– Ноги, – говорил Уткур, – от обуви портятся, становятся нежными, уязвимыми, неверными.
Его ученики-новобранцы – будущие каратисты – слушали и удивлялись.
– Как же это? Босиком – в городе… Ведь смеяться будут.
– Это не важно, – говорил Уткур. – Наше искусство выше условностей. Пусть смеются. Нога, живущая в презервативе, не способна к настоящему бою. Я покажу вам, а вы решайте сами...
С этими словами Уткур взвился в воздух, ударил напряженной ступней в ствол сухостойной акации и снес изрядный кусок коры вместе со щепой десятисантиметровой толщины.
Агриппина познакомилась с Уткуром в кафе.
Он попросился за ее столик. Агриппиша смерила просителя взглядом и остановилась на его босых ногах.
– Ты чё это, в костюме, а босый?
– Ну, мне так нравится. А что, девушка, это вам мешает?
– Не-е... А ты чё, бедный, што ль? А может лигарх?
– Почему «лигарх»? – очень удивился Уткур.
– Потому как лигархи тока и делают, што выдумлюют. Я этого не уважаю.
– Интересно… И олигархи – люди. Должна быть причина, без причины как можно любить или не любить?
– Чего это – без причины? У меня причина есть. Ты, мужик, если не знаешь, то и не говори, – и тут Агриппиша заявила не очень понятное: – Все – лигархи. Как пить дать! Тока притворяются.
– Как это все? Я, например, простой человек…
– Все одно – лигарх! Террорист!
– Еще и террорист! – улыбнулся Уткур. – Хорошо, но если все – олигархи, значит, выходит, и вы олигарх.
– Я – нет. Я ж деревенская, – снисходительно объяснила Агриппиша.
Она рассматривала и рассматривала дубовые ноги Уткура с удивительно правильными пальцами, а Уткур дивился на странную девушку. Которая была хороша тою естественною красотой, какой иногда наделяет природа тех, что возле нее кормятся. Только глаза ее коровьи вспыхивали вдруг странной желтизной.
– Ну, скажи ты мне, мужик, по правде – на сапоги денег не хватает, што ль? Али все-тки лигарх-террорист?
– Интересная логика! Как раз у олигархов хватает не только на сапоги… Но дело в том, – ответил Уткур, – что я сенсей, то есть, учитель борьбы карате…
– Карате? Это я в кино видала. Так это ж... Слу-у-ушай, ты-то мне и нужон. Ах ты ж сенсей, туды ево в корень! Очень я хочу с этой карате научиться. Возьмешь в обучение?
– Это, девушка, очень жесткая борьба. Зачем девчонке? Нет, милая, не женское это дело.
– Как это – не женское? – убеждала Агриппиша. – Ты себе даже приснить не можешь – какое женское! Возьми меня, а?
– Да у меня только парни одни...
– Чего ты? Я ж, ясное дело, тоже штаны надену.
– Вы не понимаете, руки-ноги поломать можно, обучаясь.
– Пусть! Давай, ломай! Я готовая. Я не боюся.
– Ну, не знаю... Нет, не могу...
– Конешно! Так и знала, што лигарх! Придумливают и придумливают...
– Ну что ты заладила «лигарх» да «лигарх»? И откуда ты такая темная? – рассердился Уткур и от этого перешел на «ты» . – Черт с тобой! Приходи, – Уткур назвал адрес. – Посмотришь и, думаю, сама откажешься. Как звать тебя?
– Агриппина.
– Мг! Ну хорошо, Агриппина, – завтра...
– Погодь, а можно я с мужем приду?
– Начинается! – простонал Уткур. – У тебя еще и муж...
– Ты, сенсей, твою дивизию!, давай не обижай меня, я ж и так обиженная. Нето как дам по башке – так тыква напополам расколется.
– Правда? – поднял брови сенсей и улыбнулся: – Ну... убедила. Приходите оба.
В ежедневных тренировках прошло два года. Единственная из группы, Агриппиша, следуя примеру Уткура, ходила босая. Ее нежная белая ступня постепенно стала жесткой, но обрела ладную алертную форму. Теперь взвивалась она в воздух не хуже Уткура и, играючи, рассаживала толстую доску в крошево. Теперь едва ли не на равных вступала она в бой с самим сенсеем Уткуром Юлдашевым. Не отставал и Толян, только не было в нем такой страсти, отчаянности. Но, в остальном, был учеником одним из лучших.
