Толян, законспирированный под обычного посетителя, ел какие-то морские гребешки, зажаренные по корейским рецептам, и зорко оглядывал вверенные ему позиции.
Немыслимые, кроме как на обложках или вкладках журналов, модельные девицы не жалели своего интеллекта, растрачивая его направо и налево. Их интеллект сверкал разными гранями, как то: удачно выставленная коленка, острый взгляд из-под длиннющих ресниц, томное манипулирование хрустальными бокалами, увитыми их пальцами с трехсантиметровыми поразительных цветов ногтями, невзначай обнаженная в непринужденном наклоне грудь, затмевающая перси мировых секс-символов. Ну и высказывания, от которых какая-нибудь Мерилин Монро из прошлого века пришла бы в полное расстройство чувств:
– Ой, Валерик! Может, блин, уже самое время потрахаться? Вон под тем фикусом... А? Прям, как на природе...
Толян видел, как валкой походкой в Летний сад вошел сомнительного вида человек. Его не пропускали, но он уговорил стражей, сославшись на то, что ему надо всего лишь посетить туалет. Буквально – туда и обратно.
Непорядки начались сразу. Посетитель зацепил походя какую-то топ-девицу, шлепнув ее по модельной попке, девица тут же нажаловалась своему бой-френду, лениво ковырявшему вилкой в устрицах. Бой-френд вскочил, соорудил какую-то хитрую фигуру из пальцев, выставил ее перед носом посетителя и стал выяснять отношения:
– Ты чё, мужик! Оборзел совсем? Всякую наглость уже потерял, да?
Посетитель обидным образом смазал пятерней возмущенную физиономию фигуранта, но уже Толян возник на месте происшествия: «Ки-ия-а!» , и посетитель кубарем покатился по зеленому покрытию, имитирующему траву. Он тут же вскочил и кинулся вон из Летнего сада, радостно вопя во всю глотку: «Наших бьют!». Он выбежал на Дерибасовскую, а Толян, подгоняя его пинками, скакал следом. Из подворотен стали вываливаться темные, мрачные фигуры, в слабом свете засверкали фиксы и финки. На бегу Толян вызывал по мобильнику наряд милиции. За ним, ревя в экстазе, неслись любители острых ощущений, а во главе толпы бежал директор Летнего сада с револьвером в руках. Началась многоплановая потасовка.
Толян заметил как на директора навалился бандит в ватнике. Он метнулся на выручку, ухватил бандита за воротник и не заметил как сзади подобрался враг... Узкое лезвие стилета вошло в спину условно обвиняемого Толяна...
Этот кровавый эпизод побудил директора и главаря банды сойтись на свободном пространстве между враждующими сторонами для дальнейшего выяснения отношений. Уже была забита стрелка, когда прибывший наряд милиции с дубинками наперевес кинулся в гущу событий. Но директор ресторана отвел в сторонку старшего группы лейтенанта Попирчука, пошептался с ним, после чего милиционеры подхватили истекающего кровью нештатного сотрудника Толяна и увезли его в сторону отделения милиции.
В дороге ему была оказана первая помощь. Его хотели везти сразу в больницу, но Толян пожелал – «быть может в последний раз» – увидеть свою Агриппишу, а уж потом... На носилках его внесли в помещение. Сержант делал отчаянные знаки Попирчуку, тыча пальцем в боковую дверь.
– Агриппиша, – хрипел Толян. – Агриппиша, я умираю... Где же ты Агриппиша, где ты, моя любимая?
За боковой дверью ритмично скрипела койка, стукая коротковатой ножкой в пол, и жаркие стенания Агриппиши смешивались с мычанием старшего лейтенанта Николая...
– Агриппиша, – Толян сполз с носилок и ползком просунулся в дверь. – Агриппиша, любимая... я ж тут... я уже, Агриппиша, умираю...
– Щас... щас... щас... Ко... ля... ша... Я... то... ка... То... ля... ша... щас... щас... – с правильными промежутками сообщала Агриппиша.
