Веснушки покрывали ее вздернутый носик, полные губы будоражили своей необузданной чувственностью, фигура таила в себе все опасности жаркого соблазна и была, одновременно, абсолютно раскрепощена в движениях, кои выдавали в ней деревенскую, начисто бесхитростную во внешних проявлениях девчонку. На лету поймав веяния городской моды, она влезла в первое же предложенное ей на базаре опасно декольтированное платье из Италии и выглядела так привлекательно, как только может быть привлекательна молодая девушка, полная жизни и сулящая всю глубину таинственного женского очарования. Звали ее Агриппина. И три парня были рядом с нею. Три поклонника-воздыхателя, пораженные ее вопиющей простотой и естественностью.
В ресторане уездного городка публика была разношерстной и, в основном, провинциально сибаритствующей.
Агриппишины коровьи глаза мигом произвели в зале рекогносцировку. Уверенным, широким, летящим шагом прошла она через зал и не то, чтобы плюхнулась, но очень уверенно села за облюбованный столик. Распорядилась:
– Ты, Толян, садись по правую руку. Ты, Санька, насупротив. Росту в тебе никакого, так што заслонять не будешь, а я ж люблю наблюдать где, што. Серега, ты – по левую. Ну, и скажи там, хай принесуть макароны, не хочу ждать, когда я проголодаюся, и штоб танцы не пропустить. Щас пожрем – и вперед. Танцами я очень даже интересуюся. А што ж они музыку не играют?
– Немного позже, – ответил Толян. – А мы пока сделаем заказ.
Подошедшему официанту Агриппиша заявила:
– Мне принесешь макарон две порции.
– Спагетти, значит, – перевел официант, записывая.
– Я сказала – макароны! Ты чё, недослышал?
Официант с удивлением на нее посмотрел.
– Все правильно, девушка. Они у нас так называются – спагетти.
– Не надо мне никакие спагетти. Ты запиши, мужик, по-русски: ма-ка-ро-ны, понял? И штоб две порции. И штоб с жареным луком.
– Без мясной подливы? Без острого сыру?
– Не-е... Ну, подлива – это хорошо. Ну, ладно, и сыру положь двести граммов. Ну и им – чего захочут. Слышь, мужик, а чегой-то я тута горчицы не вижу?
– Сейчас принесу.
Официант смотрел на Агриппишу во все глаза. Девушка была удивительна. Без всякого макияжа глаза ее излучали мощный свет, щеки румянились сами по себе, полные губы ярко алели безо всякой помады. И веснушки сообщали лицу неописуемый шарм.
– Слышь, мужик, и пару кусков черного хлеба тащи, а то ж я ж уже проголодалася, пока ты там макароны варить будешь. Глянь, живот уже и так подвело, -Агриппиша выпятила плоский живот и похлопала по нему ладошкой. А над животом итальянское платье открывало нечто такое, от чего глаза оторвать мог только ну, очень воспитанный человек. Агриппиша поймала взгляд официанта, обращенный именно на эту подробность ее достоинств, и сказала: – Ты чего пялишься-то? Бабу живую не видал или как? Давай, тащи хлеба! И горчицы!
На принесенный хлеб Агриппиша жирно намазала горчицу, круто сверху посолила и плотоядно обнажив идеальную белизну зубов, откусила сразу полломтя.
– Ну, полегчало, – сказала она. – В животе песня, на душе радость. Я, вапше, не стараюся есть много, потому што у вас в городе фигуру надо соблюдать. Штоб тока везде, где надо – по форме, – она огладила бедра, повертела плавно ладными плечами, а Толян, глядя на эти телодвижения, cудорожно сглотнул.
– Ты и так вся... в порядке, Агриппиша.
– Ой-ой, Толян, не бреши! Или не видишь, – Агриппиша опасно выпятила грудь и итальянское декольте едва справилось с дополнительной нагрузкой, – сколько лишнего весу. – Обеими руками она приподняла свой бюст, как бы взвешивая. – Не-е... И не говори! Многовато. Я в этом лучше разбираюся. Надо малость сбросить.
