"Как часто в жизни так бывает,
Что в ней судьба нас, будто щепку,
Несёт куда-то, бьёт о камни,
Бросает в бездну и ломает..."
глава 1 Иволга в море
Он стоял на шкафуте, отрешившись от всего. Стоял, чуть склонив голову, и будто бы прислушивался к чему-то.
Корабль трепало изрядно. В такую непогоду устоять можно только обладая сноровкой, которая приходит к матросу со временем. Кому для этого достаточно и одного похода, а кому и службы не хватает постичь эту премудрость.
Он же стоял как вкопанный. Стоял как столб, как хорошо закреплённая растяжками кран-балка - не шелохнувшись ни разу при очередном броске корабля.
Я, подменившись, вышел из машинного отделения покурить.
Выйдя на шкафут задраил за собой дверь и мгновенно нырнул в угол надстройки, спасаясь от ветра, солёных волн захлёстывающих палубу, чтобы обрести несколько точек опоры для тела, потому как держаться было не за что.
Достав сигарету и австрийскую, не затухавшую на любом ветру, зажигалку, закурил, затянувшись сладким дымком. После спёртого, пропахнувшего соляркой, воздуха машинного отделения сигаретный дым воспринимался как райское благовоние. Сигареты хватило на три-четыре затяжки. Остальное "сожрал" ветер. Затушив чинарик о подмётку прогара, щелкнул окурок за борт. После чего одним рывком бросил своё тело к фальшборту и, ухватившись за планшир, огляделся.
Серое море, смешавшись с серым небом, было пустынным. Только пенные буруны волн хаотично мелькали до скрытого мглою горизонта. Было во всём этом что-то от сотворения Мира:
- "И мгла безбрежная носилась над Землёю..."
И тут я увидел его.
Что-то в увиденном было не так, противоестественно. Перехватываясь где за гидранты, где за подвешенное к переборкам оборудование, а где и просто выписывая "кренделя", пробрался к корме. И только тут понял, что меня удивило - он стоял и ни за что не держался.
Ухватившись за фальшборт, дотронулся до его плеча.
Никак не среагировав на моё прикосновение, он сказал в полголоса:
- Тихо. Иволга поёт. Ночью дождик будет...
Прогары - повседневная обувь матроса на корабле.
Не имеет шнурков. Отличается от береговой еще тем, что
подошва не резиновая, а из прессованной целлюлозы.
На асфальте быстро протирается.
глава 2 Салажонок
Он пришёл на корабль один, без сопровождающего.
Постоял у трапа в некоторой нерешительности. Оглядевшись вокруг, как бы прощаясь с берегом, приложил руку к бескозырке и шагнул "на борт".
Вахтенный у трапа, завидев незнакомца, обвиснув руками на флотском ремне, тут же скомандовал:
- Стоять! Кто такой? Куда? Зачем?...
Мы все, которые стояли тут же и "базарили" от нечего делать, определили в незнакомце первогодка, то есть салагу. Однако "салага", без тени смущения, принял довольно-таки лихую стойку "смирно" и так же без смущения и запинок доложил:
- Матрос Бирюков. Прибыл для дальнейшего прохождения службы. Прошу доложить по команде.
И столько в его голосе было решимости несвойственной салажонку, столько уверенности в правильности своих действий, что вахтенный, против воли, откозырял на доклад незнакомца и тут же нажал на клавишу звонка: один короткий -"Вызов дежурного по кораблю".
Мы окружили матросика и сразу засыпали вопросами:
- Кто такой? Откуда? По какой специальности? Женат?...
Зычный голос Коли Гонявчука прервал наши расспросы:
- Ра-а-асступись, годки!
Одетый по форме-3, с золотыми лычками на полупогончиках. B заломленной бескозырке неизвестно как держащейся на голове хозяина. Oбвешенный значками воинской доблести, старшина первой статьи Гонявчук вызывал восхищение не только у Рамбовских девчонок.
Вахтенный, приняв стойку полу-смирно, доложился о вновь прибывшем. Бирюков стоял тут же - безупречно заправленный, весь по уставу, что никак не выглядело комичным, приготовив заранее документы.