– Гр-ррр, – тихо рычал старший лейтенант, – гр-ррр...
Мерно, будто отбивая музыкальный ритм, стучала ножкой расхристанная койка.
Перед мутным взором Толяна раскачивалось в горизонтальной плоскости нагромождение каких-то голых силуэтов, чья-то рука махала на него в предельном отчаянии:
– Ща... ща... ща... я ж... ту... та... я... то... ка... ща... ща... Ща-а-а-а-а-а-а!..
Толяну казалось, что это телега стучит на стыках, увлекая его по рельсам в какой-то ослепительный тоннель, и голые ангелы машут своими крыльями. Но телега отчего-то вдруг споткнулась, остановилась.
А через полминуты Агриппиша налетела на него как вихрь, подхватила его голову на колени и запричитала:
– Толяшечка, родный ты мо-ой! – забилась она в плаче: – Сгубили Толяшечку злые вороги. Не сберегла, не оборонила я муженька маво родного-о-о... Коляша! – крикнула она так, что стекла зазвенели в окнах. – Товарыш старший лейтенант! Што ж вы тута прохолождаетеся, как же ж это? Надо жа в больницу! Што жа вы тута все глазами хлопаете? – И уже в машине, набирающей ход, склонясь над измученным телом мужа: – Толяша, я ж тебя не отдам, не отпущу. Я жа тебя, Толяша, выхожу-вынянчаю... Ты потерпи чуток, родный ты мой... А я ж, Толяша, тута пока трудюся, Толяша, надрываюся... А ты... Бедный ты мо-о-ой... Как жа ж это, Толяша?...
И Агриппиша выходила и вынянчила. Уже через месяц Толян ходил по отделению гоголем, героем с новенькой медалью «За мужество и самоотверженность».
И многократно пришлось ему пересказывать медикам и журналистам про телегу, про сверкающий тоннель и про ангелов, которые обещали ему: щас...щас...щас. И про Агриппишу, которая не отдала, не отпустила...
На настоящем оперативном задании Агриппиша побывала только однажды. Дело в том, что в городе объявилась банда, действующая исключительно в общественном транспорте. Банда работала конкретно: начисто обчищала всех наличных пассажиров, после чего транспортное средство спокойно следовало далее по маршруту и расписанию. Тут-то и решили Николай с Попирчуком задействовать скрытые резервы в лице своей нештатной сотрудницы.
В конспиративной юбчонке, над которой шевелился гладкий голый живот с ямкой пупка посередине, в искусно нарисованной на плече татуировке Агриппиша вошла в салон трамвая и предъявила вагоновожатому красную корочку удостоверения. Вагоновожатый уважительно подмигнул, невольно задержал взгляд на атрибутах Агриппишиной конспирации, и вагон трамвая едва не сошел с рельс. Надсадно заскрипев, трамвай громыхнул колесами, подпрыгнул, но затем исправно двинулся дальше.
На четвертой или пятой остановке с передней площадки в вагон вошел мужчина в строгом пиджаке и при галстуке. В середине трамвая и сзади поднялись в салон еще двое таких же строгих господ. И бдительная Агриппиша заметила, как одновременно сунулись руки этой троицы за пазухи, и поняла: это они – «лигархи» .
Последовавшие действия Агриппиши были неторопливы и обстоятельны. Она потрогала за плечо того из врагов, кто был к ней ближе и голосом опытного контролера потребовала:
– Ваш билетик, мушшына!
– Чего? – удивился предполагаемый бандит, продолжая шарить за пазухой. – Ты кто такая? Контролерша с голым пузом? Я такого в природе еще не встречал. А ну, падай, мочалка, на сидение, потому что я сейчас буду грабить этот трамвай. Веди себя тихо – не трону и даже возьму потом с собой, сладкая...
– Сладкая... – пробормотала Агриппиша, и грабитель увидел, как странным образом пожелтели ее глаза.