И всюду носила Агриппиша с собой бутылку…
Прошло еще полгода, и однажды поиск привел их в полуподвал-спортзал с тренажерами, тюфяками для боксинга, штангами... Последовательно и неотступно прочесывая все такие места, Толян с Агриппишей вошли и в этот зал…
– Лигарх! – тихо сказала вдруг Агриппиша, ткнув пальцем в угол зала. – Во-о-от он! Так што, Толяша... Так што, ты его не трогай. Бутылку давай сюда. Щас, щас я разберуся...
Они шагнули в зал, не таясь – босая Агриппиша и значительно раздавшийся в плечах Толян. Шестеро качков удивленно на них посмотрели, а Андрей вытянул жилистую шею и присвистнул.
– Ты гля-а-ань! Это же Агриппиша... Сладкая ты наша. Никак оклемалась? А я уж думал – кранты. Ну, ты даешь, девушка! Ой, как славно, что ты нас не позабыла, не позабросила.
– Ты! Козел! Закрой жральник! – сказала Агриппиша спокойно, но ее глаза уже наливались пронзительной желтизной. – Я с тобой разберуся отдельно – хорошо? Отдохни пока, я тока с твоими кастратами спервоначалу поокаю.
Андреевы дружки загоготали:
– Это мы-то кастраты?..
– Еще нет? – спросила Агриппиша. – Щас будете. Я вам, козлы, обещаю!
– Она что – чокнулась? Ты, Андрюха, если не против, я на этот раз первый побалуюсь.
– Валяй, Валера. Я только не пойму, зачем она еще и этого хиляка с собой притащила.
А Валера уже направился к Агриппише. На полпути с ним случилось нечто непредвиденное и непонятное. Толян, мимо которого он проходил и который, вроде бы, и не собирался вмешиваться – такой расслабленный и хилый был у него вид – вдруг как-то так молниеносно выбросил ногу, и мощный Валера брякнулся на пол, да так и остался лежать.
Потом... Агриппиша металась по залу, ее крепкие ноги выстреливали точно, ее руки крушили вдребезги челюсти и носы... Не отставал и Толян…
Остался один Андрей, который молча наблюдал за расправой. Теперь и он поднялся.
– Молодец, сладкая. А-ах, – вздохнул он, – все приходится делать самому. Где ж ты так научилась, Агриппиша? Ладно, иди ко мне, птичка, уж я-то тебя успокою.
– Ну, ты! Дерьмо вонючее, давай иди сюда, – позвал Толян. – Иди ко мне, падаль! Я теперь поговорю с тобой.
– Толяша – нет! – процедила Агриппиша. – Этот облезлый лигарх мой! – и, обращаясь к Андрею: – Иди, Андрюшенька, иди. Ты штанишки-то еще не обмочил? – сказала она и поставила бутылку посреди зала. – Это, – кивнула она на бутылку, – это, харя твоя косоротая, для тебя припасено.
Била его Агриппина долго и обстоятельно, по всем правилам чудесной уткуровой науки.
Полудохлая груда мышц Андрея громоздилась на полу лицом вниз. Его штаны были спущены, над мускулистой задницей возвышалась большая часть бутылки от шампанского, а Агриппиша делала пасы руками, глубоко вдыхала, отводя руку, и делала резкий выдох, не донося ладонь до бутылки на какие-нибудь миллиметры. Произведя этот ритуал пять или шесть раз, она пронзительно выкрикнула: «Ки-и-яу!» ...
Расправившись с Андреем, Агриппина заметно повеселела. Они с Толяшей верно рассчитали, что оклемавшись, Андрей не станет связываться с милицией, просто не позволит обнародования такого позора, а обойдется разными частными врачами да знахарями, специалистами по зашиванию и заговору порванных задниц.
Помыкались, помыкались Агриппиша с Толяном и решили поискать работу по умению, по профилю, так сказать. Для чего и направили свои стопы на юг, в столицу, в Южную Пальмиру по имени Одесса...
… Возвращаясь из магазина, Агриппиша обратила внимание на яркую рекламу. Над аркой горела неоновая надпись «Ришелье» . Любопытствуя, зашла она в старинный двор этой бывшей торговой биржи, бывшей филармонии, и разглядела в створе тяжелых дверей двух атлетов в камуфляжной форме, один – белобрысый, нос проломлен, другой – брюнет с помятыми ушами, похаживали они между игорными столами в зале казино, зорко присматривая за порядком. Заходили они и в боковой зал ресторана, и в уютное кафе за колоннами.
Агриппиша осмотрелась, подошла к атлетам.
– Чего стережете, мужики?
