Книга Забытья. Часть 1 (фантастика / фэнтези)

   - Мы не осилим. Граница близко, но, опасаясь погони, я направился через болота. Будь я один, то принял бы поцелуй смерти вон под тем искореженным тополем. Жить для самого себя тошно и скучно.
   - Это оттого, что наше прошлое волочится следом. Как пораженная гангреной ступня.
   - Это не прошлое, это я, старый дурак. Но ты одна не выберешься, - сказал он и поморщился от «ты», саднящего щеку и язык.
   - Возможно, что и я умираю. Не просто так нас заставили выпить вина у городских ворот. Кивни, если кончики твоих пальцев превращаются в ледышки. Так я и думала.
   - Раз так, то мне нравится ива на пригорке. Не хочу лежать среди булькающей воды. Пусть там меня растащат болотные лисы.
   - Есть одно средство. Подай мою сумку. Руки не слушаются, помоги расстегнуть. Да, зубами.
   - Книга? Я думал, что там у тебя склянка с противоядием, сушеные ягоды или заклинание, выгравированное на лезвии бритвы.
   - Прочитай.
   - Глаза мне лгут? Она существует?
   - Я не лгу. Это единственный шанс. Дай мне нож. Плохо дело, я разрезала тебе запястье, а ты даже не поморщился. А еще необходимо написать наши имена. Давай устроимся под той ивой, где ты собрался ждать стервятников.
   - Я бы предпочел болотных лис.
   - Удобно?
   - Умирающему – всюду могила.
   - Вот так, у меня получилось, теперь твоя очередь. Кровь – надежнейшее чернило. Хорошо. А теперь положи свою руку на мою между страниц.
   - Поможет?
   - Мы заплатим. Если выживем, то заплатим. Это – книга забытья.

   Когда этот неприметный, как вторник, человечек, когда этот подозрительный именно своей нарочитой серостью в яркой толпе торговцев, матросов и разномастных пройдох, каких со всего света привлекает большой порт, когда он, всплеснув руками, внезапно упал набок, перекатился на спину, захрипел, повторяя пугающий говор смерти, никто не остановился. Поганая улочка, залитая нечистотами, кишащая крысами и бродячими псами, прибежище человеческих отбросов, но с завораживающим видом на корабельные мачты, качающиеся над крышами бараков, над зловонием и вязкой сыростью. «Смерть – не блудница, - подумал Алекс. – Нам выбирать никто не позволит». И еще он подумал, что неспроста убили этого человека так близко, хотя в порту нож чаще бывает в теле, чем в ножнах. И еще он подумал, что это убийство – предупреждение, ведь дело не продвигается, время летит, а он только может развести руками, пожать плечами и виновато улыбнуться. Что толку от пса, потерявшего навыки и интерес к охоте? Алекса легко заменят, только отставка будет означать, по меньшей мере, арест. А могут и просто прирезать.
   Алекс склоняется над телом – сразу понятно, что искать жизнь внутри этой плоти – пустое, он закатывает рукава, прижимает пальцы к шее покойника, будто там еще можно найти пульс. «Я лекарь!» - говорит он подбежавшим торговцам. Чистая работа – ни одной видимой раны, потребуется уйма времени, чтобы назвать эту смерть убийством. Вокруг собирается толпа, чавкая сапогами в грязи, полной рыбьих голов и внутренностей. Одноглазый рыбак грызет кольцо кровяной колбасы, дети пытаются пролезть сквозь лес взрослых ног, лишайная собака принюхивается в двух шагах. Алекс расстегивает куртку покойного, ощупывает рукава – так он и думал, на правом предплечье закреплен потайной стилет на пружинке. «Он шпион и убийца, я не ошибся. Но шел ли он за мной? Я давно замечаю, что могу на каждый вопрос найти с десяток ответов, и все они верные. Как определить, какой бог – истинный, ведь каждый – чудесен». У одного из любознательных зрителей кисть спрятана в рукаве. Вот он – убийца! Вот только – друг он или немного наоборот? Некогда раздумывать – патрульные уже расталкивают толпу, пробираясь к центру круга, обозначенному покойником. Алекс находит у покойника кошелек, высыпает монеты в ладонь, подбрасывает их в воздух с таким расчетом, чтобы жадная толпа помешала последовать за ним и патрульным и убийце.
   Он иностранец, должностное лицо, ему не резон оскандалиться. Алекс бежит по грязи, постоянно поправляя одежду, точно стараясь стряхнуть липкую субстанцию недавней смерти. Хорошо, что он запомнил красный домик с высокими трубами – сразу за ним можно свернуть налево и по тесному, будто для хождения боком, проулку выбраться из лабиринта улочек. По пути он отмахивается от нищих – быть милосердным в этом квартале опасно, отталкивает толстую, но миловидную шлюшку – собственную плоть еще нужно спасти для грядущих утех. Вот и пристань с лодками и лодочниками, готовыми перебить друга веслами за клиента. Пьяные матросы орут песни, свесив ноги с пирса. Ему иногда хочется навсегда отказаться от расшитых мундиров, надеть холщевые штаны и промасленную куртку и наняться на один из кораблей. Пусть ищут. Но ведь найдут! Слишком многим ты интересна, девочка.
   Две мелких монеты – пересечь бухту дороже, чем месяц назад, но времени на торговлю нет. Алекс запрыгивает в лодку, забавно балансирует, размахивая руками, садится на скамейку и невольно ежится. Он боится воды, хоть и обучен плаванию, но давно, когда он еще видел сны, то часто тонул в приснившихся реках. А больше всего его пугают водовороты, способные, кажется, всосать в себя всю воду, берега и небо над ними. Лодочник гребет с ленцой, у него не хватает левого мизинца, но лодка движется быстро, умело лавируя между другими лодками и большими кораблями. Десять минут и Алекс уже снова с удовольствием выскакивает на камень причала. Он готов обнять эту твердь, прижаться к ней, как к матери. Мать, сколько лет она уже мертва? Он поднимается по широким ступеням и у ворот показывает пропуск громиле, похожему на адского привратника. Это – город, чистый, как свежая постель, опрятные домики, на подоконниках цветы, над цветами непривычно белокожие и белокурые женщины. Алекс, проходя мимо, одаривая их улыбками так самонадеянно, будто на нем капитанский мундир и шляпа с цепочкой, будто он и взаправду посланник, вхожий в лучшие дома, да и в «лачужку» его иногда пускают.
   В кабачке замечательно пахнет, а кормят так вкусно, что он согласен ожидать еще целый час, запивая моллюсков в остром соусе вином. Встретиться здесь – в городе, возможно не лучшее предложение – все на виду, а он, хоть и одет просто, но разговаривает с акцентом. По дороге Алекс смотрел в зеркальце, проверяя, нет ли слежки. Иностранцев здесь немало, чем он хуже купца, зашедшего в кабачок, чтобы за едой и питьем провернуть доходное дельце? Ох, уж эта профессиональная подозрительность! Светленькая девушка со скуки, катает по полу сломанную погремушку, развлекая пару рыжих котят. Еще рано и клиентов мало. Цветные стекла окрашивают лучи света, пыль, вьющаяся в них, тоже кажется радужной. Он вспоминает гравюру – хаотический полет душ в таких же лучах, и, хоть теперь в рай не особо и верят, он видит своих мертвых и ему кажется, что сухие, как песчинки, слезы, выкатываются из глаз, царапая щеки. «Ты – мужчина, твои слезы – текут внутри», отец его здорово избил, когда он, шестилетний, ревел над зарезанным теленком. Потом он искал нежность в изможденном лице умирающей матери. Отец и братья – вот их он не может толком припомнить, когда они погибли, он учился в столице, рассчитывая стать священником в маленьком городке. Он еще долго не знал, что тьма укутала с головой его родных, как он сам с головой прятался под одеялом, напуганный страшными историями соседа по комнате. А ужас был далеко и все равно ближе, чем мог он представить, придумывая чудовищ чулана, чердака, выбирающихся из потайного люка под кроватью.
   -Я присяду? – молодой человек садится, не дожидаясь ответа.
   - Можете, - запоздало приглашает Алекс. – Если вы тот, кого я жду.
   - Меня всегда кто-нибудь ждет. Почему бы и вам не ждать меня? Я, поверьте, в высшей степени полезный человек. Куда полезнее, чем лекарские микстуры. Поэтому я с удовольствием выпью с вами, конечно, за ваши монеты, а уже потом попытаюсь принести вам пользу.
   - Не рано ли о монетах? – Алексу решительно нравится парень – ловкий малый, на такого нет ни замка, ни сторожа. Только волосы у него цвета пыли, серые, не седые. Порывист, будто в штанах ежовая свадьба, человек-волчок, быстрый и ушлый, но похоже – умеет сдержать собственные порывы.
   - Моя репутация – залог, вы можете платить впрок и не прогадаете.
   - Надеюсь, я не стану первым разочарованным? – Алекс подзывает жестом девушку.
   Пухленькая, но проворная, она выслушивает заказ. Алекс вопросительно смотрит на собеседника, но тот жестом показывает – все хорошо, что ты выберешь, того и мне будет достаточно. Девушка исчезает, чтобы вернуться с целым собором тарелок, кувшинов и кружек. Порхает туда-сюда, каблучки цокают, будто бьется сердце маленькой птички. Алекс благодарит ее, платит крупной монетой, не требуя сдачи. Как она смущается под его пытливым взором, будто еще не привыкла к вниманию хмельных клиентов, какие у нее теплые глазки, как у этого парня напротив. Если только по глазам – то они – точно брат и сестра.
   - Если бы я был расточительным богатеем, - говорит Алекс, - то обязательно заказал бы у вас редкую книгу. Что скажете о «Механике времени»?
   - Я даже не знаю, существует ли такая книга. Но я бы достал ее для вас, опередив других охотников. Вы любите книги?
   - Любил. Безумно. Но могу заплатить только за то, за что платят мне.
   - Я знаю, за что вы готовы раскошелиться. События семилетней давности в городке на берегу озера. Любые подробности о человечке, обитающем в маленьком домике на вершине утеса на противоположном берегу. У многих внезапно появился схожий интерес, многие согласны заплатить. Но я работаю только на одного клиента. На клиента и немножечко на себя. А вам уже доводилось бывать в том ветхом домике, в той дырявой лачужке?
   - Ага. Целых три раза. В первый раз нас гнали туда под охраной, не позволяя отдышаться. Во второй – разрешили заблудиться. В третий – мы шесть часов тщетно ожидали аудиенции.
   - Эх, заскочить бы мне в лачужку. Там одна из лучших библиотек в государстве. На пять минут только и я бы обеспечил себя на сотню лет. Но даже с моими навыками туда не просочиться.
   - Ну, для меня там пока немного удовольствий. Просиживать часами без дела – хуже каторги в каменоломнях. Господин Председатель, правда, обещал меня допустить к сокровищнице книг.
   - Мне доводилось работать на него. Скользкий человек, я едва не лишился правой руки, добывая для него «Стихи осени». Иногда стихи опаснее политических памфлетов.
   - Дай бог, чтобы стихи были опаснее. У нас с вами дело самое что ни на есть политическое.
   - Пора мне, давайте задаток, время легко истратить впустую. Я люблю работу, пока она горяча, как те изумительные булочки, что продают на соседней улице. Обязательно попробуйте. В других городах на такую вкуснятину смешно и рассчитывать.
   - Три?
   - Три будет хорошо. Для начала.
   - Жаль, что мои труды никто так щедро не оплатит.
   - Думаю, я лучший специалист, чем вы. Не сочтите за оскорбление.
   - Получите и убирайтесь! – Алекс передает кожаный мешочек с серебряной застежкой.
   - Не нервничайте, завистливый вы человек, уже убираюсь.
   - До связи.
   Алекс пьет - теперь у него мало денег и он не боится напиться вдрызг и быть обворованным. Без денег женщины или собачьи бои – тоже не соблазн. Какие все-таки чудные вина! Даже у них на юге, на его родине, поднесенной к самому лику солнца на ладонях предгорий, не умеют делать подобного чуда. А ведь виноградники, оседлавшие каждый холм за окнами родительского дома, славились на все страну. Но это вино – иное, оно не обладает летучей легкостью напитка его родины, оно густое, тягучее, его вкус полон оттенков, как казна золота, его пьешь вдумчиво, будто читая хорошую книгу. Нужно попросить «Стихи осени» у господина Председателя, Алекс предпочитает печальных поэтов застольным песням. Осушив последнюю порцию, он щелкает пальцем, но вместо миловидной беляночки появляется поганка – худосочный подросток в замызганном переднике. Какой же ты, братец, урод! Алекс прячет крупную монету, расплачиваясь точно по счету, надевает шляпу и уходит, не прощаясь с кланяющимся кабатчиком.
   В отель не хочется. Золотистая паутина вечера развешана на ветвях, намотана на острия кованых оградок. Даже пьяному не заблудиться – дома и заборы выкрашены в один цвет, а на соседней улице – в другой, выбрав определенный, скажем, красный, вскоре выберешься на одну из площадей, откуда можно идти уже по желтым улочкам или фиолетовым. Бережливые и вежливые люди, живущие в скромных домиках. Это вам не столица, не нагромождение этажей, тянущихся вверх за лучиком солнца, но все равно прозябающих в густой и влажной, как мох, тени. Не крикливые толпы искателей удачи, съехавшихся из самых захудалых деревень. Бережливые и скупые. Дерево, не приносящее плодов, облагается налогом. Он идет на север, откуда хорошо видны утесы на противоположной стороне реки.
   В доме хозяйская семья уже готовит ужин. Алекс берет свой ключ и поднимается по лесенке в комнатку. Это одна из трех, которые он тайно арендует. Это его секретные пещеры из детства, его убежища, за каждое он заплатил на полгода вперед. Три окна, чтобы, прижавшись лбом, думать или отдыхать от мыслей, разглядывая облака, стремительные над ветреным городом. Горячая кожа лица и холодное стекло, загадка и ответ, порыв и голос разума. Ему уже за тридцать, ему только за тридцать, а он уже грустит о покое. Ему не позволили идти выбранным путем, а теперь уже поздно. Нет увлечений, в сердце – как на песчаных дюнах, не знающих ни дождя, ни любви. Не раздеваясь, не стаскивая сапог, Алекс падает на кровать, на синенькое одеяло с вышитыми квадратиками. Оконное стекло дребезжит – с той стороны об него бьется огромная, точно ангел, бабочка. Хозяйкина дочка похожа на злую крысу – слышно, как она визгливо ругается с сестрой. Сестра, как вода, во что не нальешь – примет любую форму.
   «Что? Ничего. Совсем ничего? Абсолютно. Город симпатичный, здешняя манера жить не лишена приятности. Служба легка и бестолкова, лучшие люди города набиваются в приятели. Наивные, они сильно переоценивают мои полномочия. Я, подобно хитрому коту, позволяю себя лелеять и кормить. А еще три месяца назад я спал в дырявом шезлонге, честно обирая семьи потенциальных рекрутов, пил воду, вместо вина, спорил с глупцами о вечности и дождях. А еще та веселая женщина, которой взбрело в голову стать моей женой. Легкомысленная, как ребенок, она позволяла обнимать себя многим, не отпуская меня, придерживая, как лучший напиток для праздника. Да. Тогда я жил в совершенно иную сторону. Я не искал должности в этом городе в сердце страны, для меня он тогда казался неисследованным краем света, где у людей две головы или шесть ног – самое обычное дело. Меня нашли мои прежние святые хозяева, меня не обошел заботой мой дядюшка, успешно угробивший на болотной войне половину своих наследников. Теперь я балансирую на острие кинжала над полем, расцветающем пламенем, а голова моя в облаках и туманах, я мало вижу, мало понимаю, о не многом догадываюсь. Жил совершенно в иную сторону. Так я и сказал господину Хранителю Библиотеки – его называют «Господин Переживу», его сила в старых архивах и донесениях, в документах, которые стекаются в его вотчину посреди пустыни. Могучий старик, он ответил, что я всегда жил в неверном направлении. Он, мой университетский учитель, знает меня, конечно, не дольше, чем я сам, но куда как глубже. Черт, сколько же денег прошло через мои руки! Конфискованное добро в годы моей славной службы на Совет! Все обогатились, но только не я. А отчего же мне было не воспользоваться популярностью, когда я, чудом уцелел, был всюду принят в столице как прославленный герой?! Слишком беспечен, говорил господин Хранитель, тебе стоило стать священником. Что тебе нужно, кроме книг? Но мой дядя решил иначе. Мсти за отца, племянничек. Застава на дальней границе. Я хорошо фехтовал в те годы, недурно стрелял, но совершенно не это позволило мне уцелеть. Каприз судьбы. Да, учитель, я всегда жил в неправильном направлении. У меня была бестолковая, ветреная женщина, миниатюрная телом и умом, некрасивая, похожая на большого ребенка, но веселая, неверная и не любимая. Теперь я живу в городе, за которым, куда ни пойди - вода, вода, вода. Ненавижу воду».
   Алекс сейчас бы запросто променял несколько лет жизни на сон, конечно, лучше взять для обмена стариковские годы, немощные и пустые, но, он слышал, что никогда так не хочется дышать, как вблизи от смерти. Только бы уснуть, пусть и без сновидений, ему же давно не снится ничего кроме темноты. До самого утра он тяжело дышал, будто утопающий. Он с трудом преодолевал соблазн выбраться на улицу, в прохладную ночь и поиграть в прятки с патрульными и сторожами. Да, нынче он почти не принадлежит себе, он чиновник, зубчатое колесо государственного механизма.

   Город кипел, получая силу от солнечного света, со стуком открывались лавки, молочник звонил в колокольчик, пахло свежайшим хлебом, дворник, закинув на плечи метлу, как победное знамя, возвращался в каморку, довольно поглядывая на сверкающую мостовую. Возле ворот отеля рыжая, посыпанная крупными веснушками, девочка настойчиво торговала Алексу безобразный букетик, собранный где-нибудь неподалеку. Он и в этот раз не стал ее разочаровывать, вложил в липкую ладонь монетку, взял цветы, и, когда она удалилась, забросил его на полосатый навес над входом в часовую мастерскую. Хозяин не любит чужаков, а его бы он точно пырнул шилом в бок, если бы узнал, каким образом Алекс обращался с механиками на своей прежней службе.
   - Честь, капитан! – охранник у ворот отеля поприветствовал Алекса, вскинув руку.
   - Честь и тебе, - Алекс улыбнулся, входя вовнутрь. Солдатам нравится называть его по званию, хотя он уже и не числится в армии.
   - Господин Секретарь, вернулся с того берега! - кричит вдогонку постовой.
   - Вернулся? И, конечно же, желает меня видеть?
   Придется идти сразу к нему в кабинет, хоть голова и раскалывается после бессонной ночи. А что поделаешь, пятидесятилетний проныра почти что за главного, хоть Алекс номинально и занимает первый пост. На стороне Алекса – происхождение, как-никак его дядюшка – один из правителей территорий, а господин Секретарь выбрался из глухой деревни. Он карабкался, полз, лавировал, пока не попал в правительство, но, видимо, его удача тоже состарилась. Алекс понимал, что их посольство опаснее первой шеренги в атаке, но его хотя бы несказанно повысили, он только недавно рекрутировал солдат в одной солнечной долине, а господин Секретарь рухнул с высот. Теперь пожилому интригану приходится демонстрировать свое умение, чтобы уцелеть. Они висят, держась кончиками пальцев за мокрый камень, внизу – голодная река, река веселого города, бурная и непостижимая для пришельца.
   Алекс поднялся на второй ярус по скрипучей лесенке, шатающейся под ногами, но покрытой дорогими ковриками. Он выдохнул, чтобы собраться, сжал пальцы в кулак до хрустящей боли, разжал, снова сжал, ударил себя по ляжке – все, теперь готов к бою.
   - А, господин посол, Честь вам, честь, - сказал Секретарь, вытирая безразмерный лоб льняной салфеткой. – Никак все трудитесь, о деле нашем радеете? Даже ночуете неизвестно где!
   - Честь и вам. Вы для меня неоценимый помощник. Пока вы перекладываете бумаги из стопки в стопку, я могу заняться чем-нибудь интересным. У вас свое дело, а у меня свое.
   - Вот только я знаю, что ваше дело не спорится. Верно ведь, а? Ваши наниматели спросят, будьте уверены, спросят с вас, не вечно же вам бездельничать. Шпионы тоже должны работать.
  - Знаете, господин Секретарь, вы похожи на жука, огромного медного жука. Он уже не может взлететь, а вот жужжит так, будто грозится опрокинуть вековые дубы кореньями в небо.
   Алекс сгреб стопку документов с кресла – государственные бумаги – печати, белые ленты, гербы.
   - Осторожнее! – запротестовал Секретарь.
   - Ну вас к болотному дьяволу, захламили помещение, - ответил Алекс, сбрасывая бесценный чиновничий скарб на ковер. – Потом соберете.
   - Я-то соберу, а вот кто потом соберет нас? Вы вообще ничего не делаете. А в столице, знаете ли, недовольны, рассержены даже. Посудите сами, солдат нам не дают, если бы можно было обмундировать и приспособить к военному делу обещания, то у нас уже бы набралось три армии. Господин Канцлер, конечно, из кожи лезет, чтобы понравиться, но не такой же он дурак, чтоб оставить город без защиты. Городской гарнизон не для жертвоприношения ради государственных интересов на дальней границе. Максимум, несколько тысяч отъявленного сброда из деревень на побережье. А городские привыкли к свободе и почету, нет, эти гордецы умирать за нас не станут. Корабли наши пропустить согласились. Таможенный допрос? Мы можем рассчитывать на уступки. Будет и вам чем заняться – командовать досмотром в порту выгодно и для богатого, и для нищего.
   - Сиротку видели?
   - Сиротка по-прежнему жалуется на здоровье и не снисходит. Даже грамоты не вручить - сказано же – из рук в руки.
   - Теперь моя очередь, господин Секретарь, пытать счастья на том берегу.
   - Завтра и выезжайте.
   - Завтра и выберусь. Поклон вам, - сказал Алекс, вставая из кресла.
   Чем выше он поднимался, тем шире раскачивалась лестница, подчеркивая шаткое положение обитателя четвертого этажа. Алекс на цыпочках подкрался к маленькой – ему по плечо, двери, почти неотличимой от дубовых панелей обшивки. Прижался левым ухом, прислушался. Наверное, спит. Эта комнатная игрушка едва не стоила ему хорошей потасовки и дипломатического скандала. Если бы не рыжий Пауль, заступивший господина посла своим долговязым телом и одним только голосом отогнавший рассерженных торговцев, схватившихся за ножи и размахивающих дубинками. Хороший он парень, хоть и конопатый, нет в нем второго человеческого дна, все на поверхности. И долг для него совсем не то, что для Алекса – священная книга.
   «Вот и мои четыре стены с истрепанными обоями. Люблю потолок с зеркальными звездочками – наверное, комнату декорировали для ребенка. Это моя награда, возвращение детства, отнятого и забытого. Если бы не проклятая бессонница – не могу дышать воздухом этого города. Он выжигает мои легкие. Я лежу и часами перебираю свое прошлое, как четки. А еще этот бесконечный ветер – стекла дребезжат, клянусь, когда-нибудь все три окна рассыплются и свалятся мне на лицо, вырезая положенные солдату шрамы. Мне завидуют – фехтовальная школа, война и ни единого пореза. Я даже на кухне ловко орудую ножичком. Выбросить бы половину одежды – кавардак в комнате неописуемый. Если бы не должность – ограничился бы двумя костюмами и тремя рубашками. Самому по полочкам раскладывать лень, а прислугу в комнату посла не допустишь. Тут и так кто-нибудь да копается, отыскивая в моем белье государственные секреты».
   Скрестив руки под головой, Алекс честно пытался уснуть, пока часы в виде лучистого солнца отсчитывали оставшееся время. Когда пробило шесть, он вскочил с постели, размял спину, наклоняясь в стороны, сбежал по лестнице справиться о письме. Конечно же, оно было – положение Анаис обязывает к пунктуальности. Он забрал конверт, поднялся обратно, так же на цыпочках прошел мимо маленькой двери, вошел в свою комнату, располовинил печать, прочел, улыбнулся. Алекс вышел в ванную, снял жилет, как обычно долго провозился с крохотными пуговицами рубашки, созданными, казалось, для паучьих лапок, а не для пальцев взрослого мужчины. Две пуговички оторвались и закатились в щели между досками. Он в сердцах сорвал рубашку и бросил ее в угол, где уже громоздилась горка нестиранной одежды, выругался и достал из футлярчика бритву. Выправив ее об натянутый ремень, Алекс взбил пену, покрыл щеки белой, как у сказочного гнома, бородой, смахнул ее лезвием. Осмотрел отражение в зеркале – обошлось без крови, пригладил волосы – скоро снова понадобится стрижка, нельзя же выглядеть варваром. А кто он для Анаис, если не дикарь, местные свято веруют в культурное превосходство. Чистые улицы и разумные, исполняемые законы – вот источник их спеси, а столица, стоит им там побывать, кажется кошмарным воплощением их собственного портового городка, раздувшимся до бесконечного лабиринта. Столица – улицы втрое уже, дома – вдвое выше, разбой подворотен и разбой государственный. Сброд со всей страны в поисках процветания. Цветет одна плесень. Слово стоит головы, молчание – не тождественно спасению.
   Алекс одет во все черное, даже вышивка на костюме - черная. Он раз за разом возвращается к зеркалу, чтобы посмеяться над собственным отражением – какой же вы важный, господин посол. Воротник рубашки стянут цепью с ажурными бляхами. К поясу из сплетенной в косички кожи пристегнуто парадное оружие. Шляпа, купленная в местной лавке, немного завалена набок. Улыбку, капитан, улыбку, вы направляетесь к женщине, а не к исповеднику!
   По дороге Алекс поочередно раздавал улыбки в ответ на взгляды, полные подозрения. Посольскому постовому – лысый толстяк с испитым лицом, городским патрульным в синих куртках, слоняющимся у ворот, шпиону в капюшоне, скрывающем лицо, но не род занятий. Улочка круто спускалась вниз, засаженная с левой стороны кустами, охваченных полыхающим цветением. Вечером улицы в этом квартале безлюдны - как свора псов за пешеходом в погоню пускается отзвук его собственных шагов. Заглядывая в зеркальце, Алекс удивлялся мастерству местных соглядатаев – как они только следят, умудряясь ни разу ни быть замеченными. На звонкой мостовой бесшумная обувь обязательна для шпиона. Согласно письму Алекс два раз сворачивает налево, пока не оказывается на синей улочке, ведущей к каменному столбу с бронзовыми драконами. Конная статуя на столбе – испытующий взгляд животного и отбитое лицо всадника, изображения покойников уничтожаются. Что мертво – да пребудет мертвым. В ветвях деревьев беснуются белки. На газонах живые кролики вперемешку с фарфоровыми. В столице нищие похитили бы фарфор, съели кроликов и белок, опрокинули статую.
   - Господин, господин, - кривоногий мальчонка дергает Алекса за рукав. – Нам сюда, скорее!
   - Спешу, лечу, - отвечает Алекс, поглаживая рукоятку оружия.
   Если душу после смерти тоже ведут через такие лабиринты проулков, проходов между заборами, по тайным тропам садов и парков, то понятно, почему душам не удается выбраться обратно, даже если потусторонняя участь их приводит в трепет, а душа, как известно, трепетнее осиновых листьев. А уж когда мальчик открыл железную решетку с шипами и сразу крепко запер ее на два замка из трех, то Алекс мысленно распрощался с белым светом, хотя и света уже не было – а сплошь сумерки. Теперь они шли под землей, прямо под улицами, кое-где еще пробивалось сверху громыхание поздних повозок. Фонарь мальчика высвечивал ниши, в которых попадались человеческие кости, не истертые, не уничтоженные вместе с прочими погребениями, в ту пору, когда религия изменилась, и мертвым было отказано в местах успокоения. Похоронные служители сжигали вещи покойного, кроме драгоценностей и оружия, бросали в огонь и тело. Ничего не должно остаться, кроме акварели воспоминаний, размываемой ливнями времени.
   По эту сторону все должно заканчиваться, в отличие от странствий в ином мире, загадки разгадываются, лабиринты приводят тебя к выходу или к входу в иной лабиринт, на каждый вопрос находится что ответить. Пусть и ответов больше, чем на одну истину, тем более что никто не знает, что она такое и какими глотками следует ее пить. Мальчик остановился, поднял фонарь, освещая винтовую лестницу и замер, не шевелясь, не говоря ни слова, даже не почесав спину, хоть по его пояснице ползало воображаемое насекомое. Он так и стоял, пока Алекс поднимался, а, поднявшись, условленным образом стучал в дверь с тремя замками, пока служанка не отперла два из них и не отворила створки. Алекс раньше не видел эту девушку – юркую и бесцветную, с заискивающими, как у дворняжки, глазами. Анаис обожает песиков, конечно, не таких безродных, как служанка, она содержит и всячески лелеет целую свору лающей и кусающей мелкоты.
   - Девочка, а вы тоже кусаетесь? – спрашивает Алекс, но вместо ответа служанка семенит по коридору, даже не призывая его следовать за нею. Преданное животное не станет любезничать с игрушкой своей госпожи. Дверь, дверь, еще одна дверь, если Анаис вздумается запереть их все, то ни одному чувству не пробиться к ее прихотливому сердцу. Это не дом, а кладбище звуков – Анаис – трусиха, стены и полы устроены так, чтобы не дать ни единого повода для скрипов. Анаис боится призраков – результат детских страшилок – у Анаис есть старшие братья.
   Он один в круглой комнате без окон. Белые стены покрыты барельефами из сплетшихся в танце фигур и ажурных растений. Искусственные деревья поставлены в углах, будто наказанные проказники, их ветви ползут по потолку, сплетаясь в центре, чтобы удерживать от падения люстру – гроздь из стеклянных шаров. В одной стене устроены каминные ниши небольшого размера, в каждой пульсирует маленький ад. На черно-белом ковре – черные и белые диванчики – можно зажмуриться и упасть на спину, не боясь промахнуться мимо одного из них. Давящий пресс тишины. Жив ли он еще, или это его самого, неудачливого посла, еще менее везучего капитана, прирезали недавно в порту?
   - Черт! – он вздрагивает от неожиданности, как наступивший босиком на сколопендру. – Я же просил вас так не делать!
   - Испугался, испугался! – Анаис смеется, ускользая от его рук, сталкивает на диван.
   - Ваши шуточки! У меня разорвется сердце!
   - Наверное, другого способа добраться до него не существует. Вы злой и холодный. Холодный и злюка. Не вздумайте испортить мне вечер! Мрачное лицо оставьте для политики. Ничего, сейчас я вас расшевелю, ледяной вы наш!
   Она выбегает и возвращается в окружении нескольких – пойди, сосчитай этих тараканов, гладкошерстных собачек, которые тут же набрасываются на гостя, хватая за ноги, тормоша одежду, самозабвенно пытаются облизать его лицо.
   - Ну вот, вот вы улыбаетесь! Не нужно быть таким каменным. Хорошо, что у меня есть средство против вашей хандры! Мои ангелочки. Правда, они настоящее чудо?!
   - Чудо, чудо. Вот только собачьи слюни…
   - Они вас целуют! – Анаис падает на соседний диванчик.
   - Целуют, особенно та, что пытается отгрызть мне пальцы.
   - Малыш чувствует, какой вы плохой, он защищает меня!
   Забавное – забавляет. Как тут удержишься, чтобы не подурачиться с мелким зверьем. Тем более что возня забавляет смешливую женщину – она катается на спине и хохочет до слез. Ребячливая, госпожа Высокомерие, на приеме у Канцлера вокруг нее ореол обожания, эффектная, хоть и не безупречная красавица, она верховодит здешним обществом, как хищная рыба прудом. Завороженные ее блеском подплывают скромные рыбешки, чтобы быть сожранными в процессе пьянящего идолопоклонства. А ее подруги - среди них полно интереснейших экземпляров, стайка бабочек, впрочем, откуда в пруду бабочки, или мы уже перенеслись в лес, в среду живых деревьев и ощутимых на ощупь лучей? Свобода – главнейшее имение Анаис, богатая вдовушка, удачно выданная замуж в шестнадцать, уже через три года унаследовала чуть ли не половину города, племянница Канцлера, точнее – его нужно представлять – господин Канцлер, дядя сиятельной Анаис. Это ее деньги помогли захватить важный пост, она возглавляет женское общество города, да и город целиком в ее власти, если не учитывать господина Председателя и еще ту, которая пока больше призрак, чем теплая кожа запястий. Алекс не смел и мечтать о ней, но было в нем нечто, то ли врожденная гордость, то ли вечный сарказм, что привлекло Анаис. Она сама взяла его за руку, первой заговорила, легко брать крепости, которым симпатичен завоеватель. Теперь он принадлежит ей, пока, конечно, не наскучит.
   Они отужинали, Алекс угадывал и ни разу не угадал, из чего приготовлены блюда, столичная кухня извращенней, но бедней. Город – центр торговли громадного государства, на рынках можно найти все, даже то, что только что выдумал. Собачек увели, хоть чертенята успели стащить не одно лакомство – хозяйский стол все равно привлекательней, чем собственная, хоть и золотая мисочка.
   - Вот воришки! – воскликнула Анаис. Она даже ест и пьет, будто танцует.
   Алекс чувствует сквозь ткань ее чрезмерно строгого платья упругое тело. Бедра, колени, плечи. Белесые, как облако, волосы щекочут его смуглые щеки. Она не отталкивает его рук, но не позволяет им много.
   - Жаль, что в комнате нет окон, - говорит Алекс. – Я люблю любоваться городом! Конечно, не так, как вами. Но я бы с удовольствием взглянул на Анаис на фоне ночных огней.
   - Какие огни? Темно уже. Кто станет жечь лампу целый вечер? Это ведь стоит уйму денег! Всё ваши столичные привычки! Разве столица не красивее, раз вам нравится любоваться нашими скромными домиками?
   - Грязней и теснее! Чиновники, проходимцы и тайные службы. А у вас – гости со всего света, к тому же, гостей держат на расстоянии, не допуская во внутренние кварталы. Столица – грубая еда и пиво, а здесь – вино и фрукты.
   - Да, у нас вкуснее, но это сущая пытка – столько вкусного, а следует себя ограничивать, чтоб удержать фигуру.
   - Мне бы голову удержать на плечах, - улыбается Алекс. – В правительстве злятся, а нам не предоставляют аудиенции.
   - Она – сумасшедшая! – выкрикивает Анаис, резко выпрямляясь. – Уберите ваши руки. Меня бесит, когда упоминают эту особу. Хоть косвенно, хоть прямо.
   - Анаис! – но баланс разрушен, как домик из игральных фишек – ребенком он мастерски их сооружал, а старшие братья из зависти отвешивали подзатыльники.
   - Ладно. Но разве вменяемый человек станет прятаться семь лет? Из-за этого мы вынуждены терпеть господина Председателя. У человека смертные приговоры на половине территорий, он приблудный чужак, а власти себе присвоил едва ли не больше, чем у моего дядюшки. Если бы не она – мы бы его давно отправили к какому-нибудь мудрому правителю, которого он облапошил и где его уже дожидается виселица. Ходят слухи, что она во сне бродит по крышам! Вот бы сорвалась! Воет, мяукает, кусает прислугу! Нет, вы представляете – кусается! Вот отец у нее – был кремень, настоящий правитель. А господин Председатель, какой из него правитель, он вор, прилапил половину складов в порту, целый флот кораблей конфисковал якобы в пользу государства за контрабанду. Так он скоро богаче всех нас вместе взятых, нас – потомков лучших фамилий города, сделается. А Университет, где он развлекается преподаванием! Разве ж никто не знает, какие оргии он закатывает со студентиками, какую крамолу вбивает в их головы. Это не Университет, а самая настоящая секта! Вот уж куда бы стоило заглянуть нашему Священному Совету.
   - Безумный правитель – хуже злого.
   - Хорошо сказано, господин посол. Ввели бы прямое правление из столицы, раз она безумна. Так вы, наверное, здесь за этим!
   - Я слушаю, смотрю, собираю сведения.
   - Слушайте меня и ваши сведения окажутся наилучшими.

   Не каждый раз его фишка выпадет верхней, Алекс подтрунивает над собой, топча доски на пристани. Не солоно хлебавши у Анаис, на вторые сутки бессонницы, теперь он ежится от холода над самой водой. Вверху – в городе, что взбирается широченными уступами на утес – дует ветер, а у подножия – штиль. Пар исходит от воды и одежда уже напиталась ним и отяжелела, будто железная. Плотный воздух не пролазит в легкие, привычные к реке лодочники смеются над чужаком. Алексу не терпелось уважить каждого оплеухой или под дых, но сориться с человеком, от которого будет зависеть твоя жизнь посередине реки – не разумно. Река так далеко, как охватывал взгляд, неистовствовала и ревела, кипя, крутя водовороты, от одного вида которых можно было поседеть даже на берегу.
   - Долго еще? - спрашивал Алекс у пузатого лодочника, что спокойно потягивал вино, сидя на перевернутой лодке.
   - Пройдет большая вода и река станет смирной. У меня жена так же – плач, крик, битье посуды, а успокоится – ласковее кошки.
   - А тебе не страшно на реке? Я отсюда смотрю, как грешная душа в пасть ада, а уж плыть-то!
   - Привычны. Ох, и колотил же меня отец-покойник, как же я брыкался, когда он меня усаживал в лодку! А теперь я и сам дока. Когда знаешь повадки реки, то опасности мало. Течение только кажется страшным. В гавани народу не в пример больше тонет. Если бы река была такой опасной, то город не был бы центром торговли. Вот другие речные рукава – абсолютно непроходимы, в этом ручаюсь, кто туда ни попал – живым не вернулся. А здесь только контрабандисты гибнут – не захотели платить пошлину золотом, заплатили жизнями. Вон у той скалы за год – три корабля погибло. Если туда прибьет течением, то станет вертеть, пока не разобьет в щепки и на дно не утянет. Так то!
   - Надеюсь, мы к той скале не поплывем?
   - Отчего же? Как раз мимо того островка и сподручнее переправляться. Там течение подхватывает и само куда нужно доносит. Короткий путь – самый верный.
   - Самый короткий – до дна, - Алекс улыбается, хоть и знает, что его насмешливая улыбка – враг его, да и разговаривает он, подтрунивая, люди опасаются приближаться на дистанцию дружбы и нежности.
   - До дна? А вот не скажите, вы себе глубину плохо представили. Тут вниз – больше чем в ширину. Так то.
   Река унялась, лодка плывет, еле качаясь, гребцы размеренно чешут веслами волны. Алекс смотрит на небо – кажется, что между утесами течет еще одна река, но глубже и шире. Бывают ли наверху такие же водовороты? Засасывающие облака, ангелов и божеств. Жаль, что речную крысу не спросишь. Пусть сидит на корме, не отвлекаясь, все равно его жизнь полна рыбой, а не светом. Острова. Вон тот похож на рогатый шлем владыки зла, а его облепили корабли, будто камень намазан корабельным медом. Беспошлинная торговля только на базарчике того острова, вот и льнут корабли-мухи. Вот Невольничий остров, где ему и Паулю едва не наделали дыр ножами – видно, какое там опасное течение, видно, как бурлит вода на камнях. Черный, как и крепость на его спине, дальний остров – государственная тюрьма. Алексу чудится, что он сам смотрит на себя, плывущего в лодке, из окна самой высокой башни. Кто знает, не доведется ли ему побывать там в цепях?
   Утесы на противоположном берегу отполированы водой до блеска, за гладкую поверхность не каждая оса уцепится. Алекс оглянулся, чтобы посмотреть на оставленный город – белый, полный башенок и мостиков, он похож на торт с кружевами глазури. Когда он снова посмотрел на гладкую стену, то увидел щель, в которую вплывала лодка – адский трюк, потайные ворота в Дворцовую гавань. Не зная реки, отыскать такой проход невозможно – он скрыт камнями.
   - Как только обе половины города держатся вместе?! – спрашивает Алекс, выбираясь из лодки на ступени пристани. Страшная река способна разделить государство, став нерушимым кордоном, а уж город-то!
   - Да хотели соорудить мост, - ответил лодочник, пересчитывая оплату. – Лет двадцать тому – я хорошо помню, подвесной мост начали строить. Вот две башни от него на берегах остались, а сам мост сорвался в воду вместе со строителями! Народу погибло!
   - Остался бы ты без заработка, если бы с мостом все получилось.
   - Неа, не остался. Стал бы лоцманом – проводил бы суда по реке. У нас половина лоцманов знает путь с верховий до города, вторая – выводит корабли в озера. Жаль, господин Посол, что эта часть города для меня закрыта. Очень хочу посмотреть. Вам самому-то понравилось? Как «лачужка», видели ли нашу?
   - Вашу не видел, что оскорбительно для моего правительства. По городу меня водили с завязанными глазами, из тысячи комнат «лачужки» - побывал в паре кабинетов.
   «Чего это я разоткровенничался с мелюзгой? Лодочнику – весло, политика – государственному чиновнику».

   Изможденный церемониями, Алекс разлегся в посольской каморке, забросив ноги на спинку кровати. Он не низкого роста, но и не великан, а кровать годна разве что для ребенка, или песиков Анаис. Да и размер каморки почти что равен объявлению войны центральному правительству. Стол, короткая кровать, грубая табуретка, привинченная к полу, вместо шкафа – ниша. Это не апартаменты для посла, это камера для вельможного узника, которого нельзя гноить в подземельях, но требуется унизить. Пытка скукой, размеренно каплющей с потолка, сочащейся из стен, поднимающейся сквозь щели в полу. Господин Секретарь дирижировал здесь оркестром документов, но Алекс – вывеска, ему не доверили ни единой бумаги, он не проводит никакой работы, не разрешили взять сюда даже книгу. Эх, если бы не заботливый дядюшка, не его пост в правительстве, быть бы Алексу священником, а не солдатом, не лежал бы он сейчас на твердой постели в каморке, а изучал бы сокровища библиотеки в горной обители. Господин Секретарь недостаточно благороден, чтобы возглавить миссию.
   Не выдержав безделья, не обогатившись сном, пошатываясь от усталости, он выбрался из каморки на террасу, поднял голову и присвистнул, пораженный размерами стен «лачужки». Для чего в безразмерном здании устраивать миниатюрные кельи? Между стеной и парапетом, отделяющим площадку от пропасти с рекою, разбиты крохотные сады, устроены фонтаны, размещены беседки. Статуи, статуи, статуи – так много целых статуй в хорошем состоянии, они не должны быть чьими-то портретами, раз их не уничтожили. Да и сама стена, поднимающаяся к следующей террасе, а террас этих – не сосчитаешь, украшена фигурами и причудливой резьбой. Экзотические деревца, лианы, оплетающие решетки, за которыми удобные для разговора скамейки. Площадки для игр, мощенные разноцветными плитами, солнечные часы размером с корабль. За парапетом – обрыв – смотришь на реку, будто с застывшего облака. Город на той стороне не виден, скрытый за выступом скалы, видны утесы, увенчанные группами деревьев и сторожевыми башенками.
   Алекс рассматривает стену, пытаясь представить верхние этажи «лачужки», где-то там обитает объект его интереса. Конечно, если она еще жива. Если его расследование не продвинется, то ссылка в штрафную роту покажется щедрым даром. Есть же еще тюрьмы, кандалы, каторга, пытки и эшафоты.
   Две недели тому, когда он так же скучал на террасе, дожидаясь сменщика, сверху что-то упало. Он жил так, что не мог не обзавестись преданными врагами. Работая на Священный Совет, он привел не одного человека к трагическому концу, цепко идя по следу. Но упавший предмет был слишком легким – как Алекс определил по звуку, чтобы представлять опасность. Он быстро нагнулся и поднял вещь и тут же упал, пронзенный резкой болью в пояснице. Скрежеща зубами, он прокричал все известные проклятия, а потом повторил их в обратном порядке. Не меньше часа он лежал, боясь пошевелиться, а когда биение боли прекратилось во всем теле, а полностью сосредоточилась в позвоночнике, открыл глаза и рассмотрел то, за что заплатил жестокую цену. Кукла изумительного мастерства, мечта любой наследницы богатого рода – бедным подобные вещи даже не снятся. Одно платьице на игрушке стоило годового офицерского жалованья – примерно столько ему выплачивали за рискованную службу на пограничной заставе. Кукла притворялась, будто она красивая девушка с голубыми глазами и черными в синь, редкими для этого города, волосами. Почему бы ей не выглядеть так же? Возможно, неуловимая Госпожа сбросила ему свой портрет, извиняясь за ржавое гостеприимство? Слишком просто, чтобы быть правдой – опытный фехтовальщик скорее пропустит корявый выпад новичка, чем хитрый маневр мастера. Он решил, что раз противник сделал ход, то не вытерпит и предпримет что-нибудь еще, а ему пока что все равно нечем отвечать, нужно ждать и наблюдать, всматриваясь в детали. Куклу кто-то мог запросто обронить, какой-то ребенок, он просто усадил ее на стол в каменной беседке, в надежде, что ее заберет обслуга и доставит хозяйке. Он заглянул в беседку – кукла все еще сидела на столике, опираясь на кувшин с цветами, рожденными не природой, а пламенем и мастерством кузнеца. Облака сталкивались как колонны враждебных войск или громадные боевые корабли, когда одна громадина таранит другую – ожидаешь звук громовой трубы, возвещающий конец сущего. Облака расходились, и сквозь них прорывался свет, способный выжечь клеймо на коже и оставить уголья в глазницах. Но он не злоупотреблял небесной силой, а только ласкал голодные растения и лениво гонял тень на гномоне. Алекс подошел к солнечным часам, чтобы полюбоваться циферблатом, покрытым узорами и словами, так что если следовать вдоль узора и попутно читать слова, то можно придти к неожиданному результату. Он трижды уже отгадывал будущее – в первый раз – он знал наперед, что его обворуют и на следующий день его кошелек срезали в порту. Хорошо, что он намеренно оставил в нем мелкие медяки и насыпал камешков. Во второй раз гадание предостерегло от собачьего укуса – он целый день не выходил из комнаты, а когда вышел – разодрал любимую рубашку и оцарапал руку чуть пониже локтя, нечаянно задев серебряную статуэтку. Конечно же, это была собака. Ну и наконец, он узнал, что отныне ему будет о ком заботиться. Так все и получилось. Он смотрел теперь на циферблат и посмеивался. Алекс давно - ему довелось разоблачить целый легион чудотворцев, пророков, заклинателей, когда Священный Совет затеял очередную чистку. Невероятное совпадение – еще не повод подозревать потустороннее вмешательство. Больше трех раз пытать судьбу одним способом не следует, вот тут он становится суеверным и решает больше не рисковать, а отойти в сторонку и проделать несколько фехтовальных упражнений, сражаясь с цветущими ветками.
   Когда Алекс вернулся в беседку, то куклы уже не было – он даже раздвинул кусты, опустился на колени и заглянул под лавку. Настораживало не исчезновение, а гравий, на котором остались только его собственные следы. Не могла же кукла уйти самостоятельно? Он видел механизмы, спрятанные в куклы, почти не отличимые от живых людей, умеющие писать одну и ту же фразу, кивать головой, поправлять прическу, хлопать ресницами, но ходячих кукол такого маленького размера он пока не встречал. Ушла? Черт с ней – не первая женщина исчезла, улетучилась, растворилась, выпорхнула в брешь в крепостных стенах его судьбы, не утрудившись разъяснить причины внезапного бегства.
   Алекс вздохнул с облегчением, свалился на скамейку и тут же уснул, но, видимо, не глубоко, так как в его сон заглядывал моложавый мужчина с седыми волосами и бородой. Господин Председатель – личность легендарная в здешнем Университете, да и во всех прибежищах знаний – ему довелось много постранствовать, оставляя по себе скандальную, но громкую славу. Он громил оппонентов во время научных диспутов, проводил блистательные опыты, публиковал оригинальнейшие сочинения в области химии и математики, его труды по механике ценились наравне с древними манускриптами. Его ненавидели священники, ученые, правители территорий, где он устраивал финансовые предприятия, обещая сказочное богатство. Ученый и философ в нем легко уживались с аферистом и мистификатором, а его сердечные приключения составили целый цикл анекдотов, которые любовники рассказывают глупым мужьям за кружкой вина или пива. В двадцати городах его ждали каменные мешки и клетки, в пятнадцати – эшафот. За его голову обещали целое состояние, но этот человек был по-настоящему талантлив в главном – он умел ускользать из-под самого носа патрульных, пришедших его арестовывать, он обводил вокруг пальца наемных убийц, и, наконец, сумел снискать расположения у прежнего хозяина этого города – самого могущественного человека в государстве.
   - Замечательно притворяетесь спящим, господин посол. Я сижу напротив не менее четверти часа, а у вас даже веки не дрожат.
   - Я думаю, что вы мне снитесь, - ответил Алекс, продолжая лежать с закрытыми глазами.
   - Жизнь и есть сон в известной мере. Нужно будет выдать вам допуск в библиотеку, иначе вы тут со скуки проспите целое столетие, пока не окаменеете. Тогда мы вас водрузим на постамент рядом вон с той мраморной барышней с кувшином над головой. Вы, кажется, хотели стать священником, чтобы получить допуск к запретным книгам? Как видите, я навел справки о вас. Вместо плохонького священника получился никудышный солдат. Правда, везучий – вы уцелели, когда вашу пограничную заставу превратили в руины, даже больше – несколько лет в столице вас почитали героем, допустив в лучшие дома, но после ваших проделок, пьянства и драк надоевший герой вылетел вон. Дядя министр хотел вас отправить на войну вослед прочим родственникам. Восточные топи – отличное место, чтобы избавиться от кого угодно – лихорадка косит нашу армию успешней, чем летучие отряды врага. Вы спаслись среди псов нашего Совета – неприятная служба, честное слово. Вы созданы быть шпионом и сыщиком, но не священником. Иначе бы не преуспели, отлавливая сектантов, вольнодумцев и механиков.
   - Господин Председатель, вы-то сами чудом убереглись, да и грозила вам вовсе не ссылка в действующую армию!
   - Ну, моя голова нынче крепче сидит на месте, чем ваша. Маленькое чудо!
   Председатель снял шляпу, повертел ее разными сторонами, демонстрируя, что она пустая, положил на стол, щелкнул пальцем, а когда он ее поднял, то на пыльной столешнице снова сидела кукла. Алекс даже вскочил, но, ударившись затылком о ветку, пробравшуюся в беседку сквозь деревянную решетку, опустился обратно, но ложиться снова не стал, а сел, опираясь на спинку, прогнув поясницу, чтобы успокоить начинающийся приступ боли.
   - Вас пугают чудеса, господин Посол?
   - Нет, чудотворцы.
   - Это вы подобрали куклу и пристроили на этот стол?
   - Была какая-то кукла, какой-то стол, но я не уверен, что это те самые.
   - На память жалуетесь? В таком юном возрасте? Верно, вы много путешествовали, пыль серых гор осела в ваших легких и отравила вашу кровь?
   - Если вы о «проходах», то мне удалось избежать коротких путей. Плата за проезд непомерна. Что мы есть, если не наши воспоминания. А кукла – да мало ли подобных кукол, я не ставил меток, не запоминал особенностей, возможно, это второй экземпляр.
   - Какой вы осторожный! Интересная внешность у игрушки, не находите? Вы бы хотели, чтоб она была похожей на кого-нибудь определенного? Это единственный экземпляр, совершенно неповторимый, по крайней мере, среди кукол. Да еще, вот старость в чем проявляется – я вам обещал библиотеку – идемте, пока я не передумал. А девочку оставим здесь – ей полезен свежий ветер с утесов.
   Они шли молча, не нарушая тишины будто бы только затем, чтобы слушать ропот гравия. Председатель на полголовы выше, шире в плечах и массивней, Алекс, совсем не карлик, казался на фоне титана юношей-подмастерьем, семенящим вослед наставнику. «Говорят, что он выбеливает волосы и бороду, чтобы казаться старше. Ложным возрастом он будто исправляет чудовищную репутацию, но богатырю сложно выглядеть беспомощным стариком, седина тут не в помощь». Алекс еще не заходил так далеко по террасе. Усмиряя в себе дух исследователя, он старался не отходить от посольской каморки – не хватало ему еще обвинений в краже или шпионаже. Теперь в стене встречались не только ниши со статуями, но и различные двери – некоторые – будто для карликов, в иные – можно въехать верхом на драконе. Председатель остановился у двери, отпер два замка из трех, распахнул ее, вталкивая Алекса в помещение немногим объемнее, чем посольская каморка. Шкаф с двумя выдвижными ящичками и кресло, поставленное у окна.
   - В левый ящичек помещаете запрос на интересующую вас тему, идете гулять, а когда вернетесь, то в правом обнаружите список доступных томов. Подчеркиваете нужное и снова используете первый ящик. Еще одна прогулка на четверть часа, возвращаетесь, заглядываете в ящик – и вот оно – счастье в добротном переплете. Но не вздумайте ничего выносить из комнаты даже на террасу!
   - А как же читать? Только кошки и совы распознают надписи в такой темноте!
   - А вот же дверца в шкафу! Я считал вас догадливым, молодой человек. Откройте ее! Не бойтесь, за ней не прячется чудовище, остерегайтесь зверя в собственном сердце! Лестница. Наверху замечательное гнездышко для чтения. Просвещайтесь, учитесь, набирайтесь мудрости, это полезнее, чем любезничать с девушками из обслуги. Они вам такого наболтают. Конечно, вы возразите, что книги тоже лгут, но лучший лжец верит себе. Да, милые, милые лгуньи.
   В беседку они возвращаются, пробегая мимо закрытых дверей - на середине пути небо пошутило, устроив фейерверк из молний, хохоча громом, а после произвело целый карнавал танцующих капель и градин. Внезапность погоды в городе – легендарна, на огорошенных пришельцев посередине солнечного дня может обрушить снегопад и уже за несколько часов серьезные по колено сугробы, превратятся в воду – город на воде, построенный из воды. А еще этот ветер, при буйном настроении едва не вырывающий деревья с корнями.
   - О, наша девочка ушла прогуляться! – сказал Председатель, указывая на опустевший стол в беседке. – Не пытались ли вы в детстве застать ожившие игрушки за проказами? Впрочем, разве у вас было детство?
   - Ее могло сдуть ветром, перебросить через ограду, она, возможно уже далеко, посередине реки.
   - Это вас, друг мой, несет течение. Вы, бедняжка, не осознаете сил, захвативших вас, сталкивающихся, враждующих. А кукла – всегда только кукла, у нее нет судьбы отличной, чем судьба камня или подковы – судьба вещей одинаково бесчувственна, чтобы с ними не вытворяло время. Вам бы тоже, думаю, хотелось превратиться в статую. Бесчувственный господин посол, усталый, вы, часом, кожу не сдираете с рук, смывая кровь? Прежде вы, говорят, умели быть жестоким и деятельным. А теперь… Это совесть вас обездвижила?
   - Я приберегу исповедь для посмертных судей.
   - Вы бы хотели увидеть ее?
   - Конечно, всем любопытно, как выглядит исповедь.
   - Разве вы ищете не другую?
   - Это пожелание нашего с вами правительства.
   - А какое им дело до нашего городка? Налоги мы платим исправно? А нам не желают оказать ответную любезность, требуя пропускать суда с войсками без таможенного осмотра, без оплаты, наплевав на давние привилегии и договоры.
   - Война, господин Председатель, питается золотом. У вас оно есть, будьте любезны, кормите дракона.
   - Падение в реку с высоты этой террасы мало чем отличается от падения на камни.
   - Меня пугают? И что потом? Моя жизнь не ценна, но моя гибель даст повод для интервенции. Если в городе введут прямое правление, догадайтесь сами, чью голову первой поместят в бутыль с алкоголем.
   - Я даже не попытаюсь подкупить вас, хоть и знаю, что у вас нет ни долгов, ни денег. Пусть господин Канцлер и его свора считают, что вы способны помочь в их планах, я знаю о вашем бессилии. Но вы мне интересны, точнее – некоторые из ваших воспоминаний.
   - Вы собираетесь вскрыть мой череп?
   - Если понадобится, то вскроем не только череп. У вас, возможно, появится шанс посмотреть на собственное сердце. Все что она пожелает.
   - Говорят, что Госпожа больна.
   - А кто здоров? Даже боги умерли.
   - Мои грамоты, я требую от имени правительства, вы обязаны устроить нам встречу! Иначе, клянусь, я назову вас узурпатором и истребую из столицы ордер на ваш арест.
   - Ордер – это одно, а власть – совершенно другое. Смело фрондируйте, играйте в политику с моими врагами, вы навредите только сами себе, господин посол. А ваши грамоты останутся при вас, пока я сам не решу, что больная идет на поправку. Читайте книги, скучный вы человек!
   Председатель посмотрел на Алекса, как прорицатель – насмешливо, но жалея. Он едва не опрокинул тяжеленную столешницу, когда оперся на нее, поднимаясь. Ни слова, ни кивка на прощание – великан уходит, раздвигая ветки, как театральные кулисы, за которым исчезает все в независимости от размера, будто в ладонях смерти.
   Ливень уже выплеснул на землю свои печали. От ветра – свежо, ветки стряхивают капли, будто медлительные животные. Алекс сидит на скамейке, пытаясь обдумать разговор с Председателем, но ему видится Анаис, распустившая волосы. Чтобы собраться, он бьет кулаком по столу, раздирая до крови ребро ладони – на столе остался ключ от комнатки, являющей книги. Уцелевшей левой рукой он берет ключ, а правую подносит ко рту, чтобы высосать из свежей ранки несколько капель крови. Если не приходят на ум собственные идеи, не почитать ли чужие? Но добраться до библиотеки Алекс не успевает – у выхода из беседки его перехватывает посыльный мальчик в синем мундире. Господин Канцлер желает видеть господина посла завтра вечером у себя.

   «Лачужка», величайший дворец из известных, издали поражал гармоничностью форм, тем более странной, что формы эти – причудливы и химеричны. Но вблизи он и вовсе превращался в лабиринт, в загадку балконов, лесенок, террас, огромных стекол. Как это все удавалось удерживать в механической или эстетической целостности? На балкончики, нависающие над террасой, где политически скучал господин посол, частенько выскакивала поболтать и побездельничать обслуга. Смешливые девушки, которых Алекс не мог видеть снизу, но научился различать по голосам, с удовольствием собирались послушать его сказки. Запертые во дворце, они пьянели от любой новости из города, а рассказы о столице и вовсе сводили бедняжек с ума. Ах, столичные нравы и мода! К счастью Алекс запомнил множество забавных историй из светской жизни, с той поры, когда он сам блистал и был обласкан. Сведения, конечно, устарели, но затворницам и черствая новинка в радость. Глупые девочки, вы такие умненькие, почему бы вам не уронить с балкона цветок, а если жаль пестиков и тычинок, то несколько словесных лепестков?! Полцарства за сведения о вашей хозяйке! Бродит ли она, безумная, в ночных коридорах, как о том шепчутся в городе? Лгун ли назвал ее красивой? Не умерла ли она, а хитрый Председатель придумал басню с болезнью, чтобы управлять городом? Девочки, взамен я поведаю о тайной любви юноши-студента и жены командира столичного гарнизона! Эх, такой любви не знала земля, небо бы, не выдержав ее сияния, выгорело бы дотла!
   Три вечнозеленых деревца, вокруг разложены камни, подобранные в согласии с «Кодексом садоводства». Каждый камень – символ одной из стихий, или намекает на строчку забытого стихотворения. Это место Алекса, среди этих деревьев он оказывается точно под балконом. Но пусто и тихо, видимо, девушки заняты мытьем полов, раз не слышно их бессмысленной трескотни. У Алекса с собой фляга – он нашел ее в посольской каморке, когда вернулся туда после беседы с Председателем. Смолянистая настойка потрясающей крепости. Он отпил немного и ощутил возвращение молодости. Смешно бояться яда, если тебя могут запросто сбросить в реку. Не дождавшись служанок, Алекс сделал еще несколько глотков из фляги, и тут же понял, что перестарался. В голове поднялся ураган парадоксальных мыслей. Дьявол, ему казалось, что он вот-вот раскроет загадку жизни, развернет бережно ее розовые лепестки. Он вспоминал покинутых им женщин, вспоминал и предавших, лица солдат, погибших в том памятном бою на границе, запах влажных камней в каземате, глубокий ров, который он пересек, не умея плавать. И еще – какой-то город, не виденный им ни разу, эшафот, кровь, сочащуюся сквозь доски, колокол на высокой башне. Выпитое превратило его в лунатика – тело, не желая подчиняться взбунтовавшимся мыслям, брело самочинно, не выбирая направления. Бесценное свойство напитка – он одурманивает кратко, но и двадцати минут хватило, чтобы господин посол забрел неизвестно куда. А если запретная зона? Он решил позвать на помощь – крикнул, но, не считая эха, ответа не последовало. Как бы его не прикончили раньше, чем услышат. Он позвал еще раз, перемежевывая просьбу с армейской руганью.
   - Не сметь святотатствовать! Алтарь за вашей спиной!
   - Кто это со мной говорит? Я никого не вижу. Говорливые духи стерегут камни? Чем свят алтарь, который не окропляют свежей кровью?
   - Вас журят ангелы! – насмешливый девичий голос, но не угадаешь откуда – акустика шутит.
   - Покажитесь, ангел мой милый!
   - Голову поднимите, поднимите и узрите!
   И он увидел – совсем не там, где рассчитывал, выступающий балкон вверху, на балюстраде нечто, одновременно могущее быть девушкой и зверем – темный силуэт на фоне неба, серого от туч. Уродливое существо – перепончатые крылья, змеи, звериная морда, но в то же время – безупречный женский профиль, руки, машущие ему сноровисто, будто принадлежащие танцовщице.
   - Увидели? – спросила зверодевушка. – Ближе не подходите – провалитесь. Эта часть здания совсем обветшала. Гигантский дворец в перманентном ремонте. Починишь здесь, отвалится в другом месте.
   У чудовища нежный голос, вибрирующий умелой струной. Этот голос заполняют запахи персиков и веток жасмина в первую ночь цветенья.
   - Я немного заблудился, - сказал Алекс, чувствуя, дрожь в конечностях, но неспособный пошевелиться от удивления.
   - Немного заблудившись можно немного выбраться!
   - Мне бы хотелось выбраться полностью, половина спасения все равно, что гибель.
   - Мы не дадим вам погибнуть, господин посол! Девушки говорили, что вы уморительно-забавный! Нам, прислужницам, скучнее, чем отшельницам в ските! Только вы могли потеряться на террасе! Даже детей можно отпускать гулять здесь, не боясь, что они пропадут.
   - Благодарю.
   Уродец пошевелился. «Интересно, как она меня спасет? Расправит крылья, схватит когтями за ноющую поясницу и донесет до каморки? Что это за мода, держать во дворце таких вот чудищ для забавы?». Мгновение – девушка и зверь перестали быть единым. Девушка отошла в сторону, а статуя осталась на балюстраде, со злобным вызовом уставившись в сгущающуюся темноту. «Вот какой же я кретин! Наверное, девочка – танцовщица или акробатка! Как она движется! Фехтовальные залы научили отличать тренированное тело. Служанок набирают далеко от города – в центральных землях или на свободных территориях. Как тяжело изжить акцент! Вот и эта выговаривает согласные не так, как принято в городе. Она – южанка с озер, но откуда точно – не скажу, мне не пришлось забираться в те теплые места, где зима мягче женской груди».
   - Благодарю, - сказал он. – Сто раз вам спасибо!
   - Господин посол, спасибо в банк не положишь. Я-то служу в библиотеке, ухаживаю за древними словами. Хорошо, что у меня здоровые глаза, а то я бы попросила у вас очки, а это дорогая игрушка. Знаете что, подарите мне ожерелье, здесь у пристани тоже торгуют безделушками. Дешевые бусы вполне сгодятся. Но запомните, я люблю синие. Да, и статую не забудьте, мы с ней подруги, я люблю сидеть на перилах, высота вдохновляет! Купите для каменного чудовища ленту. Цвет не важен – она не капризная.
   - Посидел бы рядом с вами, но боюсь, что статуя сбросит меня в реку. Не желаю сырой смерти в воде, будто кот!
   - Чертовски вы боязливы, господин посол!
   - Не поминайте чертей, вы же меня ругали за алтарь, а сами распугаете всех ангелов.
   - Один останется. Это мое имя. Анжела! Запомните? Ненавижу, когда забывают имя. Да и не улетят ангелы надолго. Они меня обожают, я кормлю их с рук маковыми росинками.
   - Алекс, госпожа, меня зовут Алекс.
   - Ваше имя известно каждой мышке. Внимание, я зажигаю фонарь. Считайте, что я еще одно бледное светило ночи! Учтите, я хожу быстро, будьте настороже, если свалитесь в реку – не смейте приходить во снах, я боюсь кошмаров еще больше, чем мохнатых бабочек.
   Алекс быстрым шагом несся за желтым шаром надежды, спотыкаясь о камни и ветки. Девушка не перехвалила себя – она легко порхала на высоте, иногда перебегая по узким карнизам, скользила как ртуть. «Анжела, что за имя, как у торговки рыбой, как у торговки собой. Впрочем, на ее родине его могут использовать аристократы. В медвежьем углу – медвежьи причуды!». Фонарик то выше, то почти вровень с Алексом, будто подает сигнал к штурму затаившейся за утесами армии. Светлячки – зеленоватый огонек с короткой жизнью, будто искра, вырвавшаяся из костра, вспыхнула, прочертила, погасла. Вот и знакомые места – фонарь замирает, а Алекс по инерции делает еще десять шагов, кажется, он бы так до скончания дней преследовал неуловимый источник света. Фонарь погас, исчезла и девушка, сколько он не окликал ее, называя именем, скрипящим в зубах, как скрипит мелкий песок в пустыне, в ответ кричала птица с почти человеческим голосом. Дворец, утес, на котором он вырос, река, острова, гавань на том берегу, портовые бараки, амбары и склады, собаки, три яруса города, поднимающегося по склону – все поглотила тьма, запрятав внутрь огромного рта, где сыро и безмятежно. Алекс наполнил легкие свежей ночью, вошел в каморку и уснул, приблизившись к лику смерти на расстояние век и ресниц.
   Он с трудом поместился в утро, узкое как бойница. Он долго ворочался, подгоняя размер усталого тела к короткому ложу. Лицо его распухло после вчерашнего излияния, будто тряпичный мяч, брошенный под дождем. Его уже ждал завтрак солдата – вино и ломтики сыра с поджаренным хлебом. После еды он прошел в комнату, смежную с каморкой, чтобы умыться и выбрить смуглые, как у южанина, щеки. Оставив мундир разложенным на постели, Алекс вышел на террасу в жилете поверх белой рубашки. Весеннее солнце уже неистовствовало, заставив прищурить глаза, но воздух еще оставался прохладным. Пройтись бы босиком, избавившись от обуви, почувствовать кожей острую выпуклость камешков, нагретые бока плит, свежее руно зеленой травы и мягкий мох у фонтанчиков, имитирующих природные источники. Он прошел мимо беседки, не проверяя на месте ли кукла. С трудом среди множества дверей он отыскал библиотечную, повозился с ключом, отпер два замка из трех и вошел вовнутрь, понимая, что уже забыл какой ящик для чего предназначен. Господин посол избавлен от экспериментов с ящиками – на изношенной обивке кресла лежит книга в черном переплете. Он взял ее, почувствовав в руках нежданную, противоречащую скромным размерам, тяжесть – будто страницы из золота, а слова – ртуть, принимающая любую форму. Старинная, для его народа – доисторическая, утраченное мастерство печати, изготовления бумаги, переплета. Он пролистал страницы, прислушиваясь к лиственному шелесту, необычная вещь рождает необычайные звуки. Он открыл дверцу шкафа, втиснулся в проем, по винтовой лестнице взобрался на самый верх – в круглую комнату, весь пол которой занимал диван, заваленный разноцветными валунами подушек. Косое окно на целую стену и, хоть комната защищена от прямого слепящего света, в ней было ясно, как между райских деревьев. Алекс прижался к стеклу, стараясь разглядеть что-нибудь кроме утесов на той стороне и похожего на боевой стяг неба. Не разглядев, не утрачивая контакта с холодным стеклом, он сполз вниз стекающей дождевой каплей. Умостившись между подушек, он раскрыл книгу нежно, как лепестки женщины. О стекло ударялись крупные, но прозрачные будто призраки, мотыльки. На титульной странице он нашел лист в виде человеческого профиля, закрыл глаза, пытаясь представить диковинное дерево, чьи ветви исторгают подобную химерическую зелень. Дерево не представлялось. Он снова осмотрел сухой профиль ничтожной толщины, придумал, будто что-то вспомнил, свел брови; между ними на переносице образовались две глубоких складки. Толстенный лед, покрывающий глубины памяти, не успел издать ни единого треска, как лист выскользнул из книжного убежища, упал на диванчик, рассыпавшись мельчайшим прахом. Он перевернул страницу – записка. «Я так и знала, господин Посол, что вы растяпа. Что вы сделали с бедным листиком? А он пролежал в книге, если верить записям, две сотни лет». Похоже, что у него намечается роман в письмах с библиотекаршей. Алекс начал читать и удивился языку – древние страницы были покрыты современными словами. Это книга – история его народа, изгнанного тысячу лет тому на север. Бескрайние земли, занятые теперь государством, смежными с ним княжествами, тогда заселял малочисленный народ. Город на утесах над рекой, где господин Посол забавляется с книгой, был их столицей. Достигнув вершин в науке и искусстве, эти люди оказались слабы, не сумев себя защитить от орд изможденных варваров. Только столица держалась более пятидесяти лет – три поколения вождей осаждали ее, рассчитывая обрести необычайные сокровища. Когда убийственные машины на городских башнях замерли, начался решительный штурм, но за стенами победителей ждал сюрприз. Город оказался девственно пуст – ни людей, ни животных, оставленные дома, полные вещей, не успевших покрыться пылью. Исчезнув, защитники унесли даже своих мертвых – склепы были пусты. Сокровища? Кто же поверит, что ничего не нашли, богатство города – разве не лучшее доказательство, что его основание возведено на древних ценностях? А книги? Славнейшее собрание, сколько еще столетий понадобится, чтобы исследовать его до конца, до последней точки. Стоимость книг измеряется золотом грядущего.
   Солнце переместилось так, что комната впала в локальные сумерки. Алекс протер шарфом глаза – левый пульсировал, в правом острая боль. Разобрать мелкий шрифт при таком скудном освещении мог бы только упырь. Смог бы и кот или сова, которая все-таки больше специализируется на мышах, чем на мудреных текстах. Перед уходом Алекс достал из жилетного кармана перо с приделанной чернильницей – такая вещь стоит как набор отличных ножей. Он написал на обратной стороне записки: «Спасибо за книгу. Но я предпочту стихи или сказки истории, которая та же сказка, но приправленная фактами, изложенная серьезно. Ваш неловкий разрушитель сухих листов».

   Он впервые увидел город на этой стороне реки. С высоты двуглавой сторожевой башенки, покрытой чешуей черепицы, город – дома и дворцы, казался лавиной, несущейся вниз, но застывшей в ожидании решения божества, еще не выбравшего направления для стихии. Склон отвесней, чем на той стороне, где город привольно расположился на трех широких ярусах. Хаос плоских площадок, ступеней, на которых мостились здания, ветвились деревья в садиках, стиснутых со всех сторон скалами. Далеко на востоке – семь шпилей Университета, - шесть темных, а седьмой бел, будто сахарный. Улицы, мостики на арочных подпорах – точно распущенная серпантином лента, вьющаяся вниз до самых ворот. Этот город стоит на месте столицы Предшественников, часть стен и многие фундаменты устроены еще ими. Недаром прозвища половины правителей этой территории включали «строитель» - требуется незаурядное мастерство архитектора, чтобы возводить башни там, где и птицам гнездится страшно.
   - Господин посол, вас ждут! – сказал пузатенький офицер в синем мундире.
   - Конечно, конечно. Городом можно любоваться вечно. Не думаю, что господин Канцлер станет ждать меня и четверть этого срока.
   Палаццо Канцлера был прямо под ними – идя по узкому мостику, они почти что ступали по его крыше из разноцветной, выложенной узорами, черепицы. Близко крыша, да до дверей далеко – пришлось отойти на три сотни шагов в сторону, чтобы спуститься на один уровень с улочкой, которая вела к воротам. Вход освещали желтые грозди фонарей, подвешенные на столбах.
   Гости – лучшие люди города, примыкавшие к враждебной Председателю партии, прогуливались, интриговали и шутили на диванчиках, запивая чистой водой скромные угощенья. Сквозь стены сочилась тихая музыка, не заглушая слов. «Как не похоже это собрание на столичные посиделки с голыми женщинами и отчаянным пьянством. Ты вынужден напиваться, чтобы тебя не заподозрили в скрытности, но при этом не говорить лишнего – столица была в первую очередь столицей доносчиков». Офицер провел Алекса в неказистый черный коридор, а дальше уже другой офицер сопроводил по узкой лесенке наверх. Он постучал кольцом в металлическую дверь, та отворилась, за ней обнаружился еще один офицер и еще одна дверь.
   - Господин посол, честь вам, - сказал Канцлер Алексу, вошедшему в его кабинет.
   - Честь, господин, - ответил Алекс, садясь в уютное, как постель, кресло.
   - Вас, должно быть, не впечатляет мой скромный прием после столичных торжеств?
   - Чувственно и духовно. Похоже на заседание философского клуба. Или тайного общества Совершенных.
   - Никаких тайных обществ. Детские игры взрослых политиков, когда нелепая одежда и заклинания призваны изменить их самих и окружающий мир к лучшему. Скромность у нас в цене, мы чужды пафоса, поэтому, верно, кажемся столичным послам бедняками.
   - Нашему правительству никто не кажется бедным, когда дело касается денег. Уплата налогов – священный долг даже нищего.
   - Мы согласны платить и больше, хотя и так вносим немало. Но сами понимаете – двоевластие в городе приводит к финансовому хаосу. Какие у этого человека права на город? Если бы он родился здесь, родился на территории, но он чужак, пришелец, он приписал себе родство с одной знаменитой семьей на юге. Только кто подтвердит, если этот род уже весь вышел? А теперь и династия наших правителей находится под угрозой! Чтобы тысячелетняя преемственность власти рухнула из-за одной девочки! Вот как нам с ним управиться? Он в любое время может состряпать указ за ее подписью и украсить нашими головами пики на рыночной площади! Что с ней – никто кроме него не знает. Отчего же ему бы не представить нам девушку – больную, если ей так худо, но живую, нам бы только одним глазом глянуть, чтоб убедиться. Если она жива. Дворец надежно перекрыт. Мы пытались внедрить своих людей в обслугу, но безуспешно. Нам нужен союзник, господин посол, а лучшего союзника, чем центральное правительство, не найти. У этого человека поддержка Университета – кафедры розданы его сторонникам, а головы учащихся забиты пагубными идеями его сочинения. А сколько людей обогатилось, приобрели влияние, не имея никаких прав? Новые богачи, проходимцы, которых раньше ждали каторжные каменоломни, теперь они владеют половиной города, половиной нашего флота, а налоги они выплачивают напрямую дворцу. Я сомневаюсь, чтобы они действовали честно хоть на одну сотую.
   - Я согласен, что болезнь ее более чем подозрительна. Слухи, каких только басен я не наслушался в городе! Их повторить – значит совершить преступление, наказуемое смертью. Ведь так просто прекратить слухи – достаточно показать ее народу или его избранным представителям. Я обо всем докладываю и еще доложу в столицу. Но пока у нас нет достаточного повода для военного вмешательства. Закон гарантирует спокойствие федеральным территориям.
   - Увы, мы не можем действовать без поддержки, так как сил недостаточно, вы не вышлите войска, пока не будет повода. Ни утонуть, ни спастись.
   - Как я понимаю, ключевая фигура – Председатель?
   - Ваше понимание замечательно. Но мы у нас в городе предпочитаем арест центральными властями проходимца резне и междоусобице.
   - Так дайте нам документы. Если их нет – создайте. Осуществить арест – все равно, что захватить город. Нужны немалые силы, а ведь мы еще ведем войну на востоке, присматриваем за южными границами, да и бунты, участившиеся из-за дороговизны, требуют пристального внимания. Разве буйная чернь не держала два века тому целый год столицу в осаде?
   - Постараемся достать бумаги, но Председатель способен перехитрить всех чертей в аду.
   - А вы сами видели ее?
   - Это глупо до смешного, но опознать ее некому. Можно попытаться, но ей было всего четырнадцать, когда отец назначил девочку своей наместницей в городе. Я видел ее во время церемонии издали. Но кого я видел – некоего ребенка в странном облачении. Если так одеть дракона, то и его можно будет принять за маленькую Госпожу. В том то и дело, что весь ближний круг, все люди, бывшие с ней накоротке, а, учитывая ее возраст и пол, подобных людей не могло быть много, погибли в том городке на берегу озера. Ее отец, его свита, потом свита его дочери, прибывшей на зов больного родителя. Как ей удалось уцелеть? Про то знали бы одни боги, если бы они все еще существовали, а то наше неверие опустошило небеса. Возможно, судьба сделала ей подарок, наградив за доброе сердце – едва став наместницей, девочка освободила самых оголтелых разбойников. Больше, она отменила смертную казнь за все преступления, кроме контрабанды, да и то, ввези вы что-нибудь запрещенное - каторга заменит эшафот.
   - Мягкость здешних законов – легендарна.
   - Верно, верно. Не рубят, не потрошат, не жгут, не вешают. Но люди пропадают. Поверьте мне, нужные люди. А тюрьма на острове – вотчина Председателя. Кто поручится, что моих агентов не подвергают там изощренному допросу, после которого и камни вскрикнут?
   - Она – брюнетка?
   - Кажется. Но выкрасить волосы в наше время уже не проблема.
   - Моя двоюродная сестра – тоже черненькая. Если на войне погибнут все ее братья, а их отец очень даже за это, то она унаследует права на территорию. Конечно, моя крохотная родина не сравнится ни размером, ни богатством с вашей.
   - Вы бы могли унаследовать вашему дядюшке.
   - Я в конце длинного списка. А ваша Госпожа ладила с отцом?
   - А как ребенок четырнадцати лет может конфликтовать с человеком, фактически правящим всем государством? Это был титан, вызывавший трепет у министров, сам Верховный опускал глаза, разговаривая с ним. Он был, возможно, чуть более суров, чем его отец – тот умел вызывать любовь. Куда более суров, чем бы следовало – когда тебя боятся, следует бояться за себя. С подобным человеком не каждый устоит рядом. Вы же знаете как он погиб?
   - Почти ничего. Наши правители сродни богам, они за облаками, мы скорее придумываем их себе, чем знаем. Он был командующим, а я – мелким офицером на заставе, где легче услышать голос песка, чем человека. А еще секретомания, подозрительность – в центре задать неверный вопрос означает оказаться самому под допросом.
   - Он умер внезапно. Скорее всего, по болезни, как раз свирепствовала лихорадка, но возникла версия об отравлении. Он умер в городе на берегу озера по дороге сюда. Спорный городок, не признающий власти своего Правителя, управляемый сектантами, ненавидящими Священный Совет, но пользующийся тайным покровительством правительства. Было следствие и уничтожение всех приближенных предыдущего Господина, теневой кабинет, могущественные люди. После – государственные войска стерли тот город так, что не осталось и следа. Кровь и вопросы. Очень много крови и ни одного ответа, господин посол. Свидетели, обвиняемые и судьи переселены в преисподнюю. Возвратились только двое – господин Председатель и еще одно полуживое создание.
   - Спасибо, господин Канцлер, - сказал Алекс, поднимаясь. – Моим мыслям теперь есть на что опереться.
   Алекс поднялся и склонил голову. Канцлер в свою очередь разрешил полюбоваться блестящей макушкой. Кожа натянута так, будто сжимается, высыхая. Правильные черты – все-таки он родственник великолепной Анаис, но глаза – заросли колючек. «Предпочту этого хитрого человечка в качестве врага. Председатель расплющивает тебя уже одним своим присутствием».
   Господина посла проводят сквозь толпу, его представляют, знакомят, ему жмут руку, кланяются, улыбаются, он тоже не отстает в искусстве притворства. Перебирая отмычки любезностей, он использует нужную, оставляя человека довольным, иногда - равнодушным, если отмычка не подошла, если человек привык к лести, обзавелся защитой, скользкой броней, к которой не пристает липкая грязь. Жизнь как жизнь. Паутина музыки обволакивает – лишнее движение, и ты только крепче опутан. В середине круга, прикрытого по периметру защитной стеною мужских и женских, чуть обнаженных, спин, стоит человек. Он красив, высок, его черты безупречны, белесые волосы падают на плечи, а молодость сочится сквозь кожу, испаряется, окружая дурманящим облаком – подойди - опьянеешь. Безмерно талантлив, его стихами зачитываются скрипучие скептики из журналов, его похабные песенки орут студенты, пьянствуя и бунтуя. Господин посол уже слышал, что Август – солнце нового поколения, прибыл в город, чтобы вступить в права хозяина домов, складов и кораблей. Человек, которого удача обхаживает будто цветок, не позволяя его лепесткам увядать.
   Алекс маневрирует, протискиваясь сквозь руки и плечи. Он кланяется, хвалит стихи господина Августа, которые даже не слышал, хвалит его манеру чтения, сводящую с ума женщин. Август принимает его похвалу, небрежно складывая в основание горы ей подобных. Здорово было бы выпить, господин посол? Люблю пить с людьми, у которых столичный акцент. Конечно, здорово, выпить всегда хорошо. Темные, с золотыми молниями глаза поэта полны обреченностью. Несколько раз смерть открывалась Алексу в чужих глазах – только свою не увидеть. Безошибочная, неотвратимая. Или он впервые дал маху? Бывает, что у людей зеркальные глаза, а смотрящий видит в них лишь свое отражение. Как бы там ни было – кто-то один из них двоих познает огонь до конца текущего года.

Остановиться. Ты бежишь, задыхаешься, сменяются лица, прикосновения, строки, плоды, которые обрываешь на ходу. Я помню свет, сочащийся из раны в прокушенной кожуре. Я помню болезненный удар о косяк двери, обещавшей стать входом в сияющий мир вечного солнца. Обещания – это мокрые листья, они прилепляются к твоей одежде, ты несешь их на себе, любуешься ими, пока они не сгниют, пока ветер не сбросит их, пока твои ноги не втопчут их в грязь. Остановиться – на пригорке в тени колоссальной ветки над живыми соцветиями. Трава сгибается, выпрямляется. Поверь мне, ветер здесь ни при чем – трава пьет время, надрезая его вены острыми листьями, всасывая его прозрачную кровь. «Зачем все это? Куда я, откуда?» - спрашиваешь себя, и тут же кутаешься в жаркий луч, в пейзаж, протянутый дальше любых горизонтов. Пчелы и стрекозы с витражными крыльями приносят воспоминания. Я пьянею, чтобы забыться, а опьянев – бегу дальше, обещая себе в следующий раз остановиться надолго, больше впитать, осознать хоть что-то. Мокрые листья. Листья.

