графоманов новейшего академического типа –
претендующих на исключительность ввиду
то ли потока сознания, то ли, наоборот,
потока зауми...
Я выставлю небу чесотку крамольных конвенций,
и там тонкорунная будет парить табуретка,
горшок полуночный, крылатый, и некуда деться
подлогу спросонья. Но ангелы плачутся редко
слезами усатыми кровосмесительной черни,
отринувшей сказы и ветхозаветные суры.
Но пере-исполнены твари гневливой каверны,
на коей тусуются ла-ковые кракелюры.
О, мрачный, парной пилигрим! Ты, как в бездну отринут!
Снуют твои кормчие и не находят парковки.
Но ады кромешные крыльями стона паримы
и несть им числа! Их мытАрства, как прихоти Вовки
того анекдота, где Марья Ивановна круче
дурных суицидов и волглых НьютОна биномов.
И плачет в сугубой Италии розовый дуче,
надрывно рыдает бомжиха в дверях гастронома.
Утробная тьма над плацентой слюнявых ковбоев,
укравших карниз дефицитного света и мрака.
Контужен! Не нужен нам их эротический Боинг!
Мы бум, как и прежде, летать в поднебесии раком!
Внебрачные роды, внебрачные те экскременты
согрели подспудно ее кучерявую душу,
отмерив от щедрости грязной опальные метры -
и рыки утробно ползут по-злащенному плюшу.
Украли подметки! Украли у сводного рая!
И черный в безверии абрис крыла проходимца.
Долой тунеядца, который не хочет трудицца!
Но… я не такая, поэты! Я жду здесь транвая!
.