– Не на-адо, – дрожащим голосом попросил Толян, – не сбрасывай.
– Не сбрасывай, – хором подтвердили Серега и Санька, выпучив глаза. А Серега добавил: – Как ты можешь лучше разбираться? Разбираться с ними, с этим, ну, вообще... – дело мужское.
– Ну да, мужское, не сбрасывай, – передразнила Агриппиша, – Вам-то что! Вы ж их не носите. А как танцевать пойду, так они ж и вовсе мешают – туда-сюда, туда-сюда. Не-е, вам, мужикам, не понять. Груди, они ж должны в ладошках помещаться.
Она схватила руку Толяна и схватила руку Сереги и наложила их себе на грудь. Санька обиженно засопел.
– Ну, видите? Не помещаются. То-то, – говорила она, а в глазах ее прыгал смех. – Ну, все, хорош лапать-то. Ишь, разбежалися!
– А у меня рука больше, – заявил Санька и потянулся к Агриппише.
Агриппиша шлепнула его по растопыренной ладони.
– Не нахальничай, Санька! Ты какой-то невоспитанный и грубый.
К их столику вернулся официант и поставил перед Агриппишей спагетти.
– Ага! – воскликнула Агриппина – Уже и сготовил. Ну, молодец! А это што за мука поверх?
– Это сыр, итальянский острый сыр.
– А-а! Ну щас посмотрим. Ух и проголодалася я, ты себе не представляешь, мужик. Ты пока сбегай да принеси чаю в подстаканнике и сахару положь пять ложек. Понял?
– Понял, сейчас принесу. Может, вина хотите?
– Чего – вина? Портвейн, што ли? Я тебе што – пьяница какая подзаборная? Водки неси, три бутылки!
– Водки?.. Хорошо. А не много ли?
– Так нас же трое – не видишь? А коли ты такой быстрый, то и тебе полстакана налью, так и быть. Ты неси, неси.
В зале произошло всеобщее оживление, это музыканты прошли на эстраду. Потренькали, постукали в микрофон, сказали, гнусавя, как информаторша на вокзале: «Проба, проба... как слышно... даю настройку... раз, два...» .
И вот – грянуло. И тот же гнусавый голос заблеял подворотно-слезливо:
Шлю тебе, Валюха сероглазая,
Может быть последнее письмо...
И сразу мощный красивый Агриппишин голос перекрыл гнусавые причитания: –
Никому об ём ты не рассказывай,
Для тибе написано оно...
Зал оборотился в ее сторону и уже больше никто на музыкантов не смотрел. Да и музыкантам пришлось сменить ритм, так как их усилители не могли соперничать с децибелами, поднятыми Агриппишей до верхней критической точки. И ритм она задала лихой, танцевальный вместо тягуче-слезливого темпа, предложенного солистом.
На столе у Агриппиши уже почти пуста была вторая бутылка. Толян, Серега и Санька выпили по рюмке-другой, с остальным успешно справлялась Агриппиша.
И вот к ее столику потянулась мужская часть зала пригласить ее на танец. Агриппина поначалу отказывалась, глядя на нервничающего Толяна, набычившегося Серегу и Саньку, на лице которого выступили багровые пятна.
– Да вы чего? Я ж с кавалерами, мужики! Или не видите?
Но после первого танца с Толяном, который как-то невнятно топтался возле нее, и после второго танца с Санькой, который макушкой своей доставал ей до носа, и после третьего танца с Серегой, который вихлял массивным задом, не очень попадая в такт, Агриппиша махнула рукой, набила рот макаронами и, подбирая свисавшие длинные макаронины губами и языком, ринулась в бой, ответив согласием на приглашение плечистого качка, в глазах которого плясала серо-голубая муть, и он тут же подтвердил правильность ее выбора, лихо дергая всеми своими бицепсами и вписываясь в ритм.