   Тяжкое пробуждение – полдень, солнечные блики добрались до барельефа цветов на стене, облепив его будто мухи гниющую плоть. Скрежет ставен и рам – ветер, видимо, в силе. Голова раскалывается – только пристроишь один осколок на место, как отваливается в другом месте. Первая попытка пошевелиться напомнила о боли в пояснице. Предстоял бессмысленный день. Если бы можно было уснуть на еще одну жизнь! На приставном столике лежит нечто, чего там быть не должно, но чтобы разглядеть – придется выбраться из кровати. Нечто – это коробочка черного дерева с замком головоломкой. Главное, чтобы не механическая игрушка из тех, за которые теряешь голову. Алекс раньше легко справлялся с подобными замками, но, видимо, навык утерян. Алекс ложится на спину, чтобы утихомирить ноющую поясницу. Должен получиться цветок – это ясно, повернуть рычажок, вот этот лепесток пододвинуть к этому. Но цветок не складывается, хотя у весенних деревьев все получается просто. Он уже несколько раз откладывал коробку, чтобы не швырнуть ее об стену. После брался снова, стараясь найти новый подход. Возможно это совсем не цветок? Он вспомнил глаза Августа, бешенное пламя в них и, не отдавая себе отчет, провернул какую-то манипуляцию – щелчок, головоломка разгадана – это костер. Из открытой коробочки пахло сандаловым маслом, но кроме запаха - ничего. Разве господин посол не находил тайники, обыскивая дома лжепророков? Он вынул гвоздик, отличающийся цветом – дно отпало. Записка. «Шестая арка от библиотечной двери, считать по ходу солнца. Шестой час».
   Холодная вода стекает по лицу с гладко зачесанных назад волос. Он упражняется на террасе под скромным дождиком. «Я почти я. Если бы еще вспомнить, каким я был раньше, припомнить свою силу, чтобы убедиться, что то, что удалось воссоздать – то же самое. Я еще не стерся, не обветшал, я еще прихожусь впору внутреннему пламени, душе, как толково подогнанный доспех».
   Синие флаги едва удерживаются на флагштоках башенок, на других шпилях бешено вертятся флюгера. Ветер старался столкнуть искусственное нагромождение башен и стен с обрыва, а, коли уж не удается управиться с дворцом, то вырвать из свинцового переплета цветные стекляшки. Прохлада ощутима как глыба льда, упавшая с высот в ближние кусты, пока ты спал у костра, укутавшись воспоминаниями о матери. Холод забирается под расстегнутый ворот рубашки, скользит по груди, поднимая торчком волосы, руки холода – уверенные и наглые, как у потаскухи. Всех глупых и доступных женщин в жизни Алекса звали Еленами, точно в насмешку над святыми подвижницами древности, носившими это же имя как символ мудрости и чистоты.
   Местный климат чужд болезням, но Алекс все-таки боится подхватить насморк и бегом направляется в библиотечную комнатушку. Второпях он спутал двери и несколько минут тщетно пытался открыть их своим ключом. Поняв, что ошибся, Алекс отошел на шаг и внимательно осмотрел узор из сплетенных рук, точно рвущихся из деревянной поверхности, чтобы задушить или содрать кожу. Еще недавно ему приходилось отыскивать тайные двери в подвалы, где прятались еретики, механики, где были устроены лаборатории отравителей. Он снова подошел к двери, повернул несколько рук – что-то щелкнуло, но дверь не открылась. Навыки еще не потеряны, но необходим ключ или набор отмычек. Часы во внутренностях здания бьют шесть. Он вспоминает про записку, находит дверь в библиотеку, затем – шестую от нее по ходу солнца. Точно такой же узор из железных рук, только это руки чудовищ с острыми, как бритвы, когтями. Он поворачивает хищные ладони с величайшей осторожностью – снова щелчок – дверь открывается без ключа.
   В помещении пахнет ароматическими курениями, будто в храме. «Черт, кто так строит! В колоссальном здании не комнаты, а мышиные норы! Иногда мне кажется, что дворец – скала, к которой пристроены стены. Фиктивная величина, чтобы вызвать восторг у чужестранцев». Крохотная комнатенка – два шага в любом направлении и ты упираешься в камень. Он поднял голову и не увидел потолка – только бесчисленные окна причудливой формы на стенах. Не комнатка – дно глубочайшего колодца. На цепях подвешены шары с растениями. Несколько веток выпадают, летят вниз, ударяясь о стены, сыплют на его голову цветочные лепестки.
   - Что же это вы, господин посол, все поломали, - он узнает тихий, неспешной волной набегающий голос. – Я так старалась, развешивая букеты.
   - Право слово, госпожа, я не повинен. Руки коротки.
   - Руки коротки, зато мысли как мачты.
   Пауза. Тишина. Позвякивают, качаясь, цепи. Даже молчание ее так сладко, что хочется откусывать полные соты.
   - Воздух, - говорит девушка.
   - Воздух? Простите, не понимаю.
   - Это пароль дворцовой стражи в эту ночь. Если вы задумали убийство – пароль вам поможет. Если еще не намечена жертва, то воздух – это все, на что мы можем опереться в смутные дни. И еще ветер – пастух воздуха, он не позволяет ему застаиваться, перегоняя на свежие пастбища.
   - Здесь всегда ветрено. Если бы у меня был крепкий зонт, то сильным порывом меня бы занесло на верхний ярус дворца.
   - Вам не терпится увидеть нашу Госпожу?
   - Лично я могу терпеть вечность. Правительство торопит.
   - А почему вы думаете, что она живет на верхних этажах, а не в сердце утеса?
   - Вам не скучно служить во дворце?
   - Нет, не скучно, меня развлекают книги. Конечно, я лишена многих радостей. Мы живем в строгости. Вы даже не представляете, какие суровые правила для дворцовой прислуги! Но я не жалуюсь. Мы все сироты. Нас отбирают для службы в отдаленных концах государства. Девочки не должны быть старше одиннадцати лет. Да, мы здесь отвыкаем от обычной жизни, но нам дают неплохое образование, а когда нам исполнится двадцать пять, то отсылают обратно на родину. Оплата, поверьте, более чем щедрая. Для такой девушки как я это единственный шанс удачно выйти замуж. Знаете, я даже боюсь покидать дворец, просто не знаю, что делать со свободой!
   - Боитесь перемен?
   - А еще пауков, мохнатых бабочек и русалок.
   - Русалок? Разве на верху утеса водятся водоплавающие женщины?
   - В утесе прорублены тоннели до самой воды. Когда проходишь мимо двойных решеток, закрывающих вход туда, то слышишь ужасные звуки. Плач, завывания, всхлипы.
   - Не пугайте меня, госпожа. Мне вскоре переправляться на тот берег. Достаточно посмотреть на водовороты, чтобы прибыть на пристань седым. А тут еще и русалки.
   - Дворцовая библиотека едва не больше, чем сам дворец! Это я говорю, чтоб сменить тему. Там тоже бывает страшно. Я слышала, что некоторые книги убивают каждого, кто осмелится раскрыть их.
   - Вы одна управляетесь с огромным собранием книг?
   - Нет, нет, что вы! В библиотеке служит человек сорок!
   - Ваши подруги ничего не рассказывали мне о книгах.
   - Глупые щебеталки, которых вы привлекаете байками, будто птичек зерном? Мы не дружим. Конечно, я тоже начинала с мытья полов и посуды, но я сумела выслужиться, а они все еще чистят медные кастрюли. Я из хорошей семьи, господин посол. Меня отец учил, что книга оставляет знания, а ожерелье – потертости на платье.
   - А посплетничать, поиграть в девичьи игры?
   - Я недурно фехтую. Видели бы вы, как я на прошлой неделе отделала толстого стражника! У нас заклад был в три монеты. Если бы все они были подобными увальнями, я бы за полгода сколотила себе приданое.
   - Вы давно служите, а доводилось ли вам видеть Госпожу?
   - Река рядом, господин посол! Не ищите запретного.
   - Простите.
   - Она очень несчастна.
   - Да, жить в великолепном дворце – сущая беда.
   - Одиночество сводит с ума и во дворцах, и в лачугах.
   - А все эти веселые девушки? Разве они не могут развлечь ее танцами или пением?
   - Ваши птички высоко не летают.
   - А вы, госпожа?
   - Я не птичка, господин посол, я мышка-норушка. Я шмыгаю туда-сюда.
   - А к ней прошмыгнуть вы бы не смогли? Я бы передал с вами письмо. Думаю, я сумею существенно увеличить ваше приданое.
   - Река рядом. Подойдите к краю обрыва и посмотрите вниз. Я умею плавать, но не в цепях. Прощайте!
   - Постойте, я не хотел!
   - Поступки против намерений – что весомее? Прощайте. Разговаривать с вами, как жонглировать топорами.
   Ушла? Вероятно. Затаилась за стеной, где-то рядом, ведь как Алекс ни слушал, но понять, откуда конкретно выбирался звук ее голоса, так и не смог. Из открытого рта маски, расположенной чуть выше, чем он мог бы достать в прыжке. Из-под пола при помощи труб, откуда-то сверху? Акустика во дворцах – шутница и баловница. Стены умеют слушать, умеют и говорить. Еще недавно священники обманывали паству подобным образом, имитируя голоса божеств. Еще вчера человек был погружен в жидкость мира так, что казалось – за ним наблюдает мириады очей – звезды, травы, песчинки, муравьи – бог смотрит на человека и любуется своим непослушным творением. Мы вышли на сушу, мы больше не доверяем пророкам. Существует ли бог, которого нельзя ущипнуть, потрепать за бороду?
   «Ты мой союзник? Анжела. Анжела? Ты игрок или фигура? Конечно, у тебя свои интересы, но твоя сила в том, что я не смогу их отгадать. Ты хочешь сбежать, заработать, продав сведения? Тебя подослали за мной шпионить, ты действуешь по собственному разумению? Тебя послала сама Госпожа? Тебя нанял Председатель, чтоб ты убедила меня, что твоя хозяйка все еще жива, хоть и безумна?».
   «Ты боишься жонглировать топорами, а ведь они все заточены не для твоей, девочка, шеи».
   Он вышел из комнаты и сразу же ощутил холодок на затылке, точно экзекутор примеряет клинок перед решающим взмахом. Дверь за спиной захлопнулась с такой силой, что посыпалась штукатурка. Алекс подошел к парапету и заглянул в зев пропасти, подстрекающей шепотом на прыжок. Высота пьянит как любимая женщина. Действительно, река – рядом. Трое крепких стражников скрутят его, опояшут железом, наденут на голову ржавый шлем, поднимут над головами и сбросят.
   «Она фехтует? Хотелось бы посмотреть! Смешно. Я в молодости брался писать трактат, посвященный этому звонкому искусству. Хорошо, что не закончил. Теоретик из меня никудышный. Да и в те времена я был уверен в своем знании, это теперь мне понятно, что нельзя точно сказать, кого видишь в зеркале. Мое самонадеянное мастерство тогда еще не было посрамлено встречей с настоящим искусником. Я выигрывал все призы на столичных состязаниях, пока не нашелся человек, двумя взмахами и одним выпадом объяснивший, чего я стою. Но Анжелочка–верхолазка – ловкая девочка, я бы с удовольствием сыграл с ней в смертельную игру даже с боевым оружием. Девочка становится в позицию, дьявол мне в печень, это же просто… Дьявол, дьявол, не могу придумать сравнения, хорошо, что я разговариваю сам с собой. Слабость мысли, заминка, робость – и тебе уже не слыть остроумным человеком. Я недавно назвал девушек, продающих возле посольского отеля засахаренные фрукты и цветы, румяными рогаликами с джемом. Есть неподалеку булочная, где выпечка – божественна настолько, что способна воскресить умерших богов, которых мы сами втоптали в прах своим неверием. Вложи в мертвые губы один кусочек и небесные города снова заселят. И глас божий будет терзать, услаждая. Надо же, фехтует она! Здравствуй, милашка, салют, салют. Вы хорошо спали? Это клинок пробует защиту. Солнце выплавило цветы на ветвях фруктовых деревьев. Выпад. Ветер прохладен, будто рядом пролетают души умерших. Души еще нерожденных излучают тепло и звучат пастушьей свирелью. Вот, взгляни, я открыт. Нет, девочка не так предсказуема – обманный маневр, решительная атака снизу вверх. Цель проколота. Во рту – привкус крови, будто мы страстно целовались над обломками мира».
   Алекс нашел засохший куст – не ломать же ветки, покрытые розовым великолепием. Удар ногой, несколько рывков руками – игрушечный меч, какими тренируются дети, изображая сказочных героев. Но вы, господин посол, давно не ребенок, вы слишком увлекаетесь, пытаясь сбить мотылька. Помните о спине, помните, как все ненадежно устроено в человеческом теле. Алекс упал навзничь и заскрежетал зубами.
   «Если мне не облегчат шею, сняв с нее ношу черепа, я когда-нибудь попросту переломаю позвонки. Повредить спину на чужбине. Лучше бы я вывихнул душу. Меня бы посадили на цепь в приюте для безумных. Я бы мог лаять и кусаться. Бешенный, я бы уцелел. Пока я еще ничего не знаю, мои счета невелики, миссия не провалена. Я бы мог рассчитывать на пособие. Но я не сумею спрятаться в панцире идиота. Чтобы сыграть роль – необходимо поверить. Я скептик из скептиков в век скептицизма. Колючий клубок сомнений. Я подтруниваю над собой, посмеиваюсь над правительством, я рассмеялся бы и в лицо богу, если бы он все еще существовал. Мне не хватает страсти, я ленив и спокоен. Мне бы считать облака, а не трупы».
   - Вы умираете, господин посол? – спросил Председатель. – Я много раз наблюдал агонию. Знаете, очень похоже. Или у вас репетиция? Темные Братья практикуют игру в умирание семь раз на протяжении дня. Это в какой-то мере заменяет им молитву. Ты силен, когда подготовлен. Таким способом они решают одну из важнейших задач религии – избавление от страха перед небытием.
   - Поясница! Не могу говорить.
   - Боль в спине – бич тех, кто взвалил на себя неподъемную ношу.
   - Я не сам взвалил. Служба. Когти дьявола!
   - Конечно, вы бы предпочли парфюмерную лавку в порту своим нынешним обязанностям. Политика дурно пахнет, а, продавая ароматические притирания и духи, вы одной ноздрей вдыхаете испарения райских деревьев.
   - Лавочник? Я бы не смог продать и склянки. У вас нет выпивки? Покрепче!
   - Как посол вы еще более жалки. Но я пришел вас спасти. Ребята!
   Двое здоровенных парней в серых робах легко подняли Алекса, не способного даже вскрикнуть от боли. Страдающая, беспомощная кукла была раздета и уложена на стол, покрытый льняной скатертью.
   «Хороший способ обыскать мою одежду. Был бы хороший, если бы там что-нибудь было!».
   Один гигант плеснул на ладони немного масла, потер их одна об другую, снова налил масла, помедлил, согревая его теплом рук. Прикосновение легкого ветра, но сила в пальцах чувствовалась сродни урагану. Движения уверенные, неторопливые, как у палача. Алекс представил кузнечика, укутываемого пауком в кокон гибельных нитей. Второй громила помогал товарищу, придавая телу пациента различные позы. Боль рассыпалась и растеклась.
   - Ладненько! – сказал Председатель. – Вы больше не выглядите страдальцем.
   «Съездить бы тебе по лицу, выдрать бы твою выбеленную бороду»!
   - Будто заменили спину! Осталось заменить еще несколько частей тела и я весь ваш.
   - Вы и так мой. Не рассеянному человеку быть догадливым. Накиньте на господина халат! Вам нравятся халаты, Алекс?
   - Мне не нравятся мундиры.
   - Одеяний священника предложить не могу. Но я бы вас принял на службу. Вы мне не симпатичны, но иногда кажетесь забавным. Решайтесь – парфюмерная лавка в порту! Предложение в силе.
   - Если я сейчас оставлю должность, то витрину лавки украсит моя голова.
   Гравий перешептывался под ногами. В воздухе боролись драконы тепла и прохлады. Халат был хорош – свободный и мягкий. Как ему теперь не хватает этой самой свободы – своей земли, своего дома.
   - Господин посол умеет играть с фигурами? – спросил Льюис. – Вам раньше доводилось коротать время за таким столиком?
   - Господин посол и сам фигура.
   - Невеликая. Мелочевка.
   В тени синего тента расположен стол для игры, два мягких кресла для задниц двух игроков, присевших решить судьбы условной вселенной. Два параллельных ряда различно расчерченных досок, три доски соединяют эти два ряда. Это поля битвы, или места для торговли.
   - Садитесь, я вам расскажу об игре. Но сегодня мы не станем сражаться. Мне скучны легкие победы.
   - Не думаю, что захочу играть по вашим правилам.
   - Доски подвижны. Игра не утомит вашу поясницу. Большинство игр с фишками или же с фигурами использует всего-навсего одну доску. Как примитивно! Не правда ли? Вот эта доска – символизирует торговлю, вот эта – правительство и политические интриги. Вот ваши войска. Продав достаточно товаров, вы можете подкупить политика или нанять солдат. Подкупать разрешено не только на своих досках, но и у противника. А почему бы вам не создать свой университет? Мудрый может победить меньшими силами. Но главное – случай.
   Председатель поднял стаканчик, потряс, опрокинул. На стол выкатились игральные кости:
   - А вот это, господин посол, напоминание о том, что всего в жизни не предусмотришь. Даже боги, если бы наша выдумка могла бы воплотить их в облачных дворцах, тоже бросали бы жребий, решая наши судьбы, пока кто-то иной подбрасывает монетку, которая и есть предел их вечности.
   - Я согласен, что всего не угадаешь. Но я не верю в случайность. Явление имеет причину, причина свою причину. Каждое новое состояние рождается в предыдущем. Сегодняшний день обуславливает тот, который настанет через целое скопище лет. Случайность – мера нашего незнания.
   - Вы отвратительный фаталист, Алекс! Сидеть и ждать, по-вашему, пока причины сложатся?
   - Человек должен трудиться. Но поднимет ли он камень ляжет на него сверху – предопределено. Так как мы не можем знать судьбу, мы вынуждены верить в собственные силы. Это игры с разными правилами: в одной игре хороши одни условия, в другой – иные. Истина далеко. Мы не можем познать, мы можем только приблизиться.
   - Бросьте кости.
   - Охотно! – Алекс принял из холодных (до чего же ледяные!) рук Председателя стаканчик, обтянутый темной кожей с узорным тиснением. Тряхнул, кости судьбы ожили, зашуршали, предчувствуя выход на сцену, на свет, единственную свою роль, полновластную и ничтожную. Кости упали, раскатились, повернувшись к небу резными боками, сообщая небожителям о своем капризе.
   - Теперь вы в игре, господин посол.
   - Я не играю в игры, не зная досконально правил. У меня нет опыта, я не рискну сделать ставку против сильного игрока. Вы ведь точно не слабый, господин Председатель.
   - Если вы жили – у вас накопился опыт. Придумывайте свои правила, я выдумаю свои. Все равно с каждым броском костей выдуманный мир устаревает. Наши знания и верования становятся смешными. Существуют государства, скрепленные религией, наше сковано Законом, нерушимым сводом, созданным в те дни, когда княжества впервые объединились. Мы жаждем перемен больше чем любви и свободы.
   - Вот вы и дерзайте. Я маленький человек, не способный на великое деяние.
   - Убивать и шпионить – детская забава?
   - Я солдат.
   - Вы бросили кости. Уже поздно быть кем-то. Не смотрите на доски и на расставленные фигурки. Я собираюсь играть вашей жизнью.

ОХОТНИК

   - «Еще вчера я жил совершенно в другую сторону». Знаете, кто это сказал? Ваш друг Алекс. Ровно семьдесят четыре дня назад. Он, правда, сидел вон в том мягком кресле, а не стоял связанный. Он был моим гостем, хвалил мое вино. Так нахвалил, что упал тут же на пол и проспал двенадцать часов. Богатырь. Надеюсь, это не он вас послал? Я не люблю крыс. Крысы портят книги. Я не люблю людей с повадками грызунов. Мне дана полная власть во всех песчаных пустошах. Я могу быть суров, если пожелаю. Чрезвычайно суров.
   - Догадываюсь, я видел колеса и копья.
   Он могуч – господин Хранитель библиотеки. А еще он стар, но память его безупречна – он крепко помнит свою непростительно долгую жизнь. Никто столько не продержался, никто из тех, кто начал жить с ним рядом, кто родился в его годы, да и десятилетие спустя. Надо же, а ребенком он не подавал надежд – хлипкий, болезненный. Отец ему уже и место отвел в семейном склепе – на его родине до сих пор не уничтожают умерших. А он научился жить назло сочувствующим взглядам. Теперь из соперников осталась одна смерть, никак не прорвется к библиотечному комплексу сквозь пустыню. Гиблое место – капли дождя реже гостят здесь, чем боги. Он сиживал высоко, министры прислушивались, когда он шептал, он умел быть полезным – власть менялась, а он стоял, необходимый и верный. Ни одной большой должности – так – кафедра в столичном университете, но влиянию его позавидовали бы многие. А выживаемости… Вот только глаза начали подводить – он сам теперь редко читает книги, да и письма – только самые важные. Нет, он далеко не слеп, старик еще бы мог соревноваться в стрельбе, конечно, не с лучшими охотниками. Сердце держит ритм, руки крепки, голова не так ясна, но все еще светлее многих. Большего в жизни ему уже не нужно. Хранитель библиотеки – почетное и спокойное место. Хранитель тайн – государственный архив – память державы. Вовремя достань забытый документ, и ты сделаешь больше, чем восставшая гвардия. Он не борется за власть, большего ему уже не взять, это забавы старости. Детей у него никогда не было. Любви, впрочем, тоже. Он игрок. Знать и использовать знание – его любовь и его вино. Он любит и пьет за десятерых.
   - Вы знаете, как скупо это небо на все, кроме солнца? – спросил Хранитель, обращаясь то ли к связанному молодому человеку, то ли к двум охранникам, что крепко держали его. – А вот льет как! Тит, ты помнишь такой ливень? Нет? А твой отец? А дед? Вода безумствует в старом русле. Я люблю гневные реки. Я вырос в горах. Нужно обязательно сходить к реке. Вот и нашего воришку прихватим. Вы умеете плавать, господин Охотник? В трех часах пути на запад вода подмыла холм и поглотила целую деревушку. Убогие люди – кочуют с верблюдами, едят всякую гадость. Их женщины - старухи в двадцать лет. Даже глаза старые – большие, детские, а уже без надежды. У вас припасена непромокаемая надежда? Ливень принес приятную прохладу, но сырость… Книгам сырость вредна. Во влажном воздухе потеешь, как почтовая лошадь, все время переодеваешься, чтобы не пахнуть, как крестьянин. А в мои годы привыкаешь к одежде, почти срастаешься с ней. Как кожу сдирать. Кожу сдирать неприятно, как вы думаете? Больно, наверное. Раньше вы приносили мне редкие книги! Первый том «Механики тьмы»! Второй-то еще не нашли? Помнится, я заплатил щедро. Теперь вы пришли украсть у меня. Ну что ж, я отблагодарю. Присаживайтесь напоследок. Возможно, вскоре вы сможете только висеть.
   - Как же я сяду? Я же поддерживаю ваших сторожей. Такие крупные ребята - проломят пол, когда упадут.
   - Бросьте его на кресло. Да, вот на то самое, где господин посол опустошал запас моей чудной настойки. Мягко? Вот и ладненько. Не желаете того же напитка? Глоточек? Тит, влей ему полбутылки – пускай порадуется, что это пока всего лишь настойка, а не кипящее масло. А теперь оставьте нас. Наш гость, видимо, стеснителен, мне одному он расскажет больше.
   Дождь шуршал, точно перелистывая тысячи томов, упокоенных в хранилище. Хранитель взобрался на кресло, похожее на зловещий трон. Блики холодного света ползли по стенам, как тарантулы, пока не вываливались в узкое окно, где их тут же подхватывали дождевые струи. Было зябко и так сыро, что воздух можно было глотать. Огонь запрещен в библиотеке, помещения не отапливались – если чудо дождя сменится светопреставлением снега – служители умрут, покрывшись тонкою коркой льда. Хранитель подобрал под себя босые ноги, подпер кулаком подбородок и зажмурился. Тишина явно радовало его, как солнечное пятно старого кота. Охотник смотрел прямо, почти не моргая. Серые его волосы слиплись от крови, губа распухла, веревки врезались в тело, а ноги и вовсе онемели. Он смотрел на окно - узкое, но можно протиснуться, высоко, но он приметил карниз, по которому, если посчастливится, соскользнет на крышу, с крыши по трубе в треугольный дворик, на ограду, чтобы не попасть в зубы крупным песочным мастиффам. Но карниз мокрый, на нем ни за что не устоять, а собак могли спустить и в смежном дворе, и даже в крытом проходе на кухню, стоящую особняком на искусственном островке – единственное место, где огню разрешается теплиться. Да и веревки… Он напряг все мышцы, когда его связывали, но теперь, расслабившись, не чувствовал, что сможет быстро освободиться. Обыск тоже удался на славу – у него отняли даже потайные ножи, спрятанные в швах жилета. Странно, но он был спокоен, ожидая дальнейших событий, как зритель в театральной ложе.
   – Мы – странный народ. Мы во всем полагаемся на книги, – сказал Хранитель. – На чужие книги. Наши предки в славные времена были дикими, глупыми, но мастерами копья и меча. Этого, впрочем, хватило, чтобы пробиться через горы, сквозь пустыни и степи. За каких же варваров приняли их, пришельцев, блаженные обитатели здешних мест, возводившие города на скалах, как ваш Алагер. Мы до сих пор пытаемся осилить их знания, тысячу лет питаем разум старыми книгами. Только воевать они, увы, не умели. Поэтому их нет, а мы здесь. Вы здесь и я. Но ваше существование – исчезающая величина. Они тоже исчезли – целый народ, мы-то не всех вырезали, не все черепа сложили в пирамиды. Они испарились, оставив нам книги. Много книг. Так много, что даже страшно подумать, какой глубины достигала история народа, который мы стерли играючи. Изучая книги, мы переняли их язык. Я думаю, что это плохо. Мы обленились. Ученые мужи Союза изобретают, ошибаются, доходят до всего самостоятельно. Мы же расшифровываем крупицы чужой мудрости. Большинство наших знаний выращено на древнем перегное. Книги сделали нас гордецами и изоляционистами. Мы к себе не пускаем даже соседей из Союза – а они нашей крови, даже язык у них – наш прежний, это мы от всего своего отреклись.
   - Я люблю книги.
   – Еще бы – вы же живете ими. Именно вы находите первую в нищей лавке – захудалый, тысячу раз переизданный том. Книга о сладостях, к примеру. Но он содержит знаки и подсказки. Это первое звено – вы покупаете книгу задешево, или крадете, если торговец заломил цену. Следующей становится книга о бабочках – намеков в первой достаточно для успешного поиска. Третью вы откапываете в заброшенном захоронении какой-нибудь эпохи со смешным названием.
   - Вы знаете наше дело так, будто смолоду работали на Корпорацию. Может, вы прикажете меня развязать? Я, конечно, жутко извиняюсь, но руки так затекли, что я уже не успеваю следить за вашей мыслью.
   - Оставьте руки в покое. Для этой слежки используют уши и ум. Если разум слаб, то и голова вам ни к чему. Мы вас избавим от лишнего бремени.
   - Лучше бы вы меня избавили от невыносимого света.
   - К свету наших светильников непросто привыкнуть. В темноте вы начнете говорить?
   - Этот свет мерцает, будто раскачивает комнату. Меня стошнит. Темнота лучше, в темноте я сбегу…
   - Мои веревки в темноте не ослабнут. К тому же, темнота – пристанище призраков. Только представьте, зажмурьте глаза и представьте – темнота полная Титов. Он крепкий парень, а как он умеет допрашивать! Если вам понадобится перенести дом в другое место – позовите Тита. Он аккуратно разберет его на мельчайшие части. Вот только новый он из мелких деталей соорудить не сумеет. С людьми он обращается схожим образом.
   - Да уберите же это свет!
   - Вы так молоды, а беспокоитесь по сущему пустяку. Ненавижу молодость, она искажает величины. Мы кажемся себе значительнее, наши поступки – грандиознее. О чем вас просил Алекс?
   - Вы же знаете сами, господин Хранитель.
   - И он послал вас воровать книги в моей библиотеке?
   - Мне нужна не книга, а документы.
   - Здесь нет документов о той девочке. Алекс послал вас в город у озера?
   - Зачем вам Тит, если вы знаете все ответы? Вы зря кормите великана.
   - Вам не следует туда ехать, того города больше нет. Наши доблестные войска стерли его, память о нем - преступна. Что вы хотите найти в гробнице города?
   - Я имел дело с гробницами. Я находил в них те книги, которые вы покупали с такой охотой, точно это пилюли бессмертия.
   - Бессмертия не существует. Города тоже. Документов у меня нет. Я редко говорю правду, возможно, я вас обманываю и сейчас. Знаете что, я хочу вас купить. Деньги приятней, чем пытки. Я не Тит, меня не развлекают стоны, я считаю, что каждый человек может быть полезен. Даже вор. К чему мне ваше изувеченное тело?
   - Тит! – зовет Хранитель, ударяя палочкой в гонг, подвешенный на тонких цепочках.
   Великан входит в комнату, с трудом протиснувшись в двухстворчатую дверь. Этот человек-утес сразу отнимает половину воздуха и пространства.
   - Тит! – приказывает Хранитель. – Распакуй нашу добычу. Пусть тешится обманчивой свободой.
   Закончив с узлами, Тит выходит – грузный, но хитрый – Охотник перехватывает взгляд, он чувствует опасного противника – его не обманешь и он слишком силен. Тело будто одолженное. Заржавленный механизм просыпается с болью. Охотник выгибает спину, потягивается, как кошка, готовящая хищную плоть к походу за добычей. Кресло скрипит, приветствуя освобождение своего седока. Ливень неистовствует, наслаждаясь этим краем земли, куда его в следующий раз впустят спустя десятилетия. В песчаных пустошах вода ценнее книг, теперь она даровая, но богатство, нахлынувшее так внезапно, не приносит счастья. Пустынники понимают воду в небольших количествах, но избыток взрывает их мозг. Они не покидают деревушек, не поднимаются на безопасные холмы, они даже не радуются, а снуют туда-сюда, озадаченные, подобные насекомым в стеклянной ловушке.
   - Вы долго прожили в Алагере? – спрашивает Хранитель.
   - В сумме? Я редко задерживаюсь в городе дольше трех недель, но и возвращаюсь не реже двух раз в год. Сами понимаете – сердце торговли. Я продал там большую часть добытых книг. Если я по вашей милости доживу до седины, беззубого шамкающего рта, шаркающих ступней, то обязательно поселюсь в Алагере. Парфюмерная лавка – предел мечтаний для такого, как я. Старики ищут покой – домик, садик, молоденькая служанка, которую можно и в домике, и в садике, если не попользовать, то пощупать. Я не хочу покоя, хочу видеть, как бурлит жизнь, держать слабеющие пальцы на ее пульсе. Портовые кабачки, полные новостей, россказней и бахвальства. Алагер, не столица, но центр нашего мира.
   - Иллюзия жизни не продлит ваши годы.
   - Мне достаточно и иллюзии.
   - Раз вы частый гость в городе, то что-нибудь слышали о девочке, на чье прошлое вас натравили. Вы думаете, она жива?
   - Отчего же ей быть мертвой? Городом прекрасно управляют. Канцлер и Председатель грызутся, но не в ущерб торговле. Живет же кто-то во дворце, для кого-то содержат многочисленную обслугу.
   - Предположим, что она умерла, что проходимец Льюис управляет от ее имени? Архиизмена? Не спорю. Но он дерзкий человек, он уже продержался больше семи лет. В его руках богатейший город государства. Хороша добыча, она стоит риска, это вам не в мою библиотеку забраться.
   - Предполагать можно, но нельзя проверить. Мне не удалось взять приступом даже ваше хранилище, а дворец в Алагере на чудовищной высоте, даже нашего Верховного так зорко не стерегут. Я знаю книги. Мне нет дела до власти, пока эта власть меня не трогает.
   - Тем не менее, вы взяли деньги у Алекса.
   - Я никогда не отказываюсь от платы за осуществимые проекты.
   - Наша девочка отнюдь не книга. Ее не открыть, держа на коленях, не перелистать, слюнявя палец, ее не положить под подушку, засыпая.
   - Я с легкостью могу вообразить все эти манипуляции как раз с девочкой. Ее статус не лишает ее пола.
   - Я слишком стар для эротичных ассоциаций. Я хотел сказать, что дровосек нанялся каменщиком. Книги перевелись?
   - Не густо.
   - Чушь. Мне-то не лгите. Я могу вам рассказать о состоянии книжного рынка в каждом из больших городов и в половине малых. Я знаю, что и как вывозят контрабандисты в Союз. Рынок обилен, спрос щедр. Вы имеете в этом деле личный интерес. Такой личный, что пророс вам под кожу и питается от ваших артерий. Вы согласились бы работать бесплатно, просто Алекс, мой бедный, бедный, заблудший ученик, не знал об этом. Возможно, вы боялись признаться сами себе, не решаясь отправиться за ответом, а тут такая удача – человек подтолкнул вас к тому, чего вы жаждали, да еще и оплатил расходы. Я знаю нашего глупого посла – он будет щедр. А для чего, спрашивается, беречь государственные деньги? Могут наказать за растрату? Могут, кто спорит. Но если он не разберется с нашей маленькой правительницей, то наказание за растрату покажется визитом в увеселительное заведение. Для господина посла спасительного выхода нет. Так, одни крысиные норы. Знаете что, я не стану расспрашивать вас о вашем интересе в деле. У меня есть свой. Я поделюсь с вами небольшим государственным секретом – с такой тяжестью вам от меня не убежать. На самом верху, куда мысли простеца вроде вас никогда не пробуравят дырочку, чтобы подсмотреть и подслушать. Там тоже интересуются сверх меры нашей молодой особой. Вам кажется, что главное для правительства – установить контроль над Алагером, набрать в нем солдат, подчистить нескромные закрома? Нет, есть малозаметные признаки, по которым я могу заметить, что не все пути прямые. Вам хорошо известен Закон?
   - Разве я Хранитель, чтобы знать весь Закон?
   - Всего не знаю даже я. А я очень информированный человек. Просто в наш кодекс местами записаны весьма странные правила. Если еще и уметь воспользоваться. Я отпущу вас. Вор, конечно, должен быть наказан. Прибавление еще одной службы будет для вас достаточной карой. Вам не придется менять маршрут к намеченным целям, только вы отправитесь через Проход.
   - Если я потеряю память, то боюсь, не смогу быть достаточно полезен. Не хотелось бы вас разочаровывать.
   - Если вы разочаруете меня, то я разочарую вас в свою очередь. Касательно памяти - вам ли бояться Проходов? Я всегда найду способ излечить вашу забывчивость. Не ухмыляйтесь, не нужно скрести ногтем обивку – вы наделаете в ней дыр. Мне, признаться, нравится эта расцветка – подобной ткани уже не купить – мода меняется и такие узоры теперь не менее эфемерны, чем моя молодость. Не ёрзайте, мне не хочется разговаривать с вами, как с нерадивым школяром. Вы будете работать на Алекса, но многого вам самому не сыскать. Я дам вам список людей, которые уже заинтересовали меня. Спросите, почему мне не послать кого из своих? Чужой человек более уместен – между нами ничего общего, к тому же, я высоко ценю ваши навыки. Вы находили книги, решая неимоверные головоломки, так распутайте одну старенькую историю. Вы будете слать доклады Алексу. Мне тоже шлите. Хорошенько запомните, а если ваша память подводит, то я попрошу Тита выжечь у вас на плече - я хочу узнать точное время, когда родилась наша девушка. Это меня, поверьте, волнует сильнее, чем ее жизнь. Пусть Председатель использует самозванку. Мне нет дела, но дату и обстоятельства появления на свет нашей богатенькой сиротки вы для меня раскопаете.
   Хранитель поднялся и подошел к столу, сдернул покрывало со стоящего на нем предмета. В тонком луче заплясали пылинки. Старик нежно, будто внука, погладил небольшой ящик с резной крышкой.
   - Вы знаете, что это такое? – спросил он.
   - Это одна из тех маленьких механических штучек, которые непонятно как работают. Лет семь тому Священный Совет раздавал смертные приговоры щедро, как благословение в праздник, за игрушки подобные этой. Как до вас не добрались?
   - Полно вам, эти устройства используются всеми государственными администрациями. Как я люблю нашу невообразимую пирамиду бюрократии. Служители чернил и бумаги цементируют государство, они же делают его малоподвижным монстром. Вам тоже придется использовать эти ящички для корреспонденции. С Алексом вы предполагали связываться таким же образом? Вам теперь не придется искать их в подполье. Нелегальные услуги бывают смертельными.
   - Да. Я запросто буду входить в кабинет наместника, пинком вышибать двери и требовать допуска к секретным машинкам. Боюсь, что первым моим посланием к вам станет моя голова. Остальные части тела пришлют в отдельных конвертах, перевязанных белой государственной лентой, с правительственными печатями.
   - Я вас снаряжу на славу.
   Хранитель бросил на колени своего пленника связку бумаг:
   - Вот вам и белая лента.
   - Они настоящие? – спросил Охотник.
   Его спокойствие уже начало раздражать старика, он не любил людей, не поддающихся контролю. А как влиять на человека, если он на другом берегу. Ты кричишь, а докричаться не можешь. Не вздергивать же каждого на дыбу для пущей душевности?! Этот парень с серыми волосами был нужен ему. Потом можно будет отдать приказ Титу, пускай забирает и тешится у себя в подвальчике. Пускай гремит хирургическим железом. Подумаешь, еще один господин никто станет ничем. Сколько таких свободных и отчаянных доживает до подлинной зрелости? А этот, он и так без корней, а без корней – завсегда пропащий. Все-таки вздрогнул, мерзавец, встрепенулся. Бумаги его напугали? Еще бы – правительственные патенты, наделяющие такими полномочиями, что только присвистнуть. И все администраторы, все эти никчемные князьки-пауки, боги провинциальных городков, судьи, не знающие совести, все они будут преклонять колено перед проходимцем. Такова сила бумаги.
   - Собаки лают, - сказал Хранитель. - Мои песчаные мастиффы. Собаки всегда чуют, когда происходит что-нибудь важное.
   - И беззаконное. Бумаги…
   - Я люблю своих псов. Они способны идти по вашему следу не один день. Я прикажу вас переодеть, а ваши обноски – мы запечатаем, чтобы сохранить запах.
   - Бумаги…
   - Ваш голос дрожит? Руки тоже? Представьте, что вы нашли том «Механики жизни». А я думал, что вы каменный, как наш Алекс. Дай я ему мешок патентами, у него бы и зрачки не расширились.
   - Бумаги…
   - Конечно, они - фальшивые.
   - Нет, не надо. Если я попадусь, то не смогу спрятаться и в норе у тарантула.
   - Никто вас не разоблачит. Не забывайте, кто я. Все документы рано или поздно попадают ко мне. Эти копии чрезвычайно точны. Не каждый столичный эксперт обнаружит подделку. А вы направляетесь далеко на юг. На отдельном листке список людей, которых следует допросить. Не брезгуйте пользоваться услугами тайной службы, полиции, стражи. Наш друг Алекс тоже будет не в обиде – с моими бумажками вы копнете куда как глубже. Так что – лопату вам на плечо. Вам не стоит медлить – я могу передумать. Отправитесь утром.

   Дождь не знал, как закончиться. Песок превратился в вязкую жижу, идти было тяжелее, чем спасти душу. За дюнами ревела вода, обретшая забытое русло. «Дождь – это хорошо, - думал Охотник. – Они не пошлют следом собак». Он дал большой крюк, чтобы вернуться к черным башням библиотеки. Риск велик, не исключена ловушка – его отпустили без охранников, очень похоже на проверку. Но Охотник не мог уйти с пустыми руками, иначе его игра теряла смысл. Да, у Хранителя библиотеки хватит осведомителей, чтобы разыскать его, найдется и пару монет для убийц. Но Охотник знает норы, чтоб отлежаться. К тому же Хранитель стар, а даже боги, как показало минувшее столетие, не вечны. Ближе к библиотеке поверхность стала каменистой и твердой. Гравий предательски выдавал идущего, но ливень поглощал его жалобы. Охотник шел, не крадучись, широко вышагивая. Его соблазняла мысль проникнуть в хранилище прежним способом. Интересно, выставят ли засаду на том же месте? Он знал не меньше двадцати способов, но на этот раз выбрал самый трудный. Лучше сорваться и сломать себе шею о каменные блоки внизу стены, чем попасть в мохнатые лапы Тита. Вот и стена, если сейчас посмотреть вверх, то покажется, что только одна она и удерживает взъярившиеся небеса. Охотник погладил ладонью кладку – слишком неровная, чтобы назвать ее гладкой, слишком мокрая, чтобы взобраться. Он медленно пошел по периметру, внимательно рассматривая темноту под ногами – возможны сюрпризы, кому хочется помереть с ногами, перекушенными мощными челюстями капкана. Говорят, что библиотека неприступна, что хранилище подобно лабиринту и если не знать символов, обозначающих верный путь, то заблудишься. Но молодой человек только посмеивался – у страха глаза, как колодцы, человеку свойственно преувеличивать, чтобы поразить беднягу, взявшего на себя труд выслушать то, что видел один человек, которого точно знает брат чьей-то первой жены. Охотник опасался Хранителя, но не обожествлял его силу – все ошибаются и сейчас он намерен использовать маленькое упущение в конструкции здания. Стена стала ниже, часть ее вдавалась вовнутрь, образовывая как бы открытый с одной стороны колодец. Сторожевые башни остались позади, свет растекался по их пухлым бокам, как желтая краска. Здесь, он остановился, размял плечи, сжал руку в кулак, разжал, дохнул – ритуал удачи, которому его обучили в Корпорации. Резко присел, побежал, прыгнул на стену, мягко отпружинил, оттолкнулся от противоположной, уцепился за выступ, подтянулся, забрался на ветку и по стволу, как змея, соскользнул вниз. Хорошо, что здесь не водятся молниеносные змеи-древолазы. Есть места, где гады прячутся в ветвях и прыгают на голову ротозею, а яд их убивает на протяжении получаса. В квадратном заброшенном дворике грязь доходила до середины голени. Нужно было и в первый раз выбрать эту дорогу – корявую, но короткую. Он пересек дворик, нащупал каменную глыбу, бывшую некогда статуей, а после того, как статуи запретили на время, она была превращена в нечто – антропоморфный столб. Он взобрался на столб, упираясь спиной в его тыльную часть и семеня ногами по стене. Еще один прыжок - и он на покатой, прохудившейся местами, крыше. Вот здесь-то и нужна осторожность – провалишься – прощайте ребра. С крыши пришлось перепрыгнуть еще на одну, потом на дерево, раскрывшее объятья мертвых ветвей. Сухое дерево – опасный союзник, но с дерева он спрыгнул прямо в узкий проход, где бы и застрял, не будь он таким тонким и гибким. Расслабившись, выдохнув воздух, изгибаясь всем телом, как это умеют делать черви, которым и лап отращивать не нужно, он вполз в яму. Разобрав кладку, из ямы он попал в темный коридор, затопленный поднявшейся водой. Пришлось зажечь воровской фонарь и тонким лучом нащупывать дорогу. В темноте что-то тяжело дышало, будто вместо легких у него – исполинские меха, что-то грызло и стонало. Охотник, разграбивший десятки старинных захоронений, не боялся призраков, но и он судорожно сжал рукоять оружия. Благо, что оружие ему вернули. Он шел по горло в воде, смахивал с плеч крыс, изможденных, будто ожившие от жажды плоти скелеты. «Каждая книга интересна только тем, чего в ней не найти!» - прошептал Охотник поговорку своих собратьев, ступая на полуразрушенную винтовую лестницу. Подъем был краток, как вечер в старости. Лестница извивалась, как та змея или алагерская танцовщица, петляла, как раненная лиса, но он не сбился со следа, хоть несколько раз едва не сорвался. Лестница заканчивалась у двери, из-под створок пробивался тонкий луч света. Смелость сменяется осторожностью – он не стал открывать дверь – шум, который она таила в ржавых пазах, разбудил бы всю охрану. Охотник вынул гвозди с помощью воровского инструмента, расшатал и извлек несколько досок, выдохнул, проскользнул в узкое отверстие, аккуратно вернул доски на место. В коридоре южной башни пахло гниющими овощами.
   Проникнуть в хранилище – пустячное дело. Охрана спит, или лениво шатается – привычка сильней ответственности. Если б он стал Хранителем, нанимал бы молодых и неопытных сторожей, да и менял их ежегодно. Старательность улетучивается со временем. Луч скользил по стеллажам с книгами – громадное богатство, великое знание, но еще больше глупости, пустоты и тщеславия. Книги казались ему застывшими птицами с множеством крыльев. Если они оживут – то поднимут невообразимое кудахтанье. Вынести тройку томов – и можно обеспечить себя на многие годы, купить в Алагере парфюмерную лавку, выплатить отступное Корпорации. Все рано или поздно завязывают – поиск не может длиться вечно. Сторожа, грабители, алчные торговцы, предпочитающие пустить кровь своему поставщику за особенно ценный экземпляр – смерть всегда шагает рядом, посвистывая в пастушью дудку. Но он не уйдет, не найдя свою книгу, которую выбрал в каталоге мастера. Учитель не смог, а он осилит.
   Вот и оно – великий круглый стеллаж, башня внутри башни, высотою до самой крыши, а до крыши – и с крыльями далеко. Забрезжил жестокий свет – охрана идет. Но ему-то что? Охотник запрыгнул на стеллаж и принялся взбираться, все выше и выше, читая название полок. Внизу прошли двое – с оружием и фонарями. Как им удалось схватить его в первый раз? Предательство? Несомненно. Но кто? У старика Хранителя, конечно, связи в Корпорации охотников за книгами, но разве он с кем-либо делился планами набега на государственные архивы? Господин посол? Но Алексу интересна девочка, а не старый хлам на библиотечных полках. Его выследили? Это похоже на правду. Какой-нибудь соглядатай мог опознать его на постоялом дворе еще позавчера.
   Вот и оно! Он дал волю пальцам, желая насладиться каждой царапинкой, каждой вмятиной, тиснением переплетов, что годами соседствовали с его сокровищем. Вот эта, к примеру, очерк о Великих Озерах, об островах и гаванях. Эта – о полководце, который велик одной удачей. Альбом с гравюрами мест захоронений правителей. Надгробия, украшенные изображениями покойных. Чудо-гробницы! Будто дворцы, о которых и живому не грех помечтать. Погребальные комплексы с фонтанами и искусственными реками – вода помогает душам путешествовать, она везде – снисходящая с неба, утекающая в подземелье. Жалкие украшения – теперь их называют не иначе, как оскорблением величия смерти, детской игрой человека с необъяснимым. Портреты мертвых разорваны, барельефы и статуи - вдребезги, останки сожжены, о пепле и ветер не помнит. Как он рыдал, когда священники пришли за вещами отца, они унесли даже деревянную лошадку, которую он мастерил для сына. Мертвое – мертво и должно исчезнуть.
   Он отдернул руку, будто ужаленный, долго разминал пальцы, хорошо еще, что крепко обвил ногами выступ – упал бы прямо в лапы сторожей, что снова шаркали внизу, лениво переставляя ноги в огромных тапках. Это была она – его книга, вернее, ступень, ключ и карта. Он посветил фонариком – да, глаза не пальцы, их легко обмануть, он сразу не отличил находку. Простота укроет там, где ожидаешь великого. Неказистый том чуть больше ладони. Переплет цвета ржавчины, смятый, запыленный, затканный паутиной, едва не окаменевшей от древности. Со второй попытки книга далась в руки без сопротивления. Безымянная. Он пролистал ее бегло, еще раз – шаги внизу – они услышали. «Черт бы побрал проклятых крыс!- сказал сторож. – Идем, нужно принести клетку и выпустить здесь несколько кошек». Охотник еще раз пролистал книгу – теперь тщательнее – некоторые страницы поросли каракулями, похожими на курчавые волосы. Нет, ошибка невозможна – он сверился со своими записями. Точно она. Загадка там, где ожидался ответ. Что ж, легкой охоты не бывает, книги хитры, как лисы, и опасны, как медведицы. Он вздохнул и начал спускаться.
   Ливень еще хлестал, слабея, удаляясь на восток, где что-то краснело, грозясь подняться. На западе – ни единого облачка. Впереди – десятилетия засухи. На вершине сторожевой башни стоял Хранитель. Тит держал над ним зонт, сплетенный из лозы для защиты от солнца, вода просачивалась сквозь него и срывалась крупными каплями на капюшон. Хранитель отнял глаза от подзорной трубы:
   - Бежит, сукин сын, как есть бежит! – он засмеялся старческим кряхтящим смехом.
  - Догнать? Спустить собак? – спросил Тит.
   - Я его отпустил.
   - Но господин, вор злоупотребил вашей добротой. Он вернулся и украл книгу. Не следует отпускать преступника, чья профессия – похищать книги. Если мы выкажем слабость, придут другие.
   - Поверь, Тит, то, что он взял – нам ни к чему, эту книгу ни продать, ни понять. У охотников – своя библиография. Да мы и никогда не узнаем, что именно он взял. Это мой подарок и его приговор. Он может сбежать от тебя, Тит. Но от себя ему не уйти. Он обречен, как, увы, и Алекс. А господин посол подавал большие надежды. Они оба послужат мне. А если что не получится – ты всегда сможешь прийти за ними.
   - Я ваш гнев, учитель! Но не лучше ли нам уйти? Молнии еще сыплются, а мы стоим на башне.
   - Ни за что. Посмотри, Тит, ты узнаешь эту пустошь? Шесть дней дождя и песок покрылся зеленью. Какая красота была в колючках, что торчали из песка? Они рвали одежду, в их иглах гнездились маленькие муравьи с жестоким жалом. А теперь – они цветут. Я хочу любоваться цветами, я знаю, что уже не доживу до следующего чуда. Я сам, кажется, готов распуститься, напитавшись влагой. Я прожил столько лет, а все еще не насытился. Жизнь, Тит, не отпускает тех, кому она мила. Иногда я не люблю ее, часто хочу бросить, но она успокаивает меня, как… У меня тоже была женщина. Красивая или нет? Не помню. Но она укладывала мою голову к себе на колени и гладила мои волосы, как гладят кошек. И я успокаивался, я всех прощал и одновременно сильнее начинал ненавидеть, но уже не сердцем, а умом. Ты бы хотел стать охотником за книгами?
   - Мое место здесь, учитель. Возле вас. Вы научили меня истинной вере.
   - Душа без веры – пустынна. Я столько лет охранял песок в трех днях пути от столицы. Я знаю, о чем говорю. Книги тоже пусты и полны песка. Наш гость уходит со своей пригоршней. Что он взял? Знание? Указатель? Карту? Он украл часы, в которых убегает его жизнь. А он, глупыш, станет только рассыпать его вокруг, думая, что сеет зерно. Он растратит песок, не дождавшись всходов. Песок – будто зубы дракона, из него не вырастет ничего, кроме смерти, сколько не поливай. Тит, проведи меня в мою комнату, и вели подать нам горячего вина. Мы хорошенько отпразднуем обретенную легкость.
   - Легкость, учитель?
   - Охотник украл нашу ношу. Теперь она давит на его плечи.

   Дорога густо покрыта туманом – до отъезда остается еще несколько часов. Гостиница тиха, как старая монашка. Охотник вышел на лестницу. Хорошо, что он обучен кошачьей походке, а то бы перебудил весь сброд, мирно похрапывающий по своим комнаткам и во дворе. Торговцы и наемники. Он вернулся к себе, лег на спину, закрыл глаза, представил себя падающим во тьму. Нет, больше сегодня не уснуть, а он хотел увидеть добрый сон на дорогу. Сны редко посещали его беспокойную голову, но если видения случались, то непременно легкие, радостные, яркие, будто он окунал голову в радужную воду детства. Ему снились песчаные отмели на озерах, теплые волны, ему снились девушки, загорелые, в легких платьях, расстегнутых на груди, как носят в южных княжествах, где люди добрее, солнечнее и говорливей. Книги? Нет, книги не снились, он не позволял работе пробираться в сновидения, во сне – он слушал музыку. Он ненавидел только танцы, мучительно, из-под палки, обучавшийся согласовывать движения тела с биением мелодии. Сестры хотели видеть его профессиональным танцором, собирающим цветы и поцелуи престарелых богачек. Они сами после смерти отца не могли себе позволить лишней ленты, яблочного пирога по выходным. Семь лет его зад знался с розгами – дисциплина в школе была каторжной. Он не стал танцором, но охотнику за книгами тоже нужна гибкость и ловкость. Недалеко от школы танцев высилась полуразрушенная крепостная башня с обломанными зубцами. У его товарищей высшей доблестью считалось добраться до первого окна. Сколько рук и ног было сломано в игрищах тщеславия. Двое старших мальчиков разбились насмерть. Но у него был талант – он первым добрался до второго окна и восхищенные ребята сделали его своим атаманом. Он покорил и третье окно с ржавой решеткой. На четвертом он просидел ночь и день, ухватившись за крохотный выступ. Боясь насмешек, боясь потерять авторитет, заработанный ободранными ладонями, он отправился покорять башню один. Силы кончились, стена казалась гладкой, кошка и та бы сорвалась. В выходные погожие дни никто не приходил к башне, некого было позвать на помощь. Принесли бы длинную лестницу с городской управы и с позором сняли верховоду хулиганья, а после - всыпали – как еще отбить охоту у сорванцов лазить и срываться, как не строгостью? Он даже не взял веревку, чтобы привязать ее к решетке и спуститься. Мальчик был на грани – бессонница доконала, а уснуть на кровати шириной в несколько кирпичей – означало проснуться по ту сторону жизни. «Эй, малый, как тебя угораздило?!» - внизу стоял крохотный человечек в темной одежде. Смешная куколка, шевелящая игрушечными руками. «Не могу! Больше нет сил!» – выдавил он с себя. Раздувшийся язык еле помещался во рту, кожа на щеках сожжена солнцем. «Держись! Я мигом!» - человечек не побежал за управской лестницей, он в несколько приемов достиг высоты оконного пленника. Мальчик еще никогда не видел, чтобы люди так ловко лазали. Вблизи незнакомец не казался маленьким – сухой, долговязый, блондинистый, длинноволосый. «Как ты предполагаешь выбираться? – спросил он. – Ты не сможешь двигаться вниз. Лезем наверх, на вершину, а оттуда спустимся по сломанной стене. Смелее. Не сомневайся. Вот за этот выступ – ты сможешь дотянуться – левой рукой, ногу вот сюда!» Со знающим человеком невероятное становится легким. За несколько минут они минули и шестое окно, и седьмое, и бойницы. На площадке они смогли отдышаться. Налево торчала крыша школы с тяжелым флюгером, направо – виднелись домики городка, между ними река, как граница на карте. Отдохнув, они слезли по стене, по уступам, что могли бы сойти за лестницу великану. Коснувшись земли, мальчик упал на колени, потом на живот, зарывшись в густую траву. Человек напоил его вином из фляги, взял за подбородок и пристально посмотрел в глаза. «Мне нужен ученик. Ты хочешь стать по-настоящему свободным?». Мальчик не ответил, а только кивнул, очарованный ловкостью длинноволосого незнакомца. «Теперь ты мой!» - сказал человек, взъерошив колючие волосы неофита. Это были последние слова, которые он услышал за три года, пока молчаливая наука не сделала его достойным знания, передаваемого словами.
   Охотник поднялся с кровати, умылся холодной водой, достал из дорожной сумки зеркальце и бритву, намылил щеки, порезался, но выбрился гладко, смазал лицо ароматным бальзамом. Разделся, сменил дорожный костюм на мундир, приколол капитанскую бляху, повязал рукав тремя белыми лентами. Он теперь большой человек, он должен соответствовать бумагам, которые получил от Хранителя. Туман отступил, в грязном окне была видна дорога, видны горы, сжимающие ее со всех сторон так плотно, что казалось только лезвие способно протиснуться между ними, а не целый караван торговцев, солдат и переселенцев. По одному сквозь Проходы не ходят. Горы сами по себе опасны, старые серые горы - покинуть дорогу означает пропасть безвестно. Он вышел из комнаты, забросив за спину свою большую сумку, расплатился с перепуганным хозяином – не часто в глуши бывают важные господа в столичных мундирах, да еще с тремя белыми лентами на левом рукаве. Во дворе копошились люди, хлопоча над вещами. Охотник кивнул командиру наемников и вышел за ворота, чтобы посмотреть на горы. Проходы известны три сотни лет. Один из его предшественников в Корпорации открыл первый, найдя его карту в книге, стоившей моря крови. Не все горы смертельны, к примеру, на той стороне на землях Союза – тоже есть горы, на западе есть, на севере. В них можно жить, пасти овец, возделывать неблагодарную почву. Эти же горы другие – их легко можно узнать по сероватому оттенку растительности. Не одна армия сгинула, пытаясь пройти их насквозь. Отчего так происходит, не знает никто. Одни говорят, что в горах поселился мудрый народ, изгнанный тысячелетие назад с обжитых мест, исчезнувший из своей столицы – из Алагера. Другие… Впрочем, что толку слушать сказки, Охотник видел такие книги, что даже господина Хранителя повергли бы в шок, а его собратья находили и другие, о которых Охотник не смог бы и догадаться, но никто ничего не знает о проклятых горах. Горы смерти – действительно, легко поверить, что именно там и прозябают тени умерших. Только Хранители из серого братства знают тропки, только святые стражи Закона строят свои скиты в серых горах. Наверное, поэтому их авторитет незыблем. Кто знает нечто таинственное для нас, всегда кажется могущественным, пусть его знание - пустяк, пусть это всего лишь умение избегать опасности. Но именно в этих горах открылись Проходы – иди на север попадешь на юг, расстояния в колоссальном государстве сократились – если на южные берега озер через Алагер добираются за две недели, то через Проход можно доехать за два дня. Главное правило – не подходить к горам, не отдаляться от самой дороги – места, где можно расположиться на ночлег – особо обозначены. Правда, ходят слухи, что странный недуг, проявляющийся провалами в памяти, возник из-за влияния серых гор. Действительно, – им страдают многие торговцы, гонимые интересами дела из края в край, вдоль и поперек, через всю страну. За триста лет было открыто двадцать три прохода. Есть мнение, что их должно быть тридцать семь – по количеству областей-княжеств составляющих государство с Центральной Равниной включительно. Проходы соединяют территории, города, да так чудно, что дальнее ближе недалекого! Некоторые Проходы не соединяют территории государства, они приводят в долины, окруженные серыми горами так, что оттуда иначе чем обратным путем не выбраться. В долинах тех – растения диковинные, а звезды - иные.
   В центральной части государства только один Проход, ведущий в Солнечную долину, место почетного изгнания, где прячутся чиновники, опасаясь за свои жизни, едва сменится власть. Оттуда нет выдачи – так записано в Законе.
   Территориям с момента образования государства запрещено приобретать новые земли. Раньше княжества составляли половину всего государства, но долгие войны увеличили размер державы так, что доля княжеств едва достигает одной восьмой. Поэтому правители территорий ищут Проходы по старинным картам. Если Проход полностью в границах княжества – земли за ним, какими обширными бы они ни были, не подпадают под запрет. Таким образом, самая крохотная территория может оказаться огромной.
   «В наши дни карты – большая тайна, чем планы военной кампании на востоке».
   Караван почти собрался. Товары погружены, солдаты построены в походную колонну. Охотник заглянул внутрь воспоминаний, часть которых, возможно, отнимет Проход. Жизнь помешана на переменах, а он давно не был на родине, в городке, где еще, возможно, живы его сестры – раздобревшие, изможденные деторождением. Узнает ли он тех бойких девочек с расцарапанными локотками, что плакали, прижимая к груди игрушечных львят? Жив ли еще его старый учитель, заплативший сполна Корпорации и предоставивший себе замену? Он мечтал о пасеке и домике, чтобы все окна непременно на юг. Охотник хотел, чтобы впереди, за серыми горами, его ждало что-то большое, способное оправдать и наполнить смыслом годы погони за чужими словами.
   «Алекс. Алекс. Ты прав, старина, - подумал Охотник, подставляя лицо прохладному ветру. - Еще три дня тому я тоже жил в совершенно другую сторону!». Выходя из ворот, он поймал в кулак мотылька, улыбнулся, раскрыл пальцы и выпустил невредимым. Он сорвал стебель какого-то сорняка, высохший и безжизненный, и зашагал, весело его покусывая. Серая, как и его волосы, пыль, поднималась после каждого соприкосновения подошвы и почвы, будто от рвущихся бомб.

ГОСПОДИН ПОСОЛ

   - Вам бы лучше надеть шляпку, солнце жарит по-летнему.
   - Корабль в порту. Поторапливайтесь, друг мой, летом благовония и перец в цене.
   - Вы приобрели дом? Ту маленькую виллу с садом? Хороший выбор, господин посол. Нет, вы только арендатор? Верно, верно, к чему тратиться, если вы здесь временно.
   - В Университете шумно. Много недовольных.
   - Бросьте, милейший, молодежь горяча и неразумна. Но к чему принимать всерьез изъяны цветущего возраста?!
   - Говорят, скоро к нам приедет знаменитейший философ. Вот он-то и займет их умы чем-нибудь полезным.
   - Чтобы занять умы наших студентов, нужен театр с непристойными пьесками.
   - Анаис, Анаис, вы снова выигрываете! Счастье сегодня нашептывает на ушко! Не увеличить ли ставку?
   - Милли, у тебя новый браслет? Подарок Пауля? У скучного человека тонкий вкус! Природа обожает контрасты.
   - Август, вы прочтете нам что-нибудь? Вы же знаете, как мы ждем ваших стихов!
   - Да, да, только, пожалуйста, что-нибудь новенькое.
   - Вечером будет господин Иоганн? Как я люблю его игру! Хорошо, чтоб он взял с собой того худенького флейтиста. Лысенький старичок в прошлый раз все испортил.
   - Вы видели новый фасад Городского Совета? Не припоминаете, как зовут того кудрявого архитектора. Мне тоже пора обновить что-нибудь. Виллу здесь или дом в городе. Что угодно, обстановка поизносилась. В ней я чувствую себя старше на пять лет.
   - Материя, друг мой, как коробка с шестеренками всех возможных форм. Суть материи – ее способность создавать связи между колесиками. Это абстракция, прошу, не воспринимайте все буквально. Теперь представим, что коробку все время сотрясает и переворачивает некая сила. Зубцы сцепляются, образуются ячейки из двух, трех, четырех шестеренок. Они тоже взаимодействуют и сцепляются, некоторые группы распадаются, так как связь оказалась слабой. Зарождение жизни. Вы все еще твердите о Боге?
   - Конечно. Он и есть сила, сотрясающая коробку.
   - Август сказал, что у Анаис платье цвета ...Нет, забыла.
   - Весеннего шторма?
   - Умница. Как это ты все запоминаешь?
   - В порту появился механик. В темной комнатке борделя он тайно демонстрирует чудеса. Я еще никогда не видел столь обширной коллекции замысловатых машинок!
   - Нет на него Священного Совета. Вот бы святые отцы устроили ему чудеса! У них тоже веселеньких станков с избытком. Поверь, те, кто признается на допросе, потом испытывает признательность! Отречься от заблуждений все равно, что прозреть.
   - Совет? Какой тут Совет, дорогая?! Их здесь и не было. Мы же не столица! У нас свободный город! Да и в столице их поприжали. Оставили церемонии и книги. Власть святоши – страшная власть. Давай, сходим в порт? Я попрошу Пауля дать мне десяток солдат для охраны.
   - Анаис обещала подарить мне песика!
   - Вы тоже вступили в партию собачников?
   - Они милашки!
   - Нет, сила, сотрясающая шестеренки – внутри них. Это свойство частиц – способность к движению. К движению и к сцеплению с другими частицами. Без этих свойств – наши колесики нематериальны.
   - Вы слышали, наша Элеонор собирается спуститься в порт и посмотреть механика! А знаете, где он дает представления? Тот дом терпимости, что у оружейных складов! Наша недотрога в борделе! Вы ее там представляете?
   - Именно там и представляю.
   - Одноглазый десятник из Корпорации предложил мне библиотеку. Только дорого, шельма, просит. Прижать бы его. У вас, я слышал, связи на таможне?
   - Цена – честь товара.
   - Канцлер вербует солдат. Вместо тех, которых требует правительство.
   - Всё им в столице неймется. У меня тоже половину работников забрали. А кто будет грузить, считать? Торговать, спрашиваю, кто будет?!
   - Канцлеру люди нужны для дела. С господином Председателем совсем сладу нет. А кто он такой? Какой фамилии? Был бы хоть по матери алагерец. Примостился, как паук! Какое состояние нажил! Пустой дом, что под храм собирались отдать…
   - Загреб? Совести совсем нет. Лев коррупции.
   - Нет, паук, паук, не оскорбляй льва.
   - Анаис просто чудо!
   - Мила, мила! Всех господ переиграла!
   - Никто не осмеливается играть с ней всерьез!
   - Да, попасть в немилость к атаману наших женщин!
   - Богатенькому атаману, очень богатенькому. Да и Канцлер ей дядя.
   - А откуда взялись колесики? Их же создал кто-то? Нарезал зубцы, то есть наделил свойствами?
   - Сами собой. Возможно, они состоят из еще меньших.
   - Ну, а меньшие как образовались?
   - Предположим, что до начала нашего времени существовал еще один мир. Его законы – невообразимы. Иная физика, другая математика. Некая катастрофа преобразовала его в наши шестеренки. Нет, не возражайте, тут я и сам готов принять идею Бога. Высшее существо должно быть бесконечным, чтобы прикрыть прорехи в наших науках. К черту! Идемте, послушаем Августа. Тем более что возле нашей звезды я вижу поднос с теми уморительными закусками! Копченая рыба, острый сыр, пикантные перчики.
   Сад причудливо геометричен. Дом Анаис шокирует новизной, прихотливостью находок архитектора, будто не для жилья строил мастер, а показывал трюки эстетствующим бездельникам. Завитки позволены лианам, но не декору, взятому в плен прямыми линиями. Белый цвет торжествует, поддерживаемый черным. Оттенки серого рукоплещут. Статуи из проволоки высовывают условные тела из камней, чтобы взглянуть на гостей стеклянными шарами, имитирующими глаза. Панно из литер хаотично вещает фонтану, перекатывающему воду по мраморным кубам. В центральной части двора устроена игровая воронка, похожая на речной водоворот. Игроки бросают цветные шары, стараясь выбить шары соперника из углублений, каждому присвоено определенное число очков, проигранные шары скатываются в отверстие, проделанное внизу. Модная забава изобретена совсем недавно в Западном княжестве, занимающем полуостров посреди соленых вод, это единственная часть государства, имеющая выход к морю. Прочие отделены цепями серых гор.
   Алекс сидел, развалившись на плетеном диванчике в окружении разноцветных подушек. Вино и тепло расслабили и разморили и тело и мысли. Вдали от всех он уподобился монаху, которого никто не смеет оторвать от размышлений о природе божества, в то время как хитрый инок спит в замысловатой позе. Обрывки разговоров кружились роем мошкары, некоторые кусались, прочие ветрено звенели. «Они сплетничают. Они заключают сделки, философствуют, но главное – сражаются за внимание, жаждут почитания, ублажения гордости. Обычные люди - это их полнота бытия. Они завидуют Анаис, новомодной вилле, многие не смогут заснуть, вернувшись к себе. Не нанять ли того же архитектора, что отстроил для Анаис хоромы? Нет, он дерет за троих, я знаю человека – ничем не хуже, не так знаменит – это да, но зато экономия. Анаис – милая, смешливая, недалекая, сделает их домики мишенью для острот. Или, к примеру, Август, дитя солнца, летний мальчик, самый одаренный сочинитель последних трех декад, если не столетий, крепкий рисовальщик с необычной манерой, его талант – звон и легкость, невесомость и гармония. Он и Анаис непобедимый дуэт насмешников. Если бы она только знала о моей бедности, не исчезли ли бы взгляды, бросаемые тайком без отрыва от блестящей игры? Анаис, Анаис, золотая змейка роскошной молодости. Я потратил почти все честно сворованные монеты на съем домика неподалеку. И еще один скромное пристанище для Мигеля и Изабель. Держать маленькую разбойницу в посольском отеле – рискованно, особенно если учесть, каким преступным образом я ее заполучил. Господин Секретарь, наверное, не забывает упомянуть ее в каждом доносе, отсылаемом в столицу. Одним проступком больше, одним меньше, все равно во время трибунала в случае провала моей миссии растрата денег не отяготит мою вину, когда на чашу весов бросят кровавое сердце измены. Я предан всю мою жизнь, всеми и всем, только не собой и не самому себе.
   Подсудимый, почему вы вступили в сговор с Правительницей Алагера?
   Да существует ли она вообще?
   Это неважно. Сейчас разбираются ваши проступки, а не Госпожи.
   Я тронулся рассудком, надышавшись алагерским туманом.
   Негодная система защиты. Вы надеетесь, что вас объявят душевнобольным и посадят на цепь с кляпом во рту? Чтобы осудить умалишенного суд в полном составе сходит с ума. Теперь мы на равных.
   Виновен, виновен.
   Анаис, Анаис, ни до кого тебе нет дела, кроме самой себя и собачек».
   - Салют! – кокон из шелка и льна по имени Анаис плюхается на подушки. Запыхавшаяся, щеки рдеют, она еще вся в игре, ее пальчики еще сгребают воображаемые горки завоеванных монет. Начало лета – легкие одежды, легкие слова, невесомые чувства. Обнаженные руки до локтя обвиты серебряными браслетами. Цепочки в волосах, серьги в виде крохотных птиц, волосы уложены в косую прическу. Новая мода соответствует перекошенным временам.
   - Скучаете? Только сами не становитесь скучным!
   - Посол на службе и вовремя карнавала.
   - К чему серьезность? Выбросьте в реку! Вы всем симпатичны. И моему дядюшке, и моим братьям, и господину Августу. А ваш смешной акцент не пародирует только ленивый. Это же чудо! Никогда бы не подумала, какой в столице забавный говор! Вы глотаете слова, будто монах пироги после поста. Ваше «ч» вместо «т»! А словечки, а фразы! Нет, нарочно не придумаешь! Вот захочешь развеселить публику, передразнивая иностранцев, как это практикуют наши артисты, но не получится ничего. Вы даже смешнее комика в красной маске, имитирующего Председателя.
   - Ну, я тоже не совсем четко понимаю алагерцев.
   - Лентяй, Алекс, бездельник и лежебока. Не понимаете, потому что не желаете. Вот и сейчас – почему вы расселись, пока люди веселятся и играют! Идемте!
   Анаис хватает его за руку, осыпая колдовской пудрой детского смеха. Кто осмелится противостоять божеству летнего вечера? Анаис вроде белки – юркая, непосредственная, на ее фоне любой покажется неловким увальнем. Она тащит его за рукав, гости приветственно склоняют головы, бритый череп Канцлера как тусклый фонарик. Знать бы еще, какие мысли собрались на огонек. У игровой воронки сияет Август, подбрасывая на ладони увесистый красный шар.
   - Честь, Алекс. Я надеялся встретить с вами в приятном обществе, а лучшей публики, чем на приеме у Анаис, не придумать.
   Анаис разыгрывает смущение, опуская глаза, но огоньки в них вспыхивают раз за разом – бойкие, озорные. Она поправляет прическу рукой, подбрасывая и позволяя медленно опадать на плечи стеклянному облаку.
   - Наш город, - продолжает Август, - был бы приятнейшим местом на земле, если бы не Председатель. Он, наверное, докучает и вам?
   - Тяжеленный человек. А как он нападал на ваши ранние сочинения! Не стану судить о его мудрости, но вкуса старик лишен напрочь.
   - Его слава – слава проходимца и мошенника, вора, фабрикатора чудес. Он и вправду тяжел, как камень, свалившийся со скалы на середину дороги. Но не так велик камень, чтобы строить обходной путь. Выкопать под ним яму поглубже.
   - Господин посол знаком с игрой, - спрашивает Анаис, посмеиваясь в косынку.
   - Признаюсь, вижу впервые. До столицы алагерские изобретения добираются с опозданием.
   - Она проста, но требует сноровки и расчета, - говорит Август, обмахиваясь веером. – Интересней соревноваться парами. У каждого игрока свой цвет шаров. Вы запускаете свой шар так, чтобы он остановился в выемке одного с ним цвета. Вы также имеете право выбивать шары противников, занимать углубления их цветов или цвета вашего партнера. Чем ближе ко дну воронки находятся углубления, тем больше очков. В партии тридцать бросков, пять партий составляют игру. Вы готовы? Поскольку я взял на себя труд разъяснить вам правила, я получаю маленький приз! Анаис!
   - Еще не брошен ни один шар, а вы уже выиграли?
   - Анаис моя испытанная напарница. Мы удивительно подходим друг другу.
   - Да, иногда я думаю, что Август родней мне, чем мои братья!
   - Вы сущие близнецы! А кого принять в помощники бродяге? Я бы выбрал господина Канцлера.
   - Ну, нет, - хохочет Анаис. – Дядя ужасно занят. Председатель отменил половину городских налогов, чтобы ослабить наши позиции. А еще он придумал новую подать на роскошь! Подумайте только, мы будем вносить больше, чем лавочники. Разве мало, что мы обеспечиваем бедолаг работой? Пауль, Пауль, идите-ка сюда!
   Огненноволосый, конопатый, худощавый, высокий, как сторожевая башня, командующий дворцовой стражей в городе, хотя дворец на другом берегу. Молодой человек подошел, ужасно стыдясь своей шаркающей походки. Пауль - отпрыск знаменитой алагерской фамилии, отец его при прежнем Господине занимал пост Канцлера. Он погиб вместе с другими приближенными к правителю во время кровавого следствия в далеком городке. Пауль получил капитанский мундир в память об отце. Номинально – он старший офицер на этом берегу, городская милиция, портовая стража, полиция – все обязаны подчиняться ему, важнее его указаний только исходящие от Канцлера или Председателя. В действительности же он маялся бездельем, исполняя почетные обязанности, так как из дворца никаких распоряжений для него не приходило. Алекс симпатизировал двадцатичетырехлетнему парню – прямодушие и исключительная честность встречаются в государстве не чаще, чем горсть алмазов, рассыпанных на рыночной площади. Пауль умудрился одновременно изнывать от любви ко всем алагерским красавицам, от Анаис он и вовсе был без ума.
   Услышав зов Анаис, Пауль побежал, невежливо бросив своего собеседника, так и оставшегося с раскрытым на половине фразы ртом. По дороге он чуть было не упал в пруд с декоративными рыбками.
   - Что прикажете, госпожа? – спросил он, забыв поздороваться.
   - Госпожа желает, чтоб вы выбрали шар, милый Пауль! – Анаис поглядывает искоса, глазки прищурены, уголки рта подергиваются, она едва удерживается, чтобы не залиться смехом.
   - Синий. Синенький можно, а?
   - Раз вы служите дворцу – то синий ваш цвет. Господин посол возьмет белый имперский. Август, вы продолжите играть красными? Тогда я выберу бирюзовый, как камешки на моем ожерелье.
   Диаметр игровой воронки никак не меньше десяти шагов. Игроки по очереди запускают шары, которые стремительно очерчивают спирали, гулко катясь по поверхности. Пауль играет неплохо, как человек, которому все и всегда удается средне. Он быстро уловил суть игры, не вникая в тонкости, бросает точно, не красуясь. Его стиль скучен и утомителен. Анаис редко промахивается, запуская шары мягко, подкручивая кончиками пальцев, точно бросая клубок котенку, впрочем, она предпочитает щенков. Август мерцает – то гениальный бросок, разносящий построения противника с постановкой на самую ценную выемку, то детская небрежность. Алекс, как тяжеленный маятник -  долго раскачивается. Воронка, исчезающие в отверстии на ее дне шары, вызывают воспоминания о речных водоворотах, лишая его броски легкости.
   Первая партия заканчивается ошеломительным разгромом двух капитанов. Анаис предлагает передохнуть, приказывая подать фрукты, ледяное вино и засахаренные цветы. Победители подтрунивают над Паулем, Алекс думает о своем. Страшная игра – черная пасть воронки – будто открытый зев смерти. Ему кажется, что даже во время нападения на заставу, тридцать защитников и три сотни атакующих, он не подходил так близко к краю. Успел ли он что-то в своей жизни, должен ли был успеть? Анаис игриво царапает его запястье. Когда она отнимает руку, чтобы шлепнуть Августа за дерзкую остроту, Алекс поднимает ладонь с красными полосками к губам. Души десятков растений смешаны в аромате духов. Анаис пахнет весной, а его собственные мысли смердят мертвечиной.
   - Да не расстраиваетесь вы так! – Анаис, наверное, кажется, что господин посол сейчас заплачет. – Вы же играли впервые. Мы можем обменяться напарниками. Конечно, я сыграю с вами!
   - Нет, нет, я боюсь водоворотов, а эта воронка…
   - Алекс, сухопутный вы человек, река не так страшна! – говорит Август, хлопая его по плечу. – Да в городском фонтане за прошлый год утонуло больше, чем при пересечении реки.
   - Я бы предпочел пересекать реку по мосту. Жаль, что с мостом не заладилось.
   - Если бы только наша Госпожа выздоровела! – выкрикнул Пауль, но стушевался под пристальным взором Анаис.
   - Я видел ее, - шепчет Август.
   - Кого? – почти хором.
   - Госпожу вашу. Да теперь и мою.
   Порыв ветра разгоняет застывший воздух. Анаис бежит за летучей косынкой, Пауль бросается ей на помощь, но только мешает, впустую размахивая ручищами-мачтами. Бранятся у ограды декоративные, изуродованные мастерством садовника, деревья с варварскими кленами, растущими свободно на той стороне. Покинутые в выемках, вибрируют игровые шары, точно повторяют дрожь земли. Пищит птица, неистовствуют сверчки и цикады. Голоса гостей отдаляются, становится тихо, как за час до творенья, но, совершив круг, голоса возвращаются, принося музыку. В ротонде играет оркестр.  
   - Совсем стемнело, - Анаис возвращается, играя накинутой на шею косынкой.
   - Летом и тьма весела! – говорит Август. – С удачной охотой, наше солнышко.
   - Если бы вы помогли бедной девушке, вместо того, чтобы сиднем сидеть да насвистывать. Я обижена. Вот один Пауль – герой.
   - Всегда рад! – Пауль густо краснеет.
   - Я вот было начал, да ветер не дал закончить! – глаза Августа с божественным разрезом, какой можно встретить у статуй богов и героев, сузились, покрылись ледяной коркой. Даже Анаис поежилась и завязала косынку, будто спасаясь от морозного дуновения. Вид Августа пугает, как вид рассерженного автора героев его пьесы, которые под пером, обмакнутым в чернила, как под рукой господа. Все он знает, все может, сюжетные ходы просчитаны, судьбы решены. Живите и страдайте в неведении, пока он будет создавать, и крушить созданное.
   Медленно, как актер перед главным монологом, Август подошел к столику с напитками, отстранил руку слуги в красной ливрее, налил себе сам из серебряного чайничка. Налив рюмочку, он принюхался, поднес к губам, отпил, подбоченившись. Троица партнеров по игре ждала его возвращения молча. Анаис теребила кисть декоративного шнура, у Пауля дергалось веко, Алекс раздумывал, не послать ли все к черту и не попытаться ли достичь границы.
   Голоса.
   - Я слышал, что Городской Совет принял решения продать вишневые сады под застройку.
   - Я бы с удовольствием приобрел домик в пригороде. Все лучшее общество перебралось на зеленую травку.
   - Говорят, господин посол тоже обзавелся виллой.
   - В сравнении с поместьем Анаис – у него сущая развалюха.
   - Да, столичные – ужасные скряги!
   Возвратясь, Август приволок за спинку плетенное кресло, поднял подушку с диванчика, бросил на сиденье, устроился. Представление начинается.
   - Знаете ли вы, любезная Анаис, что моя семья в родстве правителями Алагера? Нет, не удивляйтесь, эта связь дальняя и некрепкая, мы едва можем претендовать на наследство, в отличие от Алекса, который при печальных обстоятельствах вполне способен занять место своего дядюшки. Вам бы пошел белый наряд правителя, Алекс, у вас смуглая кожа и черные глаза. Ваш дядя отвратный интриган и ворчун, не обижайтесь Алекс. Думаю, вы тоже не в восторге от своих родных. Так вот, когда мне было восемь, отец мой служил у отца нашей Госпожи. А прежний хозяин в государстве считался заоблачным существом. Его власть была выше высокого, его окружение как бы составляло еще одно правительство, важнейшие решения принимались среди тайных советников в комнатке алагерской резиденции в столице, а не на заседании у Верховного. В Алагере он практически не бывал, самый красивый город – только один из множества, когда держишь за горло державу. Если бы не гибель, быть бы ему Верховным, не было бы у нас сейчас затяжной войны, Союз лежал бы в руинах. Стальной человек, но лучше бы он действовал подобно предкам золотом, а не сталью. Дочь, свою единственную наследницу, он видел не чаще родного города. Девочку передавали на воспитание то в одну семью, то в другую, что было скорее наказанием, чем поощрением – стоит обидеть малышку и познаешь гнев полубога. Однажды подобным образом был наказан кузен моей матери, к которому она меня привезла на несколько месяцев. Признаться, то было скучнейшее лето – у доброго кузена получались только дочери и черничная настойка. Трагедия для мальчишки - не с кем пострелять из лука, подраться на игрушечных мечах, поудить в пруду несъедобных, но красивых карпов. Оказалось, что нудно не мне одному – с нашей будущей Госпожой никому не разрешалось дружить, мало ли что, дети подерутся, разругаются, возможны ранения, а кому хочется иметь дело с ее отцом, могущественнейшим человеком государства? Я-то, наивный мальчик, не знал всех тонкостей и легко сдружился с ней. Вот только имена она придумывала каждый день разные, перенимая их у служанок – произносить настоящее – не каждый взрослый осилит. Я научил ее делать игрушечные луки, и мы постреливали из кустов в учителей, искавших нас в зарослях, чтобы попотчевать знаниями. В таком возрасте – что науки, что манная каша, что уроки танцев – невкусно и скучно. Я стрелял точнее, а девочка отыгрывалась на мечах! Редко какой ребенок собирал за раз такую коллекцию синяков, как я в те зеленые дни! Вместо рыбы мы ловили лягушек и сверчков. Продолжалась наша идиллия недели три, потом моя мать узнала о нашей дружбе с заостренными краями и отослала меня к отцу, вернувшемуся с войны. Как оказалось впоследствии, ее опасения не были напрасны.
   - Какое у вас высокопоставленное детство, милый Август! – сказала Анаис.
   - А вы бы смогли ее описать? – спросил Алекс.
   - Господин посол и на отдыхе служит? – Август рассмеялся. – Сквозь такую толщу времени четко не рассмотреть. Брюнеточка, но глаза светлые – вот и все, что запомнилось, не обессудьте.
   - Красивая? – спросила Анаис.
   - Какое понятие о красоте у восьмилетнего мальчика? Лягушки мне нравились больше. А еще лошадки и щенки. Не зовите меня на опознание, мне легче поверить, что я все это выдумал или от кого услышал.
   - А как подтвердились опасения вашей матери? – спросил Пауль.
   - Произошла через несколько лет одна история, - Август перешел на шепот. – У нашей Госпожи, а лет ей тогда было около двенадцати, случился невинный роман с сыном слуги. То ли они целовались, то ли просто держались за руки, распевая крестьянские песенки под звездным небом. Шалости, глупости, игры - не думаю, чтобы дело зашло так далеко, как потом злословили сплетники. Кто-то донес. Наставники девочки отправились в каменоломни, мальчик, не смотря на юный возраст, в действующую армию, где вскоре и сгинул. Наша маленькая проказница была отослана в Алагер под попечительство, оцените юмор, нашего Председателя. Знаменитый развратник и прохиндей в наставники маленькой девочки, чья репутация немного пострадала, больше из-за жесткой реакции ее отца, чем в силу любовных проступков.
   - Верх милосердия – каторга и армия, - сказала Анаис. – Пауль, будьте добры, распорядитесь, чтобы мне принесли малыша. Да, еще и клубничного сока с алкоголем. И чтобы с кубиками льда!
   - Зачем вы услали нашего бравого стражника?! – спросил Алекс, смотря вослед уходящему Паулю. – Он нас зорко сторожил.
   - Я не хочу, чтоб меня охраняли в другом месте. Как вам тюрьма на острове? Я не уверена, что Пауль не человек Председателя. Формально, конечно, он ему подчиняется, но одно дело исполнять приказы, а другое – наушничать!
   - Странное дело, – продолжила она, - назначить воспитателем дочери после такой истории Льюиса. Вот даже Алекс знает, чем он славен! Разве что один из обманутых мужей лишил старика греховного приспособления. Покойный Господин определил девочку наследницей и наместницей Алагера! Почему было не подобрать какого-нибудь древнего монаха?
   - Временно он ее поставил, - сказал Август, - до появления сына. На здоровье прежний хозяин не жаловался, коротко жить не собирался. Он был моложе нашего Алекса!
   - Я пока еще не старик, - улыбнулся Посол.
   - Ее отцу в то время и тридцати не было.
   - А не подговорить ли нам Пауля, - протараторила Анаис, видя, как тот возвращается с кувшином и со щенком под мышкой, – арестовать Председателя? Пусть предъявит нам нашу Госпожу. У нас теперь появился человек, способный опознать ее! Вы просто спаситель для нас всех, Август, просто спаситель!
   Пауль, подойдя, присел и бережно опустил щенка на землю, после, принялся разливать напиток в рюмочки, которые собеседники ему протягивали по очереди. Щенок – гладкошерстный, поджарый, темный, такой маленький, что и не опишешь, тут же принялся за Алекса. «Опять это, брысь!» - подумал он, но не решился в присутствии Анаис отгонять беснующегося мальца. Девушка подхватила животное, расцеловала и тут же усадила послу на колени. Щенок топтался, пытался лаять и постоянно цеплялся коготком лапки за одежду так, что его приходилось долго и осторожно освобождать. Центр внимания переместился, воспоминания догорели, оставив сизый дымок – больше Август ничего не рассказывал. Они вернулись к игре, усадив протестующую собачку на трон из подушек неподалеку от воронки. Алекс искоса поглядывал то на Анаис, то на Августа, не зная, ревновать или радоваться новым обстоятельствам. Еще немного и люди в столице потребуют от него отчет, а отчитываться нулями – самому превратиться в ноль. Можно придумать что-нибудь правдоподобное, но господин Секретарь тут же наябедничает.
   Они сыграли еще четыре партии и Алекс, разозлившись на щенка, постарался – противники были биты, что не исключает и иного объяснения – солнечный дуэт мог поддаться, чтобы не расстраивать господина посла, в котором они искали союзника. Сад сиял, освещаемый армией фонарей, на небольшой сцене показывали фокусы с исчезновением. Когда магу понадобился доброволец, Анаис подтолкнула господина посла. Алекс вышел на сцену, поклонился гостям, краснобородый артист пригласил его войти в ящик, обтянутый черной тканью. По говору Алекс сразу же узнал южанина, а приглядевшись, и самого чародея, хоть тот и был в гриме. Фокусник также узнал Алекса и побледнел. Ящик заперли, а ассистент вывел посла через потайную дверь за сцену. Он пытался объяснить, какие действия необходимо предпринять, чтобы снова очутиться в ящике, но Алекс не стал его слушать. Он хорошо знал мага и не хотел стать жертвой чуда – мало ли кто мог нанять проходимца. Он отпихнул помощника и пошел прочь, а когда тот попытался остановить Алекса, смачно врезал ему в нижнюю челюсть. Алекс пересек двор, перелез через забор и пешком отправился по узкой тропинке в домик Мигеля, чтобы повидать Изабель. Ночь вздыхала тяжело, будто видела вещий сон о горькой судьбе своих порождений. Комары, звеня, призывали ветер. Густая трава местами доходила до пояса, а в кустах прятались тени дней, вычерпанных до дна. Земля под ногами охала и пульсировала. Черные птицы кричали черными голосами. Дальние огни казались воротами иных миров, где такой же человек идет по одинокой тропинке, в голове его хмель, в мыслях - девочка. Интересно, заканчиваются ли одинаково параллельные во времени истории Алекса? Вот и он – вроде бы бредет, отшвыривая носком камешки, а на самом деле катится как тяжелый шар, нет для него выемки на покатой поверхности, пусть даже крохотной, приносящей мало очков. Витки спирали короче, движение стремительней – еще немного – и ему доведется кануть. Воздух пронзали свежие струи, холодящие щеки и лоб, как меч, поднесенный к лицу. Алекс сорвал стебель безымянной травы, что пряталась в темноте подобно убийце. Траве ничего не стоило выпустить сок, смешаться со слюной, набиться в промежутки между зубами, отравить кровь – кто в такой темноте отличит ядовитый стебель? Луч света из дальней башни упал на тропинку и растекся маслянистым пятном. Грызущий звук, будто какое-то крупное существо, урча, обгладывает кости. Вопреки ожиданиям на свет выступило нечто бледное, трясущееся, большеглазое и лопоухое. Существо двигалось так, как не принято в мире по эту сторону бытия. Мурашки пробежали вверх по позвоночнику. Алекс опустился на одно колено и пристально посмотрел на бледную невидаль. Существо, содрогаясь при каждом шаге, направилось к нему. «Это смерть, - решил Алекс. – Если я отведу глаза, значит конец!». Небо скрежетало, будто там – наверху, ожил механизм судьбы. «Если посмотрю вверх – не выберусь»! Зверь подобрался на расстояние трех шагов. Он казался изможденным и больным, доживающим последние минуты, частое его дыхание состояло из хрипов и завываний. Глаза с кровавыми белками почти вываливались из орбит, громадные когти вонзались в землю. Но зверь смотрел мимо склоненного человека, принюхиваясь. Алекс протянул руку ладонью вверх, существо подошло, но тут же отскочило в сторону, шмыгнув в кусты. Алекс оглянулся и увидел, как шевелятся ветки и стебли, выдавая тайный путь зверя, что несся со скоростью и проворством молодого зайца. «Еще не сейчас, не моя это смерть»! Алекс поднялся с колен и пошел дальше. Домик Мигеля гнездился на холме. Взобравшись на вершину, Алекс остановился, чтоб отдышаться. Он оглянулся и увидел, как вдали по дороге, что тянулась параллельно тропинке, но у первых домов резко сворачивала к реке, высокая фигура в одежде, напоминающей длинные волосы в шторм, уводила за руку вторую, маленькую, сгорбленную, невесомую.