Приняв от матросика военный билет и предписание, Гонявчук бегло прочитал содержимое документов и предложил следовать за собой. Минут через десять по корабельной трансляции прозвучало:
- Мичману Транькову, пройти в каюту командира корабля.
И ничего во всём этом не было чрезвычайного. Ну, прислали ещё одного отбывать свой срок службы. Будет служить, как и все до него служили. Чего не знает - научат. Чего не хочет - заставят.
Если бы не одно "но", которое врезалось в память и теперь побудило рассказать эту историю тебе, мой достопочтенный Читатель.
глава 3 Флотские будни
День у матросов на корабле напряжённый - всё по минутам расписано. И расписано кому и когда, и чем заниматься. После обеда, если ты не на вахте и не вновь прибывший, "адмиральский час" тебе положен. А так, вечером, после семи часов, матрос свободное время имеет.
Ну, а если ты вновь прибывший, то пока весь корабль не изучишь - то ни сна тебе, ни отдыха не положено. А даётся на всё про всё - один месяц. Зубри, пока не выучишь.
Бирюков, по флотской специальности, в боцманскую команду был определён. Из всех кто на корабле службу правит, боцманА единственно истинные мореманы. Все остальные так - специалисты узкого профиля. А боцман он всяческой моряцкой терминологией напичкан. И не знать ему, как узлы вязать, как швартовы заправлять, как корабль швартовать или там "с якоря сниматься" - не имеет права.
И каково же было наше удивление, когда через две недели с небольшим, Бирюков доложил мичману Транькову, что готов экзаменоваться. И ведь сдал зачёты. А знал, что после этого ему вахты нести придётся на общих для всех основаниях.
До сдачи зачёта, как "рядовой - не обученный", он до вахт не допускался. Мог бы и "по сачковать" на законном основании.
Это потом мы узнали, что зрительная память у него была феноменальная. С такой памятью не во флоте служить, а во фронтовой разведке. Цены бы такому разведчику не было.
глава 4 Пролог
По вечерам матросы на юте собирались.
Только Бирюков, словно в соответствии со своей фамилией, на отшибе от всех держался. И вот что интересно - встанет в сторонке, когда и сесть, и лечь можно, и стоит замерев, ни шелохнувшись. Голову на бок склонит и, как будто, прислушивается к чему. Все удивлялись его поведению. Приглашали по базарить о том, о сём. А он всё один норовил быть. Постепенно ребята привыкли к его поведению. Да и я перестал на него внимание обращать.
И вот пришлось нам с ним в комендатуре дежурить. Меня, как старшего по званию, помощником дежурного назначили, а его - рассыльным. Но хоть в должностях мы с Бирюковым разными оказались, а спать до утра нам обоим не полагалось. Вот ночью мы и разговорились с ним, и за жизнь, и за гражданку, и за невест наших не дождавшихся, и про службу немножко. Тогда и узнал я, что Бирюкова зовут Иннокентием. Что со мной он одного года рождения. А служить на два года позже меня пошёл, так это отдельная история.
глава 5 Детство, отрочество...
История матроса Балтийского флота Бирюкова Иннокентия.
1946 года рождения. Урождённого города Бийск.
Прописанного в общежитии Ангарского лесничества,
а ныне служившего на спасательном судне "СС-53".
Родителей своих я не то что не помню, а не знаю.
Сколько не напрягаю память - стоит передо мной лицо мамы-Нюры, которая обихаживала меня. Помыть, постирать, сопли да слёзы утереть.
У нас в детдоме, почему-то так заведено было, что ребятня вся за мамками расписана была. У мамы-Нюры нас семеро было, это если нам к кому обратиться нужно было. А так группа наша человек около сорока ребятни насчитывала. И все разных возрастов. Я так к среднему возрасту уже относился.
Мы уже считали себя взрослыми, потому, как в общегородскую школу ходили. Но и в ней родимой, хоть и расписаны были по классам, всегда вместе держались. И не боязни, что забидят, а так уж сложилось, что одной семьёй жили.