– Тебя стережем, сестренка, ответил брюнет. – Ты как? В кафе или поиграть?
– Не-е, я так... Ну, а чего стеречь? От кого?
– Фью! – сказал белобрысый. – Знаешь, сколько отморозков тут шляется! А чё это ты с картошкой-то здесь?..
– Да я ж мимо проходила... А чего им надо-то, этим, отморозкам?
– Много надо. Они же кто? Рэкетиры, бандиты, ворье – хватает.
«Так, – решила Агриппиша, – эта работа мне подходит».
– А ты, сестренка, красавица. У меня смена в восемь кончается, давай угощу, шампанское попьем вон в этом кафе. Или куда в другое место смоемся, а? Покайфуем.
– Смоемся... – задумчиво повторила Агриппиша, и тут глаза ее враз пожелтели. – Покайфуем... Ты, мужик, чего? Террорист, што ль? А ну, пошел вон, козел! И ты – пошел вон! Давайте, давайте, валите отседа! Я тута и без вас справлюся, – говорила Агриппиша, аккуратно пристраивая картошку за колонной.
– Ух ты! – воскликнул брюнет. – Во дает! Ты, никак, с крыши упала? Давай-ка, забирай свою торбу.
– Слышь, козлина, – спокойно сказала Агриппина, – вали по-хорошему! Ты ж, хотя и лигарх, а по-русски разбираешь. Вали, пока я не разозлилася.
Из холла вышел к ним тощий господин в «жириновке» . Глаза у него были колючие, пристальные. Спросил:
– Почему шум?
– Вот она, – показал пальцем брюнет, – Шумит чего-то, Михал Петрович, хулиганит. Приперлась тут с мешком... Еще и босая…
Михал Петрович, директор заведения, посмотрел на Агриппишу, глаза у него стали ласковыми.
– Ой, какая девонька! Ну вы, ребята, неправы... Девонька, оставь их в покое, идем со мной, я угощаю. Не пожалеешь, сладкая.
– Сладкая... – пробормотала Агриппиша. – Тоже лигарх… И ты двигай отседа, нето накостыляю!
Михал Петрович обиделся и сказал:
– Ладно, ребята. Не хочет – ее дело. Выбросьте ее на улицу. Дура деревенская! В шею ее, да не церемоньтесь!
Он повернулся и ушел.
Белобрысый протянул руку, чтобы схватить Агриппишу за ворот. Агриппиша чуть подалась назад, так что вышибале пришлось потянуться, потом чуть сдвинулась вправо, присела и легонько махнула ногой. Вышибала свалился на спину. Он тут же вскочил, виновато усмехнулся напарнику, дескать, надо же, чего дура несмышленая вытворяет и вновь протянул руку к Агриппише.
– Я ж предупреждала, козел. Ну, а щас я уже разозлилася – сам виноват.
Агриппиша мгновенно подняла ногу вертикально вверх и смаху опустила пятку в основание бычьей шеи вышибалы. Тот осел, хлопая скосившимися к носу глазами.
– Эге-е! – протянул брюнет с мятыми ушами. – Надо же предупреждать, красавица.
– Чего предупреждать?
– Что вооружена, вот чего. А то некрасиво выходит. Не думаешь же ты теперь, что со мной справишься, когда я знаю.
– Ты, конечно, мешок тяжелый, но мешок-то – с чем?
– С чем?
– С дерьмом! Што ж ты ничего про себя не знаешь? Так што, даже не мечтай, я справлюся! Отморозок!
– Кто отморозок? – оскорбился брюнет. – Ну, ты меня достала. А ну, пошла отсюда, я сказал!
– Ой-ой-ой! – Агриппиша внезапно сменила боевую стойку на жеманное покачивание плечами, чем ввела в заблуждение брюнета, потому что этот образ хрупкой девушки с томными телодвижениями как-то больше гармонировал с ее очень даже отчетливо видимым женским естеством. – Какой страшный! Я прям вся щас уписаюся...
И вдруг взорвалась она вихрем движений, в результате которых брюнет спиной влетел в старинный витраж окна и вместе с его осколками остался лежать на полу.
– Нигде житья от их русскому человеку!.. – пробормотала Агриппиша. – Ну, я вам щас покажу советскую власть!
С этими словами ринулась она в дверь, за створками которой скрылся Михал Петрович. Там – вращалась рулетка, сидели вкруговую какие-то люди в малиновых пиджаках. А за столиком в уютном уголке утопал в кресле Михал Петрович с роскошной девицей на коленях. Девица усердно вылизывала Михал Петровичу шею. Михал Петрович мурлыкал от удовольствия и выгибал свой кадык навстречу губам очаровательницы.
