Молчат: он – о том, что еще не остыл от ее огня, что вспыхнул так резко, как после стих,
Она – что глаза у него будто вакуум, тянущий внутрь, бездумной воли хмельной глоток,
И о том, что каждый сердечный ее аборт обращается неизменно в нелепый стих.
Сегодня она не торопится рифмовать, улыбается, руку не отнимает, почти не пьет,
Неприкаянная душа, обреченная на ничто, неожиданно осознавшая, что жива.
И вот теперь, преждевременно прерывая надежду на то, что все это ее спасет,
Он говорит, нацелив поток позитронный в ее беспомощные глаза:
«Скажи, почему ты вдруг меня назвала…»
И за секунду до звука она уже знает, чье имя благословенно он чуть и произнесет,
Видит то имя в зрачках его темных, как матовый космос, горячая темень, слепой графит.
И за секунду до взрыва мир еще дышит, курит сигары, пьет, танцует и светится как софит,
Тогда как ее уже нет, и ему остаются мгновения Планка.
Она успевает подумать: «Все»_