   Мигель в городе появился недавно, его никто не звал и не ждал. Мигель был самым преданным и надежным, как пес, человеком, а, главное, его верность принадлежала Алексу. Господин посол не знал наверняка, но догадывался, что Мигель последовал за хозяином. Мрачный, сухой, неразговорчивый, утонченно жестокий Мигель не вызывал симпатии ни у кого, а сам Алекс не мог его терпеть, хотя и побаивался. Его не раз соблазняла мысль, что достаточно приказать и Мигель спрыгнет со скалы или шагнет в пламя. Мотивы его невозможно было понять, совершенно непроницаемый, убийственно-холодный. Мигель выглядел сорокалетним, хоть и был на несколько лет моложе хозяина, каждая морщинка, каждое черточка на его лице врезаны глубоко, как трещины на камне. Работая на Священный Совет, Алекс помог многим, а Мигеля он спас, более того, он поспособствовал его главной цели - мести. Алекс не раз раскаивался, что вырвал этого человека из когтистых лап правосудия, вспоминая его рассказ о расплате, короткая история плохого рассказчика о тридцати жизнях, которые тот отнял с мучительной изобретательностью. Алекс замечательно фехтовал, но Мигель – был подлинным гением смертоносного искусства. Его клинок будто бы опережал время и разил в будущем, так что даже искусная защита оказывалась беспомощной. Алекс восхищался Мигелем, как только может восхищаться человек, глубоко понимающий предмет, в котором другой мастер достиг божественного умения. Он готов был почитать его, воскуряя благовония, принести в жертву ягненка, но божество само поклонялось Алексу. Он снял для Мигеля домик за городской чертой, в отнятых у тружеников садах, где развернулось строительство вилл – загородный отдых вошел в моду. Верный человек всегда под рукой, о нем не знают в посольстве, и в то же время – человек этот не живет с тобой под одной крышей, ты не видишь каждый день его лицо – маску убийцы, скрученную из жил.
   Поля за городом со всех сторон окружены отвесными скалами, за скалами – другие рукава реки, совершенно непроходимые, где стихия безумна от собственного могущества. Громадный остров здесь разрезан десятков каналов, откуда ручейки, отдавая воду, попадают в гавань, и дальше – в реку. Домик Мигеля – скромный, в два этажа, но с огражденным двором, где удобно упражняться в фехтовании. Дом Алекса тоже виден отсюда – достаточно влезть на забор или на толстую ветку старого ореха, затеняющего кроной, кажется, целый мир.
   - Привет! – Изабель прыгнула Алексу на шею.
   - Уже ночь, капитан, - сказал Мигель, потеющий у плиты над сковородками и кастрюлями.
   - Убегать лучше ночью.
   - А я знала, я знала, что ты придешь! Поэтому не ложилась!
   - Маленьким девочкам пора давно спать
   - Мне уже шестнадцать!
   - Если верить тому, что ты рассказывала раньше, то шестнадцатилетия ждать еще три года.
   - А вы не верьте. Незачем верить всему, что я говорю.
   - Я понимаю, враки в твоем возрасте обычное дело. Но ты эпохальная лгунья!
   - Сам такой, - взвизгнула девочка и выбежала из кухни.
   - Вы ее разбалуете, капитан, - сказал Мигель. Он закончил готовку, открыл шкаф и достал графин с крепкой настойкой рубинового цвета. Возле фонаря жужжал огромный шершень, прежде чем разлить напиток, Мигель прихлопнул насекомое. - Вы все еще опасаетесь ос?
   - Все еще, Мигель, только осы – что в Алагере, что в столице, обладают человеческим обличьем. – Он отпил из глиняной кружки. – Сильная. Я опьянею, и тебе придется нести меня к дому. А я обрюзг и потяжелел. Не хочу утруждать тебя.
   - Вы никогда не утрудите меня, капитан. Физические кондиции, конечно, вы растеряли. Но я здесь и мы можем упражняться ежедневно.
   - Ежедневно не получится. В моих сутках обязанности занимают двадцать пять часов. Таможня, посольство, во дворец нужно иногда заглядывать. Кстати, у меня идея – ты откроешь фехтовальную школу.
   - Я плохой учитель, капитан.
   - Согласен, не каждый мастер понимает свое умение. Понимать, в свою очередь, не значит научить. Но ты же должен на что-то жить?
   - Вы могли бы меня пристроить в посольство. Даже простым солдатом.
   - Солдат в посольстве достаточно. Мне необходим человек со стороны. Может статься, что придется уносить ноги из города и страны. На кого, ответь, мне положиться, если не на тебя?
   - Куда? Западное княжество?
   - Верно. У них вечное противостояние с центральным правительством, сильная территория может позволить себе многое. Беглецов тоже пока не выдают. Но у меня еще недостаточно средств. За четверть года я соберу кое-что – ты отвезешь деньги в банк, купишь дом на глухой улочке. Что дальше? Не представляю. Я никогда там не был, но ты отправишься первым и хорошенько осмотришься. Я еще надеюсь вывернуться.
   - А что вы намерены делать с мелкотой? Она собирается за вас замуж.
   - Она ребенок, Мигель, пусть балуется. Но ты прав, нужно ее куда-нибудь пристроить. Она – веский аргумент против меня, виноват, конечно, Пауль. Это он уговорил меня забрать девочку, впрочем, после той стычки на острове иного выхода не было. Она спряталась в нашей лодке, а ее хозяева предъявили претензии. Я же не мог позволить досматривать посольское имущество каким-то торговцам людьми, которых в другом месте живо бы пристроили повыше с помощью надежной веревки. Мы-то не знали, что товар сбежал и спрятался у нас! Дело дошло до крови, одного даже пришлось пристрелить. Но Пауль все уладил, а потом, когда это чудо вынырнуло из-под ящиков, начал упрашивать. Признаться, я предложил вернуть ее, но сделай мы это, вряд ли бы она прожила долго. В лучшем случае продали бы на острова, в какой-нибудь бордель для особенных удовольствий. Пауль не хочет ее к себе забирать – он, видите ли, на службе. Будто я не служу. Думаю, когда ты повезешь деньги, то прихватишь девчонку с собой, пристроишь в закрытую школу, не особо дорогую, чтобы мы могли заплатить за несколько лет вперед – неизвестно, что еще случится со мной.
   - Хорошо, капитан. А других поручений пока нет?
   Других поручений? Алекс хорошо понимает, каких поручений от него ждут. «Черт бы тебя побрал, Мигель. Я хочу сбросить мое прошлое в реку, а ты возникаешь из преисподней со своими дьявольскими предложениями. Тебе не терпится пустить кровь горлом, вогнать клинок в печень, задушить, свернуть шею. И кого бросить тебе на растерзание, какую косточку хочет мой адский песик? Секретарь? Мерзкая жаба, но возникнут вопросы, пришлют следователя, наконец, заменят таким же земноводным. Председатель Льюис? Канцлер? Невидимая Госпожа? Хорошая идея, отправить Мигеля к хозяйке дворца, каким бы хорошим фехтовальщиком он ни был, охраны достаточно, чтоб избавить меня от его навязчивой услужливости! Август? Не любовники ли они с Анаис? Редкая женщина устоит перед подобным соблазном. Но кто я здесь? Разве я люблю Анаис? Впрочем, для ревности любовь не нужна, достаточно гордости и обладания. Лучше всего – утопить в ведре одну из бестий Анаис, пока я еще не лишился пальцев и носа! Увы, мне избавиться от человека легче, чем от наивной животинки».
   - Некого пока, ты уж извини.
   - Оно ясное дело, что пока. Только не забывайте обо мне, капитан, я ведь вам служу, и до конца дней служить буду. Мне без службы совсем свету не видно, будто в темном чулане. Вас запирали в детстве в чулан? Сидишь, ревешь, слепой почти, во рту пыльно, в носу пыльно, а в стенах и за старыми вещами скребутся крысы. У нас одного малого так и слопали - до костей обгрызли. А меня все равно продолжали запирать. Капитан, я не хочу в чулан.
   - Фехтовальная школа, Мигель. Школа. На неделе я сниму для тебя помещение. Схожу поговорить с Изабель.
   Дверь скрипит, будто тысячу лет не знавшая смазки. За балконом натянута ночь на мачты деревьев. Точно кости поверженного дракона белеют алагерские башни. Темные существа сосут тьму, как телята материнское вымя. Светляки, вспыхивая, указывают пути для заблудших душ. Небо мерцает, но Алекс зарекся смотреть вверх, чтобы не видеть судьбу и не подпасть под ее влияние – он еще верит в силу воли, противостоящую целому мирозданью. Изабель раскачивает старое кресло, закинув ноги на перила.
   - Привет, - сказала она, не оглядываясь. – Я совсем не сержусь на тебя.
   - Это верно, - ответил Алекс, присаживаясь рядом. – На обиды нет времени. Жизнь улетучивается, будто капли под солнцем. Почему ты обращаешься ко мне на «ты». Пойми, я не против, но я все-таки старше тебя, к тому же, я важная птица.
   - Как летучая мышь? Вон они важно летают.
   - Какие же они птицы? Да и не важные, а суетливые. А мы – суетные.
   - Никогда не выкала родителям и друзьям. Я считаю тебя другом. Ведь это не обидно, когда с тобой хотят дружить?
   - Хорошо, считай. Ты по-прежнему не желаешь рассказывать о семье? У тебя совсем никого не осталось?
   - Никого. Одинешенька.
   - Не хочешь рассказывать или действительно никого?
   - И то и другое.
   - Ну, как хочешь. А дальше жить как думаешь?
   - Что я взрослая, чтобы думать? Буду себе жить и все тут
   - А учиться пойдешь?
   - Когда-нибудь, или нибудь когда.
   «Рано, дьявол, еще рано заговаривать о школе. Если я сейчас заявлю, что, детка, мы тебе отсылаем, то она не ровен час сбежит. Долго только не пробегает. Не завидую ей, если она попадет в руки своих прежних хозяев».
   - Она красивая? – спросила Изабель, медленно произнося слова, будто пробуя на вкус каждый звук.
   - Она?
   - Та, которую ты ищешь. Мигель сказал, да и в отеле я слышала, что ты уснуть не можешь из-за поисков.
   - Не могу. Это верно. Лучше отмучиться сейчас, чтобы потом отоспаться в своей комнате, а не в тюрьме, прикованным за шею и ноги.
  - Я думала, что ты влюблен. Ну, она хотя бы нравится тебе?
   - Я ее не видел.
   - Правда?
   - Изабель, я на службе, а наше правительство, наше мудрейшее, честнейшее сборище негодяев, требует сведений о правительнице города. Не может большой и богатый город оставаться бесхозным. Чувствуют слабину и хотят поживиться. Если она безумна, то появляется повод для ввода войск. Если она слаба телом – можно добиться новых податей. Алагерские власти уже согласны отдать в армию десять тысяч человек, а вернется с Болотной войны едва ли каждый десятый. Теперь у нас здесь своя таможня, для скорейшего пропуска военных кораблей. Только нет мне к Госпоже доступа, не брать же дворец приступом?
   - Сука она тупая.
   - Кто? – Алекс ошарашен.
   - Хозяйка Алагера.
   - Изабель, никогда и никому не говори, слышишь, даже не думай подобных слов. Я обязан донести, а если я донесу – оскорбление величества карается смертью. И с чего ты взяла?
   - Если это ее город - зачем прятаться? Она многих людей подвергает опасности. И тебя, тебя тоже!
   - Будет ливень, нам лучше вернуться в дом, - говорит Алекс и удивляется сказанному - никаких признаков перемены погоды. Но ему хочется прервать разговор, хочется капель, крупных, поглощающих, чтоб омыли сказанное, чтоб очистили преступную Изабель. В дождь листья вздрагивают от капель, как от расплавленного свинца.
   - Ничегошеньки. Не будет ничего. Небо чистое.
   - Чистое, - соглашается Алекс, но не смотрит. – Не говори так больше про Госпожу.
   - С чего мне ее жалеть?
   - У нее тоже было тяжелое детство. Как у тебя.
  - Ты хочешь сказать, что мы теперь сестры? Почему ты решил, что у меня было тяжелое детство. Не выдумывай.
   Алекс смотрит в ночь, но глаза нет-нет да видят девочку, которая раскачивается сбоку, дышит ровно, обхватив коленки, в дорогом и красивом платье, которых он ей накупил с дюжину, сам не зная почему. О чем она молчит, спрашивать безнадежно, каждый раз будет придумана новая история. Так и с Госпожой, с хозяйкой богатейшего города в государстве, на один вопрос – находятся десятки ответов, а как гадать? Бросая жребий, как в той умопомрачительно сложной игре на множестве досок, что ему показывал Председатель? И еще у него начинает болеть голова, где-то под височной костью работают немилосердные кузнецы. Он закрывает глаза, чтобы не видеть Изабель, хрупкую, как жизнь человека. Вот будто он пытается что-то вспомнить, нечто важное, вот он сжимает свою память в руке, как черное яблоко. Ему даже удается выдавить несколько капель. Город, крики, озлобленные лица, но все это нечетко и заплывает кровью, прежде чем удается рассмотреть. Конь под ним, раскачивающееся небо, выстрел в спину, долгая поездка среди ветвей, обрывающих одежду. И снова кровь. Что же за ноша перекинута через седло?
   - У тебя есть дети? – спрашивает Изабель.
   - Ты же знаешь, что нет. Почему? Я не мог себе этого позволить. У меня не было своего места, своего гнезда.
   - Ты просто не хотел.
   - Возможно, и так. Не думал об этом. Не с кем было задуматься.
   - Ты никогда не влюблялся?
   - Смотря, что называть любовью.
   - Почему у тебя все так сложно?
   - Мир вокруг однажды утрачивает простоту. Твоя вчерашняя вера оказывается идолопоклонством, как у диких северян, которые питаются снегом и медведями. Мы-то не можем всерьез поклоняться камням, пусть и сложенным в колдовские узоры?! Вначале ты смотришь на мозаику с расстояния, видя целостную картину, но стоит приблизиться – и целое дробится. А когда ты совсем рядом – то ничего не понять – перед тобой цветные камешки, аляповато вделанные в стену. Чем дольше живешь – тем плотнее подходишь к вещам, тем безнадежнее утрачиваешь понимание их места и предназначения. Изабель, ты не хочешь подстричься под мальчика?
   - Делай, что хочешь.
   - Я думаю, что как сын Мигеля ты будешь вызывать меньше подозрений. Впрочем, Алагер почти бесконечный город, а ты, Изабель, мышонок в его лабиринте. Если хочешь, можешь быть его дочерью.
   - Я боюсь его.
   - Мигеля? Он что-то сделал?
   - Даже не сказал. Но он так смотрит. Злой он.
   - Он тебя обидел?
   - Да нет же! Говорю тебе, нет.
   - Он единственный человек, на кого я уверенно могу положиться.
   - Он твой друг?
   - Друг? Не думаю, это что-то другое. Может быть, проклятие.
   - Тебе нравится Алагер? Я бы хотела посмотреть город.
   - Я попробую достать документы. Попрошу Пауля.
   - Он такой белый. Все эти башни. Днем очень красиво, когда забраться на дерево неподалеку.
   - Не отходи, пожалуйста, далеко от дома.
   - Почему? Я Мигеля боюсь больше, чем полевых змей.
   - Я видел смерть.
   - Когда?
   - Когда шел сюда, на тропинке.
   - Ты серьёзно? - она повернула испуганное лицо к нему и крепко схватила за руку. – Как она выглядит?
   - Зачем тебе это?
   - Чтоб узнать, когда она придет за мной. Узнать и спрятаться.
   - Она каждый раз приходит в другом обличье. Сколько я ее ни видел, всегда она выглядела иначе.
   И тут хлынул ливень.

   - Соглашаетесь вы со мной, Алекс, или нет, не важно. Мне вообще безразличны и ваша позиция и ваши намерения. Но мы с вами в одной упряжке, а мне приходится все делать одному. Навербованные батальоны, которые муштрует наш друг Жакоб, между прочим, моя заслуга. Не вы пугали Канцлера, не вы давили на него, обещая конфискацию торговых суден в государственных портах. Но что я могу поделать, вы же отказываетесь от содействия. Конечно, алагерская верхушка – это приятнейшие люди, с ними любо-дорого бездельничать, играть в шары, оценивать вина, сплетничать о Госпоже, заговор против Председателя не забудем. Да, они – наша опора, они откроют ворота, когда подойдут правительственные войска. Впрочем, могут и не открыть. Им-то что? Алекс, вас назначили послом только из-за вашего дядюшки. Я вот не могу похвастаться знатностью, но фактически посол в Алагере - я. Настоящий посол, а не вывеска. Я понимаю, что вас нагрузили заданиями блаженные отцы из Священного Совета. Понимаю, что вы работаете не только на Совет. Но кто из них прибежит вас спасать, если наша миссия превратится в груду осколков? Они же первыми потребуют суда над вами, чтобы замести следы. Да нет, вас прирежут при аресте, а то еще сболтнете лишнего.
   - Лучше при аресте, господин Секретарь. Наше правосудие очень редко снисходит до просто прирезать.
   - Алекс, нам нужен успех. Правительству мало солдат, - Секретарь указал пальцем в потолок. – Они хотят все знать о госпоже! Сколько раз я разговаривал с Председателем, но этого проныру не проймешь! Его биография заслуживает финала на эшафоте, ему терять нечего! Вы-то, Алекс, что-нибудь предпринимаете?
   - Угу, - ответил Алекс. Он прекрасно знает, что шпионы Секретаря не получают задарма и мелкой монетки.
   - Я хочу, чтобы мы были союзниками, Алекс. Более того - друзьями. Я, конечно, намного старше, но я могу стать вашим наставником. Если наше дело здесь выгорит, возможны назначения в правительство! Вам без меня в столице не обойтись, вы не знаете особенностей политического фарватера. Вы утонете. Скажу по секрету, тут дело не просто в городе, в его казне, которая может выручить государственный бюджет, разоряемый войной. Не в контроле над таможней, не в налогах, не в Священном Совете, мечтающем произвести экспертизу алагерских книг, наук и, разумеется, прикончить парочку механиков. На повестке государственное устройство. Наша выборная система гнилая, мощь государства достаточна, чтобы навсегда сломить врагов, отвоевать земли предков за южными горами. Территория Алагер – великое княжество, третье по численности населения, второе по площади, первое по богатству. Не буду напоминать историю, вы сами знаете, что представители алагерской династии чаще других избирались на верховный пост. И все прахом? Наша девочка должна перебраться в столицу, ее судьбу, возрождение ее рода решать правительству, а не Председателю. Даже не ей самой.
   - Послезавтра я отправляюсь на ту сторону
   - Вот и хорошо, вот и старайтесь. Поговорите еще раз с Председателем. Возможно, вам удастся нащупать слабину. Для моего оружия его броня неуязвима.
   Алекс улыбнулся, закусывая губы, а заодно и смех. Ему представился Председатель в тяжелом вооружении, сражающийся карикатурным мечом – как это изображают в театральных комедиях. Смех, однако, сотряс его болящее тело, вызвав воспоминание об утренней тренировке с Мигелем. Алекс был бит, долго и нещадно, рефлексы притупились, мышцы ослабли. Будь поединок реальным – понадобилась бы большая корзина – собирать кусочки, оставленные от господина посла клинком Мигеля. На подоконнике – тук-тук – птичка с лимоновым опереньем что-то нашла, Секретарь подкармливает птичек? Ему положено любить что-то соответствующее собственной природе. Крысу? Птички контрастируют с его паучьей личностью. Они порхают, а он плетет.
   - Алекс, вы одиноки, а, стало быть, счастливы. У вас нет семьи, некого взять в заложники. Легко шантажировать человека жизнью его ребенка. А что с вас возьмешь? Если вам вздумается бежать, то никто не пострадает. Моя жена давно растворилась в неведомом, но дети, поймите, дети, а у детей уже свои. Я пристроил старшего сына в министерство, младший – в армии, в столичном гарнизоне, дочери замужем. Ладно – меня вскроют и выпотрошат, какое кому дело как умирает бесполезный старик. Но разве у нас позволят умереть одному?
   - Если у меня нет семьи, стало быть, мне и умирать? Помню веселую историю. Мы разыскивали беглеца, который не только выбрался из подвалов Священного Совета, но и зарезал шесть человек. Шесть добрых, толстых, ленивых стражников – большая потеря для святых отцов. Он спрятался в развалинах – большие, доложу, развалины – чуть ли не целый город. Мы, разбившись попарно, обыскиваем лазы, ходы. Так вот, подходим с напарником к темному подвалу и чуем – там что-то есть. Шевелится, скребется. Он мне и говорит, мол, Алекс, давай, двигай первым. Я ему говорю, почему я? Может, жребий бросить? Жребий брошен, отвечает, семья у меня. Дети малые, на кого покину? Если убьют, позабочусь о твоих, говорю. А он – нет, обещания мертвым – мертвы, лезь. Вот я и полез. Лезу, думаю, почему из-за чужих мальцов мне жизнь не любить?
   - Надеюсь, вам удалось уцелеть, господин посол?
   - Оставьте иронию для донесений. Внутри прятался дикий кот. Он цапнул меня за левую руку и убежал. Легко отделался, скажете, и ошибетесь – повредил он что-то – рука болела, будто в пыточных тисках. Рана затянулась, не загноилась – уже счастье после укуса, чувствительность не понизилась, ловкость осталась – все путем. Но боль! Я ворочался ночами и грыз край простыни два года. Лекари обогатились, но не помогли. Прошло само.
   - Печально. А беглец?
   - Поймали. Отчасти. Он не в подвалах прятался, а на верху колонны. Колонна толстая – в пять обхватов, он и пристроился, зная, что искать будут внизу. Сидел бы тихо – спасся, но солнышко, дождик, ветерок. Он обезумел и завыл от горя. Колонну окружили, а как достать его – черт поймет. Как только туда забрался! Пока связывали лестницы, пока приставляли, у него, видать, просветление случилось. Бежать некуда, вот он и спрыгнул, головой вниз, удачно упал – долго не мучился. А вот напарник мой по ловле дурно закончил, очень, доложу я вам, не весело, и он, и семья его. Не весело – это я не прав, народ на площади вовсю веселился.
   Алекс поднялся, оправил мундир, поклонился – разговор окончен, остановился в дверях, повернувшись к Секретарю:
   - Если бы я умел сочинять истории, сочинять и записывать, у меня получались бы одни комедии! – Алекс махнул рукой и вышел из комнаты, хлопнув дверью.
   - Да, комедии кровавого смеха, - сказал ему вослед старик.
   Алекс поднялся к себе, привычно постояв перед дверью Изабель, перед бывшей ее дверью, за которой уже никто не хнычет, не бросается сгоряча игрушками. В посольстве тихо, обслуга лениво расселась в холле внизу, кто прикорнул в дворике на скамейке, кто отъедается на обильной на угощения кухне. Лестницы и половицы больны скрипучей хворью – разве что призрак пропарит незамеченным. Беспрестанный ветер Алагера скулит на чердаке. Алекс заходит в комнату, теперь здесь все снова чужое, налет его жизни истончился, сменившись слоем пыли. Нужно заметить хозяйке – плохо убирают, впрочем, он сам запретил входить в его комнату. Он дорожит коллекцией оружия, невзрачного, без инкрустаций и золочения, но смертоносного, подобранного под хозяина. Деньги, звонкие имперские марки, но мало. Несколько книг – стихи, фехтовальные трактаты, истрепанные многократным прочтением. Секретную переписку он хранит в потайных местах. Из улик – один механизм, запретная штучка для обмена сообщениями, Алекс проверяет ее внутренности, пока пусто. В смежном помещении он наспех умывается ледяной водой и орудует бритвой. Насмешливое лицо в зеркале все еще принадлежит ему, голова ясная, мысли отточенные. За стеной что-то шуршит. Крысы? Алекс стучит кулаком по стене – сначала легко, потом резко. У него крепкий удар, годы фехтования – благодарные годы, он запросто может свалить с ног кулаком здоровенного громилу. Шорох не прекращается. Вот же мерзкая тварь! Выговор хозяйке! Стучат, кажется, стучат в дверь. Алекс наспех вытирает лицо и полуголый, забросив полотенце на плечо, выходит из своих апартаментов. На красном ковре если кто и стоял, то, воспользовавшись его мягкостью, поедающей звуки, скрылся так, что ни единой дощечке не вздумалось скрипнуть. Алекс подходит к комнате Изабель – вслушивается, что-то скребется, он, даром что безоружный, пинком распахивает створку, врывается, как в годы службы с обыском – важно ошеломить клиента. Легко ли застать судьбу за пяльцами? Алекс заглядывает под кровать, открывает шкаф, выдвигает ящички. Никого и ничего - остается развести руками и вернуться к себе. Что-то не так и в собственной комнатушке, он чувствует, но не видит подвоха, какая-то деталь обстановки, появившаяся или исчезнувшая вещь, измененное местоположение, след, тень. Алекс простукивает стены, поднимает ковры, проверяя наличие люков, осматривает потолок, раскрывает окно и изучает стену – она отвесная. Под кроватью уныло и пыльно, как в склепе. Потайные ходы часто делают в шкафах, за ворохом вещей – но его мундиры и сапоги не скрывают ничего, кроме досок. Алекс сдается, а ведь он раскрыл не одно убежище, работая на святых отцов. Как только не прятались сектанты, механики и книжники. О, тот знаменитый ход в мастерскую из детской кроватки! Теперь в комнате неуютно и тесно, мерещатся глаза, наблюдающие сквозь щели. Неспроста же их поселили в этом отеле, здание, видимо, особо обустроено для важных персон. Алекс собирает вещи, за которыми пришел, ругая себя за пугливую торопливость. Кроме одежды и средств гигиены бросает в кейс несколько фехтовальных трактатов. Выносит поклажу на лестницу и зовет солдата. Как же они отбились от рук! Приходит расслабленный, вальяжный стрелок средней трезвости. Солдат смотрит на господина посла непонимающими красными глазами, вынуждая того кричать, обещать плети, палки и раскаленный прут в задницу. Солдат зовет еще одного – совсем уже шаткого, для того тоже находится порция брани и пощечин. Завтра же отправитесь на болота, на войну, сукины дети! Солдаты обижено несут вещи к воротам, где ждут нанятые носильщики – в этом странном городе без разрешения никуда не попасть, кроме тюрьмы. Чтобы попасть в поселок из нововыстроенных вилл, требуется особый патент. Посольские солдаты и в порт спуститься сами не могут. Алекс медлит у открытой двери – подозрительного несоответствия больше нет. Комната выглядит мирной, никто не прячется за стенной панелью с отравленным кинжалом. Алекс спускается по лестнице, холодно прощается с господином Секретарем, ругает его помощника, кивает хозяйке отеля. Кратко распорядившись о доставке вещей, Алекс отправляется на таможню. Накопилось немало государственных судов с военными грузами, нужно провести досмотр, найти запрещенные к перевозке вещи, дурманящие настои, машинки счастья, сводящие с ума, завлекающие на путь грез беспощадней, чем обольстительный мак, скромно взять щедрую мзду, наказать пожадничавших контрабандистов.

   Холодное и бесконечное утро, слова, мысли, умывание – происходящее казалось затянутым, одна минута длилась, будто пять. Липкое, смолянистое время стекало по стенам, капало с потолка, и склеивало пальцы и веки. Чтобы подстегнуть события, Алекс битый час упражнялся с Мигелем, но даже молнии клинков, звеня, сталкивались неохотно. Изабель и не думала просыпаться, хоть солнечные лучи все вместе сыпались в ее открытое окно. Нелегкая принесла Пауля - алагерец присел на бочку, уперся сухим кулаком в подбородок и нахмурил брови, чтобы сосредоточиться. Рыжий капитан удивленно наблюдал за пляской смерти, пораженный мастерством танцоров, будто прибывших из иного мира. Алекс тщательно припоминал все, что усвоил за годы занятий – трюки, обманы, смену темпа. Его соперник действовал без спешки, с ленцой, но время от времени рассыпал снопы искрометных ударов, избегнуть которых было не легче, чем пробежаться под майским ливнем, не намокнув. Пауль поглаживал рукоять оружий, порывался подняться и присоединиться к поединку, околдовавшему его настолько, что он даже не заметил, как выскочила Изабель в короткой рубашке, взвизгнула и шмыгнула обратно за дверь. Девочка, утомленная абсолютным бездельем – всю работу по дому выполнял Мигель или нанятая женщина из местных, поднялась на второй этаж. Пристроившись у окна, она с интересом наблюдала за странной мужской забавой, забрасывая в рот орешки из вазочки.
   - Я слышал, что вы мастер, Алекс, - сказал Пауль, когда бойцы остановились отдохнуть. – А тут совершенный разгром!
   - На мастера всегда найдется больший мастер.
   Мигель отошел в сторону и присел на нагретые солнышком бревна, чтобы не мешать господам.
   - Вы меня извините, господин посол, но вы дрались как новичок. Даже не знаю, что о вас думать.
   - Думайте об Анаис, оно приятней, - ответил Алекс, ухмыляясь.
   - Лучше уже о Госпоже. Она, по крайне мере, не осыпает меня колкостями. С Анаис мне подчас кажется, что я подушечка для иголок.
   - Госпожа не подтрунивает над вами, потому что вы ее не видите.
   - Не думаю. Что за дело обитателям небес до бедного солдата?!
   - Пауль вы богаты, молоды и хороши собой. Вы же командующий ее стражей в городе. Правитель должен заботиться о тех, кто осуществляет его волю. Кстати, господин солдат, а вы сами фехтуете?
   - Я военный, стало быть, иногда упражняюсь.
   - По-моему скромному мнению, не обижайтесь Пауль, военное искусство Алагера припало пылью.
   - Вы задираете меня?
   - Критику предстоит подтвердить слова ударами.
   Человек, ни разу не сталкивавшийся с серьезным противником, как правило, по провинциальному самонадеян. Тем более что господина посла только что наголову разгромили. Что мешает повторить подвиг неказистого солдатика с неприятным лицом алагерскому капитану? Пауль избавился от куртки, несколько раз наклонился в стороны, чтобы размять поясницу. Он подошел близко – почти вплотную, как любят проделывать люди высокого роста, посмотрел на Алекса сверху вниз, направился к стойке с учебным оружием. Выбрав длинный клинок, он щелкнул пальцами, подзывая Мигеля. Человек в черном подбежал и, не говоря ни слова, помог надеть алагерцу защитное снаряжение. Пауль выступил на середину желтого дворика, остановился и провел носком сапога черту.
   Они сошлись. Изабель отворила окно, отодвинула штору и уселась на подоконнике, свесив ноги. Неприметная белка проскользнула к ней за спину и принялась за орешки.
   Пауль фехтовал недурно, но школы ему явно недоставало. Алекс отражал его удары вначале заинтересовано, после – небрежно, не стараясь атаковать, а привыкая к корявой манере соперника. Неопытные бойцы часто бывают опасными из-за своеобразной техники нанесения ударов, способной озадачить мастера, привыкшего к правильному бою, но для успеха необходима скорость, а господин посол был быстрее на целую жизнь. Первая схватка закончилась вничью – защита восторжествовала над неловкими, хоть и энергичными атаками одного, другой же и вовсе дурачился.
   - Сюрприз, - сказал Пауль, тяжело дыша, - вам удалось продержаться. Во второй раз я вас уже не выпущу.
   - Как пожелаете! – усмехнулся Алекс, становясь в позицию.
   Господин посол прищурил глаза, настраиваясь на серьезный бой. Он смотрел на противника, буравя его так, что Пауль отвел глаза и торопливо надел шлем. Теперь клинок Алекса порхал, шаги стали пружинными, короткими и скользящими. Оборона алагерца оказалась бутафорской. Алекс бил с чувством, поймав кураж, сила и ловкость возвращались из прошлого. Раз, раз, раз. Избитый Пауль опустился на колено, противник, выбив оружие, толчком бедра свалил капитана на утоптанный грунт и приставил клинок к его горлу, сдвинув защитную маску.
   - Сдаюсь, Алекс, сдаюсь! – прорычал Пауль.
   - Воля ваша, - Алекс поклонился, отвел клинок и отошел к крыльцу.
   Спектакль сыгран. На радостях Изабель едва не выпала из окна – она захлопала в ладоши и испугала белку, которая, выпрыгнув на карниз, в свою очередь напугала девочку и та, отмахиваясь косынкой, побежала к себе в комнату. Пауль бросил маску на землю и в сердцах пнул ее сапогом, отшвырнув через весь двор к ногам Мигеля. Наплевав на вежливость, он только махнул рукой вместо поклона, и, не сказав ни слова, даже не объяснив, зачем собственно приходил, скрылся за калиткой. Алекса трясло от смеха, а Мигель добросовестно силился изобразить улыбку.
   Подождав пока алагерец отойдет далеко, Алекс направился в свой дом, даже не зайдя на минутку к скучающей Изабель, которая незаметно в ответ погрозила ему кулачком из окна, пообещав самой себе, что сбежит от этого бесчувственного человека.

   Солнце, казалось, успело забраться во все щели его спальни, пахнущей свежей краской и черничной настойкой из откупоренной бутылки. За двойным стеклом упокоились осы и мухи. Вот и мы, думал Алекс, бьемся головой о невидимое, расшибаемся так, что мозг вытекает, и подыхаем с голоду, от одиночества и отчаянья. Он свалился на кровать, не раздеваясь, потолок белый, как лист новой жизни. Алекса мучила догадка, что он забрал нечто в посольском отеле, нечто подброшенное в комнату, что разрушило целостность обстановки послевкусием чужого вторжения. Когда он уходил, в комнате этого уже не было. А почему? Потому что вещи уже унесли, теперь это нечто мучит его здесь. Он взял его с собой. Но тщательная трехразовая экспертиза вещей не дала результата – нечто пряталось и весьма успешно, будто чемпион детства по пряткам. Чем же это может быть? Какой-то маленький предмет, безделица, коробочка с ядом? Колдовская нитка с проклятьем, вымоченная в крови младенца, которую вшили в его одежду, чтобы вызвать неизлечимый недуг легких и печеночные колики? Нацарапанное на клинке охотничьего ножа заклятие, чтобы хозяину погибнуть от своей же стали? Алекс достал из-под подушки нож, спрятанный на крайний случай и внимательно изучил лезвие. Ничего. Он бережно вернул оружие в ножны из красной кожи с тиснением. Почитать стихи? Необходимо раздобыть сборник Августа, врага нужно знать, даже если он пока еще не стал врагом. Август привык к похвале, так что придется ласкать его слух, умело подчеркивая глубину образов. Трактат по фехтованию? Пожалуй, подойдет, но отвлеченные рассуждения способны разрушить его технику – сколько раз он экспериментировал, уверовав в очередное открытие теоретика. В первую очередь слушать себя, свою плоть, свои мышцы, свои нервы, а уже после поворачиваться к чужому опыту. Он пролистал книгу, глаз что-то уловил, но по пути к осознанию находка рассыпалась. Пролистал еще раз – мимо, встряхнул – из дремучего леса страниц выпал лист тонкой бумаги, сложенный в несколько раз. Вот и оно! Записка, письмо, объяснение в любви, приглашение вступить в заговор, заклятие? Бережно, чтобы не порвать истрепанное сокровище, Алекс раскрыл бутон бумажного цветка. Красивый почерк, но чернила выцвели и истончились, многие слова оборваны, наверное, на самом важном месте. Просто эта крепость не сдается, необходима длительная осада и штурмовая техника.
   Он принимается за свои вещи, вспоминая, где и по какому случаю добыта эта сорочка из белого шелка, с вышитыми львами, та цепь, из звеньев в форме рук, и еще одна вещица – выпуклое с двух сторон стекло. Хорошо бы посмотреть и на свою неприкаянную жизнь сквозь такое - разобраться в подробностях, засечь ускользающее, вывести на чистую воду потаенное. Хорошо, чтоб и смерть, идя по следу, смотрела на твой путь сквозь лупу, а увиденные мелочи заставляли ее всматриваться, замедляя грохочущий шаг. Он купил стекло по случаю у рыжебородого торговца краденым, тот еще упирался, не желая уступать цену, хоть солдаты уже и подвесили его на стенной крюк со связанными за спиной руками.
   Алекс поднялся с кровати, подошел к окну, где пылился столик для писем, устроился, подставив лист солнцу, навел увеличительное стекло:
«Докладываю вашей милости все, как сам видел, и как сам узнал. Господин наш прибыл в город шестнадцатого числа в середине весны. Наказав нескольких нерадивых чиновников, правитель пожелал видеть свою дочь. Это была их первая встреча за одиннадцать лет. Правитель и его ближайшие сподвижники ожидали в зале для приемов длиною в сто шагов и шириной в пятьдесят четыре. Зеркальный пол отражал потолок - так он был начищен. Свет лился сквозь витражи и затапливал высокое помещение почти до самого потолка. Я спрятался в обычном моем месте, за фигурой на третьем ярусе, благо акустика божественная и самый тихий звук не смог бы проскользнуть мимо моего чуткого уха. Тяжело распахнулись двери, и девочка вошла в зал. Одета она была во все черное, как отшельница, лицо и волосы закрывал серый платок, какие носят обреченные. Вначале робкие и частые шаги сменились уверенной и медленной поступью. Не доходя до стола, за которым восседал повелитель, она остановилась и нарочито медленно, с вызовом, опустилась на колени и склонила голову. Было тихо, как в гробнице. Загудела муха и решительно бросилась на штурм прозрачного стеклышка, окруженного цветными. Скрипнули стулья, сидящие зарезали, переглядываясь, удивленные затянувшимся ритуалом почтения. Девочка порывисто поднялась, выпрямилась, повернулась вполоборота, скрестила за спиной руки, обхватив правой рукой левую, и сплела пальцы так, как это делают заклинатели духов.
   - Рад приветствовать вас, дочь моя.
   - И я вас тоже, мой повелитель.
   - Почему вы не зовете меня отцом?
   - В окружении своих приближенных – вы – правитель. Отцом вы будете только наедине со мной.
   - Интересы государства не оставляют мне времени для вас.
   - Стало быть, в первую очередь вы приходитесь отцом государству.
   - Сударыня, почему на вас бедные одежды. И, черт подери, почему ваше лицо скрыто этой мерзкой тряпкой?
   - Мой господин, в любой одежде я останусь сама собой. К тому же, дочери следует быть скромной при встрече с отцом.
   - А почему моя скромница прикрыла лицо?
   - Боюсь, что я недостаточно красива.
   - Полно вам, снимите это! – и она сняла. Лицо правителя изменилось, будто он увидел дракона. Такое же выражение исказило и лица его сановников.
   - Вы лгунья, сударыня. Я бы сказал, что вы избыточно красивы.
   - А вы ироничны, Господин, называя меня так. Я не нравлюсь вам прикрытой, не нравлюсь без покрывала. Возможно, понравлюсь отсутствующей, так как вы не желали меня видеть столько долгих лет. Я ухожу.
   - Я не разрешал вам этого.
   - Вы можете арестовать меня. Но если меня сюда притащат ваши болваны, я буду кусаться и кричать. Я попытаюсь прокусить их стальные кирасы и выцарапать их глаза сквозь щели в забралах. Не думаю, что мой Господин будет обрадован таким представлением. Вы всегда сможете найти меня в библиотеке, если, конечно, мое непривлекательное лицо не вызывает у вас приступа гадливости.
   Девочка медленно надела платок, тщательно закутав лицо, как это можно еще встретить у послушниц на южном побережье, в старых, почти исчезнувших монастырях и храмах. Она склонила голову, повернулась и вышла. В зале молчали еще минут десять, пока правитель не позвал всех обедать».

   Когда Алекс закончил читать, то лег на спину и сомкнул веки, стараясь вернуть себе зрение. Вместо глаз у него были раскаленные угли, готовые прожечь кость глазницы и расплавить мозг. Голова трещала, будто в пыточных тисках. Какими же приятными бывают холодные подушки в одинокой постели! Он помассировал глазные яблоки, надавливая на веки и всматриваясь в фейерверк неразборчивых пятен. «Еще один ход. Мне бросили наживку. Мне намекают, но на что? Со мной хотят связаться, переговорить, высказать версию – похоже на то, но пока завлекают, сеют чертополох любопытства. Когда поднимутся всходы, деваться будет некуда». Боль в глазах спала, уступив первенство боли мышечной. Тело, измордованное фехтовальными упражнениями, требовало покоя, он потянулся и призвал сон. Он мечтал о сновидениях, которые оставили его, отняв пропуск в миры беспокойного хаоса. Из темноты, пустой и гулкой, но еще не обезличенной, как темнота смерти, вырвались звуки и голоса, стук копыт на мостовой, выстрел. Ни сна, ни покоя, ни прозрачного воспоминания, мучительная попытка вспомнить нечто, случившееся с кем-то другим – на протяжении жизни мы бываем разными людьми, претерпевая метаморфозы, вызванные укусами времени-оборотня. Но вставать тоже не хотелось, мир, ждущий его за бортом кровати, немилосерден, он загадывает загадки, но не рассчитывай на награду за верный ответ. Потому что твой ответ - еще не истина, а только часть следующего вопроса. Ребенком он сбежал из дому на песчаный остров посреди реки. Река та, конечно, не сопоставима с великим потоком, грозно вылизывающим подножие Алагера, детство – плохой измеритель вещей. Для него река была временем, а островок с десятком ив над жидкой травой – вселенной. Все начинается и все заканчивается на островах, каждый из нас на одиноком клочке суши, окруженном невидимыми водами. Он царствовал неделю, пока не кончились припасы, потом голодал, позже – бредил, доползая до края, чтобы впиться в прохладную воду пересохшими губами. Его нашли, выходили, высекли, сослали в столичную школу, мало чем отличающуюся от тюрьмы, так как у отца и братьев хватало забот. Но иногда ему еще кажется, что он остался на острове, а вся жизнь – сон умирающего ребенка. Он носит свой остров с собой и перекрикивается с людьми так, будто они плывут мимо на лодках. Покричат, уплывут, и останется песок, останутся ивы и морщинистые волны.
   Алекс мог бы лежать еще долго, но его будоражил жестокий сквозняк, неизвестно как ворвавшийся в дом, хотя господин посол днем всегда держал окна закрытыми. Послышалось грозное жужжание. Он резко вскочил, отпрыгнул к стене, выхватил из ножен клинок и замер, выставив оружие перед собой. О белый потолок стучался нереально огромный шершень в ярчайшей боевой раскраске. Он ненавидел ос и спокойнее бы отнесся к залетевшему дракону, к заползшей змее или к мохнатому пауку. Он сделал выпад, коротко взмахнув оружием, но шершень оказался ловчее. Существо обнаружило врага, снизилось и начало наступление. Для второй атаки Алекс воспользовался подушкой. Шершень перекувырнулся, но тут же снова взлетел, подушка обрушилась вторично, а следом последовал клинок, рассекший его надвое. Алекс подбежал к самочинно распахнувшемуся окну и плотно закрыл его – с той стороны кружило еще несколько тварей. Он вышел из комнаты и обследовал весь дом, тщательно проверяя окна и двери. Заглянул на чердак, пустой и пыльный, спустился в подвал, выкрашенный белой краской. К счастью, никаких осиных замков. Если он увидит еще несколько чудовищ, придется нанять людей, пусть обыщут все вокруг – деревья, камни, траву, кустарники. Алекс вернулся в комнату, вооруженный метелкой и совком. Мертвое насекомое и не думало воскресать, но пол был полон осколков. Сражаясь подушкой, он, наверное, нечаянно опрокинул чудесное стекло на пол, тонкий лист бумаги, казалось, улетучился, украденный сквозняком. Неужели, в доме кто-то чужой? Отворить окно, разбить лупу, унести документ. Он снова обыскал дом, несколько раз даже продырявил клинком деревянные панели, реагируя на подозрительный шорох. Никого. Он был один, прислуга появится завтра. Придется попросить Пауля одолжить нескольких солдат для охраны дома – посольских в этот симпатичный поселок не пустят. Алекс почувствовал себя раздетым – его барьер приватности был уже дважды взломан – первый раз в посольском отеле, второй – в новом домике. Неужели, все дома выстраивают сразу с потайными ходами? Проклятые алагерские торгаши, Священный Совет и тайная полиция оставляют человеку больше воздуха! Он вернулся в комнату и уже в ней восемь раз опробовал прочность панелей и пола. Стены были тонкими – никакого пространства, способного укрыть человека. Он вернул оружие в ножны, взял метлу и убрал шершня и осколки. Интересно, дороги ли в Алагере увеличительные стекла? В порту он видел лавку, где продают подзорные трубы. Алекс вынес мусор во двор и оставил входную дверь незапертой – если в доме все же кто-то искусно спрятался, благоразумней будет дать ему сбежать. Стилет между ребер – хуже жала самого громадного шершня. А если это убийца – дверь его не остановит, он запросто впустит своих подельников.
   До домика Мигеля, окруженного забором в два человеческих роста, рукой подать. Зной жалил кожу, но зато шершней не было видно, дорожка высохла, и каждый шаг порождал облачко пыли. У дерева, растущего у ворот Мигеля, Алекс остановился, чтобы взглянуть на только что оставленное жилище. Будто какое-то слабое движение на втором этаже, потом еще раз - в окнах первого. Но из дверей никто не вышел, впрочем, у дома была еще одна дверь сзади. Чужая цепкая рука легла ему на плечо. Алекс упал, перекатился вперед и обнажил оружие. Возле забора стоял, сияя, Август и мило улыбался. Светловолосое солнце молодости и успеха.
   - Какой вы ловкий, господин посол! Как это здорово у вас получилось!
   - Хорошо, что я не описал клинком круг. Ваша улыбка…
   - Вы правы, тогда я бы не улыбался. Благо, навыки воина всегда при нем.
   - Ваши навыки тоже великолепны, как это вы подкрались ко мне? Без единого звука! Вам бы часовых снимать!
   - Как вам вот это? – Август продемонстрировал диковинную обувь на мягкой подошве. – Обязательно, господин посол, приобретите себе такие же. Удобнейшая вещь, будто обуться в воздух и ходить по воде. Кстати, я вообще хожу очень тихо.
   - А кроме тихоходных сандалий, Август, нет ли у вас плаща-невидимки, желательно льняного, так как летом бывает жарко. Или всевидящего ока?
   - С всевидящим оком вы бы поначалу не спали, наблюдая за людьми в их потаенных жизнях. Но, боюсь, со временем у вас бы развилось презрение к миру. Мы – уродливые, глупые, жестокие куклы. А вместо плаща-невидимки, рекомендую широкую одежду как у меня, кстати, лён. Конечно, я похож на священника, но они носят черный, а я предпочитаю яркие краски. Я, кстати, шел к вам. Хочу пригласить вас к себе. Я приобрел коллекцию чудных вин. Впрочем, если вы предпочитаете махать железом с этим странным типом, что поселился за забором вместе с дочерью...
   - Охотно принимаю ваше приглашение. Я уже достаточно фехтовал сегодня.
   - Знаю, наш друг Пауль уже нажаловался мне.
   - О дочери мастера фехтования вам тоже рассказал он?
   - Ушей и глаз достаточно и помимо нашего славного и нелепого друга. Девочка может вырасти симпатичной, хорошо, что она не пошла в отца. С такой физиономией я могу представить только городского палача за работой.
   - Мигель работает не хуже. Он один из лучших мастеров клинка, с какими мне доводилось встречаться.
   - Вы вызвали его в качестве телохранителя?
   - Нет. Он прибыл в Алагер по своим делам, но узнал, что я в городе и обратился за помощью. Я уже подобрал павильон для школы фехтования. Если все алагерцы владеют оружием как Пауль, то фехтовальные классы – самое то.
   - А зачем было снимать ему домик здесь? Дома в порту стоят куда дешевле. Да и в городе. Вы бы запросто достали ему все бумаги, если выбили пропуск сюда.
   - Я хотел немного поупражняться.
   - В таком случае, Мигель очень дорогой наставник.
   - Вы себе не представляете, как он дорого мне обошелся и, боюсь, еще немало придется заплатить. Так ваше приглашение в силе?
   - Иде… - Август не успел сказать «идемте». Он вздрогнул, сощурил глаза, будто разглядывая что-то страшное вдали. Алекс невольно оглянулся - точно по направлению взгляда белел его домик. Но ничего странного Алекс не видел, никаких признаков движения. Он повернулся к Августу, но тот все еще казался напуганным.
   - Что с вами? – спросил Алекс.
   - Мне показалось. Думаю, что показалось. Я посмотрел, а там что-то мелькнуло, но так быстро. Возможно, я сам это выдумал. Солнце. Так припекает с утра. А всё алагерские вина, они тебя приводят к идолопоклонству, страшная религия, вынуждающая каждый вечер напиваться.
   Они миновали дом Мигеля. Алекс заметил Изабель, которая следила за ними из окна, обмахиваясь веером. Зной накалил землю, и они ступали по адской сковородке. Вдали виднелась модная вилла Анаис. Еще дальше – лес крыш. Только дома Алекса, Мигеля и Августа стояли особняком в местах, куда еще не успело добраться лихорадочное строительство. Они свернули на тропинке и начали взбираться на холм. Вдоль дороги лежала вечность, представленная ее сгустками – вековыми валунами, вечность человеческой меры. Из-под камней били многочисленные ключи, вода, очищенная земной тьмой, была светла, как воскресшая. Суеверный Алекс все еще избегал смотреть на небо, иначе быть ему обожженному синевой. Непоказные, как крестьянки, полевые цветы подманивали пчел. К пчелам Алекс был равнодушен, для своих фобий он выбрал исключительно ос. На вершине Август остановился, повернул спутника за плечо и указал рукой:
   - Развалины!
   Алекс увидел громадные белые дома, потерявшие одну или несколько стен. Оборонительные башни, не способные защитить никого, кроме птичьих гнезд и нищих. Перед развалинами лежало абсолютно ровное поле, мощенное камнями.
   - Что это?
   - Это останки древнего Алагера.
   - Я полагал, что старый город располагался на той стороне реки, где и дворец.
   - И здесь тоже. Вы видите площадь, где собирался народ, чтобы принять решение.
   - Воистину, падет любая держава, где народу будет позволено принимать решения!
   - Руины подтверждают вашу мысль. А тысячелетья истории опровергают. Эти люди создали столько чудес. Мы до сих пор питаемся крохами их знаний, добываемых из книг.
   Алекс заметил, что Август смотрит совсем не туда, куда указывает его правая ладонь с трясущимся мизинцем. Он все еще что-то видит или надеется увидеть, понял Алекс, вглядевшись в напряженное лицо молодого человека. Алекс резко оглянулся, с вершины холма были видны не только развалины вдалеке, но и второй холм, где располагались дом Мигеля и его собственный. Что-то метнулось, какая-то тень, робкое движение, порыв ветра, странно нагнувший ветви яблонь у самой ограды из колышков. Потом снова – у живой изгороди. Собака? Волк? Ничего. Неправильные тени или оптическая иллюзия. Мираж, рожденный раскаленным воздухом, пыльный вихрь, убегающий в поля с прахом цивилизаций. Алекс снова посмотрел на спутника, тот все еще внимательно следил за чем-то.
   - Август, что вы видите? Вы пугаете меня!
   - Мираж.
   - Мираж так не пугает.
   - На развалинах города можно увидеть и не такое. Я как-нибудь покажу вам. Впрочем, нет, мне не стоит туда ходить, иногда кажется, что я там погибну.
   - Развалины полны теней, а у вас чувствительные нервы поэта!
   - Это не поэзия, Алекс. Нечто более глубокое и совсем пустое. Идемте, мне нужно выпить. Пожалуйста, не оглядывайтесь. Вам незачем видеть то, что предназначено мне.
   - Но вы смотрите на мой дом!
   - Наши дома остались в детстве. А это – лодки, на реке в половодье.

   Вилла Августа окружена по периметру тремя кольцами разноцветных камней. Дом низкий и широкий, пространство не заключено, а приглашено в гости, ему дана свобода, как старому императору, потерявшему власть, но утешенному её иллюзией. Причудливые статуи и картины, изображающие людей и природу чрезвычайно условно. Набор мазков, запечатлевший движение, линия, изогнутая по форме тела, еще одна линия, еще одно тело, танец с намеком на совокупление. Фонтанчики, валуны, гравия, громадный бассейн, плетеные кресла. Обслуга – сплошь красивые и юные девушки. Колокольчики, на гибких ветвях. Но Алекс опытный пес Священного Совета, он замечает заклинания, начертанные на стенах, эмблемы, защитные амулеты, металлические шары с механизмом, для защиты от мертвых. Фонари, бегущая вода, завесы, вздувающиеся от ветра, как пузыри на поверхности кипящей смолы – все неспроста, все подчинено четкому магическому плану.
   Август полулежит в кресле, глаза его закрыты ровно наполовину, он улыбается, часто прикладываясь губами к рюмочке. Он уже крепко выпил - пока Алекс пробует вина, хозяин выбирает напитки покрепче. Щеки его краснеют, как у стеснительной девочки. Шум воды, пульсирующей в фонтанчиках, как над вскрытой артерией, убаюкивает. Господин посол и сам уже дремлет наполовину, прохлада тени, порождаемой навесом и ветвями, смешивается с холодком, восходящим от бассейна. В воде - большие красные рыбы с белыми пятнами на спинках, золотые плавники мерно раскачиваются, точно опахала.
   - Вы знаете, господин посол, - говорит Август, делая очередной глоток, - как получилось, что у Алагера есть правительница? Вы же учились в столичном университете, скольких женщин единолично правящих княжеством вы сможете вспомнить? Алагерский клан был богат людьми. У отца нашей Госпожи не было родных братьев – это правда, но двоюродных, троюродных, дядюшек, тетушек – не счесть! Прошло двадцать лет, и выживание рода зависит от лона двадцатилетней девчонки. Да и то она, возможно, очень нездорова. Телом или душой. Наше государство – страна глухих, слепых и глупых. Десять лет проходит – и никто ничего не знает. Портреты великих людей сожжены, бумаги спрятаны в запретных хранилищах, происшествия забыты. Двадцать лет тому родной брат деда нашей госпожи собрал почти всех родственников у себя в городке. Это недалеко – один из островов на озерах. Собрал на родовой праздник, только брат его с сыном отсутствовали – как всегда что-нибудь строили, перестраивали, замышляли, воевали. Вы же знаете, что половина алагерских правителей получала прозвище «строитель». Это очень созидательный род. Вот собрались они на праздник: поели, поговорили, выпили и умерли как один. А злодей, если он, конечно, злодей, а не жертва – сжег весь городок и сам погиб в огне. Это официальная версия. Что там произошло на самом деле – никто не расскажет, так как никто не спасся. Города нет до сих пор – пепелище. Было расследование, тогдашний правитель Алагера привел войска, остров обыскали, каждый уголек перевернули, просеяли пепел. Нашел ли он что-то? Спросите у него. Спросите у мертвых, они знают больше живых о своем времени. Мы можем только обобщать, подставляя события, чтоб они соответствовали придуманному нами. Мы смотрим назад с презрением историков-всезнаек, как на развалины старого города, что я вам показывал. Не ходите туда в одиночку, Алекс, иногда можно увидеть такое, что лучше родиться с глазами, растущими вовнутрь - в мозг. Знает ли наша Госпожа, что тогда произошло? Возможно, если она себя узнает, глядя в утреннее зеркало. Ей срочно нужно замуж, необходимо рожать наследников, восстанавливать фамилию, а не блуждать в пустых коридорах. Больной или здоровой девушке надлежит исполнить долг. Вы же свой исполняете, господин посол?
   - Кажется, у меня в жизни нет ничего, кроме вечных долгов и обязанностей.
   - Вы любите музыку?
   - Более-менее. Если она не утомляет. В музыке – я профан, наставники еще в школе выбились из сил, обучая меня выдувать звуки из дудки. Голоса, чтобы петь религиозные гимны, мне тоже в наследство не досталось. А вот старшие братья были певуны.
   - Я тоже не люблю. Правда, я замечательно музицирую на нескольких инструментах. Я как-то так задуман, что все дается мне с легкостью. Это скучно, Алекс. Другие чувствуют, желают, добиваются, а я – щелк пальцами и готово. Меня часто спрашивают, как удаются замечательные стихи? Откуда неожиданные образы? А я не знаю, что ответить. Не то, чтобы я вообще не думал об этом, но нагородить такой бред, вычурные сооружения домыслов, как умеют наши критики! Вся их фантазия направлена на то, чтобы пережевывать чужое.
   - Я должен бы сказать: Вы счастливый человек, Август.
   - Но не скажете?
   - Счастье – капризная штучка. То оно нежится с вами, то знать вас не хочет, то назло целует других в горячечный лобик.
   - Как и наша Анаис?
   - У счастья много женских повадок.
   - А вас радует жизнь, Алекс?
   - Теперь уже скорее да, чем нет. Больше, чем наполовину.
   - Почему я так часто думаю о смерти? Мне скучно сегодня, кто его знает, возможно, будет скучно и завтра. Разве такая жизнь способна уравновесить окончательный распад на элементы? Ну, напишу поэму из тридцати трех песен. Одной больше. Разве я пишу, разве осознаю, что делаю? Кто-то забирается в мою голову, пускает корни в моё живое сердце, водит моей рукой по бумаге.
   - Потомки…
   - Потомки возненавидят меня, принуждаемые к зазубриванию моих творений. Розга не лучший друг понимания. Да и наплевать будет мне, растворенному в кислоте времени.
   - Некоторые верят, что душа перевоплощается. Другие – в жизнь в иных мирах, более тонких.
   - Алекс, наша вера запрещает нам фантазировать. Это наших троюродных братьев из Союза на том свете кормят пряниками грудастые существа, сотканные из света, но если пощупать – визгливые. Грешникам их – раскаленная кочерга в анус. Сказки. Если и будет что-то за гранью граней, то наш язык бессилен описать, а разум вообразить. Эх, рвануть бы сейчас в порт. В порту ротация – новые девочки! Они умеют такие штучки, что вашим столицам, господин посол, что вашим… Да вот не могу уже сегодня, совсем разбит. Плешивые холмы у развалин не кажутся старыми. Развалины – кости дракона, дракон издох и был обглодан, накопились и истратились столетия, а кости новехонькие. Не стоило мне столько пить, Алекс. Бросаю. К черту девочек, к черту вина. Эй, милашка, и тебя тоже к черту. Хныкает! Что за обслуга! Каждая мерзавка требует нежности, будто она наследница Алагера. Ну и хнычь, раз тебе слезы сладки. Налетят пчелы и соберут твои слезы и наделают мёду. Плачь, дурочка. Мне бы в невесты Госпожу. Род, нужно возрождать род. Я тоже с нею в родстве, я не хуже многих, Алекс. Алекс, жизнь невесома, слава – точно пушинка. Алагер бы бросить на чашу весов! Тяжелая гиря! Я бы покровительствовал искусствам. Снес бы под корень чертовы развалины и устроил театр, галерею картин, маленькие дворики с садами, скульптуры. Август – правитель княжества –тончайший поэт, жонглер словами и горький пьяница! Легкость жизни его утомила – он желает набросать камней в ее отверстия. Пусть идет ко дну! В порт, Алекс, обязательно с вами прокатаемся к девочкам. В порту, говорю вам как сторонник имперского правительства, можно спрятать целую армию. Вы видели городские укрепления? Что думают в военном министерстве старые олухи! Легче выиграть Болотную Войну, чем штурмовать этот город. А если тихонько, по двадцать человек в неделю – прятать в борделях, потом в развалинах. У Председателя не так много сторонников, за всеми ему не угнаться, не приставить к каждому соглядатая. Тысяча отборных солдат решит судьбу Алагера. Одним махом – захватываем мосты и ворота. На том берегу тоже, думаю, удастся припрятать несколько сотен наемников. Льюиса под арест. Нет, лучше в реку – будем милосердны к старому лису. Охрану дворца – в реку. Университет – в осаду. И мы во главе отряда избранных в покои девчонки. Вот и узнаем, что за чудовище угнетает честных тружеников.
   Август еще раз причастился алкогольной крови. Руки его расслаблено упали, рюмочка звякнула, подпрыгнула на гравии, но сохранила целокупность. «Притворяется, - думал Алекс. – Пригласил участвовать в заговоре, не предлагая всерьез. Алкоголь как отпущение грехов. Какой спрос с пьяного человека?». Слуги на цыпочках подбежали к Августу, переместили драгоценное тело на носилки. Алекс остался один в сумерках комариного звона. Свежесть вечера была глубока, земля отдавалась ей сладострастно, тихонько постанывая, вздрагивая, засыпая. Последняя птица допела, флейтист на галерее умолкнул, протер инструмент и вспотевший лоб одним платком, лег на пол, как пласт истощенного грунта. Черные ночные белки с огромными глазами суетились в листве. Летучие мыши очищали воздух; так молитва делает безопасной болотную воду. Все, что стремилось днем в разные стороны, пришло к согласию, ночь – пора равновесия. Если какая чаша мировых весов легка – смерть и сон утяжелят другую. Алекс попытался вспомнить братьев, мать, отца, но у его мертвых уже не было лиц. Темнота осторожно коснулась его лица, как руки, пробующие воду в незнакомом колодце. Внезапно эти руки погрузились до дна, зачерпнули и забрали в ладонях, сложенных лодочкой что-то важное, часть его самого. Какую? Кто вспомнит. Верный пес Священного Совета, ветреник столичных салонов, фехтовальщик, мечтающий о первенстве, но не наделенный сверх меры, поэт, измаравший стопку копеечных тетрадок, сгодившихся для растопки в ту бесконечную зиму. Во дворе появились кошки, неспешно заняв все мягкие и удобные места, чтобы наблюдать за людьми прищуренным хищным взором. Когда за господином посолом придут, будут ли они ступать также тихо, или вломятся, высадив дверь ударом ноги в боевом сапоге, выволокут полуголого и бросят на позорную телегу? Свежеструганный эшафот пахнет столярной мастерской, где старый Питер, одноглазый и без трех пальцев на левой руке, мастерил для него драконов и мечи. Драконов, как оказалось впоследствии, не существует, а вот мечей более чем достаточно, и все они питаются свежей кровью.
   Он хотел пойти домой в одиночку. Но слуги Августа – старик и крепкий юноша объяснили, что хозяин строго приказал провести господина посла до дверей. Хозяин не желает, чтобы с гостем приключилась беда, а у его людей не принято обсуждать приказы. Алекс понял, что они пойдут независимо от его желания. Пускай. Старик нес фонарь, распутывая узловатую тропку, парень взвалил на плечо окованную железом палицу с внушительным набалдашником. Вилла Анаис сияла, как упавшее созвездие. Свернуть бы к ней – попробовать вкус ее сосков, вдохнуть запах ароматических масел. Не в этот раз. В комнате Изабель горела желтая лампа. Перед лицом пролетел светлячок; огонь в комнатке Изабель погас, но тут же вспыхнул в стороне, в его собственном доме. Снова погас и снова зажелтел. Кто-то ходит из комнаты в комнату, понял Алекс и сжал до боли рукоять. Колючий кустарник с длинными и острыми, как зубы речного монстра, шипами, ночью подбирается ближе к тропинке, чтобы царапать прохожих ротозеев. Светляки взмывали целыми облаками и снова медленно оседали в траву.
   В доме никого. В доме спокойно, как в колыбели. Алекс сразу же засыпает так безмятежно, будто прожил жизнь святого, а не святотатца.

   В библиотечной комнате дворца тихо, будто еще бог размышляет, склонившись над планом творения. Что-то жужжит, но Алекс уже знает, что это не оса. Лучи полны мельтешащей, но ленивой пылью. Он думает об Анаис и об Августе, они кажутся детьми золотого света, не может быть, чтоб их не связывала страсть. В мыслях, в простом пожатии рук, в обмене взглядами – подобное влечет к подобному. Ему следует думать о себе самом. О Госпоже – хворой, сумасшедшей, притворяющейся блаженненькой, хитрой, проницательной, как клинок Мигеля, врущей и сочиняющей по поводу и без, как Изабель. Внизу лязгает. Это прибыла книга из хранилища. Алекс спускается, выдвигает ящик, берет увесистую иллюстрированную «Историю фехтования» и возвращается наверх. Из раскрытой книги выпадает сухой лист, но уже не такой причудливый, как в прошлый раз. Анжела? «Господин посол, я вас буду ждать, как стемнеет. Идите по террасе на восток. Возле белых шаров вы найдете лесенку. Поднимитесь по ней на один ярус. Смените направление на противоположное. Смотрите все время вверх. Остановитесь, как только увидите группу из семи каменных чудовищ. У одного отломан рог. Там же обнаружите отверстие – при помощи таких вызывали прислугу. Кликните меня». Библиотекарша снова назначает ему свидание? Имперский чиновник не должен встречаться в подозрительных местах с темными личностями. Но это игра, а его комбинация никак не клеится, возможно, ход противной стороны поможет ему нащупать слабое место в обороне. Атакующий всегда рискует, раскрывая защиту.
   Алекс хорошо знал, как опасно бродить по террасам дворца в темноте. Он прихватил с собой воровской фонарик, чтобы разгонять сумрак по углам. Вчера утром в порту, при выходе из лавки навигационных инструментов, где он разжился лупой, две девчонки тринадцати-четырнадцати лет попросили у него сладостей. Алекс редко позволял словам продираться сквозь глотку по пустяковому поводу. Он развел руками, не останавливаясь. «Нет? – спросила одна. – Очень жаль. Плохой дядя. Жадный!». Отвесить бы малой пощечину, но господин посол слишком занят своими мыслями. Цок-цок – послышались сзади девчоночьи каблучки, дерзкие и неумелые. Алекс поймал себя на мысли, что он опасается детской выходки, какого-то оскорбления, боялся не сдержать ярость, боялся отточенной стали, пристегнутой к поясу. Цок-цок – они не отставали, он тоже умышленно не оглядывался, сворачивая в проулок, тесный, как утроба, или на улицу, превращенную в рынок, но все равно просторную. Цок-цок – не выставлять же себя шутом гороховым или бобовым, пасуя перед девчонками. Разве он похож на торговца сахарными рыбками и карамельными птичками? Это провокация или ловушка. Вывести его из равновесия. Господин имперский посол напал с оружием на невинных детей! Цок-цок прервался, когда Алекс попал на грунт, на грязную портовую площадку, не на чем стучать, вот они и отстали. Неужели я такой трус?
    Он давно привык чувствовать чужой взгляд затылком. За следователями следят, знающих – подслушивают, жди доноса, как понедельника. Столица – надежное место для желающих обзавестись паранойей. Обнажить клинок, описать разящий круг – и упадут шпионы, как лепестки раскрывающегося пиона. Эта вечная тревожность преломляла события, как увеличительное стекло, в результате – пустяки и случайности казались ему важными и опасными. За пустяками Алекс часто не видел реальных угроз и проигрывал простые партии.
   Он без труда нашел большие белый шары, прикатанные друг к друг у на площадке террасы, где декоративные растения со всех сторон изживались сорняками. Алекс искал лесенку, протискиваясь между теплыми от ушедшего солнца сферами. Вначале они казались ему неиспользованными остатками перестройки дворца, но потом он разгадал их назначение. Прежде, давным-давно на таких шарах распинали, натягивая веревки до предела, осужденных. Заведенные за спину руки и ноги выворачивались из суставов, шар перекатывали так, чтобы он своим весом сплющивал кости конечностей, для усиления эффекта под низ насыпались острые камни. «Чудовища начались!» - подумал Алекс. Странно обнаружить подобные вещи в мирном Алагере, где и казнь - отставлена и забыта! Вот и лесенка, если этот огрызок, этот драконий скелет можно назвать так ласково. Половина ступеней разрушилась, и подниматься следовало осторожно, будто по крутой скале. Он успешно ободрал руки и ноги, взбираясь наверх, а ведь придется еще спускаться – зевнешь – короткое падение – и ты лежишь на белом шаре со сломанными костями, хоть и не совершал преступления. Впрочем, кто безгрешен?
   На верхней террасе дела обстояли не лучше. Этот уголок дворца давно не удостаивался забот. Мох покрыл камни, скамейки сломаны, статуям, ютящимся в нишах, не хватает носов или рук, а то и целых голов. От реки восходил страшный гул, усиливаемый стенами – здесь он был сильнее, чем на нижней террасе. Шла большая вода – он ни за что бы не согласился оказаться на кораблике! Кто-то в упор смотрел господину послу прямо в затылок, будто целясь из арбалета. Алекс оглянулся, отпрянул, чуть не перевалившись через парапет. Чудовище, многоглазое, несколько ртов с зубами, шипы и наросты. На плечах монстра восседал еще один, на нем – два, выше – целое трио с огромными, в два десятка шагов размахом, крыльями. «У меня внутри такая же акробатика» - подумал Алекс, разыскивая отверстия для зова. «Анжела!» - крикнул он в дыру на голове чудовища. Ответа не последовало. Еще раз звать ему не хотелось, вдруг вместо смешной библиотекарши отзовется изваяние. Кого в детстве не стращали статуями, оживающими в густой тьме? Нужно уходить – пока еще не наступила окончательная тьма – спуск «сверни шею» как-то не обнадеживал.
   - Куда это вы, господин посол? – знакомый голос догнал его, не успел Алекс сделать и пары шагов.
   - Ухожу. Я думал, что вы не придете.
   - Почему вы меня звали Анжелой?
   - А у вас на сегодня другое имя? Посылать сухой лист в книге – ваша привычка.
   - Имя как платье – иногда можно и переодеться. А с листами такая история – каждой девушке присвоен лист определенного дерева. Это наша эмблема.
   - Честно говоря, сегодня в мою книгу упал лист с незнакомой ветки.
   - Вот и не зовите по имени, ведь это должна быть не я.
   - Но вы – это все-таки вы?
   - Увы. По-прежнему.
   - Простите, но я не знал листопадного правила.
   - Извиняю. Меня повысили. Вот и эмблема у меня другая.
   - Вам теперь доверяют сдувать пыль с самых верхних полок?
   - Отчасти вы правы. Меня перевели на самый верх. За стеной – запретные покои Госпожи. Туда мне пока нет доступа.
   Наконец Алекс заметил собеседницу. Девушка примостилась на голове самого верхнего монстра, непринужденно подобрав под себя ноги. Головокружительное бесстрашие – сидеть на крохотном выступе на высоте трех этажей.
   - Не желаете спуститься вниз?
   - Спасибо, но я пришла поболтать, а не целоваться.
   - Мне просто страшно видеть вас в такой опасной позиции. Мне бы не хотелось, чтобы вы свалились прямо мне на голову.
   - Это запросто, - девушка резко наклонилась вперед, будто падая. Алекс содрогнулся, а она беззвучно рассмеялась, что можно было понять по движению плеч.
   - Не шутите так. А то ненароком оживет одно из чудовищ. Испуг порождает страх, страх – непреодолимый ужас, а он воскрешает древнее зло.
   - Чудовища выглядят иначе, чем мы можем себе представить. И уж точно они не такие химеричные, как этот испорченный камень. Вы что-нибудь знаете о чудовищах, господин посол?
   - Если вы про торговцев и цены в порту…
   - Нет. Оставим наших благородных обманщиков. Благодаря их жадности, предприимчивости и смелости Алагер не тонет и даже не качается в бурю. Я говорю о другом – о предметах, которые появляются и исчезают, о беспричинных звуках, о тенях, о странном движении, которое едва успеваешь заметить краем глаза.
   - Вы мистик, госпожа Анжела.
   - Река порождает странные вещи. И на том берегу реки, ближе к развалинам, и на этом. В зданиях с длинной историей, как дворец, время превращается в трясину. Оно убивает, затягивая, иногда из него вырываются пузыри неведомого.
   - Вы знаете о развалинах? Разве девушек, которые служат Госпоже, выпускают за пределы дворца?
   - Нет, не выпускают.
   - Да, я забыл, в вашем распоряжении тысячелетняя библиотека.
   - Нет, не забыли, вы не угадали, господин посол. Одна из нас бывала там. На развалинах.
   - Одной все-таки разрешен выход?
   - Она сама его нашла.
   - Но река… Надеюсь, вы не станете рассказывать о подземных ходах на тот берег? Я уже наслышан о глубине русла. Чтоб перебраться по дну, следует спуститься в царство мертвых.
   - Сами вы мистик, господин посол. Мистика – черта детского сознания. Подземелья, набитые стенающими тенями, сказки кормилицы. Что вы знаете о проходах?
   - О проходах? Здесь нет серых гор, госпожа Анжела.
   - Но проход есть. На ту сторону. Год назад здесь служила девушка, которая прочла о нем в книгах, а потом и сумела найти.
   - Проход – диковинная вещь. Как все те чудеса, которые нам достались от Предшественников, которые мы умеем использовать, а понять не можем. Проход, наверное, спрятан внутри дворца. Недаром он так велик, а комнатки такие крохотные.
   - Проход находится ниже. Она мне рассказывала. Какой у нее тогда голос был, будто в словах ночь, расшатываемая вихрями. Проход на той террасе, где обитает господин посол. Где-то там. Но теперь его не найти, девушка уничтожила все приметы, перед тем, как исчезнуть.
   - Она сбежала?
   - Кровь липкая, господин посол. Проход нужно искать на другом берегу, позади города, в старых развалинах. Ловите!
   Анжела бросила вниз белый мешочек. Мешочек легко нашелся, - он мерцал, будто в нем пульсировало сердце света. «Алагерское серебро!» - догадался Алекс, редкостный и ценный металл, за такую вот безделицу, украшенную фосфоресцирующими бусинками, можно купить дом в столичном пригороде. Внутри нащупывалось что-то твердое, неправильной формы.
   - Что в нем?
   - С помощью этой вещи вы отыщите проход в развалинах.
   - Почему вы решили, что я буду рисковать жизнью? Я видел белые шары внизу лестницы.
   - Эти игрушки давно не используют. В Алагере не казнят, господин посол.
   - Зато очень даже казнят в столице. Вы меня пытаетесь втянуть во что-то темное. Я предпочитаю полуденный свет.
   - Тем не менее, вы – во тьме. Я едва вас различаю.
   - Поэтому вы бросили мне ценную вещь?
   - Во дворце, господин посол, в тех покоях, где я смахиваю пыль, дешевых вещей не бывает. Вы найдете проход – это в интересах вашего правительства. Всем в городе известны планы нашего дорого государства. Вы им укажите путь во дворец, ваша голова будет спасена. А если я расскажу, как найти Госпожу, то ваша награда…
   - Это ловушка.
   - Наша жизнь ловушка, господин посол. Я хочу, чтобы вы помогли мне сбежать.
   - Вам, Анжела? С вами дурно обращаются?
   - Ничуть. Со мной никак не обращаются, кручусь как все, хлопочу по мелочам, скучаю, когда есть время. Когда его много – то обследую библиотеку или дворец. В здании полно заброшенных закутков, где живут странные звуки. Хорошо, что не странные обитатели.
   - Вас утомили книги и звуки?
   - Девушки пропадают.
   - Возможно, срок службы закончился, ну, или не справились. Отослали.
   - Та девушка, которая нашла проход. Она что-то предчувствовала. Что-то страшное. Она мне говорила, что боится засыпать в комнате на верхнем этаже. Теперь это моя комната и я тоже боюсь. Мне кажется, что-то скребется, но не за стеной, не под полом, не со стороны потолка. Это внутри. Да и Госпожа. Я слышу, как кто-то плачет ночами и плач этот нечеловеческий. Будто наполовину звериный. Председатель, не доверяйте ему. Он держит ее в клетке, как дикую кошку.
   -  Мне пора…
   - Пора? – спросил Алекс. Девушка проворно перебралась выше.
   «Поразительная пластичность. Детство, видимо, она провела среди акробатов».
   - Постойте!
   - Стоять здесь – все равно, что сорваться! – она продолжала подъем, будто вышивала – точно и вдохновенно. – Я свяжусь с вами, господин Посол. Изыщу способ. Если, конечно, для меня не будет уже поздно.
   Она потерялась в темноте, будто впитавшись в каменное тело одного из чудовищ. Непрерывный алагерский ветер шевелил волосы, забирался под одежду, холодил взмокшее тело. Камень, казалось, пел. Казалось, чудовища оживут, навалятся, сломают позвоночник, сбросят в реку, что еще яростно терлась о гладкие основания утесов. Рядом упало что-то тяжелое, еще раз – на этот раз ближе. Алекс поднял голову – на балконе, что отпочковывался от верхней террасы, в тридцати шагах от изваяний, стоял юноша. В любом случае, его силуэт – с тощими, но мужественными плечами, указывал на подростка. Парень раскрутил ремень и со свистом швырнул камень. Не задев Алекса, снаряд раздробился об морду чудовища, вызвав из утробы статуи глухой рык. Алекс присел, подхватил камень и бросил в ответ, но промахнулся. Тягаться с человеком, вооруженным пращой, казалось неразумным. Алекс повернул к лесенке, виляя на бегу. Камни свистели, но не находили цели. Он спустился потрясающе быстро – одна опасность пересилила другую. Между белых шаров, на которых некогда белели кости казненных, по гравию, сквозь кусты с белыми цветами, утыканные длинными, как гвозди, шипами. На половине пути к посольской каморке Алекс остановился, чтобы отдышаться. Он отбежал достаточно далеко, но камень, разнесший вдребезги кувшин возле пересохшего фонтанчика, указал на цепкую погоню. Белый мешочек, с фосфоресцирующим бисером! Как укрыться в темноте, если держишь в руке клубок света?! Алекс спрятал мешочек внутрь мундира, прижал к груди, перекатился, побежал, упал, прополз десяток шагов под прикрытием скамеек. Кто-то выругался наверху детским, но уже грубеющим голосом.

   От реки поднимается прохлада, но ветер разгоняет ее – здесь его приход, он приносит свою, насыщенную тенями и пещерами, рожденную на дальних плато и скалах, среди вершинных снегов безымянных гор. Мушки облюбовали половинку персика. Косточка похожа на мертвый глаз побежденного дракона. Порывы ветра наполняют ветви вздохами, будь у них вместо листьев перья, они непременно бы оставили террасу, где одиноко и страшно. Не по-человечески, а само собою, будто и отчуждение, и ужас проросли паутиной грибницы под разноцветным гравием. Мертвые не приходят сюда, сколько не называй их по имени. Чтобы призвать тень, нужно вспомнить облик в подробностях, извлечь из памяти особые сцены, события, которые не могли произойти ни с кем иным.
   Память оставила господина посла одного, будто лодка с товарищами, отчалившая во время его сна. Они вместе нашли песчаный остров с шальными ивами, вместе собирали сухие ветви, копали в песке яму для костра, пили кислое вино, спирт, настоянный на ядовитых змеях и сколопендрах, разжевывали вяленую конину, нескладно пели разбойничьи песни. Они бросили его, когда им всем приснился один и тот же сон. В этом сне у него были кровавые глаза, и он жаждал их крови. Воспоминания – плохие товарищи. Алекс массирует переносицу, прижимает кончик языка к небу. Ритуал, который помогает сосредоточиться. Но белом, как шар пытки, столике лежит треугольный кусочек металла. На столешнице Алекс начертил круг – треугольник – примерно соответствует четвертой части круга. Монета или печать? Одно слово: «прах» - поддается прочтению, хоть последняя буква рассечена надвое. Что-то очень знакомое, хотя шрифт не имперский. Он насилует память, но какое удовольствие в насильственном овладении пеплом?
   - Господин посол приобрел безделушку? – говорит Председатель, садясь напротив.
   - Подарок для женщины, - отвечает Алекс, пряча вещественное доказательство.
   - Любитель женщин еще не решил освоить замечательную игру на досках?
   - Она кажется утомительной. Меня недавно научили играть в шары.
   - Игровая воронка? Это пустая игра. Тем более что вы боитесь водоворотов. Разве конус с выемками для шаров не напоминает вам завихрения на нашей любимой реке?
   - Я боюсь водоворотов. Впрочем, я не помню, чтобы говорил вам об этом.
   - Значит, говорили кому-нибудь другому. Все сказанное в этом городе – произнесено для меня.
   - Думают тоже, полагаю, для вас?
   - Увы, я еще не так искусен. Но иногда мысли тоже приносят на мой стол. Чудесные мысли, записанные красивым разборчивым почерком.
   - Здорова ли наша Госпожа?
   - Ваши псари волнуются и дергают за веревку, завязанную петлей на вашей шее? Госпоже гораздо лучше. В скором времени она вернется к управлению городом. Дела прочих областей княжества она разбирает играючи.
   Какое лицо у Председателя! Будто зеркало, которое не отражает, а отшвыривает чужие взгляды, вот они бессильно издыхают на земле, как мухи, не разгадавшие тайну стекла. Волосы с поддельной сединой падают на плечи, простая одежда, глаза молодого дракона, чистое лицо почти без морщин. Ни дать, ни взять святой праведник, промышляющий одними молитвами. Почему, интересно, святость – это бунт против собственного тела, изнурение оного голодом и бессонницей? Святость – нечто, впитываемое духом тем обильнее, чем дальше ты отошел от себя и своих желаний. А если это иллюзия? Все бдения бесполезны – спасения нет, нет надежды. Но Алекс чувствует, что жить с верой надежнее, чем сомневаясь и осмеивая.
   - Вы, верно, любите вашу воспитанницу? – спрашивает господин посол, теребя черный шнур, которым расшита левая половина мундира.
   - Я ничего ей не сумел дать, но она открыла мне многое. Даже больше, чем все университеты, где я имел честь читать курс лекций к огорчению профессуры. Я честно лгал, сооружал мошеннические установки, чтобы мои эксперименты ошарашили ученых толстолобов. Пока они недоумевали, я проникал в библиотеки. Я прочел сотни запретных томов. Немало я выкрал. Я знаю больше чем те, кому положено быть сведущими. Поэтому мою голову требуют настоятельно из года в год. Мои финансовые аферы простительны и невинны.
   - А ваши сердечные аферы – тоже невинны?
   - Я раздавал женщинам радость. Я не брал ничего себе, кроме невесомого, будто мыльный пузырь, удовольствия.
   - Не знаю насчет пузырей. Но камни в вашем дворце летают со свистом.
   - Не летают. Я знаю о перемещении каждой песчинки в этом здании. Крысы делают мне доклад о шорохах в пустых коридорах. А если и летают, то господину послу нужно быть осмотрительней и не заходить далеко, влекомому любопытством. Здание старое – случаются обвалы.
   - Обвалы из пращи.
   - Обвалы из галлюцинаций. Не следует пить крепкие жидкости, особенно, если вы неуверенны насчет трав, которые пожертвовали им свои соки.
   - Крыши, - сказал Алекс, щуря глаза, что делало его похожим на полуслепого кота. – Крыши, господин Председатель. Я отсюда вижу крыши города на том берегу! А я долго не мог найти наблюдательный пункт, чтобы увидеть дворец на этом. Мне не нравятся алагерские крыши. Они слишком новые и простые. Я помню столицу – кошмарная империя башенок, остроконечных кровель, пристроек на их выцветшей поверхности. Я снимал комнату на чердаке, я любил открывать окно и смотреть на лабиринт, выросший на высоте семи этажей по причине крайней тесноты. Я хотел превратиться в ворона. Один – крупный и потрепанный, чистил перья, сидя на ржавом флюгере. Или прятался в нише, где до него была статуя святого, потом статуи запретили и свято место захватили птицы. Еще там разбойничали крысы и белки.
   - Я помню столичные флюгера, господин посол. Они ржавые и неповоротливые, зато флюгера в Алагере вертятся волчком. Время – живо и свежо в этом городе. В столице – вечный дождь, гниль и плесень. Не хорошо служить ржавчине.
   - Вы пытаетесь меня завербовать?
   - Вас? Вы в силах остановить правительственные батальоны?
   - Остановить батальоны? Все равно, что кровь из пробитого навылет сердца, господин Председатель. Кто в силах?
   - Наши лекари творят чудеса.
   - Они повторяют трюки, которые достались нам от Предшественников, часто не понимая их сути. Чужие секреты из чужих книг.
   - Фокус удался. Разве важно – понял ли его демонстратор?
   - Когда-нибудь связь элементов разорвется. Это опасная дорога, господин Председатель, жить, не осознавая. Она может быть успешной, но ее успешность во времени сомнительна.
   - Во времени все ненадежно, даже камень. Боги – в них больше никто не верит, они тоже оказались ненадежными. Наш Закон сплачивает страну тысячелетие, а мы уже недовольны его заскорузлостью. Новые времена, мы говорим, новые правила.
   - Смерть - долговечна. Свет, жернова времени, пламя, металлы, земля, река – все может иссякнуть.
   - Господин посол боится смерти?
   - В наше время следует бояться способов, которыми ее причиняют.
   - Воину следует принять, что он уже мертв, господин посол. Вы ведь солдат? Вы все еще носите жалкие мундиры из дорогого сукна. Да, ваша должность не предполагает атаки с оружием, меткой стрельбы, командования группой насмерть перепуганных мужчин. Иносказательно – да, это все присутствует и в дипломатии. И в жизни – к примеру, осада красивой женщины – приступы, подкопы, подкуп. Но вашим хозяевам нужен военный человек. Чем вы занимались последние годы? Рекрутировали солдат. Пусть жертвенных овнов Алагера муштрует Жакоб. Наши горожане еще могут сражаться на кораблях, но пехотинцы из них никудышные. Он муштрует – но правительство рассчитывает на ваш опыт вербовки, на ваш наметанный глаз. Разве вы не изучаете городские укрепления, не ищете слабое место? Вы – разведчик, и вы – наш враг, Алекс. Я изучил вашу биографию. Я знаю о вас нечто такое, о чем вы давно позабыли. Ваша память очень пострадала, любезный мой враг. Но я хочу видеть вас другом Алагера. Нашей Госпоже требуется опора. А на кого кроме меня в городе она может рассчитывать? Сплошная измена и фронда. Алагер – не просто большой и зажиточный город, это княжество. Острова, внутренние земли. У нас есть сторонники, но люди не верят власти, не чувствуя ее когтистую лапу на собственном загривке. Алекс, я даже не пытаюсь вас подкупить, хотя, зная ваши трудности, деньги – самый короткий путь к обладанию вами.
   Ветер согнал облака в плотное стадо, краски поблекли, тень, как мокрая тряпка, легла на разогретую кожу. В пасмурный час и камни тяжелей. Скалы, дворец на вершине, гравий, мраморные скамейки, столешница – сильнее давят на землю, едва не принуждая ее вскрикнуть, раздаться в стороны, открывая огненные недра. Под землей давно уже нет царства мертвых – ушли боги, исчезли страны, которыми они управляли. Религия повернулась к непредставимому, несловесному, к ценностям, что расположены вне человеческого опыта. Прилетел громадный шершень, завис над половинкой персика, разогнав мушек грозным жужжанием, но, поняв свою солнечную неуместность в предгрозье, улетел искать убежище от дождевых капель. Они не заставили себя ждать – крупные, как виноградины, капли упали на тарелку с орешками, в чашу с вином, ответившим рубиновым всплеском приветствия
   - Когда человека убивает молния, говорят, что это боги зовут его к себе, - сказал Председатель, приглаживая взмокшие волосы. – Теперь там никого, - он показал пальцем вверх, - но зов остался.
   - Это не боги. Обычная смерть, - ответил Алекс.
   Он выбрался из-за стола, нечаянно смахнув остатки персика на бледные цветы, что пробивались между камней. Подойдя к краю террасы, Алекс перегнулся через ограду и посмотрел на спокойную реку, полную корабликов и лодок. Он вернулся к столику, опустился на колено, поднял половинку персика, размахнулся и с отчаянной силой забросил его вдаль, жертвуя водам. В груди возникла пульсирующая, долгая, как разлука, боль, точно он вышвырнул в реку половину собственного сердца.

ОХОТНИК

    Он уже не раз спрашивал дорогу, пробираясь в лабиринте узких торговых улочек, где его постоянно задерживали, пытаясь сбыть уродливый коврик, нож из негодной стали или потертый пояс. На больших сковородах шипело мясо, тушились овощи, готовились умопомрачительные блюда из рыбы и риса. Даже от самого запаха румяных лепешек хотелось отломать кусочек и унести с собой в голодные годы. «Господин, съешь финик, господин, сущий мед, а не финик!» - но господин идет дальше, жезлом расталкивая зевак. Люди оглядываются злобно, некоторые успевают замахнуться или выкрикнуть оскорбление, но, видя человека в мундире с тремя белыми лентами на рукаве, испуганно сторонятся, склоняя голову и бормоча извинения. Какой-то мальчишка попытался обокрасть его, пока напарник объяснял Охотнику, куда лучше свернуть. Но залезть в карман к опытному вору – дело непростое, все заканчивается мирно – пинком и подзатыльником. Старшие воры поглядывают из-за угла – у них хватает ума не соваться к имперскому капитану, добыча не окупит риска. Когда мальчишки убегают – старшие ловят их и крепко бьют – неприятности с полицией способны разрушить бизнес. Охотник давно не был на юге – проход завел его так далеко, что теперь приходится идти в обратную сторону, точно возвращаясь к столице. Он прибыл утром на корабле и теперь ищет одного человека. Охотник издали замечает вооруженных, как на битву судного дня, стражников, он смело подходит к ним и спрашивает, как ему добраться. Важные провинциалы разглядывают его мундир с завистливым почтением, один – толстый и потный, указывает короткую дорогу. Южное солнце гудит, разливая кипящий зной. Охотник проходит квартал оружейников, подолгу простаивая перед выставленными образцами. Нужно будет потом запастись чем-нибудь скрытным и надежным – не все же время расхаживать разодетым, будто ревизор из столицы. Для его работы потребны скромные штучки. Наконец он выходит из города и смотрит на сады с домиками, накрытыми тростником, на озеро густого зеленого цвета. Быстрый корабль доберется отсюда до Алагера за две недели. Встречные работники в полевых одеждах приветствуют его на местном наречии, он отвечает с имперским акцентом, хоть может легко говорить как они.
   По правую руку дорога ползла по холмам, он свернул на нее, смахнув пыль с указательной доски на столбе для верности. Форменная обувь утяжеляла шаги, и он добрался до группы строений совершенно изможденный. Большой пегий пес выбежал из-за каменного забора, обмазанного глиной, гавкнул для устрашения и победно побежал к хозяину, помахивая хвостом, как плененным флагом. Крепкий смуглый мужчина жестом левой руки позвал Охотник к себе, правой он удерживал пса за загривок. Охотник назвал имя, мужчина удивился – что нужно имперскому офицеру от простого трудяги. «Держись живой изгороди, а возле перекрестка следует пойти через сад».
   Он раздвигал ветви, как занавески, пробираясь в густой траве к белому пятнышку, которое с каждым шагом все больше напоминало низкий домик с черепичной крышей. Вишни падали с веток и пачкали белый платок, повязанный на шее особым узлом и заколотый капитанской бляхой, такой же, как на груди, но уменьшенной. Он перепрыгнул через ручеек, продрался сквозь тонкую зеленую линию кустарника. Дети – совсем маленькие – старшему мальчику не больше шести лет, играли с деревянными лошадками. Полная женщина кормила кашей девочку с некрасивым лицом. Отворилась дверь и на порог вышел хозяин, почувствовавший чужака во дворе.
   - Здравствуйте, Учитель! – сказал Охотник, опускаясь на правое колено.
   - Человек подобен книге. А ты можешь отыскать любую. Ты нашел меня. Что ж, входи, не знаю, где ты украл этот блестящий мундир, но здесь он явно лишний.
   - Я искал не вас, Учитель. Но все равно нашел.
   - Мы всегда пытаемся вернуться, до последнего не веря, что места и люди, к которым стремимся, больше не существуют. Я уже не совсем я. Теперь ты – настоящий охотник. А я - владелец фруктового сада. Я читаю по ветвям, я слышу в стрекоте насекомых, как раньше читал и слышал в книгах.
   - Я иду по следу, Учитель.
   - Не часто случается, что мастер Корпорации чувствует свою книгу. Я помню ее пульс и биение, но они смолкли давно. Я не смог прочесть текст, не смог найти предназначенное мне. Я решил, что это просто легенда, эта книга, а ты, я гляжу, все еще веришь.
   - Она сама ведет меня, Учитель.
   - А меня ведут мои дети. Я уже вступил в пору распада, я чувствую запах пепла. Мне страшно за них, страшно, что я сдамся, слягу и исчезну. Конечно, я скопил немного денег – никто о них пока не знает. Даже жена – они не для нее, они придадут сил следующему поколению. Деньги следует давать вовремя, иначе они не принесут ничего, кроме лжи. Можно потратить казну целого государства на сиюминутные прихоти.
   - Все мы лживы с собою. Мы не знаем себя и поэтому не умеем разговаривать внутрь.
   - Это в вашем мире. Я упростил задачу. Мне теперь легко понимать и себя и моих близких. Я насытился, а ты все еще открываешь новые оттенки пьянящего вкуса.
   - Да, Учитель, книги меня еще подманивают, бросая лакомые кусочки на опасную тропку.
   - Что ты хочешь найти в этой книге? Я слышал, что самые одаренные смогли отыскать слово или фразу. Этого мало, а ты все равно идешь по дороге, едва обгоняя псов собственной смерти.
   - Я не знаю этого. Я многого не знаю, не умею, не успел прочувствовать.
   - Уходи любить женщин.
   - Это сильнее любви, Учитель.
   - Выбрось имперский мундир и стань отшельником. Пустынный ветер перетирает камни в песок, перетрет и твою страсть.
   - Это еще хуже, чем умереть прежде времени.
   - Один хранитель, чтобы избавиться от страха смерти, рисковал собственной жизнью, забредая в Серые горы без карты – наугад. Наверное, он был в определенной мере святым, раз прошел там, где сгинули тысячи. В своих странствиях он открыл пещеры, в пещерах – хранилища книг, в книгах – слова, спрятанные Предшественниками на тысячелетие, пока мы не дозреем до их знаний. Однажды он вернулся, сел у стены и ни с кем не разговаривал десять лет, пока не поседел и воздух вокруг него. По прошествии срока он собрал своих братьев и пообещал рассказать о смерти. Надежды нет, сказал он, за гранью – пусто – ни рая, ни ада. С тех пор нам запрещено придумывать загробные королевства с котлами для грешников, и сладкими грушами для праведников. Жизнь иллюзорна. Книги ложны. Ты согласен заплатить годами за ничтожную выдумку?
   - Наши ценности – выдумки. Я заплачу за ту, которая меня обманывает искусней.
   Пока они беседовали, стоя у порога, тень и свет сражались на их лицах. Дети пробегали, тормоша отца за пояс, прятались за его ногами от странного мужчины, ловкого, как акробат, с глазами способными зажечь солому. Он был здесь некстати, как кровавый меч, вонзенный в мирную землю. Ворковали голуби, гадая о будущем. Из их прорицания следовало, что никакого грядущего не предвидится, что следует тщательнее клевать настоящее.
   - Идем в дом, - сказал Учитель. – В ногах правды нет, а ты с дороги. У меня есть вино и сыр, но мяса, как ты знаешь, я не признаю.
   - Для голодного и брюква – мясо.
   Свернув лепешки трубочкой, они набирали овощи из большого котелка. Закусывали сидр ломтиками сыра. Ни один не мучил другого воспоминаниями – что минуло, то истлело. Стремящийся со стороны озера ветер очищал воздух от зноя. Охотник смотрит на Учителя и не находит прежней неистовости, этому человеку больше некуда идти и он уже не поднимется, не сменит место, он укоренился в мягкий грунт. Человек приложил ухо к земле, чтобы послушать ее сердце, а она проросла в него венами и корнями, незримыми цепями притянула к себе и уже не отпустит.
   - Мне нужен Хасим, - говорит Охотник.
   - Я иногда использую и это имя.
   - Мне нужен Хасим, Учитель, а не тот, кто использует имя.
   - Почему ты пришел ко мне? Это ошибка!
   - Вы сами научили меня избегать промахов.
   - Даже если это так, Хасим не станет разговаривать с тобой. На тебе имперский мундир и он решит, что ты послан Священным Советом.
   - Чистота веры больше не заботит святых отцов. Великое Очищение прервано и у них нет больше власти. Их интересуют события, которые развернутся в Алагере. Тень этого будущего лежит и на моем пути.
   - Он не станет говорить с тобой.
   - Я хочу пройти посвящение.
   - Ты? Это уничтожит тебя.
   - Если я – весомое слово, ничто меня не сотрет, я снова проступлю на каменных стенах и в пергаментных свитках.
   - Еще скажи, что девушки будут вышивать твой портрет золотом, готовя свадебные наряды.
   - Им бы вышивать белым. Это цвет пустоты и непорочности.
   - Это цвет смерти. Это имперский цвет. Его использование грозит медленным умиранием.
   - Я пройду через посвящение, а он мне покажет священные тетради и ответит на вопросы.
   - Хасан даже ангелам не отвечает.
   - Мне ответит.
   Лицо Учителя кажется прозрачным, сквозь него видны плетеные корзины с фруктами, оно мерцает. Он выходит, но дом не пустеет, точно человек остался и только притворился ушедшим. Охотник всматривается в пятна, покрывающие бедняцкую стену. Он складывает их в письмена – его обучали такому способу прорицания, но он знает, что предсказания – мошенничество. Их учили воровать и обманывать, сомневаться в чужих словах, в словах близких, в своих собственных.
   Учитель возвращается, держа за плечи старшего мальчика. Глаза ребенка пугают, будто в глазницы залили расплавленный свинец. Он еле шевелит губами, повторяя на пределе слышимости одну и ту же фразу. Наконец Охотник слышит:
   - Я - Хасан.
   - Ты начал стареть в другую сторону, мудрейший? Я вижу ребенка.
   - Я могу быть тем, кем захочу.
   - Хорошо. Будь Хасаном.
   - Ты сказал, что готов пройти посвящение? Ты пройдешь его.
   Страшный ребенок кружит по комнате, будто танцуя, движения его неестественны, как у сломанной куклы. Он с легкостью поднимает и крепит над огнем огромный котел, почерневший от копоти. Он наливает в котел вино, отодвигает камень и достает мешочек, высыпает содержимое в котел, чертит ногтем на поверхности котла круг, потом еще один, фигура усложняется, обрастая формой, как взрослеющий опытом. Ребенок добавляет ингредиенты в варево, отец его отошел в дальний угол и закрыл глаза рукой. Над котлом поднимается пар и постепенно заполняет комнату едкими клубами, глаза слезятся, Охотник слепнет. Образы внешнего мира исчезают, тухнет и внутренний огонь. Он теряет имя и воспоминания. Кто-то подносит к губам ложку, и Охотник пьет, не чувствуя вкуса. Он выпил бы и яд, кислоту, расплавленную медь, кровь – то, что должно быть сделано - будет.