Учился я хорошо, потому как память у меня сильная. Я что увижу или прочитаю, уже ни в жизнь не забуду. Но после седьмого класса не стал я "на шее" детдомовской сидеть. В техникум подался лесотехнический. На факультете лесоводства учился. В техникум пошёл от того, что это позволяло из детдома уйти, хотя мне и в нём хорошо было. Но бедно ребятишкам в нём жилось. Так что мою пайку, как я ушёл, на всех поделили. А я и стипендию получал, и с ребятами, которыми учился, в порту подрабатывал. А по выходным накупишь леденцов да пряников и в детдом, как бы в гости, бежишь. Только не обедал я у них никогда. Понимал, что тарелка супа мне налитая - это у малышни ложка супа забранная. Так что перед обедом я на дела ссылался и в общежитие шёл с мыслями и о маме-Нюре, и о ребятне детдомовской, и о себе, что впереди у меня целая жизнь неохватная.
Закончил я техникум с отличием.
Мне даже предлагали дальше идти учиться - в Лесотехническую Академию. Это здесь в Ленинграде которая. Но я отказался. Не по лени - нет. Хотелось себя проверить в специальности своей. Мы ведь с лесом, с тайгой ещё в "женихах" ходили. Нравилась мне в тайге быть. Я в ней, как дома себя чувствовал. Но встречи с ней краткотечными были. А вот, как наши отношения сложатся, когда я на всю жизнь в ней поселюсь, не ведал я тогда. Так что чувства мои в проверке нуждались. И я на производство подался. По распределению, правда.
Попал я в Ангарское лесничество.
Приехал, нашёл его и, прямо с вокзала, в отдел кадров заявился. Выделили мне койко-место в общежитии и определили в квадрат Б-4 старшим над тайгой. Так что на койко-месте я только две ночи и переночевал.
В конце мая это было.
Выплатили мне аванс внеплановый, что бы я прикупить мог что на себя одеть, и велели к назначенному сроку на складе быть. На складе загрузили в УАЗик консерву, картоху, крупы всякой-разной, макарон, муки... Винторез мне под расписку дали. Патронов двадцать штук. Ружьё ИЖевку и к нему два патронташа. А затем мы на аэродром поехали.
На аэродроме том вертолёты стояли.
В один из них и загрузился я со своим скарбом. Но мне еще лошадь положена была. Без лошади в тайге много не находишь. А квадрат у меня был триста вёрст в длину, да сто двадцать в ширину. Вокруг болота непроходимые. Об этом меня ещё в лесничестве предупредили, чтобы не вздумал там броду искать. Про те болота ещё с гражданской войны известно было, что нет в них путей дорог. А вот на острове, который на карте квадратом Б-4 назывался, что-то из полезных руд обнаружили. И надо мне было смету-калькуляцию составить всех лесных ресурсов там расположенных. Поскольку лес этот вырубке подлежал перед строительством то ли комбината, то ли карьера - не знаю.
Там ещё и дорогу строить будут, но это не в моём квадрате.
глава 7 Были сборы не долги...
Лошади, шорницкое к ним, тут же при аэродроме, находились.
Зашёл я в конюшню и приглянулась мне кобылка одна - её Лыской звали. Когда мимо проходил, так она ко мне мордой потянулась и заржала слегка. Kак будто просила взять с собою. Я и взял. И вот что интересно - она за мной до вертолёта без понукания пошла и по сходням в вертолёт также безбоязненyо копытами простучала. Как будто поверила мне с первой минуты и знала, что в обиду её не дам.
Что в диспетчерской случилось я не знал, да и неинтересно мне было. Я уже всей душой и мечтами своими в тайге находился. Hо, что-то с вылетом задержка произошла. Лётчик-вертолётчик сказал мне тогда, что бы не отлучался никуда, что бы меня потом не искать ненароком. А я что - мешок с вещами под голову бросил и устроился в тенёчке под стрёкот кузнечиков. Чуть погодя не заметил, как и уснул. Проснулся от разговора над собой. То вертолётчик с тёткой какой-то прощался-обнимался. Шевельнулся, чтобы на ноги встать, глядь, а у меня под боком собачoнка пристроилась. Пушистая, хвост кренделем, на лайку похожая. Поднялся, и она рядом стоит. На меня смотрит вопрошающе и хвостом виляет.
Спросил я у лётчика:
- Чья такая?