– А ты, мужик, ничё, складно танцуешь.
– И ты, рыженькая, в порядке.
– Местный, што ль?
– Ага.
– Хочешь, угадаю, как звать?
– Ну, попробуй, сладкая.
– Мне это – раз плюнуть. Ты – Андрей.
– А ты – Агриппиша.
«Как узнал? – Как узнала? – Подслушала. – Подслушал...»
– Агриппиша, – интимно шептал Андрей, плотно прижимая девушку, – а давай смоемся куда-нибудь, покайфуем...
– Не-е! Ты чё? Еще потанцевать охота... Может, позднее...
И Агриппиша устроила скачущий хоровод, втянув в него все население зала.
Потом, желая заполучить Агриппишу, парни отпихивали друг друга от ее столика, кое-где вспыхивали мелкие очаги драк. Напрасно Толян уговаривал Агриппишу уйти из ресторана.
Напрасно Серега навис над ней, пытаясь отгородить от атак, его то и дело отшвыривали в сторону. Напрасно Санька двинул кого-то головой в живот; пострадавший отряхнулся и, как зомби, мыча, снова полез к Агриппише.
– Толяша, ну, ишо малость побудем... Серенький, не нервничай, все будет хорошо... Ты, Санек, не задирайся – вона какие лбы вокруг...
Но все заканчивается, и время уже перевалило за полночь. И Агриппиша согласилась, наконец, что пора закруглять веселье.
Но веселье, в некотором очень и очень сомнительном смысле, только начиналось, хотя Агриппиша о том и не подозревала...
На улице, в двух кварталах от ресторана, подошли к ним парни и среди них качок Андрей.
– Пошли, Агриппиша! – сказал Андрей. – Мы же с тобой договаривались.
– Чего договаривались? – сказала Агриппиша спокойно. – Ни о чем мы не договаривались.
– Ребята, – мрачно сказал Толян, – идите своей дорогой.
Но качок оттер его плечом.
– Ну, как же, Агриппиша. Ты же сама сказала – позднее.
– Ничего я не говорила. Я если чего говорю – завсегда помню. Отстань, Андрюша, иди себе, я ж не одна...
– Ну, не-ет, так у нас не делается, – сказал качок. – Как это – не обещала? Я тебе что, пустое место? Ты, сестренка, ошиблась – со мной так нельзя. Пошли, сладкая, по-хорошему.
Санька разбежался и применил свой излюбленный прием: пнул качка головой в живот. Качок и не пошатнулся. Серега встал в боксерскую стойку. Толян безуспешно молотил кулаками другого атлета, который и не замечал серегиных стараний. Он хватал Агриппишу за талию и тянул к себе. Но когда Серега двинул по скуле Андрея подвернувшимся булыжником, тот сочно выругался, потрогал рассаженную щеку и сказал, растопырив пальцы рогулями:
– Мне, блин, это уже надоело...
Дальше все было плохо. Вдрызг избитые Толян, Серега и Санька валялись на земле, а кусающуюся, царапающуюся Агриппишу Андрей запихнул в машину, где ее подхватили его друзья, и машина, взвизгнув колесами, умчалась в ночь...
На какой-то роскошной квартире с ней уже и вовсе не церемонились. Агриппиша плакала, умоляла Андрея пожалеть ее, не трогать, она еще девушка, она просила простить ее за что-то, она же еще никогда, никогда, никогда...
Агриппишу нашли возле городской свалки только на следующий день – в беспамятстве, в жалких клочьях изодранного итальянского платья.
Солнце как раз заползало за тучи, будто не желая цинично высвечивать эту картину. И клубились лиловые тучи. Небо гневалось. Но еще никогда никому на Земле не стало легче от того эфемерного вселенского гнева.
Толян примчался на своем мотоцикле к часу выписки Агриппиши из больницы. Все это время – целый месяц – он рвался с цветами, с апельсинами, конфетами в палату, но только перед самой выпиской был к Агриппише допущен.