   - Ты долго спал, - говорит человек в широких одеждах. Лицо его закрыто платком.
   - Я не спал, я был мертв, - отвечает Охотник.
   Он лежит на оранжевой земле, повсюду блестят камни, похожие на черное стекло. Это жилище высечено в скалах, сквозь отверстия в стенах продирается небо. Он пролежал здесь день, два, неделю, годы. Охотник так пуст внутри, что готов принять на веру любое количество времени.
   - Ты и сейчас мертв, - говорит человек, - а до этого – тоже был мертв. Но теперь ты начнешь возрождаться.
   - Хасан?
   - Ты придаешь именам слишком большое значение. Имена – это осы, они могут жалить, могут роиться над цветами, могут над мясом.
   - Хасан?
   - Ты теперь один из нас, ты - очистился.
   - Не думай, что я поверю в ваши выдумки. Я не видел никаких чудес, ангелы не являлись за моей душой, чудовища не грызли мое сердце.
   - Ты не поверишь? Но ты говоришь об ангелах, о чудовищах. Разве это не вера? Ты сомневаешься, стало быть, ты похож на взрыхленную и удобренную почву. Что-нибудь да вырастет. Необязательно, что это будет наше учение. У каждого свой путь. Мы просто открываем двери, много дверей – ты можешь пройти сквозь любые, но и сам ты открыт для истины.
   - Есть много напитков, вызывающих галлюцинации. Много насылающих сон. Я просто спал.
   - Ты и сейчас еще спишь. Ты будешь просыпаться долго и мучительно. Возможно, потребуются годы.
   - Я слышал, что посвящение проходит один из десяти.
   - Бывает, что и тысяча гибнет.
   - Почему я уцелел?
   - Узнаешь, когда проснешься.
   - Ты дашь мне тетрадь со священными письменами?
   - Конечно, теперь ты один из нас.
   - И ответишь на мои вопросы?
   - Ты один из нас.
   - Разве у вас нет тайн для посвященных. Как же мастер может преобладать над учеником, если не силой скрытого знания?
   - У нас нет учеников. Каждый идет по своей дороге.
   - Хорошо. Будь, по-твоему. Расскажи мне о смерти.
   - Нам говорят, что душа низводится в ничто. Одни утверждают, что в распаде личности и есть избавление, так как чувства несут страдание. Святые отцы запрещают размышлять о существовании по ту сторону. Это большой грех, оскверняющий великую тайну. Мы считаем, что путь, после открытия дверей, уже никогда не прекращается. Меняются формы идущего и места, в которые он входит.
   - Я спрашиваю тебя о конкретной смерти. Как умер предыдущий правитель Алагера.
   - Что тебе может рассказать Хасан? Я тогда еще не был Хасаном.
   - Я теперь один из вас, - сказал Охотник, с трудом поднявшись, чтобы прислонить к стене задеревеневшую спину.
   - Тогда стояло дождливое лето. Вода извлекала из земли червей, длинных, будто змеи. Кусались они тоже пребольно. Что ты знаешь о старом правителе? Алагерский род чаще других возглавлял государство. А последние пять поколений именно они и правили, почти без оглядки на Верховного. Тот, о котором ты спрашиваешь, не стал исключением. Наша страна устала от внутренних распрей, многие готовы изменить Закон, чтобы над нами была одна династия. Это бы позволило избежать выборов. Войны междуцарствия, конфедерации, казни прежних сановников. Алагерский клан готовился занять престол навеки. Это отец твоего мертвеца вручил власть Священному Совету, чтобы создать еще один центр силы и ослабить правительство. Большего он взять, не переступая Закон, уже не мог. Его сына с детства готовили к владению и подчинению, как минимум, он должен был стать Верховным. Будь уверен, он бы стал. Оставалось дождаться смерти нашего главного правителя, а тому уже было за шестьдесят, и принудить избрать себя на его место, а принуждать было чем – только что победно завершилась Южная война, угрозы со стороны степей больше не существовало. Контролируя армию и финансы, а они были в его руках как две плети, не составит труда взять свое с каждого, пригнуть шею или снести ее – по выбору. Это он пригрел военного гения с сомнительными правами на пограничное княжество, он сделал его командующим, хотя все предупреждали об опасности. Теперь этого человека не называют по имени, а он самый удачливый враг государства, губящий наши полки в странной войне, где крепость – это болото, а болото – это крепость, а самые истребительные орудия – голод и лихорадка. Я слышал, что правитель хотел даже выдать свою дочь, которую вроде бы как обожал, но, вполне возможно, и не очень, за своего протеже, за этого будущего изменника. Нужно же что-то делать с дочерью? Но пока она оставалась единственной наследницей, то, ни замуж, ни куда-либо еще ее не определить. Правитель собирался завести новую семью, но государственные хлопоты, но остатки любви к покойной жене, которая его ненавидела, а он так просто без ума был… Он со своей свитой, а это были самые близкие, самые сильные фигуры в его игре, обогнав армию, победно возвращающуюся из степи, по пути в Алагер, где он намеревался созвать своих сторонников, внезапно заболел. Рядом был один город, не принадлежащий никому, так как правитель крохотного княжества не имел достаточно сил, чтобы взять его, а Верховный поддерживал сепаратистов, чтобы влиять на этого самого правителя, сменяя обещания угрозами. Умирающего правителя Алагера отвезли в тот город, и в нем он закончился, как история, обещавшая открыть тайны жизни, но оборванная посередине. Я был там.
   - Ты был там? – спросил Охотник, чтобы прочистить пересохшее горло.
   - Я был одним из них.
   - Город принадлежал посвященным?
   - Нет, еще не тогда. Но горожане тоже искали надежду в жизни и после нее. В отдаленных городах иногда являются пророки. Ложные или нет – проверяют столетья. Наша религия похожа на ночь и на облака на ночном небе - каждый волен видеть свое, верить по-своему. Она существует и одновременно – нет. Она не зародилась в том городе, но братство, пусть его в столице зовут сектой, удобрило почву для наших зерен.
   - Священный Совет? Все преследования и казни?
   - Им дают власть, чтоб упорядочить верования. Но во что нам верить, если Хранители, начитавшись старых книг, упразднили наших богов, нашу историю. У нас недавно был один бог, создавший сущее, пронизывающий мироздание, как вены и нервы тело. У нас были иконы, мы умели молиться, знали, как изгонять дьявола, за грехи нас ждало вечное пламя, за добро – награда на небесах. Они запретили все. Бога нельзя изображать в виде мудрого старца, его даже нельзя назвать богом. Они говорят, что есть некая высшая сила, но пытаться познать ее – преступление. Искать смысл жизни и смерти – злодейство.
   - Разреши мне немного пройтись, - сказал Охотник. – Мое тело кажется каменным, как стены твоей пещеры.
   Он едва не упал. Мир закружился волчком, и как было его удержать на такой высоте, где только орлу и гнездиться? Пещера вырублена посередине утеса, желтого и белого, как невзрачные цветы, вросшие в его камни. Озеро сливалось с горизонтом, казалось, оно перебирается на небо, оставляя неблагодарную землю, людей, плюющих в его священные глубины, таскающих его обитателей сетями, чтобы взамен вернуть рыбьи скелеты с порцией нечистот. Какое озеро способно вынести такое безверие, а ведь раньше его обожествляли, для него выбирали красивейших, едва опушившихся, девочек, и оставляли связанных на горящем плоту над алчущей глубиной. Игрушечный городок – будто из детской комнаты наследницы княжества. Низкие крыши казались чешуей земли, сады – ее мохнатыми подмышками. Интересно, были ли игрушечные города у дочери правителя Алагера? Конечно, он же подарил ей город! Самый красивый и богатый в этой скорбной, но процветающей части мира, где не принято скорбеть об умерших, их сжигают, закапывают, чтобы вырыть и растереть в пыль кости жерновами. Пыль и пепел и никакой легенды о посмертных мытарствах. Южное солнце прожигало насквозь, а он глотал холодную воду из прихваченного кувшина, смачивал нею руки, воспаленные веки, брови, лоб и мочки ушей. Его одежда теперь состояла из пастушеской накидки и штанов поденщика, дырявых, как ночное небо. Но он все еще ощущал свое будущее, как течение, в котором он бредет по щиколотку, а иногда и по пояс.
   Охотник вернулся в пещеру, поел вареных зерен, сухого сыру, подгнивших фруктов. Перебирая обстановку вещь за вещью, как четки, он обнаружил тюк со своими пожитками. Слишком мало вещей, чтоб спрятать еще одну вещь надежно – подушки, наваленные на пол вместо стульев и кровати, инструменты, кувшины, маслины в тарелке, посох, веревки. Но убогая простота скрывает ответы, за которыми он пришел, погрузившись в смерть, как все, кто вкусил яд посвящения.
   - Тебе лучше? – спросил Хасан. Он сидел, подобрав под себя босые ступни.
   - Я еще не совсем я, - ответил Охотник.
   - Ты уже никогда не будешь прежним.
   - Никто не будет. Правитель Алагера, к примеру, тоже. Он мертв.
   - Я был там. Еще бушевало пламя в погребальной печи, а вся свита правителя была схвачена. Как дрожат властители, лишившись силы? Как они пресмыкаются, умоляют, плачут! Не знаю, кто первый, не выдержав пыток, начал обвинять своих товарищей, но через два дня признаний и свидетельств было достаточно, чтоб объявить о раскрытии заговора, включавшего всех и вся. Господа дружно признались, что отравили своего благодетеля, а убийство правителя согласно Закону – величайшее преступление. Отцами города, его священниками, пастырями в ризах кто-то дирижировал, разыгрывая пьесу спектакль, тот, кто, скорее всего, и извел алагерского Господина.
   - Это было убийство?
   - Я жил в городе несколько лет, у меня была переплетная мастерская. Это, конечно, не парфюмерная лавка в Алагере. Но я мог себя прокормить. Так вот, я немного знал отцов города. Они боялись, что их городишко сотрут – у Священного Совета давно был на них зуб. Арестовать первых сановников, пусть и без официальных должностей, но со связями, людей, из поколения в поколение правящих государством! Алагерские правители тщательно выращивали свою свиту, это была замкнутая корпорация, вроде вашей. Разве жалкие провинциалы дерзнули бы на такой шаг без поддержки из столицы, из самого сердца власти? К тому же, устроить судилище, грандиозный спектакль, а потом такие замысловатые казни?! Не было у них ни фантазии, ни чувства, ни понимания, ни таланта. Ими воспользовались, как отрядом новобранцев, которых нужно принести в жертву, бросить в самое пекло, в гущу битвы, под копыта отборной конницы, чтобы отвлечь внимание от флангового маневра. Еще не успели расправиться со свитой покойного, как прибыла его дочь с лучшими людьми Алагера. Был там и тогдашний канцлер, все первые богатеи, управляющие банками, владельцы факторий, не было только Льюиса, которого тогда еще не называли Председатель. Городские пастыри вошли во вкус и сходу обвинили прибывших в заговоре. Нужные ответы вытаскивали раскаленными клещами. Присутствие наследницы – одного этого достаточно, чтобы добавить горечи в сладкое вино победы. Согласно Закону, она - неприкосновенна, но если она повинна в отцеубийстве, то следует ее лишить наследства. Ее и пугали, требуя признаний, и на эшафот возводили, чтобы видела, как умирают изменники. А девочке пятнадцать лет едва-едва набежало. Но прибыл человек с правительственным указом и увез ее. Возможно, указ был поддельным. В городе было, спохватились, но поздно – уже ветер и следы сровнял на дороге. Пастыри еще не успели отрезветь от крови, как прибыли войска, ночью срезали часовых, а через три дня не было ни города, ни свидетелей всей этой истории. Я уцелел, потому что сбежал загодя. Вот и все.
   - Город уничтожили? Затратный способ избавления от улик. А что стало с горожанами, с пастырями?
   - Ты знаешь нашу армию. Все – под нож. Правда, отцы, успели погрузиться на кораблик. Одни говорят, что они возродили культ далеко на севере, другие – считают их сбежавшими за соленые воды на западе. Они пропали. Думаю, их тоже не обошла государственная благодарность.
   - Жизнь бывает свирепой, Хасим.
   - Жизнь - нема. Память в нашем государстве – короче полуденной тени. Заплачено непомерной кровью, убит великий правитель, его дочь едва не поплатилась жизнью вопреки Закону, на который все у нас молятся. Город, пусть и заселенный людьми, несколько расходящимися в вере с большинством, превращен в пустошь. Вот я, очевидец, рассказываю тебе, охотнику, члену корпорации, осведомленному, в общем-то, человеку, и рассказанное для тебя новость.
   - Так ты говоришь, что наследница спаслась?
   - Да. Ее увез человек в имперском мундире. Точно в таком, как у тебя. С капитанской бляхой.
   - Как она выглядела?
   - Как выглядит девочка в пятнадцать.
   - Подробнее.
   - Мне казалось, что она красива. Но, честно, я не вспомню даже цвет ее волос. У меня больше нет определенного прошлого, случившееся – могло случиться иначе, я не властвую над тенями Я прошел посвящение и мои глаза открыты. Вокруг меня простые вещи, я учусь разглядывать их под разными углами, придумывая им всякий раз новые имена.
   - Почему для спасения души принято отказываться от приятных вещей? Вкусной еды, телесной любви, богатства?
   - Я не называю это спасением. Я не знаю от чего нам спасаться, не знаю, возможно ли спасение в принципе. Голод и отречение часто очищают и дают иные радости, недоступные обычным путем.
   - Вы не в силах играть в игру власти и славы, поэтому выдумываете свою.
   - Все игра и все нереально. Не каждому искать книги или владеть Алагером.
   - Почему вам не создать религию для всех? Преследования Священного Совета?
   - Преследования закаляют. Наш путь для немногих. Посвящение убивает, значит, нас не будет много. Страна опустеет. Если мы объединимся, кто-то станет главным и пожелает роскоши и силы. Так всегда было и так будет. Сколько пророков прошло со своей верой и своими богами сквозь эту страну? Всплеск веры неизменно сменяется запретами и ритуалами. Запреты – наш Закон, ритуалы – бытовая магия, - это все существует, зачем перекрашивать дом, новый цвет не превратит лачугу во дворец.
   - Покажи мне тетради.
   - Зачем они тебе?
   - Я иду за своей книгой.
   - Ты бредишь. Твоей книге нечего делать в наших тетрадях.
   - Разве ваши тетради не обо всем?
   - Я сказал бы – о многом.
   - Почему бы моей книге не быть в числе многого?
   - Что ж, ты один из нас.
    Хасим подошел к стене, отодвинул камень и глубоко запустил руку в образовавшуюся нору. В норе жил тряпичный зверь, хранивший в утробе скрученные валиком и перевязанные веревкой тетради. Желтые, как листья, срываемые дождливыми пальцами октября. Охотник протянул руки, взял их бережно, чтобы не рассыпались в прах, такими хрупкими они казались, развернул страницы. Тетради не содержали ни единого слова, а только сложные узоры, в которых мелкие элементы сплетались в большие, а те, в свою очередь, снова распадались.
   - Я тебя предупреждал. Здесь ничего не написано о твоей книге.
   - Ты еще не очистился, Хасан. Ты радуешься моей неудаче и собственной правоте.
   Хасан вышел из пещеры, оставив Охотника властвовать над тетрадями. Ему еще не доводилось развязывать узлы запутанной геометрии. Если ты был внимателен, то в книге отыскивал намек на другую, на целое собрание или на одну страницу. Важны цитаты и сноски, примечания, иллюстрации. К примеру, «Книга о лучшей краске», а рядом гравюра, на которой черные царапины собираются в образ острова. Он потратил три месяца, пока нашел такую же, но вместо гравюры – цветная картина, он сравнил оба изображения – на цветной имелась малозаметная тропинка, ведущая к камню на скале. Острова он не узнал, но по растительности, развалинам, очертаниям примерно догадался, где искать. Долгие недели он скитался по озерному архипелагу, показывая картинку жителям, притворяясь то торговцем, то сборщиком податей, то влюбленным, ищущим невесту. Слепой рыбак помог ему – Охотник описал картинку красочно, подражая стилю знаменитого географа, он легко копировал чужую манеру, не имея своей. Рыбаки помоложе сидели у костра, пили пиво, пели песни. Они слушали его с упоением, он владел местным наречием. Слепец сказал: «А не тот ли это островок, с которого упала скала, подняв чудовищную волну. Я еще был ребенком, но и теперь помню кораблики, на зубцах крепостной стены. Ох, и народу погибло!». «Да, да, старик знает, о чем говорит! – дружно поддержали рыбаки. – Это Змеиный остров. Правда, змей там нет! Мы потому и не узнавали его, что скалы обрушились! Зачем он тебе? Там никто не живет!». Охотник соврал, что ищет лекарственное растение, такое редкое, что, может быть, уцелело только на диких скалах. За скромную плату он нанял лодку и несколько раз обогнул остров, высматривая нужное место. За тысячелетие и скалы стареют, но их возраст набегает медленно. Живущие с иной скоростью камни не замечают человека, наверное, так и люди не видели бы стремительных существ, обгоняющих их органы чувств. Остров совсем переменился, он стал ниже и площе, чем нарисованный, волны сожрали прибрежные камни и усиленно работали над оставшимися скалами, брызгая слюною прибойной пены. Учитель вымуштровал его память, необходимую охотнику больше, чем ловкие руки и смекалка, он представлял в уме картинку, ища соответствие. Потом он выбрался на берег, повелев лодочнику причалить в единственно возможном месте – темной бухте, над которой подобно мостам, нависали камни. Он поднялся на вершину и пересек остров, распугивая сурков и поднимая в воздух птиц. Жалкие дикие злаки желтели на полях абсолютного одиночества. Охотник нашел ручей и выпил воды, будто причащаясь к тайнам заброшенного места. Он привязал веревку к уступу и медленно спустился к нужному месту, которое он узнал по сосне, искривленной, как сломанный палец. Землетрясение открыло вход в пещеру, что только угадывался на древней картинке. Стены покрывали надписи на языке Предшественников, легко читаемом, так как завоеватели овладели не только землей, но и языком. Задача упростилась, ловушка – заржавленный арбалет – уже не действовала, Охотник открыл сундучок, способный хранить книги неповрежденными веками. Он вернулся к лодочнику, нарвав полный мешок сорняков. Если бы не Корпорация, отнимавшая громадный процент у молодых членов, он бы завел дело, к примеру, приобрел парфюмерную лавку в алагерском порту. Он любил этот город за суматоху, за разноголосицу, за порядок и за свободу. Но в священных тетрадях Хасана не было слов. Охотник отложил тетради, прижал их камнем, чтобы не снесло ветром. Он покинул пещеру и сел рядом с Хасаном на камень. Даль успела потускнуть. Солнце передвинулось и теперь висело над горизонтом, равнодушно прощаясь с миром, не успевшим его очаровать. Хасан дышал ровно и глубоко, веки почти закрыты, оставлена только узкая щелочка для вечернего света. Он медитирует, его не о чем спрашивать. Охотник спрашивает озеро, такое чистое и плоское, как то, в котором растворяется алагерская река, которое высасывает реку сквозь семь ее рукавов, будто выпивая кровь из артерий. Шесть потоков несудоходны, бурные, заваленные камнями, вода кипит и свивается. На единственном проходимом паразитирует город. Охотник видит островки, он закрывает глаза и вздрагивает. Его пронзает догадка. Он возвращается в пещеру, ударяется головой о камень – проход очень низкий, поднимает тетради, подносит к свету. Он роется в своих вещах, находит чернила и ручку, чистую тетрадь. Он садится так, чтобы жалкие крохи вечернего света падали на страницы. Узоры – это карты, он вовремя вспомнил историю с островом. Он находит обрывки в каждом плетении, перерисовывает их, объединяет. Охотник узнает это место, книга по-прежнему зовет его, он в своем русле, его не занесло в гнилое болотце, его не подхватил ложный поток.
   Утром, только новое солнце оседлало холмы, Охотник вернул тетради Хасану.
   - Вижу, ты нашел то, что искал. Ты прошел посвящение, и тетради открыли тебе путь. Не забывай, ты теперь – один из нас.
   - И вы не забывайте, - отвечает Охотник.
   Он спускается вниз и долго лежит в тени дерева над родником, обновляя силы. Он моет тело, волосы, потом извлекает из мешка мундир. Теперь он снова государственный чиновник, офицер с бумагами. Он возвращается в город и находит дом наместника. Охрана заступает ему дорогу, но он поднимает над головой документ с правительственной печатью. Конечно, они расступаются. Щуплый наместник лебезит, изучая бумаги.
   - Мне нужна машинка.
   - Это противозаконно. У меня нет и быть не может, господин капитан.
   - Может, - господин капитан бросает на стол еще один документ.
   - Это… - чиновник ошарашен.
   - Да, за личной подписью.
   - Тогда, конечно, конечно, - он жестом зовет Охотника за собой. Они спускаются в подвалы, где созревают сыры и взрослеют вина. Из стен свисают цепи – раньше место вина занимали узники. Они входят в келью, зажигают фонарь, советник вскрывает деревянный ящик. Охотник кивком головы приказывает ему уйти. Он подходит к устройству, проворачивает ручку, оно оживает, скрежещет и гудит. Охотник не торопясь отсылает отчеты Хранителю библиотеки и послу в Алагере, и еще – кому-то третьему, в столицу, он работает и для этого незнакомца, его он боится по-настоящему, как неведомого.

ГОСПОДИН ПОСОЛ

   Изабель носится по траве, прыгает по камням, как ошалевшая белка. В ее голове, верно, звенят стрекозы, и ничего кроме прозрачного звона там не сыщется. Мигель колдует у огня – он поджаривает разноцветные овощи, грибы и куски мяса на железной решетке. У фехтовальщика подлинная страсть к готовке, нужно было купить ему кабачок, а не заводить школу танцующей стали. Впереди – развалины, остовы домов храмовой высоты, они еще крепкие. Черт, как же тогда гордо строили – назло векам. Улицы уходят внутрь призрачного городка, как мосты в прошлое, что покрывает их щедрой тенью. Почему это место заброшено? Алекс удивляется – ведь не безнадежная же рухлядь, залатать дыры, обновить кладку, устроить крыши, вставить стекла, очистить водопровод и канализацию. Алагерские правители – знатные строители, сколько укреплений, храмов, дворцов возникло благодаря их упорству. Не иначе, как проклятое место. И Изабель все твердит, что с развалинами не все в порядке. Что она видит? Возможно, с возрастом поле зрения сужается, а странные вещи можно застигнуть только краем ока. Тем не менее, она пошла с ним охотно, только упрашивала не брать Мигеля. Оно и понятно – слишком сухой человек, свинцовый, как его сочетать с порхающей легкостью девочки? Но Алекс знает, что кто-то должен прикрыть спину. Изабель сгодилась бы как наживка, только ловить пока некого. «Наверное, здесь проходили собрания горожан», - Алекс разглядывает широкую площадь, что начинается в сотне шагов от места, освященного поварской магией Мигеля. Площадь в отличном состоянии, весь Алагер, конечно, уже не собрать – город раздался за тысячу лет, но толпа получилась бы преогромная. Каменные плиты изъедены ветром, истерзаны сменой сезонов, земля под ними вздулась или просела, трещины, точно раны от кавалерийских сабель. Вместо крови в каменных ранах – трава, тем не менее, площадь все еще плоска и удобна. Чудаковатые алагерцы лепят свои гнезда на скалах, когда рядом такое роскошное место. Возможно, река врывается сюда в половодье, и тогда ее буруны яростно спорят над площадью. Пахнет так, что и сытый проголодается, не налетели бы осы. Изабель собирает цветы или ядовитые травы. Возможно, она готовит приправу для кулинара – Мигель, будто камень на цепи, прикованный к ее ножке. Пользуясь беспечностью девочки, Алекс разглядывает ее рисунки. У Изабель талант, он даже не сомневается, что кто-то уже пытался обучить ее карандашному рукоблудью. Умело, только перспектива пока неловко перебирает ножками, как ребенок, вышагивающий впервые. Неправильность причудливо украшает ее художества, усиливая пугающую подробность деталей. Яблоко на подоконнике, из окна виден дом господина посла. Только вот что-то не так с этим домом. Алекс чувствует, но не понимает, нужно будет заскочить в ее комнату и сравнить с оригинальным видом. Яблока на подоконнике, конечно, уже не будет. Мигель подносит сложенные особым образом руки и кричит птицей – военная привычка, обед готов. Алекс зовет Изабель, но она застыла, выпрямилась столбом на камне, девочка глядит вдаль и не слышит его. Или притворяется, что не слышит. Алекс еще раз смотрит на ее рисунок, но все же возвращает его на место и неспешно идет за девочкой. Он приближается одновременно с лимонной бабочкой, летящей параллельно его курсу у левого рукава. Бабочка обгоняет пешехода, садится на волосы Изабель, где ее можно принять за искусную заколку. В моде ли в этом году бабочки? Алекс старается быть осторожным, но подстричь и перевести ее в разряд сыновей мастера фехтования он так и не решился, наоборот он безрассудно ее балует. Он накупил ей платьев, ориентируясь на подруг Анаис, и теперь девочка выглядит как сестра самой влиятельной женщины в городе. Хороша маскировка, нечего сказать. Алекс становится рядом, но девочка смотрит на развалины как зачарованный сурок. Господин посол легко дергает ее за шелковый рукав, раскрашенный крупными цветами. Изабель игнорирует подергивания, бабочка взлетает. Промахав крылышками шагов тридцать, она резко падает, будто пронзенная миниатюрной стрелой.
   - Мигель зовет, - шепчет Алекс и удивляется своему голосу. Неужели он действительно играет в отца, говоря мягко, даже заискивающе.
   - Пусть его заберет преисподняя, - грубо огрызается Изабель.
   - Он так старался, колдуя над обедом.
   - Если он колдун, то пусть его накажут святые отцы из Совета.
   - Нельзя быть такой злюкой.
   - Какой хочу, такой и буду.
   - Грубиянка. Что с твоим настроением? Чудесная погода. В меру прохладно. Тебе не понравилось одно из твоих новых платьев?
   - Они мне все не нравятся.
   - Я думал…
   - Нет, они красивые. Спасибо тебе, вам, господин посол, - послом она его величает насмешливо. - Но в красивых платьях нужно красоваться. Где? Перед Мигелем? Где ты нашел такого чурбана? Я даже сторожевого пса выбрала бы веселее.
   - Ну нет, веселых собак в этом городе предостаточно! – господин посол на днях развлекал псарню Анаис.
   - Значит, мне достался самый занудный сторож.
   - Куда ты смотришь? Тебе нравятся развалины? Конечно, они удивляют, особенно, с такого расстояния – громадины. Да и простояли тысячелетие.
   - Так себе.
   - Так чего же ты залюбовалась, будто на принца.
   - Нужны мне принцы.
   - Действительно, какой принц вытерпит непослушную Изабель.
   - Ну и пускай не терпит. Пускай катятся все принцы. И Мигель заодно.
   - Останешься голодной. Идем, я угощу тебя чудным игристым вином. А хочешь сладкую ягодную настойку?
   - Развалины хорошо сохранились.
   - Да. Это странно. Если человек не заботится о своем творении, дикая природа захватывает его и поглощает.
   - Они сохранились, потому что там кто-то живет.
   - В развалинах? – Алекс почувствовал холодок в позвоночнике. – Ты кого-нибудь видишь?
   - Не уверена.
   - У тебя молодые глаза. Куда моложе моих. Я вот, к примеру, ничего не замечаю.
   - Потому что ты слеп. Ты вот и Мигеля не видишь таким, какой он есть. Иначе ты бы его прогнал.
   - Ты опять за свое? Возможно, в заброшенных домах поселились бродяги. Беглецы. Мало ли кто может позариться на дармовое жилище. Хорошо, что я взял Мигеля, и хорошо, что я его вооружил до зубов.
   - Не бери его с собой. Он тебе помешает найти то, что ты ищешь.
   - На нас могут напасть. Почему ты решила, что я ищу? Мы просто гуляем. Праздники, погода…
   - Посол не умеет врать?!
   - Те, кого ты видела, если они опасны?
   - Нет, нет никакой опасности. Не бери Мигеля – ее станет еще меньше.
   - Не всякий человек подходит к месту, не каждый ключ к замку.
   - Я хочу вина. Того – с пузырьками, - Изабель рассыпала пригоршню смеха. Она подпрыгнула и, как ни в чем не бывало, потянула Алекса за перевязь, закружив так, что он едва не упал. Изабель бегом добралась до камней, где Мигель расставил еду, схватила рюмку и протянула к бутылке с дорогим вином, полученным в подарок от Анаис.
   - Ты брала уроки рисования? – спросил Алекс, когда на расправу осталась только корзина с фруктами.
   - Неа, - ответила Изабель. Она забралась на пенек, лежащий в тени молодых ветвей и болтала ногами от нечего делать.
   - Ты – одаренная рисовальщица.
   - Ничего особенного.
   - Ну, у нас с Мигелем так бы ни за что не получилось!
   - У вас и так ничего не получается.
   - Тебе не понравилась еда? Ты только что уплетала за обе щеки, как полевая мышка.
   - Было вкусно.
   - В таком случае, у Мигеля получается готовить.
- А что получается у господина посла? – съязвила девочка, скорчив гримасу.
   - Спаивать маленьких девочек. Не стоило давать тебе столько вина.
   - Господин посол еще и жадина?
   - Сейчас маленькая пьяньчужка упадет со своего трона, а я сделаю хорошую розгу. Поверь, я буду чрезвычайно щедр на розги.
   - А я убегу. Я всегда убегаю.
   - Господин посол выиграл серебряную салатницу, победив в забеге, когда учился в Университете.
   - Ну, тогда ты был молодой. А теперь вы ужасно старый.
   - Помилуй, Изабель, мне чуточку за тридцать.
   - Я и говорю – старик. Как тот, что околачивается возле нашего дома.
   - Старик, околачивается? Где?
   - Седой, с длинными волосами, лоб лысый совсем, а сбоку и сзади – патлы.
   - Мигель?!
   Мигель отрицательно покрутил головой. Ему можно верить, Алекс знал его как внимательного разведчика, чуткого к деталям.
   - Ты выдумщица, Изабель!
   - Он тоже так говорит, - девочка кивнула в сторону Мигеля, который пил вино, щурясь по-кошачьи от удовольствия.
   - С твоей фантазией хорошо заниматься рисованием. Хочешь, я найму тебе учителя? А музыка тебя не интересует? Или танцы? Искусства украшают девушку.
   - Нет. Больно надо. Я хочу рисовать так, как умею.
   - Я бы мог достать тебе учебник, чтоб ты изучила основы перспективы.
   - Вот еще! Читать книги! А перспективу я и так знаю.
   - Я просмотрел твои рисунки – как раз с перспективой у тебя проблемы - все вкось и вкривь.
   - Не нужно так. Не хорошо брать рисунки самочинно. Попроси – я тебе покажу. Хочешь, я их тебе подарю? Ты мне купи бумаги, карандашей, красок, а эти бери себе, раз они тебе нравятся.
   Из развалин шумно вырвались птицы. Множественные хлопки крыльев разрушили идиллию маленького пикника. Алекс вздрогнул, глядя на черную массу, что вылетала из изъеденных стен, точно муравьи, из обглоданного скелета в поисках новой жертвы. Мигель гладил пальцами рукоять оружия. Изабель спокойно улыбалась – птицы забавляли ее. Вскоре облако живых существ осело, оставив на земле потерянные перья, но тут же снова поднялось, точно изгоняемое некой силой.
   - Там кто-то есть! Слышишь, Мигель, там точно не пусто. Как птицы-то безумствуют!
   - Никого там нет, - сказала Изабель с ангельским спокойствием в голосе, словно имела глаза и уши в каждом закутке развалин.
   - Ты же говорила, что заметила какое-то движение?
   - Тогда, может, заметила, а, может, и нет. Но сейчас там безопасно.
   - Мне бы твою уверенность.
   Алекс глотнул еще вина, снял и оставил на камнях шляпу с широкими полями, важно иметь хороший обзор в незнакомом месте, а солнце его смуглой коже нипочем. Не сказав ни слова, он нацепил ремни с оружием, кивнул Мигелю, чтоб и тот собирался. Еду и поклажу они оставят здесь, все можно будет забрать на обратной дороге, теперь время легких и тихих шагов разведчика. Что делать с Изабель? Оставлять ее и брать с собой одинаково опасно. Если оставить ее одну, то, случись что, они не успеют на помощь. В любом случае, Изабель – это пара глаз, это чуткий слух.
   Трава закончилась, только редкие живые вкрапления попадались кое-где, похожие на зеленую кровь, выдавливаемую из земли тяжестью плит. Со всех сторон громоздились далекие утесы, город уже не был виден вовсе. Алекс отметил обилие сторожевых башен на вершинах: «И они еще думают, что смогут взять город запросто так?!». Он остановился на границе тени, которую развалины ласково швыряли на плиты, защищая их от зноя. Не то чтобы тень казалась границей тьмы, он не чувствовал страха, наоборот, накатывало безразличие, губящее опытного воина. Впереди непонятное сооружение, высотой в два этажа с широким плоским верхом. «Наверное, остатки оборонительных стен. На вершине этой штуки можно расположить уйму народу. Да и метательные машины. У Предшественников, думаю, были машины, раз они такие умные?». В сотне шагов высилась толстая отвесная стена, достигавшая раз, два, три… десятого этажа, торчащего рядом остова здания. «Тоже какое-то укрепление!». Между останками былой обороны вилась улица, оптически сужаемая громадинами руин. «Как они это построили? Я видел в столице высокие храмы, но это… Остались каркасы, так строят деревянные домики в Алагере - скелет из толстых балок, который после обшивают досками».
   - Изабель, ты идешь с нами? – спросил Алекс, чтобы прервать молчание, сам-то он уже принял решение.
   - Неа. Я посижу вон на том камне, - девочка указала на валун, громоздящийся в стороне.
   - Ты не боишься оставаться одна?
   - А чего мне бояться. В развалинах холодно. А здесь солнышко. Заберусь на камешек, погреюсь, порисую.
   - Может, оставить с тобой Мигеля?
   - Ни за что! Я бы с ним, кстати, и в развалины не ходила.
   - Ни оставить, ни с собой взять. Что прикажешь мне с ним делать? Нет, не говори, я знаю твои шуточки. Мне бы не хотелось обидеть старого приятеля.
   - Идите вдвоем. Только не наступайте на красные листья.
   - Какие красные? Лето.
   Мигель пошел первым, шагая настороженно, едва не крадучись. Изабель подскочила к господину послу, дернула за рукав, а когда он невольно склонился, шепнула на ухо:
   - Осторожнее с ним. Я бы на твоем месте не давала ему шанса.
   - Изабель, ты о чем? Шанса на что? – но девочка уже бежала вприпрыжку к своему валуну.
   Алекс тоже побежал, догоняя черную фигуру, углубляющуюся в царство теней и мертвого камня пружинистой походкой.
   Это был целый город. Улицы устроены в виде идеальных колец, сплетенных друг с другом. Странная планировка, странное место. Хоть в стенах сооружений не хватало огромных кусков, ни один увесистый камень не валялся на мостовой, только мелкие - жернова времени работали на редкость тщательно. Казалось, что город только недавно расчистили от завалов. Если бы не пыль, взлетающая при каждом прикосновении подошв, если бы не кустарники, не вьющиеся растения, заползающие в раны камня, можно было решить, что город просто не достроен. Легко представить крикливых рабочих, строительные машины. Без машин-то как надстраивать такую верхотуру? Колесо, в котором отчаянно семенят люди или животные? Все делала вода? Алекс слышал, что в старых книгах намекают на использование силы пара. Осталось найти книги с чертежами. Лицо у Мигеля синеватое от тени, солнцу не пробиться, не протиснуть прямой луч. Может, сохранность руин зависит от бессилия солнца? Алекс удивлен, он не видит птиц, он поднимает у стен камешки и бросает их в пустые проемы, кричит, топает ногой, но птицы, видимо, боятся чего-то более страшного и свирепого, чем господин посол с его смешными клинками. Алекс достает лист бумаги, разворачивает, смотрит на подсказку, данную во дворце, на зарисованную собственноручно схему с кусочка металла. Видимо, госпоже Анжеле доведется пропасть пропадом, спасти ее нереально, ну как тут отыщешь крохотную деталь, которая бы смогла дополнить и замкнуть круг. «Прах» - Алекс читает снова и снова, надпись ему кажется частью чего-то знакомого. Внезапно он останавливает Мигеля, хватая за плечо. Впереди – красный плющ, капризное растение, накликавшее на себя индивидуальную осень посередине лета. Алекс показывает на листья, его напарник понимающе кивает. Они находят камни, бросают почти что одновременно, листья быстро съедают брошенное, можно досчитать до трех, раздается глухой звук. Там провалы, Алекс осторожно, прощупывая пытливым носком туфли предательскую поверхность, приближается и раздвигает листья. Черная дыра выдыхает в лицо сырость и холод. Опасное место. Изабель. Откуда она знает? Она успела наслушаться сказок от поставщиков провизии, что развозят продукты по домикам и виллам?
   Они заблудились – Алекс понимает это, поймав растерянный взгляд Мигеля. Нет, конечно, это не безнадежно, улицы сплетены, как рыбацкая сеть, но развалины легко пересечь насквозь за полчаса. Насколько же, черт возьми, удобны алагерские улицы, сходящиеся под прямым углом, выкрашенные дома, названия на каждом заборе! Солнце спрятано за стенами – оно не помощник. Некоторые улицы непроходимы – они захвачены красным плющом. Алекс с легкостью поверит, что здесь спрятан проход во дворец, да и не один - в таком месте можно спрятать калитку на небо или ворота в ад. Тишина наваливается, как снежная лавина. Нескончаемый алагерский ветер едва пробивается к развалинам, защищенным утесами, это вам не дворец на вершине. Где же прячутся проклятые птицы? Только шаги, перекатывающие осколки камней, только собственное прерывистое дыхание, только звон оружия, которым он увешан, как бравый фанфарон из театральных комедий. Круг одной улицы переходит в круг следующей. Алекс знает, что если посмотреть вверх, то небо напомнит узкий ручеек? Но он пообещал себе не пялиться на пастбище туч, а Изабель – не наступать на красные листья.
   - Так мы и до утра не выберемся! – сказал Мигель. - Нет ли здесь бродячих собак или волков.
   - Я боюсь только ос. Странно, что птиц не видно. Не попробовать ли нам забраться в одно из зданий – я вижу дыру в стене, туда можно пролезть.
   - Да здесь полно дыр в стенах, капитан. Не соваться же в каждую?
   Но Алекс уже уверенно протискивался в отверстие. Внутри еще холоднее и сумрачней. Обломки, которых подозрительно не хватало на улице, забаррикадировали внутреннее пространство. Алекс осмотрелся, увидел лестницу и принялся взбираться наверх. Позади бодренько семенил Мигель, уставший от осторожности. Легко преодолевает лестницы человек, живущий на высокой башне, или смотритель маяка, или какой-нибудь горец, вынужденный карабкаться по уступам за сбежавшей овечкой. Алекс, как житель плоскости, вскоре устал и присел на ступени. Как жаль, что он не прихватил с собой флягу горячительной настойки! Мигель прошел мимо, продолжая подъем. Останавливаться, конечно, не стоило, – просидев несколько минут, Алекс понял, что усталость прикрепила к каждой ноге тяжеленные кандалы. Он с трудом выбрался на самый верх, где не нашел ни крыши, ни пола, а только каменный каркас из перекрещенных балок.
   - Я туда ни за что не пойду! – крикнул Мигель, будто они стояли у водопада.
   - Я сам, - сказал Алекс, отстегивая ремни.
   - И вам, капитан, ходить незачем.
   - Надо же как-то выбираться.
   Алекс махнул рукой и осторожно пошел по балке, стараясь не смотреть вниз. Балки достаточно широкие и если бы были натянуты веревки, ограждающие от бездны, то опасность бы не ощущалась. Он дошел до стены, вдоль нее добрался до разлома, по которому можно было залезть на саму стену. Напади на него сейчас какой-нибудь воробей, то падения не избежать. Но тысячи птиц прятались, будто вражеские солдаты в засаде. Алекс сплюнул и взялся рукой за выступ. Вскоре он уже сидел на стене, точно на лошади. Вид завораживал, но какой толк от красоты, от величия древних стен, если кроме этих стен ничего не видно. Алекс приметил, что можно забраться на стену с противоположной стороны. Он слез и снова медленно пошел по балкам, балансируя поднятыми в стороны руками. Тут-то его постигла маленькая неудача. Чтобы пройти дальше – необходимо прыгнуть, вполне по силам – расстояние небольшое, но бездна, но нити страха – ударишься об одну, и здравствуйте окровавленные камни вперемешку с осколками черепа. Алекс отступил на несколько шагов для разгона, быстро подошел к краю балки, но не решился. Еще раз… Пот заливал лоб, одежда взмокла – перепрыгнуть легко, но вот удержаться на ногах после прыжка. Опасная затея, будь он один, конечно бы повернул обратно, но не пасовать же перед Мигелем, какой он после этого капитан. Алекс прыгнул, приземлился мягко, согнув для амортизации колени. Получилось. Точно страх не поспел за человеком, а рухнул и разбился, дальше дело спорится легко - на стену он взобрался в два счета. Перед глазами снова одни развалины, а дальше – скалы. Он пересел, повернувшись на сто восемьдесят градусов. Другое дело - залитые солнцем сады, дома, хоть отсюда и не разобрать, где поселился Август, а где Анаис и чем они заняты вместе. Вот у тех кривых деревьев Мигель колдовал над овощами. Вот площадь, истекающая зеленой кровью травы. Камень, на котором (черт, куда подделась девчонка?!) должна их ждать Изабель. Главное, что направление выяснено. Возле камня бегает какое-то животное, принюхивается, исчезает, точно растворяясь в тени, из тени же появляется снова. Оно охотится на маленьких девочек?
   Алекс оставляет стену и обретает Мигеля, вместе они бегом спускаются по ступеням, они устали от недолгих скитаний, как лошади в пахоту, но господин посол торопится. Зная направление – выбраться – сущий пустяк. Правда, из развалин они вылезли не совсем там, где вошли, но Алекс не любит ходить одной дорогой дважды – он когда-то решил, что это дурное предзнаменование. Выйдя на траву, где никаких багровых листьев не предвидится, он подтягивает ремни, переводя всю свою смертоносную амуницию в положение готовности.
   - Пошли, - командует он Мигелю.
   - Дайте отдышаться, капитан, - великий фехтовальщик выглядит жалким.
   - Изабель, - отвечает бывший капитан.
   Он переходит на бег и не останавливается до самой цели. Вот и камень, на вершине валуна – как ни в чем ни бывало скучает Изабель. Спокойная, ленивая, коленки поджаты, на правом расправлен бумажный лист, она лихорадочно рисует, не замечая подбежавших.
   - Изабель, - хочет крикнуть Алекс, но вместо крика получается шипенье и хрип. Он взбирается на камень, присаживается рядом с ней. Обошлось – ребенок. Девочка вся в работе, он заглядывает через плечо, рассматривает рисунок – немало ж она успела намарать. Да еще с какими подробностями – с ее талантом хорошо ярмарочные картинки рисовать, там нужна скорость, а не композиция. Он смотрит на развалины, сравнивая их с воплощением. Под камнем тяжело дышит Мигель, отгоняя рукоятью назойливую муху. Алекс резко выхватывает рисунок, выпрямляется, прищуривает глаза, чтоб собрать внимание в смертоносный пучок. На стене – высоко и далеко – черной краской, если, конечно, это краска, нарисован сектор с надписью. Он читает, беззвучно шевеля губами, точно целуя каждую литеру.
   - «…щее»! – кричит Алекс, спрыгивая вниз.
   Изабель испуганно визжит.
   - Хватай ее и тащи к дому. Мы возвращаемся!– Алекс бежит по площади, хохоча, опасливо перепрыгивая через кусты - после красных растений невольно ждешь подвоха и от зеленых. Отбежав сотню шагов, Алекс останавливается и начинает ходить взад-вперед параллельно развалинам. Вдалеке ошалевший Мигель гоняется за Изабель вокруг камня. Девочка ловко увертывается – «Я убегу, я всегда убегаю». Но Мигель обманывает ее, перепрыгивая через камень, ловит, забрасывает на плечо, не обращая внимания на ругань и удары. Он уносит девочку, а Алекс щурит глаза. Отсюда надпись на стене видна полностью. Он четко читает: «грядущее». А прочитав, понимает, что у него есть еще одна часть отгадки.

   Анаис расчесывает солнце, расплавленный зной, падающий на плечи, прикрытые прозрачной косынкой. Занавески и шторы – а эта комната, кажется, держится на одних занавесках и шторах, раскачиваются под ударами ветра. Алексу сдается, что они под водой, и как подводные водоросли – эти волосы и занавески танцуют у дна. Он сам по горло в горячей воде, плененной белым мрамором. Возможно, думает он, мы - это придонные обитатели с точки зрения птиц.
   - Ты был на развалинах? – спрашивает Анаис.
   - Это, наверно, уже известно каждому алагерцу.
   - Не каждому. Тебя видел мой сторож. Ты шел туда с фехтовальщиком и его дочкой.
   - Мигель – замечательный мастер.
   - Поэтому ты его и поселил недалеко от своего домика?
   - Мне нужно держать себя в форме. Я раньше тоже неплохо стучал железом.
   - Мне почему-то кажется, что у тебя есть иная причина, кроме размахивания заточенными палками. Тебя нравится его дочка?
   - Анаис, ну что ты, она же совсем ребенок!
   - Мужчинам часто нравятся дети. Особенно старым.
   - Анаис, мне нет тридцати пяти.
   - Как легко тебя задеть! – она смеется. – Ты такой смешной, когда злишься. Ты собираешься быть молодым вечно?
   - И вовсе я не злюсь.
   - Злишься, злишься. Тебя трясет от злобы – гляди, не выплещи всю воду из бассейна!
   - Тебе жаль воды?
   - Мне жаль тебя. Алекс, милый, не ходи к тем развалинам.
   - Почему? – Анаис не отвечает, она бросает гребень на столик возле зеркала, встряхивает волосы, поднимает, отпускает, позволяя им струиться по плечам и спине. Она красива, зачем тратить время на ответ невежде? Анаис выходит, покачивая бедрами.
   Ему хорошо, разогретая поясница не болит, вот только сомнения, как муравьи, ползают и кусают. Что у него есть? Для Анжелы появилась надежда – он нашел первый указатель на скрытый проход во дворец, если такой, конечно, существует. Его поиски могут закончиться ловушкой – яма с острыми кольями, грандиозным осмеянием, в конце концов, ничем. Он не верит в существование прохода, ему интереснее завершить круг – «прах», «грядущее» - он готов поклясться, что уже видел слова в таком сочетании. Но где, но когда? Совсем близко, на кончике языка, на острие угадывания - призрачная мишень. Охотник начал отрабатывать капиталовложение. Алекс вчера открыл потайным ключом секретную комнату – хотя, какие к черту секреты в Алагере? Он и песчинку не спрячет в складках старого белья, чтоб об этом не узнал Председатель. У господина Секретаря тоже лапки длинные и ушки чуткие. Ну и бес с ними. В комнатке он прячет машинку для посланий – вещь нелегальную, хоть и выданную святыми отцами из Совета. Что ж, благословенным пастырям он и отослал ответ первым, потом – в правительственный кабинет, следом – Хранителю библиотеки. Госпожа не погибла, есть сведения, что она спаслась благодаря вмешательству имперского офицера в капитанском мундире. Этого мало, спасение семилетней давности малого стоит. За семь лет можно успеть сойти с ума, помереть, сбежать. Председатель Льюис обещает организовать встречу с Госпожой, но его обещания зреют медленно, как детеныши дракона. Охотник охотником, но у него объявился еще один корреспондент. «Господин посол. Вы не знаете ничего обо мне, но я друг. Ваше неведение сближает нас больше, чем общие интересы. Мы – это новое государство, мы – это измененный Закон, согласованный с грядущее эпохой. Не мне вас уговаривать – рассудительный человек обречен сейчас, когда требуется вера. Правила, по которым вы сооружали жизнь до сих пор, одно за другим окажутся несостоятельными, а вскоре не будет никаких правил, а человеческий опыт окажется чрезмерной тяжестью. Время молодых, не знающих ничего, они создадут небывалое знание. Возможно, вы послужите для нас, а мы сохраним вашу голову на позвонках».
   «Что-то моя служба чересчур востребована!» - думает Алекс. Возвращается Анаис, садится на край бассейна, подбирает одежду, осторожно пробует воду босыми ступнями, вокруг щиколоток – цепочки. Она подхватывает взгляд Алекса, как мячик, она забавляется с ним, жонглируя над водой, расплескивая воду и блеск, который разлит на маленьких волнах как вторая жидкость, вроде расплавленного золота, только совсем невесомая. Левой рукой, что тоже перевита цепочками – и это правильно, руки следует держать в строгости, если руки от рук отобьются, то потом сладу с их шалостями не будет, она держится за голову мраморного дракона, чтобы не свалиться в бассейн. Правая рука принадлежит волосам – Анаис нравятся собственные волосы, она очарована ими сама сильнее, чем грубые мужчины. Тени от занавесок колышутся на ее лице. Плавные линии сплавлены в плоть. Молчание – теплое и влажное, молчание – это пар, нежная дымка, тонкая ткань нового платья – не шевелись, а то разорвешь. Вбегает собачка, лает – ей плевать на пустые человеческие игры – зверек смело облаивает имперского посла, победно убегает. Тишина разрушена – обратно ее не собрать, а соберешь – не склеить.
   - Ты не договорила, Анаис.
   - Я никогда не договариваю. Я люблю, когда угадывают мои мысли.
   - Тебе следует сменить твоих собачек на прорицателей. Того ушастого и кусачего – на астролога, а рыженького – на мастера огненных гаданий.
   - Оставь моих любимцев в покое. Какие могут быть прорицатели с вашим Священным Советом? Разве тебе не приходилось арестовывать провидцев?
   - В основном механиков.
   - Ну, вот, говорят, что машинки для предсказаний – точнее звезд и пламени. Тебе твои подопечные арестанты что-нибудь обещали?
   - Обещали? Деньги. Беду. Счастье. Их глаза видели будущее в тумане, без чётких черт – ни чёрта не поймешь. Беда и счастье – случаются так часто, что не требуется механических ухищрений, чтобы…
   - В тех развалинах, милый, пропало трое моих слуг.
   - Верю. Там полно провалов.
   - Это странное место. Оно осталось от Предшественников. Ты же знаешь, что они исчезли? Возможно, они слились со стенами, и ждут своего часа, чтобы вернуть себе Алагер.
   - Другие говорят, что Предшественники прячутся в серых горах.
   - Это ересь.
   - Я никого не видел в тех развалинах. Но там действительно опасно. Любой дом, оставленный людьми, дичает.
   - Вот и не ходи. Пускай развалины исследует рубака со своей дурацкой дочерью.
   - Я не хочу лишиться физических упражнений.
   - И телохранителя. Ничего, ты сможешь забавляться с Августом.
   - Он тоже фехтовальщик?
   - Наш друг талантлив во всем.
   - Кто спорит.
   - Как ты думаешь, у Председателя сильная поддержка в правительстве?
   - С его возможностями грешно не обзавестись связями.
   - Он зашел далеко, слишком далеко, понимаешь, милый, он обложил нас налогами. Этот старый мошенник хочет конфисковать компании, перешедшие в наше управление за последние годы. Более того, ему неймется сместить моего дядю и самому стать канцлером.
   - Властью не насытиться.
   - Он здесь никто. Льюис не алагерец, он причуда прежнего правителя. Не знаю, почему ему взбрело в голову назначить проходимца воспитателем дочери? Так не может продолжаться вечно – он пугает нас призраком Госпожи, действительно – остаточно ее подписи и наши головы поместят в бутыли со спиртом на площади.
   - В Алагере не казнят.
   - Алекс, не будь таким наивным. Неугодные пропадают.
   - Река – опасна.
   - А тюрьма на острове – еще опасней. Одно дело – попасть в воронку, другое – быть разрезанным на куски палачами. Есть сведения, что Льюис лично ездит на допросы, ему нравится истязать. Он – монстр, Алекс. Беззаконное чудовище, заползшее на трон.
   - Заговор? Я как посол правительства…
   - Алекс, успокойся, никто тебя ни во что не вовлекает. Ты просто напишешь письмо. Отчет, в котором действия алагерских патриотов будут отображены верно.
   - Не уверен, что мое участие в маленьком перевороте…
   - Несколько строк – совсем не участие. Тебя никто не просит рубить головы. Правительство нам будет только благодарно, это же Льюис скрывает Госпожу. Он препятствует набору солдат, предоставляя лодки для беглецов из военного лагеря.
   - Беглецов? Ты права, на днях я инспектировал лагерь – Жакоб жаловался, что невозможно дрессировать новобранцев, только обучишь – они сбегают.
   - А обученных Председатель прячет где-нибудь в городе, ему нужна своя армия. Если мы не выступим первыми, поверь, он медлить не станет. Мы настроены на сотрудничество, если правительству требуется заем на войну – пожалуйста, если солдаты – у нас навалом бездельников, а если еще организовать облаву в приозерных городках – то мы предоставим целую армию. Но, думаю, им нужна Госпожа. Ты ведь тоже это понимаешь, милый?
   - Не понимаю, чувствую.
   - А Льюис – стена, целый замок с башнями и воротами. Если его не снести, то никак не узнать – жива ли девчонка, или ее кости обглодали дворцовые крысы.
   - Не поспоришь.
   - И не надо. К чему споры? Председатель завез оружие в Университет. Храм науки – стал его арсеналом, из учащихся Льюис сколотил секту фанатиков. Они захватят Старый Город, сбросят со скал наших сторонников, а потом выступят и на этом берегу. Если мы проиграем – твоя миссия распадется, он ни за что не пропустит тебя к Госпоже. Ты думаешь, тебе простят?
   - Уверен, что нет.
   - Я же не говорю тебе: «Алекс, раз ты меня любишь, то, пожалуйста, прирежь Председателя»! Тем более что во дворце тебе оставляют оружие. Нет, я просто показываю, что у нас общие интересы.
   - Конечно, - отвечает Алекс. «Кто же научил ее этому? Я чувствую, это не слова Анаис. Август? Канцлер?».
   - Ну, так я тебя убедила.
   - Совершенно, - и Алекс с головой погружается под воду, словно желая очиститься.

   Жара спала, но камни еще теплые. Вот запасти бы в камнях на холодную зиму несколько летних деньков. Достал такой камень из погреба и в комнате – зной, мотыльки и зелень. Река внизу кажется спящей, она успокоилась и не гудит. Пересекая реку, Алекс видел свое отражение чистым, словно в зеркале. Течение замедлилось – летняя дремота, даже лодку почти не качает. Алекс отправляется во дворец на два дня – господину Секретарю срочно понадобилось в посольство. Он не преминул отругать господина посла за бездеятельность, хотя как знать, возможно, в столице раздражены старым пронырой, а не его бестолковым напарником.
   Алекс бредет по террасе, шаркая ногами, удивляясь модной стрижке растений – дворец усиленно приводят в порядок. Вскоре – праздник и фейерверки. Алагер славит свою реку, приносящую чистое золото.

   - Вы совершенно не суеверны, господин посол, - говорит Анжела.
   - Ну, вещей, которые совершенны, наверное, не бывает, - Алекс лихорадочно ищет во тьме девушку, но по голосу не угадать – акустика во дворце еще тот жонглер, еще тот фокусник.
   - Вы запираете дверь на все три замка.
   - Мои отношения с дверью стали предметом сплетен?
   - Кто-то пытался проникнуть в вашу комнату, Алекс. Пока вы спали. Замки только с внутренней стороны. Их ровно три. Вы уже заметили, что все двери в Алагере снабжены тремя запорами?
   - Пока я спал? Мне следует бояться? Мой труп с распоротым горлом способен доставить удовольствие публике?
   - Вы храните секретные документы?
   - Бывает. Вы считаете, что я могу спать спокойно?
   - Можете. Проще столкнуть вас с лодки. Как вариант – вас подзывают к краю террасы, и после нежного толчка дело неминуемо заканчивается рекой. Еще существуют яды. Не стоит беспокоиться о смерти, если захотят убить – не избегнешь.
   - А замки?
   - В Алагере запирают только на два.
   - А третий для волшебства?
   - Отчасти. Господин посол верит в тени умерших?
   - Меня не обучили вере. Я могу предполагать. Могу доверять с большей или меньшей вероятностью.
   - Душа распадается – так написано в книгах. А какая же скорость превращения в клочок пустоты? Если процесс распада затягивается, то тень, ощущает неодолимый голод, пытаясь снова заполнить себя, и в этих попытках набрасывается на живых, отнимая их силу.
   - Вы серьезно, госпожа Анжела.
   - Я никогда не бываю серьезной, господин посол. Вы же сами утверждаете, что мы можем только предполагать. Я предположительно стою на камне, на том, что мною воспринимается как камень, чертовски горячий камень, надо сказать, целый день его ласкал зной. Я разъясняю вам алагерское суеверие, а не проповедую. Тень – уже не личность, ее разум – в процессе уничтожения, она совершает только одно действие, не помня предыдущего, не предполагая следующего. Открывает один замок, второй, третий открытый – она его запирает. Естественно, не может войти, и начинает возиться с запорами заново.
   - А что мешает тени просочиться сквозь дверь или стену? Она еще обладает вещественной плотностью?
   - Это тень человека, господин Посол. Человек не просачивается сквозь каменную кладку. Даже наши тени – рабы человеческого обычая.
   - А замки тень отпирает отмычкой?
   - Замок тоже имеет тень, и, справившись с ним, тень распахнет тень дверей, а не ваши дубовые доски.
   - Слишком много теней, госпожа Анжела, - Алекс произносит имя, точно пережевывая песок – настолько имя не подходит этой девушке. – У меня для вас кусочек надежды.
   - Надежда? А это вкусно?
   - Я искал проход в развалинах.
   - Проход? О чем вы, господин посол?
   - С помощью того кусочка монеты, что вы сбросили мне в мешочке.
   - Я могу сбросить вам имперский золотой. К чему мне разбрасывать куски?
   - Я нашел часть отгадки – это надпись на стене. «грядущее».
   - На стенах часто пишут всякую ерунду.
   - Будет ливень. Вы не боитесь?
   - В жару ливень – как спасение.
   - Молнии. Небо будто подмигивает.
   - У неба дергается веко. Это нервное, не обращайте внимания, господин посол.
   - Надеюсь, что в следующий раз в развалинах…
   - Пропавшая девушка говорила, что искать нужно ночью. Но в темноте – развалины – жуткое место.
   - Уходя, я запру дверь на два замка, госпожа Анжела. Зная вашу любовь к опасным выступам на скале, я начинаю бояться за вас. Если не молния, то вода. Вас просто смоет с какого-нибудь каменного чудища дождевым потоком. Вы разобьетесь или попадете в реку.
   - Это лишит ваши поиски смысла? Вы благородный человек, вы так стараетесь спасти бедную служанку.
   - Скоро в городе праздник.
   - Да, будет красиво. Фейерверк, маскарад. Переоденьте несколько сотен имперских штурмовиков в шутов. Это самый смешной способ овладеть Алагером, – пауза, натянутая, как тетива. - Господин Посол…
   - Да, госпожа Анжела?
   - Мне страшно.
   - Все-таки молнии?
   - Звуки и тени. Здесь во дворце на верхних этажах все совсем не такое, как снаружи. Со стороны комнат Госпожи… В общем, что-то постоянно скребется, будто старается прогрызть стену. Мне кажется, что и стены живые – они немного сдвигаются. Я даже процарапывала ключом полоску на полу, чтобы проверить – они движутся. Ширина коридоров постоянно меняется – на чуть-чуть, но этого достаточно, чтобы сойти с ума. Мы с девушками из обслуги сидели у бассейна наверху в большом зале…
   - Большой зал? Бассейн? Как на такую высоту подают воду? Ее носят слуги в чанах?
   - Как обычно, вода добегает по трубам. Почему это вас удивляет, господин посол? Не задавайте обидных вопросов, иначе я уйду и не буду больше тратить на вас свои редкие минуты свободы. Нет, постойте, вы – моя последняя надежда. Мы сидели на плетеных креслах, отгоняя тьму тусклым светом фонариков. Я краем глаза засекла движение, смутную фигуру, которая пошла за одной из девушек, и движения этого черного охотника казались неестественными, будто суставы вывернуты в другую сторону. Больше мы ее не видели.
   - Фигуру или девушку?
   - Девушку, к сожалению, фигуру, к счастью.
   Грозовой фронт у самых губ, буря заглядывает в лица собеседников, прежде чем ринуться в атаку. Все наэлектризовано, флюгера и шпили обрастают бледным свечением, ветер срывает легкую шляпу, Алекс остается с непокрытой головой и ветер дергает его за волосы, как строгий учитель шалопая. Крупные капли больно ударяют по щекам, вспышки ослепляют, гром успокаивает, грандиозная музыка наполняет человека, как огромный оркестр скромный провинциальный зал, угрожая расширить его торжественными звуками, расширить и разорвать. В одной из вспышек, что чередуются подобно ударам палочек по тугому телу барабана, его глаза замечают такое, что вынуждает вздрогнуть. Внутренний электрический разряд - еще одна молния, сквозь головной мозг, сквозь хребетный, в пятки и обратно. Алекс пятится, мокрые ветки бьют его по лицу, как прачки бельем подростка, что подглядывал сквозь кустарник. Что это было? Он проводит рукой по глазам, точно пытается снять наваждение.
   - Господин посол, - голос Анжелы доносится вопреки ожиданию с другой стороны – значит, он видел не ее. – Господин посол, позади вас кто-то стоит! – ее голос почти тревожный.
    Тело опережает мысль. Алекс выхватывает оружие, резко приседает и очерчивает магический круг стали, перекатывается на правую ногу, не поднимаясь, очерчивает еще один - наточенная молния, способная рассечь надвое. Падают срубленные стебли с крупными увядшими цветами.
   - Вы опасный человек, господин посол. Вы запросто могли срезать человеку ноги!
   - Вы же сказали, что…
   - И вы испугались? Может, мне померещилось?
   - Ваши галлюцинации опаснее моего клинка.
   - Но что-то пробежало. Я так испугалась!
   - После тех ужасов наверху?
   - Поживите сами с Госпожой через стенку – начнете шарахаться от каждой крысы.
   - Крысы? Как все женщины…
   - Да, Господин посол, я боюсь крыс, только двуногих, человекообразных, а не юрких и серых. С животными проще. Их терзает голод, а не честолюбие.
   Еще одна вспышка – Алекс готов, он ищет увиденное, требует повтора. Силуэт бегущего человека. Они не одни. Анжела действительно кого-то заметила.
   - Флейта, господин посол.
   - Флейта – разновидность дудки.
   - Я не знаю никого, кто играет на флейте. Это ведь уже не модно, а дворец не лужок с овечками. Флейта возвещает смерть – каждый раз, когда я слышу ее нытье – кто-нибудь умирает. На той неделе помер охранник, он перерезал себе горло. Мне кажется, что вот-вот снова заиграет. Кто знает – не по мне ли. Если бы вы только видели того бедолагу – ему вырвали гортань, но пришел Председатель и сказал, что это самоубийство. Торопитесь, господин посол.
   - Торопиться? Мне уйти?
   - Ищите проход.
   - А если сбежать? Сейчас со мной. Мы найдем лодку и затеряемся в порту?
   - Мне не выйти из дворца.
   - А веревка? Вы бы могли спуститься к реке.
- Господин посол, какова, по-вашему, высота утеса? Вы великан, переступающий через города?
   - Анжела, поцелуйте меня.
   - Вас? – она удивляется.
   - Мне нужно ваше тепло. Губы, чуть влажные, оближите их, так нежнее и чувственней. Я хочу обонять вашу кожу и волосы. Наберите побольше воздуха и печально вздохните… Почувствовать вас, осязать человека, не призрак.
   - Все-таки вы испугались, когда я вам рассказывала о тенях?
   - Все-таки я сомневаюсь в вашем существовании. Вы странная.
   - Девушки тоже говорят, что я чокнутая. Впрочем, они мне завидуют – я зарабатываю втрое больше. Но смерть не ходит рядом, пока они подметают полы и моют посуду.
   - Как ветку, как мокрые листья… Ливень только пробует нас на вкус. Я хочу прижать вас, как вот эти ветви, что хлещут меня наотмашь, я хочу, чтобы вы струились по моей груди и спине.
   - Там на некоторых ветвях попадаются ягоды. Так вот, не следует говорить, что вам хочется меня раскусить, как ягоду. Их округлые тельца наполнены ядом - кто выживет, тот обязательно ослепнет. Вам ведь дороги глаза, господин посол?
   - Потерять глаза? Экая малость! Я теряю голову!
   - Потерю обязательно вернут. Алагер такое место, где все возвращается, а старые долги оплачиваются с лихвой. Вы кому-нибудь задолжали? Или согрешили? Алагер – это город воздаяния. Этот город и есть ад, господин посол.
   Свинцовые капли сыплются, как осколки черепицы. Молния вонзается совсем рядом, гром таранит барабанные перепонки. Даже камень содрогается. Анжела взвизгивает – снова не в той стороне, куда ее помещало воображение господина посла, ориентировавшегося по голосу. Вспышки сбиваются с ритма и частят
   - Прощайте, - кричит Анжела.
   - Мы еще увидимся?
   - Как знать, - отвечает призрак-девушка на ходу, - завтра мы все переменимся. Следующий день заменит нас, старых и изношенных, на новых. Вложив только прежнюю память.
   - Жизнь не настолько стремительна.
   - Она обожает выворачивать наизнанку и демонстрировать фокусы.
   - Но…
   - Да прощайте уже, наконец. Я из-за вас намокну. А это мое любимое платье. Довольно слов.
   Анжела исчезает, ливень направляет на приступ первую колонну мушкетеров. Залп за залпом обрушиваются капли, не давая обреченным защитникам поднять головы. Алекс бежит, перепрыгивая через ступеньки, задевая и сваливая горшки с цветами. Ему не улыбается промокнуть до нитки, он боится за свое горло и нос, ему не хочется валяться в постели в комнатке с зашторенными окнами – у больных открывается светобоязнь. Лучше ласкать Анаис, открывать в ее смятении, в порывах, в содрогании – новые оттенки, чтобы после переиграть эту мелодию на иной лад. Алекс выбрасывает из ниши статую – ничего, починят – и сам забирается на ее место, притворяясь каменным. Уткнувшись потрепанным лицом в гравий, статуя беспомощно хнычет – струи стекают подобно ручьям слез. Деревья злы – они вздымают мстящие ветки – Алекс это видит, сложившись пополам в своем убежище. Они ищут его – беззаконного пришельца, чтобы высечь и выбросить в реку, где уже приготовлены карусели водоворотов. Молнии вырываются из порезанной небесной черноты, как пульсирующая кровь из поврежденной артерии. Гневный бог, мечущий стрелы, чтобы земля оставалась покорной. Мраморные статуи старого духа молний давно выбросили из храмов. Без божественного пастыря с почти что человеческим обликом, молнии кажутся пустым расточением сил природы. Алекса наполняет штормовой ветер, будто он – парус; кружит, едва не срывая, как флюгер
   Что он видел в побледневшей от вспышки тьме? Лицо? Наверное, лицо. Совсем рядом – в трех шагах, дистанция успешной и неожиданной атаки – выхватываешь клинок, подбегаешь, опускаешь режущую сталь с притопом и с резким выдохом. Красивое, изумительно правильное лицо, как у куклы. Фарфор? Подобные статуэтки еще находят, раскапывая развалины, оставшиеся от Предшественников. Никакого выражения, никаких эмоций – лицо существа из параллельного мира, актриса немыслимого театра, где забавляют зрителей, изображая бездушные вещи. Да может ли это быть Анжела? Гибкая, ловкая, ртутная, по отзывам прочих служанок – неуклюжая, нянчившая книги? Алекс близко знаком только с ее голосом – ироничным, вкрадчивым, ласкающим. Голос и бледное лицо в бледном же отблеске не увязываются друг с другом. Нет, там был кто-то третий, кроме них, кроме девушки, подставляющей под взгляды господина посла молниеносный силуэт во тьме. Черт, старый ужас возвращается – он, десятилетний ребенок, бежит мимо запретного и мертвого дома, перепрыгивая с легкостью через огромные лужи, падает, поднимает грязное личико, а из окна на него пристально смотрит бескровная образина. Он тогда не мог уснуть три ночи к ряду, пока усталость не свалила его, очистив от безумия.
И тут он услышал это - горький звук, стонущая флейта.

Я вдруг понимаю, что статуи, расположенные вдоль стены, движутся. Неторопливые, вдумчивые шаги, осторожность – чрезмерна, им еще предстоит выучиться тому, что для человека обыкновенно. Нет, они не ожили, демоны и ангелы в нашем мире давно разложены на составляющие. Это я впадаю в крайнюю неподвижность. С ее дна мир кажется взмыленной лошадью, даже камни тяжело дышат, словно запыхавшиеся в игре мальчишки. Статуи, бредущие вдоль дворца, напротив – парапет и обрыв, и все, что не сможет на нем удержаться, рушится прямо на дно моего, застывшего в неподвижности, сердца.

   - Вы смертны Алекс? – спрашивает Август, развалившись на низком диванчике. Он будто парит в воздухе, солнечный, молодой, одаренный, золотоволосый.
   - Скорее да, чем нет, - отвечает господин посол.
   Медленно течет прохлада, как тягучий мед по лепешке. Алекс расстегнул серый мундир, расшитый серыми шнурами, чтобы свежий воздух вливался за пазуху. Тонкая сорочка распахнута, грудь обнажена до того места над сердцем, где солдаты имеют привычку накалывать заклинания и черепа.
   - В Корстуне родился Симон Рам, величайший сочинитель музыки, в Примяте – Ивонна, побывавшая замужем последовательно за тремя правителями и Верховным, она стала причиной кровавой фронды. Даже у никчемных и зловонных городков есть слава и память. А что есть у нас? Мы нарисованы, чтобы нас стерли.
   - Где вы раздобыли вот это, - Алекс причмокивает. – Крепкое и заполняющее. Пустота внутри уже не донимает, в ней булькает пламя.
   - Сочинения великих столетней давности кажутся смешными. Я вчера перечел несколько страниц Экозидама. В детстве я упивался его мастерством. Не далее как двенадцать часов тому я нашел его наивным. Мысль поверхностна, метафоры примитивны, герои вычурны. Этого достаточно, чтоб разбить его памятные стелы в университетских двориках. «Я был ничем, поэтому вещи заполнили меня, и я стал копией мира, искаженного моим сердцем». Его слова. Через двадцать лет осмеют и мои. С каким оружием я выступлю против атакующего времени?
   - Анаис говорила, что вы упражнялись в фехтовании?
   - Анаис, Анаис. Такие пустые звуки. Мне тоскливо, Алекс. Мои музыканты годны для подметания улиц, пустое мастерство, они не умеют чувствовать.
   - Скоро праздник.
   - Ах, это. Красиво. Я не спорю, хотя и не знаю, что такое красота, господин посол. Какое лицо вы бы назвали совершенным? Изгиб бровей, форма носа, улыбка, формирующая губы, или губы, высекающие усмешку. Председатель выступит с речью в городской управе. Для студентов Университета будет устроен маскарад. Мы свяжем всех его сторонников. В четверть одиннадцатого город будет наш. Дня через три, когда сторонники Льюиса на том берегу осознают свою слабость, мы переправимся через реку и овладеем дворцом.
   - Почему вы мне рассказываете? Я могу…
   - Не можете, Алекс. Вы наш больше, чем полагаете.
   - Но ничего такого…
   - Стойте и наблюдайте. Смешно было бы чего-нибудь требовать – ваш выигрыш пока невелик, чтобы рисковать собственным мясом.
   Лениво вечереет, свет гаснет нарочно неспешно, не желая, подобно актеру в первый его успех, уходить со сцены. Занавески играют с ветром в паруса. В Алагере ветер – самая приятная вещь, убежище от зноя. Занавески задерживают ос, и они сердито жужжат снаружи. В комнатах безопасно и безответственно. Август красив – каждая черточка вопиет и требует кисти или резца. Он достоин векового хранения после последнего вздоха. Не только в сочинениях – слова ложны, нет, конечно, они будут хранить его ум и чувства, но искаженными. Кто сохранит красоту? Зачем она нужна эта самая красота? Из чего она состоит? Хорошая кожа? Стройное тело? Гармония линий? Это музыка? Алекс вспоминает лицо, открытое молнией. Наверное, причудилось – вспышки и громыхания ослабили его ум. Он поверил фантазии. Что дальше? Довериться молитвам? В прислугу Август отбирает исключительно молодых и приятных, их блеск оттеняет его собственный, не заглушая - кто может сравниться с ним?
   - Метафора – случайность, Алекс, - говорит Август; он пьет вино, улыбаясь солнечным бликам на стене, находя в них сходство с собою. – Талант – это такая чехарда, произвольное сочетание свойств, доставшихся от родителей. Я слышал вы тоже стреножили слова в годы учебы? Вас награждали за второе-третье место на поэтических состязаниях. Вы – один из лучших фехтовальщиков страны. Почему вы не первый? Упорство? Разве вы ленивы, господин посол? Вы еще упражняетесь с оружием, но слова оставили ржаветь и разлагаться. Я читал ваши попытки – вы одаренный автор, Алекс. Что вас останавливает?
   - Природа таланта еще не раскрыта, - отвечает господин посол. Он дразнит пальцами кота, серое совершенство, всеведение в полоску, в прищуре хищных глаз умещается мудрость жизни. Мнимая мудрость – поэтому мы обожаем символы, они способны означать все что угодно.
   - Природа природой. Внешняя среда, события жизни. Нет, конечно, я рисовал и писал с ранних лет, но ничего примечательного – другие дети умели и лучше. Но, Алекс, у меня умерла собака, маленький пушистый комочек, ласковый лай, глазки как пуговки. Знаете, наверное, приближение смерти по-настоящему обнажает нервы. Страх уничтожения заставляет высекать свое имя на каждом камне, будто одно это способно наделить нас реальностью. Выпуклой шероховатостью подлинной жизни.
   - Ваши сочинения и рисунки переживут не один каменный храм.
   - Беда не в том, что дни уходят. Они берут нас в попутчики. Что мне за дело до прыщавого школьника, его плача, розог, отбивающих дробь на упругой заднице, до его бдения над моей поэмой через сотню лет?
   - Сколько людей бьётся над строчкой, недосыпает, отказываясь от обычного человеческого счастья, а все созданное рождается хилым и умирает при первом же ветре.
   - Я хочу свершений, Алекс. Построение слов – больше не моя религия. Я хочу строить полки. Предложите мне полноту чувств. Давайте, изменим Закон!
   - Вы честолюбивы, Август.
   - Я избалован, господин посол. Многое далось мне слишком легко.
   - Вы желаете этот город?
   - Совершенно верно. Грязный порт со всеми шлюхами и крысами, где вещи оболганы и обнажены. С некоторых сорвана не только одежда, но и кожа. Трехъярусный Новый город, улочки с раскрашенными в один цвет домами, мосты, переходы, кабачки, где можно выпить и съесть все, что существует в сопредельных странах. Спокойствие алагерцев, их кипучую деловитость, их холодный расчет, их простую надменность. Я запрещу торговлю рабами, срою мрачную тюрьму на острове, расчищу гавань, удвою количество сигнальных огней, дострою мост и маяк.
   - Дворец?
   - Дворец, Университет, Канцлера, Госпожу. Знаю, что у вашего хозяина на нее свои виды. Но наш Верховный, что таить правду, неудачнейший выбор. Став правителем территории, я смогу претендовать на многое.
   - Вы покончите с войной?
   - Я выиграю ее.
   - Вы забыли еще вот эти сады, развалины. Вы, думаю, прикажете отстроить город Предшественников заново?
   - Никаких развалин, - Август кажется напуганным. На красивом лице красивое беспокойство.
   - Молодых отвращает вид истлевающей вещи?
   - Да, старость не за что уважать. Мудрость? Некоторые имени своего не помнят. Отвратительная дряблость тела. Смерть черна. Там нет ничего и даже тени растворяются в пустоте.
   - Мне говорили, что тень еще скитается какое-то время, присасываясь к живой плоти.
   - Вы же не верите в эту чушь?
   - Безусловно.
   - Мне рано думать о смерти, Алекс. Конечно, всякое может приключиться. Каждая минута полна происшествий. А жизнь пуста. Полая она, Алекс, ударишь – и гудит, вибрирует. Я хочу заполнить ее действием.
   - Вы слишком чувствительны. Вы талантливый человек, у вас больше нервов, натянуты они туже, настроены тоньше.
   - Вы часто упражняетесь в фехтовании?
   - Я бы назвал это ленивой причудой. Все равно мне не быть прежним.
   - Вы знаете себя прежнего?
   - Знаю? Я тоже, подобно вам, не чужд раскопок в собственной пустоте.
   - Вы откопали скелет дракона?
   - Нет. Я оглянулся и увидел равнину. Я сеял зерно, или, вернее сказать, думал, что сеял. А там – позади – взошли камни, песок и бурьян.
   - Возможно, ваша судьба – посев сорняков?
   - Хотелось бы верить, что нет.
   - Но колосья не всходят?
   - Камни и змеи под ними. Глупые змеи, хищные, ощупывают раздвоенным языком воздух, пропитанный тленом.
   - Я тоже нанял учителя фехтования.
   - Ваши слова отточены, как лучший клинок. Вы виртуозно управляетесь с ними.
   - Мне понравилось. Весело. Вот, жаль, что лето выдается жарче, чем обычно. Алагеру свойственен мягкий климат и милосердие.
   - Милосердие в наше время, как алагерское серебро – редчайшая драгоценность.
   - Обвиняйте страну, а не время. Избыток жестокости портит нашу репутацию.
   - Наш Закон беспощаден. Да и книги не учат добру и прощению.
   - Мы напишем новые. Сколько можно перенимать у Предшественников. Если они были сильны, отчего же наши предки смели их, как игральные фишки? Что вы цените в вине, Алекс?
   - Раньше я предпочитал крепкие и основательные. Теперь легкие, как дрожь воздуха у окна весенним днем.
   - Это жернова времени. Вы постигаете мимолетное и наслаждаетесь обреченной красотой. Я зайду к вам.
   - Мой запас вин, боюсь, разочарует ценителя…
   - Я приду помахать палками.
   - Господин желает фехтовать?
   - Да, Алекс, я хочу развлечься. Я уже упражняюсь третий месяц.
   - Воля ваша.
   - Моя воля, как бессточное озеро, образовавшееся в половодье. Воды много, а силы эти ни к чему не употребляются. Так можно зарасти ряской, превратившись в пристанище лягушек и болотных огоньков. Эх, найти бы русло, чтобы стремиться, бурля, хоть к мировому обрыву, где кончается белый свет.
   - Мы живем на шаре.
   - В шаре бывают отверстия. Мы живем на яблоке. Почему бы какому-нибудь червю не прогрызть сквозной тоннель? Я устал от стихов. От любви. От солнца. Мы смертны. Чрезмерно смертны. Я не хочу детей. Зачем? Заковать еще один дух в нелепое тело? Не хочу никого ставить на край. Мы идем по кромке обрыва. Кто я такой, чтобы пристроить детские ножки в хоровод слепых танцоров над пропастью? Утомительная тщета.
   - Тщета? Вам грех жаловаться на отсутствие признания! Вас все любят!
   - Если б я был божеством, я бы сотворил еще сотню вселенных, но и этого недостаточно. Ничего не могу с собой поделать. Таким меня сделали. Все время эта жажда… Чего-то не хватает. И сам не знаешь чего.

   Мои руки истерты. Я каждое утро поднимаю на пеньковой веревке ведро из колодца, но ни разу мой труд не вознаграждался глотком студеной воды. Колодец знает, что мы ищем у него на дне, поэтому ему легко нас обмануть. Нужно зачерпнуть в книге или в человеческом сердце.

   «Темнота обрушивается стремительно» - думает Алекс, хотя до вечера еще не близко – ни одна стрела не пролетит такое расстояние, не найдя по пути себе цели. Порхающая легкость стрекоз в контрасте с тяжестью зноя. Мумифицированные фрукты, орешки, пятнадцать сортов сыра, нарезанного прозрачными ломтиками, белое вино. Когда стемнеет, Алекс отправится к развалинам в одиночку. Он нервничает и не может сосредоточиться – берет в руки книгу, пробегает несколько абзацев, не вникая в смысл, отбрасывает. Он поднимается, подходит к стене и слушает. Присутствие чего-то чужеродного в доме невозможно не заметить. Вчера он оставил на столике нож, вышел в смежную комнату, а когда вернулся, то нож лежал на полу. Через всю столешницу красовался уродливый порез, из-за чего стол походил на лицо бывалого ветерана. Что-то скрипит на лестнице, будто поднимаясь на второй этаж. На чердаке воет ветер, хотя на улице удушливый штиль. Алекс не единожды замечал краем зрения странное движение, будто некая фигура пытается скрыться, растворившись в одной из стен. Страх нападал на него, но, пробежав хищными мурашками по коже, испарялся, как ведро воды на адской сковородке. Сегодняшний день состоит из красных угольков, а не обычных мгновений. Во дворце, наверное, куда свежее – не зря люди строились на такой верхотуре, где легко добиться ласки от ветра. Что-то внутри торопит и гонит его, но еще слишком рано. Он порывается надеть черный костюм из тончайшей, но крепкой ткани. Ночью лучше быть незаметным. Если ты не хочешь, чтобы порождения тьмы настигли тебя – стань тьмою.
   Алекс выходит на высокое крыльцо, навес и платаны раздают тень задаром. Он расстегивает рубашку до пояса, садится, прижавшись спиной к деревянным перилам. Он мочит платок в ведерке со льдом и кладет на расплавленную голову. Еще с детства ему нравилось сосать ледышки. У них на юге лед – редкость, но стоило ему попасть в столичную школу, как наступили суровые зимы, а с крыш свисали целые грозди прозрачного сокровища. Их жестоко били, если кого ловили с сосулькой во рту – в то время ходила страшная лихорадка, достаточно простудить горло, чтобы звать священника вместо лекаря. Но Алекс в детстве совсем не болел, хотя южане вымирали с особенной легкостью. «Человек по-настоящему счастлив, пока растет. Муки восхождения оправдываются дворцами на вершине горы, где гнездятся древние боги. Чувства не развиты, игрушка радует, как корона, вкусно все что угодно, лишь бы сладкое. Будущее – как страна туманов – видны только шпили храмов. Сколько мне было лет, когда я познакомился смертью? Нет, не взгляд в мертвые глаза любимого щенка или товарища по школе, за телом которого пришли, чтобы уничтожить и развеять. С осознанием смертности? Когда стало страшно оттого, что все заканчивается, и я закончусь. Я начинаю понимать Августа. Наша религия умалчивает. Закон держит в узде. Достаточно сказать – «Я знаю, как нужно жить, и вы спасетесь!» - и ты станешь пророком, и тысячи пойдут за тобой. Уже шли, но никуда не попали, кроме смерти. Это такие широкие врата над провалом. Даже боги канули. Теперь мы поклоняемся некой абстрактной высшей силе, разуму, сама разумность которого под вопросом. Говорят, что молитвы вызывают в нем положительные вибрации, очищающие и дарящие удачу. Кто молится больше приговоренного? Мой напарник, преподобный отец Себастьян, отталкивал палача, и спрашивал у агонизирующего механика, что он видит. Теперь и преподобный узрел то же самое».
   Тени покачивались и удлинялись. Когда-то под этим платаном отдыхал садовник. Сторож? Беглец? Раб? Город льется через свои стены, и его богатейшие обитатели захватывают участки. Трудовая земля становится праздной и покрывается струпьями вилл. Алекс смотрит сквозь ветви на маленький домик Мигеля и представляет Изабель, которая сидит, болтая голыми ногами на подоконнике, и рисует как зачарованная. Пока в ее руках карандаши или мелки – даже не пробуй подойти. Она не услышит, не заметит, она там – в обширных угодьях за плоскостью листа. Интересно, не рисует ли она в это же время господина посла, присевшего на крыльцо, одна нога босая, вторая в стоптанной сандалии, на голове смешная тряпка, уже теплая, в голове безнадежные мысли.
«Анаис. Ее руки и ее высокомерие. Все в Алагере мечтают о ней, а она досталась приблудному солдату. Это любовь? Наслаждаться прекрасным – это любовь? Упругая плоть и маленький носик – это любовь? Волосы, как расплавленный металл, золото с платиной, льющиеся до самых ягодиц… Мне нравится быть рядом с нею, я дико ревную ее к Августу, но не знаю, или это любовь. В общем, ничего такого, чтобы могло оправдать растрату дней».
   Тем временем день иссякал, изничтожаясь в собственном пламени. В дальнем канале, что виднелся как темная полоса впереди, плескались голые сторожа – юноши двадцати лет. Смутное облако проплывало, едва не скрипя – такое оно было тяжелое и тучное. Лишь бы не набежала гроза. Алекс вспомнил лицо, виденное во дворце, поежился и понял, что ненавидит молнии. Ему захотелось помолиться – поговорить с чем-то большим, чем собственный разум, чем сады, разрезанные дорожками, чем вилла Августа и даже большим, чем рисунки Изабель. Но слова не вязались, слова не шерсть – слова – это камни, вода, пламя, прах и ветер – попробуй управиться с подобной пряжей. В некоторых сектах заучивают слова, формулу обращения, которую объявляют единственно верной и магической. В школе ему говорили, что обращаться к высшей сущности можно и без слов, важна искренность. Но как быть, если ты всю жизнь лгал и изворачивался, лишь бы уцелеть. Перед отчаянной атакой на вражеский форт Алекс легко выдумывал «спаси и сохрани». Но нынешние форты незримы, а, не видя опасности – не прийти к ясной просьбе, смутная опасность заполняет мысли туманом. Чудовищный шершень схватил осу поменьше. Алекс приблизился, рассматривая опасное насекомое – рыцарь в оранжевых доспехах с красной головой впился в добычу, оторвался вместе с ней, полетел к кустам, точно стесняясь свидетеля-человека. Алекс пошел следом, он бы с удовольствием прибил шершня доской, что как раз валялась у лестницы, но он не убивал перед делом. Это одна из солдатских примет – не отнимать жизни перед боем. Осторожно раздвинув ветви, не потревожить бы гнездо, он увидел шершня, что неловко вместе с добычей угодил в паутину. Маленький паучок, кажущийся на фоне добычи ничтожеством, уже работал лапками, запутывая и обрекая. Алекс горько улыбнулся, но мимические мышцы привычно сформировали насмешку, уничтожив печаль в зародыше.