Я сижу на вишеньке,
Не могу накушаться, –
в темпе марша бормотала Агриппиша, –
Дядя Ленин говорил –
Надо маму слушаться...
Она энергично впечатывала шаг в ритм программных стихов и неумолимо приближалась к столу Михал Петровича, который воскликнул, завидев решительную диву:
– О-о! Ты все-таки пришла! А ну, Оленька, иди отдохни, иди, детка...
Девица сползла с его колен, встала во весь свой почти двухметровый рост и сердито уставилась на Агриппишу, затем, безошибочно угадав в ней деревенское происхождение и не сказав лишнего слова, кинулась на конкурентку с намерением вцепиться той в волосы и выцарапать ее коровьи глаза.
– Ах ты, быдло с Крыжополя! – завопила она.
Агриппиша избавилась от помехи, легонько, но презрительно пнув модельную Оленьку в живот. Оленька икнула и села на пол. Не дав Михал Петровичу опомниться, Агриппиша выдернула его из кресла и швырнула прямо на вращающееся колесо рулетки.
У тебя ж душа большая,
Рази ж ей не хочется... –
уговаривала Агриппиша Михал Петровича. –
Помечтать об урожае,
Об ткачихе-летчице. –
декламировала она, трансформируя известные ей частушки и обнаруживая тем самым изрядный поэтический талант. Репертуар у Агриппиши был неиссякаем и разнообразен, поэтому исправно летали в воздухе осколки коньячных бутылок, рушились зеркала и мелькал среди побоища фейерверк из ног, рук и пронзительных желтых глаз Агриппиши. И слышен был ее голос:
С оборванцем подрался матрос... –
она восстанавливала справедливость. –
Это Клим Ворошилов
И братишка Буденный...–
сочно выводила она, видя во всех этих малиновых пиджаках, бильярдных киях и квадратных неорусских физиономиях покушение на родное неосоветское законодательство. –
Подарили свободу,
И их любит народ...
...Наряд милиции – его вызвал доползший до телефона Михал Петрович – сориентировался в том смысле, что правильно оценил свои возможности в предполагаемой борьбе с цунами по имени «Агриппиша» и обошелся с этим стихийным бедствием умело: улучив момент, патрульный аккуратно побрызгал чем-то из баллончика на девушку, как брызгает на бегонии в цветочной оранжерее заботливый садовник. Ему это без труда удалось, потому что Агриппиша не ожидала никаких подвохов со стороны родной неосоветской милиции, в которую она свято верила. Теперь это был уже не «цунами», а вертящийся на месте клубок из чиханий, кашля и слез.
Докашливала Агриппиша уже в отделении милиции.
…Здесь и нашел ее Толян, сбившийся с ног в поисках жены.
Бравая милиция, облизываясь на Агриппишу, пугала ее всякими страшными уголовными карами.
– Ты, Агриппина, пойдешь по статье за учинение хулиганских действий в зоне культурных учреждений...
– Ихде? – удивлялась Агриппиша. – Ихде культурных учириждений? Этот клоповник? Там же одни террористы. Они ж тока и умеют што жрать. И над людями издеваться.
– Ну, не скажи, Агриппина. Они платят налоги... А Михаил Петрович, так он вообще никакой не террорист.
– Видала я таких! Ты же, товарыш старший лейтенант, не знаешь как он девку эту на колени взгромоздил.
– Ты какая-то необразованная, Агриппина. Взгромоздил... Просто культурно проводит время. Имеет право. За свои, между прочим, деньги. В общем, так... Если ты согласна сотрудничать с нами, тем более – ты карате умеешь, то один разговор. А нет – загремишь по статье. – Старший лейтенат ласково обнял Агриппишу за плечи. – Ты ж пойми, Агриппина, мы же кто? Мы – новая советская власть, мы должны блюсти... А, с другой стороны, ты для нас очень ценный кадр.
– Тут я согласная. Тока я прямо заявляю заявление: спуску отменя не будет: если увижу, што гад, што лигарх... И вапше, товарыш старший лейтенант, когда же ж мы уже их всех выженем, а?
– Агриппина! Ты что! Еще поплачем, когда без них, без олигархов, останемся…
– Тут я несогласная! Ты это запомни!