При виде вошедшего Толяна Агриппиша заявила:
– Сволочь! Лигарх!
– Агриппиша, ты что! Это же я...
– Все несчастья от вашего племени. Говорили мне наши старики, не водись с лигархами, бо все они террористы, а я, дура, не верила.
Коровьи глаза Агриппиши сверкали болезненной желтизной, она размахивала руками, как-то не вполне естественно жестикулировала. Толян, предупрежденный врачом, пытался ее успокоить.
– Агриппишечка, я же Толик. Ты же знаешь – я ж не олигарх. Ну какой из меня олигарх или террорист?
– Сволочь! Лигарх! Ты там был, я помню. Ты меня бросил, я знаю, – она заплакала, затряслась, надсадно всхлипывая. И вдруг захихикала. – А там такая большая комната, розовая, с цветочками... Этот Андрей такой смешной, я вся прям обхохоталася... А они в меня бутылку засунули... От шампанского... Я так смеялася. Ты тока представь: лежу, а из меня бутылка торчит.
Агриппиша умолкла на секунду-другую и вновь перешла на икающий плач.
– Толяша, где ж ты был? Как же... Как же ты меня бросил?
– Я не бросал. Мы все в отключке были. Они ж качки, боксеры, было не сладить.
– А ты, Толяша... Ой, мама, смеху-то! Ты, Толяша танцевать-то и не умеешь... А Андрюша умеет... Толяша, иди на ухо скажу, – и шепотом: – Я, Толяша, его зарежу. Ты мне веришь? Поправлюся тока...
– Где ж их искать, Агриппиша? Я б сам, я бы... Я уже ищу. Скрылись они, пропали. Но я клянусь тебе, я найду!
– Што ты, што ты, Толяша! Тебе не сладить, – Агриппиша хитро улыбнулась, посмотрела на Толика пристально, спросила: – Замуж теперь не возьмешь? Опосля этих... опосля бутылки...
– Возьму! – жарко сказал Толик. – Я тебя, Агриппиша, не только возьму, я любить тебя буду.
– Люби-ить! А я ж уже не могу... Ты, Толяша, не знаешь, как это... смешно... и больно... – Агриппиша странно так, меленько засмеялась. – Я тока боялася – разобьется, когда он ее кулаком забивал... не шевелилася... А ты говоришь! Еще какие лигархи-террористы!
– Знаю я все, Агриппиша. Не мучай себя. При чем же тут олигархи?
– Ты што, Толян! Как же – не лигархи? Простой русский человек разве может такое? Што ты! Мне ж наши старики еще рассказывали. Так што, не сомневайся, если где бандит или другая какая сволочь – он точно лигарх переодетый, даром што рожа квадратная.
Глаза Агриппиши налились желтизной и полные ее губы вытянулись в ниточку.
– Гад ты, Толян! И тоже из их роду-племени! Я ж знала, что ты с ими. Все вы, сучье племя, притворяетеся, што не террористы. Иди отседа! И штоб я тебя не видела – удавлю! – прошипела Агриппиша и отвернулась.
Через минуту, в течение которой Толян стоял потерянный, она бросилась к нему, припала к его груди и заголосила:
– Ой, Толяша! Это ты! Ты ко мне пришел! А со мной, Толяша, ничего не было, я тока где-то ударилася, ты не расстраивайся... Ты, Толяша, бери меня за себя, а то я совсем ничего не понимаю... Я... я не знаю... я бутылку видела, Толяша. Такая смешная бутылка...
Агриппиша снова впала в прострацию и вдруг сказала злобно и как-то чеканно:
– Я пока не вобью ту бытылку в его задницу – не успокоюся. Я тогда тока и вздохну.
Врач, отпуская их, предупредил Толяна обо всем, о том, что с Агриппиной не все в порядке, что нужно время и покой, покой и время...
...Они поженились – Агриппиша и Толян. И стали вместе строить планы поиска и мести.
(продолжение следует)
.