А она ничья оказалась. Приблудная, при аэродроме жила.
Я к лётчику:
- Mожно я её с собой возьму?
- Да, бери. Жалко, что ли - если она пойдёт с тобой.
Залез я в вертолёт, свистнул её, а собачoнка без разбега - прыг и рядом оказалась.
Так мы и полетели все вместе неизвестно куда.
глава 8 На кордоне
Сколько летели, не запомнил . Закемарил я под грохот вертолётный.
А когда приземлились, то уже вечер был. Разгрузились мы с лётчиком, ужин на костре сварганили, перекусили. Лётчик со мной ночевать остался. Он утром ранним решил лететь. А мне ещё предстояло и живность свою, и пожитки километров восемь в тайгу переправлять. Там ждала меня изба-пятистенок, сарай, колодец и загон для скотины, которой не было, если Лыски не считать.
До обеда управился я с хозяйскими делами. Даже обжился слегка. Вокруг избы луг девственный был. Я Лыску стреножил, и пастись пустил, а сам обедом занялся. Тюри наварил целый казан полуведёрный, чтобы больше не отвлекаться на готовку. Обошёл владения свои и понял, что для того чтобы жить нормально, здесь с пару дней по плотничать надо - восстановить, да поправить кое-что.
Вот так и началась моя жизнь таёжная.
Погода как на заказ приключилась. Дождей особливых не было. С утра и до вечера позднего по тайге лазaл с блокнотом, карандашом и ружьём за плечами. Дичи в тайге было всякой разной видимо-невидимо. Непуганое зверьё промеж деревьев мелькало. Ну и я решил никого не тревожить. А что - у меня жрачки на четыре месяца с собой привезёно было. А потом должен был вертолёт прилететь и забрать нас и с Лыской, и с Жулькой - это я так собачку свою прозвал.
На неё у меня большая надёжа была - думал, что если объявится кто из людей непрошенных, или зверьё какое к дому подберётся, то должна Жулька "голос дать". Но обходилось пока без гостей. А нам и одним скучно не было...
День за днём, незаметно как, подходила к концу моя командировка. И так мне полюбилось в тайге - век бы жил и никуда не хотел улетать.
Не думал и не гадал я, что желания, помимо моей воли исполнятся.
глава 9 Думы мои думы...
Уже и неделя, и вторая прошли, как вертолёт за нами прилететь должен. А его всё не было и не было. Оно, конечно неделей раньше, неделей позже - роли не играет. Да, вот беда - жрачка у меня заканчивалась. А другой взять было неоткуда - Сельпо ни рядом, ни в округе в ближайшей пятилетке открывать не предполагалось.
Пришлось мне охотничьим промыслом запасы свои пополнять. Тут Жулька такие способности проявила, каких я от неё и не ожидал. И птицу "на крыло" поднимет, и зайца по следу затравит, и на меня выведет. А в дальнем отрубе мы с ней стадо маралов выследили. Но стрелять их не стали. Мясо нам с Жулькой и так хватало. А вот солончак, в низинке одной, мне маралы найти помогли. С солью у меня совсем плохо было.
Но это я всё про себя, да про Жульку.
А вот что с Лыской делать - здесь моего разумения не хватало. Я ведь сена ей запасать не стал в надежде, что нас вывезут отсюда. Да и заготавливать его нечем было. Всё у меня было - и топор, и пила-ножовка, и гвоздей с ведро оставалось... А вот "литовки" не было. А руками траву драть - много не заготовишь. Однако я ей начал веники вязать. Где увижу лиственный ствол - сразу его под корень и волоком, с помощью той же Лыски, до дому волоку. А дома сучки да ветки пообрубаешь и в сарай складываешь. Думал - хоть сколько-то помощнице моей продержаться. Лыска же, пока снег валить не стал, падшей травой питалась. А на ней не пожируешь.
Помощница моя совсем отощала и всё чаще и чаще к дому подходить стала в надежде, что ей вынесут что-нибудь. А что я предложить мог - зайчатину только, да куропаток.
Когда до Нового года неделя осталась, то понял я, что не прилетят за мной.