   Алекс старался ступать как можно тише. Весь в черном, в маске оставлены прорези для глаз и дыхания, но губы, нос и веки вымазаны сажей. Достаточно зажмуриться, чтобы стать частью тьмы, ее незримым вассалом. Он заметил огонь на площади перед развалинами. Кто-то расставил патрули, хотя, что тут охранять? Возможно, грабители заглянули на одну из вилл. Или кому-нибудь еще удалось сбежать с Невольничьего острова. Алекс подумал о Изабель и ощутил песок в гортани. Возможно, это ловушка для господина посла? Быть пойманным в воровском наряде с потайным фонарем и коротким мечом за спиной, какие носят убийцы – грандиозный скандал! Алагер получит преимущество в переговорах, а центральное правительство охотно уступит несколько пунктов. Его голову в бутыли со спиртом вмуруют в стену дворца Правосудия в знак вечной дружбы. С какой стати он должен доверять этой Анжеле? Не дай бог, то лицо принадлежало ей. Льюис может использовать девушку, как марионетку. Возможно, в густой тьме дворца на верхнем ярусе прячется Председатель и дергает за нитки, привязанные к нервным сплетениям. Льюис, наверное, воспринимает Алекса как сторонника кружка Анаис, этой фронды новых богатеев.
   - Эй, тут кто-то есть! – Алекс услышал сиплый бас.
   - И правда – ветка будто треснула.
    Господин посол с трудом удержался, чтобы не упасть ничком – ты незрим, пока неподвижен. Он зажмурился, стараясь дышать тише. Рядом грузно кто-то брёл, бряцая амуницией. С одним стражем он в состоянии справиться – алагерские солдаты совсем не упражняются в воинских искусствах, но с двумя – двое уже сложно, уследить за двумя клинками, найти брешь в двойной обороне. Но убить их быстро и убежать, пока не поспеют остальные – почти невозможно. Тем боле, что он не лучший бегун, а стрелять в спину любой дурак – мастер. Солдаты прошли совсем рядом – Алекс почувствовал запах пота и алкоголя. Безумствовали сверчки в глубокой, как небо, траве. Если медленно открыть глаза и медленно присесть – то никто не заметит. Еще немного – и господин посол скатился в канаву. Лягушке не понравился незваный гость – на всех комаров не напасешься, и она обиженно отпрыгнула в сторону. Алекс повернулся на спину – звезды набухли, точно напитавшись ледяной кровью. Между небом и острыми стеблями трав скользили силуэты летучих мышей, метались ночные птицы. Не хватало только ангелов и крылатых упырей. Алекс встал на четвереньки, и, сохраняя позу холуя, пополз в обход. Когда он поднял голову и раздвинул ветки, то огни патруля остались далеко позади. Но и до развалин было не близко – он дал большой крюк, неудачно выбрав направление. Кричала сова. Ориентируясь на костер, устроенный патрульными, Алекс двинулся в плотную темноту к руинам.
   Хорошо, что у него была схема – заблудиться ночью – иногда означает – потеряться навсегда. Луч фонаря служил Алексу посохом, он прощупывал им землю, будто палкой трясину. Провалы чудились повсеместно. Алекс шел наугад, но он чувствовал, как напрягалась и слабла нить, к которой он был привязан. Наверное, это интуиция, способ угадывать, не домысливая. Развалины попеременно жили и покоились в смерти, точно здесь сталкивались два непохожих мира, не смешиваясь, не перетекая друг в друга, а сосуществуя на разных сторонах одной монеты. То на Алекса падала бездушная тишина, подобная плотному одеялу, и он оставался наедине со своим мыслями, пугаясь, будто проснулся в клетке с убийцами и дураками. То развалины наполнялись вздохами, рвущимися из провалов, криками птиц; бледные существа проносились в отдалении, словно охотясь, с верхних этажей недобро поглядывали пылающие точки – глаза? светляки? «Вино подчеркивает вкус еды, а крепкие выдержанные напитки – хороши к беседе, в умеренном, конечно, количестве». Алекс извлек фляжку, оплетенную черной кожей, отхлебнул, задержал на языке, обжег горло. С кем он собирается разговаривать? С тенями Предшественников? С собственным прошлым? Что-то таилось в темноте – тихое и огромное. «Это хищник. Только хищники ходят бесшумно. Если я побегу, он нагонит меня и растерзает». Алекс осторожно принялся за подъём на стену, удивляясь собственному спокойствию. Он присел в оконном проеме на высоте четырех этажей – бодрый, смирившийся. Что-то прошло внизу. «Принюхивается!» - решил господин посол, пошарив рядом, он обрел камень, размахнулся, швырнул его в темноту. Камень упал, ничего, ни тени движения. Ему либо кажется, либо хищник обнаружил жертву и затаился. Алекс повторил трюк с камнем. Снова ничего. «Мне нравятся странные формы, которые принимает твоя любовь. Твои подарки будто дни, прожитые в чудесной стране». Алекс бросил еще один – на этот раз глаза, привыкшие к темноте, засекли грузное движение. «Я не думаю, что счастье – это познание себя. Иллюзия вернее приводит к райским вратам. Черт, мы еще двести лет назад серьезно верили в рай!» Алекс забрался внутрь здания - здесь пахло уютом. Пара беспризорников, мирно храпящих у очага, пришлась бы кстати. Но люди, если они научились жить в этом улье теней, должны обрести скрытность. Так просто ему ничего не обнаружить. «Мне стоило попросить у Изабель несколько новых рисунков. Она умеет вычленить деталь и допросить ее с пристрастием». Он медленно осмотрел комнаты, выглядывая в каждую дыру. Лестницы нигде не было – ни наверх, ни вниз, ни на небо. «Черт, что я делаю!» - подумал Алекс, начав спускаться по стене на ощупь. «Жестокость правления оправдана, когда стремление к великой идее цементирует общество». Естественно, он сорвался, но, не успев испугаться, запутался в лианах, смягчивших падение, удачно закончившееся в густой кроне невысокого дерева. «Теперь я – птенец, ожидающий в гнезде, когда прилетят родители и затолкают в рот гусеницу. Ничего не ободрал, не сломал. Пальцы на ногах шевелятся. Нужно спускаться туда, где бродят невидимые хищники». Повернувшись, Алекс перед самым спуском заметил свет, маленький, недалекий, но спрыгнув на обе ноги, он потерял его. Три шага сторону – и огонек снова забрезжил – что-то слабое, чему едва достает сил заявлять о себе зеленоватым свечением. Душа? Концепция души больше не принимается никем, кроме забитых овчаров. Вновь обретаемые книги так резко переиначивали картину мира, что традиционная религия не поспевала. Можно было бы запретить книги и сжигать каждого грамотея. Увы, медицина тоже обязана своими успехами древним знаниям. Святые отцы избавили веру от внешних атрибутов, от ощутимых догм. Теперь ее можно приспособить к любому перевороту неба, к падениям светил, великанам, драконам, концу света.
   Огонек исчез – он играл в прятки – тут его видно, но сделай шаг чуть в сторону, и свет меркнет. Алекс уже раз пять сбивался с пути, но ему хватило ума отмечать места, с которых видно свечение, белыми камешками. Он просто возвращался назад, зажигал фонарь, находил пирамидку, становился над ней, гасил фонарь, и, медленно поворачиваясь, находил потерянную цель. Вот и финальная прямая – огонек утвердился, стал ярче, оставалось пересечь площадь. «Открытое место - не есть хорошо». На той стороне привыкшие к темноте глаза различали странное нагромождение арок. Алекс уже раньше видел такую конструкцию, но где именно, он не помнил. Наверное, то была какая-нибудь книга с иллюстрациями – умели же люди изготавливать бумагу и краски, новые книги не живут и ста лет – портятся и рассыпаются, а книги Предшественников – новехонькие, хоть над ними трудились десятки веков, способные стереть даже камень. Алекс опустился на землю и пополз. Он угадал с осторожностью – возле ступеней, ведущих внутрь сооружения, прошло нечто темное. «Черт, что за звери здесь куролесят ночами? Они обитают в провалах и в темноте выбираются наружу. Но почему тогда хищники не покидают развалин? Одинокий государственный чиновник – редкая добыча, им не насытиться. Ведь можно напасть на виллы, слопать Августа, со всей его артистической компанией. Это надо же – парень завел у себя домашний театр! Анаис – тоже вкусняшка. А вот Изабель с Мигелем живут за высоким забором и дом завален оружием так, что можно противостоять осаждающей роте». Существо больше не возвращалось, и Алекс пересек площадь. Лестница была узкой и изломанной. «Так отсеивали грешников. Прошел – праведный, упал – на костер. Впрочем,  Предшественники были безбожниками, подобно нам нынешним, мы же кормимся их книгами!». Он чувствовал, не имея возможности оценить высоту в кромешной темноте, что взобрался достаточно высоко. Но еще он ощущал, что сзади крадется еще одно существо, шуршит, дышит, неловко сбрасывает камешки. Спасения нет, стоит поторопиться, и обязательно свалишься, сломаешь шею или позвоночник. Сильно повезет, если смерть будет скорой, но ждать хищников с раздробленными ступнями, кричать, отбиваться, пока острые зубы отрывают куски твоего мяса, пока кровавые пасти тычутся в открытые раны! Алекс сел на лестницу, крепко охватив ее ногами, сбалансировал тело, обнажил клинок. Уже совсем рядом! Возня, животный вопль, глухое падение! Преследователь пал, так и не добравшись до жертвы – призрачный хищник сорвался с лестницы. Оставшись наедине с огоньком, мерцавшим совсем близко, Алекс не почувствовал облегчения. На кой черт ему все это? Вместо того чтобы заниматься Госпожой, интриговать с Анаис против Председателя, продать ему информацию о заговоре, он сидит на каменной лестнице, как мартышка. Алекс рассмеялся, вспугнув с окрестных стен несколько птиц, до того мирно дремавших в нишах, или гадивших по-тихому на остатки статуй. Оставшуюся дистанцию Алекс преодолел бодро, как солдат, что возвращается с войны в надежде застать женушку нетронутой, детей благодарными. А как же иначе, если у него в кармане звенит награбленное?
   Выбравшись на плоскую площадку, Алекс обнаружил причину свечения. В стену был вмурован сосуд с мерцающей жидкостью, покрытый черный краской. Некто написал густой текст, процарапав краску. Шрифты жались друг к дружке, как перепуганные пехотинцы перед стальной конницей. В тесное построение литер вторгались схемы. Алекс сощурил глаза, прижал язык к нёбу, чтобы сосредоточиться. Он не узнавал слов – наверное, это заклинания, он не понимал схем, если это мистика – то чужая. Он не догадался прихватить бумагу и карандаш, да и не принудил бы он себя тщательно срисовать эту заклинательную вязь. Второй раз сюда ночью его и алагерским пирогом с кремовыми цветами не заманишь. Алекс сел на камень, не остывший от жаркого дня. Звенели комары, мошкара и мотыльки вились у источника зеленоватого свечения, добавляя путаницы к неразберихе знаков. Только теперь господин посол ощутил боль, незаметно вернувшуюся в поясницу. Он так много ползал, пригибался, прыгал, падал, спасался! Алекс лег на спину, упершись затылком в шуршащие обломки. Над головой проносились тучи, выше – звезды, белые, будто кости, выпавшие из похоронной телеги. Интересно, всходят ли кости, подобно зерну? Что может вырасти из смерти? Смерть. Не при мне. До чего же здесь одиноко, даже чудовище, охотившееся на господина посла, не вынесло и покончило с собой. Мысли о собственном весе в таких местах, где вещи кажутся подвешенными в воздухе, а время – то надвигается, как грозные воды разлива, то вовсе исчезает, казались поддельными, как те книги с подложными знаниями, что продаются в порту за гроши. Ему захотелось укрыться чем-то непроницаемым, как одеялом в детстве, лишь бы спрятаться от этого бессмысленного неба, от безответной его высоты. Он укрылся бы Анаис, ее молодым телом, еще смеющимся над всеми признаками увядания, над морщинками у глаз и на лбу. Что позади? Он помнит жизнь такой, как она приключилась? Он домыслил ее, вывернул, приукрасил? Впереди – сосуды с закупоренным светом, что вырывается наружу в виде неразборчивых предсказаний. Невольно он открыл глаза, чтобы впустить призрачное свечение, разгадать его пророчества. И тут он увидел – с его позиции – чуть снизу, надписи сливались в большие элементы, как кусочки мозаики. Алекс отполз на спине назад, чтоб усилить расстояние – он смотрел будто назад в историю - то, что пережил как случайность, находит причину и обретает следствие. Теперь он мог прочесть почти наверняка – «создающий», и слово было также спрятано внутрь четверти круга.

Из развалин Алекс выбрался быстро – он прочувствовал это место, ноги сами находили верное направление. Что-то двигалось в темноте, урчало и дышало, но хищникам он стал не интересен. Сложнее было пройти мимо патрулей. Вокруг пылали десятки костров. Облава? Кого они ищут? Стоит ли господин посол таких надрывных усилий? Не проще ли подождать его возле виллы? Напасть в темноте, схватить за руки и ноги, не ввязываясь в фехтовальную свалку, где каждый может лишиться кисти или кусочка носа. Но страх прошел, осторожность стала интуитивной, он не полз, а шагал, почти не прячась, направившись не в темную зону, где ночь обозначала разрыв в цепочке костров, а поближе к пламени. Он угадал – как раз в темных местах зажигали новые огни. А сидящие возле костров солдаты смотрели в пламя, завороженные его танцем. Алекс прошел почти за самой спиной худосочного стрелка, что дремал, опираясь на оружие. Алекс не удержался – убегая из школы с товарищами в город, он всегда по-особому издевался над сторожами – привязывая их к дворовым собакам за бороды (псы были прикормлены и ласковы), подливая в чаши с вином мочу или помои. Он сорвал ветку желтых цветов и пристроил в оружейный ствол спящему, а также, обвязал ему ноги тонкой бечевкой из своего воровского снаряжения. Хорошо бы к другому концу веревки пристроить змею, лисицу, хорька или летучую мышь. Алагерские нетопыри обладают могучими крыльями. Только вот запастись животным было недосуг. Алекс просто прикрепил свободный конец к кусту ядовитой колючки.
   Уворачиваясь от патрульных, господин посол сильно отклонился от короткой дороги - он вышел не к своему дому, не к домику Мигеля, а прямо к белой стене, закрывавшей доступ к вилле Анаис. Легкий, как пузырь, наполненный горячим воздухом, после маленькой победы в развалинах, Алекс перемахнул через стену, закинув на нее веревку с металлической кошкой. Он ревновал, любопытствовал и смеялся над своим любопытством и своей ревностью. Соблазн застать Анаис стонущей под прекраснотелым Августом или же волосатым, как дикий человек из леса, матросом, не преодолеть. Воображение разыгралось, картины разврата, которое оно рисовало, превосходили в порочности иллюстрации в портовых борделях. А алагерские веселые дома славились на всю страну. Пройти сад Анаис оказалось сложнее, чем проскользнуть сквозь зубья расчески. Новейшая мода требовала открытого пространства, белого гравия, приземистых уродливых растений. Хорошо, что для охраны не держат злых псов, собачки Анаис должны пребывать в полной безопасности. Алекс пригнулся и пошел под прикрытием кустарников. Когда двор обходил кто-нибудь из сторожей, господину послу приходилось принимать странные застывшие позы, чтобы скрыться за деревцами, подрезанными причудливым образом.
   В дом он проник сквозь распахнутое окно, взобрался на второй этаж, памятуя, что спальня на первом и там же бесчинствует свора мелких чудовищ. Вот и нужная дверь – Алексу показалось, что она дрожит от биения сердца и дыхания девушки, спящей внизу под защитой прозрачных занавесок. С замком он справился в минуту – никто особо не защищал внутренние покои. Приоткрыв дверь, он заполз на балкон, затворил створку, двинулся на четвереньках к дальней стене, замер, прислушиваясь. Никто не стонал от страсти. Алекс слышал немало анекдотов про богатых красавиц, страдающих от неудовлетворенной страсти, которые, переодевшись шлюхами, готовы отдаться в борделе всякому встречному за символичный грошик. Анаис казалась слишком спокойной и холодной, чтоб быть героиней подобной истории. Но ревность – великий фантазер. Алекс привстал, заглянул в комнату. Ветер колыхал занавески – тени танцевали, ароматическая лампа испускала запах весны и молодости. Анаис спала, как святая. Сон ее был тих, нежен и безбрежен. Алекс спустился вниз по витой колонне, уповая на надежность металлического декора. Журчала вода в желобе – искусственный ручей пробегал сквозь комнату, охлаждая воздух. Алекс лег на пол и заглянул под кровать. Он слегка постучал пальцами по столешнице, проверяя наличие собачек в этой комнате, да и в смежных тоже. Он не боялся разбудить девушку – он хорошо знал, что для этого понадобится рота с барабанами и трубами. Он взял со стола и покрутил в пальцах ожерелье, потом браслет, подаренный им самим – его приз за легкую невнимательность при досмотре судна. Он открыл несколько ящичков стола, надеясь найти планы переворота, любовные письма, рецепт приворотного зелья. «Мне не в чем обвинить ее, а я, кажется, готов руки лишиться, чтоб открыть жуткую тайну! Должна же быть у нее обратная сторона, извращенные желания, преступные мысли. Я знаю по опыту - в искусстве допроса важна не дыба, не страх, главное – это заставить пациента чувствовать себя виноватым. Тогда можно подвести его к любому признанию». Алекс снял с головы черный капюшон и маску, прошел сквозь занавески, позволяя им прикасаться к взмокшему лицу. Он, казалось, хотел убедиться, не превратилась ли Анаис в монстра, в чудовище, кормящееся мужскими сердцами и семенем. Древний страх перед властью женщины. Анаис спала красиво, будто специально обученная принимать грациозные позы даже без сознания. Наверное, ей снятся глупые сны, потому что только глупость по-настоящему безмятежна. Алекс согласился бы и на кошмар, но он уже давно не видел ничего, кроме черного полотна, кроме цепких рук, заслонявших его внутреннее зрение. Алекс склонился над спящей, он хотел поцеловать ее, но не смог, точно его губы оставались в другом мире за незримым щитом. В его одежде запутался полевой цветок, такой же химерический, как и эта модная вилла. Он легонечко посадил его в ее белесые волосы – пусть растет. Он сюда еще вернется не раз.
  «Я стою над тобой, как судьба, хранящая приговор за пазухой. Ты вот спишь, и ничего не знаешь обо мне. Я бодрствую, но тоже ничего не знаю – ни о тебе, ни о себе самом».
   Когда Алекс уже был готов покинуть спальню, в комнату влетела одна из маленьких собачек, удивленно уставившись на незнакомца в черном. Алекс застыл, испугавшись грядущего лая, но животное молчало. Господин посол осторожно сгреб его и спрятал в своей одежде. Он уходил, унося свидетеля…

   Над ночной лампой, щедрой на свет, как пустыня на влагу, безумствует мотылек.
   «Довожу до вашего сведения. А информация дается все тяжелее. Вчера наш Господин заметил моего неловкого собрата, что прятался в нише за синей колонной. Мне не удалось выяснить – для кого он старался. Бедолага, я даже сочувствую ему, хотя и не сомневаюсь, что он бы вогнал кривой нож мне в бок при первой возможности. Но достаточно представить кошмарные устройства, с которыми его познакомили и начинаешь понимать, что даже для шпиона толика человеколюбия вполне простительна. Я никогда не повторяюсь – вчера я свернулся калачиком в громадной лампе, подвешенной к потолку. Я вынужден просить вашу милость увеличить ту скромную сумму, что я расходую на подкуп дворцовых слуг. Мне удалось услышать нечто странное, а ведь вам интересны необычные вещи.
   Правитель на этот раз был один в библиотечном зале. Он сидел за столом, перебирая бумаги. Вошел человек одетый так, что его с легкостью можно было бы принять и за священника и за университетского книжника. Невысокий, сухой, увы, я не мог разглядеть его лица, сверху была видна только круглая лысина в обрамлении рыжих косм, отчего его голова напоминала яйцо, объятое пламенем.
   - Что вам угодно? – спросил Господин, не отрывая глаз от бумаг.
   - Я вам писал. Касательно вашей дочери…
   - Моя дочь давно разучилась меня удивлять. Я не жду от нее приятных сюрпризов. Но она все еще моя дочь, поэтому, сударь, взвешивайте, взвешивайте слова. Вы узнаете картину у меня за спиной?
   - Нет, Господин. Картины дороги.
   - Это посмертный суд. Чудовища, весы, на чаше - судьба человека, и стоит он голый без одежды, без кожи, без тела, одна душа. Если результат будет не в его пользу – то муки этого мира, даже такие изощренные, которым обучены мои люди, покажутся жалом муравья. В вечности все бесконечно. Видите, в какие глупости верили наши предки. Но ваше сердце сейчас лежит на таких же весах, раз вы осмелились заговорить о моей дочери. Если вы придумали ей любовника… Лучше вам распороть и выпотрошить вашу выдумку, а заодно и вырвать свое лживое сердце.
   - Господин… Если вы читали мое письмо, то все сходится…
   - Письмо?
   - Оно с черной лентой.
   - Сейчас, - правитель медленно перебрал бумаги на столе, взял одну, наверное, то самое письмо. Вскрыл и прочел.
   - У вас были подозрения.
   - Они подтвердились. Это катастрофа.
   - Почему катастрофа? Разве подобное совпадение не прописано в Законе?
   - Война. Будет война. Страна опустеет.
   - Вы сможете подтвердить ваши слова?
   - Несомненно. Я все проверил. Расположение звезд, время рождения…
   - Пока я жив – все это не имеет веса.
   - Вам нужен наследник, Господин. Одно это…
   - Вы излишне смелы, сударь, раз заговорили о том, что мне нужно.
   - Благо государства, Господин…
   - Благо государства? И что требует это абстрактное благо?
   - Она должна умереть.
   - Дочь правителя? Нет такого закона. Кого еще вы успели проинформировать?
   - Я пришел к вам как верный подданный.  
   - Как верному и воздастся.
   В зал вошла охрана. Видимо, в стол было вмонтировано устройство, позволяющее вызывать солдат.
   - Этот господин заслужил награду. Господин офицер вырвите у него язык. Немедленно!
   Красный рот, каминные щипцы, выбитые зубы, кровавый кусок плоти.
   - Прикажете отдать его палачу?
   - Нет. Он не должен покинуть библиотеку.
   - Я могу перерезать ему горло, - сказал офицер, вынув короткий кривой нож.
   - Нет. Выведите его на террасу. Возле этого окна – я должен все видеть. Возьмите лампу, облейте его горючим и подожгите. А потом вышвырните этот мусор в реку.
   С моего гнездышка на люстре не был виден живой факел, но нечеловеческие крики не позволяют усомниться в исполнительности стражи».
   В дверь постучали. Алекс хотел было взять листок с собой, но соблазнился проверкой способности бумаг появляться и исчезать внезапно. Оставив листок на столе, он сбежал по лестнице вниз, не спрашивая, открыл дверь. В прихожую ввалился Пауль. Капитан дворцовой стражи, налегавший на дверь с наружной стороны, потеряв точку опоры, пролетел мимо Алекса и растянулся во весь рост на сером ковре с черными узорами. Повернувшись на спину, Пауль посмотрел на хохочущего хозяина взглядом провинившегося щенка.
   - Здравствуйте, здравствуйте, Алекс. Вот вам смешно, а там только что зарядил такой ливень!
   - Но небо чистое!
   - Ну и что. Подлетела тучка, облила меня, улетела.
   - Персональная тучка, надо полагать. Видимо, вы грешный человек, Пауль, раз небо избирательно в своей каре.
   - Если я грешен, то половину горожан уже должны побить молнии. Как я умаялся. Ночь не спал. У вас, конечно, найдется чем согреться?
   - Ну, раз вы пришли ко мне напиваться, то я опрокину бутылку вместе с вами. Пусть потом за мной тоже гоняются тучи!
   Вернувшись с гостем в комнату, Алекс застыл на пороге и горько улыбнулся. Листка не было, лупа разбита, окно отворено – его дом – не его крепость, это проходная комната с невидимыми дверями. Алекс усадил Пауля в кресло, достал из-под стола бутылку, разлил крепкую настойку по рюмочкам. В комнату вбежала собачка, украденная у Анаис, и по-хозяйски устроилась у Пауля на коленях.
   - О, наша Анаис подарила вам самое дорогое?
   - Я его подобрал недалеко от дома. По-видимому, чертенок сбежал.
   - Ему повезло, что он попал на вас.
   - Я не люблю собак. Особенно, мелких. Но больше всего не терплю ос. Они, знаете, летают и жалятся. И еще жужжат противно.
   - Вам следует вернуть его хозяйке. Анаис проплачет все глаза…
   - Ей полезно, - Алекс свалился в кресло, закрыл глаза, и начал массировать веки. Наверное, листок пропитали ядом – глаза точно изнутри грызут муравьи. – Вы не спали ночь, Пауль. Вы помогали Анаис с розысками беглого песика?
   - Почти в точку. Вы оцарапали цель. Вы знаете, в городе скоро праздник? Конечно, уже слышали. Это волшебная неделя, Алекс. Маскарады, представления, фейерверки. Ребенком я целый год ждал насыщенных забавами дней. Дней и ночей, Алекс. Черт, как вы пьете такие крепкие вещи? Но согревает, знатно горячит горло. Подходящая штука. Так вот, в город понаехало множество артистов, музыкантов. Прибыли дрессировщики с редкими зверями. Я, прожив жизнь в Алагере, где есть все и отовсюду, не видел подобных созданий. А позаботиться о месте – позабыли! Я бы выгнал их – пусть катятся, пусть вода закружит и заберет. Но вы же знаете, как у нас делаются дела? Приезжие заплатили нужному человеку и им разрешили расположиться возле развалин. Да, если бы кто из обитателей вилл в бывших садах, да даже наша Анаис, прознали… Им было приказано хорошенько спрятаться в развалинах. Грандиозные останки строений! Тысячу лет выстояли! Теперь дом купишь – повезет, если умрешь в нем, а детям точно ничего не достанется – жизнь дома сравнялась с человеческой! Но я отвлекся. Алекс, наши пришельцы перепились, плохо заперли несколько клеток, а животные, среди которых – хищники, понимаете, Алекс, когти, зубы и все такое, разбежались.
   - Не желаете, ли сказать, что возле моего дома?
   - Уже не желаю. Мы их переловили. Окружили развалины кострами. Ночью в развалины ни один солдат не сунется – суеверные, дьяволы. А к обеду – застрелив трех животных, шесть оставшихся накрыли сетями.
   - Дрессировщики, надеюсь, на колесах? – спросил Алекс, вспоминая своих ночных призраков.
   - Спокойствие, только спокойствие, господин посол. К чему такая жестокость, это у вас в столице принято живых людей на колеса. Я и мои солдаты стали немного богаче.
   - Вы их изгнали из города?
   - Зачем. Пусть отрабатывают. Я взял их детей в заложники. Если что приключится или господа забудут о моей доле в имперских марках, то чудесные малыши отправятся на Невольничий остров.
   - Не зря говорят: алагерец найдет способ разбогатеть и на собственной смерти.
   - В этом городе две реки, Алекс. Одна с водичкой, вторая – сущее золото.
   В дверь снова постучали.
   - Пауль, вы уверенны, что ваши дрессировщики не обманули вас с количеством беглецов? Я не хочу открыть дверь и увидеть клыкастого монстра.
   - Алекс, дружище, вы будете отомщены.
   Господин посол спустился вниз. Пауль поднялся с кресла и, покачиваясь, подошел к окну. День иссякал. О стекло бились громадные осы, в стороне высился домик Мигеля с высоким забором. «Недолго ему тут стоять, землю выкупят и построят виллу» - подумал капитан. «Мне жаль садов. Жаль полей, наш сосед – старый крестьянин, он брал меня с собой, когда шел трудиться, и я, беспечный и легкий, рубил головы сорнякам деревянной саблей. Хорошо, что он умер и умер давно, его руки бы затосковали. Я рос близко к земле, подставляя кожу солнцу, жучкам и жгучей крапиве». Пауль оглянулся, прислушался, увидел лист полупрозрачной бумаги, лежавший под диванчиком. Он присел, поднял бумагу и спрятал в карман светло-серого мундира с двумя синими и одной белой лентой на рукаве. Он вернулся к окну – мир за стеклом переиначился. Осы исчезли, небо заволокло, ветви пригнулись под ветром. «Скоро праздник, а после все станет еще более прежним, чем сейчас». На стекло налетела черная птица, застучала крыльями, показала недобрый желтый глаз. «Где я? Что это за место, которое вмещает человека полностью? Изнутри я огромен. Обычная комната справляется только с телом, а эта – проглотила меня целиком. И Алекса тоже. А у него внутри такие пустоты, безлюдные песчаные пространства, что только мать всех пустошей и осилит понять».
   - И вы здесь, господин капитан? – Август вошел в комнату веселый, как ливень.
   - Диван, кресло? – спрашивает Алекс. – Мы пьем крепчайшую дрянь. Вина? Или ваша глотка тоже не боится оказаться в аду?
   - Какой ад в наши годы, господин посол?! Валяйте, мне полную, только оставьте ваши мелкие рюмочки, плесните мне в ту кружку. Мы напьемся вместе и вместе пойдем к Анаис.
   - И она всех нас вместе прогонит! – сказал Пауль, возвращаясь в свое кресло. – И вам добрый вечер.
   - Здравствуйте, здравствуйте! Переловили? Вернули в зверинец?
   - Да. Если дрессировщики не преуменьшают количество беглых.
   Алекс наполнил кружку и протянул ее смеющемуся гостю, после долил рюмку Пауля.
   - Быть грозе, - сказал он, глядя в окно.
   - Да, господин посол, я боялся, что не добегу к вам в сухой одежде. Только вот Пауль со своими зверями нагнал такого страха, что неволей приходится изображать скорохода.
   - Это не мои звери.
   Появилась украденная Алексом собачка, принюхалась, насторожено разглядывая пришельца. Август не заинтересовал песика, тот мигом взобрался на колени командира алагерской гвардии.
   - Не ваши?! – смеялся Август. – Да всякая живность к вам так и льнет! Кстати, Анаис подарила вам собачку?
   - Алекс подобрал ее в садах. Несчастную и потерянную.
   - Анаис сойдет с ума от радости. Алекс – вы сказочный рыцарь, спаситель собачек!
   - Я бы предпочел спасать принцесс. Да вот пока и с одной нету сладу. Кстати, Август – будете возвращаться к себе, захватите животное, верните хозяйке.
   - Никуда я не пойду. Я напьюсь, и буду спать здесь.
   - Анаис покроет вас поцелуями!
   - Ну, нет. Он меня укусит. Вон как злобно смотрит! Пауль, вас же обожают звери! Исполните приятельский долг!
   - Меня Анаис точно целовать не станет. Не нравлюсь я ей!
   - Вы себя обижаете, Пауль. Обижаете. Наговариваете. Вы – хороший человек, разве можно вас не любить?!
   - Издеваетесь?
   - Даже не шучу.
   - Охотно верю, - сказал Пауль, гладя собачку. – Вы замечательный человек. Преступно сомневаться в ваших словах.
   - Еще скажите, что счастливый. Все почему-то считают, что судьба кормит меня из самой вместительной ложки.
   - Не скажу, господин Август. Я ненавижу в людях веру в собственную правоту, в непогрешимость. Тупую, ничем не обоснованную веру в идола, которому с легкостью приносят в жертву самое родное. Себя приносят, свое призвание. Вы мучитесь, Август, я же вижу, что страдаете. Вы желаете большего, чем человеку отрезано. И вы, Алекс, сомневаетесь, вас гнетет совесть, прошлое, настоящее. Собачку вот спасли. С вами тяжело – вы насмешливы, саркастичны. Но это все ничего не значит, вы скрываете свои раны, прячете больное. Вы правы – нужно казаться сильным, чтоб уцелеть. Поэтому я считаю, что вы – замечательные люди. Каждый, правда, по-своему.
   - Вы философ, друг мой, - Август опустошил рюмку, поднялся, достал бутылку, налил себе еще. – Сколько у вас людей в городе?
   - Сотни две наберется.
   - Распустите вашу гвардию – праздник же! Отдохните, развейтесь, люди пускай расслабятся, за охрану города отвечает стража.
   - Не могу же я всех отпустить праздновать! Если что случится?
   - Друг мой, в этом городе постоянно что-нибудь приключается, а он стоит больше тысячи лет. И дальше стоять будет. Вы кажетесь мне уставшим. Оставьте человек тридцать. Пятнадцать оставьте охранять развалины, патрулировать здешние сады. Мы требуем, чтоб нас защищали от хищников. Еще пятнадцать держите при себе – пускай охраняют ворота в порт. В порту много всякого сброда и усилить стражу – первейшее дело. Вы же будете на приеме во дворце Городского Совета? Вот еще пятерых при себе оставьте.
   - Хороша мысль. Ловко вы это придумали. Так и сделаю – мои люди и так на меня косо смотрят, что держу их в черном теле, готовлю для дела, а дела-то никакого не приключается.
   «Действительно ловко! – думает Алекс. – Сила дворцовой гвардии – сомнительна, но господин Председатель лишился сотни сторонников. Пауль чересчур честный малый, помешанный на справедливости, чтобы поддержать заговорщиков. Видимо, они и не надеялись, раз до сих пор его не обработали. Но Председатель, неужели он ничего не чувствует? С его опытом? Власть наложила бельма?».
   - Господин посол, - говорит Август, - признавайтесь, вы уже тут давно выпиваете? Что-то вы не в меру угрюмый. Вы же знаете, все будет хорошо. Можете быть в нас уверены. Особенно, во мне. Господин Канцлер тоже в вас души не чает.
   - Гроза. Ожидание праздника. Как-то не чувствую равновесия вещей.
   - Гроза? И действительно – молнии так и рыщут. Говорят, что молнии выслеживают обреченных, чьи дни в книге судьбы истекли. Вот они и падают на землю, принюхиваются, как псы, - собачка залаяла. – Вот и зверь подтверждает.
   - За суеверия жгут на кострах, - говорит Алекс. – Я-то знаю. Сам как молния рыскал для Священного Совета. Как пес… - собачка снова залаяла, а Август прыснул со смеху.
   Мокрые ветки ударяют в деревянные стены, мир наполняется ветром, как добрый парус. Капли стучат частой дробью, Алекс вспоминает ротного барабанщика двенадцати лет. Они подобрали его в сожженном приграничном поселке. Сирота, овладевший барабанными палочками в две недели, словно созданный для сопровождения роты в бою. Мертвые падают, живые шагают в ногу. Он хотел отослать его, но мальчик убегал, упрашивал. Алекс сам опустил барабан в узкую детскую могилку в последний день войны.
   - Алагер – свободный город, - Пауль поднимает голову, как гордец перед врагами. – Здесь жгут только мертвых, Алекс. – Свобода не убивает порядок.
   - Алекс, вам нужно декорировать дом! – говорит Август. Он уже наполнил третью кружку, изрядно перелив через край.
   - Дом? Вы же знаете, я как правительственный посланник…
   - Должны казаться неподкупным, соблюдая скромность. Ерунда, оставьте вы это. Если вам нравятся неприхотливые интерьеры – закажите что-нибудь простое, сейчас это модно. Стеклянные полусферы на белой стене. Вот на этой, к примеру. Свет из окна, падая на них и отражаясь, наполнит комнату бликами, похожими на призраков.
   - Здесь и так много призраков, - отвечает Алекс. Его взгляд оступился, обегая комнату, и упал на альбом с рисунками Изабель.
   - Что это у вас? – спрашивает Август. – Ваши эскизы переустройства дома?
   - Вы опять о доме? Думаю, я здесь ненадолго.
   - Все мы. Эта смертность, ломкость плоти - угнетают. Не знаешь – дышать быстрее, чтоб успеть больше, или лечь, опустив руки, сознавая беспомощность и обреченность начинаний. Для вон той стены у меня найдется замечательная картина, уступлю задешево.
   «И лилии вянут, - думает Пауль. – Лето, как кнут палача, волочится по пыльной земле, пугая саранчу на сухих стеблях. Оно подходит медленно, на лице его маска зноя. Даль не становится ближе – бежишь, идешь – впустую. Головки мака сложены в кучу, как черепа побежденных. Скелеты победителей очищены муравьями. В мои выжженные глазницы вколочено по солнцу. Я хочу позволить реке струиться между моих ребер. Она чиста и мудра. Но в моей груди песок и пустынные змеи».
   - Зачем послу картины?
   - А зачем послу Анаис? – Август вытрясает последние капли из бутылки. – У вас есть крыжовник?
   - Крыжовник? – Алекс приносит еще две бутылки. Одну ставит отдельно возле Августа.
   - В вашем доме хочется ягод из детства. Он так безыскусен.
   - Я плохой садовник. Нет у меня ягод. Знал бы заранее…
   - Знал бы заранее – вообще бы не рождался, - Август ловко справляется с пробкой. – Зря вы беспокоитесь о своей репутации. Если вас, милый друг, решат уничтожить, то уничтожат. А это маленький домик. Крохотная роскошь не отягчит приговор, но скрасит ваши дни здесь.
   «К террасам и балконам, - Пауль смотрит в окно, дожидаясь молний, - подползает, будто туман, глубина. Даже с окна второго этажа ты смотришь на улицу, точно в колодец. Бросаешь ради смеха монету, а звук падения возвращается на третьи сутки. Или то была не монета? Выбрасываешь, бросаешься, не зная, что у тебя самое дорогое».
   Когда вспышка выбеляет ночь, Алекс замечает фигуру на дереве, что растет в двадцати шагах от восточной стены. В водосточных трубах отчаянное шипенье. Может, там завелись змеи? Снова молния являет белизну ночи. Фигуры на дереве больше нет, но что-то смотрит на Алекса изнутри дома. В дальней комнате, отделенной тремя проходными, движение и горящие глаза. Господин посол не знает – бояться ли ему склонного к розыгрышам воображения. Наверное, не стоило пить. Впрочем, он опрокинул рюмку и застрял на половине следующей. Как страшно рисует Изабель! Нет, ее карандаш еще далек от вершин искусства. Деревья, домики, Мигель, похожий на палача. Возможно, девочка улавливает подлинный вид вещей, внутренний ужас, отделенный от нашего понимания тонкой плевой обыденности? Разве в детстве мы не разговаривали с умершим дедушкой? Не пробуждали дух, заключенный в зеркальце? Не жевали красный лист, вызывающий дикий понос и сказочные видения? Вот на рисунке толстая крестьянка. Она поправляет волосы, но, кажется, что вот-вот в картину войдет еще кто-то, накрутит ее волосы на правую руку, а вместо левой у него пила. Даже деревья у Изабель получаются обреченными. Также камни…
   - Утверждать что-либо, значит ошибаться, - говорит Август.
   - Вы не признаете философии? – спрашивает Пауль.
   - Друг мой, я слишком часто жонглирую словами. Слова не способны уместить всего смысла. Как их не складывай, не переставляй. Наша культура – это набор неудачных попыток сказать все.
   - Вам не приходилось отрезать человеку голову?
   - Пауль, да вы пьяны! С чего это нам резать головы!
   - Но, Алекс, вы же были солдатом!
   - Я? Кем? Солдатом? – Алекс отрывается от альбома с рисунками. – О чем это вы? Об убийстве? Конечно. Ничего особенного. Привыкаешь. Но пилить шею – не мой метод.
   - Я люблю, когда ветер по коже…
   - Алекс, - предлагает Август, - давайте-ка выставим нашего приятеля за дверь. Там как раз очень ветрено. Ему сейчас освежиться…
   - Тогда тоже было ветрено, но сухо, - Пауль смотрит на потолок; под стеклянным шаром, наполненным светящейся жидкостью, мушки чертят многоугольники. – Отец, он командовал охраной старого правителя. Подобно Господину он был сух и жесток. Меня воспитывала мать, а отец нашел плоды ее воспитания… Нет, он не бил ее никогда, но он счел меня плаксой. Отец взял меня на один из островов. Мне кажется, это уже самая граница с Союзом. Впрочем, все могло произойти на юге. Отец вез туда какие-то документы. В Алагере стояла осень – холодная и пустая, а на том острове – солнце согревало каждый камень, как сука щенка. Я бегал в саду, полном невероятных яблок. Они свисали, падали на голову, перекатывались под ногами. Кусты с огромными листьями – каждый размером со щит пехотинца. Листья уже пожелтели, как те золотистые яблоки, они тоже казались мне спелыми, свет проходил сквозь них, оставляя на темной траве цветные пятна. В листьях мастерски прятались местные мальчишки.
   - Они напали на вас, Пауль. – саркастично замечает пьяный Август. – Избили и ограбили?
   - Не совсем так. Попытались. Я, было, побежал, но увидел недалеко отца с охраной. Он стоял и наблюдал. Тогда я поднял тяжелый сук и пошел навстречу противникам. Они с криком бросились врассыпную. Двоих мне удалось припереть к каменному основанию разрушенной статуи. Я замахнулся, но увидев страх… Большие детские глаза, Август. Я не смог. Подошел отец, отнял у меня палку, отвесил пощечину. Вечером он отвел меня за городскую стену. Пахло мерзко. Что-то скрипело и позвякивало. Когда мы обошли небольшую рощу, то я увидел вековое дерево с роскошной кроной. На ветвях висели люди. Кто был подвешен за ноги, кто счастливее – за шею. Отец приказал стражникам, и они сняли с крюка – я и сейчас, только закрой глаза, вижу дымящееся от теплой крови железо, качающуюся цепь, - бородатого мужчину. Ноги его были сломаны, руки скручены за спиной, он стонал, высовывая изо рта распухший язык. Отец дал мне кухонный секач. «Отрежь ему голову, сынок!» - сказал он ласково, взлохматив мои волосы. Я не знал, как взяться. «Возьми его за подбородок. Правильно. Вот так. Теперь быстро режь, делая широкие движения. Не робей. Мы оказываем ему милость – этому мерзавцу оставалось страдать еще не один час. Не медли, а то его повесят обратно». Мужчина, казалось, уже ничего не понимал. Он смотрел на меня бессмысленным глазом, напоминавшим птичий, второй болтался на темно красной нитке. Я зажмурился, я готов был на все, лишь бы этот единственный глаз потух. Вначале лезвие двигалось очень быстро, пальцы намокли и стали липкими. На позвонках я застрял. Я с остервенением рубил, пилил, но голова никак не отделялась. Открыв глаза, я увидел последние судороги, изгибающие тело. Еще немного… «Сынок, возьми голову за волосы и отнеси вон туда – видишь, пики с черепами? Отнеси и оставь».
   - Суровое воспитание сурового воина! – сказал Август. Собачка, спящая на коленях у Пауля, подняла голову, лениво гавкнула и перевернулась на спину. – Вы так живописали… Хочется пойти и обезглавить какого-нибудь бородача. Алекс, у вас найдется на кухне секач?
   - У меня? Можно поискать.
   Если бы Алекс не обладал такой скупой мимикой в минуты задумчивости, если бы тень не скрывала его лицо, если бы гости не были так пьяны или увлечены своими словами: «Что с вами, господин посол! Вы увидели разверзшийся ад!». Никто ничего не заметил. На одном из листов альбома карандаш Изабель воссоздал эту комнату. Алекс узнал окно - рама в форме крыльев бабочки, прямоугольный шкаф, круглое зеркало, кресло, свой затылок. На кресле сидел Пауль с собачкой на коленях, Август полулежал на диване, обнимая бутылку, за спиной у него стояло нечто выходящее за грань понимания и повседневного опыта. Внутри у Алекса мело, как в жестокую зиму. Сердце билось, стараясь сломать клетку ребер. Пот тек по спине, будто между лопаток таяла ледышка. Алекс зажмурился, едва не выдавив веками глазные яблоки. Когда он открыл глаза, то ничего страшного на рисунке уже не было. «Наверное, это штрихи, тени, узор обоев так причудливо соединились, образовав призрачного гостя»! Алекс быстро сменил рисунок, потом еще один, чтобы очиститься от морока. Его не покидало ощущение, что в комнате присутствует еще что-то. И дело вовсе не в комнате, не в садах, лежащих между утесами у развалин, не в Алагере с его тысячелетней историей, не в реке. Это нечто всегда рядом с человеком, в невидимых пустошах, куда не войти до срока. Алекс попытался еще раз взглянуть на рисунок. Он пересмотрел все листы, потом снова – в обратную сторону. Еще один – рисунка не было. «Стоит пить только легкие вина, Разбавляя водой или соком наполовину. К черту крепкие настойки – они вызывают галлюцинации. А если это существует на самом деле? Все равно к черту! Невидимому лучше оставаться незримым».
   - Согласно книгам, - говорит Август. – Мы обитаем на шаре. Это чертовски неудобно, постоянно рискуешь скатиться в адский котел. Вот что нас мучит, друзья мои – выпуклая поверхность, а не болезненные воспоминания. Что касается лично меня, я бы предпочел жить не на шаре, а на ягоде.
   - На крыжовнике? – спрашивает господин посол, перебирая рисунки.
   - На клубничке. На смородинке. А чем, собственно, плох крыжовник?
   - Вот вы говорите, провалиться в ад, - Пауль чешет песика за ухом. – Ведь мы не знаем ничего о том, что случается после. Наши предки верили в богов и демонов, в странствия и испытания души, в пламя, в раскаленные клещи для грешников. Какими наивными и смешными кажутся все их кромешные ужасы! Знаете, я читал, что ад и рай здесь, еще в жизни, а там – душа распадается, ее развевает духовный буран, разнося как снег по долинам.
   - Осторожнее, Пауль, а то Алекс сочтет вас сектантом! Представьте, что вы произносите речь на заседании трибунала Священного Совета.
   - Я ничего не знаю про рай, Август. Но пекло создается вокруг каждого человека. Это видения, странное поведение вещей, совпадения, существа. Так написано. Все неявное, осязаемое наполовину. Другие не видят этого, да и сам человек сомневается в собственном рассудке. И вот что непонятно – со мной ничего такого не происходит. Я не вижу призраков, а ведь я не свят. Наверное, мы судимы, согласно, не человеческой морали, а по законам, недоступным для понимания.
   - Вас так беспокоит отпиленная голова? Вы жаждете пламенных мук? – Алекс шепчет. Он устал, глаза закрываются, он всматривается в темноту, вовнутрь, но за темнотой еще одна тьма, а дальше – все так же пусто и неопределенно.
   - Меня многое беспокоит, господин посол.
   - Отсутствие призраков – и есть ваша кара, Пауль. Ваша совесть ждет чего-то потустороннего, а долгое ожидание – тяжко.
   - А вам не приходилось видеть черную дыру в облаках? – Август выглядит сосредоточенным и жестким, глаза его буравят, брови опущены. – Как перевернутый водоворот. Она втягивает в себя птиц, камни, листья, сухие ветки, будто очищает, убирая отжившее вещество.
   - На озерах случаются смерчи.
   - Это не смерч. Это просто дыра в никуда. За ней - ничего, нет даже небес. В плотный ливень видны силуэты, словно растворенные в падающей воде. Отраженная в зеркале комната выглядит немного иначе, чем оригинал. Вам не встречались прозрачные листья с пульсирующими прожилками, будто наполненными кровью? Зов без губ и глотки, называющий ваше имя?
   - Август, с вашей фантазией, - говорит Алекс, - следует употреблять родниковую воду, а не алагерские яды. Пауль, не обращайте внимания, наш друг вас пугает.
   - Многие люди что-то видят, - отвечает Пауль. – Алекс, вы пойдете на представление? Во время праздника будут играть лучшие актеры. Мне обещали совершенно новую драму.
   - Ненавижу театр. Все эти кривляния, натужные попытки сымитировать жизнь. Постановкам всегда чего-то не хватает – либо реалистичности, что, в общем, недостижимо, либо большей условности, чтоб игра воспринималась как игра, а не заявка на большее. К примеру, как те шары, что мы катали во дворе Анаис.
   - Как вы придирчивы, - Август снова расслаблен и улыбчив, - как вы строги, господин посол. Конечно, в столице театр скуден – намекни, что наше правительство плохо, и твоя голова украсит обочину дороги в бутыли со спиртом. Мечта выпивохи. А как же маскарад? На нашем скромном празднике каждый волен казаться кем-то иным. Маски с клыками, маски-черепа, маски без черт – разве люди не кажут свой настоящий облик, не сознавая, впрочем, этого? Актеры, вероятно, изображают людей настоящими, а не такими, как мы придумали.
   - Это только гипотеза, господин Август.
   - Все только гипотеза. Все, кроме того, о чем написано в чертовых книгах.
   - Благодаря книгам, мы имеем чудную медицину.
   - Если бы у нас еще было бессмертие, господин посол.
   - Вряд ли это возможно. Иначе Предшественники не испарились бы из этих скромных садов, из этого города.
   - А, может, они всё ещё здесь. Столько странного происходит!
   - Ничего не происходит, - сокрушается Пауль.
   - Произойдет, - говорит утвердительно Август. – Жизнь полна сюрпризов, друзья. Вам хорошо – вас никто не кличет из развалин. Но все изменится. – Он поворачивается набок и засыпает.
   В доме одиноко, будто он засыпан снегами в ледяной пустыне. А внутри дома – еще одна пустыня, с тремя башнями, где заточены три человека, а вокруг только снег, снег, снег. Собачка просыпается и смотрит на дождь, лижущий холодные стекла, как косточку.

   Хочется крикнуть и услышать раскатистое эхо. Но где взять пустое пространство, каменные стены в тесноте жизни - вокруг буйствует лето. Сегодня прохладно и чисто, цветы ярче, а те, что белы – белее белого. Ни облачка и Алекс щурит глаза, чтобы не ослепнуть. Изабель кажется заплаканной, но на расспросы не отвечает. Алекс думает о завтрашнем празднике – с утра он был в Алагере, где все наполнено нетерпеливым ожиданием. Неужели, никто ни о чем не догадывается? Он стоял в толпе, наблюдая прибытие Председателя в Городской Совет. Льюис почти без охраны. Возможно, он припрятал вооруженных студентов в городе? В любом случае завтра разрубят старые узлы, а потом – обрывки веревок завяжут в новые. Ему-то что? Разве в силах на что повлиять человек без власти и армии? У него нет полномочий, угрожать от имени правительства он не может. Стоит ли предупреждать Льюиса о заговоре? Кто он ему? Что он выиграет? На душе, если душа все-таки существует – паскудно и болотисто. Он сидит с Изабель на покатой крыше домика Мигеля и смотрит на яблоки, которые срываются, падают на эту же крышу и скатываются с нее, расшибаясь о камни дворика, обустроенного для занятий фехтованием. Все-таки ветрено – волосы Изабель то падают на лицо, то развеваются сзади, как причудливый боевой флаг.
   - Ты чем-то расстроена? – в который раз спрашивает Алекс, но девочка в ответ только мотает головой. – Тяжелое лето, катится, как груженая повозка, что сорвалась с горной дороги. Окованные колеса превращают камни в пыль. Никогда еще не было такого лета. Это как игра в прятки – ты забился в чулан, в самый пыльный угол, навалив на себя ворох старой одежды. Только вот искать тебя никто и не думал. А если за тобой придут, то не твои приятели, а такие люди, от которых не спрятаться. «Помню, у нас были детские приметы – не зажмуриваться в темных подвалах или когда снимаешь через голову плотный свитер. Мальчишки выдумали, что если зажмуришься, то можешь попасть в иной мир. Мы его называли – Пустая Бездна. Он рядом, просто дверь туда заперта и невидима».
   - Меня никто не любит, - говорит Изабель, обхватив колени.
   - Ты ждешь, что я буду убеждать тебя в обратном?
   - Еще чего. Ты уже, наверное, забыл, что такое любить.
   - Выхолощенное время. Любовь воспринимается как пережиток. Настоящие страсти в прошлом. Живут, едят, пьют, целуют, заводят детей, грызутся за власть – всё исключительно в силу привычки.
   - Совсем ты израненный. Тебя разрубили пополам. Края кое-как срослись. Рубец уже не болит, но это не настоящее единение – так, подделка.
   - Ты не хочешь пойти завтра на праздник?
   - Там будет мороженное? Я люблю ягодное.
   - Там будет все.
   - Ты уже не боишься, что меня вернут работорговцам? Вот и спрашивай, почему я плачу. Не нужна я никому.
   - В городе маскарад, Изабель. Если мы тебя немного приоденем, то ты сама себя не узнаешь.
   - А ты себя еще узнаешь?
   - Ты о чем?
   - Не знаю. Само сказалось.
   - В городе обещают фейерверк. Ты любишь фейерверки, Изабель?
   - А что это такое?
   - Это когда люди играют с огнем. Это опасно, но зато красиво. Красота всегда жестока – по отношению к самой себе сурова, к прочим – беспощадна.
   - Я красивая?
   - Как для девочки твоих лет – наверное, да.
   - А представления? Я люблю комедии.
   - Представь себе, я тоже предпочитаю комедию драме. Смех дает облегчение, как и вино. Невыносимо жить, когда все вокруг слишком серьёзно.
   - Уговорил, я пойду с тобой.
   - Со мной? А тебе не хотелось бы пойти с Мигелем? Я все-таки посол и даже в праздник немного на службе.
   - Найди мне другой дом. Лучше я пойду в служанки. У тебя есть знакомая женщина? Я бы могла помогать ей с одеждой. Только не старуха. Старухи омерзительны. Лучше умереть, чем превратиться в каркас из костей, обтянутый сморщенной кожей. Если у тебя есть знакомая молодая и красивая женщина…
   - Ты нарисовала что-нибудь новенькое?
   - Не хочешь говорить о ней?
   - С чего ты взяла, что скромный имперский посол должен кому-нибудь нравиться? Особенно, молодым и красивым женщинам. Старые солдаты предпочитают старушек.
   - Такой легкий день. Будто платок – подбросила, а его уже уносит ветер.
   - Думаешь? – Алекс ложится на спину. Яблоко катится по крыше. – И ты плачешь от легкости? Мне день кажется неудобным, как шар под ногами акробата. Мне недостает мастерства, чтобы удерживать баланс. Спокойствие в государстве в прямой зависимости от баланса. Власти и богатства почему-то всегда мало. Тот или другой человек мешает и его устраняют. Потом победители принимаются друг за друга. Наверное, так лучше, так текут реки – сливаясь и бурля над камнями.
   - Несправедливо как-то.
   - А что такое справедливость? Сказка, придуманная людьми? Пока у нас были боги, мораль считалась священной и данной свыше.
   - Листья сверкают, по их спинам растекается солнце. Они блестят, как крылья зеленых ангелов.
   - Нет никаких ангелов. Мы их отстреляли, уничтожили, как красивых птиц в лесах под столицей. Радужное оперение чучела. Наверное, какой-нибудь таксидермист работает со шкуркой ангела. Красота губительна.
   - Даль – возле тех деревьев, что толпятся, как заговорщики – кажется затканной паутиной. Воздух тоже имеет цвет?
   - В ангелов следует стрелять скепсисом. На ангела – это самое мощное оружие, как отравленная стрела. Чуть оцарапал – а он – сияющий и крылатый – тает. Умирая, думаю, они тоже крякали, как те радужные утки. Бесполезные пернатые.
   - Все имеет цвет, - говорит Изабель, тоже опрокидываясь на спину. - Даже невидимое. Интересно, какого цвета нелюбовь, которую вы все испытываете ко мне?
   - Солнце здорово накаляет крышу. Если бы не ветер, мы бы покрылись румяной корочкой. Только вот горелый человек, не пахнет, как мастерски приготовленная курочка. До чего же мерзко смердят грешники! Не понимаю, отчего люди любят смотреть на костер с визжащим чародеем. Впрочем, на огонь смотреть всегда приятно. Знаешь, мне в последние годы кажется, что день за днем я откладываю на потом нечто важное, способное решительно переменить мою жизнь. Что-нибудь особенное, что объяснит и оправдает отпечаток моих ступней на мокрой земле, когда после дождя выбираются черви. Возможно, червь – душа земли? Вечно голодная, ждущая жертвенной плоти. Только я мастер отодвигать назавтра. Бессилие воли, наверное, по причине недостатка веры.
   - В ангелочков? – ехидно замечает Изабель.
   - Нет. Моей вере нужны осязаемые вещи. Вон те цветы, например, желтые, или те – оранжевые. Нет, этот цвет не совсем оранжевый. Столько лет прожил, а не умею подобрать название для оттенка. Изабель, помоги.
   - Я?
   - Ты же рисуешь!
   - Карандашом. Красками я не умею.
   - Все равно. Карандаш – это ранняя весна – беглый контур жизни. Дай срок – появятся и цвета. Как же иногда хочется жить!
   - Иногда?
   - Наверное, Август заразил меня своим пессимизмом. Высоты жизни чересчур легко покоряются, он не чувствует веса вещей. Для него всё – мыльные пузыри. Непрочная вселенная чертовски умелого сочинителя.
   - Я люблю ветер.
   - Ветер, Изабель? Ветер – общее понятие, я давно перешел на конкретику. Мне нравится семнадцатое июня, к примеру, этот день мне сладко вспоминать. Первого августа я разрешаю себе немного печали.
   - Ты купишь мне новое платье?
   - Конечно! Зачем?
   - Для праздника.
   - Я совсем забыл. Это все лето. Белье вешают на веревку, чтобы просохло; старье – проветривают. Я выволок из погреба на солнцепек пахнущую гнилью душу.
   - Душа, - говорит Изабель, - это такой же ты, только прозрачный?
   - Если бы знать. Завтра в этом городе все изменится. А я говорю о какой-то душе. Наша государственная система не идеальна. Она основана на неприкосновенности правителей, на их власти в собственных княжествах. Прочие – теоретически равны перед законом.
   - Один Алекс равняется одной Изабель? – спрашивает девочка.
   - Боюсь, моя милая, что Алекс как величина стремится к нулю. Я трезво взвешиваю свои шансы. Народ бунтует, изгоняет правителя, устанавливает царство справедливости с выборными должностями, а все заканчивается еще большей кровью, развратом, бесправием. Что мы понимаем в себе, чтобы устроить свободу и равенство.
   - Так ты возьмешь меня с собой?
   - Да. Это будет опасно и весело. Я надену серый мундир.
   - Мое платье тоже будет серым?
   - Нет. Это слишком официально. Оно будет красивым.
   - Мы пойдем вдвоем?
   - Нет. Ты пойдешь со мной и с Мигелем, - говорит Алекс, а Изабель обиженно надувает губки.
   - Тебе хочется пойти с той женщиной, - шепчет Изабель и отворачивается.
   - С той?  - Алекс думает об Анаис. Ему действительно хочется выйти с ней об руку. Она способна добавить тысячу бриллиантов к унылому блеску господина посла. Скрыть его нищету – дырявую мантию, кое-как залатанную таможенным лихоимством в порту. Если бы она только знала его подлинную меру!
   - Да, - Изабель садится и смотрит пристально, - у нее черные волосы. Она ждала тебя, заходила в твой дом. Позавчера.
   - Когда я был в городе? Постой, Изабель, кто-то входил в мой дом?
   - Не притворяйся. Или ты и ее обманываешь? Она тебя ждет, а ты не приходишь? Ты способен растоптать любого, кто тебя любит!
   - Ты ее хорошо разглядела? Можешь описать?
   - Описывай сам! – Изабель швыряет альбом, листы с рисунками рассыпаются по крыше. Девочка убегает, проворно шмыгнув в чердачное оконце. Алекс собирает рисунки. Он поскальзывается, наступив на яблоко, и едва не скатывается кубарем вниз. Высота невелика, но с везением господина посла – сломать косточку другую – плевое дело. Превратиться в калеку – не наихудший выход – отставка, почетный пансион, никаких допросов. А как умеют допрашивать в столице, он-то знает детально. Алекс собрал рисунки, последний лежит под яблоком, из яблока высовывается оса и, сердито жужжа, отправляется на охоту.
«Женщина материальна, - думает Алекс, складывая рисунки в аккуратную стопку, - она привязывает нас к вещам. Вынуждает стараться ради чуждых нам ценностей. Мы лишаемся высших устремлений, мы служим жизни, длящейся ради жизни. Ничего большего. Мы не умеем совладать с женщиной, она, как книга, образующаяся из случайных сочетаний вопреки воле автора».
   Алекс бледнеет, рассматривая рисунки. Вот женщина стоит у его ворот, вот уже на крыльце. Наконец, внимательный карандаш Изабель поймал призрачный силуэт незнакомки в распахнутом окне спальни господина посла. Она шпионка? Не важно – Председатель, заговорщики, Священный Совет, правительство, черти, ангелы. Его вещи перебирают, письма – читают, хорошо, что он сразу сжигает важные. Или она – убийца? В его ленивых поисках забрезжил опасный след? Что ж, отравленная простыня, иглы ядовитого растения в подушке, гнездо шершней в вещевом шкафу.

   День светел и высок. В городе оживление – толпы алагерцев, предвкушающих веселье. Еще никто не одет в лучшее платье. Маски покоятся на туалетных столиках возле зеркал, через несколько часов они завладеют лицами. На улицах бесчисленные палатки с угощениями и поделками. Алекс купил для Изабель игрушечного дракона. Он с самого утра на ногах, он обходит город, он наблюдает. На всех ключевых позициях расставлены люди Канцлера. Для студентов Университета праздник пройдет на том берегу, на этом у Председателя не больше тридцати человек дворцовой стражи. Солдаты Пауля караулят развалины. Алекс взобрался на башню – стены пусты – все силы стянуты к зданию Городского Совета. В порту полно новых кораблей – но с них не выгружают товары. На берег сходят крепкие молодые мужчины и растекаются по кабачкам и гостиницам. Это наемники – профессия отражена в привычках, в жаргоне и одежде. У заговорщиков достаточно солдат, чтобы не привлекать никого со стороны. Но, видимо, у участников фронды нет доверия друг к другу – Канцлеру нужны отряды для подстраховки.
   В посольстве тоже чувствуется напряжение. Секретарь приказал усилить охрану – ни одному имперскому солдату не позволено покидать отель. Старый лис явно в курсе событий. Винный погреб заперт, часовые в полном вооружении. К воротам подкатили орудие – где господин Секретарь только его раздобыл? С Алексом он здоровается сухо, хитро щурит глаза – я-то знаю, какой сыр-бор вы задумали с вашими алагерскими подельниками, господин посол.
   Алекс оставил посольский отель и вернулся в одну из маленьких квартир, снимаемых им в качестве убежища на черный день. Мигель тщательно полировал бляху ремня. Изабель одевается. Цирюльник выбрил господина посла, подстриг, надушил, пожелал веселого времени. Да, господин брадобрей, сегодня Алагер не будет скучать. Его камни станут липкими от крови. Алекс надел все серое – мундир, расшитый серым, серый ремень и серую обувь. Он решил не брать оружия, чтобы не попасть в историю, нечаянно выступив в драке за одну из сторон. Мигель будет его клинком. Он смотрит в крохотное окно, пригнув голову – низкий потолок не позволяет выпрямиться в полный рост. В комнату влетает Изабель – она смеется, кружится, как бабочка. Причесанная по последней моде, девочка кажется уменьшенной копией Анаис. Изабель красуется, вертится – демонстрируя наряд со всех со сторон. Платье в крупную клетку, недавно вошедшую в моду. Алекс берет ее руку, подхватывает за талию, проделывая танцевальные фигуры. Мастер-класс заканчивается крепким ударом макушкой о потолок, господин посол потирает ушибленное место, а Изабель растеряно присаживается на кресло, поправляя ленты.
   В городе шумно и людно. Музыкально и улыбчиво, свежо, алагерский ветер подбрасывает подолы маскарадных платьев. Маски еще не надеты – их держат в руках. На каждой площади маленький оркестрик, палатки с вкусной, но подорожавшей едой – все равно ничего не заваляется. Изабель смеется – карлики играют с обезьяной, которая умело передразнивает все человечество. Акробаты крутятся колесом и волчком, танцуют на натянутых тросах. Полуголые циркачки демонстрируют гибкость. Если вопрос заходит о доступности их тренированной плоти, то гибкость улетучивается. Все стоит денег – Алагер богатый город, сегодня – тройная цена. На ветвях бумажные цветы, в воздухе – змеи из того же материала. Бумага прекрасна, если ее не используют для приговора или доноса. Мигель – весь в черном, следует за господином послом, как тень, набравшая объема. Музыка слишком сильна и дурна – музыканты разных оркестров соревнуются друг с другом. На следующей площади – сцена театра – Алекс бросает мелкую монету, чтобы пройти в огороженное пространство и гордо назваться «зрителем». Комедия о любви, молодой жене, скряге муже. Всегда одно и то же. Изабель нравится – Алекс расталкивает толпу, вежливо извиняясь, чтобы подвести свою подопечную к самой сцене. Девочка хохочет до красных глаз. Комедия заканчивается хорошо – все счастливы – актеры готовятся к повтору представления. Они до завтра так и не вылезут из шкур своих персонажей. Бывают ли актеры когда-нибудь сами собой?
   Наконец вечереет – через час подадут сигнал и люди наденут маски. Городская стража и сторонники Канцлера повсюду – они прячут под нелепыми костюмами оружие. Изабель хочет попробовать все подряд, а господин посол не умеет отказывать. Все что-нибудь да жуют. Даже Мигель купил несколько колбасок в тесте. Белая собачка танцует на задних лапках в платьице. Баловни Анаис никогда такому не научатся. Изабель говорит, что хочет стать акробаткой. Алекс едва удерживает ее от демонстрации кувырка – вот, как я умею – в дорогущем платье. Вот и одна из трех круглых площадей, что смыкаясь, подходят к Городскому Совету. Алекс уже видел раньше здание, но это не привило иммунитет – он потрясен размерами и величием. Бывший храм, из которого изгнали богов, обзавелся пристройками. Банки, алагерская биржа, администрация. Изабель тащит его за рукав:
   - Там представление!
   - Я не вынесу еще одной комедии, - отвечает Алекс.
   - Тут написано, что это не комедия. Обещают кровь и ужасы.
   - Не думаю, что тебе понравится.
   - А еще монстры! Обожаю чудовищ!
   - Не удивительно. Ты сама - сущий монстрик.
   Ужасы стоят вдвое дороже, чем комедия. В балагане темно – рай для воришек. На сцене актер в черной мантии из дешевой ткани и в белой маске в виде черепа с длинными клыками. «Никакой выдумки, - думает Алекс. – Палачи в столице разряжаются изобретательней». На сцену втолкнули девушку, обвязанную бутафорскими цепями с шипами, способными, будь они настоящими, пронзить ее насквозь. После небольшой возни с цепью и скромным раздеванием – Алагер все-таки целомудренный город, в порту еще можно позволить себе непристойные штучки, девушку запихали в большой черный ящик. Голова и ноги остались торчать снаружи. Артист в маске скелета взялся за пилу – девушка визжит, пила скрипит, льется бутафорская кровь.
   Изабель смотрела, как завороженная, зрелище так увлекло ее, что, казалось, она сама готова выйти на сцену. Правда, с громадной пилой девочка не управится. «Жестокий ребенок!» - Алекс, зевая, разглядывал балаганчик. Знакомые фокусы не развлекали его – он разоблачил не одного чудотворца, а некоторые показывали трюки и похлестче! Магия на допросе не действует. Неопалимые маги знатно визжат, когда их пятки медленно поджариваются на жаровне. После трюка с распиливанием демонстрировали уродов. Изабель испугалась двухголового мальчика и спряталась за Алекса. Одна голова высовывала язык и облизывала черную бороду – явно накладную, вторая беспрестанно моргала. Разыгрывались сценки известных убийств. В одной заговорщики пронзали ножами старика, удивительно походившего на Председателя. Что ж, Алексу доведется видеть это вторично – через час в здании Городского Совета. Только кровь будет настоящей, а вместо подмостков – роскошная мозаика. Кто-то жалобно заголосил за спиной. Алекс оглянулся – это его провожатый поймал карманника. Мигель сломал незадачливому преступнику руку – кисть повисла под неестественным углом. Вбежала стража. Командир узнал Алекса, поклонился, выяснил обстоятельства дела.
   - Господин посол не желает взглянуть на реку?
   - Сейчас? Уже темно.
   - Вам понравится, я гарантирую. И этого, - усатый командир кивком указал на пойманного вора, - прихватим с собой.
    Их провели на высокую башню. Изабель скрыла лицо под маской лисички. Мигель прикрепил черное лицо из папье-маше. Река пылала. Тысячи бумажных фонариков поднимались в воздух. Изабель запрыгала, хлопая в ладоши, а командир стражи довольно улыбнулся. В черном небе расцвели фейерверки. Трое солдат подняли вора и швырнули в реку.
   - Красиво полетел, - сказала Изабель.
   - Да, - согласился командир стражи.  – Жаль, что мы не догадались его поджечь.
   - Столько огней! – удивился господин посол. – Не было бы пожара.
   - Не беспокойтесь, люди все на местах. В Алагере давно не было больших пожаров. Мелкие возгорания, конечно, случаются. Но десяток сгоревших домов не испортит праздника. Потом в реку выльют горючую жидкость – огонь будет струиться между утесами!
   - Как в аду, всегда хотела поглядеть на ад! – обрадовалась Изабель.
   На улицах трещали петарды.
   Взлетевшие фонарики – это громадные огненные осы, они ищут господина посла, притаившегося за каменными зубцами, как зайчонок в зарослях орешника. В Алагере не казнят, но сегодня праздник и по особому распоряжению охране приказано жертвовать воров реке без раздумий. Осталось заклать последнего бога – на господина Председателя его студенты просто молятся.
   Они спускаются вниз. Изабель бежит на площадь, никто не успевает ее остановить. Алекс кивком головы приказывает черному Мигелю выйти на след, отыскать и изловить сбежавшее имущество. Сам он идет в другом направлении – прямо в пасть Городского Совета, в непомерные врата, в рот великана, глотающего людей. Вокруг одни маски. Человек в эту ночь не хочет быть человеком. В лицо Алексу бросают мелкие шелковые кружочки, тонкие ленты из невесомых тканей, его голову (хорошо, что он в шляпе) осыпают орешками. В фонтане танцуют, взявшись за руки, мокрая одежда уже почти сливается с кожей, выдавая малейшие ее неровности, вершины и впадины. Ему одиноко, Алекс – будто душа, новоприбывшая в ад или в рай. Увиденное – шокирует, но пока еще не завлекает. Алексу не до фонтанов, его мысли сочатся кровью. Перед входом на последнюю площадь он показывает документы – патенты, жетоны, имперские бляхи. Площадь освещена красным и желтым – свет мерцает, поднимаясь по стенам, как языки пламени. Входите, господин посол, вы грешник! Это место уготовано именно для вас как воздаяние. Городской Совет – это дракон, его хребет покрыт шипами башенок, у него витражные глаза. Ветер усиливается, взметая прах праздника – упавшие или брошенные фальшивые украшения. На середине пути кто-то хватает его за рукав. Алекс всматривается в химеричную маску с огромными перьями.
   - Спасибо за песика, - говорит маска голосом Анаис. – Пауль принес его сегодня утром. Милый, я так плакала, так плакала!
   Женщины искренне считают, что их слез достаточно, чтоб оправдать все грехи и безумства.
   Господин посол склоняет голову и идет дальше. Он узнает Августа в золотом костюме и в маске солнца. Сошедшее светило поднимается по широкой лестнице, пока дракон здания не поглощает и его.
   - Господин посол? – незнакомец говорит со странным акцентом. – Узнаю, узнаю. Ваш мундир великолепен! Я тоже посол! Мое государство лежит за пределами государства.
   - Вы сильно рискуете, говорит Алекс. Наш Закон запрещает чужеземцам проникать во внутренние территории - для послов предусмотрены города на границе.
   - Помилуйте, на границе война. А это Алагер. В Алагере разрешены немыслимые вещи.
   - Не смею спорить, - говорит Алекс. – Господин посол здесь ради торговли?
   - В Алагере все происходит ради торговли. У меня назначена встреча с Председателем. Послезавтра. Мы просто обязаны заключить договор.
   - Послезавтра? С Председателем? Желаю вам удачи. Я буду молиться, чтобы ваша встреча состоялась.
   - В Империи не умеют молиться.
   - Мы сущие неумехи, господин посол, - говорит Алекс круглому человечку. Если он похож на мячик – пусть скачет к дьяволу
   Зал огромен. Маски долой – Алекс узнает пресветлую лысину Канцлера. Вот они – главные заговорщики – богатейшие люди города. Конечно, далеко не всем мешает Председатель, но его власть не кажется легитимной, более того, она сомнительна. Они поддерживают заговор, чтобы не остаться в стороне, когда будут делить добычу. Чтоб не оказаться в числе сторонников низвергнутого чужака, этого вселенского проходимца, златоуста и развратника. Колеблющееся большинство. Льюис еще может повернуть игру в свою пользу, но нужен неожиданный ход. Он не вызывает ненависти – кинжалы сегодня не в руках обезумевших фанатиков. Обычные люди, желающие положить конец двоевластию, поддавшиеся силе и деньгам. А сила на стороне Канцлера. Алекс занимает выгодную позицию для наблюдения, взобравшись на подножие колонны. Рядом крутится иноземный посол, поглядывая на своего коллегу с неприкрытой издевкой. Кажется, ему известно больше, чем Алексу, он уже прочел сценарий и посмеивается над ожидающими представления зрителями. Что ж, мы не так наивны, мы тоже знаем секрет фокуса. В дальнем конце зала – лестница с балюстрадой, над лестницей черный прямоугольник. Оттуда с минуты на минуту явится главный герой для последнего монолога. Анаис стоит у подножия лестницы в окружении блестящих дам. С другой стороны – золотая молодежь, возглавляемая сияющим Августом. Красавчик снял маску солнца, но его лицо продолжает сыпать лучи. Канцлера не видно – он за чужими спинами, он сегодня орудует чужим языком и кинжалом. Взятки гладки с короля марионеток. Под лестницей пробегает девочка, удивительно похожая на Изабель и шмыгает в узкую дверцу. Металлические голоса труб, море затылков перед Алексом приходит в волнение, шторм надвигается, наверху лестницы показываются отцы города в синих мантиях с белыми лентами. В синих мундирах входят семь дворцовых стражников. Льюису рассчитывать больше не на кого. Все семеро либо смертники, либо – подкуплены. Возможно, один из них нанесет первый удар в спину. По ступенькам поднимается отряд городской стражи. Они сымитируют попытку ареста. Что поделать, если арестовываемый окажет отчаянное сопротивление? Лестница пока бела, как мундир Верховного. Снова трубы – Алекс задерживает дыхание и поднимается на цыпочки – трубы играли два раза – ожидается верховный носитель власти. Льюис выходит из темноты, Алексу не различить его мимики, но старик кажется неуверенным и скованным. Он медленно проходит свою стражу, поднимая руку в знак приветствия. Приговоренный салютует своим палачам. Пахнет духами, потом и дымом. К Льюису подходит офицер, опускается на колено и протягивает бумагу. Председатель отстраняет его руки, но военный настаивает. Вне сомнений – предъявление обвинений и требований. Пока Льюис просматривает документ очень удобно вспороть ему брюхо кинжалом. Стражники становятся позади людей в синих мундирах, пряча руки в длинных одеждах. Бумага разорвана и брошена в лицо склоненному офицеру, от неожиданности тот сбегает вниз на несколько ступеней. Сейчас! Кто-то сильно дергает Алекса за щиколотку, господин посол падает, как подкошенный, ища глазами мерзкого иноземца. Трубный глас трижды возвещает… Председатель убит?! Алекс видит только ноги в роскошной обуви. Он поднимается, из прокушенной губы сочится кровь, пачкая серый платок, повязанный на шее элегантным узлом. Ему хочется бежать – к Мигелю и Изабель, но вместо этого он идет прямо к лестнице. Зал наполнен шумом. Если столько народу шепчется, то это уже гул мощной реки. Впереди какое-то движение. Толпа расступается, но пока еще ничего не определено. Затылки и спины, люди тянутся вверх, шеи удлиняются. Эх, добавить бы к своему росту еще три головы! А то и эта непрочно держится. Он продолжает идти, но, чтобы не любоваться напомаженными волосами, разглядывает витражи. Чудесная работа, в столице цветные стекляшки в переплете только-только вошли в моду. На стенах буйствует растительность, вырезанная из дерева и покрытая лаком. Гул голосов теряет плотность. Что-то белеет. Неужели, кто-то преступил Закон, пошутив с запретным цветом? Маскарад и праздник - никаких правил, но спародировать Верховного в шутовском домино! Алекс негодует. Кто-то толкает его в спину…
   - Это вы, господин посол? – Алекс чувствует, как бледнеет. Анаис испуганно прячется за подруг.
   - Надеюсь, что все еще я, - он низко кланяется и опускается на колено, чтобы спрятать глаза. Правительственному посланнику не пристало выглядеть затравленным зверенышем.
   - Не будьте так самоуверенны. То, что вы – это вы – еще тот вопрос.
   Белый призрак медленно удаляется.
   Над рекой огненные фонарики, река пылает. Иллюминация завораживает
   Мигель, ругаясь, ищет Изабель, но как тут найдешь – вокруг только маски?!

ОХОТНИК
   Рассвет был нежен. Даже не целуя, не ласкаясь, как влюбленная женщина. Тепло и прохлада переплетены, как золотой и серебряный шнур в парадном галуне. На юге лето проходит неспешно - один день, кажется, тянется месяц. Ветви, что толкаются под окном, тяжелы от плодов. Голова еще раскалывается, память больше утаивает, чем проясняет. Занавески - как река из тумана.
   - Я буду жить? – спрашивает он у полуслепого человека.
   - На этот раз.
   - На этот?
   - Вы выживите, друг мой.
   - Как я сюда попал? – спрашивает Охотник.
   - Вас подобрали на улице неподалеку от здания суда. Хорошо, что припадок случился не в порту. Кто бы удержал озерную вольницу от маленького грабежа?! Вас бы обобрали. Ваш мундир только бы раззадорил братию. А потом – плюх, - и за вас ответственны только рыбы. А суд – самое место, чтобы терять сознание. Сбежалась стража. С доктором, правда, было туговато. Никто не желает брать на себя ответственность за жизнь имперского чиновника с серьезными бумагами! Своя голова дороже благодарности…
   - Сколько я вам должен?
   - Не беспокойтесь. Вы рассчитаетесь сполна. Неоплаченных счетов в жизни не бывает – так или иначе – долг будет изъят. Беда, что мы часто не понимаем, когда, как и чем отдаем положенное.
   В окне над ветками – небо чистое, спокойное, не такое гордое, как над ветреным Алагером. Арка окна изнутри обвита кованым плющом решетки. Ниже – огромная ваза с колоссальными подсолнухами. Часы, остановленные в половине двенадцатого. Простой белый пол из окрашенных досок. Возле двери – медный таз с кровавой водой.
   - А вы не боитесь имперских чиновников, господин Доктор?
   - Боюсь. Даже больше, чем остальные лекари в городе.
   - Так почему вы меня спасаете?:
   - Потому, что вы не имперский чиновник.
   - Мои бумаги, - сказал Охотник, обшаривая рукой постель в поисках кожаной дорожной сумки.
   - Фальшивка.
   - Я арестован?
   - Я ничего не сказал судье.
   - Как вы догадались? Вы в молодости подделывали документы? Нужно обладать наметанным глазом…
   - Никакой глаз не отличит ваши бумаги от настоящих.
   - Вы читаете глубже, чем написано.
   - Я – лекарь. Вы прошли посвящение. Вы выжили, но редко кому удается избежать припадков. Имперскому офицеру незачем так рисковать своей жизнью. Для изыскания сведений существуют суды, тюрьмы и веселые камеры в подземельях. Честно скажу, редко встретишь человека, способного похоронить в себе слова. Ненадежное это место – сверла и клещи достигают до самого дна.
   - Вам довелось познакомиться с технологией?
   - Я лечил многих, у кого слова сыпались вместе с остатками разума. Их встряхивали со связанными за спиной руками, и они лопались, как ветхие мешки.
   - Священный Совет?
   - Теперь пациент удивляет доктора. С чего вы взяли?
   - Я узнаю очертания механизма, прикрытого белой простыней.
   - Машинка? Человек, собравший ее, был мастером. Их корпорация раздобыла чудесные книги!
   - Эти книги нашел мой учитель.
   - Так вы – охотник?
   - Я имперский офицер, - больной улыбнулся, пытаясь сесть в постели.
   - Осторожней. Рано вы это. Не торопитесь бежать впереди своего тела. Ему тяжело догнать вас сейчас. Припадки еще будут повторяться.
   - Я стану калекой?
   - Какой вы мрачный. Только если припадок случится в неподходящем месте. На утесе, к примеру. Несколько месяцев страданий, надеюсь, что информация стоила риска. Потом все пройдет. Но с вашей профессией следует быть втройне осторожным. Не взбирайтесь на стены.
   - Если бы вы вообразили ту стену – узкую, как лезвие, по которой я сейчас иду. Уже облака рядом, а конца стене не видно.
   - У каждого свой путь. Если вы чувствуете нить, ведущую вас – идите. Я попрошу своих ассистентов перевезти вас в сад. Солнце полезно – его лучи выжигают хворь, подобную вашей.

