Оксана знала, что к сорока пяти годам она собрала всю генетическую хворь предков, которая расцветала и мучила болью под холодными и нудными дождями осенних дней. Страдала до первых морозов, поэтому она уже с детства не любила конец лета, ожидая погодные перемены.
Эту осень, наступившую так рано, она ещё не успела изругать. Каждый день был наполнен болью, убившей в ней боль всех веков.
Проснувшись от недолгого сна, Оксана повернулась к прикроватной тумбочке, где стоял фотопортрет мужа в траурной рамке. Вглядываясь в него, начала сбивчиво причитать, переходя на молитву: «Ваня, Ванечка, зачем ты так… зачем? Почему? Сорок шесть всего... Ты всегда здоровый был, не болел. Как же я теперь без тебя? Боже мой, какая же пустота-то вокруг. Господи, помоги!»
Она нежно погладила рукой фотопортрет, поправила небольшой букет белых хризантем, стоявший рядом с рамкой. Это Ванечке. Она сегодня должна пойти на кладбище к нему с цветами, а Ванечка уже много лет ей любимых хризантем не дарил…
Оксана тихо-тихо проговорила, словно боясь, что её кто-то услышит: «Цветы Ване, Ванечке…». А ведь она его раньше так и не называла. Всегда - только Иван. А он её во все времена – Ксаша или Оксанка.
Почему, почему она его не простила тогда, шестнадцать лет назад, когда он, совсем опьяневший на своём дне рождения, пошёл провожать к такси её школьную подругу Лидку? Сама мужа об этом попросила. Вернулся утром, с её любимыми белыми хризантемами. Произнёс только три слова: «Простишь? Или уйти?»
Цветы Оксана сразу понесла в мусоропровод, холодно бросив: «Останься». В ту минуту жуткая боль подкатилась комом колючим сначала к горлу, потом к сердцу, спускаясь стопудовой гирей прямо в живот... Ивана она не простила и ребёнка, которого так ждали, не захотела оставить… И не оставила. Они никогда этот вопрос больше не обсуждали. Оксана сама стала для мужа ребёнком, капризным, ворчливым, вечно недовольным, часто болеющим.
Иван тоже себе не мог простить... Лидку… Не перечил жене ни в чём. Только слева в груди иногда стало то щипать, то покалывать странной болью, о которой он никому не рассказывал. Работа спасала от всего: и от вечного самокопания, и от вечной вины перед женой, и от страданий за нерождённого сына.
На другой день после возвращения Ивана от подруги Оксана пошла в парикмахерскую и отрезала свои длинные волосы, которыми больше гордился муж, чем она. Когда сидела в кресле перед зеркалом и мастер упрашивал её оставить светло-русое богатство, она вдруг вспомнила, как Иван украдкой перед сном всегда подглядывал за ней. Она расчёсывала волосы, делила их на три пряди, заплетала, приговаривая: «Коса-краса, расти, переплетайся, любовью укрепляйся». А муж любовался ею и с нежностью улыбался. Однажды она это заметила…
Бабушка говорила Оксане, что у семейной женщины в заплетённой косе одна прядь – муж, вторая - жена, третья прядь – дети. «Накрепко заплетай, чтобы семья крепкая была. Когда ребёнка носить будешь, волосы не обрезай», - это Оксана на всю жизнь запомнила.
Иван, увидев короткие волосы жены, грустно заметил: «Зря ты это, Ксаша, сделала». Она промолчала.
Подруга Лидка больше не появлялась на семейном горизонте Оксаны: была вычеркнута навсегда из списка близких и дорогих людей. Оксана понимала, что в жизни разное бывает, но почему с ней такое случилось?
Её всё стало раздражать в муже. Не нравилось, когда он проявлял какую-то инициативу – хотелось всё делать наперекор, во всём держать верх. Это нравилось, забавляло. Так и жили – делала, что хотела.
С болью в сердце Ивана увезли в больницу с работы. Оксана не понимала, почему у мужа инфаркт: он никогда на здоровье не жаловался. Он вообще ни на что не жаловался.
Сегодня седьмой день, как похоронили Ванечку… Оксана не выглядывала из окна на термометр, не искала прогноз погоды в интернете, уже дней девять не пила по утрам горячий настой трав из термоса, который каждый вечер приготавливал муж. Это он делал с великим удовольствием. Она про настой забыла.
Сегодня забыла про себя всё. Совсем не ощущала той реальности, где осталась без Ивана, словно взлетела на крыльях высоко над временем, которое остановилось. Где ты, время? "Господи, почему я себе так давно перестала задавать вопросы?".
Оксана отчётливо увидела рядом с собой на кровати сидящего Ивана и подумала: «Почему он не улыбается? Боже мой, я ведь забыла, когда он улыбался. Все говорили, какой Иван серьёзный, степенный, на него можно положиться, что мне с мужем повезло…».
Ей казалось, что Ванечка смотрел на неё глазами, полными слёз, молчал, а она слышала его низкий хрипловатый голос: «Ксаша, а ему бы было сейчас уже пятнадцать… Мне страшно за тебя… Усыновить ты никого не сможешь: тебе самой уход нужен… А ты меня так и не простила».
Оксана потянула руки к Ивану, пытаясь его погладить, но будто сверху упала вниз, на кровать. Она хотела закричать, но губы шептали: «Это ты меня прости, прости, Ванечка!» Оксана не ощущала своих слёз, своей дрожи, продолжая шептать, протягивая вперёд свои руки: «Прости меня, прости…»
Она задела рукой портрет в траурной рамке – он упал на пол. Подняла его, посмотрела на грустное лицо мужа. Вспомнилось, как последние годы все говорили, что они с Иваном похожи, как родные брат и сестра.
Оксана встала с кровати, подошла к окну. Рассвет обещал новый сентябрьский день с дождём и низким пасмурным небом. Возмужавший клён под окном и две рябины, которые когда-то посадил муж, словно кланялись рдяными макушками и казались Оксане такими родными. Она опять взяла портрет Ивана, поцеловала, прижала к себе: «А ты меня простил, Ванечка?»
Так сильно кольнуло Оксану внутри – она ощутила в себе Помпею, залитую лавой нежности, любви, сожаления, боли одиночества и безысходности.
*
Она выздоравливала - все болезни предков уходили, потому что теперь в ней жила только нежность и любовь памяти...