Стал я думу думать, как мне выжить в этакой ситуации. Патроны подсчитал - тридцать шесть штук осталось. Пятнадцать для винтаря и двадцать один для двустволки. Из продуктовых запасов - только пол мешка муки-крупчатки. Её я сразу к потолку подвесил, чтобы мыши не попортили. Соли с той низинки, что мне маралы указали, с котелок было. Мясо на неделю заготовлено, да в тайге его сколько угодно бегает. В общем, по всем прикидкам получалась, что голод нам с Жулькой не грозит.
А вот с Лыской, по всему видать, расставаться придётся. Нельзя допустить, чтобы она голодной смертью померла. Сколько ей осталось? С неделю ещё. А там кончатся запасы веников в сарае. В тайге, это тебе не в лиственном лесу, где и ветками кустарника скотина прокормиться может. А сосну, да кедрач лошадь есть не сможет - факт...
А что с одёжей делать? - тоже ребус-кроссворд. Штанов у меня пара, да три рубахи. Свитера нет - не думал я здесь зимовать. Правда фуфайка есть и панама с противомоскитной сеткой. Но в панаме зимой, если только по Анапе прогуляться можно. А здесь морозы и за тридцать зашкаливают... Сапоги зиму продержатся, а там видать будет.
Однако, как-то выбираться из этой ситуёвины надо.
Не всю же жизнь мне здесь куковать... Если пёхом? - А куда, в какую сторону? Да и не выдержу я пути зимнего. Околею в пути под сосной какой-нибудь... Опять же со спичками как быть? Здесь я хоть в печи огонь поддерживать могу, а с половиной коробка далеко не уйдёшь...
В общем, решено - зимую тут. Там где меня высадили.
Ежели и помру по причине какой, рано или поздно, но закапают то, что от меня останется. Всё не зверью достанусь... Вот так и остался я зимовать на лесничем кордоне. С одной только надеждой, что прилетят за мной, когда нибудь.
Ведь не совсем же они там совесть потеряли.
глава 10 В осаде
Сразу после Нового года отвёл я Лыску в распадок между двух взгорков. Попрощался с ней слёзно и на курок нажал. Она перед смертью ржанула так жалобно, будто извиняла меня и благодарила за конец мучений. Вот только закопать её у меня возможности не было. Земля уже ледяной сделалась и её ни лопатой, ни ломом ковырнуть нельзя было.
Так, - снегом я Лыску окучил и домой побрёл.
А на следующий день мы с Жулькой в дальний отруб подались.
Решил я ещё один грех на душу взять - марала завалить. Его мне до весны хватить должно было. Так и сделал. Правда, пока тушу до дома доволохал, совсем сил лишился. В нём, в марале, весу-то килограмм сто двадцать, ну от силы полтораста, а по снегу, да волоком... Тяжело мне в тот день пришлось.
Но эту заготовку я вовремя сделал - волки в округе появились. Стая по тайге рыскала и кружили вокруг моего стойбища. Жулька, как под полати забралась, так я и похлёбку ей туда подавал - ни за что на свет Божий нос не казала. A на улицу так и подавно. В сени если только, за надобностью своей, выскочит вся взъерошенная, - сикнет, какнет и опять под полати.
Да и я без неё в лес опасался ходить. Волчара он ведь стаей тебя обложит по кругу, ты и не заметишь этого. А потом уж "ваши не пляшут" - пяти патронов, что у тебя в обойме, может и не хватить. А перезарядиться тебе волк не даст. Так что я, от греха подальше, решил не рисковать. На улицу только за снегом для воды выскочишь и опять в избу.
Так в осаде и просидел пока сосульки с крыши песенки свои не запели.
глава 11 Весенняя разведка
Слава Богу, весна в том годе дружная была.
В середине апреля снег уже сошедши был. И на прогалинах травка зелениться начала.
Волки, к тому времени, остров покинули. Это я по Жульке определил. Она на улицу выходить начала и сидела, возле дверей, зажмурившись от солнышка весеннего. От марала моего, что я в конце января свалил, только одна шкура осталась. Пора было и о харчах подумать. Свистнул я по утру Жулюшку и в лес подался. Больше на разведку, нежели за дичью.