   - Умиротворение, вы знаете что-нибудь об этом, господин Охотник? – Доктор полулежит на диванчике. - С вашими-то метаниями, поисками, страстями? Вам никогда не хотелось остановиться? Замереть в точке, временно назвав ее – изначальной? Конечной? Выбрать себе опору, пункт равновесия? Место, где ничего не происходит и не изменяется? Щепотка обманчивой вечности? Глоток божественности? Я люблю сады. Когда я вспоминаю злоключения полкового хирурга, мои собственные руки в крови, вонь, грязь, развороченные животы, из которых как черви выползают внутренности. Бессилие этих самых окровавленных пальцев, то прихожу сюда, чтобы стереть воспоминания. Слушая ветер в ветвях, я перерождаюсь. Память – это я. Увы, ее невозможно уничтожить и остаться собою.
   - Мне еще рано останавливаться, - ответил Охотник.
   - Как знать. Вы никогда не плыли по бурной реке на лодке? Попробуй обойти камни, клокочущую воду, воронки, если видны только волны! А с берега – другое дело, опасности, будто на карте для настольной игры. Вы можете одновременно спускаться по смертельному ущелью и быть для себя посторонним наблюдателем?
   - Никто не может.
   - Боги могли.
   - Только они упустили человеческий скепсис. Их больше нет.
   - Да, богов нет. Зато, какие великолепные сады! Это имперский остров, но правители Алагера имели здесь одну из своих резиденций. С тех пор, как государство раздулось, управлять своим княжеством – все равно, что быть никем, поэтому правители территорий стремятся занять пост в центральном правительстве. Десять лет назад в садах кипела не только зелень. Отсюда правили страной. Иногда – годами, иногда – несколько месяцев в год. Последний правитель не жаловал наш островок, но зато оставил свою дочь на воспитание. Мои учителя лечили семьи администраторов, а я носил за ними инструменты – помощник всегда добавляет важности. Меня часто оставляли ждать в саду – вон у тех белых домов. Это сейчас они заброшены. Забавная, малышка была, нужно сказать! И злая. Как она надо мной подшучивала. Я краснел и злился, смиренно склонял голову, шепча сквозь зубы: «Да, госпожа»! Смешно вспомнить! Такая невесомая и говорливая. У нее совершенно не было подруг, вот помощнику лекаря и доводилось играть в мяч и догонялки. Теперь я понимаю, как рисковал, случись что… Но раньше я разругался со своим благодетелем, надеюсь, ад существует и его душа именно там. Старый тиран отомстил бунтовщику – меня отправили в армию. На самый юг, где все было в дыму. Смерть, скажу вам, это болото. Стоишь по колено, а она засасывает, дергаешься, но увязаешь прочнее. Нельзя останавливаться, всматриваться, думать. Нужна звериная осторожность, чутье. А потом… Я дезертировал. Наверное, моя мера мужества невелика. Я сломался. Бегал, прятался, но хочется жить нормально. Стал лечить нелегально – как в моем положении приобрести лицензию?! Естественно, что Священный Совет нашел меня раньше, чем военная охрана, ведь я использовал механические игрушки.
   Сад глубокий, как колодец, за листвой – на самом дне, белеют строения. Колышутся ветки, завитки декора на стенах, кажется, оживают, переползая с места на место. Трава наоборот – мелкая, как исток реки под горой, пока еще – ручеек, прозрачный, как первое слово. Последующие слова – божеские или людские – уже мутны, набравшись по пути ила и листьев. Ветер превращает кроны в пульсирующие сердца. Камни крепки беспамятством. Они бы давно рассыпались, если бы позволяли происходящему оставлять в них след, как позволяют люди. Камни греются на солнце, подставляют бока для мха и змей веками, а прочности человеческого тела едва хватает на короткую до смешного жизнь. Веки Охотника опускаются, как занавес в антракте. Ему чудится, что листья – это страницы, а в глубине сада спрятаны книги. И самая ценная, предназначенная ему одному, его вершина, смысл и соль усилий.
   - Вы удивляетесь, что я цел? – продолжил Доктор. – Я тоже. Во время умывания я всматриваюсь в свое в зеркало и ищу в своем отражении то страшное время. А его и нет. Ничего нет – ни шрамов – меня не пытали, ни морщин, которых нельзя объяснить возрастом. А ведь я был в самом пекле. Я видел замечательные механизмы, облегчающие допрос. Я подлечивал выживших и проклинаю себя за это. Спасение продолжало муки. Я не мог не стараться, иначе сам бы корчился на пыточном станке. Хорошо, что Алекс рано понял мою слабость, мою неосведомленность. Вы ничего не слышали о нем, господин Охотник? Священный Совет не просеивал сквозь раскаленное сито вашу Корпорацию? Паук, цепкий клещ, если вопьется, то дело ваше пропащее. Он один мыслил здраво в той толпе фанатиков и взяточников. Власть развращает, а у Совета она была страшная! А он – честный и исполнительный, а посему – опасен вдвойне. Если нужно было выследить какого самочинного пророка или изготовителя запрещенных механизмов… Он редко терял след.
   - Алекс? – спросил Охотник, не открывая глаз. – Не посол ли в Алагере?
   - Посол? Да что вы говорите! У меня найдется немало знакомых, готовых отдать состояние, лишь бы найти этого человека!
   - Честность – большой грех.
   - Истинно так. Тех жалких мздоимцев, карьеристов, насильников, извращенцев, палачей – никого так не желают распилить на кусочки, как новоявленного господина посла! Сильный враг достоин высшей степени ненависти. Некоторые и живы одной местью!
   - Добро пожаловать в Алагер, гостеприимный и суровый.
   - Я удивлен. В Алагер прислали калеку?
   - Ноги и даже руки у вашего приятеля на месте. Я его видел, когда торговал в Алагере книги.
   - Надеюсь, вам он не приятель?
   - У охотника не бывает друзей.
   - Знаете, в распоряжении господ из Совета оказалось множество любопытнейших книг. Вижу, как сверкают ваши глаза. Вы, господин, и умирая, продолжали бы ползти, чтоб дотянуться до желаемого тома. Поэтому я вам доверяю – у меня нет книг, а вы – вне политики. Ему, псу Совета, я тоже доверял. Иногда я думаю, что он меня спас, так как выслушал. Но когда я попросил его, когда я молил… Я неплохой врач, а механизмы, как тот, что вы видели у своей кровати, позволяют называть мое мастерство алмазным. Я не раз пытался разобраться, как работает эта чертова машинерия, но, увы, человек - сущая малость и длится минуту. Не знаю, а теперь и знать не хочу, раз эти штуки спасают – позволим им делать это, не задавая вопросов. Пусть рубит лес тот, кто сильнее, а в чем его сила – неважно, лишь бы лес пал. У святых отцов были и не такие! Гонение на механиков и чудотворцев позволяет собрать коллекцию волшебных механизмов. Если у вас под следствием виноделы – то и погреб ваш знатен. Существуют устройства, позволяющие копаться в голове, в студне мозга, питающим соком мысли. Проходы в Серых Горах превращают память в сыр с кавернами. Святые отцы алкали власти. Завладеть умами – вот сила превыше золота. Я видел людей, обработанных подобными механизмами. Потухшие, безвольные, потерявшие память. Заключенные и солдаты – Святые Отцы использовали и своих и чужих, - теряли рассудок, выли ночами, как псы. После вашего посвящения, господин Охотник, тоже не все выживают. И Алекс, я столкнулся с ним на винтовой лестнице в башне. Он не узнал меня, он не узнавал вообще никого. Впрочем, хорошо иметь посла-марионетку.
   - К примеру, чтобы убить правительницу…
   - Убить? Я чувствую себя всеведущим! Крепкой водички не желаете? Из моих винокурен. Особый фруктовый сбор. А после перегонки я использую славные дубовые бочки, в которых держали крепкие вина. Это чудо! Лучшее лекарство! Не бойтесь, вам не повредит. В любом случае, вы либо умрете, либо нет.
   - Либо нет – любо.
   Доктор побрел за бутылочкой, расслабленно шаркая ступнями в безразмерных туфлях. Охотник открыл глаза. Ветер раздвинул ветки. Небо струилось легко, но вскоре синева привлекла стада туч. Громадные, как темные быки, они принялись лакать из голубого водоема. Охотник будто бы слышал их довольное урчание. Ему хотелось забиться под одеяло, как в детстве, чтоб простой тканью отгородиться от мира, где чувствуешь свою малость, как приговор. Стремительно свежело. Краски поблекли, сад утратил глубину, а строения вдалеке казались теперь белыми зубами оскалившегося мертвяка. Но плевать, плевать на все, пока тебя несет поток, предназначенный одному тебе. Ничто так не кружит голову, как его водовороты, нет надежнее места, чем его стремнина. Ничто так не напоминает тебе – ты жив, старина! - как эта невидимая река твоего призвания.
   Тучи, обещавшие грозу, бежали. Доктор пил из маленького стаканчика, причмокивая, нахваливая напиток без слов -  шевелением уса, медленным подъемом бровей.
   - Эта жидкость пропитывает слова, и они приятно пахнут.
   - Только что было темно и свежо, - сказал Охотник. – Я думал, что вечереет.
   - Жизнь всегда – вечер. В ширину или в глубину – но это исключительно так. Рассвет мы пропускаем в погоне за бабочками. Мы рубим крапиву палкой, собираем стекляшки в пыли возле брошенного храма. Понимание начинается, когда солнце скатывается с вершины. Склон может оказаться длинным. Ваша гора высока, господин Охотник?
   - Высока гора, на которой запрятана моя книга.
   - Я люблю бродить в садах. Я раздобыл старые альбомы, судьба строений, приключения стен и коридоров, любовные драмы на лесенках, воровские шаги на крышах – как это все увлекательно. Мы уничтожаем изображение мертвых, почему же наши обычаи не коснулись созданного из камня и дерева?
   - В старых домах – спрятаны книги.
   - Недавно в зарослях ежевики я нашел сломанную куклу. Дешевка, подходящая для дочери плотника. Когда-то я сам приобрел ее, украсив серебряными браслетами и серьгами, чтобы мой подарок не казался издевкой. Радость маленькой госпожи… Это был кусочек недоступного мира, о котором она, вероятно, грезила в одиночестве. Все дети ее ненавидели. «Осторожней, страшитесь обидеть девочку, она – дочь правителя, - ежедневно их наставляли мамы и няньки, - не играйте с ней, избегайте, а не получилось – будьте вежливы и уклончивы; улыбайтесь, даже если она примется дубасить вас палкой». Дети, в силу своей жестокости уразумев слова взрослых по-своему, прятались от нее, как от чумной, портили игрушки, забытые ею возле фонтана. Втыкали иглы в садовые скамейки. Подбрасывали змей и жаб в беседку. Славное было время. Молодость всегда славная, как бы ни была глупа или нища. Эти сады обнесены крепостными валами. Я часто видел, как она забирается на стену и плачет, глядя на чумазых детей рыбаков. Тряпичный мяч дороже золотого. Я вырезал для нее кораблики, сложил из бумаги целый зоопарк. Но та кукла особо памятна – девочка прыгнула мне на шею и поцеловала. Вас когда-нибудь целовала дочь самого могущественного человека в государстве? Я уже пилил ноги раненным пехотинцам на далекой войне, когда был подарен ее второй поцелуй, правда, другому. Сын садовника? Кого-нибудь из прислуги? Я не знаю – садовые дворцы опустели, а свидетели – умолкли. Девочка обрела товарища для поездок на пони, стрельбы из игрушечного лука, фехтования на палках. Весна способна вскружить голову кому угодно, господин Охотник, а в этих садах – весна – отравлена любовью. Один поцелуй, стоя по щиколотку в ручейке.
   - Вы знаете детали, но утверждаете, что не осталось свидетелей?
   - Разве я похож на утверждающего. Я не жду от вас веры. Я просто рассказываю так, как получается. Это нужно просто послушать, не вслушиваясь, не ловя намек в каждом дрожании голоса. Как вы бы слушаете ветер, дождь или далекую флейту.
   - Ненавижу дождь. Он портит книги.
   - А поцелуи в струящейся воде – жизнь. Что вы знаете о жизни, господин Охотник? Врач, могильщик, солдат, судья, палач – вот кто сведущ. Вы играете в игру, одни слова намекают на другие. Ваш мир зашифрован и вы разгадываете его коды, чтобы найти новый, еще невероятнее. Я видел то место. Даже сейчас я иногда прихожу туда, чтобы посидеть на постаменте сваленных статуй. Деревья отбились от рук, почувствовав свободу, они распустили ветви. Деревья устают от правильных линий, навязанных инструментами садовника. Ручей чист настолько, что невозможно ловить вкуснейшую рыбу. Она засекает вас издали, и прячется под камни. Осенью листья деревьев над ручьем приобретают багровый оттенок вина. Теперь это место укромно, как могила святого, перезахороненного почитателями, чтобы его прах не размололи и не развеяли. Подстриженные деревья – никудышная защита. Мальчик поднял на руки девочку и поставил на камень. Он обхватывал ее талию, руки вились плющом, его глаза были спелыми виноградинами. Он коротко чмокнул ее в щечку – неумелые дети, их еще никто не обучал любви. Вы считаете, что в любви существуют правила, господин Охотник? Времени на изучение у них не было – с дерева плюхнулся соглядатай и, прогоняемый парным смехом, помчался докладывать. Сбежались учителя, и наша маленькая дочь хозяина Алагера попала под два замка, третий всегда не заперт.
   - Я слышал и более печальные истории любви.
   - Каждый человек для чего-нибудь предназначен. Пейте, пейте. Вы – для поиска книг, убивающих в нас нашу суть. Мы постепенно превращаемся в Предшественников. Наши полудикие орды смели их чудную цивилизацию, как обезьяна пирамиду из хрустальных бокалов. Создали ли они книги сами? Возможно, когда-то они тоже были сильны и воинственны. А потом открыли дармовые знания и ослабли? У Предшественников тоже могут быть предшественники. Отец нашей маленькой госпожи был суровый человек. Слишком суровый. Он-то понимал предназначение правителя, тяжесть власти. Господа Алагера столетиями обучали своих детей этому. Знаете, как он поступил с дочерью? Конечно, ее учителя и воспитатели поплатились жизнями. Это была замысловатая и неторопливая расплата, могу вас заверить. Один поцелуй… Мальчика разрезали и поместили в громадный сосуд со спиртом. Клянусь, его распороли заживо. Пусть маленькая госпожа изучает анатомию на наглядном примере. Пусть помнит, кто она и откуда, какова цена проступка дочери правителя.
   - В моей профессии нельзя увлекаться. Когда мне удается раздобыть экземпляр… Я нахожу книги в частных собраниях, в государственных архивах, в древних руинах. Я купил не одну книгу в грязной лавке захудалого городка на озерном острове. Я люблю сидеть у огня и разглядывать страницы на просвет, вдыхать их запах, наслаждаться шрифтом, но не словами. Никогда я не вникаю глубже, чем это нужно для моего дела. Не один из нашей корпорации погубил себя, увлекшись чтением или влюбившись в книгу. Если тебе тяжело расстаться с добытым, если ты собираешь коллекцию – ты погиб. Вещь завладела тобой. Я борюсь только с одним искушением: смотреть в огонь – и швырять в него книги.
   - Глубина пламени подобна звездной высоте. Мне тоже, признаться, иногда хочется вскрыть артерии на бедре человека, которого только что спас. Разрушить свой шедевр. Противоречивая тяга к свободе.
   Они говорили о ценах на фрукты, о музыке. Слова попадали на зыбучий песок времени, насыщенный приливами и родниковыми ключами. Слова пропадали в этот час, утягивающий все, поглощающий, будто мифический зверь неудачные мироздания. Божество училось, ошибалось, но дерзало снова.
   - Когда-то я думал, - говорил Доктор, - что люди не получились. Наша вселенная такая же неудачная попытка. Мы заслуживаем утробы зверя, плывущего в пустом океане за облаками меж звезд. Я ошибался. Невозможно создать сразу совершенное и безупречное. Мы в детстве мира. Он еще растет, развивается, заблуждается, меняет веру.
   - Тем не менее, для нас уже вечер.
   - Наши жизни - ничто. Когда умирает пациент – к примеру, красивая девушка, я воображаю бесконечность пространства, чтобы не плакать.
   Плоды под ветвями казались маленькими детьми солнца. Откусишь и по липким губам, по сухому языку потечет свет.
   - На редкость сочное лето выдалось, господин Охотник.
   - И осень будет сочиться?
   - Упаси нас, преданный боже! Соки осени – кровь и туман.
   - Туманы на озерах как стены.
   - Действительно, многие острова становятся недоступными. Туман их прячет до самой зимы. Скорбное время.
   - Берега с крутыми скалами. Западное побережье тоже пожирает туман?
   - Да так сильно, что от некоторых городов и следа не осталось, - сказал Доктор. - Я прятался в одном, когда сбежал от Священного Совета. Если бы они пустили по следу своего главного пса! Но господин Алекс был немного не в себе. Я уверен, что он так никогда в себя не вернется. Часть утрачена – культя заживет, но руки не будет. Меня старались поймать – я умыкнул особо ценные книги, то есть, поступил в вашем духе, господин Охотник. Но прочие собачки не сумели взять след, а я спрятался в городе у озера. Один из сектантских городов, где следуют букве святых книг. Это неплохо, нам не запрещают верить по-своему, но город наполнился пророками. Каждый считал за долг добавить к писаниям хотя бы слово. Я тоже прикинулся верующим. Я готов был верить хоть в духов, что стучат по стене, вызываемые заклинанием. Власть Совета кончалась в этом городе. Местечковые святые отцы тоже жестоко преследовали еретиков, но трактовали отступничество от веры на иной лад.
   - Вы и там надолго не задержались? Сбежали со связкой книг? У вас, наверное, собралась чудесная библиотека.
   - Я нигде надолго не задерживаюсь. Вы же тоже лис – чтобы сбить со следа, нужно перемещаться. А вот теперь свежеет. Не ровен час из туч вылупится гроза. Мы промокнем и станем похожи на оживших утопленников, которыми рыбаков пугают в детстве.
   - Я не прочь попугать рыбацкого сына. Худого, с обгорелой на солнце кожей, с пальцами ловкими от починки отцовских сетей.
   - А если простудитесь? Вы еще так слабы!
   - Я не умру, не закончив дело. Моя дорога проложена рядом с тропой смерти, поросшей стеклянными колючками и пепел-травой, но они не пересекутся до срока.
   - Как знать, господин Охотник. Я часто сражаюсь со смертью и должен заметить, что это весьма привередливая особа. Смерть обожает сюрпризы.
   - Уговорили. Если я простужусь и изойду кровавым кашлем, выворачивая на простыню легкие, то можете меня анатомировать. Как того мальчика, нашедшего губами не те губы. Охотник, размещенный по бутылям со спиртом – пополнение вашей коллекции. Да и ученикам вашим – польза. Жаль, что мои мерзкие внутренности не позабавят дочь правителя Алагера. Ради такой чести я согласен целоваться, стоя по щиколотку в ледяном ручье. И пусть мои икры сведет судорогой, если я вру.
   - Бедняжка, она бы совсем замучилась от уроков анатомии. В ее присутствии разобрали на части весь цвет алагерской знати.
   - Цвет знати? Облетающие цветочки.
   - Лепестки уже развешивать негде было. Все виселицы, колеса и колья украсили руками, ногами, головами, вырезанными сердцами. Целый лес у стен города. После только жгли. Если в аду горячо, то в аду – смрадно, горелое мясо в качестве парфюма как дополнительное наказание. Воняет ли горелая душа так же, как и плоть? Если мы отрицаем ад на том свете – устроим его на этом. Кровавый пир – господа верующие не могли остановиться, палачи валились с ног. Процедура утратила торжественность и законность.
   - Не удивительно, что она сошла с ума. Что ее заперли под крышей дворца, где ветер свистит в пустых комнатах. Говорят, она – чудовище, пожирающее служанок, специально нанимаемых в отдаленных местах.
   - Сошла бы с ума. Не сомневаюсь. Если бы осталась в живых.
   В далях, лежащих на границе воображения и материи, проснулись колокола. Вначале слабые, как лай своры комнатных собачек. Потом – редко, но незабываемо, начал подавать голос дракон – тяжелый колокол грома. Сорвались и испуганно закружили птицы, будто пыль, поднятая из открытой книги, забытой на чердаке. Пыль осела, колокола умолкли, но изменился свет. Он ослабел, насытился цветом, как перезревший плод. Лица мужчин, медленно пьющих маленькими глотками, казались тревожными флагами на бастионе перед приступом.
   - Ветер. Всегда так. Песчаные замки жизни, господин Охотник. Вы видите танцующие стебли, ветки кланяются, шелест будит птиц, чтобы снова убаюкать. А я вижу песчинки, слетающие с вещей, которые теряют форму. Сколько себя помню, выходил на балкон над садом и каждым нервом ощущал, как все проходит. Как я прохожу. В детстве я не осознавал смерти, она не казалась мне чудовищем, только ветром. Я рассчитывал дожить до двадцати семи – это казалось бесконечно долгим сроком. Я хотел успеть все до этой черты, а тогда – пусть ворота закрываются за мной – в этом городе больше не к чему стремиться.
   - Двадцать семь? Совсем уже скоро.
   - А мне уже за сорок. Серпы и косы на цепях со свистом проносятся перед самым лицом, задевая ресницы и волосы. Ее вывели на эшафот. Весь город стоял на площади. Девочка поскальзывалась на крови, но шла сама. Закон гарантирует ей неприкосновенность, но фанатики не знают правил, особенно, опьяневшие от убийств. Растерзать другого человека – вот высшая власть. Нет, конечно, приличия были соблюдены. Дело обошлось без цепей – ее кисти символично связали ее же волосом. Она оперлась на колесо и ей вскрыли вены – правители часто жертвуют кровь, хоть божества, наслаждавшиеся ею, больше не заслуживают веры.
   - Представляю, как вы рыдали в толпе. Народ бесновался на площади и радовался неслыханной своей вине, нараставшей по мере истечения крови из вскрытых вен девочки, помазанной править Алагером. Ваши слезы не предали вас? Или они текли вовнутрь?
   - Я плакал в тюрьме, господин Охотник.
   - Все-таки вы решили облегчить библиотеку на десяток мало-мальски ценных томов? Или вас задержали с мешком, набитым храмовой утварью? Я думал вы – лекарь, а, оказалось, мое здоровье в руках профессионального преступника.
   - Я подрался со стражником. Мы выпили больше, чем осилил бы дракон. Мы танцевали так, что драконы вымерли бы от зависти вторично. Мы кого-то били и кто-то бил нас. Я повредил большой палец на левой руке. Я вывихнул лодыжку. Понимаете, господин Охотник, верующим следует молиться, а не буянить. Нас заперли в башне под крышей. Если забраться на спину товарищу – а, как вы догадываетесь, я делил воду и хлеб с тем самым стражником, то почти видно площадь. Эшафот наподобие сцены. Я видел, как ее вывели, как читали приговор. Толпа онемела, будто рядом сложена гора из вырванных языков. Главный священник крепко взял девочку за рукав, дернул так, что она едва не упала. К счастью, упал я сам. Тот боров, привыкший к безделью больше, чем к военным упражнениям на заре, утомился изображать лестницу. Мои глаза сохранились – они не ослепли от зрелища. К утру нас выпустили, так что я едва успел узнать о произошедшем от экзальтированных торговок.
   Пространство изгибалось жестяным листом. Но в саду сохранялось равновесие вещей, всё – люди и их мысли в том числе, казалось подвешенным на тонких ниточках. Громадные весы. Какой твой вес и какова цена? Охотник видел картины посмертного суда и воздаяния. Художники изобретали немыслимые измерительные приборы, похожие на целый лес – на чаши помещали сердца, которые умершие приносили с собой в тафтяных мешочках. Против мириад сердец – только одна чаша, а на чаше – справедливость.
   - Мне иногда бывает одиноко, господин Охотник. Больница и больные занимают время, но не заполняют пустоту внутри. Не знаю, позволительно ли в моем возрасте завести семью. Проживу ли я так долго, буду ли в силах сопровождать росток из моего семени, пока ветви и ствол не окрепнут. Я думал о собаке, о маленьком друге, но к животному тоже можно привязаться. Чертово время. Собачка – это ребенок, которого переживешь.
   - Вы видели много смертей. Смерть привыкла к вам и отсыпается в ваших мыслях, когда отдыхает от трудов. В вашей голове она находит прохладный ручеек и бесконечные сады, оплетенные туманом.
   - Я распрощался со стражником. Увы, я не смог все взять с собой – я закопал сундук с книгами в саду за городом, где снимал маленькую коморку, тесную даже для мышки. Собрав деньги и обокрав соседа-пасечника, я сбежал, надвинув на глаза капюшон. К счастью, городской страже было чем заняться. Тело девочки забрал имперский капитан. Мне об этом рассказал в придорожном кабачке еще один беглец. Люди, не ослепленные верой и кровью, понимали, что дело добром не кончится. Через три дня к городу подошла правительственная армия. Преступление должно быть наказано. Думаю, что совершено оно было по указанию Верховного – у провинциальных сектантов не хватило бы смелости. Исполнители не должны свидетельствовать – город взяли обманом, сожгли, уничтожив всех, вплоть до кошек и крыс. Еще мне тот беглец в кабачке сообщил, что в капитана стреляли. Когда он уже отъехал далеко от городских стен – видимо, святые отцы одумались и решили оставить тело у себя.
   - Если бы все слухи были правдой, мы бы жили в фантастическом мире. Двухголовые лошади, радужной окраски собаки, человек-многоножка, слова с крыльями бабочек, что умирают, отпечатываясь на бумаге.
   - Бумаге, господин Охотник?
   - Бумага – это память длиною во множество жизней.
   - Память обманывает.
   - Чтобы узнать истину, нужно быть в стороне. Существует ли наблюдательная башня за пределами мира?
   - Вы любите орехи, господин Охотник? Я предпочитаю продолговатые, с прочной скорлупой. Взламываешь ее, будто череп, а там ядрышко мозга. Я бы хотел проникнуть в его тайны. Я говорю не об орехе. Жаль, что еще не найдены книги, объясняющие механику мышления. Ваша Корпорация плохо работает. Возвращаемся. В садах полно москитов, объедающих до костей.

   Я нашла ее в тот день, когда впервые солгала. Ложь по ничтожному поводу подарила монетку. Заплаканная и униженная, я подобрала ее в грязи, когда старалась испачкать новое платье назло заходящему солнцу, вопреки жукам, чей гул пропитан теплом. Медная, с особой приметой – царапина на имперском гербе. С тех пор мы неразлучны. Она возвращается ко мне, как проклятье. Я теряла ее двенадцать раз, трижды она пропадала вместе с моим кошельком, однажды я бросила ее в фонтан, повернувшись спиной к бронзовому чудищу, изрыгающему жидкость. Каждое мое предательство, каждая измена щедро вознаграждались. Я находила в золоте больше чувства, чем в поцелуях. Кошелек с золотыми монетами и ты – моя неотступная кругляшка из меди. Прости меня, моя любовь, я страшилась тебя, ты обещала мне свободу, но поработила, заставляя отказаться от многого. Новое пугает, разве ты не знала, когда наваливалась штормовой волной. В тебе, растворяясь, я теряла себя. И вот – мои руки в крови, а к моим пальцам липнет монетка, из той же меди сделаны мои глаза, мои губы и мое сердце с имперским гербом, на котором особой приметой – царапинка жизни, испытавшей меня на зуб, и выбросившей, как фальшивку.

   Ночь прятала сны. Если и удавалось забыться, то только затем, чтобы очнуться в холодном поту и с трепыхающимся сердцем. Постель была твердой и плоской для укрепления позвоночника. Когда хватало сил – он сползал с кровати и медленно, будто карабкаясь по скале, подбирался к окну. Пыльное стекло, за стеклом – решетка. Без инструментов не справиться. Он видел темные верхушки деревьев, еще более темных птиц, огонек, изредка мерцавший глубоко в зарослях. Он прижимался лбом к стеклу. Прикосновения холода возвращало ясность мыслям, что превратились в больнице в толпу ослепленных пленников с короткими ножами, принужденных резать друг друга под хохот победителей. Болезнь уже, казалось, оставила надежду высушить стебель этого тела. Но после накатила слабость иного рода – руки и ноги забыли о послушании. Как взбунтовавшиеся крестьяне, они разрушали установившийся порядок, не понимая, что в порядке – их сила. Государство-человек слабело. И он понял, что его травят. Нет, любезный Доктор еще не хотел умертвить Охотника, лекарю требуется беспомощное существо.
   Он едва удерживал тоненькую и скользкую ниточку, не понимая, но чувствуя, что нужна рука – слабая или сильная, и нужна воля, крепкое человеческое желание помочь. Девушка не была красавицей. Вечно запуганная, она напоминала убранную постель с ровными складками. Страдательные глаза олененка. Прочих черт, как ни тужься, запомнить не удавалось. Она приходила очень редко, только вместе с Доктором. Кормила его другая – жирная и одышливая, бесстрастная, неспособная ненавидеть или приласкать. В комнату заглядывал здоровенный парень – видимо охранник. Убирал немой и глухой мальчик, к тому же – незрячий.
   Девушка входила, будто собранная в кулак, плечи сведены вперед, голова опущена; семенила крохотными, паучьими шажочками, бросая взгляды из-под длинной челки. Она зажигала ароматические палочки, вызывающие галлюцинации. Чудовища всю ночь ползали над кроватью, громадные, летучие, будто пузыри, наполненные дымом. На столике – высоком и недосягаемом для больного, девушка оставляла нищие букетики. Синенькие цветы уходящего лета казались ему последней надеждой. Он хватался за каждую примету, за звук стеклянной колбы с водой, опускаемой на столешницу, девичий вздох, падение рук, поворот головы, изгиб шеи. Он вкладывал без остатка свое обленившееся сердце в слова, он говорил о любви так, будто просил последний глоток воды. А она не давала, видя ужасную рану, понимая, что вода изымет жизнь из обреченного тела, и просто отволакивала добычу от пасти смерти, не имея возможности спасти ее наверняка.
   Однажды девушка без определенных черт, но с печальными глазами, в глубине которых сырые овраги под ливнем, подошла к кровати. Отвернувшись в сторону двери, девушка запустила торопливую руку под одеяло и погладила грудь, еще вздымавшуюся для вдоха и выдоха. Ласкала она жадно и неумело, накручивая на палец волосы, скребя ноготком кожу, натянутую на ребра. Круговыми движениями ладоней, будто вытирая пыль, она погладила его живот. Двинуться ниже она не осмелилась, хотя он четко ощутил безумную дрожь ее пальцев. Девушка вскочила и выбежала из комнаты. Больше она не приходила, и человек решил, что не смог удержать спасительную ветку смоковницы над всасывающей воронкой. Но отчаянье овладело им прежде времени. Тело стало постепенно обретать чувствительность. Он не подавал виду, что уже способен ходить. Девушка, видимо, добавляла в питье и пищу безвредные или укрепляющие порошки. Семь дней понадобилось, чтобы человек снова стал Охотником.
   Ночь была темна и смоляниста. Охотник отломал тяжелый шар, украшавший кровать. Он поместил шар в оторванный лоскут простыни, перекрутил несколько раз, завязал узлом. Постель он убрал таким образом, чтобы создалось впечатление больного, накрывшегося одеялом с головой. Пахло лекарствами. В коридоре тяжело ходили. Охотник прижался ухом к двери – один охранник, не больше. Дождавшись приближения шагов, Охотник застонал, громко позвав на помощь. В дверном замке оживился ключ. Два запора открылись, в темную комнату упала полоска мерцающего света, громадный человек вошел и крикнул:
   - Эй, ты чего стонешь? Не вздумай только помирать. Доктору нужны живые обезьянки. Эй, ты, чего молчишь?!
   - Я не молчу, - ответил Охотник и со всей силы ударил верзилу шаром по голове.
   - Ты это чего? – удивленно спросил гигант, оседая на пол.
   После второго удара простынь порвалась и шар, громыхая, закатился под кровать. Человек обхватил голову руками, пальцы заливала кровь, но он еще не был сломлен. Охотник набросил простыню на шею противнику, вцепился в него, как паук, но тот перехватил удавку рукой и отчаянно боролся. Охотник не удержался – силы не равны, крепкий парень легко стряхнул насекомое, обреченную обезьянку Доктора, но кровь залила глаза и тот, не видя врага, злобно месил кулаками воздух. Охотник подобрал ключ, лежавший возле двери, выскочил в коридор и запер дверь на все три замка, вопреки суевериям. Коридор оказался пустым и длинным, как ущелье, высеченное великой рекой у Алагера. Охотник побежал мимо белых стен, лишенных дверей и окон, к единственному выходу на противоположном конце, а сзади в закрытую дверь ломился охранник. Если он освободится, то нагонит Охотника. Короткая схватка с предрешенным исходом – физическая сила и размер побеждают ловкость в безоружном бою. Эх, найти бы метательный кинжал, луноподобный нож острейшей заточки, длинный граненный клинок для колющих ударов. Он выбежал на лестницу, ноги подкашивались, внизу кто-то храпел. Винтовая лестница в темноте трудное препятствие даже для здорового человека – неверный шаг и ты катишься кубарем, пока не сломаешь себе кисть, ключицу, не свернешь шею. Он спускался осторожно, но непрочная дверь не оставляла много времени. Еще немного – она упадет, и разъяренный зверь вырвется на поиски обидчика. Под лестницей на диванчике с богатырским храпом спал щуплый, будто изможденный тремя засухами, ассистент Доктора. Сон его стал еще более глубоким посредством статуэтки, опущенной на голову. Дверь пала. Послышался топот и ругань. Взгляд охотника впился в спасительную темноту. Убежать он не успеет, а спрятаться негде. Но в углу на крючке висит арбалет. Охотник схватил оружие и принялся лихорадочно трудиться над воротом, натягивая тетиву. Верзила громыхал по лестнице. Охотник упустил болт под диван, но тетива, к счастью, уже была натянута и закреплена. Он упал на колени сбоку дивана и принялся шарить под ним, разыскивая оперенную надежду.
   - Не спи, урод, он сбежал! - гигант, спрыгнув с последних ступеней, принялся трясти товарища. – Очнись! Он что – убил тебя?! Убил?!
   - Не думаю, - откликнулся из темноты Охотник.
   - Ты это, брось эту штуку.
   Но Охотник не бросал, он поднял арбалет на уровень глаз, нажал на рычаг, лук выпрямился с тяжелым стоном. Агония была короткой – стрела вошла точно в глаз. Убийца подошел ближе, почти ласково заглянул в изуродованное лицо, покрытое тонкими ручейками красной жидкости. Последняя дрожь конечностей. Учитель принуждал смотреть на смерть, подмечать каждую деталь, чтобы оковать собственный страх, свыкнуться с мыслью о конечности. Он еще молод, он храбр в силу возраста, но этого мало, чтобы уцелеть. Бросаться с зажмуренными глазами на копья – значит иногда удачу, но чаще гибель. А смотреть на пляшущие вокруг тебя лезвия, как смотрит опытный учитель танцев на водоворот, на безумную метель кружащихся парней и девушек в обтягивающих одеждах на столичной сцене, предчувствовать их движения - это уже шанс не на одно спасение. Охотник обыскал тело, крохотный, как для такого громилы, ножичек – еще одно оружие, еще одна надежда. Не желая умножать пролитую кровь, он связал оглушенного ассистента, оторвал у него рукав и соорудил кляп. Охотника не заботила дальнейшая судьба этого человека со слипшимися от крови волосами. Какое тебе дело до чужой смерти, если ты слышишь зов своей звезды, своей книги, если бурлящий поток несет прямо к ней, только отважься довериться опасным водам.
   Охотник еще раз обыскал своих тюремщиков. Подобрав связку ключей, он открыл два замка и вышел в темный коридор без единого окна. Скупой свет пробивался из проема за спиной. Длинный коридор, закручивающийся улиткой – вскоре пришлось ощупывать стены, чтоб не пропустить спасительного выхода. Он считал шаги. На сто тридцать седьмом Охотник уперся лбом в металлическую дверь. Пришло время соблазнения замков, взгляните – какие замечательные ключи, разве они не то, что вам нужно для счастья? За дверью находился кабинет – просторная комната о четырех стенах и двух громадных – в пол, окнах, раскрытых настежь, чтобы позволить занавескам играть в призраков. Ножичек-крошка, отнятый у поверженного чудовища, послужил для взлома ящиков стола и единственного шкафа из чудесного дуба. Ножичек погнулся, был выпрямлен, сломался, но гибель героя не была напрасной – Охотник проник во все охотничьи угодья. Он взболтнул несколько раз сферу с жидкостью и та, видимо, от возмущения, зарделась, испуская свет. Он не спешил, не боялся, что в комнату вломятся, что его схватят, выволокут за ноги и выпотрошат на анатомическом столе, в окружении заинтересованных, скучающих, галдящих студентов-лекарей. Он напал на след, он чувствовал запах зверя, он листал записи Доктора, изучал список его книг. Обученный скорочтению и увлеченный, Охотник потратил на пухлые списки с выцветшими чернилами не более получаса. Больше в кабинете делать нечего. Под окном было темно и кустисто. Точно рассчитать высоту – никакой возможности. Перспектива сломать голень, раздробить пятку, повредить поясницу, вывихнуть плечо. Тогда ему, поломанной человеческой кукле, уже не видеть спасения. Впрочем, благородный лекарь может оставить ему глаза, по крайней мере, один, чтоб он видел дни и ночи мучений. Только как соотносится спасение и медицинские исследования у болевого порога? Первым делом он бросил вниз арбалет, потом сел на подоконник, свесился вниз, повиснув на руках. Стена была гладкой и слизкой – только улитка по такой и проползет. Он спрыгнул в объятья веток и листьев. Пока что ему везет – тело цело. Опасность была серьезной – он смотрит вверх на маленький прямоугольник окна высоко вверху, брызжущий зеленоватым светом. Минут пять ушло на ощупывание сырой земли и травы, пахнущих чем угодно, но не травой и землею, на поиски арбалета, на зарядку. У него оставалось три боевых болта, и Охотник пожалел, что не выдернул использованный из головы великана. Гравий под ногами роптал, трава прятала ловушки ямок и камней. Небо было полно мерцанья, но сады казались бесконечной тьмой, которую, согласно старой вере, вечно преодолевает душа, лишенная спасения и избавленная от кары. Немного отойдя прочь, Охотник смог рассмотреть странную серую башню с окнами лекарского кабинета. Где-то, наверное, с другой стороны, должно быть еще одно зарешеченное оконце, в которое он проглядел все глаза из палаты-камеры. Уходить еще рано. Неподалеку должна быть больница с другими пациентами, где прячется Доктор. Уйти, не сказав на прощание пару слов, вопиющая неблагодарность. Охотник пошел вокруг, предчувствуя свет еще до того, как увидел. Слабый светлячок призывал его сквозь непролазные ветви, предательские овраги с ручейком на дне, а что вы хотите – заброшенные человеком сады стремительно возвращают себя природе. Когда огонек стал смелее и все больше напоминал окно, лицо и руки крадущегося человека уже зудели, покрытые мелкими ссадинами. Он еще не был здоров – слабость, раз за разом, валила его на мох. Он дышал глубоко и тяжко, словно моряк, борющийся за жизнь в протекающем трюме. Воздуха не хватало. Плотный и вязкий он застревал в глотке, не доходя до легких. Сердце стучало не только в груди, а и в ушах, во всем теле, будто его организм оброс изнутри сердцами. Он порывался выбросить арбалет, забиться под куст и ждать рассвета. Но отложенная месть и отложенное спасение могут быстро испортиться.
   Окно принадлежало дворцу, странному в очертаниях, отравленному пустотой. Многих стекол не хватало, а оконные проемы были заложены кирпичом или заколочены досками. Охотник, однако, с трудом нашел место в ограде, пригодное для штурма. Если здание было лишено забот и тепла, то барьер между ним, омертвевшим, и живой вселенной, тщательно лелеяли. Поверху высоченного – в три человеческих роста, забора были устроены железные шипы, торчавшие во все стороны. Наточенный металл гордо контрастировал с обветшалыми стенами, блистая новизной. Если бы не деревце, то Охотнику бы не пришлось топтать траву дворцового садика, пробираясь сквозь знатную крапиву и колючий бурьян. Он бы не стал выламывать доски из заколоченного окна, его бы не принудила к судорожному кашлю пыль, покрывшая плиты, помнившие детские ступни дочери алагерского Господина. Инстинкты зверя снова делают его хищником. Он действует верно, хотя ни под какой пыткой, ни за какую награду бы не смог объяснить выбор маршрута. Коридор похож на коридор, дверь на дверь, залы одинаково прямоугольны. Мебель давно растащили, картины разворовали, особо ценные вещи исчезли еще в первые дни смены власти. Умер правитель Алагера, пало тайное правительство, и вот – до островка с его садами никому нет дела. Торговые пути смещаются в сторону удобства и краткости. Огромная комната с ободранными обоями - следует сбавить шаг. Все здесь неспроста – он тихонько простукивает деревянные панели, нажимает на выступы. Щелк, замок поддался, Охотнику предстоит охотиться за стеной. Он спускается вниз по винтовой лестнице. Все дворцы полны таких крысиных ходов для шпионов и убийц. Здания возводят, перестраивают, планы теряются, ходы забывают. Он спустился глубоко – будто на дно колодца. Сыро и что-то каплет с потолка, стены кажутся волосатыми из-за разросшейся массы. Тьма не пуста и не мертва, но живущее в ней пока еще дремлет, пока еще не замечает присутствия незнакомца, его запах не щекочет ноздри смерти. Одна лестница закончилась, чтобы перевинтиться в другую, теперь он восходит, как божество, победившее ад.
   Наверху его глаза находят первые крупицы света – путь на ощупь закончен. Еще одна дверь поддается очарованию его рук, его умелым пальцам. Охотник вошел в коридор, едва освещаемый редкими шарами с жидкостью, подвешенными на длинных цепях, чтобы удобно было возбуждать свечение без лестницы. Коридор не был снабжен окнами, отчего казался слепым и безнадежным. Охотник шел тихо и быстро, мягко ступая, пытаясь снова овладеть собственным телом в полной акробатической мере. Несколько крутых поворотов и он попадает в еще один коридор, более светлый. В нишах вдоль его стен установлены стеклянные емкости – большие и крохотные. Содержимое еще более сумасшедшее, чем форма, приданная сосудам стекольных дел мастерами. Чудовищные уродцы – животные и люди – младенцы, взрослые, эмбрионы, сросшиеся, многоглазые, слепые, рогатые, хвостатые, таким образом, каким им быть ни рогатыми, ни тем более хвостатыми природой не полагается. Ниши были щедро подсвечены – шары с жидкостью выглядели тоже уродцами, только живыми, фосфоресцирующими. В спирту плавали сердца и легкие, глаза, ядра человеческого мозга, напоминающие ядра ореха. Охотник продолжал идти, часто закрывая глаза, чтобы не удивляться и не пугаться. Ниши сменились зарешеченными дверями. Он не удержался, чтобы не заглянуть в смотровое отверстие. Как сомнамбула он переходил от одной двери к другой и бесчувственно смотрел – виденное поражало настолько, что невозможно было осознать. Осмотрев десяток камер, Охотник рухнул на пол, с силой сжал пальцами глаза, чтобы не разрыдаться. Его бил озноб, точно со спины содрали кожу и поливают водой из проруби на морозном ветру. Кровавые, но живые обрубки, дергающиеся в цепях, торсы и головы, встроенные в кошмарные механизмы, высшая степень боли и обесчеловечивания. Он поднялся глубоким стариком со слабыми коленями, согбенной спиной, дрожью в каждом суставе. Арбалет, казалось, пропитался свинцом. Охотник упал, снова вскочил, побежал, падая и натыкаясь на стены. Прочь из кошмара - этот сон может сниться только мертвым. В панике он толкнул плечом двустворчатую дверь, зацепился носком за порог, рухнул навзничь, больно ударившись об рукоятку арбалета.
   - Не пытайтесь поднять ваше оружие, господин Охотник! – сказал насмешливо Доктор. – Медленно, очень медленно, чтобы не провоцировать меня, поднимите голову. Вы видите два замечательных образца гения наших механиков. Заметьте, оба с двумя стволами. Оружие с колесцовым замком редко дает осечку. Если вы надеетесь, что я не умею обращаться с оружием, то зря. Уже десять лет я упражняюсь трижды в неделю. Пружины не испортились – я только что их взвел. Ваш арбалет против четырех пуль. Добавьте еще четыре – моя помощница снаряжена точно так же. А стреляет она даже быстрей. Отшвырните болт в дальний угол. Теперь арбалет. Молодчина. Еще не все для вас потеряно. Садитесь в кресло позади.
   - Черт! – выругался Охотник, когда механизм кресла обхватил его железными обручами.
   - Без суеты, господин Охотник, обручи острые и снабжены шипами. Вы только изранитесь прежде времени. А мне нужно, чтоб вы протянули долго. Намного дольше, чем бы хотелось вам.
   - Вы торопитесь с планами, а будущее по-прежнему состоит из сизого дыма.
   - Ваше будущее – определено. Когда вы появились в порту в этом мундире, я решил что вы – агент Священного Совета, что вы посланы за моей грешной душой. Моя помощница отравила вас. Я умею делать особенные порошки. Когда пациент кажется мертвым – его легко заполучить в полное распоряжение, сымитировав похороны. Вы не верите в ад? Конечно, сказки полудиких предков, что разумели только в боевых молотах и дубинах. Ад существует. Он здесь. Вы его испытаете еще до того, как умрете.
   - Всё умирает.
   - Храбритесь? Вы не первый. Но когда я вскрою вас, когда я доберусь до ваших нервов, когда мои механизмы проникнут в ваш мозг…
   - Запретная библиотека. Вы нашли ее?
   - Таким вы мне нравитесь. Вы такой же фанатик, как и я. Вы ищете знания, а я ими пользуюсь. Нет, мой дорогой друг, я не нашел всей библиотеки, я зачерпнул только мелкой ложечкой из озера. Первую книгу я обнаружил случайно, когда начал изучать медицину. Это был старый и лживый анатомический справочник. Наверное, я был прозорливым учеником, я увидел не просто фантастические иллюстрации, где сердце, похоже на кулак с пальцами, а печень обладает глазами. Нет, это все намекало на большее знание. В книге описывалась только левая рука, левая нога, левое легкое, левая почка, левое яичко. Я допустил, что существует и вторая книга, о правой половине тела. И только обладая обоими можно правильно прочесть текст.
   - Вы бы добились многого в нашей Корпорации.
   - Нет, не льстите, вашу участь это не сделает скорой. Я люблю работать вдумчиво. Над каждым органом. Загадка оказалась простой. Я нашел вторую книгу. Для этого мне пришлось залезть в библиотеку наместника. Знаете, кто мне помог? Маленькая дочь алагерского правителя. Как оказалось, она тоже страдала страстью к книгам. Мы читали вместе, вместе расшифровывали. Маленькая девочка обнажала тайны, которые даже вы, господин Охотник, предпочтете держать под покрывалом в железном ящике. Эти милые знания способны свести с ума, выжечь глаза, видевшие заклятые литеры. Конечно, наши интересы несколько не совпадали. Нас обоих привлекал мрак, но вступали мы в него с разных сторон. Я напал на след чудесного собрания – за этим я отправился в армию. Война подходит для экспериментов на животрепещущем материале. На живом и на трепещущем. И так все умрут – одним больше, одним меньше. Видимо, я не был достаточно осторожен. Пришлось делать ноги, чтобы не лишиться их на эшафоте. Я продолжил мои занятия, но, увы – Священный Совет. Наш добрый друг Алекс вышел на мой след, и мне пришлось явиться самому и предложить свои услуги, свои с таким трудом выпытанные у человеческого материала, знания. Я допрашивал тонко и точно, я немного резал, немного использовал механизмы. У Совета под замком собралась коллекция конфискованных машинок. А книги, книги! Можно только мечтать о подобном собрании! Там была и часть запретной библиотеки. Владельцы книг не знали о подлинном значении текстов, многие трактовались ложно как учебники магии. Но когда книги собрали вместе - я смог составить и объединить их. Я читал, я не мог оторваться от чтения, я экспериментировал на допросах. Святые отцы думали, что это просто пытки, а то были опыты. В камерах гнили лучшие механики. Я с легкостью получал требуемые устройства! То было золотое время! Еще немного – и я бы погрузился так глубоко… Но Алекс, крыса, пес, он вынюхал, он подслушал! Мне пришлось бежать с книгами. Конечно, я смог захватить только самое ценное. Нет, я не просто прятался, я продолжал поиск. Я пришел в тот город, чтобы найти еще одну часть запретных книг. Я и нашел. Но тут в город снова заявился наш добрый друг Алекс. И наша девочка, и мертвый правитель Алагера. Жизнь, господин Охотник, любит завязывать одни и те же веревки вместе в химерические узлы снова и снова. Как мне не повезло! Столько виновной плоти для моих экспериментов! Но этот проклятый Алекс, он, оказывается, не только у Священного Совета был на хорошем счету. Даже сумасшедшие сектанты прислушивались к нему. Не на правительство ли он работал, не самого ли Верховного представлял? Он заметил меня. Как сейчас помню – иду в кожаном фартучке из подвала, руки еще не помыл, признание только что вырезал из глотки. До самого дна, где боль прячется, щипчиками достал, вижу, Алекс шепчется со старейшинами и на меня косо так смотрит. Так мне с нашей девочкой и не удалось поработать, так она им и не призналась. Или не нужно было правительству, чтоб она сознавалась. Я закопал книги и сбежал. Очень вовремя. Городка, как вы знаете, вскоре не стало.
   - Грустная история. Вам, думаю, с девочкой не терпелось поработать?
   - Красота сводит нас с ума, - пропел Доктор, размахивая оружием.
   - Вы безумны.
   - Не злите меня, господин Охотник. Впрочем, вы сказали мне, как найти Алекса. Моя помощница завтра же отправится в Алагер. Я бы предпочел увидеть господина посла на этом столе. Мы бы смогли побеседовать без спешки. Не в моих силах доставить его сюда, но коллекция ядов... Не сомневайтесь, я выберу неспешный, мучительный, изматывающий. Все равно – месть на расстоянии и чужими руками – месть частичная. Мстить и любить нужно самому, чтобы кожей, чтоб каждым нервом… Так ли, милая?
   - Так, - ответил знакомый девичий голос, хоть прикрученный к креслу Охотник не мог рассмотреть ту часть комнаты. Выворачивая глаза, он все равно видел одни чучела уродцев.
   - Она - единственный человек, которому я могу доверить вспороть эту проблему. Она ловчей меня с хирургическими инструментами. Если бы книги увлекали ее так же, как и меня, клянусь, я бы ревновал к ее успехам.
   Из-за набитой опилками головы с громадными клыками выступила непримечательная девушка, та самая, которая, Охотник верил в это, дала ему противоядие. Что это? Это изуверский план – поманить обреченного надеждой на спасение, столкнуть его с опасными, но уже ненужными помощниками, чтобы заманить сюда, на самое дно. Даже в имперской тюрьме в колодках он не чувствовал такой младенческой беспомощности. Только однажды в детстве. Незабываемый запах яблок – он забрался в сад, славный сладкими плодами. Он был не один – стайка бесшабашных товарищей, не боявшихся хромого сторожа и престарелых собак. Да сколько там своруют мальчишки?! Они же только для пуза, не для продажи. Да, еще была одна девочка… Он не помнит ее лица, только руки, протягивающие ему сияющее яблоко. Что-то шипит, извиваясь, в листве. А потом она тянется губами к его щеке, он в страхе отворачивается – на расстоянии руки насмешливое лицо толстячка. Теперь его станут дразнить за прикосновение девчоночьих губ. Круглый мальчик открывает рот, чтоб огласить увиденное, но девочка бросает в него яблоком. Плод пойман, толстячок подносит его ко рту. Время, как автор пьесы, тщательно подбирает детали. Из яблока показывается большая оса – он сроду не видел подобных, но он молчит, не предупреждает потного и румяного едока. Укус, глоток, жало в глотку. Шея вспухает, перекрывая дыхание. Агонизирующее тело валится с ветки. Сбегаются дети. Из раскрытого хрипящего рта выбирается полосатый убийца. Кто-то убивает осу палкой, смешивая кровь задыхающегося мальчика с хитиновым доспехом. Запах смерти будит ее гнездо. Появляется еще одна оса, другая, десяток. Он бежит, ветви раздирают лицо, позади гул и крики. Прыжок через живую изгородь и он в ловушке – скользкая глиняная воронка, на дне которой кружится еще одна – ручей шумно уходит под землю. Босые ноги скользят, руки хватаются за тощие травинки. Отчаяние. Ему протягивают слабые пальчики, но он мотает головой, боясь утянуть девочку в водоверть. Он видит ее, кусачий кустарник с шипами, лоскут неба, он ощущает ледяную для зноя воду. Вода обхватывает его, испуганное лицо отдаляется, небо, кусты - все кружится. Тьма тяжко заглатывает и тянет по подземным каналам. Был ли он в аду? Он не помнил, а если и помнил, то не признался никому, даже рыбакам, выловившим его бесчувственное тело в сети. Подземная река вынесла его в озерцо. «Хорошо, что ты не полез с друзьями в сад воровать яблоки, - говорили старшие. – На них напали осы. Вначале они зажалили сторожа-хромоножку, после его собак. У тебя теперь совсем мало друзей! Бедный счастливый мальчик. Ты едва не утонул, дурачок. Ты же знаешь, что в озере бьют ключи, и мышцы пловца сводит судорогой. Одна смерть сохранила тебя от другой». И сейчас каждый элемент его тела беспомощен. Сердце старается, как обезумевший барабанщик, мышцы напрягаются, но обручи сильнее. Охотник зажмуривается и тут же в страхе открывает глаза – он видит кружащееся небо, и глаза под ним, и протянутые слабые руки. У помощницы Доктора глаза похожи – испуганная нежность. Конечно, это совпадение – мертвые не возвращаются. Доктор молчит, тишина разрастается раковой опухолью. Тишина тянет людей вниз, как та подземная река, водяной червь, ползущий в карстовых пустотах.
   Выстрел.
   - Почему? - кричит Доктор, роняя оружие. Он обхватывает левой ладонью раздробленную кисть правой. Как из виноградной грозди, сдавленной пальцами, сочится красная жидкость. Хорошо ли вино новой осени?
   - Я влюбилась.
   - Не верю, - Доктор рычит, скрипя зубами. – Ты - камень! Ты - лед! Твои корни в воздухе, они не питают тебя ничем, кроме тумана и ветра. Ты завидуешь мне, ты хочешь украсть мои секреты, использовать мои открытия. Ты сама мечтаешь разрезать этого парня!
   - Вера - уже ничто в этом мире, - отвечает она робко, будто стесняясь.
   - И как ты уйдешь? В комнате две двери. В следующей - четыре. Потом  - восемь. Каждый раз тебе придется делать выбор. Как же больно, дура! Тебя не пугает количество путей? Один поворот и жизнь сложится иначе.
   - Вы бредите, хозяин.
   - Еще бы! Меня укусила моя комнатная обезьянка! Я сам вырастил гибрид, скрестив суку, виляющую хвостом, и змею. Нет, ядовитую осу, что жаждет моих книг, сладкого меда знаний. Ты убила трудолюбивую пчелку. Подавись моим медом, все равно ты одна ничего поймешь. Больно! Это ты копалась в моих ящиках, читала мои бумаги. А я думал, что мне кажется, что страницы переворачивает ветер, а книги сталкивают с их мест мыши и крысы. Остановись! Разве ты не хочешь добыть книги вместе со мной?
   - Вы зашли не в ту дверь, хозяин. Ваши изыскания ложны. Вы пестуете собственную жестокость. Вам больше не нужна истина. Я пойду дальше, а вы останетесь здесь. В этой комнате. Чучело среди чучел, монстр среди монстров.
   Девушка на мгновение исчезла с поля зрения Охотника. Она оставит его здесь, скованным, с истекающим кровью безумцем? Жужжание, скрежет, путы ослабли. Охотник вскакивает на ноги, но не решается схватить оружие, упущенное Доктором. Всего два шага и одно движение руки, но девушка выстрелит раньше.
   - Подберите, не бойтесь, - сказала она ему, скрытая чучелом. - Мы уйдем вместе.
   - Вместе? – спросил Охотник, потому что ему хотелось беспрестанно слышать ее голос, тихий и жалобный.
   - Вы же не оставите меня одну?
   - Одну?
   - Все одиноки. Мы станем делить одиночество, надеясь, что оно уменьшится.
   - Я не совсем принадлежу себе, - ответил Охотник.
   - Никто не принадлежит. Мы пойдем за книгами вместе. Вы сможете забрать все, мне нужна только одна.
   - Сволочи, - по-волчьи завыл Доктор. – Все из-за книг! Ты никогда не найдешь их!
   - Он найдет.
   - Даже я сам не смог найти. Я трижды возвращался на то место.
   - Он умеет.
   - А потом ты предашь и его?
   - Потом будет потом, - сказала она. – Лови! – крикнула, бросая Охотнику его вещи. – Оденься. В больничных тряпках ты выглядишь увечным. Твой мундир и твои бумаги.
   - Одумайся, - хрипел Доктор. – У тебя с ним ничего не будет. Он фанатик. Он пес Корпорации. Поезжай в Алагер и прикончи посла. Я прощу твою выходку. Знаешь что, забирай чертовы книги. Если найдешь, конечно. Я прошу тебя, умоляю, возвращайся ко мне. Ты не сможешь жить без наших экспериментов.
   - Я и одумалась. А вы уже не одумаетесь никогда.
   - Ты убьешь меня? – он рассмеялся. – Пусть так.
   Внезапно Доктор бросился в сторону, распахнул дверь. Выстрелы почти оглушили Охотника. За дырявой дверью Доктор выл от боли.
   - Теперь плохо, - сказала девушка, поправляя прозрачную челку, постоянно падающую на глаза. – У меня остался еще один заряд. И у тебя в двух стволах по одному.
   - У Доктора было два…
   - Сломался, - ответила девушка, забравшись под стол. Что-то грузно ударилось об пол. – Точно сломался.
   - Арбалет?
   - К черту. Идем. Если поторопимся, то успеем.
   - Доктор? Найти его?
   - Это уже не имеет значения. Живым он отсюда не выберется. Он рассчитывает, что и у нас не получится. В какую дверь?
   - В какую-нибудь.
   - Будущее зависит от выбора. У разных дверей оно, естественно, различно.
   Они шли в темноте по скрипящему полу. Девушка держала слабый фонарь, выхватывая из черноты светлые круги спасительного пути. Пол был завален штукатуркой, обрывками обоев и битым стеклом. Иногда попадались человеческие кости – разломанные, перекушенные. За стенами что-то тяжело дышало и копошилось.
   - Почему бы нам не вернуться? – спросил Охотник. - Разве нельзя выбраться иначе? Я перемахнул через ограду, потом – в окно… В общем, никаких трудностей.
   - Нельзя возвращаться.
   - Ты излишне суеверна.
   - Ты достаточно видел. Я думала, что достаточно. В тех камерах… Можно выйти, но для этого теперь существует только одна дорога. Если мы ошибемся, хотя бы с одной дверью – то лучше застрелиться прямо сейчас.
   - А Доктор?
   - Он истекает кровью и ее сладкий запах, возможно, пробьется сквозь щели. Если его унюхают – у нас будет на полшанса больше.
   - Половиной сыт не будешь. Хочется поесть вдоволь.
   Девушка прикрепила оружие к поясу, чтобы удобнее перебирать пальчиками клавиши на дверных замках. Она не всматривалась, а только прислушивалась к лязгу, угадывая правильные мелодии. Охотник еще не видел человека, который бы так ловко и нежно управлялся со сложнейшими – он понимал неприступную хитрость запоров – замками. Ему нравилось видеть порхающие руки в слабом свете – если фонарь потухнет, то им никогда не выбраться из бесконечных комнат. Девушка выбирала дверь, припадала к ней ухом – шорох за стеной затихал, будто неведомое существо пытается прислушаться тоже, нащупать сквозь ушную раковину частое биение девичьего сердца. Охотник понимал, что их преследует нечто чуждое для этого мира. Выродок лаборатории, потусторонний слизень, выпущенный вследствие неверной интерпретации старого текста. Стая механических крыс, медные нетопыри, невидимые в силу малости устройства, смертоносные, как кочевая армия слепых муравьев. Комнаты были богаты дверями, как хворое тело язвами. Охотник не чувствовал своей звезды, зов его книги не достигал дна этой реальности. Его несла подземная река в карстовой червоточине. Отдаться течению, будто богу...
   Они бежали, ползли, пригибали головы, когда темнота вверху наполнялась угрожающим движением. Комнаты менялись, как платья. Беглецы играли в Игру Дверей. В одной комнате мимо пробежал неизвестно откуда взявшийся Доктор, зажимая ладонью рану в боку. Он заскочил в дверь, чтобы появиться сразу в дальней, снова выбрать дверь и исчезнуть. Доктор хохотал за стеной скрежещущим голосом курантов, отсчитывающих последние минуты гибнущего города. Потом крик – даже умирая под пытками не исторгнуть подобного крика.
   - Доктор вошел не в ту дверь, - сказала девушка и ее глаза сделались более грустными, чем тихими.
   - Что это означает? – спросил Охотник, которому казалось, что он впервые нашел книгу, которую не сумеет понять.
   -Не имеет значения. Если я отвечу, возможно, нас нагонят.
   - Кто нагонит? Те изуродованные человечки из камер?
   - Те изуродованные – изуродованы. Какое там – нагнать…
   - Разве это так неподъемно – объяснить?
   - Ответы усложнят ситуацию. Нам только нужно выбирать верную дверь и надеяться, что за ней наше будущее, а не конец. Доктор ошибся. Вероятно, он думал, и его мысли мешали ему. Бегом!
   И они побежали, чтобы перейти на медленные крадущиеся шаги, похожие на шепот ложного бога, что искушает великого пророка в бескрайней пустыне. За стенами тоже была пустыня – будто ветер пытался протереть каменную кладку насквозь песком – он выл, а песок скрипел. Снова бег, снова остановка, на корточках, ползком, пригибая головы от взмахов незримых мечей. Темнота пахла сыростью, девушкой, порохом, смертью и преющими листьями. Тьма пахла зеленой оболочкой ореха, чернящей руки, как время чернит серебро.
   - Эта – главная. Подержи, - она передала ему оружие. – Не вздумай стрелять. Мы обнаружим себя. Смотри и молчи, не зажмуривайся. С закрытыми глазами ты будешь виден так, будто у тебя в глазницах устроены маяки.
   Ее пальчики уподобились муравьям. Они обыскивали каждую клавишу, но мелодия открытой двери не складывалась. Охотник стоял, обернувшись; когда их спины соприкасались, он чувствовал биение ее сердца, что тоже пыталось открыть запор, удерживающий эту красную влажную птицу в неуютной клетке из ребер. Он рассматривал тьму в комнате, он перелистывал ее, вдыхал запах страниц, угадывал письмена. И тьма ответила ему – что-то сгущалось, обретало форму то ли роя теневых ос, то ли прозрачного механизма. Очертания неописуемы, невозможны в этом мире, оно прорывалось из сопредельного. Волосы Охотника встали дыбом, загнанная лиса, обреченный на залитом кровью столе – вот сейчас палач засунет руку глубоко в распоротую утробу в поисках сердца. Смерти относят своих жертв в родные для себя места. Сколько смертей – столько мест, а эта настолько не отсюда, что не будет горшего терзания душе, чем находиться в аду, для нее не предназначенном. Но в душу уже никто толком и не верит. Смутная абстракция заменила чеканные мифы с множественными богами, в которых воплощался единственный и всемогущий. Наверное, за богами тоже приходила такая нездешняя смерть, такой же клубок темноты. Сейчас, чувствовал Охотник, образуется воронка и его засосет – вначале вырвет волосы, сдерет кожу, потом мышцы с костей. Что у него есть еще?
   Щелк.
   Его выволакивают за рукав, а он видит и не понимает, как глаза не закипели от увиденного.
   Над влажной землей, поросшей бурьяном, поднимался рассвет. Они сидели на крыше и жадно дышали, наполняя легкие воздухом и свободой.
   - Здесь не бывает красивой осени, - сказала девушка и легла на спину.
   - Как тебя зовут, - спросил Охотник.
   - Ты что-нибудь видел?
   - Нет, - замотал он головой, пытаясь вспомнить то, для чего не годилась память.
   - Жаль, что нельзя сжечь это все.
   - Осень в Алагере, как невеста.
   - В Алагере один человек должен умереть.
   - Но Доктор закончился весь. Предсмертная воля?
   - Я не сказала, что господин Посол. Я сказала – человек. До чего же ты непонятливый. Ни в чем, кроме книг не смыслишь. До вечера нам необходимо попасть на корабль. С твоими бумагами и мундиром это, конечно, не составит труда, но нас, скорее всего, прирежут и выбросят за борт над самым глубоким местом. Контрабандисты и разбойники не любят правительственных офицеров. Ничего, мы найдем тебе другую одежду, а эту спрячем. Она понадобится на том берегу.
   -Зачем я тебе?
   - Ты мне должен.
   - Как тебя зовут?
   - Зачем оно тебе. Что значит имя… Роза…
   - Роза?
   - Нет, это из книги. Забудь.
   - Хорошо, стану звать тебя – Забудь! – Охотник со смехом принялся спускаться.

ГОСПОДИН ПОСОЛ

   Анаис свернулась в клубочек, покрылась колючками. Она носилась по комнате, как бомба с горящим запалом внутри бастиона. Интересно, бывают ли бешеные ежики? Прозрачные ее волосы заботливо уложены в модную косую прическу, усмирены цепочками и пригвождены заколками. А то бы… Волосы-змеи. Ее лицо – как пруд – только в нем отразится что-нибудь милое, как падает камешек – и поверхность искажается гримаской. Губы шевелятся, беззвучно проговаривая портовые ругательства, но воспитание не позволяет дать им достаточно звука. Анаис порывиста – ее платье напоминает парус, наполняемый ветром тела. Парус напрягается, но не рвется. Еще один ветер представлен господином послом. Этот двурукий вихрь с удовольствием бы сорвал цепочки, застежки, веревочки, ленты, ткани. Но имперский ветер сохраняет лицо, валяясь на диванах под стражей собачьей своры. Шторы поднимаются и опадают, волнуемые гневом женщины. Бутафорские листья из шуршащей бумаги приветствуют осень на полу. Анаис отрывает виноградинки от гроздей, разбросанных на каменном столике, подносит к губам, но не удостаивает поцелуя или укуса – она с силой швыряет их в сторону. Самые игривые из собачек бросаются за ягодами, как за веселыми мухами. Легкость отношений, верхний летучий слой, дурманящий туман – все растворилось. Вещи обрели пугающую грузность. Ставка повысилась, и Алекс задумывается о будущем, как о форме расплаты. Он слишком долго бездельничает в городе, не находя в себе душевных сил и желания для перемен, успехи его мизерны, впрочем, теперь-то его уже точно не отзовут. Он взошел высоко по лестнице, ступени позади прохудились, вершина еле видна, только что там? Скрипящее колесо или мешок с серебряными монетами. К монетам хочется добавить Анаис. Он уже привык к ее безудержному смеху, нежному гневу, разрушающему посуду. Она всегда бросается тем, что под рукой. Даже собачки кусают его без злобы. Он бы остановился в этой точке, забил столб в землю, чтоб обозначить место, где предполагается скромное строительство и спокойная жизнь. Теперь, когда игристые вина выпиты и остались напитки покрепче, выдержанные в бочках из восточного дуба, когда слова прорастают корнями в мозг, потерять Анаис все равно, что вспороть свое тело. Такие раны штопаются нитками из адской лавы, они заживают дольше, чем остается жить.
   - Нет, - говорит Анаис, обежав комнату и прыгнув с разбега на кучу подушек. – Нет! Ты слышишь меня, Алекс?! Нет. Председатель думает, что можно так легко завоевать город? Против наших людей, против наемников, за которых переплачено втрое, против мнения алагерцев с одним только трюком, ярмарочным фокусом. Он как маг, достающий из ниоткуда живую белку. Что теперь? Мы должны опуститься на колени и признать его пророком и посланником неба?
   - Ну, как бы все законно, - отвечает Алекс.
   - Правильно. Правильно ты все говоришь, друг мой! – она теперь называет его так, будто имя к осени иссохло и стало неприкасаемым. – Как бы законно. Слишком притянуто и подозрительно. Я не верю, что то существо, добытое из верхних этажей лачужки, настоящее.
   - Не веришь и ладно.
   - В Алагере таких нет. В ближних княжествах тоже. Жаль, нет портретов прежнего правителя! Эти дурацкие похоронные обряды. Религию выхолостили, но вся глупость осталась. То, что идет от суеверия рыбака, а не от божеств. На секундочку глянуть бы – на изображение и все бы стало ясно.
   - А Август?
   - Наш дорогой друг пьет, не просыхая. Я пыталась с ним поговорить, а он ни нет, ни да. Что с такого добьешься? Хоть на дыбу вешай.
   - Давай не будем вешать Августа на дыбу, - говорит Алекс, целуя ее волосы и поглаживая затылок. Приятно запускать ладонь в туман прядей и рушить прическу. Приятно ощущать горячую кожу. Пальцы нащупывают пульсирующие жилки, внимая ритму беспорядочного сердца. Тело отзывчиво – Анаис мякнет и почти мурлычет, даром, что в этом доме кошек не терпят. Бросая острый металл политики, она начинает сбивчиво нести нежный бред и заливаться смехом. Она дерется подушками, связывает посольские руки шелковыми платками. Разобраться с застежками ее платьев – решить десяток головоломок, непостижимых мужскому уму. Она целует, будто смеется, ее смех состоит из беглых и легких прикосновений губами. В ее арсенале появляются новые трюки, и мышцы на груди Алекса судорожно напрягаются, от прикосновения расплавленной ревности. Она зажимает ему рот ладонью, второй закрывает глаза. «Не бойся, я еще не сегодня выпью твою кровь. Я еще не наигралась. Я еще не знаю твоих самых вкусных мест. Ты еще прячешь что-то от меня. На дне сердца». Она держит его в маленьких ладонях долго, пьянея от власти над крепким мужчиной, над тупой силой его рук, над бессмысленными боевыми приемами, над уверенной стройностью мысли. Невесомое облако – она поглощает его. Он пьян как Август, он готов опустошить целую бочку, чтобы проснуться полным неподдельной радости. Анаис порывисто вскакивает:
   - Нет, ты тоже на нее смотрел. Как все, как другие!
   - Я? На кого?
   - Она всех вас… Вам бы только на коленях ползать, пресмыкаться!
   - С чего ты взяла?
   - Не оправдывайся! Что толку в оправданиях? Ты меня за влюбленного подростка держишь? Я не глупая! Я умнее вас всех! А ты… Ты же не зря пригрел уродливого фехтовальщика с дочкой?! Старики любят молоденьких – это всем известно!
   - Она уже две недели как пропала. И с чего ты взяла?
   - Потому и пропала, что не вынесла твоих домоганий! А эта тоже… Будто меня нет. Будто никого нет, кроме… И платье у нее некрасивое. Рыбачки из сетей шили! Ничего, как только Август протрезвеет. Он может опознать и опознает. Я думаю, что она – подделка. Видишь, друг мой, только я одна тут и думаю. А вы все уже с ума сходите. Она же тебе нравится? Правда нравится? Я же вижу! Я тебя знаю всего, все твои жесты, ты только ресницами вздрогнешь, а я уже понимаю, что и к чему!
   - Анаис, ну как ты можешь сравнивать себя с привидением?
   - Вам привидение больше нравится!
   - Мне больше нравишься ты, потому что живая.
   - Так о каждой можно сказать. Все живые, друг мой. Вот тебе все и нравятся. А еще привидения.
   - Ну, все, ты договорилась. Придется тебя связать и кляп соорудить.
   - Только попробуй! Меня связать, конечно, легко, я же не привидение! Я не сумасшедшая! Не кукла из глины и опилок, которую соорудил Председатель, чтобы крепче держаться за власть! Подделка! Под-дел-ка!
   - Сейчас я тебе задам!
   - Собачки! Где моя храбрая гвардия? Взять его!
   Гвардия мирно дремлет на подушечках. Алекс хватает Анаис за талию, она больно кусает его за шею. Дерется, щиплет, царапает, воркует.
   Что такое потеря веса? Тело исчезло, будто не было вовсе, оставив нечто эфемерное – запахи, шорохи, мгновенные, будто водомерки на лужице, отражения в стеклах. Засыпаешь в ком-то, как в облаке, просыпаешься с кем-то, смотришь на его неровности, как на утесы над рекой. Самая гладкая вещь на свете – простыня одинокой постели. Страх одиночества мешает уснуть. Счастье не заботиться о будущем, оно существует с улыбкой, будто зная, что все только сон.
   Беззаботнее Анаис, когда она смеется и запивает орешки вином из ледяного подвала, только мошкара, роящаяся в лучах необычайно теплой осени.
   Спросить ее: «Кто ты»? Но разве бывают вопросы с исчерпывающими ответами? Спросить ради самой попытки? Ради слова, взвешенного, как самородок в кругу завистливых старателей?
   Сегодня сердце бесприютней, чем потерянный песик, чем божество на сиятельном облаке. Сегодня ему мало самого себя. Мы счастливы малым. Мы жаждем повторения, а затем – невозможного. Мы сами распинаем себя на колесах иллюзий. Растерзанные тела на высоких шестах, приколоченные к прогнившим спицам.
   «Тише» - шепчет она. Слова влажные и горячие.

   - Алекс, да ну вас к черту! Ну, пьян я, пьян! Разве человек не выбирает легчайшую из тропинок? Зачем карабкаться по склону, вызывая камнепады? По утоптанной травке, медленно. Мне легче заполниться вином, оно вытесняет из меня гадкую жидкость - мою молодость, мой талант!
   - А как вы намерены управляться вот с этим, дорогой Август? Это все-таки оружие? Пусть и не заточенное. Сколько жизней обрывается в фехтовальных залах от несерьезного отношения к делу.
   - Оставьте, мы все равно сдохнем. Зачем просить об отсрочке? Палаческий инструмент не отупеет. В позицию!
   - Как будет угодно.
   - Будет. Угодно.
   - О, у вас необычайная манера. Вы быстры! Неожиданно! Вы брали уроки у лучших мастеров?!
   - Не болтайте, а деритесь. Клянусь… Черт, чем клясться человеку, ничем не дорожащему? Без клятв – я вас задену! Раз, раз, а вот так? Есть!
   - Признаю. Ваша первая удача. Не выпить ли за нее?
   - К черту, Алекс, к черту! Вы хитрите. Предугадывать мои атаки по звукам булькающего вина в моем животе? Не позволю.
   - Что ж, булькайте тише. Атака!
   - Вы меня проткнули, дружище.
   - Вам не хватает верной школы. Фехтовать железом и словом – не одно и то же. Никаких аналогий.
   - А если я вот так?!
   - Опасно!
   - Вы опять меня перехитрили.
   - Я прост, как крестьянка, намечтавшая себе королевство.
   - Передохнем? После можно попробовать что-нибудь другое.
   - Вы предлагаете драться на алебардах?
   - Мне нравится вот эта штучка. Внушительный размер! Просто шершень среди клинков!
   - Август, не говорите об осах. Я не ненавижу этих жалящих жужжалок. Для двуручного меча у нас недостаточно защитного снаряжения.
   - Вы планируете жить вечно, господин посол?
   - Жонглировать хрупкой лампой жизни? Нет, не в моем возрасте!
   - Иногда я тоже кажусь себе бесконечно состарившимся!
   - Молодым людям нравится казаться потрепанными стариками?
   - Господин Секретарь? Что ж вам не сидится в посольстве? Новое лицо в паутине, называемой «переговорный процесс».
   - Новое лицо, как вы изволили сказать, господин посол, требует вашу голову.
   - Мне следует попросить любезного Августа отрубить ее? Вы бы могли отвезти ее на тот берег вон в той бутыли. Мигель, наполни емкость спиртом. Или мою голову требовали в меду?
   - Голова господина посла, - говорит Секретарь, -  затребована в комплекте со всем остальным. С руками, ногами. Что у вас есть еще? И все это должно составлять живой единый организм. По крайней мере – пока.
   - Звучит как угроза! Господин Секретарь запугивает господина посла? На вашем месте, Алекс, я бы вызвал его на поединок!
   - Старики не дерутся, господин Август.
   - Ваше перо в купе с бумагой – сильнее сотен щитов и мечей.
   - Раз я, по-вашему, такой опасный, предостерегите нашего друга Алекса.
   - Алекс, будь осторожен.
   - Я начеку.
   - Начеку вы или нет, господин посол. Но вам вместо того, чтобы носить смешные одеяния… вы сейчас похожи на громадного жука.
   - Фехтовальные протекторы.
   - Вот, вот, вместо этих протекторов, вам следует надеть лучший мундир. Послезавтра вас ждут. Постарайтесь не обмануть ожидания.
   - Я буду любезен.
   - Не забывайте, что представляете имперское правительство. Чрезмерная любезность может быть принята за слабость.
   - Я буду груб и жесток.
   - Если вам нравится сигать в реку с высоты дворцовых галерей, что ж, пожалуйста.
   - В Алагере не казнят.
   - Зато в столице даже очень. Медленно и вдумчиво, с чутким вниманием к каждой детали. Впрочем, про Алагер я тоже могу рассказать несколько поучительных анекдотов.
   - Я прислушаюсь к вашим советам как любящий сын.
   - Буду надеяться. Хотя, увы, совершенно не чувствую сыновней любви.
   - Хорошо. Прислушаюсь как внук. Больше я вас не задерживаю. Постойте, Жакоб в городе?
   - Скоро будет.
   - В каком состоянии наши новые полки?
   - Спросите у него.
   - Готов поклясться, что вам докладывают о каждой травинке, съеденной лошадью в военном лагере. Вы скупитесь на сведения для меня, в ваших донесениях, господин Секретарь, вы, полагаю, куда щедрее.
   - Вы же не даете читать мне свои.
   - В моих донесениях ваши заслуги вознесены выше флюгеров Алагера, господин Секретарь. Я ценю ваш труд.
   - Хотелось бы верить.
   - Теперь вас точно никто, не задерживает, господин Секретарь!
   - Как скажете, господин Август.
   - Как он быстро ушел! – говорит Алекс. - Будто он служит вам, а не правительству.
   - Мне здесь служат почти все, Алекс. А я – правительству. Шучу, не пугайтесь. Какой же он мерзкий тип! Хотите, я его вызову на поединок вместо вас?
   - Он не согласится.
   - Продолжим?
   - Не думаю. Не хотелось бы предстать пред ясны очи избитым, как вороватый кот.
   - У вас замечательная защита!
   - Благодарю. Но теперь я начинаю думать о визите во дворец. Думать и волноваться. Защита поредела, друг мой.
   - Меня не хотят бить! Куда катится мир! Давайте напьемся?!
   - Не возражаю. Напиваться с вами чертовски приятно.
   - Я чертовски приятный человек, Алекс, спросите всякого. Даже собачки Анаис меня обожают! Меня не любят только господа стихоплеты. Но я убиваю их словом.
   - Ваши слова разительнее мушкетерской роты.
   - Налейте мне, пожалуйста, из вон той склянки. По цвету я узнаю эту дьявольскую смесь.
   - Дьявол забавляется со смесью виноградных спиртов, выдерживая их в бочках?
   - Вино – это вина земли. Она должна позволить произрастать и плодоносить исключительно постным фруктам. Мы бы с вами ели кислятину, корчили рожи и сохраняли ясную голову. Хочу обратно мою чистоту и невинность.
   - Не пейте без меня! Вы уже обогнали меня на один переход. Как мы с вами станем беседовать, находясь на разных ступенях…
   - Мы напьемся так, что упадем со всех ступеней. Прямо в лестничный проход. И расшибем себе головы. Все тут увидят, как пусто у нас в черепах.
   - В моем – нет. Не удивлюсь, если там водятся мыши или паучок соорудил нечто кружевное.
   - Хочу вернуться в детство, Алекс. Там тепло и уютно. Хочу обратно в травы, на солнцепек, к букашкам и дворцам из навоза. Пусть меня выпорет учитель словесности. Вы не представляете, какая у него была розга! Будете в порту, обратите внимание на корабельные мачты.
   - Вы узнали ее?
   - Кого?
   - Я развиваю вашу тему возвращения в детство. Схватки на деревянных мечах.
   - Вы омерзительно серьезны. Посольская служба портит веселых пьяниц.
   - Ответьте, Август, я обещаю отнести себя в починку.
   - Это было так давно. Я спал в чашечке цветка и питался нектаром. Мои волосы казались желтыми от пыльцы.
   - Анаис говорила…
   - Господи, не приплетайте нашу очаровательную безмозглую стрекозу! Какая разница, что она говорит? Из ее ротика вылетают мыльные пузыри – невесомые и пустые. Их выпуклая прозрачность искажает вещи. Налейте мне еще!
   - Не налью. Вы прикинетесь спящим.
   - Да черт с вами! Что ж так мучить человека, господин посол? Узнал, не узнал! Не уверен я. Давно было! Она вполне может оказаться той самой девочкой, утратившей обаяние детства. Глаза все еще синие, эти волосы все еще черные, как… А ну его, потом придумаю сравнение. Похожа, Алекс, очень похожа. Но сказать, что раздался щелчок, что пали запоры, открылись книги сразу на всех страницах, что готов жизнь поставить, что присягну под судом?! Ни в коем случае. Вы думаете, отчего я так запил? Меня вот тоже терзают «нет», «да», а особенно – «может быть». Спросите ее напрямую!
   - Вам не терпится посмотреть представление «Господин посол на эшафоте»?
   - Вы такой забавный, Алекс, а на эшафоте… Нет уж, это совсем смехотворно!
   - Я вот бы не стал смеяться.
   - Насмешка в лицо палачу, в эту поганую маску в виде подземного демона, - благородное дело!
   - Капитан!
   - Чего тебе, Мигель?
   - Только взгляните!
   - Изабель?!