На какие-то секунды Агриппиша впала в прострацию, а «мушшына» успел выхватить из-за пазухи револьвер; с оружием наголо оказались уже и его подельщики.
– Всем сохранять спокойствие, – одновременно закричали террористы. – Это ограбление! Стреляем без предупреждения. Все ценные вещи и деньги приготовить для экспроприации и держать в руках!
– Сладкая... – повторила Агриппиша и коротким тычком своротила «мушшыне» челюсть.
Ловко подхватила она падающий револьвер, сунула его за пояс юбчонки и закричала:
– Граждане ограбляющие! Просю предъявить проездные документы!
Танцующей походкой, словно модель на подиуме, двинулась она вдоль вагона и как-то сразу оказалась между двумя другими грабителями. Те ошарашенно смотрели на невероятную среди трамвайной публики фигуру.
– Ну, што, мушшына, – обратилась Агриппиша к одному из них. – Будем предъявлять или будем... это... запираться? Ты железку-то свою чего выставил? Глупой што ль? Я ж сказала: оружию сдать!
С этими словами она спокойно вынула пистолет из рук обалдевшего грабителя и тоже сунула его за пояс.
– Та-ак! – протянула она. – А билета жа у тебя не имеется! Давай, топай на выход, я щас тока разберуся с твоим другом.
Но сзади в ее шею уперся ствол нагана: третий грабитель опомнился быстрее своих друзей.
– Ну, ты даешь, телка молочная! А ну, падай на пол пузом вниз! Мы с тобой потом покайфуем.
– Покайфуем... – повторила Агриппиша и, сделав сальто в воздухе, оказалась лицом к лицу с удивленным террористом. Оттянув поясок юбчонки, она показала туда пальцем. Грабитель хлопнул глазами и сунул в соблазнительную прореху нос. Агриппина прошипела:
– Куды суешься, ампутент? Я што тебе показую?
– Жи... животик и там... это... – заблеял грабитель, глотая слюни.
– Козззел! – констатировала Агриппиша. – Железку твою куды положить показую! Я щас дам тебе животика – маму родную забудешь!
Грабитель трясущимися руками сунул револьвер в указанное место. Но опомнился его товарищ.
– Провокация! – выкрикнул он и ткнул неверной рукой с зажатой в ней финкой в Агриппину. Удар сзади пришелся прямо в юбчонку, туго обтягивающую пышные Агриппишины формы.
– Твою дивизию! – зарычала Агриппиша. – Ну, не понимають по-хорошему!
Не обращая внимания на кровоточащую рану, использовав сложный прыжок с полным поворотом, уложила она на пол обоих террористов...
– Не-е! – сказал уже в отделении Николай, накладывая на раненную округлость бинты и пластырь. – Никуда мы тебя, Агриппиша, больше не пустим. Ты у нас одна! Мы, Агриппиша, не можем тобой рисковать.
– Чего это? – не соглашалась Агриппиша. – Я ж вам бандитов задержала? Задержала! Ну?
– Ты, Агриппиша, нам дороже, чем эти гады, – сделал комплимент Попирчук. – Варвары! Вандалы! Такую красоту попортили! Что ты! А случись что похуже – нам что прикажешь, мучаться? Страдать без тебя? Мы этого, Агриппиша, себе позволить не можем.
– А как жа борьба с преступным алиментом? Я на передовую хочу.
– Так ты и будешь бороться, способствовать... Здесь, Агриппиша, самый передовой край и есть... Мы ж, Агриппиша, и так во всем себе отказываем, глаз не смыкаем... Разве кто может оценить, разве кто может даже представить, как мы себе во всем, Агриппиша, отказываем... – убеждал Николай.
И Агриппиша самоотверженно боролась. То с Николаем, то с Попирчуком... скрывалась она в боковой комнате. И слышны были выстукиваемые койкой сложные ритмы любви...