Прошли мы с Жулькой с пяток километров. Вдруг смотрю - отстала подружка верная. Отстала и на взгорке в кустах шебуршится. Я курки взвёл и назад вернулся. Глядь, а Жулька в брусничник мордой уткнулась и листву, и ягоду за обе щёки уплетает. И урчит от удовольствия. Вот умная собака. И кто только премудростям этим её обучил, что в бруснике витамины есть.
Я тоже не удержался - ружьё положил на землю и на корточках, рядом с Жулькой пристроился. Брусника, конечно перемороженной была, но уже оттаяла и вкуса была кисло-горького. Но я от этого вкуса балдел аж.
А потом мы с Жулькой дальше пошли. Шли и солнышком наслаждались. Теплу его весеннему радовались. Время от времени я за Жулькой наблюдал, за её поведением. Она хоть и пошла со мной, но далеко от меня не убегала. Всё рядышком тёрлась. Значит, была у неё опаска какая-то. Так мы с ней до распадка дошли, хотя цели такой у меня не было.
Признал я место где с Лыской своей распрощался. Только от Лыски даже копыт не осталось. Всё волки поганые растащили. А может быть оно и к лучшему. Ведь недаром их называют санитарами леса.
глава 12 На пути к финишу
На обратном пути стрельнул я всё-таки зайца.
Домой принёс, шкуру ободрал, а на нём ни жиринки. И мясо варить пришлось, чуть ли не полдня - такой жилистый оказался. Видать зверью зима тоже нелегко далась.
Пару дней мы с Жулькой по сачковали рядом с домом и снова на разведку отправились. Интересно мне было, как маралы зиму перенесли. И что же - нормально телята мои перезимовали. Даже приплодом обзавелись. В кустах Жулька наткнулась на детёныша малОго. Лежит сердешный, головёнку на ноги вытянутые положил и только глазками моргает. Отозвал я Жульку и дальше пошёл. Нам с ней бычка надо, чтобы опять с месяц о харчах не думать. А тут и вот он, сам под выстрел из-за деревьев вышел...
Только к вечеру домой вернулись.
Освежевал я рогатого.
Мягкое мясо ломтями настругал и рассолом залил - то мы за вялим пожалуй. Кости сразу же порубил, что бы в ведро влезли и на огонь поставил. К утру студень славный получиться должен. А остатние кости, жилы, хрящи - за то Жулька мне особую благодарности объявит.
Так и жил я всё это время.
Летом, когда оно на нас навалилось, то с мясом уже не так трудно было. Но хранить его было проблематично. Ежели только на солнце за вялить. Но мы с Жулькой уже на фрукт - на ягоду, то есть, нажимать старались. А там и гриб пошёл. Тоже разнообразие в питании нашем. Жулька грибы варёные страсть как любила. Другой раз вся на слюну изойдёт, пока грибная похлёбка варится.
Но это я тебе так всё просто здесь рассказываю. А если спросишь меня, как и с какими мыслями, в то время в тайге "куковал", то я тебе скажу, что муторно мне было. Ведь понимал я, что с каждым израсходованным патроном жизнь моя всё ближе и ближе к финишу приближалась.
глава 13 Вертолётная встреча
А вот, когда осталось три патрона всего, решил я, что последний патрон для себя оставлю. Потому как осень, за окошком пристанища моего, наступила. А вторую зиму мне не сдюжить. Ни сил, ни средств к дальнейшему существованию у меня не было.
И сидим, как-то, мы с Жулькой на брёвнышке.
Вдруг Жулька встрепенулась - уши торчком навострила и туда-сюда мордой крутит, будто прислушивается к чему и увидеть хочет. Стал и я прислушиваться и в ту сторону глядеть. И минут через пятнадцать-двадцать услышал я клёкот вертолётный. Поднял башку - не видать пока что. Но слышно уже отчётливо. А ещё через двадцать минут прекратился он. Тишина по всей тайге неимоверная. Я уж подумал - не почудилось ли мне часом.
Только вижу Жулька по стойке "смирно" встала, лапу одну приподняла и будто бежать куда собралась. Я в избу нырнул, винтарь с последними тремя патронами подхватил. Один патрон, на всякий случай, в казённик загнал. Вышел, а Жулька ко мне головёнку повернула, тявкнула приглашающе и трусцой в сторону прошлогоднего моего приземления побежала. Ну и я за ней по семенил.