   Река была смирной и плоской, как свежая простыня. У опытного лодочника туман не отнимет глаз. Он все видит оком памяти, его руки повинуются привычке. Господину послу одному было не по себе смотреть на черную гладь, пока нос кораблика раздвигал полупрозрачные занавески. Есть что-то мистическое в таких переправах, когда берега скрыты, и ты не знаешь, куда вы причалите. Держать штурвал, вести, управлять, сооружать свою жизнь – не иллюзия ли это, не самообман ли перед сплетением причин и следствий, истинных богов этого мира? Потусторонняя вселенная тумана, где время уже вытекло, а если и течет, то по иным законам. Выпрыгнуть из лодки, махнуть рукой, одновременно благодаря и прощаясь, подняться по склону, чтоб обнять своих мертвых – живых, теплых, пахнущих, как пахнет лето и хлеб, но уже обреченных. Прожить с ними рядом заново короткий отрезок, углубляясь в мгновенья, не упуская морщинок и оттенков голоса. Иногда Алекс думал, что кораблик плывет в облаках – на эту мысль его наводили крикливые птицы, вырывающиеся из белесого ниоткуда, чтобы в нем же кануть, успев спикировать на воду. Он выглядывал за борт, проверяя – не пропала ли вода, этот последний оплот реальности.
   Алекс продолжал искать реку и на берегу, и в тесных коридорах, полных железного лязга сопровождающего его отряда. Двери открывались и захлопывались за спиной, как проживаемые дни. Лица стражи скрывали синие платки, шлемы надвинуты на глаза, крупные и мускулистые тела – гвардия не шутит.
   «Со мной умрет мое видение оттенков цвета, никто не озаботится разобрать мотивы моих поступков, записанные мысли истолкуют ложно».
   Комнатка невелика, как и все виденные им в этом грандиозном здании. Полдневный свет, продираясь сквозь выцветшие оранжевые шторы, создавал почти домашний уют. Чистое помещение – ни пылинки, но полно следов запустенья – отошедшие от стен во многих местах обои, выгоревшая столешница с вазой, украшенной трещиной. Картины почернели, дневные пейзажи с горами, угадываемыми по очертаниям, превратились в сценки во тьме. Алексу довелось быть в «черном театре» - представления давались ночью, без освещения, только у каждого актера был маленький фонарь, который он прятал под черным покрывалом, доставая в самые драматические моменты. Пахло сушеными яблоками и сухой травой. Алекс, утомившись от неподвижного ожидания в кресле, встал и принялся расхаживать. Он подошел к окну, где лучи нащупали дыры в шторах и кормили медом света пылинки. Кто знает – вырастет из такой пылинки камень или целый мир? «Наверное, мошкара рождается из пыли. Тысячи мошек танцуют у меня во дворе под ореховым деревом, стоит только лучу протолкаться сквозь листья. Они – порождение хаоса. Или мы просто не понимаем суть химерического движенья?». «Как же дрожат мои руки, боюсь подумать, как трепещет кошелек с кровью в груди! Скоро предоставят счет к оплате. А штора теплая, как волосы Анаис». Он отклонил ткань и прижался лбом к стеклу. «Внутренне стекло блестит, как юность. Внешнее – пыльно. Пыль – это возраст? Глубокий колодец двора, а выше – кровли и башенки. Я видел одни только крыши из чердачного оконца каморки в столице. Я смогу еще раз нанять ту комнату, но как взять внаем прошлое?».
   Он не один. Он чувствует между лопаток стилет изучающего взгляда. Он порывисто повернулся, задел ножнами (зачем его оставили при оружии в нарушение протокола?) стул, ловя который, неловко опрокинул вазу. Треснутое стекло превратилось в пригоршню осколков. Он резко выдохнул, чтобы выстроить мысли в боевую фалангу, поднял глаза, стушевался и опустился на колени.
   - Пожалуйста, без церемоний, господин посол, без церемоний. У нас принято кланяться, но я за эту неделю перевидала столько затылков, что могу написать целое исследование.
   - Госпожа!
   - Садитесь, пожалуйста, вон в то кресло. Не торопитесь так, вы сломаете еще что-нибудь. Не буду утверждать, что уничтоженная ваза была мне симпатична, но я не хочу, чтобы вы раздробили все вещи в моем доме. Это очень старый дом. Прислушайтесь, как скрипят половицы. Это они так разговаривают. А им есть о чем рассказать. Господин посол.
   - Да, Госпожа.
   - Вам нравится дворец?
   - Он великолепен.
   - Но что-то вас смущает?
   - Для вас мысли, как открытая книга, Госпожа.
   - Размер комнат?
   - Госпожа не умеет ошибаться.
   - Зовите меня… Какое имя вам по душе? Чтобы правильно произнести мое официальное понадобится десять лет репетиций. Не станем усложнять то, что не просто. Так какое же? Анаис? Нет, оно, боюсь, уже занято. «Анаис» к лицу исключительно милым девушкам. Выбирайте скорее! Я бываю нетерпеливой! Только представьте, как это неудобно – оставаться безымянной на переговорах!
   - Может быть, Магдалена?
   - Отлично. Договорились. Буду зваться Анжелой.
   - Анжелой?
   - Вы вздрогнули, господин посол? Это имя оставило мучительные порезы в памяти? Плохо заживает и еще болит? Терпите! Вы же сами, в конце концов, его выбрали!
   - Как скажете, Госпожа.
   - Этот дворец подобен учению. Вначале тесные чуланы знания, потом уже комнаты, залы, Библиотека. В конце – одна дверь. Вы не страшитесь открыть последнюю створку, чтоб увидеть истину?
   - Я не думал об этом.
   - А если там – пустота? Или мышь, грызущая сыр в тупиковой каморке? Мышь, как суть вещей.
   - Неожиданно.
   - Вы были бы удивлены?
   - Я еще немного умею удивляться.
   - Не думаю, что в ваши тридцать четыре я потеряю это детское свойство.
   - Рад поздравить вас с выздоровлением.
   - О чем это вы, господин посол? Разве я была больна? В таком случае, вы знаете меня лучше, чем я сама. Или вы имели продолжительные беседы с Льюисом? Забавный старичок, но не стоит верить всем его историям! Нашего друга до сих пор ищут люди, имевшие слабость довериться ему. Не поручайте нашему Председателю золотых слитков. Впрочем, хождение во сне, галлюцинации, поедание живых младенцев, трепещущих сердец, кровь, смешанную с черничным вином, некоторые могут назвать болезнью. Легким расстройством. Я шучу.
   - Я готов рассмеяться, Госпожа.
   - Не вздумайте передавать мои шутки. Они мне дороги, как секрет яблочного пирога. Я не хочу, чтобы меня распекали хозяйки в нижнем городе.
   - Я буду молчалив.
   - Вам идет молчаливость, как и этот черный мундир. Военный крой вас стройнит. Какой у вас список на сегодня?
   - Список, Госпожа?
   - Разве вы не составляете список дел на день? К примеру, выучить десяток алагерских словечек, сделать десять отжиманий, прочесть трактат о выращивании баклажанов. Сделали дело – засчитали себе бал. Набрать десять балов и раствориться в счастье. Неважно, что дела никчемные и без пользы. Людям нравится обманывать себя, переоценивая усилия.
   - Я не составляю списков.
   - О боги! Как у вас все запущено! Вы совершенно неорганизованный молодой человек! Это все холостая жизнь. Необходимо женить вас, господин посол.
   - Мне не позволено, Госпожа.
   - Бросайте имперскую службу. Я сделаю вас придворным поэтом.
   - Имея в Алагере Августа? Вас назовут эксцентричной.
   - Август слишком красив. В моем кругу достаточно одного солнца. Я хочу подышать воздухом. Удивительно теплая осень, я не помню такой погоды с детства! А память у меня цепкая, как сколопендра. Вы боитесь сколопендр! Дайте же мне руку!
   Алекс открыл дверь, и они вышли в коридорчик. Стены располагались близко, он чувствовал плечом ее плечо, резкий поворот головы и девичьи волосы задевают его лицо. Наркотическая близость божества.
   - Мы с вами как брат и сестра! Все удивлены нашей схожестью!
   - Схожестью, Госпожа? Удивлены?
   - Нет, мы - разные, но не мешайте мне фантазировать. Мы с вами одеты в черное, даже узоры вышиты одинаковые. Военный крой. Вы можете называть меня – мой генерал. Я еще никогда не командовала войсками. А вам доводилось, господин посол?
   - Ротой, госпожа.
   - Это несерьезно.
   - Я мирный человек.
   - Но надели мундир. Я тоже вот. Мы с вами брат и сестра в мундире.
   - Быть братом и сестрой в мундире не обременительно. Запеченными в мундире – хуже.
   Еще одна дверь, покрытая потрескавшейся от дряхлости краской, да и петли скрипят, повторяя: Старость, старость! За дверью – ладонь балкончика и пейзаж из разнообразных, как холмы, крыш, отделенный балюстрадой, уничтоженной в нескольких местах. В лицо дохнуло колодезной прохладой глубины. Светлое небо уже заволакивали тучи, седые и оловянные. Ветер подхватил волосы и ленты девушки, погладил господина посла по щеке, вырвал дверь из его рук, громко хлопнул, будто уходя в гневе.
   «Она или не она? Похожа? Несомненно. Но пластика другая. Голос иной. Пропал забавный южный, как мне казалось, акцент. Госпожа говорит, как Анаис. Такие же твердые согласные. Она назвалась Анжелой. Что из того? Имя цветка еще не цветок!».
   Они подошли к самому краю, где открывалась бездна внутреннего двора, поглядывающая на них десятками безжизненных окон. Голова Алекса закружилась от высоты. Он отвел взгляд, стараясь не смотреть вниз, чтобы пропасть не завлекла его, чтобы не одурманила, принудив прыгнуть в ее объятия.
   - Какова же высота этих стен! – сказал Алекс, чтобы оживить язык, ставший чужеродным телом в пересохшем рту.
   - Это иллюзия, господин посол, - ответила девушка. – Сверху кажется глубже, потому что страшнее.
   - Я бывал на крышах храмовых башен…
   - Помогите мне! – сказала Анжела или лже-Анжела.
   Возле серой стены в том месте, где штукатурка поддалась и обнажила кладку, вертикально стояли широкие доски. Девушка храбро взялась за середину доски ладонями в черных перчатках, наклонила, перехватила верхний конец, кивком указала Алексу на нижний. Он еще не понимал к чему эти работы, но аудиенция складывалась экстравагантно. Они бросили доску так, что она пролегла между балконом и соседней крышей. Дул ветер, на некоторых окнах далеко внизу хлопали ставни, будто ресницы. Возможно-Анжела попробовала надежность сымпровизированного мостика, пригласив Алекса попрыгать на доске. Вроде бы держится. Только ветер, точно попутный для смерти, грозился снести доску и расшибить в щепки. Девушка медленно повернула лицо к господину послу, пытливо заглянула в его глаза, с девчачьим задором и вызовом улыбнулась, подобрала юбки на ладонь от пола, продемонстрировав высокие шнурованные ботинки из черной замши с серебряными пряжками. Попробуй-угадай-она-ли-Анжела мелкими быстрыми шажочками перепорхнула по доске на соседнюю жестяную кровлю. Господин посол не успел удивиться а, затем, испугаться, его глаза оставались бесстрастными, он щурился – солнечный луч вырвался из-за тучи и слепил его, а она уже, победоносная, стояла на той стороне пропасти. Алекс почувствовал, как бледнеет, как взмокла спина под мундиром, а волосы на голове шевелятся, точно выводок змей. То ли земля вибрировала, будто он стоял у гигантского мельничного колеса, то ли колени предательски дрожали. Пять коротких шагов по доске, что прогнулась как лук кочевника под весом невесомой девушки. Она позовет его. Она позвала:
   - Составьте мне компанию, господин посол. Узлы на веревках политики лучше всего развязывать на крыше. Обзор сверху хорош.
   - Вы простудитесь, Госпожа. Очень ветрено.
   - Надеюсь, доска вас выдержит. Когда я бежала, мне показалось, что она трещит.
   - Рискованно.
   - Не станете же вы меня уговаривать проделать путь в обратную сторону?
   - Конечно же, нет, ваша жизнь ценнее, чем жизнь скромного имперского чиновника.
   - Идите сюда. Меряться жизнями - оставим на потом. Впрочем, какой вариант вы предлагаете?
   - Я могу позвать на помощь.
   - Ну, нет. Меня и так все числят в сумасшедших. К тому же, охрана может решить, что это вы загнали меня сюда. Они вас нечаянно столкнут древками алебард. Не думаю, что ваша кровь, ваш треснутый череп и вытекший мозг украсят камни моего двора.
   - А если приставить еще несколько досок?
   - Они совсем гнилые.
   - Мужайся, Алекс.
   - Мужайтесь, - подхватила вероятно-Анжела и присела на скате крыши с видом божества, собравшегося развеять скуку вечности, наблюдая за сражением смертных. – Кстати, бросайте ваши причиндалы!
   - Вы о чем, Госпожа?
   - Зачем вам оружие?
   Алекс расстегнул ремни и сбросил под ноги. Металл звякнул. «Так, она мне не доверяет. Меня впервые разоружают посредством доски над пропастью»! Он наступил на доску, сделал шаг – какой, черт подери, хлипкий мосток! Как Божий суд в древности, когда для подтверждения правоты следовало рискнуть жизнью.
   - Усомнившийся – да падет! – тихо сказала девушка. – Вы учили наше Писание? Ведь эти книги все еще преподают в столичном университете? Как памятник истории и литературы. Никто всерьез не воспринимает божественные сказки в наших святых книгах. Божества изгнаны с небес. Слова книг – их последнее прибежище. Не сомневайтесь, Алекс!
   - Попробую!
   Пробовалось тяжело и страшно. Доска пульсировала, брыкалась, старалась сбросить неудобную человеческую тяжесть. Ветер усилился так, что будто приходило толкать перед собой тележку, груженную серым щебнем. Над башенкой впереди взметнулась стая ворон. «Лишь бы проклятые птицы не прилетели сюда. Я вам не интересен. Я прозрачен, как стекло. К сожалению, так же хрупок». На середке сердце поддалось, дернулось, прижалось к ребрам, нарушило баланс. Алекс присел, замахал руками, пытаясь расслабиться, чтобы смягчить колебания. Удалось. «Эта девчонка бегает, как белка. А я – старый медведь, я не пригоден к цирковым выкрутасам. Таким, как я бросают преступников, да в собачьих боях используют, выдрав когти». Последний шаг. Девушка протянула руку, но тут же отняла – ей ни за что не удержать падающего мужчину, да еще такого крепкого. Он и упал, прыгнув вперед, упал удачно – на крышу, только левая нога на мгновение оказалась в пустоте. Он перекатился на спину, глядя в небо, уже полностью залитое свинцом и оловом. Глядя на безупречное бледное лицо, склонившееся над ним ласково, но отстраненно.
   - Идемте.
   - Как прикажите, Госпожа, - ответил Алекс, отряхивая одежду.
   - Вас пугают пятна ржавчины, господин посол?
   - Нет. Но они похожи на пятна крови.
   - Осенью все ржавеет. Имперские мундиры – не исключение. Империи и императоры тоже – как листья.
   Она зацокала каблучками, легкая и уверенная. «Сумасшедшая девка!» - уважительно подумал Алекс, ступая следом. Крыша еще качалась под ним, как палуба застрявшего в сулое судна. Ветер утих, чтобы вернуться необычайно теплым, почти летним. Они пристроились возле башенки, приладив найденную рядом доску на манер скамейки. Хорошо сидеть рядом с такой аккуратной девушкой.
   - Отсюда можно увидеть реку? – спросил Алекс, чтобы покончить с липкой, как паутина, тишиной.
   - Нет. Дворец отступает от края утеса. Чем выше – тем дальше. Есть только несколько мест, откуда можно глянуть на реку. Но это далеко и опасно. Да и река с такой высоты похожа на ленту. Посмотрите на ленты в моих волосах, и вы сможете представить себе реку, господин посол.
   - Очень необычные ленты.
   - Один из символов алагерского дома. Я еще иногда заплетаю колокольчики – когда безумствует ветер – они напоминают мне о детстве. Это тоже наша семейная традиция.
   - Странное место, странные обычаи.
   - Как вам городские укрепления?
   - Весьма, весьма, Госпожа.
   - Если вы не начнете называть меня по имени, я сама вас как-нибудь столкну с крыши!
   - Город можно взять только со стороны реки, а для этого необходим флот. Большой флот с множеством пушек. Я не знаю о существовании такого.
   - На двух верфях – на озерах и выше по реке, активно мастерят корабли. Много боевых кораблей, господин посол. Вам что-нибудь известно об этом?
   - Я был бы не вправе ответить, если бы и знал. Но для штурма нужна гавань. Невозможно долго стоять на реке под стенами. Иногда течение превращает реку в яростного дракона. Нет ли гавани на озерах?
   - Поблизости? Этот город замечательно устроен. Он стоит больших потерь, господин посол. Даже острова на озере – далеко и это голые скалы. Озерные зимы состоят из бурь. А как вы бы действовали?
   - Если смириться с тем, что город быстро не возьмешь... Я бы подвел войска к этой половине города, медленно с помощью траншей подобрался к стенам, расстрелял бы укрепления. Захватив дворец – можно рассчитывать на добычу. Эта половина города – хорошая база для войск. Пусть силы пушек недостаточно, чтоб бомбить противоположный берег через реку, но расположиться под носом у врага – уже достижение. Также необходимо заблокировать реки выше по течению, до места слияния, чтобы перекрыть поставки в город. Неплохо завести флот на озерах. Если невозможно перегородить устье реки, то хотя бы стоит создать трудности для алагерских судов, Госпожа. И ждать, ждать, ждать. В стесненных условиях предатели появляются подобно плесени на портящихся апельсинах.
   - А как взять город быстро?
   - Только изнутри.
   - Изнутри? Вы предлагаете прорыть подземный ход из столицы на городскую площадь? Или оснастить имперских стрелков крыльями, чтоб они пикировали прямо на головы спящим гвардейцам Пауля?
   - Изнутри – это значит найти союзника внутри укреплений. Оппозиция, недовольные, обиженные, жадные до денег, верящие обещаниям.
   - А Империя не исполняет своих обещаний?
   - Редко. И никогда так, как на это рассчитывают.
   - Вы о ком-нибудь заботитесь, господин посол?
   - О чем вы, Госпожа?
   - Нет, ли у вас на попечении десятка сирот, обители горных отшельников? Жен, детей, симпатичного щенка или котенка?
   - У меня нет точки опоры, чтоб уверенно держать кого-либо на плечах.
   - А от меня почему-то все ждут заботы, господин посол. Ждет город, в котором меня одни ненавидят, а другие надеются, как на чудотворницу. А я ничего такого не знаю. Готовить не умею, вышивать тоже. Где я возьму спицы, чтобы связать им счастье? И все по праву, по проклятию рождения. Город и княжество, наследие предков, их вражда и победы. По праву или по приговору? Быть обреченной стоять выше и видеть дальше. «Что там?! Что там впереди?!» - кричат снизу. Я что-нибудь придумываю, так как полуслепая с детства. Мои глаза выклевали воробышки. Мне бы научиться жить для себя, а не для подданных. Вы любите осень? Паутинки в умирающем тепле? Треск листьев, высушенных на солнце, когда наступаешь на них и вслушиваешься? Шорохи полны пророчеств, нужно только припасть ухом в правильном месте. Утренний холод, ты обхватываешь руками голые плечи, выбравшись из-под одеяла, и смотришь на медленных птиц и быстрые горы. В этом я вся. Не отнимайте этого. Оставьте меня одну на пепелище перебирать черепки и черепа. Я не могу отречься от наследства. Мне вручили, и я несу, тащу за собой цепь, что разрывает мое тело при каждом шаге. Власть требует борьбы и страсти.
   - Вам необходимы помощники, Госпожа.
   - Вам нравится осень?
   - Осень?
   - Слушать, как вытекает время из худого бочонка?
   - Как вино?
   - Мой отец был страстен и умел. Поэтому он развеян. Вы не думаете, что ночная мебель скрипит, когда на ней танцуют умершие, господин посол?
   - Смерть – это отсутствие всего. Даже пустоты.
   - Скрипят половицы, дрожит оконное стекло в свинцовом переплете. Падает платок со столешницы. Вас знобит в жару. Вы сбрасываете одеяла в холод. Возможно, с нами пытаются связаться?
   - Или невидимые служители меняют декорации для представления нового дня.
   - В наших старых святых книгах… Вы же их помните, господин посол? Там сказано, что все периоды года: весна, лето, осень, зима – это реки – вытекающие из царства мертвых и возвращающиеся в него. Они уносят жизнь, чтобы тени снова не обросли ею. Особенно река зимы, похожая на изогнутый клинок убийцы. Вы ведь не убийца, господин посол?
   - Я? – Алекс рухнул внутрь самого себя под пытливым взглядом. - Не знаю. Наверное, нет.
   - Вы не уверенны. Как забавно. – Вздохнула. – Осень – самая странная из рек. Она пульсирует, как кровь под кожей на висках, одно мгновение – она целебная, в другое – умертвит и бессмертного. Наши боги выбрали, вероятно, не самый удачный момент, чтобы утолить жажду. Вы чувствуете, как пусто вверху? Только черные птицы под облаками. Так кружит пепел. Я тоже – как та река – минуту – нежна, минуту – убийственный призрак.
   Алекс прижался затылком к холодной стене и вытянул затекшие ноги. Он закрыл глаза и тут же ощутил, как падает в бездонный колодец, из которого ни за что не выбраться. Попытался представить ее лицо, голос, фигуру, сопоставить с другой Анжелой. Случается так, что в одном теле у душевнобольных уживается несколько личностей. Говорят, это когда мертвые не спешат уйти с каплями ливня под землю, а квартируют в слабом уме у живых. «Боги! Кто я и что я? Я сижу на крыше, я ощущаю кожей под волосами шероховатость штукатурки. На башенке скрипит очумелый флюгер. Это реально? Я едва ощущаю запах ее духов, шорох платья. Жаль, что она не приладила к волосам колокольчики – звон придал бы ей реальности. Больше реальности. Лицо ее холодное, как фрукты, выдержанные во льду. Девчонка экономит на эмоциях. Она копит мимику, как серебряные кругляшки, чтобы бросаться ими на свадьбе и смеяться фейерверками и фонтанами. Фейерверки улыбок. О чем я думаю? Открою глаза и где окажусь? Может, в аду? Лучше бы уже ад. По крайней мере, определенное место. Только не крыша. Не эта безупречная красота. Не теплая осень. Я тоже весь в паутинках и битом стекле, впитывающем кровь рассвета. Губки алые, будто разбитые в кровь. Я бы смог ударить ее? Убить? Только кто этот я?».
   - Тяжело будет выстоять.
   - Выстоять? О чем вы, Госпожа?
   - В небе что-то сгущается. Быть дождю. Я не хочу промокнуть. Кашлять не красиво. А еще в горле стая кошек точит когти. Можно еще и сорваться, мокрая крыша не надежнее ледяной горки.
   - Дождь? Не думаю. Между туч – синева.
   - Чтобы выстоять – необходимо мужество. Чтобы править – жестокость.
   - Вы необычайно женственны, Госпожа.
   - Действительно? А это как?
   - Это значит – минимум мужских черт. Впрочем, нет, не смогу объяснить. У меня иногда получаются слова, которых я не понимаю.
   – Идемте, господин посол.
   - Мы не вернемся к доске?
   - Вернуться невозможно. Покинутое в пространстве – унесено временем.
   Он идет следом, он идет рядом. Иногда Госпожа опирается на его руку в черной перчатке. Ее предплечья перевиты шелковыми лентами с вышитыми драконами. Раньше правители жертвовали кровь богам, после – богу. Это ритуальные ленты, их не одевают на посольский прием, они – символы таинства. Господина посла в чем-то пытаются убедить?
   - Вот и река, - говорит она тихо, точно попадая в паузу, когда ветер дает передышку флюгерам.
   Далеко блестит что-то изогнутое. На дальних утесах – сторожевые башенки. Вокруг – одни крыши. «Если я толкну ее… Это так легко – в спину, или обхватить за талию и упасть вместе с жертвой, чтобы наша кровь смешалась на брусчатке. Она здорово рискует. А если бы мне приказали убить ее? Прервать тысячелетнюю династию хозяев Алагера. Одна смерть – и город отдастся без штурма и крови. Могут приказать? Вряд ли. Я взрежу себе вены. Особа правителя неприкосновенна. Никакой пощады. Если меня захватят, то это будет славная и неспешная расправа. Но почему мне хочется ее толкнуть? Опровергнуть тезис красоты?». Порыв ветра подбросил ее волосы и швырнул ему в лицо, как охапку сена. Черное сено черной эпохи. Девушка обернулась, заглянула в темноту его зрачков так, будто уже прочла его мысли. В ее глазах метался свет, точно огнедышащее чудовище пытается прорваться в нашу реальность из сопредельной.
   - Река пугает вас, господин посол?
   - Река? Нет. Впрочем, возможно, что и река.
   - А кого здесь еще бояться? Нас двое. Так себя или меня? Себя вам следует опасаться больше. Идемте. Что ж вы такой неучтивый, господин имперский? Мало того, что заменили поклон кивком головы, так еще и не подали руку!
   Они проникли в здание сквозь чердачное окно в башенке покрытой черепицей и увенчанной пустым флагштоком. «Точно спица в ожидании отрубленной головы» - подумал Алекс. На чердаке было пыльно и спокойно. Гибельная высота не рождала страшных мыслей. Небо очистилось от облаков, как праведник от сомнений. Лучи проникли на чердак и скрестились перед ними будто пики и глефы. Дерево прогибалось и скрипело, по-старчески ропща на беспокойных пришельцев. Пробежала крыса, но Анжела не вскрикнула, а только проводила серого грызуна влажным взглядом.
   - Крысы – друзья узников, господин посол. Они заменяют им собеседников, иногда – пищу, часто – принимают последнюю исповедь и хоронят грешную плоть в своих крохотных желудках. Вы не боитесь крыс?
   - Предпочитаю ос.
   - Стыдно бояться крохотного существа с ничтожной защитой. Жало против ваших рук, ног, сапог, палок и книг. Я убиваю ос книгами. Не то, чтобы я не уважала знания и изящную словесность, но большинство книг ни на что не годны. Откройте же дверь! Какой же вы нерасторопный!
   Замок не поддавался. Алекс пожалел, что сбросил ремень с оружием – кинжал бы сейчас пригодился. Делать нечего – нужно угождать правительнице чердака – он налег плечом. Дверь шаталась, но решила, видимо, стоять до конца. Алекс отошел на два шага, напряг мышцы, будто проверяя исправность плоти. Набрал больше воздуха, бросился, резко выдохнул, ударил – храбрая дверь соскочила с петель, замок вылетел и рассыпался, дверь упала, громыхая по лестнице. Нервные шаги, показалась голова стражника, но он был остановлен и затем прогнан жестом своей Госпожи. Ее тонкой ручкой с длинными пальцами в черных перчатках расшитых черным бисером.

   Комната была белой, свежей от запаха краски, с перегородками, создающими маленький лабиринт. На стене контурная картина из проволоки – человеческие тела и абстрактные узоры. На другой стене пустые рамки без картин, еще одна – покрыта белыми надписями, как коростой. А вот панно – наполовину объемные и прозрачные лошади, бегущие от окна к шкафу. Оседлать бы одну и ускакать в южную степь, где так славно быть изгнанником в забытой пограничной крепости. Если бы нас изгоняли в наше же прошлое! В белом полу проделаны желоба, засыпанные красивыми камешками. Шторы на восточных окнах химеричной формы – в них устроены проволочные ячейки, кажется, что за тканью прячется сказочное чудище или убийца с отравленным кинжалом. Впрочем, многоствольные пистолеты – надежнее. Главнокомандующего продырявили в упор – стальная кираса, говорят, превратилась в дуршлаг. Хочется есть. Алагерская паста с острым сырным соусом и кусочками перца, салат из озерных креветок, бутылка сухого вина. Модный декор захватил часть дворца, а не только дома Августа и Анаис.
   - Господин посол!
   - Да, Госпожа.
   - Вам понравился прием на крыше?
   - Ни один фокусник так меня не удивлял. Дистиллированная неожиданность.
   - Я разоружила вас. Что ж, отняв у человека – одари его. Подойдите к столику, снимите покрывало. Не бойтесь, там нет змей. Нет даже ваших ос.
   - Вы удивляете меня беспрестанно. Чудесный клинок! Кривой и волнистый! А какая сталь! А баланс!
   - Он ваш.
   - Да ему корабль цена! Ваша щедрость безгранична!
   - Нет. Мое богатство – чрезмерно.
   - Это официально? В посольстве решат, что вы меня подкупили!
   - Оставьте его пока здесь. Я вам выделила новые апартаменты. Когда все изменится – некому будет вас упрекнуть!
   Оставив ее одну в модной комнате, Алекс спускался по лестницам, петлявшим, переходившим одна в другую. Он старался думать об оставленной девушке, отчеканить в памяти ее черты, чтобы сравнить с другими, также заботливо сохраненными в памяти. Но ничего не получалось - новорожденные мысли безжизненно падали и растворялись в пустоте. В висках накапливалась и вызывающе пульсировала боль. Если бы ему кто сказал: «Старина, ты отравлен и тебе осталось еще ступеней тридцать», то он бы поверил и принял жребий смиренно, по-стариковски. Кошачьи прыжки по кровлям измотали его, огорошили, лишили доводов и всякого порядка. Он теперь бы не смог систематизировать кружки и квадратики детской загадки, куда там до человеческих чувств. Он остановился, чтобы погладить деревянный барельеф на стене - округлых и бесстрастных танцовщиц. Он прошел свои тридцать ступеней, но все еще был жив. Узкий белый коридор с зеркальным полом, по правую руку - стена, по левую - витражи. Здесь было тепло, как в детстве под одеялом. Иллюзорное возвращение в утробу. Он сел на пол, жалея, что не носит маленькой фляжки с алкоголем, как Август. Крепкий алкоголь расслабляет мышцы и ускоряет мысли, если пьешь его вдумчиво, не сокрушая меру. У него уже есть немного денег. Этого не хватит на безбедную жизнь, но для бегства уже достаточно. «Еще немного. Один, два месяца в порту. Таможня приносит сумасшедшую прибыль. Больше даже, чем торговля. И не рискуешь прогореть или быть ограбленным в пути. Ничем не рискуешь, кроме собственной головы. А голова, увы, как раз уже дурно держится на плечах. Как у пугала. Набитая тряпками и соломой. Глупая голова, оторвется и наперегонки с перекати-полем». Вначале он отошлет Изабель с Мигелем. Девчонка терпеть его не может, ну и что с того? Когда сокрушается фундамент – не до детских капризов. Мигель приобретет домик. Из Западного княжества выдачи нет. Они бы укрыли и преступившего Закон, лишь бы насолить центральному правительству. У них достаточно войск – это не Алагер, тем более что это родина половины наемников. Западники всегда отличались патриотизмом. Они ни за что не пойдут воевать с могилами своих предков. Скорее превратят имперские земли в большое кладбище. «Что нам всем так неймется? Жизнь – короткая лента, каждый день щелкают ножницы великого портного, а мы еще и помогаем сталью и порохом». Алекс погладил рукоять, не удержался и вынул из ножен клинок. Чудесная штука – можно рассечь врага до поясницы. Только что поделаешь, если ты сам себе враг? Если не умеешь прощать собственных слабостей, примиряться с немощью плоти, неловкостью мысли? Он удивился себе и времени, которым подхвачен и в которое заключен. «Это как капля, сбегающая с листа на лист, по острым стеблям и веткам, где жизнь к осени вымирает, или покрывается сном». Возможно, какой-то другой человек сидит в пустом коридоре на полу, полном отражений и бликов. Другой человек, завладевший этим, не в меру смертным, телом. Пользуйся им, пользуйся, только не заразись стремительным прахом, что уже опадает с моей груди, из моего сердца, будто оно обуглилось на погребальном костре. «Я обречен? Несомненно. Я обречен свету, что пронизывает цветные стеклышки, оплетенные свинцовыми змеями. И я, и она – кем бы она ни была, мы тоже превратимся в стекло, в гравюру, в абзац летописи. На большее глупо рассчитывать. Я и не рассчитываю, позволь мне надышаться. Я люблю вино, люблю слова, рождаемые им. Люблю свои руки вокруг талии Анаис - какая же она тонкая и гибкая. Если бы кто-то взял мое тело и пошел жить его дальше! Оставь меня в коридоре у старых витражей, я ощущаю полноту бытия. Нет, не счастье, рассыпчатое и воздушное, не химеру, а нечто настоящее. Боже, когда ты еще казался познаваемым, ты также наполнял человека? Боже, зачем ты отдалился? Твой образ не передают слова. Ты их не слышишь, мы молимся впустую. А еще раньше – ты был многолик и принимал кровавые жертвы, ты незримо сидел с нами за одним столом, смеялся, щипал девок и пел безумно-слезливые песни».
   Он шел долго, не встречая ни стражников, ни прислуги. Каменный лес дворца поглощал его и питался страхом. Если она дала ему оружие, чтоб избавить от мук? Он заблудится навсегда, но у него будет выбор – острая сталь против голода и жажды. Кто-то схватил его за рукав и оттянул в сторону. Алекс не сопротивлялся, он отдался будущему, которому обречен. Что ему теперь какие-то руки?
   - Как вам она?
   - Это вы, господин Председатель? Вы забавно меня разыграли, пытаясь напугать. Она? Да, она замечательная! Она подарила мне эту острую штуку. Вы, думаю, не знали об этом? Иначе бы не отважились хватать размышляющего человека за рукав. С испугу я бы мог раскроить вашу грудь, как тыкву. Надеюсь, под вашими ребрами все-таки трудится сердце?
   - Как вам Госпожа?
   - Просто красавица. И какая колдунья! Она обратила нас в диких кошек, и мы славно мурлыкали на дворцовой кровле.
   - Ваша ирония напоминает лестницу.
   - Приставленную к эшафоту?
   - Вы сами подносите меч к собственной глотке. Но это не будет так быстро.
   - Я знаю. В нашем государстве предпочитают вдумчивую смерть, внимательную к мельчайшим деталям.
   - И, тем не менее – я ваш единственный друг.
   - У меня уже набралась рота единственных друзей. Никак не пойму, отчего такое одиночество…
   - Человек всегда наедине со своей смертью.
   - Да, я чувствую, что она бродит рядом, скребется за стенами. Возможно, я уже надеваю смерть, как одежду. Я застегиваю пуговицы небытия. Продеваю руки в ничто. Завязываю на шее абсолютную пустоту с истребленным временем.
   - Опасайтесь ее. Госпожа еще не очень здорова.
   - Если вы обсуждаете ее здоровье с послами, то опасаться следует вам, господин Председатель.
   - Она – огонь. Вам кажется, что наша правительница спокойна, как вода в зимней кадке? Она вспыльчива, очень вспыльчива. Способна крушить любимые статуэтки, чтобы после плакать над осколками. А с людьми и того проще – достаточно приказать. Кто отважится оспорить ее слово?
   Алекс внимательно посмотрел на Льюиса. Всемогущий старец казался искренне встревоженным. Значит, не так уж он и силен, а то, что он не совсем старец – общеизвестно. Седыми волосами судьбу не обманешь. Интересно было бы узнать, кто и кого держит за горло в этой парочке. Председатель девушку, или Госпожа своего управляющего.
   - Я слышал ваши слова. Теперь они – часть меня.
   - Вот и чудно.

   Он еще долго шел один, как душа умершего в старых священных книгах. Выбравшись из дворца – он смотрел на его колоссальные стены и уже не верил, что был на самой вершине и облака скользили по его щекам. Или то были черные волосы, в которых заплетены ленты и ветер. Дождило слегка. Алекс нарвал ягод рябины и бросал их в воду, ожидая перевозчика под навесом. Лодочники пили в небольшом кабачке и наотрез отказывались бороться с рекой. «Сегодня река – злая!» - говорили они, когда выходили глотнуть свежего воздуха. Храбрые люди, одетые в кожу, сильные, умелые, дышали ему в лицо перегаром, хохотали, рассказывали истории. Безоружный господин посол (он отдал стальной подарок слуге, приказав отнести в свои апартаменты) слушал их внимательно, понимающе кивал головой, не разбирая и половины слов грубого языка. Листья уже готовились надеть похоронные ризы. Странно, что люди не избрали золотой или багряный как цвет траура. А еще шелест. Шорох и треск ломающегося под ступней листа – чем не погребальная музыка. Он не любил музыку, не разбирался в ней. Еще немного и ни один лист не удержится, его глаза будут засыпаны до самого верха, как два глубоких колодца в морозном лесу. Спорить с лодочником – плохая примета. С перевозчиком – оттуда сюда, из прошлого в куда-нибудь, где можно отоспаться вволю, да так, что века перелистываются беззвучно. «Ты знаешь, как тянет? – говорил бородатый, с расплющенным, как от удара веслом, носом. – Даже маленький водоворотик – сила. У меня приятель попал, так мы ему веревку кинули, удержался, но всю кожу с пальцев ободрал!». Алекс кивнул и отправился на прогулку. Дождь иссяк, небо снова незамутненное. Его пропустили в город, не спросив патента. Улицы пусты, но не кажутся бессмысленными, улицы – не слова, не жизни, потраченные в погоне за иллюзиями, думать, что все было напрасно, что смог бы иначе, если бы воля была крепче - тоже иллюзия. Узкие улицы петляли между роскошными виллами, иногда примыкая к садикам и небольшим паркам, что также – уступ за уступом, взбирались на вершину. Алекс устало и радостно – нынешнее одиночество легко – будто наполнено дурманящим дымом – уселся на ствол поваленного дерева. Сыро и солнечно, статуя с обезображенной головой в желтых пятнах, редкие листья прилипли к траве. Целуются. «Жаль, что в городе нет бездомных собак. Можно было бы вместе полаять». Внезапно сверху упало отчаяние, точно воронье гнездо, сбитое с ветки ветром. Ему показалось, что он голый и беспомощный, как те люди, которых, он помнил это, бросали в камеры перед допросом. Всегда так – грубо срывают одежду, обливают водой и швыряют на каменный пол возле пыточных помещений. В кромешной крысиной темноте, куда проникают только вопли существ, обезумевших от клещей, огня, с вывороченными суставами. Нужно бежать, но его стены внутри – как их сломать, не раскрошив свою сущность. «Я - как пепел». Город – тоже библиотека, где на каменных стеллажах рождаются, шелестят, наполняются и поедаются мышами книги. Странное знание, унаследованное от вымершей цивилизации. «Возможно, это их оружие. Знание убило их, а теперь убьет и нас». Вспомнить ее лицо никак не удавалось. Получалось нечто обобщенное, как та кукла, брошенная ему с высоты. «Странно, не могу представить, а ее глаза все еще жгут меня, кажется, все еще заглядывают с пытливой нежностью. Ласка пытки».
   - А, господин посол! – послышался знакомый голос, скрипучий, как уключина.
   - Прошу прощения?
   - Вы не узнаете меня?
   «Как тут узнаешь – еще одно лицо, такое же грубое и хитрое, как лица погрязших в простоте жизни. Он может быть каменщиком, может, убийцей. А у меня из оружия – мшистый камень под подошвой».
   - Плотник?
   - Я перевозил вас на этот берег. Вез и рассказывал об островах.
   - Кажется, припоминаю.
   - Вот и отлично. Кстати, вам не ту сторону не нужно?
   - Возможно, - Алекс хотел напиться, залезть в пустую постель под десять одеял, согреться и бредить.
   - По рукам.
   - Вы же меня обдерете! Говорят, сегодня река не добрая.
   - Для мастера всяк материал годен. Правильно взяться и только. В два раза против обычного? Мог бы и в три запросить. Вижу, что вам неохота ждать до завтра, когда течение ослабнет.
   - Черт с тобой, братец.
   - Дай бог, чтоб его с нами не было. В реке всякой нечисти с избытком.
   - Только не рассказывай мне истории. Они все про несчастную любовь. Кто-то утопился, а теперь мстит. Ступай готовить лодку. Твои гребцы, небось, уже пьяны.
   - Мои – не пьют, пока им не позволю.
   Ушел.
   Алекс пошел следом, намеренно выбрав другую дорогу. Он не торопился падать - пока лист еще в воздухе – он жив, а как только коснется земли, то назовется прахом. «Из листьев осенью только две трети достигают земли, прочие – превращаются. Во что превращаются? Вы такой глупый, господин посол, превращаются в невидимых зверей. Они приносят в наши дома запахи мокрой шкуры и похоти, они воруют вещи, которые мы не в силах найти. У вас пропадали любимые игрушки в детстве? А после? Мальчики никогда не взрослеют. Звериные лапы скрипят на полу, когда мы съеживаемся от страха в постели, прижимаясь к давно отлюбленному телу. Они воют в трубах. Гонятся за нами в наших снах. Они питаются временем, а, стало быть, жизнью. Они и сейчас обступили нас. Принюхиваются, выбирают момент для нападения. Будьте начеку, господин имперский бедолага!».
   Он увидел городские укрепления. Для этого пришлось забраться на дерево. Благо, что время склонило его, и по стволу можно было просто идти, чуть нагнувшись вперед для равновесия. Старые башни и крепостные стены чудовищной высоты, перед ними новомодные низкие земляные валы, обложенные камнем, повернутые к линии возможной атаки острым углом. Лабиринт геометрии – треугольники, пятиугольники, их гибриды. Ров, наполненный водой с реки, выше и сбоку – непонятные сооружения, тоже с черной водой. Непросто придется имперским войскам. Алекс слез с дерева и улочкой ниже увидел подтверждение своему предсказанию – алагерские солдаты перевозили огромное орудие. Лошади дико ржали, плети и ругань. Он посторонился, чтобы не быть разломанным чудовищными колесами повозки. Колесование? Нет, не сегодня.
   Алекс беспросветно устал. Он прирос к скамейке на черном челне, он ни за что бы ни согласился подняться, скорее бы взял весло каторжника. Река действительно была бурной. У острова с тюремной крепостью сражались волны. В том месте, где течение граничило со спокойной водой завитки гибельных воронок. Под водой проносятся рыбы, зная, что никто сегодня не забрасывал сети. Сумасшедшие чайки парят над водой, бросаются в пучину, храбрые, взмывают с добычей. Воздух влажен – в легких у Алекса сыро, будто в парной. Глаза слезятся, и он не видит, как гребцы и господин Перевозчик обмениваются взглядами, жестами и кивками. Страшные тюремные окна уже неразличимы, серая громада крепости не пугает – груда камней и только. «Нужно завести маленькие пистолеты, раз не удается носить холодное оружие в открытую». Остров, где человек – товар, как отрез сукна или вязанка сушеных перчиков. Острая алагерская кухня и слова алагерцев обжигают. Алекс закрыл глаза, чтобы… нет, просто так, ему захотелось погрузиться в тихую ночь со сверчками и запахом степных трав.
   – Вам нехорошо, господин посол, вижу, что нехорошо. Побледнели вот весь, зубы стучат. Нет, вы мне таким не нравитесь. Продрогли?
   Заткнись. Помалкивай и управляй посудиной! Но Алекс только покрутил головой.
   - Глотнуть не желаете? Ядреная штука! Для вас в самый раз. Пейте же, что вы артачитесь! На том свете такого не нальют. Там поят расплавленным оловом. Не думаю, что вам кипящий металл придется по вкусу. Выпили? Молодчина! А еще глоток? Давайте! Кто не пьет, тот реку не взнуздает! Спеть не желаете? А сказать что-нибудь этакое? Знаете, я коллекционирую высказывания великих людей перед смертью. Вам какой бочонок по душе вот этот, или тот – с веревкой?
   - Вы о чем?
   - Разве это сложно? Какой нравится?
   - Допустим, этот.
   - Хороший выбор, - захохотал Перевозчик. Гребцы тоже рассмеялись и бросили весла. Лодочник поднял бочонок и швырнул его за борт.
   - А это зачем? – поинтересовался Алекс.
   - Обряд такой. Ублажаем духов реки, будь они неладны. Подойдите сюда, господин посол. Я покажу вам нечто интересное.
   - Я так устал, что предпочел бы оказаться безногим.
   - Ага, и с рыбьим хвостом. Вы боитесь?
   - Да, дьявольское отродье, боюсь, эту лодку качает так, что легче пройти по канату, натянутому над жерлом вулкана.
   - Поверьте, господин посол, если вы не увидите этого дива…
   - Ладно, - Алекс поднялся и, неловко балансируя, пошел к Перевозчику. Гребцы гоготали.
   - Смотрите внимательно вон на тот утес, где белая башенка и засохшее дерево. Не туда – выше.
   - Я задрал голову, чуть ли не к небу, но вижу только камни. Ни башенки, ни деревьев.
   - Терпение. Несколько мелких монет терпения. Вы подобрали девочку на невольничьем острове? Не удивляйтесь – это всем известно. Беда в том, что она – очень дорогая вещь. Очень необычная. Влиятельные люди понесли убыток. Раз!
   На счет «два» гребец обхватил Алекса за ноги, а Перевозчик толкнул его в спину. «Три» - господин посол объят водой, которая поднимается над ним, закладывает уши, перекрывает дыхание. Если бы он был при оружии – то сразу бы отправился ко дну. Но вода не приняла его - Алекс вынырнул из зеленого мира, пузырящегося и холодного.
   - Вы, возможно, неплохой человек, господин посол, - кричал Лодочник. – Но вы задолжали. Крупно задолжали. Меня попросили взыскать с вас. Я не убийца! Плывите к бочонку – это ваш шанс! Впрочем, шансов у вас нет. Ребята, а ну-ка за работу. Если он попробует подплыть к лодке – глушите веслом!
   Если бы Алекс не вымотался телесно и мысленно, он бы мог испугаться, задуматься, понять, что спасение в такой ситуации, как пришествие божества – чудесно и редкостно. Он бы утонул в судорожных попытках схватиться руками за воду, а ногами упереться в отсутствующее дно. Он не хотел думать, не старался бороться, но древние инстинкты выживания взялb управление плотью на себя. Алекс поднимал и опускал руки медленно и расслабленно, не торопясь, отталкивался ногами. Он в два счета нагнал бочонок, ухватился за него и принялся разглядывать реку, ища кратчайший путь к берегу. Берег – это отвесные скалы, отполированные течением. Вся надежда на лодку, но река пуста. Остается ждать, когда тебя вынесет к устью, ждать и смотреть по сторонам, ища кусочек тверди, затерянный в зыбях. Алекс понял по гулу воды впереди, по волнам, по усиливающемуся течению, что его выбросили в этом месте специально. Он был далек от мысли, чтобы разжать руки и позволить глубине сделать один глоток. Он станет бороться, не надеясь, просто потому, что поддаться - глупо. Это не арест, когда лучшее, что можешь сделать – зажать зубами ствол пистолета. Ему не предстоят пытки, колеса, лошади, топоры и крючья. Достаточно вдохнуть под водой, сознание без воздуха угасает быстро. Бочонок завертелся, как детская юла, просел под воду. Алекс зажмурился, прошептал: «Прости». Но отпустило. Водовороты появлялись из ниоткуда, кружили, исчезали в никуда. Нужно было выбрать бочонок с веревкой, намотать ее на запястья, а так – руки слабеют, да что теперь говорить. Его тянуло, вертело, несло, не поглощая, не давая свободы и роздыху. С поверхности далеко не видно, но по грохоту воды он догадывался, что испытал только десятую часть опасности. Он вспомнил врага, что забрался в его спальню при ночном налете. Он смотрел и улыбался, целясь в грудь полуодетому офицеру. Стоял и целился. Алекс сжимал рукоять ножа, который имел обыкновение втыкать в изголовье кровати. Сжимал, ничего не делая. Три шага – достаточно для пули, но мало для рукопашной. Но оружие дало осечку, затравочный порох сгорел, оставив белое облачко, но заряд уцелел. Он все еще улыбался, когда Алекс вогнал свой нож по самую рукоять в неприкрытое кольчугой горло. А если бы он выстрелил? Алекс уже начинал думать, что лучше бы так и было. Его голова уже бы сгнила на частоколе, челюсть отпала, череп отполировали ливни и степные ветры. Вместо ворон за его глаза примутся рыбы, безмолвные, кусающие, будто целуя.
   Алекс беспомощен, как младенец. Он готов родиться обратно во тьму.
   - Э, друг, с чего это тебе плавать вздумалось? – хриплый голос и сильные руки. – Ты бы помог мне, что ли?! Тяжело тащить расслабленного человека через борт да еще в промокшей одежде! Вам бы кушать поменьше!
   - Спасибо! – зубы Алекса стучали от холода, как палочки барабана.
   - Что ты там сказал? Какой у тебя говор смешной! А, понял, благодаришь? Люблю вежливых.
   Костер. «Смотреть в огонь, как смотреть в глаза богу». Он был наг, изможден, голоден. Спаситель бросил Алексу толстое одеяло.
   - Укройся. Грех, спасшись от воды, сдохнуть от горячки.
   Дерево трещало, точно рассказывая сказки пламени. Огонь не верил и продолжал пожирать, нагревая заброшенную лачугу с земляным полом и дырявой крышей. Дым вился между балками, как змееныш. Человек был смугл и крепок. Его смоляные волосы зачесаны гладко назад, собраны на затылке в хвост. Суровое лицо, будто не рожден женщиной незнакомец, а вышел из расщелины в утесе – сам гранит из гранита. Алекс посмотрел на него и смутился от силы, что хранит этот человек в серых глазах, колючих и пытливых.
   - Выпьешь?
   - Что это?
   - Хорошая вещь.
   Он зачерпнул из котелка и налил в глиняную кружку, поднес Алексу, разжал его пальцы, снова сжал.
   - Пей!
   Алекс осторожно прикоснулся губами, обжегся, подул, набрал совсем немного в рот, по горлу растекся жар.
   - Травы всякие для здоровья, для ясности ума. Виноградная водка для его легкости. Меня эту штука спасала не раз. Выпьешь – не заболеешь, хоть бы яйца примерзли ко льду. Я вот люблю иногда так сесть у огня, выпить, вспомнить родителей. Странное отношение к ним – вот сейчас разговариваешь с мертвыми, а раньше – мнил себя центром мира. Любил, но не уважал, жалел, но хотел большего. Чего они дать мне ни за что бы ни смогли. У всех свои жизни. Как-то тяжело с этим примириться, потому, что для тебя только твоя особенная.
   - Я тоже иногда разговаривал с отцом во сне. Но мне уже несколько лет ничего не снится. Наверное, мои мертвые меня покинули.
   - Все мы, как висельники в клетках. На каруселях. Иногда с кем-то сцепляемся, потом наши цепи разделяются…
   - Я ваш должник. Назовите сумму.
   - Я знаю, кто ты. Я плыл за тобой от самой гавани. Честно говоря, я не ожидал, что тебя попробуют прикончить. Ничего. Догнал – это уже хорошо. У меня меньше гребцов, да и пробираться сквозь эти чертовы воронки. Ниже по течению я видел такие, что переворачивают лодку, как жучка. Я хотел просить об услуге, теперь потребую возврата долга.
   - Я совсем не богат.
   - Да и я не беден. Я дам тебе бумагу, а ты отнесешь ее Госпоже.
   - И она прикажет насадить мою голову на кол, а руки и ноги положить на колеса?
   - Не прикажет, не бойся. Она хорошая девочка. По крайней мере, я помню ее такой. А если и прикажет – ты должен мне жизнь. Долг платежом красен.

   Изабель сидела за его столом и рылась в бумагах. Странно видеть ее такой – мальчишка мальчишкой, остриженные волосы, одежда, скрывающая женственность, успевшую наметиться в худощавой подростковой фигуре. Она шпионит за ним? Пусть. Теперь уже все равно – он должен жизнь, он только вчера заново пришел в этот мир. Это время раскрыть шире глаза, смотреть внимательно, слушать чутко, но не думать. Младенцы не умеют сочетать и раскладывать по ранжиру, поэтому будущее принадлежит им. Он чувствует, что поток воды отпустил его, передав более мощному – течению событий. Не будет спасителя. Всю жизнь пытаешься уйти от себя, подчинить себя иллюзиям, навязанным извне, придуманным, почерпнутым из сновидений, взятым в долг поцелуями без любви. Изабель откинулась назад, балансируя на двух ножках стула. Стоптанные ботиночки на столешнице, обтянутой дорогим сукном. Стул скрипит, девочка-мальчик хозяйничает. Улыбается, перечитывая секретные депеши, сражаясь с шифровальными таблицами. Хорошо, что он не ведет дневник, что он давно не записывает свои мысли, что его стихи утонули весной незапамятного года. Ну и дьявол с ними – с локонами соседской дочери, связанными четким ритмом с дыханием мирозданья. Он любил сочинять о ветре, в его строках было так много дуновения, что корабли в гавани могли бы взлететь и унестись за облака. Хорошо, что в имперской столице нет никакой гавани. Никаких кораблей. Хорошо, что он не разговаривает с собою посредством пера и чернил. Не ройтесь во мне, там воспален каждый нерв. Даже ребенку там нечего делать.
   - Ты как поздняя ягода, Изабель.
   - С чего это ты? Я и ягода? Ты меня накажешь?
   - Ты кого-нибудь убила?
   - Я держу в руках листики, способные убить тебя.
   - Убивай. Наверное, я готов к этому.
   - Ты не хочешь ничего изменить?
   - Наверное, это невозможно.
   - Ты чувствуешь судьбу? С тобой тоже это происходит? Понимаешь, но уже даже не желаешь спасения?
   - Если бы знать, моя ягодка. Если бы знать.
   - Можешь не заказывать на ужин чудный творожный пирог с изюмом и персиками из лавки на третьей улице. Но только не расспрашивай меня ни о чем. Где ты была, Изабель? С тобой ничего страшного не произошло? Тебя никто не обидел? Как это тошно! Прошлое мертво. Слова о нем тоже. Зачем рождать камни?
   - Мне кажется, что ты сама себя расспрашиваешь.
   - Вот и еще один повод наказать меня. Я сижу взаперти в проклятом городе. Там – в том домике я могла выходить за ограду и гулять по садам.
   - Лето кончилось, Изабель. Кушай яблоки. Я бы выпил вина. У тебя есть вино, Изабель.
   - Только вина.
   - В чем бы ты ни была виновата – прощается. Я так устал.
   - Как кленовые листья?
   - Как свет, который падает прежде них, дразня голодную землю.
   - Земля питается империями. Тебя одного ей будет мало. Вино в том шкафчике.
   - Все-то ты знаешь.
   - И даже больше.
   - Хотел бы я знать меньше.
   - Я красивая?
   - Чрезвычайно симпатичный сорванец.
   - Я бы попросила тебя достать щенка. Собаки грызут кости и одиночество. Но не сейчас. А после уже не будет.
   - Хочешь выпить? Я себе уже налил. Могу тебе половинку.
   - Детям вино разрешают только в качестве лекарства.
   - Вот и вылечим печаль.
   - Как скажете, господин посол.
   - Мне нравится эта комната. В ней нет окон. Находиться внутри этого проклятого города и не видеть его. Такая мягкая осень! Ни штормов, ни ливней.
   - Какое оно невкусное!
   - Это отличное вино. В твои годы я мечтал питаться одним медом и пряниками. Требуется время, чтобы появился вкус к взрослым вещам, к вину и морщинистым женщинам.
   - Не хочу морщин. Если есть только сахар – не постареешь? Я бы отказалась от всех вин, чтобы не постареть.
   - Я бы тоже. А еще я думал, что повзрослев, куплю все игрушки. Каждый день – новая.
   - Не буду старой.
   - Лучше быть. Единственное лекарство – ранняя смерть.
   - Какая она?
   - Кто? Осень?
   - Госпожа Алагера.
   - Не поверишь, она живет на крыше.
   - И мурлычет как кошка?
   - Кошки бывают ласковы.
   - А эта – дикая?
   - Эта – непонятная.
   - Там, высоко – одиноко?
   - На крышах? Нет, там кружатся флюгера, возносится дым, как праведная душа в старом писании, вороны приносят глаза казненных, чтобы поужинать. Ночью – когда безоблачно – там глубоко. Оступишься – упадешь в реку, оступишься – утонешь в небе. Звезды – как щепки, схватишься – не спастись.
   - А как ее зовут?
   - Ее настоящее имя не пролазит в горло. Оно – как большой сложный механизм с тысячами зубчатых колес. А то, которым, она назвалась – не принадлежит ей. Боюсь, что оно еще недавно было собственностью другого человека, который, возможно, погиб.
   - Ты не сумел спасти этого человека?
   - Наверное.
   - Спасение – это не твой конек.
   - Действительно. Всякому делу – свой мастер.
   - Я опьянею?
   - Немножко.
   - А на что это похоже?
   - Как на что? Вещи могут казаться похожими, а на самом деле они сами по себе. Мало общего. Вот смотри. Я нарисовал несколько линий. Какая длиннее?
   - Конечно же, вот эта!
   - А теперь… Дай, пожалуйста, мне две линейки. Они в верхнем ящичке. Спасибо, ягодка.
   - Ой, одинаковые!
   - А без линеек?
   - Как ты это делаешь? Это магия?
   - Наше зрение нас обманывает. Все органы чувств обманывают. Представляю, как лгут мысли, питаемые таким количеством обманов!
   - Как все сложно. Там – в твоем мире.
   Алекс пил и не терял болезненной ясности мысли. Одна усталость спасала его. Он встал, послушал половицы, приветственно скрипнувшие, пожалел, что не сможет скрипнуть в ответ чем-нибудь деревянным в собственном теле, вышел в коридор, поднялся по крутой лестнице с узкими ступеньками. «За что же они берут полторы тысячи монет? За смертоубийственный подъем в спаленку?». Он открыл дверь – два замка, один не заперт. Зашел в комнату, едва вмещающую кровать и камин. Хотел было вставить ключ в замок, но махнул рукой, усмехнувшись. «Что толку бояться мертвых?». Сложил дрова, но не стал растапливать – все еще тепло. Просто хочется согреть изможденное тело, изгнать из него черную глубину реки, ярость потока, локоны водоворотов. Он лег, не раздеваясь, что толку беспокоиться о новом мундире. Пусть сомнется и скомкается. Нужно подстричь волосы – пряди падают на глаза, конечно, забавно сдувать их – век бы занимался детскими глупостями. Ничто так не вдохновляет, как безвозвратно прожитое. Он бы мог спать и на полу, укрывшись своими руками, конским седлом и дорожной шляпой. Хорошо спать в степи, когда каждая сторона – возможный путь к спасению. Как спит узник, подсудимый, как спит палач, наточивший инструменты для утреннего развлечения площадного сброда? Как спать ему среди интриг, доносов, заговоров, вопросов, что носятся вокруг, как страницы разорванной книги. Попробуй, поймай хоть одну. Вчитайся, чтобы понять. А что понимать? Тьма до и тьма после. Матрасы под ним прогнулись.
   - Ягодка, я ворочаюсь во сне. Я могу нечаянно раздавить тебя. Твой сок испортит свежие простыни.
   - А грязные сапоги не испортят? – спросила Изабель.
   - Зачем ты здесь?
   - А где мне быть, если меня отовсюду гонят?
   - А кто гонит тебя из твоей красивой комнаты? Игрушки? Я скупил самых красивых кукол, чтоб они развлекали тебя. А они решили, что ты красивей, вот и взбунтовались. Придется вернуть их в лавку. Или бросить в печку.
   - Сейчас тепло. Какие там печки! Какие куклы! Я боюсь птичек. Воробышков. А я, правда, красивая.
   - Думаю, да.
   - Ты мне тоже нравишься.  
   - Ты же любишь называть меня древним старцем. Разве не так?
   - Я не говорю, что ты мне всегда нравишься. Иногда. Сейчас, например.
   - И что ты собираешься делать?
   Вместо ответа Изабель поцеловала его неподвижные губы, потерлась щекой об щеку.
   - Колючий. Не бойся, я пока не собираюсь тебя соблазнять. Предположим, что я кошка. Многие ведь пускают кошек к себе в постель. Я буду рядом лежать и мурлыкать. Ничего более.
   - Умная кошечка.
   - Ты бы мог полюбить меня?
   - Ты еще ребенок, ласточка.
   - Я вырасту. Обязательно вырасту. Все дети делают так. Лет через пять? Мне будет восемнадцать?
   - Пока ты вырастешь – я покроюсь сединой, сгорблюсь, мои колени и спина станут скрипеть, как двери шкафа в кухоньке на первом этаже. Зачем тебе старик с клюкой?
   - Конечно, ты будешь староват. Но не безнадежно. Тогда полюбишь? Старики любят молоденьких.
   - Ну, ты, наверное, знаешь, о чем говоришь.
   - Мы бы могли завести домик у озера.
   - Озеро – это много воды. Я не люблю воду. После вчерашнего купания – просто ненавижу.
   - Ты вчера плавал?
   - Можно сказать, вальсировал. Меня кружили водовороты.
   - Какой ты храбрый, старичок! Я их ужасно боюсь. Говорят, они корабли затягивают!
   - Всякое говорят.
   - Хорошо, пусть не будет озера. Даже маленького ручейка не будет. А сад? Чтобы весной все цвело?
   - А осы?
   - Какие весной осы?
   - И то, правда. У тебя свежее дыхание. И пахнешь ты молодостью. Человек начинает гнить изнутри. Старики жуют корицу и мятные листья, чтоб окружающие не отворачивались от их ртов, брезгливо зажимая нос. Старики уже не целуют, но хотят говорить. А как еще что-нибудь скажешь, если не посредством рта?
   - А кто у нас будет из животных?
   - Тебе обязательно хочется лохматого и пушистого?
   - Давай, станем лошадей разводить. Кони сейчас в цене.
   - Из меня коневод неважный, да и коммерсант никудышный.
   - А что ты умеешь делать хорошо?
   - Жить пока кое-как удается. Наверное, когда-либо сумею умереть, если очень постараюсь.
   - А на что смерть похожа?
   - Сегодня, думаю, она похожа на бочку без дна.
   - Нет, смерти – это животные!
   - Хомячки и котята?
   - Твоя, - Алекс почувствовал внимательный взгляд девочки, что обжигал его лицо, как южный ветер в пустыне. – Твоя похожа на крысу. На большую жирную крысу. Она всегда рядом, слышишь, скребется за стеной?
   - Это ветер. В Алагере ветрено, как на вершине горы.
   - Только это глупая крыса. Ее можно обмануть. Неповоротливая. Беги – убежишь. А моя – золотая птичка с прозрачными, как у стрекозы, крылышками. Она красиво поет, купается в солнечных бликах, клюет звезды. Она ласковая и наивная. Но она летает выше облаков и сверху все видит. Сквозь землю и камни. От такой долго не попрячешься.
   - Ты плачешь?
   - Мне жаль домика с садиком и лошадок. Ничего этого не будет. И вместе нам не судилось. Даже когда я вырасту, а ты постареешь и станешь похожим на огромный гриб, изъеденный слизнями.
   - С чего ты взяла?
   - Ты и с ней не будешь! С этой красивой женщиной, что смеется и целует собачек. Возможно, с Госпожой Алагера? Но я не уверена. Ее будущее – это терновник – глаза может выколоть. А зачем ты мне без глаз? Ты станешь носить ее на руках, ты ее укроешь собою. Но ты не будешь счастлив в этом городе.
   - Изабель? – тихонько позвал Алекс. Но девочка лежала без чувств.

   Ему решительно здесь не нравится. Темные шторы, похожие на плащи ночных убийц. Мерцающий свет, стены, оббитые темной тканью, золоченые фигуры животных, запах, суета, спокойствие. Люди, как тени, сбежавшие от своих хозяев. Они ходят беззвучно, иногда шаркая ногами. Или это ветер балуется во дворе с ветвями? Почти все ставни закрыты наглухо. Он с трудом нашел окно с унылым видом – только что прошел дождь и подмочил роскошный сад. Черные остовы голых деревьев, скрючены, будто ладони каторжника. Листья разбухли и расползаются, как сырая бумага. Ветрено, серо, небо иногда очищается, обнажая звезды, бесстыдные лучи падают, падшие женщины света, в лучах пролетают птицы с головами волков или демонов. Волки и демоны здесь – в громадном доме, где даже слуги шепчутся. Вино тоже пьешь, прикладывая палец к губам, как знак тайны.
   - Ты как сирота! – говорит Анаис, почти касаясь губами его уха, ее волосы щекочут шею. Оглядываешься – а она уже одна из них - темные люди сбиваются в стайки, говорят, оглядываясь по сторонам.
   - Алекс, - Август все еще полон солнцем. Он – зерно в этом бесплодном сборище. – Согреем горло?
   - Согреем, - господин посол берет рюмочку с коричневой жидкостью.
   - А закусывать не будем?
   - Конечно.
   - Вот вы мне реально нравитесь. А они – как на похоронах.
   - На похоронах уже не тоскуют. Похороны – это давно не модно.
   - Как арестовали господина Канцлера, весь город вверх тормашками. Бедняга. Он не так много присвоил, чтоб попасть в крепость на острове. Надеюсь, он заведет себе ручную крысу, чтобы скрашивать одиночество. Уже суд назначен. В понедельник. Что же с ним будет? Галеры? Прикуют нашего друга к веслу. И грести ему до конца своих дней. Впрочем, он слишком слаб для физического труда. Должность канцлера ослабляет мускулы. Сбросят в реку?
   - В Алагере не казнят.
   - В Алагере не судили канцлеров. Время перемен, Алекс, ты просыпаешься не утром нового дня, а в другую эпоху. Говорят, что в порту видели имперского палача. Известный мастер. По три головы рубит с одного взмаха.
   - Я не видел в порту палачей, но там полно наемников.
   - Вероятно, они завербованы на войну, что все еще тлеет на наших восточных границах. Да и почему вы решили, что это наемники? Порт привлекает уйму народу. Торговцы, матросы с кораблей, мошенники.
   - Нынче мошенничают посредством мечей и мушкетов? А торговые старшины не могут управлять оборотом товаров без замечательных пистолетов?
   - Алекс, вы же понимаете, что мы должны защищаться?
   - Еще как понимаю. Но бегать в пороховом каземате с факелом – плохая идея.
   - А у вас, друг мой, нет иного выбора.
   - Я знаю.
   - Вы за нас?
   - Я представляю правительство.
   - Это значит, что стараясь стоять посередине, вы смещаетесь на наш край доски. Мы еще сослужим друг другу. Мне кажется, что осень в этом году похожа на дракона.
   - Она – огненная?
   - Она охраняет принцессу в башне на том берегу. Вы с ней разговаривали? Вы не считаете, что Председатель использует полоумную?
   - Она странная. Но он боится ее. Доподлинно.
   - Интересно, Алекс. Вы уже выпили? Дайте мне вашу рюмочку. Я хочу разбить ее о голову ленивого слуги. Надеюсь, что мы сможем на днях развлечься фехтованием. Мне не терпится разгромить вас.
   Он исчез. Пахнет дымом от зажженных благовоний, голова раскалывается, как глиняный горшок, распираемый изнутри льдом. Через тысячу лет тоже будет день, отыщется окно, мокрый голубь на подоконнике, сад, кости под вишней, тополь с луной, капли, лижущие стекло как щенки. Будет ли не хватать нас отдаленному времени? С нашими скупыми сердцами, похожими на коробочки физалиса, на кошельки, хранящие пепел? Где-то бегает Анаис, она смеется тревожно. На гласисе воркуют батареи. Если бы он мог увезти ее! Если бы он мог что-нибудь! Поплавок, привязанный к леске.
   - Ты слышал? – Анаис говорит торопливо, будто не успевая вовремя. – Председатель разыскивал по всему государству девушек, похожих на Госпожу. Она, конечно, погибла еще там – в том сожженном городе на эшафоте, во время бегства, в Алагере от ран и тоски, ее задушили, застрелили, вскрыли вены, она сама спрыгнула в реку. Один человек клянется силой смерти, что видел у Председателя ее портрет. Как живая она на портрете – он кисти того знаменитого бедолаги. Как его звали? Ой, забыла. Ну, он еще пропил целый остров на озерах, дарованный за искусность. Наш прежний правитель ему пожаловал. Пропил и умер на улице, разорванный бродячими псами! Какая мерзкая смерть!
   - Ты же любишь собачек?
   - Ты совсем глупый? Ты сравниваешь моих ангелочков с блохастыми страшилищами с помойки? Быть тебе тоже разорванному. И кусочка от тебя не останется, не надейся. О чем я? У старика, оказывается, есть точный портрет. Он все эти годы не прятал ее, а подбирал похожих девочек. А за последний год – лишних просто убили!
   - Действительно, что-то мало девушек из обслуги во дворце.
   - Ты это заметил? Почему ты молчал? Пойми, наши жизни – моя, Августа, господина Канцлера, моих родственников, наших друзей, все мы сейчас под топором. Ты же не хочешь увидеть мою голову на колесе? Тебе что доставит удовольствие, видеть, как меня прибьют гвоздями к доскам и подвесят над костром?
   - Давай, убежим?
   - И бросить город, который на четверть мой? Ни за что! Кем мы будем в ином месте? Чем мы станем кормить моих собачек? Ты сделаешься рыбаком, а я прачкой?
   - Тебя пьянит власть.
   - Какая власть, Алекс? Власть у Председателя! Незаконная власть у приблуды. Он даже не алагерец, он неизвестно что, порождение дорожной пыли и семян сорняков. Он – крапива и чертополох, друг мой. Он так разросся, что наши сады в опасности.
   - А если она – настоящая?
   - Тогда она – сумасшедшая.
   - Даже правительство не сможет лишить ее власти. Закон.
   - Мы собираемся лишить не ее, а Председателя! А за ней придут ваши войска! Ты же знаешь не хуже меня, что собраны полки для похода к Алагеру.
   - Имперская армия в городе – грабитель в доме.
   - А в город их никто и не впустит. Мы выдадим самозванку.
   - А если…
   - Ты снова за свое? Хорошо, сумасшедшую. Им нужна она. Деньги защитят город. Деньги, новые батареи и флот.
   - Если денег достаточно, чтобы подкупить Верховного.
   - Разве один человек принимает решения?
   - Этот пытается, Анаис. Еще как пытается. Жестокий человек. Он идеалист и у него вселенские планы. Идеалы стоят дорого, моя милая.
   - Если вскрыть хранилища под дворцом… Ты же знаешь, что правители княжества – самый богатый род в стране?
   - Они много расходовали, чтоб оставаться еще и одним из самых могущественных.
   - Поверь мне!
   - Верю.
   - У тебя нет сердца. Вот я прикладываю руку к твоей груди, а там тихо, как в заброшенном колодце. Даже лягушки не завелись в мутной воде. Какая мерзость эти лягушки! Я слышала, их едят в тех землях, откуда ты родом?
   - Едят. Но не в моих. Севернее и на озерах.
   - Свет такой странный. Эти модные лампы в нишах и колоннах, занавески из полупрозрачных тканей. Этот дом стоит бешеных денег! Знаешь, как моя подруга назвала его? Ну? Хоть головой покачай, камень ты этакий! «Улей теней»! Посмотри. Оглянись. Все мерцает и колышется, Алекс. И лицо твое в этом свете, как деревянная коряга. Красивая коряга, но бездушная. Кого ты любишь? Не говори, что меня. Ты сам ничего не знаешь. Ты путаешься в простых вещах, пока ищешь высокого. Она высоко. Она отнимет тебя у меня. Я чувствую.
   - Анаис, ты говоришь странные вещи.
   -Да, я странная, я такая. В этом доме обычное не задержится. Декоратор пропал без вести, а дом достался Попечительскому Совету. Мы заботимся о семьях погибших матросов, об ограбленных купцах. Твое лицо – как известь, Алекс. Едкая известь. Иногда мне кажется, что мы уже встречались, что мы живем вместе в иной, протекающей рядом жизни. В скрытом царстве между стен.
   - За стенами живет смерть. Мне так сказали.
   - Какого цвета глаза у твоей смерти, Алекс? Отвечай быстро, не задумываясь!
   - Синего. Голубого с фиолетовым. Ледяного.
   - Вот видишь. Все как я говорю.
   Анаис убегает, хныкая. С шуршащего ее платья сыплются серебряные блестки – последнее сумасшествие моды - посыпать себя драгоценной пылью. Красиво, но глупо. «Действительно, странный дом. Она права. Анаис недалекая женщина, но с ее словами часто не поспорить. Чувствует, что ли? Ее тяжело назвать чуткой женщиной. Она взбалмошная и очень легкая. А какой же я? Действительно, этот дом обставлял сумасшедший – всюду полотнища и занавески, силуэты людей видны на просвет. Грандиозный театр теней. Как-то так выглядят души, если они вообще существуют. Движет же некая сила мышцы, кости, заставляет сжиматься кулачок сердца? Или нет? Грозди посеребренных шаров под потолком, белая обивка диванов. Эти люди – смотришь сквозь ткань, кажутся чудовищными заговорщиками. А как же все на самом деле обыденно. Мы – будничные, мы умеем торжественно пить и танцевать, но не составлять заговор. Запуганные торговцы, домовладельцы, хозяева флотилий. Им нет никакого дела до государства. Они согласились бы терпеть Председателя с его куклой. Но кто-то хочет положить весь город в свой кошелек и приторочить к поясу».
   Пол блестит, кажется, что идешь по воде. Раньше были умельцы, святые люди – как по твердой земле по озерам бродили, по дыму восходили к облакам, как по лестнице. Так говорят. Прошлое мертво, и оно могло быть каким угодно. Ну и что, что сейчас нет драконов, каменные люди не охотятся на детей, а боги и демоны не соблазняют женщин. С женщинами ведь все непонятно. Не исключено, что небесные изгнанники приходят в женскую спальню, чтоб познать последнюю земную радость, прежде чем умереть от болезни, вызванной всеобщим неверием. Алексу показалось, что в одном из силуэтов он узнал Госпожу. Он отдергивает ткань, но за ней только дерево в кадке и испуганная кошка. Животное выскальзывает из дрожащих рук, пытающихся приласкать. «Меня никто не любит. Так говорит Изабель про себя. А про меня, что я никого. Слишком много людей в доме, заговор следует готовить в тесном кругу, иначе не избежать предательства. Наверное, лодки с доносчиками уже пересекают реку. Или это провокация? Они ждут от Председателя ответных действий, чтобы оправдать свои обороной? У них в порту целая армия».
   А вот этот силуэт похож на Изабель с ее мальчишеской стрижкой!
   Еще одно окно, в которое стучится дождь. Хорошо, что он прихватил поднос с закусками, грубо оттолкнув важного слугу в роскошном жилете. У другого он отнял целую бутылку крепкой коричневой жидкости. Теперь можно сесть, налить, вдохнуть запах, который был заточен долгие годы в дубовой тюрьме, доверить языку допрос первых капель, подождать, когда они растворятся в горле и начнут растворять его самого. «Моя жизнь сегодня так мало весит, что я парю под потолком, как бумажный фонарик с огоньком внутри».
   - Черт возьми, Алекс, вы отвратительно трезвы! Вы же обещали не закусывать! А теперь балуетесь едой!
   - В голодный год, Август, грех не побаловать желудок. А вы уже изрядно выпили? Мне на палубе удается стоять ровнее, чем вам на этом чудном полу!
   - Я сяду рядом с вами. Вы кажетесь чересчур одиноким. Бросайте это. Не возражаете? Налейте мне еще.
   - Как скажете.
   - Наверное, мне не стоит так ревностно пить. Скоро в Алагере не останется ни одной полной бочки! Мне, знаете, иногда уже начинают мерещиться страшные вещи. Знаете, - Август перешел на шепот, заговорщицки склонившись к собеседнику, - я видел ее. Вы понимаете меня? Знаете о ком я? Нет, не о нашей воздушной Анаис. Ее носит везде, как тот серебристый прах, просыпанный на ее платья. Я видел ее. Нашего призрака, наше проклятие. Ту. С утеса. С той стороны.
   - Вы говорите, что вам чудятся ужасы. Вы находите ее пугающей? Нашу милую девушку, или кто она там.
   - Только демоны могут быть настолько красивы. Мы здесь злоумышляем против нее и старикашки. Кто он для нее? Наставник? Любовник? Господин Председатель в молодости был славный бабник. А она здесь, прохаживается между заговорщиками и слушает!
   - Не могу себе такого представить. Сейчас же должен появиться Пауль с ротой стрелков и арестовать нашу милую компанию.
   - Вот и я не могу. Наверное, я брежу ею. Засыпаю – представляю, просыпаюсь – а она все еще мерещится. Не будь она хозяйкой этого уютного городка, живи мы возле столицы… Ни минуты бы не раздумывая, донес в Священный Совет. Да избавят святые отцы нас от зла.
   - Вы суеверны? Святые отцы растягивают на дыбе колдунов из политической сообразности.
   - Я могу быть немного суеверен. Мы с вами похожи, Алекс. Нас связывает родство с Правителями. У вас есть шанс самому получить княжество. Конечно, ваше наследство поместится под наперстком. Я слышал, ваша очередь сильно пододвинулась. С удовольствием поздравлю вас. Большее удовольствие доставит мне ваше поздравление. Я бы женился на ней, будь наша девочка проще. Я боюсь ее. Нужно еще найти, чем принудить к браку.
   - Ваш интерес к фехтованию объясняется тем, что вы решили вызвать Председателя на поединок? Раз уж вы заподозрили его в сожительстве?
   - Тише, Алекс, тише. Вначале нам вырвут языки, а потом нальют в рот расплавленное олово. Каплю за каплей. Я предпочитаю вот это! Конечно, крепкий напиток тоже обжигает, но никакого сравнения с оловом. Кто все эти людишки, Алекс? Алагерцы, кто они? Честные трудяги. Конечно, с поправкой на профессию. Честный торговец – нищий. Такой человек просыпается, идет в свою лавку, отпускает товар, принимает поставщиков. Они набожны, хоть это сейчас и не модно. Они спят пять часов в сутки. Даже лаская жену или любовницу, они считают монеты. Мы с вами из другого теста, друг мой. Знатность освобождает от обыденности. Жизнь короче минуты, так как минуты исчезают, не осознавая своей обреченности. Вы чувствуете поэтическую легкость? Исключительное право забавляться, размышляя об устройстве всего?
   - Наверное, мои чувства огрубели.
   - Бросьте, Алекс. Неужели вы думаете, что я вам поверю? Вы были моложе меня, когда выступили на конкурсе поэтов в столичном университете.
   - Я не был освистан, но и не был замечен.
   - Вам не хватило мастерства, опыта, тщательности отделки, друга, обратившего ваше внимание на грубые ошибки. Вы были свежи, но неумелы. Вы, знаю, еще прозой баловались.
   - Я сжег и выбросил пепел. Но откуда вы знаете?
   - Состоявшиеся мастера мне менее интересны, чем начинающие оригиналы. На скрытой в травах тропе таится больше открытий. Люди замечательные комбинаторы. Мы способны улучшить колесо и телегу, но придумать колесо… Вероятно, наши предки ждали тысячелетия вертлявого озарения. У них еще не было книг Предшественников, куда можно заглянуть за ответом, как на последние страницы учебника, где мелким шрифтом набраны решения задач. Вы хорошо писали о смерти, аляповато о любви, расплывчато рисовали пейзажи.
   - Все равно мне никогда не достичь ваших небес. В этом вы божественны. Как и в пьянстве.
   - Слова уже не пьянят, как вино.
   - Вы молоды и красивы. Оба этих качества способны опьянить сильнее бочки красного вина, что продается в порту за цену человеческой жизни. Вы талантливы.
   - Я красив? Она тоже красива. Мы будем замечательной парой!
   - Вы? С кем?
   - Не волнуйтесь. Анаис и ее псарня всецело принадлежат вам. Впрочем, тщеславная и ветреная женщина не может принадлежать. Я говорю о Госпоже. Такой редкий оттенок кожи. Она бледна, но все равно – будто лампа освещает наш путь, чтобы тьма не отгрызла нам пальцы. Думаю, что это будет непросто. Вас вдохновляют сложности, друг мой? Пейте! Иногда мне кажется, что в мешке за плечами – семьдесят лет. Молодые любят считать себя стариками. Как легко решить, что мир познан, что ты держишь судьбу за горло, как курицу. А судьба – это термит. Вы знаете, какая это напасть к югу от озер? Красивый дом выглядит крепким, а подуешь – он рассыпается, подточенный изнутри, из него вынули душу. Вы верите в душу, господин посол?
   - Иногда я не верю в собственное существование. Но временами готов принять любую глупость за твердую правду.
   - А ложь мягка? Мне кажется, что она стоит и смотрит. Спряталась в доме и следит за нами. Синие глаза, голубой с серым, чернильные нотки фиолетового, отравленная фиалка. Если ты не уснешь, то придет гном, что торгует глазами. Карие – три монеты, зеленые – восемь. Ты продашь свои, мальчик? А синие? Синие – так дорого, что он их выдирает без оплаты. Вместе с сердцем. Усни.
   - Только посмотрите!
   - Ворон?
   - Какой громадный!
   - Громадный, Алекс. Только это не ворон сидит за окном. Как смотрит на нас – выбирает. Это смерть.
   Август бросил в окно бутылкой. Оно брызнуло осколками издевательского смеха. Птица исчезла, будто пригрезившаяся. Порыв ветра швырнул капли ливня в лицо красивого молодого человека. «Какие заплаканные глаза!» - подумал Алекс, следя за стекающими по щекам струйками осени.

   «Правительственные войска скоро выступят. Твои друзья» - Алекс получил сообщение от неизвестных доброжелателей. Машинка зажужжала, но к первому посланию не добавила ни единого слова. Алекс вытер рукавом лоб, покрытый мелкими капельками, как паутина росинками. Не только порт кишел наемниками – городские укрепления ожили. Их чистили, готовили к обороне, загружали мешками с песком и бочонками с порохом. Каменщики обновляли кладку. Алекс продолжал нести таможенную службу в порту, чтобы не упустить последнюю возможность раздобыть немного денег. Он видел, как с судов выгружали новейшие пушки, закупленные без сомнения в Западном княжестве. Пушки, мушкеты, пики, мечи. В городских лавках цены на пистолеты упали вдвое от переизбытка товара. А теперь еще это – правительственная армия, кто же их надоумил двинуться в поход осенью? Если город не сдадут, не откроют ворота, а упрутся, то история затянется, смерть станет рассказывать долгие притчи. Зимняя осада уничтожит войска вернее, чем эти мощные орудия, что уже устанавливают на бастионах. Имперцам обещают поддержку из города – иначе бы они не сунулись. Государственная казна с трудом покрывает расходы на бесконечную войну на востоке – продано и заложено множество городов и земель. Банки ограблены. Начинать еще одну затяжную компанию? Сторонники правительства рассчитывают, что город сдадут, противники – укрепляют их в этом мнении, особенно, если оно ложно. Алекс отправил донесения правительству, Священному Совету, не написав ни слова о пушках. Пусть сами стараются, а его время подходит к концу. Он – заложник. Алагерские власти в случае войны запросто арестуют его или выдадут толпе горожан. Бежать к своим без приказа? Самоубийство. Да и на что он годен теперь? Даже святые отцы не требуют отчета о разговорах с Госпожой. Он может получить гибельное распоряжение – во главе посольской охраны захватить городские ворота, вручить оскорбительную депешу, даже убить эту странную девушку, что унаследовала княжество. Она - это она? В столице обожают судить изменников! Он – идеальный обвиняемый. Барашек для жертвенника с божественным пламенем. Нет, не надейтесь, просто так вам не перегрызть мою кость.
   Алекс достал из тайника красную коробочку, открыл ключом, который носил на нательной серебряной цепочке. Вот они – банковские поручительства. В другом месте у него спрятаны золотые монеты и ценные камни. Анаис, Изабель – женщины всегда усложняют жизнь. Вечная мужская ответственность, не ценимая и мучительная. Вечером он зайдет к Мигелю выпить вина и придумать будущее.

   Жакоб невысокий и коренастый. Он выслужился с горсти праха, он из самых низов, Алекс уважает его, но не любит. Хитрый прищур вороватого крестьянина. Жакоб справил себе новый мундир из дешевого сукна, который пришелся бы в пору великану. Он немного неопрятен, навязчив и пафосен. Но он хорошо знает свое дело – не сомневайтесь – алагерские полки вышколены и обучены идеально.
   - Когда вы отправляетесь, друг мой? – спрашивает Алекс, разливая вино.
   - В пятницу, думаю, тронемся, капитан. Извините, обмолвился, господин посол. Жаль, хотелось бы отдохнуть, город посмотреть. Говорят, в порту отличные бордели?
   - Говорят. Как ваши подопечные? - Алекс притворяется добродушным.
   - О ком это? Солдатики? Солдатики хорошо. Довезти бы только, а там, - он махнул рукой, - там плевать. Пусть уже на месте ими занимаются. Боюсь, что четверть разбежится, пока доплывем.
   - На озерах? Как рыбы?
   - Да рыбы они и есть, Алекс. У них тут на каждом острове родственники. Они и за борт сигануть могут. Знают, черти, местность, как собственную ладонь.
   - Лучше бы вам нигде не причаливать.
   - Как получится. Загадывать наперед в военном деле, конечно, желательно. Только настроишь планов на целый город, а дай бог, с землянкой остаться.
   - А толк с них будет?
   - Конечно, будет. Месяца два, может, повоюют, пока не перебьют всех.
   - Совсем плохо?
   - Я не о том, капитан. Строй держат, стрельбе шеренгами обучены, с пиками обращаются хуже, как ни странно. Опыту мало. Просто война такая, что не живет человек долго.
   - А вас не назначат их командиром?
   - Меня? Не по моим плечам честь скроена. Великовата будет. Да и кто захочет остаться в тех проклятых болотах? Мы, конечно, люди военные, мы приказы исполняем, но я сделаю все возможное, чтобы не остаться в топкой земле, с распоротым брюхом под стенами безымянной крепости.
   - Победа будет за нами, Жакоб.
   - Далеко не все из нас застанут эту самую победу.
   - Еще вина?
   - Валяйте, капитан. Так что вы мне можете посоветовать?
   - Посоветовать?
   - Ну, да. Я о борделях. Давно, знаете, бабы не было, а жуть, признаться, как охота.

   Вечера еще теплые, как лепешки из печки. Они ели рыбу, запеченную на решетке с острыми перцами и странными на вид овощами. Мигель обильно поливал еду зеленым соусом, способным поджечь дом. «Немой лжец» - так в шутку назывался острый состав. Если человек соврал за час до того, как испробовать соус, то он лишится языка! Обжигающая субстанция, но Алекс уже привык к алагерской кухне и находил удовольствие в том, что поначалу казалось пыткой. Беседки со столиками напоминали большие грибы, тесно выросшие в садике нижнего города. Узкая улочка позволяла подглядывать за событиями на пустой площади, оцепленной стражей. С интервалом в десять минут провозили пушки. Из-за оцепления людей в заведении мало. Музыканты в потертых костюмах и в смешных шляпах играли с ленцой, так что птицы засыпали на лету и падали на крышу или в печную трубу.
   - Вы совсем не пьете, капитан. Зря, пиво отменное, - сказал Мигель.
   - Ты столько ешь, что я удивляюсь, как тебе удается сохранять худобу? – спросил Алекс, когда принесли колбаски, запеченные в тесте, посыпанные разноцветными пряными шариками.
   - Ем, ем, а впрок не идет. Говорят, что пища усваивается только у счастливых людей. Вы, капитан, тоже не особенно в теле.
   - Да я и не ем много. Совсем аппетит потерял в этом проклятом городе. От вечных туманов звенит в ушах, а от ветра першит в горле. Вот только пить стал много. Вино помогает забыть, где я сейчас.
   - А вы бы хотели быть в другом месте?
   - Не знаю, есть ли для меня место. Уже тридцать лет ищу, а оно все еще спрятано. Впрочем, ты прав – я согласен быть где угодно, но только не в Алагере.
   - Да, здесь скоро будет жарко. Вон, какую громадину везут, - Мигель показал рукой на площадь.
   - Новейшие пушки. Даже правительственная армия не успела обзавестись.
   - Говорите, что много пьете? А сегодня, отчего же гнушаетесь?
   - Понимаешь ли, я давно не вижу снов. Не помню сколько лет. Десять? Больше? Был ребенком – вроде бы снилось что-то разноцветное, как свет, пропущенный сквозь витраж. В здешнем храме и во дворце – такие витражи, что можно всю жизнь любоваться. Сны не снятся, но в прошлую среду случилось нечто. Не знаю даже, как правильно назвать? Видение? Я не спал, просто выпил больше обычного. И вот моя реальность сдвоилась. Так иногда ложные колдуны обманывают простаков – используя зеркала. Да ты должен помнить, мы повязали банду пророков в южном княжестве! Помнишь? Так вот, я сижу, чувствую, как сжимаю кружку рукой, как высосал из нее воздух, и кружка прилипла к губам. Потом остаются такие смешные круги на лице. Я вижу и осознаю происходящее вокруг. Вот Изабель прибежала похвастаться новой игрушкой, вот упорхнула. Хозяйка просит платы за дом на месяц вперед сверх оговоренного. Но в то же время я как бы иду по длинному коридору. Стены деревянные, обшиты гнилыми панелями, из дыр выглядывают крысиные мордочки. Каждый звук хватает тебя за плечи, встряхивает и выворачивает наизнанку. Потом… это самое страшное – открываются сбоку двери, и оттуда с божественной быстротой пушечного ядра выскакивает нечто. Я не могу тебе описать эту фигуру. Это напоминает сеть, наброшенную на голову, одеяло, под которым я едва не задохнулся в детстве, липкую смолу, уродливого человека. Я борюсь с этим, отрываю от себя когти, пальцы и щупальца, а оно не отпускает. Лучше я умру трезвенником, чем снова испытаю такое.
   - Страшна вещь, капитан.
   - Мигель, ты скоро уезжаешь.
   - Я? Мое фехтовальное заведение только вошло в моду! Осенью и зимой местным бездельникам скучно. Мне приходится отказывать половине желающих!
   - Спустя месяц им придется развивать свои навыки на городских стенах. Правительственная армия уже вышла в поход.
   - Черт, - выругался Мигель и ударил кулаком по столу так, что соус разбрызгался вокруг и тут же насквозь прожег землю. – Нет, нам с вами спокойного места на этом свете.
   - Ты единственный человек, которому я доверяю, Мигель. Я дам тебе банковские бумаги и немного денег. Ты заберешь Изабель и отправишься в Западное княжество. Я уже приобрел у местных ловкачей документы. Никаких проблем возникнуть не должно. Алагер закипит не раньше, чем ты окажешься на месте. Я дам тебе письмо к одному человеку. Он мне немного обязан. С его помощью ты приобретешь дом. Ты будешь ждать меня там.
   - Вы решили бежать, капитан?
   - Я должен быть готов к этому.
   - Отправляйтесь со мной. Иначе вы рискуете опоздать.
   - Я привык опаздывать в этой жизни.
   - Еще одно… Я бы не брал девчонку.
   - Изабель? Она капризная и непослушная. Согласен. Но я уже нацепил на себя эту цепь, а бросить ее некуда. Я хочу, чтоб ты отдал ее в какую-нибудь хорошую школу, с охраной и высокой стеной.
   - Думаете, сбежит?
   - Она достаточно импульсивна, чтобы попробовать. И вообще – она с причудами.
   - Можно было бы ее пристроить к отшельницам на озерах. Они умело приучают начинающих разбойниц к приличному поведению.
   - Чем она дальше будет от озер, тем спокойнее.
   - Она не поедет.
   - Если нужно, мы ее свяжем и засунем в сундук. Я поговорю с ней, Мигель. Поговорю.
   - Я боюсь за вас, капитан. У меня тоже никого в этом мире нет. Не хотелось бы терять единственного друга.
   - Я не ты. Я далеко не убегу. Имперского посла станут ловить куда тщательнее. Да и рано еще. Вдруг еще все обойдется? Я как-то устал, я не способен к активным действиям. Ты приготовишь пещеру, где я смогу спрятаться и переждать опасные времена.
   - Как скажете, капитан.
   - Я сделался ни на что не годным. Или всегда бы таким? Я принимаюсь за десяток дел, но ничего не довожу до ума. Я хотел стать священником, но даже не сдал всех экзаменов в университете. Я писал стихи, фехтовал, командовал пограничной крепостью, становился героем. Служил Священному Совету, когда эта жестокая организация была в силе. Служил, чтобы снова не попасть на войну. Что осталось в моих руках? Они еще зудят от пролитой крови.
   Громадный черный ворон упал в фонтан, закричал, ударяя крыльями по прозрачной воде, распугал красных рыб с золотыми плавниками. Черная птица выбралась на камни и принялась разглядывать Алекса и Мигеля единственным глазом. Господин посол бросил ему кусок мяса. Птица склевала и каркнула с такой человеческой интонацией, что внутри у людей все похолодело. По площади прогромыхала еще одна пушка. Колесо повозки застряло, послышалась солдатская ругань и удары хлыста. Сухие соцветья – прах, растворялись в воздухе. Падали яблоки. Высоко гудел ветер. Алагерская осень заполняла город, как озерная вода трюм обреченного корабля. «Если мы умрем, то красиво. В такую осень иначе не умирают!» - подумал Алекс и выплеснул из кружки лимонную воду со льдом. Он налил себе пива и кивнул ворону.