На выходе дежурил сержант Брылин, бдительно высматривая, не возвращается ли с очередного задания сотрудник Толян...
Сержант Брылин был очень обижен. Он, конечно исправно нес караульную службу на вверенном ему посту, высматривая Толяна. Но обижен был крепко.
На прошлой неделе Толян, во время очередной акции против преступной группировки, буквально вырвал Брылина из лап смерти. Возле двух старых ангаров заброшенного аэродрома, маскируясь в кустах, Сергей Брылин наблюдал за передвижениями бандитов, которые загружали в пикап какие-то свертки. И то ли он слишком активно выглядывал, то ли укрытие было ненадежным, но его обнаружили, связали и втащили в ангар. Сергей долго запирался, выдавая себя за случайного прохожего, который просто погулять вышел. Но в кармане у него были обнаружены бережно хранимые новенькие лейтенантские погоны. Сергей давно их приготовил, надеясь, что за верную службу его непременно повысят. Теперь ему светило такое повышение, что выше не бывает.
– Убей его! – хриплым голосом приказал главарь. – Убей эту ментовскую шавку! Медленно убей и больно! Так, чтоб он навсегда запомнил...
И жертвенный нож вознесся уже над горлом несчастного сержанта, который, впрочем, впал в обморок, но чья-то железная рука перехватила запястье палача, чей-то железный кулак обрушился на его загривок. Это из другого укрытия подоспел Толян...
Долго тащил на себе Толян бесчувственного сержанта сквозь трущобы аэродрома. Наконец Брылин пришел в себя и слабым голосом простонал:
– Брось меня... Я все равно умираю... Спасайся, друг... Беги к Агриппине... Она там... это... А я... меня уже не спасти...
– Ты чего это, Брыля? Да на тебе же ни царапины. Ты держись, парень...
– Правда? – воодушевился Брылин. – Не шутишь?
Он взбрыкнул, утвердился на ногах, похлопал себя по бокам и дал такого деру, что Толян едва за ним поспевал...
Итак, Брылина мучило чувство жестокой обиды на лейтенанта Попирчука и на старшего лейтенанта Николая. И чего греха таить – чувство собственной вины перед своим спасителем Толяном. И кем же он – Брылин – теперь получается?
Его путаные размышления прервал усталый голос Николая, закрывшего за собой боковую дверь.
– Ты, Брылин, остаешься на хозяйстве. Я на часок съезжу домой, пообедаю.
Вскоре с передовой через те же боковые двери показалась и Агриппина, уже аккуратно причесанная и умытая. Она искоса посмотрела на Брылина.
– Штой-то ты, Серега, смурной какой? Али случилось чего?
– Ты, Агриппина, не права, скажу я тебе, – рубанул сплеча Брылин. – В то время, как мы с Толяном жизнью своей рискуем, ходим, можно сказать, по самому краю пропасти...
– Ой, Серенький! Ой, Брылечка! А я ж и не подумала. Я ж, Брылечка, про тебя-то и забыла совсем... Бедный ты мо-ой! Сироти-и-инушка...
– Ну, чего уж там теперь уж... – застеснялся Брылин.
– Нет, Серенький, што ни говори, а я точно не правая. Как я могла забыть про тебя, горемычного. Нет у меня, Брыля, права забывать про наших героев. Тебе, вона, даже и медалю какую не выдали.
Агриппиша погладила Брылина по жесткому ежику и притиснула его разобиженное сопящее лицо к груди.
– Идем, Серенький... Што ж ты раньше-то молчал-не сказывался? Мне же ж Толяша все про тебя описал, как тебя чуть што не прирезали. Я, Брылечка, я и орден тебе, и медаля. Мне про это товарыш старший лейтенант очень правильно разобъяснил. Бедный ты мой... Ну дык што ж теперь, Серенький, идем-ка, сокол ты мой ясный...
И Агриппина утащила сержанта Брылина в боковую комнату...
