в пушистую шубку, обломки снежной крепости сейчас напоминали небольшую белую гору, а яблони и груши – огромные шампиньоны, - всё в саду дышало покоем и безмятежностью.
Есеня вздохнул и слез с подоконника, плотно прикрыв форточку. Холодно то как, печь сегодня не топили, малыш неодобрительно покачал головой, кастрюли, что ли собрать… Веник слушаться не хотел, большой тяжёлый, он пружинил от пола и сбивал Есеню с ног, малыш злился и, предварительно пнув ногой обидчика, снова принимался за дело. Он решил навести порядок. Есеня никогда этого не делал раньше, не свойственно домовому порядок наводить, он любил шалить, раскидывать лук, расставлять посуду по кухонному полу, рассыпать крупу, будить хозяев. А вот убирать, - убирать Есеня не разу не пробовал.
- Зато согрелся, - пробормотал малыш, откидывая непослушную чёлку со лба.
По меркам домовых, Есеня был юным, всего сто восемь лет, в этот дом он попал совсем мальчишкой, сорок лет назад, тогда двухквартирный сруб только поставили. Хозяева пригласительно повесили у двери лапти и он пришёл, худенький, зеленоглазый домовёнок, с копной волос цвета каштанового ореха.
В который уже раз Есеня стал стучать в стену за печкой, там обычно откликается соседский домовой Семён, старенький и мудрый, - никто опять не отозвался… В трубе завывал ветер, вечерело, мороз пробирался под нехитрую одёжку. Домовёнок съёжился, на душе становилось всё тоскливее и безнадёжнее…
В очередной раз Есеня обыскал весь дом в надежде найти угощение и какую-то вещь, предназначенную ему, его домик, но опять напрасно.
- Не позвали, - всхлипнул малыш.
Семён говорил, что должно быть угощение и старая сумка, валенок или лапоток. Ещё с утра домовёнок надеялся, что вернутся и заберут, но стемнело, а никто так и не пришёл.
Утро выдалось ясным и морозным. Деревня лежала в руинах, кое где уже полыхали костры.
Семён говорил, что домовой не может покинуть свой дом, если его не позовут хозяева, Есеню не позвали, не захотели или забыли, а вот Семёна забрали ещё несколько дней назад. Вдали уже слышался шум работающей техники и рёв бензопил. Домовёнок бессильно и безнадёжно опустился на пол и совсем по-детски расплакался, горько, навзрыд.
Деревню Павловичи на окраине Витебска начали сжигать еще 1 декабря, теперь здесь сносили последние постройки и вырубали сады, всё, что горело, шло в огонь.
- Жалко домов то, - сплёвывая под ноги, проворчал пожилой тракторист, - Крепкие ведь еще. А сады, какие сады пропадают, столько лет росли, а теперь уничтожили все, вон последний остался, - мужчина посмотрел на пригорок, где стоял последний дом с шикарным садом. Казалось, что вот-вот выйдет хозяин, вот и следы свежие, да маленькие больно или привиделось, может собака или другой зверь какой…
- Приказано к завтрашнему дню управиться, Андрей Петрович, - голос молодого напарника вырвал старика из небытия, - последние камни и кирпичи увезём, а потом пусть пехота всё выжигает, - сказал парнишка открывая дверцу КАМАЗа.
- А ведь даже после фашистов что-то оставалось, Серёжка, - прошептал отрешённо Петрович, - сады, постройки там какие, а после нас поле останется. Президент, он может и не поедет здесь даже. Зачем так то?
- Да хрен их знает, мы люди маленькие, знай, слушаем да выполняем, а поедет-не поедет не наша забота.
- Молодой ты ещё, Сергей, - махнул рукой Петрович и тяжело ступая, пошёл заводить трактор.
Дом беспомощно и отрешённо смотрел на приближающуюся технику пустыми глазами окон, стёкла уже сняли, как и двери, крыльцо и крыша были разобраны, так что и не дом это был уже, а стены, жизнь из них ушла и как-то очень легко дерево и кирпич превратились в груду строительного мусора.
Сад погибал быстро и безмолвно, лишь иногда казалось, - то по одному, то по другому дереву пробегала дрожь. Страшная музыка бензопил господствовала над белым царством, к вечеру были сложены огромные костры, которые полыхали так, что осветили ночное небо и были видны за много километров.
В вагончике оживлённо разговаривали, играли в карты, курили рабочие, оставленные следить за кострами, никому не было дела до погибшей деревни. Лишь где-то на окраине Витебска на ночное зарево смотрел и плакал Андрей Петрович. Он родился после войны в этой деревне, отсюда ушли на фронт и погибли один за одним его дед и дядья, сюда вернулся, весь израненный, его отец, умерший от ран спустя несколько лет.
Память унесла Петровича в детство. Четырнадцатилетнему Андрюшке очень нравилась соседка Настя. Это, конечно, держалось в строжайшем секрете. Ранним утром, парнишка бегал на пруд, ловил карасей и ставил возлюбленной на подоконник в банке, собирал полевые цветы для неё и даже ягоды в лесу. Андрюшке казалось, что никто не знает о его тайне, но он ошибался, Настя давно уже вычислила своего благодетеля и однажды, подкараулила и обозвала дураком. Хотелось провалиться сквозь землю, Андрюшка убежал и долго ещё не подходил к дому с прекрасным садом.
Спустя много лет в июле, под сенью яблонь и груш пела и плясала свадьба…
Слёзы тихо катились по морщинистым щекам...
- Интересно, а далеко Витебск, - думал Есеня, шлёпая по мягкому снегу, - успею к новому году? Вот Барсик то обрадуется! Скучает, наверное…
PS: Памяти деревни Павловичи Витебского района республики Беларусь, стёртой с лица земли в декабре 2012 года.