Спустя некоторое время слышу, вроде бы голоса мужские. Я Жульку к себе прижал и за кустами сховался. В тайге страшнее человека зверя нет. А сам Жульку оглаживаю, успокаиваю, чтоб не тявкнула невзначай.
Минут через пятнадцать показались гости мои.
И первым, мой давнишний знакомый лётчик-вертолётчик поспешает. А с ним ещё двое - гражданский и милиционер. Тут у меня от сердца отлегло. Свои значит. И за мной наверняка. Других то тут не было, как меня десантировали. Вышел я из-за куста и их окликнул. Кинулись они ко мне, и улыбаться бояться. Всё норовят, сперва руками меня потрогать. А мне то что - щупайте на здоровье. Мне так это как доказуха, что не во сне я. Ну, они меня под руки подхватили и к месту посадки вертолёта тянут. А я нейду никак. Стараюсь объяснить, что надо в избу вернуться. Порядок там навести, прибрать всё. Да и документы мною подготовленные, зачем и посылали меня сюда, забрать.
Только не послушались меня мужики эти. Чуть ли не силком к вертолёту приволокли, во внутрь запихали, и тут же мы от земли оторвались.
глава 14 'А ларчик просто открывался'
А случилось вот что.
Меня, в том злополучном мае, сам начальник по кадрам оформлял. Оформить то он оформил, а сам, после моего отбытия, на пенсию слинял. К дочке в Уфу подался. Куда моё личное дело он запихал, того никто так и не узнал. Пропало оно из кадрового отдела.
Только по осени приходит из военкомата повестка на меня, о призыве в армию. А начальник по кадрам новый уже, обо мне знать не знает, и ведать не ведал. Он и отписал в военкомат, что не числится такой в лесхозе. Военкомат, вреде бы как, успокоился. Как же официальная бумага пришла
Но следующей осенью они снова подхватились и повестку шлют.
В это время пенсионер тот, что раньше кадрами заведовал, как бы в гости заглянул. У него на глазах и разыгралась непонятка по новой. Одни говорят пришлите своего сотрудника службу править, а эти в толк не возьмут о ком речь идёт. Тут бывший кадровик и вспомнил, что год с лишним он отправил меня в квадрат Б-4. Только об этом позабыли все, потому как квадрат этот ещё сто лет никому не нужен будет. А когда вспомнили, когда представили себе, что человек шестнадцать месяцев безвыездно, да без средств к существованию находится, то у них всех челюсти по отвисали. Моментом вертолёт снарядили и за мной полетели. А от греха подальше, вдруг помер я или ещё что со мной случилось, милицию и следователя отправили.
Ну, две недели я в больничке, на чистых простынях, провалялся.
Кормили меня, правда, как на убой. Потому, как отощавший был изрядно и каких-то там витаминов у меня не было. Потом с месяц, за счёт предприятия, на Чёрном море в санатории отдыхал. Потом в Ангаск вернулся. Выплатили мне всё, что положено. Цветы, да часы подарили и в военкомат спровадили. А призыв к тому времени уже закончился. Но для меня, как для именинника нашлось местечко в Питерском 'Флотском экипаже'. Там я на боцмана выучился. А теперь с тобой на одном корабле службу правлю.
глава 15 Любовные отношения
Долго я не мог в себя прийти от услышанного рассказа Иннокентия.
Жутким мне этот рассказ показался. Как так могло случиться, чтобы про человека забыть? Это потом, выйдя 'на гражданку', я осознал, что ничто в России не ценится так дёшево, как человек. А в те времена я ещё верил, что 'Всё во имя человека, всё во благо человека'.
Я, после совместного дежурства нашего, совсем по другому к Иннокентию относиться стал. Хотелось мне с ним скорешиться, ближе к нему стать. Но не шёл он на контакт. Всё норовил один остаться. Встанет бывало, где его наваждение таёжное застанет, замрёт, голову на бок склонит и тайгу слушает. Хоть и был он справным матросом , нареканий к нему ни от кого не было, но душой и сердцем он в тайге пребывал. И отношения к ней у него были, как к любимой женщине.