Лейтенант переложил утешительную длань на Агриппишино бедро и в этот самый момент в конторку влетел Толян. Он радостно заулыбался Агриппише, но, увидав на бедре своей жены снующую руку лейтенанта, взвился в воздух – «Ки-ия-а!» – и лейтенант закатился под стол, а Толян ухватил Агриппишу за руку и потянул к выходу – «Бежим!»
– Ты чего, Толяша? – упиралась Агриппиша. – Што ты! Это ж нашая рОдная милиция! Глупой ты какой-то. Самая работа начинается...
Она стала тащить милиционера из-под стола, тот замычал и открыл глаза. Увидел Толяна, и его мычание оформилось:
– Под суд отдам! По этапу пущу...
– Што ты, што ты, товарыш старший лейтенант! Это ж мой муж Толян.
– А чего он... Муж... Чей муж?.. Зачем нам с тобой муж, Агриппина? – приходил в себя старший лейтенант, с досадой глядя на девушку. – Еще и с ногами...
– Так он же ж тоже каратист. Вместе будем работать на благо.
– Нельзя! – отрезал старший лейтенант, отряхиваясь и устраиваясь за своим столом. – Семейственность в нашей работе, Агриппина, недопустима. Поэтому буду оформлять хулигана на пятнадцать суток за нападение при исполнении...
– Не согласная я! – твердо сказала Агриппиша. – Я этого не уважаю. Если што – тада и меня оформляй. Я тока не пойму, товарыш старший лейтенант, тебе што – бойцы не нужны?
– Фамилия! – упрямо гнул свое старший лейтенант, грозно глядя на Толяна и делая вид, что ему не до Агриппиши.
– Чего – фамилия? – нервничал Толян. – Ты чего это мою жену лапал?
– Обвиняемый! Ведите себя пристойно! Я при исполнении, поэтому никого я не лапал. Вам показалось.
– Толяша, што ты, што ты! Он не лапал, Толяша. Ты ж меня знаешь – я же ж такого не люблю.
– А ты, жена, помолчи! – стукнул кулаком по столу Толян. – Расселась тут с этим кобелем, а он и руки распустил...
– Та-ак! – протянул старший лейтенант. – Оскорбление при исполнении. Точно по этапу пущу. Но ради справедливости информирую: я, гражданин Толян, не распускал... Я успокаивал эту гражданку, так как она была в полном расстройстве чувств. А долг советской милиции...
– У него жа долг, Толяша, пойми. И нервенная работа. И про расстройство чуйств он правду говорит. Ты жа не знаешь как я расстроилася. Я тебе потом все-все расскажу чего было.
– Ладно! – рубанул рукой старший лейтенант. – Я принял решение. Обвиняемый Толян будет сотрудничать, но во избежание семейственности – в другом наряде...
– Чего это – обвиняемый? – стал успокаиваться Толян.
– А нападение при исполнении это тебе что? Так что кровью искупать будешь, на передовой. Попирчук! – крикнул он.
На зов явился милиционер в лейтенантских звездочках.
– Я здесь, Николай.
– Вот что, Попирчук, оформи этого условно обвиняемого в свой наряд как нештатного сотрудника. Каратист! Классно дерется – сам наблюдал. Пусть докажет на деле... Так что забирай к себе и оформляй.
Попирчук расправил пышные соломенные усы и сказал, встав во фрунт:
– ОсУжденный! Руки за спину! Вперед!
Толян и его начальство скрылись за дверью, Агриппиша сказала:
– Он докажет! Ты, товарыш старший лейтенант, даже не сумлевайся.
– Я и не сомневаюсь, – говорил старший лейтенант, вплотную придвигаясь к Агриппише и возобновляя собеседование непосредственно с того места, на котором оно было прервано, а именно с установления своей длани на уютном бедре Агриппиши. – Я, Агриппина, верю в торжество справедливости, поэтому мы с тобой сейчас обсудим общие места нашей деятельности... Хищный оскал преступного мира, Агриппина, требует концентрации всех наших духовных и физических сил. Наши сердца, Агриппина, должны биться в едином ритме.
Сказав это, старший лейтенант наложил ладонь на сердце каратистки и лично убедился: ее сердце билось в нужном ритме.
– Ах, Агриппишечка, – простонал старший лейтенант, – бывает, что и ночей недосыпаем, и в ласке женской себе отказываем. Но мы должны стараться... Рэкет, бандиты... Наш долг, Агриппишечка...
– Конешно, товарыш старший лейтенант Коляша, – шептала Агриппиша расстрогано, – рази ж я не понимаю... Я постараюся... Я, Коляша, завсегда...
(продолжение следует)