Ополоумев от свалившихся на него наград и, затем, отдышавшись на теплой Агриппишиной груди, Брылин с удивлением ощутил, что вина его перед Толяном никуда не делась, а даже, можно сказать, усугубилась. Подивившись такому факту, он промычал:
– А все ж-таки ты, Агриппиша, не права. Я это к тому, что обманывает тебя старшой.
– Как-так? – подняла с подушек голову Агриппиша. – Чего несешь?
– И Попирчук обманывает, – стоял на своем Брылин.
– Ну дык сказывай! А то ж я ничего не понимаю.
– Что ж тут, все и так ясно. Ты, Агриппиша, доверчивая очень.
– Не тяни, Серый, за душу – сказывай.
– Дело простое, Агриппиша... А то ж у меня сердце за Толяна во как болит... Ну вот! Таких сотрудниц, как ты, знаешь у них сколько? Пальцев на руках не хватит. Верка с Беляевки, Танька с-под Полтавы беспаспортная, Женька с-под Киева, Надька из Ясок... Да девки все – хоть сейчас прям на обложку... Только ты не думай, Агриппиша, по мне ты самая лучшая. Ты, Агриппиша, прям принцесса – куда им до тебя браться!
– Та-а-ак! – протянула Агриппиша. – Ну, а ты што ж?
– А что я? Настоящим делом только я да Толян... только такие, как мы, делом занимаемся. А они – они ж кто? Они – начальство. Жрут и это...
– Ага! Так, значит! Такой, значит, расклад получается. Я, значит, и медаля, я и орден, а они, значит, жрут и... Танька, Надька, Верка... Ну, Брылечка, спасибо.
Агриппина смачно поцеловала сержанта в губы, и он заметил, как глаза ее загорелись яркой желтизной. Она вскочила, ухватилась за край простыни и сбросила Брылина на пол.
– Ты уж звыняй, Серый.
Несколькими прицельными ударами она превратила деревянную койку в дрова, затем пошла приводить себя в порядок. Молча.
– Может, ты это зря, Агриппиша, – робко сунулся Брылин. – И Толян скоро воротиться должен.
Агриппина сверкнула на него глазами, изливающими желтый свет.
– Поди-ка ты, Серенький, пообедай, што ль. Товарыш старший лейтенант завсегда, опосля как, – обедает. Поди, говорю. Я тута сама управлюся. А нащет Толяши ты не переживай, у нас с им любовь, а не какая-то там медаля...
И Сергей почел за благо исчезнуть.
А когда спустя время вернулся, увидел, как возле открытого холодильника старший лейтенант прикладывает к черносиней глазнице кусок льда. Как Попирчук с оторванными погонами, жалобно стеная и охая сидит на полу и прижимает обе ладони к паху. Как порхают в воздухе кружимые ветром обрывки документов, а стекла в окнах выбиты, шкафы и стулья изломаны в щепки...
– Я, Толяша, знаю что делаю. Нам с ими не по пути. Обесчестили они форму советской милиции.
– Cкажи толком – что сталось. Чего я не знаю?
– Родный ты мой герой! Ничего не знаешь. Пока мы, Толяша, это... боремся на передовой, они тока и знают што трахать залетных Надек, Верок, Танек.
– С чего ты взяла? Да откуда ты знаешь...
– Кому ж ишо, Толяша, знать! Пока мы тебя с Брылей дожидалися, он мне все разобъяснил. Не-е, в милицию я боле ни ногой… Может еще частное охранное бюро откроем, а? А может... может я тогда... в транвайное депо внедрюся – очень мне там у их пондравилося...
...А спустя месяц... Спустя месяц погиб Толян от рук бандитов, унося в простодушном сердце светлый образ любимой, своей еще более простодушной жены Агриппиши.
Разуверившись в справедливости, тоскуя по Толяше, Агриппиша плакала отчаянно и горько. И ее пронзительные глаза становились все более желтыми.
А время неумолимо катилось вперед...
Часть 2
(продолжение следует)