   Ветви над ними, как скрещенные рога оленей. Десятки оленей сошлись сюда – невидимые, чтобы их гордое оружие превратилось в дерево. Ветви голые, хоть время еще теплое и богатое листьями. Многие, знай, зеленеют, бравируя беззаботностью. А вот небо над ветками – желтое, мутное, будто краска, вылитая в жбан с молоком.
   Она не пьет, но принуждает его опрокидывать маленькие стаканчики. Если расчет на то, что господин посол упьется и выдаст тайну – то это зря. Он чист как младенец, в его памяти – свежо и пусто - не знать лишнего, не хотеть многого. Нет сомнения, что ей самой известны поименно заговорщики, что на ее деньги куплены нужные люди в столице. А господин посол – фикция, он способен пить вино и мечтать о побеге. Подальше от рек, тумана и грядущей бойни. Он помнит, как булькает кровь в глубоких ранах. Кровь, грязь, на плече древко ротного стяга, а рядом барабанщик, пропивший барабан и одну палочку.
   Она говорит, чтобы внезапно умолкнуть и пытливо, можно сказать – пыточно, посмотреть в его глаза. Будто знает за господином послом чудовищную вину. «Не знает, а подозревает, - поправляет он сам себя, - просто ждет, когда преступник проговорится». Всем же известно, как грех просится наружу, как мучительно хочется рассказать все и погибнуть. Ее серое платье расшито серым – на тон темнее, на тон светлее. Сдержанная простота дорожной одежды? Вы далеко собрались, Госпожа? Не решили ли вы бежать вместе со мной? Нет, в моей лодке все места заняты. Волосы тщательно причесаны, усмирены синими лентами, но все равно – она словно дочь небогатого торговца. К примеру, владельца парфюмерной лавки в порту. Какой контраст с Анаис! Женщины в Алагере, словно, совсем одурели – причудливость моды точно обозначает последние мирные дни, когда нужно успеть прожить за неделю целые годы. Яркость красок и вычурность, парикмахеры и портные вскоре превратятся в богачей. Даже милая хозяйка крохотной псарни утратила чувство меры. А эта – даже не пытается их затмить.
   - Вам снятся сны, господин посол?
   - Мне – нет.
   - Мне сегодня приснился витражный коридор. Я иду, иду, а он не заканчивается, поворачиваю обратно, а он, оказывается, даже не начинался. С одной стороны витражи, с другой – выбеленная стена. Я пытаюсь крикнуть, а голоса у меня уже нет. Вы никогда не теряли голос, господин посол? Это так неприятно потерять что-нибудь на рынке или в кабачке. Голос, ленту, кошелек с преступным заработком, безделушку, добытую унижением. Многие еще теряют честь, совесть, в конечном итоге - жизнь. Вот подберет кто-то твою ленту, и ты чувствуешь это – грязные пальцы на вещи, которую ты заплетала в волосы. Будто к щеке твоей прикасается. Вот безголосая иду я по коридору и вижу девочку, похожую на меня – такие же черные, волосы такие же глаза. Она сидит, опершись спиной об стену. Я сажусь рядом, дергаю ее за рукав платья, такое же я носила в детстве. Я всегда одевалась черти как. Знаете, взбалмошное платье, с множеством белых имперских лент. Дергаю за рукав – а там пусто, прикасаюсь к коже – а кожа фарфоровая. Это кукла. Вы любите играть в куклы, господин посол? Разве люди не кажутся вам безответными игрушками? Хоть иногда? Свет, проходящий сквозь цветное стекло, отравлен. Он прожигает ее платье и ее безупречное личико. Ее кожа обугливается, покрывается ранами, начинает кровоточить такой же цветастой витражной кровью. Расплавленное стекло сжигает стены. Тут я проснулась… Если купить в порту лупу, то днем можно выжигать смешные слова на досках или убивать насекомых. Вы так не развлекались, когда были ребенком?
   - У меня не было денег на стекла.
   - А еще мне снятся колодцы. Глубокие, а сверху колодца - волки. Их глаза горят, как факелы ночной стражи. Они охраняют меня от чего-то страшного, что скрыто там, куда взгляд не может достигнуть. А я стою на дне и смотрю в их горящие глаза под серым оком неба.
   Алекс меняет позу – он откидывается на спинку садовой скамейки. Вальяжно, неприлично для посла, для мужчины в присутствии девушки. А она расхаживает, сыплет улыбки, колет его глазами.
   - Вы кем мечтали стать, когда были маленьким? Все мечтают. Не послом же? Посол, признаться, из вас, как из слепца ювелир! Переговоры не ведете, документы не готовите. Водитесь с заговорщиками без приказа из столицы. Обо мне вы тоже ничего толком не разузнали. Вы пустышка, господин посол. Пугало с ржавым мушкетом, стерегущее бастион, когда людей в гарнизоне остается на полчаса боя – военная хитрость. Так кем вы хотели быть? Солдатом?
   - Священником.
   У нее милая улыбка. Она порывиста – вот стояла у деревянной решетки, обжитой виноградной лозой, раз, – и вот она рядом, так близко, что он чувствует на своей щеке холод ее дыхания. Девушка забирается с ногами на скамейку, подпирает ладонью подбородок. Насмешливая, ироничная, ожившая.
   - Вас это удивляет, Анжела?
   - В наше время религия непопулярна. Двести лет назад сожгли последние священные изображения – в храмах остались только символы. Круг обозначал все, линия путь, спираль – ступени. Потом остались стены и темнота. Вы хотели провести свою жизнь, выдумывая проповеди и молитвы? В старом храме, куда страждущие приходят за обманом? Разве вы, не знающий своего бога, могли бы им помочь? Нас теперь учат, что бог – это нечто непознаваемое, скорее закон, чем сущность. Его невозможно передать ни метафорой, ни жестом. Он – это все и ничто.
   - Хранители…
   - Вы хотели стать Хранителем? А что вы о них знаете, Алекс? Они живут в Серых Горах, где гибнет все живое? Они блюдут Закон, они обладают высшей мудростью?
   - Я хотел понять, как сделан этот мир.
   - Думаете, найти ответ у отшельников? Алекс, все правители княжеств согласно Закону равны. В чем различие?
   - Правители пяти великих княжеств более почитаемы.
   - Алагер в числе пяти. Еще?
   - Армия. Деньги. Харизма. Мудрость.
   - Мы говорили о Хранителях. Они забирают на какое-то время наследника правителя. Прошедший обучение у них считается исполненным особого знания. Из вас получился бы плохой священник. Вы верите в высшие силы?
   - Я ни во что не верю. Я допускаю, что возможно то или другое. Непознанного осталось до конца времен – на всех хватит. Я хочу знания, а не веры, я требую доказательств, а не слов.
   - Господин посол, а утешить свою душу, вы не пробовали?
   - Душу? Суеверие.
   - А как вы утешите души других, кто придет к вам за советом?
   - Хранители не утешают. Они отдалились от людей и служат познанию.
   - Вы видели хотя бы одного из них?
   - Да, это был молодой свежий парень. Думаю, он еще не начал бриться. Он пришел в университет, как только выпал снег и зима утвердилась. Он забрал троих учеников.
   - Но не вас. Вы обиделись. Это были лучшие студенты?
   - Да нет. Ничем не примечательные.
   - Из первой десятки?
   - Из первой десятки – это про меня. А те парни едва в сотню входили.
   - Во сколько вы оцените ваши знания о Хранителях? В охапку мокрой соломы? Вы придумали миф и готовы были служить ему. Вы – лжец, вы лгали себе. Лжецов они не берут.
   - А вы, Госпожа, всегда говорите правду? Особенно, себе?
   - Мой отец был жесток. Он обожал мою мать, но она его презирала. Она не любила и свою дочь. А когда ее пепел был развеян над озерами, отец забыл обо мне. Я, думаю, напоминала ему ее, и несчастное сердце вдовца разрывалось, узнавая потерянные черты. Может, я похожа на ветер. Как на ваш взгляд, господин посол?
   - Ветер? Нет, не думаю. Я не могу вас отгадать.
   - Я и сама не могу. Моя память, как мореходная карта – полна белых пятен. Однажды отец сказал, что лучше бы это я умерла, а не моя мать. Что мне прах больше к лицу, что я обуза для рода, а ему нужен наследник. Но тут пришли Хранители. Великий человек смиренно склонил голову, если нужна дочь – забирайте.
   - Вы были там? В Серых горах?
   - Вы одинокий человек, Алекс?
   - Я не обожжен любовью. Я не забочусь ни о ком, обо мне тоже никто не думает.
   - Народ Алагера любит свою Госпожу?
   - Богачи любят деньги. Народ? Простые люди способны вас полюбить.
   - А вы?
   - О чем вы, Анжела?
   - Вы бы смогли стать моим другом?
   - Я – скромный правительственный чиновник. Я вроде куклы на ярмарочном представлении. Просто иногда говорю своими словами. Меня вскоре признают негодным и выбросят на помойку. На забаву крысам.
   - Забудем о вашем бездарном посольстве. Вы – Алекс как приватная особа, могли бы?
   - Я – ничто. Дружба предполагает относительное равенство. Вы стоите высоко и владеете многим.
   - А еще я отвечаю за тысячи жизней, которые мне доверены. Я бы отреклась от княжества, но у меня нет прямых наследников. Закон не разрешает бросать ношу власти. Вы же знаете историю – оставивший власть человек никогда не уснет спокойно. Не позволят. Он останется под вечным подозрением в желании вернуть отданное могущество. Разве просто так отступаются от власти?
   Нежный свет ссыпается на них и на каменные плиты, выложенные геометрическим узором. Шелестит бумага, тонкая, но крепкая, не знающая, какие державные слова отпечатаны на ее гладкой поверхности. Анжела – он почти привык звать ее так – вскакивает на ноги и за секунду уже в пяти шагах – быстрая, как белка. Она смотрит вдаль, мимо него – господин посол четко понимает это, смотрит так, будто видит недоступное для его глаз. Так же Август глядел на развалины, как обреченный на эшафот с инструментами. Девушка достает из пачки документов какой-то договор, перегибает пополам, еще раз - ловкие пальчики. Получается птица. Анжела садится на противоположную скамейку, снова подгибает ноги как подросток, а не хозяйка целого княжества. Плавный жест – птица взмывает, отталкиваясь бумажными крыльями от теплого воздуха. Один круг, второй, третий – господин посол устает преследовать взглядом только что созданное существо. А птица все не падает, будто впитывает жизнь с запахом спелых яблок, винограда, вина, пролитого на стол между бумаг, государственной печати и ножичков.
   - Здорово у вас получается это. Если бы я умел делать таких птиц, то, клянусь, бросил бы все и зарабатывал на жизнь, давая представления и показывая фокусы в портовых балаганчиках.
   - Я бы предпочла демонстрацию чудес управлению людьми, которым нет до меня никакого дела. Человек приходит усталый, подсчитывает заработанное, целует жену, ругает детей, улыбается им. Он вспоминает мертвых родителей, прошлую весну, надеется на легкую зиму. Мое место в его мыслях между налогами и судовой тяжбой с соседом. Он думает, что я могу избавить его от мытаря и судьи и клянет, что не делаю ни того ни другого.
   - Глядите, все еще кружит!
   - Вы служили Священному Совету, господин посол. Вы решили стать священником с мечом в руке?
   - Я не хотел идти на войну. Наверное, это подло. Каждый мужчина должен мечтать о том, что его кишки намотают на пику в бессмысленной свалке на границе. Всем плевать на тебя, все только требуют. Долг? Я задолжал уже тем, что родился на свет. Когда я понял, что мой горячо любимый дядюшка намерен услать меня в какое-нибудь локальное пекло, то пришел к вербовщику Священного Совета. Они мне дали денег, на которые я набрал сотню отборнейших головорезов. Большая война на юге только что закончилась и наемники соглашались служить за гроши, лишь бы не быть повешенными за разбой и бродяжничество.
   - О вашей службе ходят легенды! Вы были лучшим их агентом?
   - На фоне прочего сброда? Поверьте, это было не сложно.
   - Священный Совет создают время от времени, когда начинается опасное шатание в вопросах веры. Когда понимание вещей становится угрожающим. Представление о мире – вот на чем держится государство. Святые отцы справляются со своей задачей, но потом, когда власть сводит их с ума… Много огня и много смертей. Совет всегда разгоняют или сильно ограничивают в возможностях. Мне вас жаль, вы лишились любимой работы! Безнаказанно обирать и мучить людей – это же так замечательно!
   Ветер подхватывает бумажную птицу, и она возносится сквозь густое плетение веток. Алекс ерзает, опускает глаза, но ему все равно хорошо с этой девушкой, он жмурит глаза как старый кот на солнцепеке, чтобы насладиться ее голосом. Ему с ней больно, будто он спит на кровати, устланной терновыми шипами. Но, по крайней мере, он ощущает, что все еще жив, цел и способен бороться. Она – другая, совсем непохожая на Анаис, на ее подруг, на брошенных и бросивших женщин из его прошлого. Они искали и ищут у него участия и доброты, а он пуст, в нем ветрено. Всякий раз, как Анжела поднимает ресницы, его лицо оказывается опаленным. И каждый раз это иное пламя – сарказм, ирония, доброта, пытливость, подозрительность, беспощадность. Столько оттенков у синего цвета. Важно проходит толстый кот, останавливается, смотрит вслед улетевшей бумажной птице, облизывается, вскакивает на стол, устраивается спать на документах.
   - Брысь!
   - Это вы так защищаете государственные интересы? – смеется Анжела.
   Кот медленно поднимается, обиженно смотрит, убегает.
   - Вы любите кошек? – спрашивает Алекс.
   - Чего еще. Просто в старых домах заводятся крысы. А вот их я точно не люблю. Тем более – библиотека, с вашей-то куцей фантазией не представить ценность этого собрания! Любой охотник отдал бы руку, ногу и глаз за возможность унести отсюда один потрепанный томик.
   - Алагер богатый город.
   - Вы знаете, как охотники ищут книги, как они их разгадывают, находя тайные знаки? Этот дворец тоже как книга. Громадная старая книга. Некоторым постройкам больше тысячи лет. Они служили еще Предшественникам – а сейчас они выглядят новее, чем башенки, сооруженные десять лет назад. Люди, освоившие механику и создавшие сотни чудесных устройств, совладали со временем.
   - Да. А время в отместку стерло их, так что не осталось ни единой могилы. Только книги и здания.
   - С нашими похоронными обычаями тоже не останется ни единой могилы. Знаете, я думаю, мы переняли этот обряд у них. Хранители прочли в своих горах и решили, что и нам следует избавляться от мертвых, чтоб и горсти пепла не оставалось на память.
   - Я уже слышал эту мысль – через книги – мы становимся Предшественниками, завоеватели превращаются в уничтоженных, занимая их место.
   - Никогда не стойте спиной к открытой двери, Алекс.
   - Это еще почему?
   - Оставленная комната заполняется иными обитателями. Природа не терпит пустоты. Нечто может воспользоваться вашей незащищенностью.
   - В Алагере меня постоянно пугают призраками и тенями. То дверь не запирай на три замка…
   - А вы побродите в одиночку по коридорам дворца! Я не поставлю луковой головки на целостность вашего рассудка.
   - Мальчик с луковой головой? Звучит как сказка. Кто с ним заговорит – зальется слезами.
   - Слезы, слезы… Залиться кровью. Тяжело убить человека, господин посол? Что ощущаешь после? Легкость, тяжесть? Вас колотит озноб, содрогает конвульсивный смех? Вы же были на войне, надеюсь, вы не прятались под кроватью или в погребе? Не притворялись мертвым во время атаки?
   - По-разному бывает, если честно. На войне точно не испытываешь сожалений. Раз или два, а так – учишься не задерживать внимание на убитом, не думать о нем, как о человеке. Мы – существа моральные, что позволено правилами, то не в тягость. Если вам предложат зарезать невинного человека просто так, а перед этим расскажут его биографию – это да, это истерзает, выцарапает все внутри. Допустим, что вы знали жертву, вы вместе гуляли по горам, пили вино, любили, вместе попали в плен. И вот вам дают нож с условием – либо ты, либо он.
   - И что вы бы выбрали, господин посол?
   - Не знаю. Я уже достаточно прожил, чтобы не быть уверенным в своем выборе. Обстоятельства, случайности, перепады настроения, животный страх – все изменчиво.
   - Иногда мне снится тюремная постель с шелковыми простынями. «Признайся» - шепчет голос. Иногда, мне снятся люди, умирающие лишь затем, чтобы я солгала. Груз человеческих жизней тяжело стряхнуть, как мы стряхиваем пепел с одежды. Воздух полон пепла.
   - Мораль, по-моему, просто одна из ловушек.
   - Ловушка? Так и представляю волчью яму, вырытую в наших «нельзя». Интересно послушать, что это такое вы выдумали, господин посол.
   - Позвольте, я выпью.
   - Ваша храбрость уже на самом донышке?
   - Слова становятся колючими, как ежи. В горле все пересохло, а язык распух так, что кажется, держишь во рту камень.
   Анжела подходит к столику, отнимает у господина посла рюмочку, бросает ее за плечо. Звона не слышно, упала на что-нибудь мягкое. Девушка вытряхивает виноград из вазочки, наполняет ее до краев коричневым напитком. Улыбаясь, довольная своей выдумкой, она подает вазочку Алексу. Этикет разбит вдребезги:
   - Надеюсь, вам этого хватит?
   - Для того чтоб я свалился под стол – вполне.
   - Тогда я тоже заберусь под стол. Как в детстве, это забавно – ползать и бить по великанским ногам взрослых. Думаешь, что сражаешься со стоголовым драконом.
   - Мертвецки пьяный не лучший собеседник.
   - Тогда пейте не торопясь. Просто я не хочу, чтобы вы прерывали разговор ради бутылки – пока нальете, пока выпьете.
   - Так уже заведено – пить из рюмок-наперстков крепкие настойки.
   - Условности уничтожены. Вы еще скажите, что в порядке вещей, если вас за столом обслуживает правительница целого княжества?
   Она садится напротив, кладет локти на стол, подпирает кулачками щеки. Одна из заколок выскальзывает и волосы, почувствовав свободу, падают на глаза. Алексу кажется, что она смотрит сквозь темные занавески ночи.
   - Я вчера в порту видел подростков. Возле танцевального зала. Крикливые. Девчонки, хоть и одеты без намека на вкус, но красивы. Парни нелепы. Незрелая красота привлекательнее худосочного мужества.
   - Вы позавидовали чужой молодости, господин посол?
   - Я увидел закон. Не наш Закон, которым крепко, хоть и не очень аккуратно, сшито это чертово государство. Я увидел правило жизни. Я еще хорошо помню себя в их возрасте. Иллюзии, глупости, страх и презрение к старшим. Они пододвигают нас на скамейке, толкая костлявыми задницами: «Подвинься, старик».
   - Вот и подвинулись бы, господин посол. Места что ли мало?
   - Все меньше и меньше. Наверное, поэтому я спрашиваю себя: «Что ты делаешь здесь?». Вскоре придут другие и так же начнут обманываться любовью. Человек едва дожил до двадцати, а уже обзаводится семьей, учит жить других. Маленькие дети забавны. Собаки маленькие тоже забавны. Еще хороша литература. Август пишет совершенные стихи! Иногда хорошо любить красивую женщину, чаще – нежную. Вина – великолепны. Фрукты? Когда мы верили в рай – нам обещали сладчайшие плоды на золотых ветвях. Вместо сока – дистиллированный свет, косточки – либо познание, либо забытье. Я бы выбрал второе.
   - Не переживайте. Забытья не избежать.
   - Мы трудимся, напрягаем силы ради дома, красивой одежды, качественного оружия. Вы замечали, Анжела, что все секты и многие философы проповедуют отречение? Носит человек камни в карьере – из одной кучи в другую, вдруг останавливается, пораженный мыслью, что можно и не носить. Я не опровергаю ценности, я задаю вопрос.
   - Орешек, орешек, твоя скорлупа, - Анжела сжала щипцами один из орехов, рассыпанных на столешнице, - слишком твердая, ты выстоишь, но не прорастешь никогда.
   - Сбросив обязанности – шагаешь легче, преступая закон – думаешь – это свобода. Это истина?
   - Это истина?
   - Боюсь, что ее совсем нет. Жизнь сама по себе, человек и его мысли – тоже. Так все устроено до нас. Разум – досадное недоразумение. Мы пытаемся подогнать под себя то, что неимоверно старше и сильнее.
   Анжела поднимается, подхватывает охапку листьев, бросает в него. «Листья, наверное, специально принесли слуги. Они не от этих деревьев. Черт, какая же она яркая! Точно вот эти листья, подхваченные вихрем. Кружит, кружит. Она как гроздь алых ягод вон на той ветке. Красные и ядовитые».
   Анжела пристраивается рядом, приближает лицо к его лицу будто для поцелуя. «Нет, кажется, она сейчас меня укусит». Она заглядывает в его глаза, прорезается внутрь, в пласты истертой памяти
   - Злые люди, господин посол, называют меня красивой.
  - Ну, это же правда.
   - Никогда в вас не сомневалась, господин посол.

   Ты пришел, когда моя любовь умерла, ее схоронили под деревом, на котором гнездится дракон и зимует солнце. Тот, кто видел мое сердце, больше не устрашится ночи, ее чудовища истлеют от тьмы, вынесенной в его глазах из моей груди. Эти руки не для нежности – просеивать прах и заплетать бороду морозному ветру. В моих словах кружатся флюгера, заточенные как косы боевых колесниц. Ты пришел с надеждой, резавшей твои пальцы – вон ладони в крови. Я выпью кровь и растопчу надежду. Ты опоздал – башня упала и была возведена снова. Я – больше не та, которую ты искал, я – то, от чего ты бежишь. Утешься, я отниму у тебя все, но оставлю иллюзии, крепкие, выдержанные в дубовых бочках десятилетие – целую эпоху тьмы.

   Ему удается говорить без акцента. Достаточно быть внимательным и тщательно подбирать простые слова.
   Алекс выскользнул из посольства после небольшой размолвки с Секретарем. Он не мог не заметить, что старик подобрел, как добреют люди, устроившие для вас западню. Так приятно угощать свою жертву вином, когда знаешь, что в двух кварталах уже поджидают наемные стрелки. По дороге Алекс заходил в каждый третий магазинчик, чтобы проверить – нет ли слежки. Никого не заметил, зато все карманы набиты конфетами и пряностями. «Ненавижу сладкое». За углом Алекс высыпал все под куст, оставив только два десятка мятных леденцов. Забросил в рот, ощутил прохладу. Он долго разговаривал со стражниками на пропускном пункте, оглядывая близлежащие улочки и дома. Он прошел второй и нижний город, ужасно петляя, едва не заблудившись. К гавани он вышел через захудалую калитку, даже не разбудив толстого стражника, храпящего в обнимку с алебардой. Длинная крутая лестница дает хороший обзор. Алекс спустился к воде, оглянулся - никого. Вороны кружатся над заброшенной башенкой.
   - Нет, господин, никуда я вас не повезу, - лодочник мотал головой, поглаживая бороду.
   - Можно подумать, что у тебя есть выбор.
   - Плевать мне на ваши бляхи и патенты.
   - А на эту пару пистолетов тебе тоже плевать? Не принуждай себя упрашивать, чай, не девушка. Я плачу тройную цену, а ты забываешь, что меня видел.
   - Не нравится мне это дело.
   - Работай веслами и помалкивай.
   Алекс извлек из мешка плащ, накинул на плечи, чтобы не привлекать внимание мундиром. Надвинул капюшон на глаза. На пристани в порту он выпрыгнул из лодки, расплатился, почти бегом преодолел узкую улочку, застроенную деревянными бараками. Воняло рыбой. Ему удалось добраться до домика без происшествий. Он снял эту квартирку не только из-за низкой цены – отдельный вход давал неоспоримое преимущество. И на этот раз он поднялся незамеченным. Алекс переоделся. В такой дыре, конечно, не было зеркала, но он был уверен, что выглядит как обычный наемник. Хорошо, что вчера он забыл побриться. Он пристроил под одеждой пистолеты, надвинул на глаза шляпу, быстро сбежал по гнилой лесенке, вышел на площадь.
   Алекс шатался целый день без дела, заводил знакомства с наемниками, интересуясь, к какому отряду было бы выгодней прибиться. Откуда их только не понабирали! Парни жаловались на судьбу – сейчас война и их хватают против желания и высылают на восточные болота. Ни один вменяемый профессионал не продаст себя с такими шансами. Смертность на той войне без войны становится просто неприличной. Одно дело, когда туда гонят крестьян, оторванных от земли. Имперские земли страдают от перенаселения. Диковатый олух – замечательный выбор, если нужно честно погибнуть от лихорадки. Дать ему пику и пинок под зад. Но наемники живут войной. Они должны успеть сорвать куш, пока не подписано перемирие. А на востоке пока и городов не грабят. Тысяча крепостей и тысяча осад, да маневры, когда сапоги по колено уходят в грязь, а над головой – тучи гнуса. Наняться в какое-нибудь княжество за гроши – уже предел мечтаний. Среди них полно дезертиров, так что лучше в Алагере в холодном бараке, чем в Империи на колу.
   Алекс знал их жаргон, он умел пить, как наемник, ругаться крепче сержанта. Он успел два раза подраться, но зато обрел десяток отчаянных приятелей. К вечеру он сидел за кружкой пива в дворике грязного кабака. Рыжий великан хвастался, что у него в комнате запрятан двуручный меч.
   - Ты думаешь, что получишь двойную плату? – поддразнивал его юркий смуглый парень с недобрым взглядом.
   - Все получают. Чем я хуже?
   - Тем хуже, что ты меча не поднимешь! Купить – купил, а обращаться не умеешь. Это же искусство. Где тебе пики рубить, ты вон с камышом не справишься!
   - А как вот я тебя тресну кружкой!
   - Поломаешь хорошую кружку. Тебе больше в долг нигде не нальют. Ты думаешь, мне голову проломить? Ага, как бы ни так, у меня голова такая, что картечь отскакивает.
   - Думается, в твоей голове только картечь и осталась.
   Алекс внимательно разглядывал собутыльников. Это были по-своему честные ребята. Конечно, каждый с легкостью пережжет тебе глотку сгоряча, но с ними можно договориться. Главное, наемники не обладают избыточной фантазией, а, стало быть, сюрпризов не предвидится.
   - Слушайте, - сказал Алекс заговорщицким шепотом, - работенка может подвернуться.
   - Знаем мы твои работенки. Наши головы на пиках украсят городские ворота.
   - Кого придушить то? – спросил рыжий верзила.
   - К чему такие грубости. Ни грабежа, ни кражи, ни убийства. Нужно одну девчонку похитить.
   - Для себя присмотрел дочку лавочника? А она на такого простака-бедолагу и не глянет?
   - Не мне. Господин из местных. Хочет невесту выкрасть. Богатенькую. Щедро заплатит.
   - К черту. Не люблю я связываться со знатью. Тут, брат, к головам на пиках добавятся руки и ноги. Или шкуру заживо спустят.
   Алекс назвал такую сумму, что четвертование перестало быть аргументом.
   До рассвета оставалось еще часа три. Алекс оставил своих новых приятелей в кабаке, поставив им выпивку. Идти одному через порт опасно – вместо улиц каналы, прирежут и выбросят в воду. Дома на сваях стояли неподвижно, дома на плотах раскачивались, будто тоже участвовали в дегустации дешевого пива. Черная вода покрылась туманом. В порту кричали, визжали, играла музыка. Это место не предназначено для сна.
   Он совершенно потерял направление и шел для того, чтобы согреться. Пока ему везло. Только однажды у какой-то темной компании появились вопросы. Алекс ответил коротко, продемонстрировав оба пистолета. Вскоре показались мачты с обвисшими, сонными флагами, высящиеся над крышами. Спрятавшись за бочкой, Алекс подождал, пока ночной патруль уйдет далеко. Пьяная шлюха с огненно-рыжими волосами прошла мимо, пошатываясь, пробормотала что-то. Алекс заметил, что у нее не хватает зубов. Лодочники грелись у костра и ни за что не хотели переправляться через гавань.
   - Тебя все равно в город не пустят, - сказал человек тяжелого возраста, седой и сморщенный.
   - Я накину пару монет.
   - В город не пропустят. Арестуют. Тебя и меня. Лодку отнимут.
   - Я тебя отвезу, - Алекс посмотрел на старика, держащего весло на плече. – Мы можем поплавать вдоль городских стен, пока не откроют ворота.
   - Или охранник не пристрелит вас со стены, - первый лодочник явно был недоволен, что заработок упущен.
   - Пристрелит - так пристрелит, - сказал Алекс. – Куда угодно, лишь бы не торчать здесь. Готовь лодку.
   Туман поглотил все – звуки, очертания, время.
   - Эх, глупое дело мы затеяли, хозяин, - сказал лодочник.
   - А чего глупого? Не на реке же? Здесь нет водоворотов.
   - В такой туман просто заплыть в царство мертвых.
   - Нет у них царства, - сказал Алекс. – Ничего у них нет.
   - Жаль, коли так.
   - И жалеть они тоже уже не умеют. Что ты думаешь о Госпоже?
  - А что это ты меня расспрашиваешь-то?
   - Странно это. Человек что есть, что нет. Внезапно появляется. Слышал, что многие недовольны.
   - Это ее город. Она, конечно, пока ничего такого не сделала, чтоб быть особо любимой. А верхушка наша от богатства бесится. Власть уплывает, вот они и беснуются. Ладно, еще с Председателем грызлись. Он – чужак. А девочка по Закону. Ну и мы ей по Закону.
   - А случись война, отец? За кого ты бы пошел?
   - У меня сыновья, дочери, внуки. Не нужно войны. Не хочу, чтоб мои мальчики раньше моего погибли. Но если придется – то мы по справедливости.
   - А она есть – справедливость?
   - Долго живу, уже сто раз успел подумать, что нет. Но если совсем без справедливости, то мир бы давно распался.
   - Он и так распадается.

   В доме тепло и тихо, как в детской кроватке, где только позвякивают изредка колокольчики, задеваемые снами. С какого возраста начинаются сновидения? Когда тоска о той жизни, которая предшествовала теперешней, становится нестерпимой? Алекс старается идти медленно, чтобы не слышать противного поскрипывания половиц. Он заплатил вперед на полгода, а дела обстоят так, что неплохо бы исчезнуть сейчас. Стекло холодное, прижимаешься к нему лбом и смотришь во двор, где Мигель приводит в порядок оружие. Черное деревце с большими красными плодами. Он не знает его имени. Так ли важно подобрать названия для всех вещей? Не рассыплются же они от безымянности? За деревом высокая ограда, ворота, над воротами – небо, чистое, будто только что отмытое и начищенное до блеска. Крыши, крыши, фасады домов  - реальность, балансирующая на грани разрушения. Стены в этом квартале окрашены в голубой цвет. Интересно, как он сочетается с цветом крови? С копотью, с пламенем, с лицами наемников? Стекло лопается – хорошо, что он успел отпрянуть, порезанное лицо не добавит ему любви. Есть ли в этом городе любовь, а, Анаис?
   Проходя мимо комнаты Изабель, Алекс останавливается и осторожно заглядывает в приоткрытую дверь. Девочка сидит на столе (что же у нее все навыворот?), болтая ногами, в левой руке раскрытая книга, правой она ловко жонглирует двумя мячиками. Акробатка! Продать бы ее в какой балаган! По переплету Алекс узнает сборник заклинаний – полулегальная вещь, приобретенная в порту с расчетом на перепродажу. Он пробовал разобраться в тексте, но заснул уже на второй странице перечня духов. Он проходит дальше на цыпочках, чтоб не разрушить хрупкий мир чтения.
   Что-то заставляет вернуться. Он снова осторожно заглядывает в щелочку тайны. Мячик повис в воздухе, книга рассыпалась на страницы, как осенний клен, который здорово потрясли. У Изабель больше нет глаз, только черные провалы. Окна бесшумно взрываются – забил фонтан из острых осколков стекла. Какое тихое стекло! Как шаги смерти.
   Алекс прижимается к стене, сжимает веки, точно выдавливая глазные яблоки, нащупывает рукоять, но оружие упорно не желает выбираться из ножен. По позвоночнику поднимается армия ледяных мурашек. Не стоило столько пить – в порту и пиво сварено из ядовитых кореньев. Пальцы не слушаются – если бы это была реальная стычка, то господин посол лежал бы уже в луже крови, мелко нарубленный, как овощи для салата. Наконец клинок поддается, Алекс резко выдыхает, чтоб отогнать сомнения, и врывается в комнату. Осколки стекла вонзились в стены. Страницы книги намокли на совершенно сухом полу. Мяч продолжает висеть в воздухе. Челка мальчишеской прически Изабель упала на ее лицо. Алекс подходит, ступая по безнадежно испорченным страницам, выдыхает, поднимает ей волосы. Глаза на месте – только невидящие, непонимающие.
   - Что это было? Изабель!
   - Вот это! – отвечает она чужим, точно вывернутым наизнанку голосом. – Смотри!
   Ладони ее в крови.
   Алекс засовывает руку за воротник, достает черный платок из дорогого шелка с вышитыми драконами - подарок Анаис. Он осторожно и тщательно очищает ее руки – ни единого пореза.
   - Чья это кровь? – спрашивает Алекс.
   - Если бы я знала! – Изабель судорожно смеется.
   - Пять лет тому я бы сжег тебя на костре.
   - Сожги сейчас! Я так замерзла!
   - Пей! – он вкладывает в тонкие обескровленные руки флягу.
   - Ты хочешь, чтоб я стала пьяницей, как и ты?
   Изабель осторожно глотает, морщится, отстраняет фляжку – ребенок не привык к крепкому алкоголю. Алекс берет ее холодные ладони в свои, будто закрывая их в крепости, заставляет сделать еще один глоток. Еще.
   - Не надо. Хватит, - она вырывается.
   - Что произошло, Изабель!
   - Не знаю. Понимаешь, я вижу странные сны. Иногда я захожу в комнату, которая рядом. Вон за той стеной.
   - Там нет комнаты.
   - А я захожу туда. Люди. Плохие люди, Алекс, думают, что я смогу открывать клады. Я вижу такое… Думаю, что это - будущее.
   - Нельзя увидеть то, чего еще нет.
   - В той комнате – все возможно, Алекс. Но лучше бы тебе этого не видеть.

   Город болеет туманами. «Под прикрытием дымки можно захватить укрепления!» - думает господин посол. Еще он обдумывает детали похищения. Он снова виделся с наемниками – ребята не передумали, но просят сверху по сотне монет. «А если девчонка станет визжать? Боюсь, что придется ее прирезать!». «Никого мы резать не будем. Иначе нам ничего не заплатят». Еще он думает о странных историях Изабель. Девочка снова забралась в его постель и тараторила без умолку три часа. «Кто-то сошел с ума. Либо Изабель, либо я. Этот мир безумен с самого божественного начала. Боги шутят».

   С утра шутили клинки. Алекс одиннадцать раз схватывался с Августом и в семи одержал верх. Молодой поэт становится опаснейшим мастером.
   - Вы тяжело дышите, господин посол, - говорит он. – Старость?
   - С вами состаришься! Еще немного – и не дожить мне до седой бороды. Ваша скорость феноменальна. Зачастую я не вижу ударов.
   - Брейте бороду, друг мой. Борода – не в моде. Продолжим?
   - Нет, благодарю. Я предпочитаю стареть с бутылкой вина. Я уже отхлебнул немного. Боюсь, что вы меня разобьете.
   - Ну что ж, тогда я хочу испытать господина учителя. Где ваш мрачный приятель? Опять увивается за девочкой? Я же вижу, как он на нее заглядывается! Позовите его!
   - Мигель!
   Мигель спускается по лестнице. Черный, как грозовая туча, с тремя мечами под мышкой.
   - Мигель, господин Август хочет размяться с тобой.
   - Как прикажете, капитан.
   - Какой капитан! Не обижайте Алекса! Господин посол у нас верховный главнокомандующий. На меньшую должность мы его не отпустим. Готовьтесь! Я намерен разгромить вас в пух и прах.
   Мигель снисходительно кривит губы. Алекс помогает застегнуть доспехи поединщикам. Август не прекращает шутить и насмехаться пока господин посол с силой не защелкивает его забрало. Квадратный дворик выложен красным камнем – десять шагов до высокой ограды, восемь от дерева до пустых бочек, что свалены в кучу, как убитые солдаты. Холодно, Алекс натягивает капюшон на голову, ежится, растирает плечи, шмыгает носом. Не хватало слечь с простудой в опасные дни, когда город начнет кашлять кровью. Август постукивает себя рукояткой по бедрам, Мигель проводит носком сапога воображаемую черту. Они замерли, ожидая сигнала, две железных статуи, два данника смерти.
   Алекс ударяет кочергой о железную старую сковороду, что висит возле входа.
   Мигель крадется, как леопард – Алекс охотился на страшных кошек на южной границе. Когти и зубы стоили заставе четверых новобранцев. Быстрый короткий шаг, еще один, еще, обманный полукруг, Август парирует легко, словно играя с тряпичным мячиком. Мигель атакует – одна, вторая, третья – Алекс знает назубок эти беспроигрышные комбинации, но отбить их все – он не в силах. А Август справляется. Все против правил, не по науке, поэту чужды схемы, он не занимает правильной позиции, он быстр и свободен. Есть! Господин посол видит унижение божества. Еще раз! Корявым ударом с широким размахом Август обходит защиту мастера. Мигель поражен. Снова! Молодость и скорость, неординарный стиль не оставляют шансов старой школе. Мигель опускает клинок книзу, резко поднимает, еще раз вниз, на полпути резкий выпад и тычок. Август успевает среагировать, но лезвие соскальзывает и задевает плечо. Немного крови не повредит чистоте осеннего дня. Ворвавшийся ветер подхватывает и кружит листья. Изабель любит раздвигать их носками туфелек, отыскивая продолговатые орехи в броне, способной выдержать залп картечи. Мигель кланяется, убирает оружие, Август кивает головой и возвращается к господину послу.
   - Налейте. Нет – полную, вон в ту вазу с орехами. Да высыпьте их наземь, какого дьявола складывать аккуратную пирамидку.
   Август пьет жадно, не отрывая губ, в профиль он кажется совсем юным. Как же он красив! Мужественен – скулы, подбородок, прищуренные глаза и в то же время – непрочен. Мигель возвращается с инструментами, он осторожно разрезает рукав противника, промывает рану. Август даже не поморщился – легкая царапина не способна оторвать служителя выпивки от молитвы. Мигель заканчивает перевязку, кланяется и исчезает. Человек-тень.
   - Как я вам? Недурно, а? Если бы не это недоразумение… Не повезло.
   - Вы верите в удачу, Август?
   - Я часто бросаю монетки и кости прежде, чем что-нибудь предпринять. У меня целая система. По секрету скажу, что я нашел ее в одной древней книге. Только не посылайте меня на костер, господин посол. Цифры говорят, что у меня полоса удачи.
   - Вы только что убили моего бога.
   - Этот никчемный тип недостоин вашей веры, друг мой.
   - Но он очень умелый боец. Мне ни разу не удалось победить его!
   - Вы победили меня. Удачливую мою ипостась. Я сейчас чувствую силы, как река в половодье. У вас нет на примете моста, чтобы снести потоком, города для затопления? Я сегодня способен командовать словами, строить их в самые замысловатые порядки и бросать в атаку. Слова – как мечи, мечи – это слова. Кажется, что я способен в одиночку захватить Алагер.
   - Вы неимоверно одаренный человек, Август. Но ваши желания, не превосходят ли они ваш дар?
   - Алекс, вам не понять, ни за что не понять. Мне все дается слишком легко. Стихи, фехтование, женщины. Я хочу упереться плечом и почувствовать страшную силу, я хочу противостоять сверхчеловеческому. Алекс, Алекс, судьба ходит рядом и тоже бросает монетку. Я слышу, как падает медяк в костлявую руку. Я – как статуя, сложенная из стеклянных шариков. Я могу восхищать, но я существую до первого неловкого жеста. Я хочу освободиться от липких нитей, которые набрасывает на меня эта прихотливая особа. Не знаю, как она выглядит, но мне чудятся паучьи ножки. Ножки - ножи. Я все готов отдать за глоток настоящей воли. Подлинная сила – это опьянение действием, а не вином, которое я трусливо заливаю в себя бочками, чтобы отложить решение назавтра. Дайте мне руку. Сожмите мою ладонь, Алекс. Крепче, еще. Боль возвращает к реальности. Что вы почувствовали? Что? Слабость?
   - Нет. Слабости нет. Только мрак и ветер.

   Анжела не давала роздыху господину послу целую неделю. Через день он был зван во дворец, где его кормили орешками с юга, что по вкусу напоминают песочное печенье, поили коричневым алкоголем, впитавшим силу мертвого дуба. Девушка одевалась просто, как служанка или горожанка. «Я могу справиться сама со своими платьями и ужасно этим горжусь». Она испытывала только странную страсть к одежде, расшитой на манер мундира, и к широким шелковым поясам, многократно обернутым вокруг талии. Перехваченная поясом, Госпожа казалась более хрупкой, заледеневшая травинка - тоненькая, полупрозрачная. Алагерское серебро – драгоценнейший из редких металлов, мерцающий в темноте, богатый легендами и историями – ночью ее платья напоминали звездную россыпь. К примеру, говорят, если сделать машинку по схеме из старинной книги используя алагерское серебро – то легко достичь бессмертия, а если и не бессмертия, то век будет долог, а молодость - медленна. Вокруг ее шеи несколько раз обмотана железная цепочка – такие носят гребцы и невольники, на цепочке – коробочка. Анжела постоянно прятала ее под платок, точно там хранилось ее настоящее сердце.
   Она обожает сидеть напротив, опираясь локтями на плетеный столик. Она бросает красные ягоды в господина посла и иногда посмеивается – когда бросок особенно удачен. С ней легко. Легко жить, вдыхать воздух, прогонять назойливые мысли, не гадать о будущем, не желать себе большего. Легко придумывать миры, воображать целые страны с диковинными законами. С ней мудрость – кажется забавной, яблоко хрустит сильнее, сердце не старается разбить ребра, а плавает в облаке, как душа праведника. И эта легкость совсем не противоречит тому, что Анжела временами разговаривает с господином послом так, будто подозревает его в чудовищном преступлении. Под пытливым ее взглядом невольно чувствуешь себя на пыточном станке совести.
   Его глаза привыкли к редкой и сильной красоте девушки. Уже не отвисала челюсть, не округлялись глаза, не дрожали колени и руки. Или это иллюзия? Он когда-то читал, что бывают люди-зеркала, в которых каждый видит только свои желания. Иногда ему хотелось убить ее, сбросить в реку, прирезать кинжалом – оружие по-прежнему ему оставляли. Вырвать из земли гладкий булыжник и силой ударить по бледному виску, где змеится черный локон. Ничто так не хочется разрушить, как совершенную гармонию.
   Анжела ему решительно нравится. Начиная со вчерашнего дня, когда она впервые выпила с ним и позвала флейтиста. Красивый, почти как Август, мальчик. Какая знакомая флейта! А на поясе у него ремни пращи. Кто это в темноте целил камнями в господина посла на террасе?
   - Жаль, что я не умею петь, - сказала Анжела.
   - У вас приятный голос.
    - Это голос для разговора, господин посол. Певческий – совершенно другое дело. Это как затупленный меч для обучения и острая боевая сталь в зазубринах с долгой кровавой памятью. Я слышала, вы хороший фехтовальщик?
   - Я уже не знаю, что хорошо, а что плохо. Вещи мгновенно меняют значение.
   - Это торговый город, господин посол. Здесь жизнь кипит в сто раз сильнее, чем за его стенами. Ловите!
   - Хороший клинок.
   - В позицию! Я хочу, чтоб вы дали мне несколько уроков.
   - Это может быть опасным, Госпожа. Анжела, для девушки любая царапина – как для пехотинца шрам через все лицо.
   - Раз!
   - Вы чуть меня не задели. Черт, Анжела, они же наточенные! Как я могу обороняться, не смея поранить вас? Лучше уже прикажите отпилить мне голову!
   - Головой казнь заканчивается. Скорую расправу еще нужно заслужить! Раз!
   - Вы замечательно движетесь. Черт, как же вы пластичны! Придворный учитель танцев? Вы были лучшей ученицей?
   - Это прирожденное. Я болела в детстве, видимо, не получила достаточной твердости, вот и гнусь, будто ива. Раз!
   - Я ранен.
    - Немного крови в тон этим чудным листьям! Приколите багряный на воротник вашей рубашки. Белое, алое. Ваш мундир с одним расшитым рукавом! Вы – жертва моды, господин посол. Вот ящичек. Это мой подарок. Возьмите его, господин Раненный Зверь. Не потеряйте всю кровь. Алагер не должен нести расходов на похороны чиновника. Вы блестяще фехтуете. Если бы вы захотели – я бы валялась на земле с перерезанным горлом. Впрочем, это легкая смерть. Никогда не стану пытаться убить вас в поединке! Мне жаль себя, а вы мне даже нравитесь. Вы приятный враг, но слишком ленивый. Делайте что-нибудь – заложите бочки с порохом под мой дворец, захватите городские ворота. Вы похожи на толстого кота на солнцепеке. Я верю в вас – вы еще воспрянете, и покажите всем нам…
   - Как скажете, Анжела. Позвольте открыть ящичек?
   - Он ваш.
   - Что это? Пистолеты, ножи, яд.
   - Это скромный набор для ритуального самоубийства. Решайте сами, что делать с этими чудными вещичками.

   Льюис помрачнел и осунулся. Он уже не выглядел неестественно молодым стариком, что-то изнутри уничтожало его. «Наверное, болезнь» - решил Алекс, подходя к столику. Осень становилась глубокой как колодец. Но все равно еще тепло, но ласковый воздух не унимает тревоги. Левая рука Председателя дрожит, и он прячет ее в широком рукаве мантии. Терраса не кажется пустой и ухоженной – она завалена листьями, которые никто и не думает убирать. В пасмурный день белые стены дворца утратили блеск, видны узоры трещин. Витражные стекла проигрывают в насыщенности цветов клену, который красуется рядом. Статуи похожи на мертвецов, а их позы – прерванное движение, теперь будто пародия на жизнь.
   - Как ваше здоровье, господин Председатель?
   - В мои годы здоровья уже не бывает, Алекс. Доживете – узнаете. Впрочем, ваши шансы достичь моих лет – ничтожны.
   - Меня все запугивают в Алагере.
   - Это факты глазами постороннего наблюдателя. Как она вам?
   - Все еще удивляет.
   - Вы уже боитесь ее?
   - С моими шансами на выживание – бояться уже поздно.
   - А я боюсь.
   - Вы же ближайший ее сподвижник, ее слово, ее оборона.
   - Люди, пославшие вас, надеялись, что вы способны раскопать прошлое. Много тайн вы осилили, господин имперский пьяница и бездельник?
   - В Алагере я существую отдельно от самого себя. От желаний, от чувств. Я сделался неподвижным. Чувствую, что уже начинаю обрастать раковиной, как улитка.
   - Вы так ничего и не узнали обо мне, о ней, о себе.
   - Вы правы. Я-то и о себе ничего толком не знаю.
   - Мне иногда кажется, что она монстр. Нечто вернувшееся из пустых областей небытия, чтобы мстить.
   - Ага, и ночами она пьет кровь.
   - В этом дворце – страшные ночи.
   - Мне уже говорили об этом. Одна девушка. А потом ее имя стало принадлежать другой. Не уверен, что только имя.
   - Вам не стоит злоупотреблять спиртовыми настойками, друг мой.
   Судорога скрючила Председателя, он стал похож на лист, к примеру, на этот, белесый, почти седой, свернутый, с зубчатыми краями, лежащий на столе перед господином послом. На листе пульсировали громадные капли. «Черт, как вырванные сердца. Эти капли. Не хватало еще, чтоб они превратились в кровяные».
   - Позвать кого? – спросил Алекс и сам поразился безучастности собственного голоса.
   - Пройдет.
   Председатель достал коробочку, встряхнул, прижал к голове. Механизм жужжал и трудился. Через минуты две Льюис выпрямился, улыбнулся по-старчески беспомощно, убрал со лба липкую от пота прядь.
   - Господин посол, не посылайте меня на костер! Запретные механизмы – моя слабость.
   - Вся наша медицина зависит от подобных игрушек. Касательно костров – как бы самому там не оказаться.
   - Окажетесь, Алекс, обязательно окажетесь, если не внутри пламени, то рядом. Будьте уверены.

   Что дает нам иллюзию свободы? Действие, как говорит Август. Борьба за неуютное место на вершине горы? Любовь? Тонкая рука, ласково проникающая за ворот вашей рубашки. Губы, умеющие целовать, но не требовать? Книги, выстраданные, как победа?
   Вчера был прием в Городском Совете. Скромный вечер заговорщиков, сочувствующих, выжидающих. Музыка и танцоры, осенние яблоки и гроздья винограда, вина в стеклянных корытцах. Август налакался, и слуги унесли его отсыпаться в укромном месте. Шутили, обсуждали завершение суда над Канцлером – принято было сочувствовать преступнику. Называть его мучеником, ругать ангажированных судей. Приговор более чем мягок – ссылка управляющим на дальний остров, а Алагеру, к счастью, принадлежит целый рой островов. Ссылка с небольшой конфискацией как альтернатива сдиранию кожи заживо, распиливанию конечностей, потрошению, выворачиванию и разрыванию суставов, раскаленным клещам и расплавленному металлу. Анаис поначалу выдерживала печальное лицо, принимая сочувственные фразы, как букеты роз. Когда ей надоела роль родственницы несчастного Канцлера, Анаис взорвалась, как смеховой погреб. Не было более веселой, ветреной, вертлявой, живой девушки под высокими сводами Совета. Она перетанцевала со всеми, включая Алекса, что делала очень редко, точно боясь запятнать репутацию связями с имперскими шпионами. «Как маленькая глупенькая собачка» - думал Алекс.
   Она вошла с небольшой охраной. Черное платье, синие алагерские ленты, белая имперская. Им ничего не стоит убить ее в толпе, в шумной неразберихе бала. Или арестовать, заперев до прихода правительственной армии. Но сила Закона велика – девушка неподсудна и неприкасаема. Ее позволено только тихо ненавидеть. «Ей нравится риск. Она и меня оставляет при оружии. И сюда заявилась, чтобы разрушить идиллию фронды».
   Женская оппозиция в ярких несуразных платьях во главе с Анаис. Искусственно холодные лица, чрезмерная учтивость городских чиновников. А она идет мимо – редко кивая головой, не говоря ни слова, точно люди вокруг – призраки, созданные колдовским дымом над жертвенным пламенем.
   Что такое сила? Нужно ли быть сильным, чтобы достичь счастья? Мы все служим призракам, что сами и выдумали.
   Анжела проходит мимо него, бросает небрежный взгляд, внутри что-то вскипает. Анаис хватает его за рукав:
   - Куда ты? Стой! Она же не звала тебя! Не звала!
   - Оставь, прошу, оставь, я должен.
   - Если ты сейчас подойдешь к ней, если ты сделаешь хоть один шаг… Я не шучу, Алекс, ты не представляешь, как сильно я не шучу. Клянусь моими собачками, что все будет кончено. Понимаешь о чем я? Кончено!
   Ее пальцы соскальзывают с его рукава.
   - Госпожа!
   - А, господин посол. Хоть одно приятное лицо в этом зверинце. Как жаль, что мы с вами скоро расстанемся.
   - Я тоже стану жалеть.

   Осенние яблоки. Я съедаю их вместе с косточками и хвостиком. Никто больше не скажет – теперь у тебя внутри вырастет дерево. Наверное, это и есть подлинное одиночество – отсутствие глупых запретов, конец детства. Я раскалываю орехи тяжелым шаром на рукояти заряженного пистолета. Их сердцевина совершенно бессердечна. Алкоголь мы станем пить после победы.

   Наемник непременно желал отправиться на дело с двуручным мечом за спиной. Стоило труда и двух монет отговорить его от бессмысленной затеи. То ли верзила боялся, что его оружие украдут, то ли хотел произвести впечатление стоящего воина в расчете на добавку к оплате. Его товарищ резонно замечал, что для похищения женщин такое оружие совсем не годится – вполне достаточно рук и веревок, а самый мощный меч мужчина носит в штанах. Охрана ни за что не пропустила бы их внутрь города с такой махиной за плечами. Алекс купил для наемников два временных патента, городская стража тоже была задобрена.
   День стоял высокий, точно небо было поднято выше, поднято и очищено – ни облачка – благородная спокойная синева цвета алагерского флага. Вон их, сколько боевых знамен на башнях, бастионах и батареях. Город готов к защите – даже против городских ворот в каждой из трех частей города установлены орудия для стрельбы картечью. Площадь возле Городского Совета напоминает военный лагерь – разложены костры, чинится и готовится оружие. Наемников прибыло безмерно, а все еще появляются новые, маскирующиеся под обычных граждан. Алексу кажется, что здесь задействована далеко не одна мятежная армия. Возможно, кроме известных заговорщиков имеется еще какая-нибудь сила. Лакомый город.
   Алекс оставил своих людей в небольшом кабачке, запретив им напиваться. Они его должны ждать до девяти часов – благо, башня с курантами рядом – на круглой площади. Если его не будет к этому времени – им следует переночевать в соседней гостинице, где Алекс уже снял комнату. Если дело выгорит – то в порту их ждет корабль, а дальше – по обстоятельствам, город может назавтра остаться без имперского посланника.
   Вот этот дом - Улей Теней. Полно охраны, но в дом легче прокрасться, чем в ее виллу. К себе она его теперь близко не подпустит. Что ж, если не удастся уговорить – у него есть усыпляющая повязка в кожаном футлярчике. Достаточно прижать ее к лицу человека… Повязка опробована на служанке – проспала целые сутки. Еще один день, чтоб покинуть пределы княжества. Мигель заберет Изабель и деньги, они поплывут окольным путем на северо-запад. Лучше было бы оставить его при себе – с двумя наемниками справиться будет тяжело, если они чего задумают. Если что – Алекс пристрелит обоих – он запасся парой изящных пистолетов чудесной работы, которые легко спрятать в одежде. Их не должны нагнать. Время на стороне похитителей. Пока разберутся, пока успеют заподозрить господина посла – попробуй-ка, выясни – в городе он, или на той стороне – во дворце. Да мало ли кого еще можно обвинить!
   Кованый металл отбрасывает узорчатые тени – силуэты драконов, борющихся с цветами - все вместе пронизаны пиками, точно мотыльки у коллекционера. Из небольшого сада поздний цветок заявляет о собственном существовании, распространяя аромат, способный свести с ума только умирающую пчелу. Мигель нагибается, опершись рукой в столб, подставляет ему спину – Алекс использует его как ступень, прыгая на ограду, где ранее приметил промежуток в рядах острых зубцов. Самоуверенность заговорщиков не имеет предела – слуга оставил открытым окно, в саду пусто – только темные ветви стерегут свои сны о лете. Он с Мигелем проникает вовнутрь, спускается в подвальчик. Тот же подкупленный слуга оставил связку ключей на полке за синей пузатой бутылкой. Рядом еще одна – внутри плавает человеческое сердце.
   - Вас ждать здесь, капитан, - спрашивает Мигель.
   - Да, здесь. С девчонкой я еще смогу управиться.
   - А с охраной?
   - Я уже не раз бывал в этом чудном обществе, конечно, сегодня я не зван, но об этом никто не знает.
   - Как скажете, капитан.
   Алекс поднимается по крутой лестнице, ждет наверху, пока восстановится дыхание. Он уничижительно смотрит на удивленного поваренка, спешащего с корзиной яблок на кухню. В зале – занавесочно, ветрено и тепло – окна настежь. Тени, силуэты, ему удается остаться незамеченным. Но ее нигде нет. Возможно, она уже уехала? Где ты, проклятая девчонка? Алекс заблудился, ему кажется, что он слышит ее голос, открывает дверь, входит – чулан без окон, закрывает дверь, прислушивается. Отчетливо слышна речь – комната для подслушивания с отличной акустикой. Ее голосок – теплый – можно согреть озябшие ладони. Август впервые кажется трезвым.
   - В следующую среду, - говорит Август.
   - В среду? Как мало времени.
   - Правительственные войска подойдут через месяц, не раньше. Наши друзья позаботились, чтобы имперцы были здесь как можно ближе к зиме. Если они не войдут в город, то вынуждены будут повернуть.
   - С пустыми руками? Мы выдадим им ее? Конечно, придется раскошелиться. А мы успеем укрепить ту часть города?
   - У нас достаточно сторонников даже в Университете. Эх, купить бы Председателя, да он слишком ее боится.
   - Боится? Я думала…
   - Это верные сведения. Если мы провернем дело в среду, то успеем покрыть стены пушками. Орудия уже устанавливаются. Правда, нашими противниками. Они не фанатики, если дело удастся – наши враги станут нашими подельниками.
   - Следует одновременно выступить на двух берегах.
   - Уже готов флот. Наемников из порта перебросят на ту сторону, наши люди проведут их в город.
   - Но не во дворец? Я просто боюсь представить, что они могут сделать.
   - Нет, для захвата дворца отобран отряд. Это молодые люди из лучших семей. Все будет сделано уважительно. Иначе нам придется отвечать перед целым государством. Этот проклятый Закон сверх меры защищает правителей. Все они соберутся, отбросив вражду, чтобы отомстить за одного. На востоке заключат перемирие, и мы увидим под своими стенами всю имперскую армию.
   - А разве к нам приближается не сильнейшее войско?
   - Нет. Это не боевые части. Новобранцы, гарнизонный сброд. А у нас – наемники. Они замечательно дерутся, когда получают плату вовремя.
   - Сражаться с Империей – глупая идея для любого наемника. Им не простят. Колеса и колья вдоль дорог. Это жестокое государство. Мы не берем пленных.
   - Мы не станем сражаться. Достаточно показать свою силу. Наемникам обещана щедрая оплата – они получат сполна, обещаны корабли и перевозка в великое Западное княжество, откуда нет выдачи. На самом деле мы их развезем небольшими группами по портам восточного побережья и сдадим имперским рекрутерам. Богам войны нужно жертвенное мясо, особенно, хорошо обученное. Еще одно, милая.
   - Слушаю.
   - Только между нами. Никто на это не согласится, но послушай… Я не думаю, что следует ее выдать правительству.
   - Держать под замком? Нам не позволят.
   - Она умрет.
   - Ты сошел с ума! Империя! Закон! Даже Хранители!
   - Я не знаю, зачем она нужна правительству, но мы не будем полностью свободны, пока она дышит. Но нам нужен город. Я ее родственник, милая, у меня есть права на Алагер. Если ее не станет…
   - Город будет твоим?!
   - Нашим. Клянусь, нашим.
   - И что ты предлагаешь?
   - Нам нужен убийца. Жертва для обвинения. Можно подать все таким образом, что заговор устроен нашими врагами. Что они захватили слабоумную Госпожу, мы попытались ее спасти, а они… В общем, пала прекрасная и пустая голова под ножами кровавых злодеев.
   - Председатель?
   - Да. И еще один.
   - Кто?
   - Мы надавим на имперское правительство.
   - Кто?
   - Алекс.
   - Ну, уж нет! Ни за что!
   - Ты его так сильно любишь? Не верю. Он пустой человек. Ему немного за тридцать, а он будто беспомощный старик. Он ничто.
   - Август, послушай…
   - Если убийца – имперский посол, ты чувствуешь, какое у нас будет преимущество в переговорах? Потеряв ее, они утратят интерес к городу. Мы сможем решать здесь все сами.
   - Ты сможешь, Август.
   - Ты тоже. Алекс все равно обречен. Его подставят, обвинив в злонамеренной порче отношений между столицей и Алагером, Конечно, его объявят шпионом, который готовил вторжение войск Союза. Он – их оправдание оккупации. А тут придут спасительные имперские стрелки и для спасения слабоумной девочки немного пограбят город. Да они вырежут половину алагерцев! Ты же знаешь, как действует правительственная армия? Ты думаешь, что будешь в безопасности?
   - Я уеду.
   - А я думаю, что нужно принести назначенную жертву.
   - Я не позволю! – в чулане слышно, как она убегает.
   - Милая, мы еще поговорим. Поверь, ты передумаешь. Поплачешь и передумаешь!
   «Сердце – ты предатель, ты – слабое, с тобой не добраться до вершины, ты вынуждаешь присесть на камень для отдыха, но разве с тобой отдохнешь? В голове потемнело, воздух внезапно стал густым, как мед, изготовленный осами смерти. Разве осы умеют делать мед? Они его только воруют. Осы смерти даже плетут паутину. Забытье? Мысли движутся как сомнамбулы, химерические такие мысли – с хвостиками, с множеством голов, тысячеротые, шепчущие взаимоисключающие советы. Тело осело, как мокрая ткань, сорвавшаяся с бельевой веревки. Наверное, я умру как мой друг. Он сильно переживал смерть отца и упал, отойдя ровно четыре шага от стола, где за кружкой вина пытался объяснить мне, потерявшему всех, что такое потеря. В чулане найдут тело господина посла по трупному запаху, который пропитает портьеры, занавески, тени, воду в фонтанах. Слова людей в этом доме уже наполнены трупным ядом. Я не смогу схватить Анаис, прижать к ее лицу снотворный платок, сгрести расслабленное тело в охапку. Мигель зря ждет меня, наемники впустую пропивают мои монеты. Корабельщику придется заплатить неустойку. Сколько остается мне жить и зачем? До среды? Анжелу проткнут клинком из моей коллекции с именной гравировкой – как раз такой бесследно исчез. Бежать одному? С Мигелем и Изабель?».

   - Привет, капитан.
   - Уезжаете, Жакоб?
   - Да, самое время. Нас очень торопят с войсками.
   - Корабли?
   - Уже грузимся. Спустя неделю мои ребята уже будут танцевать под пулями по пояс в грязи, без штанов, страдая кровавым поносом из-за чуждой природы и испорченных продуктов. Даже жаль их.
   - Вы слишком сентиментальны.
   - Я? Точно нет. Я могу руками разорвать горло каждому. Даже другу. В военном деле нет места слезам.
   - Бывает, что и солдаты плачут.
   - Бывает, не спорю. Город полон наемников. Они бы могли набрать несколько рот. Денег у Алагера хватает. Зачем они посылают своих солдат? Своих сыновей? Жадность – великое дело.
   - Глядите, чтоб не разбежались.
   - Постараюсь. Охрана посольства – тоже отправляется с нами. И господин Секретарь отправляется.
   - Старый лис тоже едет?
   - Что, плохо дело, капитан? Мне его отъезд тоже не нравится. Он - крысеныш. Как бы он не состряпал донос на вас перед бегством.
   - Думаю, что Секретарь уже не одну кляузу настрочил ровным чиновничьим почерком, запечатал и отослал.
   - Вам понадобится удача, капитан. Вы мне симпатичны, как военный. Не хотелось бы видеть вашу голову на спице.
   - А как бы уж мне не хотелось. Поверьте!
   - Для охраны посольства оставляют только трех стрелков, капитан. Это совсем никуда не годится. Я бы на вашем месте не заходил в посольский отель. Неспроста все это. Очень неспроста.

   - Господин Секретарь?
   - Да, господин посол?
   - Вы покидаете нас? Алагерский климат вредит вашему дряхлому организму?
   - Боюсь, что вашему он вреден куда сильней.
   - Угроза?
   - Как я могу угрожать имперскому чиновнику? Знатному человеку со связями? Вы же каждый день во дворце с Госпожой обедаете. Вкусно кормят?
   - Сладко поят.
   - Не целуют?
   - Поцелуй ценой четвертования? Дорого, не беру.
   - Зато, какая девушка! Красавица, хоть и немного не в себе.
   - Я могу донести на вас.
   - Оскорбление величества? Никто в Алагере не станет заниматься такой безделицей, особенно, когда на горизонте шторм. Да и кто поверит вашим словам?
   - Она поверит.
   - Какая поразительная близость. Отчего же ваши успехи ничтожны? Чего вы добились для Империи? Отправка войск – моя заслуга.
   - Жакоб не в счет?
   - А кто бы ему позволил набрать войска? Он ограниченный вояка.
   - Не на одном ли корабле с ограниченным воякой вы отправляетесь?
   - Не на одном. Я рассчитываю получить должность в армии на востоке. Теплое стариковское место. Подальше от столицы с ее эшафотами, от Алагера с его заговорами, от вас – бездельника и выпивохи, провалившего миссию.
   - Будь вы моложе, господин Секретарь.
   - Я и молодым бы не стал драться с искусным фехтовальщиком.
   - Трусость не гарантирует выживания, господин Секретарь.
   - Я просто увеличиваю свои шансы.

   В семье не без урода. Улицы Алагера – прямые, сходятся под углом в девяносто градусов - этот город создан, чтобы изгнать само понятие «заблудиться». Кварталы, выкрашенные в один цвет – тут потеряется только ребенок, да и то – до первых ворот с охраной, которые разделяют, не только части города, а и смежные районы. В далеких южных городах, засыпанных оранжевой пылью, улицы вьются, как плющ, змеятся, подобно дракону с отрубленными лапами. Юг суеверен и нежен. «Чтобы зло заблудилось!» – смеются в бороду старики, пьющие травяные отвары в ветхих павильонах. Они так привыкают к одному месту, что кожа загорает пятнами, совпадающими с дырами в тенте. «Чтобы врагу было сложнее захватить город!» - говорят солдаты. Впрочем, Алекс не знает ни единого города, спасенного собственной путаницей.
   Это самая южная улица в Алагере. Вовсе не потому, что она проложена у подножия солнца. Она связана петлями, она - лабиринт, замкнутый в самом себе, будто привезенная из далеких мест в дар Алагеру, но так и не прижившаяся в нем. Алексу сразу не понравились черные остовы деревьев, рано облысевших – ржавые и скрюченные, как обгорелые, остатки их прически валялись тут же. Дома похожие на слепых нищих – окна грязные, как бельма. Он шел за маленьким человечком, но теперь тот исчез, возможно, нырнул в один из колодцев канализации, закрытых ржавыми решетками. Вместо одного пропавшего – шесть нашедшихся. Решительные, жестокие лица. Они окружили господина посла в два счета, так что сопротивление – самоубийственно. У каждого пистолетик, а из открытого окна выглядывает дуло мушкета.
   - Деньги? Господ интересуют деньги?
   - Господ деньги в этот раз не интересуют, - ответил плюгавенький, рыжий парень с отрезанным ухом.
   - Господ интересует жизнь? Дешево не дамся.
   - Не дури, брат. С тобой хотят поговорить. Поверь, если бы дело касалось твоей жизни, то уже бы крысы в канаве глодали твои ребра.
   - Верю.
   Его завели в дом. «Черт, если меня вскроют и пустят кишки на колбасу, никто даже не узнает. Я думал, что меня убьют иначе. Все-таки это лучше, чем на эшафоте. Странно, почему мне не страшно. Я должен дрожать. Помню, как мы на границе наскочили на вражеский разъезд. Я даже прицелиться от волнения не мог – разрядил в упор оба пистолета и ни разу не попал. А колени целый день так и подгибались, будто из них вынули кости».
   - Господин посол!
   - Не говорите только, что это нежданная встреча. Меня здорово заманили. Вы вытащили меня из реки, чувствую, что пришло время расплачиваться. Ваших людей не интересуют деньги. Я им не поверил, но так мне было сказано. Как же я должен расплатиться? Требуется мое сердце для колдовского ритуала?
   - Надо же – какой говорун! А в реке, отчего помалкивал?
   - В реке я как-то задумался о стоимости человеческой жизни.
   - Медяк – цена!
   - Не спорю.
   - Садись. Выпей. Выпившим ты мне нравишься больше.
   - Как ни странно, себя трезвого я тоже не люблю. А пьяному и помереть легче и в рай возносишься быстрее, наполнившись алкогольным паром.
   - Выпил. Еще одну. Еще. Отпустило? Молодец, я бы боялся на твоем месте, но не подал бы виду. У тебя лицо игрока, черта с два угадаешь, какие фишки! Ребята, выпейте тоже, но в другой комнате.
   - Будем секретничать? – спросил Алекс.
   - Будем. Вы, говорят, часто ее видите?
   - Вижу. В последние две недели.
   - Впечатление?
   - Странная, но сильная.
   - Уже не болеет?
   - Надеюсь.
   - У меня для нее письмецо. Ты передашь.
   - Передам. Обещайте снять мою голову с пики.
   - Отказываешься?
   - Я оплачиваю долги.
   - Человек.
   - А что в письме?
   - Не тебе оно. И знать о чем - ни к чему. Мы на ее стороне. Я спас тебя, она – когда-то спасла меня. Я тоже выплаты не задерживаю.
   - А почему я?
   - Понимаешь, друг, я редко клянусь, но могу дать слово, что с тобой можно иметь дело. Ты самый посторонний человек в этом городе. Самый обреченный. Ты отнесешь письмо и никому не покажешь.

   Туман. Густой и безвкусный. Вязкие капли оседают на волосах. Шаги почти не слышны. Он идет, шаркая по листве, или это не листья – из-за тумана не видно, а проверить страшно. Черные силуэты знакомых или химерических вещей. Он спит? Он прокусил кожу на запястье, но не проснулся. Слизал кровь языком. На кровь не похоже. Совсем не страшно и бесконечно одиноко. Стук копыт. Наверное, всадник. За ним? Нет, мимо.
   - Куда мы идем, - невесомый девичий голос. Слова, кажется, леветируют, звеня крыльями.
   - Если бы я знал.
   - А куда идут мертвые?
   - Брось, мы еще поживем.
   - А почему ты так думаешь? Тебе подсказывает твое сердце? Мое молчит.
   - Возможно, мы забыли, как правильно обращаться с сердцем? Каждый инструмент требует мастерства.
   - Так ты не мастер своего сердца?
   - А ты как думаешь?
   - Ничего я не думаю. Мы умерли.
   - Нет.
   - Раз нас больше не учат верить в ад или в рай, в искупление, воздаяние, то душам просто некуда пойти? Это бесконечное пространство между миров. Оно поглотило миры. Давно ты идешь?
   - Не знаю. Усталости не ощущаю.
   - Год? А когда бредут веками, то чувствуют усталость?
   - Ерунда. Никто веками не бредет.
   - А почему мы никуда не приходим?
   - Минуту назад еще не было никаких «мы».
   - Минуту? Здесь нет времени. Как тебя зовут?
   - Не помню.
   - Мертвые забывают имена.
   - Я не мертв.
   - Докажешь?
   - Смотри на меня!
   - Я ничего не вижу.
   - Туман слишком густой.
   - Протяни руку на мой голос!
   - Протянул.
   - Кажется, поймала.
   - Не чувствую.
   - У меня легкие ладони.
   - Все равно не ощущаю.
   - Можно я буду держать тебя за руку? Мне так надежней.
   - Можно.
   - Ты раньше был сильным?
   - Думал, что да. Потом понял, что сила это не мышцы, не слова, даже не мысли. Это глубинное чувство. Как звезда, упавшая в колодец.
   - Ты бы прыгнул в колодец за ней?
   - Кто знает? Я в таком месте, что не удивлюсь, если уже когда-то прыгал в колодцы. Я помню детство. Игрушки, руки матери, но не ее лицо, голос отца, но не тело. Я помню запахи, но не помню женщин.
   - Ты любил?
   - Я столько раз звал любовью разные чувства…
   - Ты умел радоваться?
   - Я и сейчас умею! Хочешь, я захохочу как великан?
   - Валяй.
   - Ну?
   - Не получилось.
   - И то правда.
   - Ты сильный?
   - Снова? Наверное, нет. Среди людей – быть сильным – значит быть жестоким, страстным, зубами и ногтями отстаивать свое. Навязывать желания, мысли.
   - Говорят, что сила требует веры.
   - Требует.
   - Любая сила?
   - Думаю, да.
   - А ты?
   - Я много думаю и много сомневаюсь. Я не могу верить по-настоящему. Я в состоянии смириться и терпеть. Но сила – это поступок, это действие. Я похож на этот туман – я рассеян. Я – что угодно, но уж точно не сжатый для удара кулак.
   - Я устала.
   - А по голосу не скажешь. Бодренький.
   - Возьми меня на руки.
   - Тогда я сам скоро устану. А я не знаю, где здесь можно заночевать или поесть. Впрочем, я не помню, что это значит – ночевать или есть, как это правильно делать. Просто так принято в дороге. Чтобы выжить.
   - Тебе незачем заниматься такой чушью. Мертвые не едят.
   - Да живой я, живой!
   - Рада слышать. Согрей меня!
   - Хорошо, забирайся на плечи.
   - Уже.
   - Ты невесомая?
   - Как твоя тень.
   - В таком тумане – не бывает теней.
   - Какой ты теплый! Можно и мне кусочек?
   - Ладно. А что потом?
   - Потом? Ты остынешь. От тебя останется только голос, который будет звучать в обратную сторону, проговаривая задом наперед все слова, сказанные тобой прежде. Умрет последний звук – настанет тишина. Но никакого покоя ты не узнаешь. Все что угодно, но не покой. Даже когда тишина рассыплется, подобно моей руке, так сладко дремавшей в твоей.

   Когда я умер - ничего не изменилось. Просто в новом месте не хватает некоторых вещей, имена которых я забыл. Ежесекундно теряю одно из имен.

   - Мы больше не увидимся.
   - Обязательно увидимся, Изабель.
   - Если бы ты так думал, то не отправлял бы меня с ним.
   - Кроме Мигеля мне не на кого положиться.
   - Я не могу положиться на него. Я не ты.
   - Мы увидимся. Обещаю, если мою голову не вывесят в емкости со спиртом над городскими воротами.
   - Не вывесят. Мне иногда снится будущее. Я не видела твоей головы в спирту в моих снах.
   - Не верь снам, они как облака. Их очертания слишком щедры на обещания.
   - Что я буду делать в том дальнем княжестве? Жить с Мигелем?
   - Нет, он отдаст тебя в школу.
   - Ненавижу учиться.
   - Там будут девочки твоего возраста.
   - Я буду одинокой. У странных людей не бывает друзей.
   - Ты обычная.
   - Хотела бы я верить. Туман.
   - Что ты сказала?
   - Туман. Это такая белая дымка. Это когда старые облака умирают над землей.
   - Мне кажется, что я недавно видел туман. Я шел в тумане, как под простыней. Я ничего не видел, я не знал, жив ли.
   - Я знаю. Я была рядом.
   - Не пугай меня.
   - Ты уже старый и глупый – поздно бояться.
   - Старики боятся смерти.
   - Нет, твой страх повзрослел с тобой, но он не стал больше. Опыт мешает видеть твоим глазам.
   - Как в тумане?
   - Почему ты не спас девушку?
   - Какую?
   - Девушка, которая служила во дворце. Она просила тебя.
   - Ты это тоже видела во сне?
   - Самые страшные вещи я вижу, когда мою волосы.
   - Я не уверен, что ее нужно было спасать.
   - Она пропала. Ты не помог ей. Теперь тебе будет невыносимо.
   - Ее именем пользуется другая. Либо другая она.
   - Мертвые должны спать в пустоте. Ты не разгадал загадку? Я оставила тебе конверт. Я хочу, чтоб ты прочел, когда я уеду.
   - Как трогательно – пару слова благодарности перед долгой разлукой?
   - Перед бесконечной. Мы больше не увидимся. Я люблю тебя.
   - Что?
   - Ты считаешь, что я не могу любить? Что я совсем ребенок?
   - Нет. Я совсем старик.
   - В каждом возрасте бывает своя любовь. В двадцать она уже не такая, как в двенадцать, а в тридцать – у нее горький привкус.
   - Откуда ты знаешь? Всё твои сны?
   - Я говорю то, что должно быть сказано. Я не замахиваюсь на большее. Я буду помнить тебя – презрительно сощуренные глаза и кривую усмешку.
   - Это не то, что следует помнить.
   - А если нет ничего другого?

   На террасе ветрено. Порывы приносят холод, просачивающийся сквозь одежду. Пора носить кожаные вещи, кожаные и стеганные, ведь скоро война. Черт с ним – с холодом, дышать-то легко, не то, что внизу, где от реки поднимается мгла и забивает легкие. Алекс долго не мог унять кашель, сотрясающий ребра – он сгибался в три погибели, зажимая платком рот. Не хватало только заболеть сейчас, чтобы выздороветь на эшафоте. Ноги и голову держи в рабочем состоянии, чисти пистолеты, проверяй пружины, смотри по сторонам, будь напоготове, подкупай нужных людей, особенно с кораблями.
   Круглый человечек в ярком плаще, крупная голова повязана синим платком.
   - Господин посол?
   - И вы здесь, господин посол! – отвечает Алекс.  – Ни одному иноземцу еще не удавалось пробыть в Империи столько времени! Разве что на колесе при дороге.
   - Алагер – вольный город.
   - Алагер – имперский город.
   - У этого города полно привилегий.
   - Во время войны? Ваше присутствие бросает тень на Госпожу. А карательная экспедиция уже в пути. Не пора ли вам делать ноги?
   - Вам тоже пора и впору. Давайте, прогуляемся. Что толку злословить в ожидании приема. Я слышал, что Госпожа примет только одного из нас. Да и когда ее милость снизойдет на нас – неизвестно.
   - Не возражаю.
   Они идут медленно, будто считая удар собственных сердец. Алексу кажется, что коротышка ведет его, так уверенно тот семенит кривыми ножками. Алекс никогда не был на востоке, покидать государство запрещено, но так хотелось бы глянуть, как живут в тех маленьких странах. Они поднимаются по лесенке на площадку, посыпанную белыми камешками. Алекс замечает, вздрагивая, устройство, напоминающее человеческий скелет, распятый на раме с блоками.
   - Прекрасная вещь! – улыбается коротышка.
   - «Долговязый человек» - отвечает Алекс, - совершенное орудие пытки. С его помощью можно растянуть, вывернуть или расплющить каждый сустав. Вот отверстия для рычагов, сюда крепятся маленькие тиски для пальцев. Мне еще не доводилось видеть рабочую модель – это почти легендарное орудие. Его использовали лет триста назад, когда нравы были жестокими.
   - Для нас ваши нравы и сейчас кажутся пределом жестокости. Такие замысловатые казни по ничтожному поводу. У нас сносят голову косой. Мы наказываем смертью, а не мучением. В наших крохотных государствах не встретишь такое вот приспособление, мирно пылящееся в дворике правителя. Интересно, зачем его здесь выставили? Нам намекают? Вам или мне?
   - Я начну говорить и петь без подобных изысков. А вы – подавно, поверьте моему небольшому опыту.
   - Вы – варвары, дикари, считающие таковыми нас, Алекс. Не спорю – ваши города красивее, знания – глубже, об имперских лекарях мы можем только мечтать. За полгода в Алагере я избавился от множества болячек. Я чувствую себя юношей! Не смейтесь, вы же не знаете, как скрипело это изможденное тело до лечения? Варвары, всему вы обязаны книгам.
   - Разве ваши агенты не крадут, не переписывают книги? Ваши механики не теряют зрение, трудясь над копированием наших машинок?
   - У нас это все не работает, друг мой.
   - Правда? Никогда не верил. Слышал, конечно, но не верил.
   - Книги лежат в этой земле тысячелетие – и как новехонькие. Стоит приблизиться к границе – и они начинают стареть. Есть такая редкая болезнь, когда день равняется году. Человек заканчивается за несколько недель – двадцатилетний солдат покрывается морщинами, седеет, теряет зубы, ссыхается, как тело правителя, мумифицируемое для сохранения силы. Пока хранится тело – часть души остается с его потомками, помогая и напутствуя сквозь коридор сна.
   - И это вы нас зовете варварами? Я хохочу! Не обижайтесь.
   - Алекс, так поступали наши предки. Мы одной крови, мы вышли из одной земли. Одни племена завоевали земли, которые станут вашим государством. Другие – княжества на востоке. Алекс, вы истребляете мертвых, вы отреклись от наших обычаев, от богов, от языка. Вы переняли книжный. У нас книги ваших Предшественников стареют и рассыпаются, Алекс. Механизмы, даже скопированные с ваших, не обладают всеми свойствами. К примеру, часы – у нас измеряют время. На востоке не купить хронометр, исцеляющий от головной боли.
   - Завидуете?
   - Ваша сила в этой земле. Завидовать цепному великану? Слышите, как звенят оковы? Мы могли бы объединиться, вернуть утраченную родину – далеко за южными горами. Мы могли бы разгадать смысл древних знаний и устройств. Вы же просто воспроизводите их.
   - Соглашусь с вами. Только к чему согласие легковесного человека? На какие весы вы меня положите?
   - Таких как вы, Алекс, много. Кому нужна эта чертова война? Ваше государство нуждается в реформах. Закон ржав, правила смешны и не соответствуют времени.
   - И за этим вы пришли к больной девочке? За реформами?
   - Это не ваше дело, друг мой. Я бы мог вас уничтожить щелчком пальцев. Вы думаете, я не знаю, как вы проверяете суда в порту? Сколько кораблей ушли в наши земли, груженные оружием? Новейшие пушки и мушкеты. А книги? Книги, скопированные нашими людьми. А медики, одетые торговцами? А лекарства? А механизмы? Вы заслужили казнь длиною в столетье.
   - Жаль, что человеческое тело не так крепко. Если я выдам вам тайну – я смогу рассчитывать на обезглавливание косой?
   Шорох гравия. Входит человек в синем мундире, приветствует посланников кивком головы.
   - Госпожа примет вас, - говорит он, обращаемся к кругленькому иноземцу. Вы, Алекс, можете уезжать из дворца. На этой неделе для вас времени нет. На следующей, впрочем, тоже.
   - Я обязан передать бумагу.
   - Что за бумага?
   - От Верховного! – Алекс протягивает сверток, перевязанный белыми лентами.
   - Самого? – переспрашивает человек в синем мундире, нерешительно опускаясь на колени. – Хорошо. Давайте.
   Они ушли. Алекс подошел к краю террасы посмотреть на утесы. Камень, камень, серый, черный, неприступный, существующий неспешно, окаменевшие годы, стираемые ветрами. Прошлого не существует. Не было его никогда – то, что мы помним – отравлено фантазией и желанием. Проигравший все битвы и потерявший все царства, затравленный человек придумывает себе оправдание. Ты заносишь ногу, чтобы растоптать муравья, поднимаешь ковер, под которым он ищет спасение – это судьба, ты для него - рок, над тобой тоже занесена давящая ступня, ты не понимаешь происходящего, у твоего разума куцые пределы. Зеленой хвое плевать на осень. Низкое облако поглотило сторожевую башенку на дальней вершине, а когда оно, полежав на камнях, двинулось дальше, башенки уже не было. Крупный ворон с интересом поглядывал на господина посла, пристроившись на шее обезглавленной статуи. Мрамор и птица казались демоном, вылезшим из пламени поесть человечины.
   В сердцах Алекс ударил себя по бедру.
   «Что я сделал! Эта бумага – мой приговор. Я обещал помощь человеку, спасшему меня. Хорошо. Но я вложил туда еще один документ. Я написал о заговоре, о следующей среде, о планах Августа! О чем я только думал! Кто она мне? Неужели, дурак, ты думаешь, что спасаешь ее? Разве среди заговорщиков недостаточно предателей? Ей все равно не успеть за оставшиеся дни собрать сторонников. Где взять войска, чтобы справиться с целой армией наемников?! Если они задумали убить ее, то твои слова не станут щитом! Слова безвластного чиновника на имперской бумаге с именной печатью! Кажется, она подарила мне набор для самоубийства?! Вернуться на ту сторону реки и заполнить пустую голову кусочком свинца. Бежать? Бежать».

   Алекс подходил к посольскому отелю по совершенно безлюдной улочке, заполненной запахами кушаний из кабачка, но двери заперты, и перекусить не удастся. Куда они все подевались? Книжная лавка – ставни закрыты наглухо, точно ожидается ураган. Конопатая цветочница с усиками, фальшиво распевающая десяток песенок в неизменном порядке каждое утро, исчезла. Заведение хромого пирожника не соблазняет ароматом выпечки. Деревья тревожны. Впрочем, осень – кленам и тополям не до покоя. Воронья налетело – крупные, беспощадные, черными язвами облепили колонны, ограду, ветви, низкую крышу башмачной мастерской. Вот и ворота. Алекс постучал три раза. Открыл небритый охранник, запухший от выпивки, дохнул сногсшибательным перегаром, имперский мундир без пуговиц – разложение дисциплины. В отеле тихо, как в гробнице. Алекс поднялся наверх – в свою комнату, заперся изнутри, расковырял ножом половицу, достал кошельки с деньгами. Если бы не эти сбережения, то он бы ни за что не вернулся в отель. В городе наняты шесть комнат в разных районах. По крайней мере две квартиры надежны – он там еще ни разу не был, заключив договор через посредников. Ему необходимо убежище. Переждать шторм в среду или сбежать до среды.
   Он подошел к зеркалу, погладил колючие щеки. Спустился вниз и принес воды. Аккуратно выбрился – он всегда бреется, когда нервы на пределе. Машинку для сообщений он спрятал. Бумаги сжег. Остается один документ – на той стороне, но чтобы его уничтожить, придется брать дворец приступом. Если его захотят осудить, то никто не станет утруждаться поиском доказательств. Сможет ли он выдержать допрос под пыткой? Никто не выдерживает.
   Внизу шумно. Алекс выбегает на лестницу – алагерская стража во дворе. «Они пришли арестовать вас, господин посол!» - кричит один из солдат. «Если мы не откроем – высадят дверь. Там два десятка человек. У половины – мушкеты». Алекс вернулся в комнату, сорвал простыню, намотал на руку, выбил стекло. Если отель окружили – то все кончено, если нет – то можно отыскать кусочек спасения. Он давно присмотрел путь побега. Алекс выбрался на крышу, а вдогонку неслась свора звуков – лязг железа и топот сапог на лестнице. На расстоянии средней опасности – старый орех с роскошной кроной. Иначе не спуститься – нужно прыгать. Недалеко, но стоит усомниться, и тело станет непослушным, как рота новобранцев, которые еще не умеют действовать согласовано. Сила – в единстве усилий. Алекс прыгнул, ухватился за ветку, ветка содрогнулась, поддалась, сбросила незваный груз. Ветка за веткой – шумно, сгоняя птиц, он падал, разрывая мундир, царапая кожу. Большая куча листьев смягчила приветственное прикосновение земли. Сверху его осыпало целым градом зеленых сфер. Он вскочил на ноги – кости целы, суставы не выбиты. Ноет крепко ушибленное плечо. Правой здоровой рукой проверил одежду – деньги успел захватить, но из оружия – складной рыбацкий нож. Не густо – против мечей, алебард и мушкетов. Выстрел – пуля отбивает кусочек каменной кладки ограды. Алекс еще никогда так быстро не бегал, казалось, что мог бы нагнать лань. Если бы удалось добраться до порта, где легко затеряться в несусветной пестроте торговцев, грузчиков, гребцов, рулевых и наемников. Но он пока в самой верхней части города. До порта – как до неба. Два яруса города ниже, каждый отгорожен стеной, ворота хорошо охраняются. Успели ли перекрыть все? Зависит от того – кто и зачем пришел за господином послом. От Госпожи или от Августа?
   У каждых ворот - стража. К одним даже подтащили пушку, зарядили и развернули жерлом навстречу беглецу. «Высоко же они вас ценят, господин посол»! Но Алекс не зря любил прогулки по алагерским улочкам. Он наметил одно место – близко к крепостной стене высилась крыша храма. Алекс украл лестницу, приставил ее, взобрался на стену. Ветер растрепал его волосы, бросил в лицо пейзаж с домиками и рекой – на реке – спасительные корабли. Крыша еще ближе, чем орех возле посольского отеля. Он спрыгнул, удачно приземлившись на небольшую площадку между острыми шпилями. Кровля крепкая – выдержит. Не хотелось бы от самых сводов лететь на головы молящихся. Рыбацким ножом он вскрыл слуховое оконце, выдохнул, втиснулся, вполз и очутился в чердачном помещении, пыльном и темном. Но в храме и пыль и темнота – святые. Если бы ему повезло сохранить голову холодной, а разум – незамутненным, то, вероятно, он бы счел, что надежнее спрятаться в громадном здании. Преследователям придется потратить уйму времени, чтобы добраться до храма. Стены длинные, а ведь существуют тысячи других мест – подвалов, заброшенных сарайчиков, чтобы затеряться. Внутри у Алекса все кипело, огонь изнутри жег и палил, сердце дымилось, покрываясь румяной корочкой. Он жаждал действия даже ценой погибели. Не в силах бороться с обезумевшим механизмом воли, Алекс ходил взад вперед по балконам, устроенным под кровлей. Хотя он старался быть тихим, как оседающие пылинки, но его шаги вызвали из мрака седого человека с фонарем в длинной черной мантии. На его рукава нашиты цепочки, а к круглой шапочке приделана пушистая кисточка, похожая на заячий хвостик.
   - Что вы здесь делаете, могу ли я вам помочь? – спросил священник.
   - Я заблудился, отец, - ответил Алекс, держа наготове нож в рукаве. «Перерезать горло – молчаливая и скорая смерть».
   - Нужно очень постараться, чтобы забраться сюда. Как же вам удалось пройти сквозь ряд железных дверей? Вы, не чудотворец ли часом?
   - Вы верите в чудеса? Впрочем, в храме полагается верить во что-нибудь такое – из ряда вон выходящее.
   - У нас было много богов. Приходили пророки, проделывали разные трюки, пока количество небожителей не сократилось до одного. Всемогущего и всезнающего. Теперь мы верим в силу непознаваемую, в связь вещей, в Закон мироздания, в предсуществующую волю. Я закрываю глаза, читаю старые молитвы, а потом пытаюсь представить этого нового бога. Он силен, ибо непонятен.
   - Я давно не молился. Когда был солдатом – бывало. Я носил горсть пепла в мешочке на шее, чтобы мысль о непрочности жизни берегла меня. Достаточно что-то вообразить – и оно не сбудется.
   - Это суеверия. Пустые суеверия, сын мой.
   - Человеку в трудные минуты нужен ритуал и простое объяснение. Поверьте, некогда закрывать глаза и читать нараспев священную околесицу, когда над головой хищные птицы клинков.
   - Вы суетны.
   - Я пуст внутри.
   - Вы пришли в храм, но чем я могу вас наполнить? Вином, ароматическим маслом, дымом, пламенем, словом?
   - Надеждой. Придайте смысл происходящему.
   - Если бы я мог.
   - Хранители могут?
   - Я видел их. Они приходили сюда. Мы беседовали. Они многое знают и умеют. Немыслимые чудеса, тайные книги. Но мне показалось, что даже они растеряны и неуверенны, какие покровы сдернет очередная книга, найденная охотником. Знаете, я бы хотел сжечь все книги. Мы живем чужой памятью, сын мой. Памятью мертвых.
   Священник отвел Алекса в комнатку, налил вина, освятил напиток, очертив круг указательным пальцем. Пришлось зажечь лампу, чтобы добыть немного зеленоватого света, который не решался заглядывать в темные углы.
   - Храни память, - сказал священник, поднимая чашу с вином.
   - Создающую дни, - ответил Алекс.
   «Что это за слова? Моя дрожь удвоилась. Сердце взбесилось. В глазах темно. Я уже слышал их раньше, много раз слышал».
   - Одна чаша благословенного вина – равняется молитве.
   - Отец, вы превращаете веру в арифметику.
   - Цифры сильнее слов. В них – гармония мира. Иногда я думаю, что мы не умеем читать священные книги. Не гимны богам, а формулы их силы. Стоит только присвоить букве число.
   - Вы говорите о книгах Предшественников?
   - Нет, они не содержат бога. Наши древние письмена – душа нашего народа. Это мое увлечение – я занимаюсь математикой и изучаю святые книги
   - Вы обманываете себя, отче.
   - Слова лгут, но цифры – чисты. Они – первородны, пыль иллюзий не пристает к ним. Жизнь эфемерна – наша вера, как уравнение, проверяемое смертью. Сила мысли против слабости тела. Должен быть высший смысл, а если он есть – его можно исчислить.
   - А если этот мир – шутка? Бог создал много лучших, совершенных, неистребимых, вселенных мудрости и счастья. А наш – он слепил, веселясь на пиру, чтобы уравновесить хорошую работу никчемной поделкой? Или мы – первая проба его рук?
   - У божества нет рук.
   - Напротив, божество и есть руки. Его замысел равен деянию.
   - Вино делает вас философом, сын мой. Это то, отчего вы бежите?
   - Я бегу от конкретных людей, а не от абстракции. Впрочем, я не вижу снов. У меня бывают видения, но это не сны. После них остается привкус пустоты. Как у того, кто немножко умер. Вкус горького тумана, отец. Мне кажется, что от меня отщипнули кусочек в прошлом. Осталась прореха, дует и морозит, а дыру не заделать. Никто не знает где ее искать и как она выглядит.
   - Быть понятным значит быть понятым – это я о религии. Набор простых правил, ясных ответов. «Почему я?» - спрашивает обреченный. Религия обещает. Пределы ее обетований шире границ, положенных смертью. Вы только терзаете себя, раздумывая. Примите на веру и живите с принятым.
   - Возможность веры – это талант, а талант – от рождения. Он вделан в тебя, как колесико или анкер. Без этого ты не заработаешь.
   - Никто не знает, как он сделан, сын мой. Никто. Нужно пытаться, испытывать себя, чтобы узнать свои пределы. Душа тоже имеет и глубину и высоты.
   - Душа? Храм продает освященное просо, лечебное при болях в желудке. Воду, облегчающую роды. Благовонную траву, дым которой доставляет молитвы по адресу. Цепи с шипами для покаяния. Души у вас нет? Взгляните, не завалялась ли?
   - Если бы обладал погребком душ, то раздавал бы их задаром.
   - Отец, вы не были наемником?
  - Кровь противна моей натуре. Молясь, я прошу унять мою совесть, омыть мелкие прегрешения – похотливый взгляд, лень. Еще я люблю вкусно поесть. Но убивать людей…
   - Ничего особенного, поверьте. Допускаю, что палаческий труд измотал бы вашу вдумчивую и чувствительную натуру. Но выпустить пулю в груду железа, которая несется на вас на полном скаку с копьем, это как щелкнуть пальцами. Страх сильнее совести. Убийство на войне обыденно, как обман и ругань у торговцев.
   - Вы были солдатом?
   - Я был капитаном.
   - Ваш акцент. Вы, наверное, из недавно набранных пехотинцев, что устанавливают пушки на бастионах. Почему вы решили, что я тоже был наемником?
   - Вы крупный и сильный мужчина. В наше время солдат востребованней священника. Признаться, я едва не посвятил себя религии. Увы, быть бы мне тщедушным коротышкой, не переполнилась бы моя биография кровью! Обратите внимание, мы с вами одинакового телосложения. Мой дядя сказал, что крепкий парень должен умирать пронзенным пикой, а не от голода в пост.
   - Сочувствую. Но схожесть тел не сближает наши мысли.
   - И то верно. Не сближает. Снимайте-ка одежду, отец. Я запросто вскрою вашу грудь вот этим ножичком. Вскрою и достану сердце, чтобы посмотреть, пылает ли оно верой как эта лампа!
   Ему удалось пройти мимо патруля. Святая мантия сделала его невидимкой. Священник не сможет выпутаться сам – Алекс умеет обращаться с веревкой, но его скоро хватятся. Полчаса на поиск убежища. У него здесь ни одной тайной квартиры в этой части города, застроенной фешенебельными домами, не позаботился вовремя, рассчитывая, что нижнем ярусе города или в порту прятаться легче. Не пойдешь же к Августу? Синяя крыша его дома высится над другими на противоположной стороне площади, узорчато мощенной белыми и черными плитами. Анаис? Три квартала вниз, достаточно свернуть вон в ту улочку с коваными заборами и каменными вазонами, где догнивают останки цветов. Но после улочки будет мостик, а на мостиках водится стража. Но сердце так туда и рвется, оно, как собака, тащит хозяина. Глупый пес – будь осторожней, если Алекса схватят, то палач раскроет ему живот, запустит руку глубоко в твою конуру, вытащит тебя наружу, чтобы показать ликующей толпе красного щенка, описавшегося со страха. Алекс проходит мимо улочки, сворачивает в противоположную сторону, дав себе слово держаться подальше от опасного направления. Но Анаис ведь не согласилась с Августом?! Или она передумала? Не может же она всерьез ревновать господина посла к той девчонке? Ну и что, что красивая! Бедному Алексу ни за что не вскарабкаться на такую высоту. Все равно, что летать на облаке.
   Чем дальше он отходил, тем ближе оказывался. Вот и ее дом – высокая ограда скрывает окна двух нижних этажей. Стражи не видно. Возможно, что они затаились вон в том кабачке, откуда вкусно пахнет жареным мясом. Окна пирожной лавки как раз выходят напротив главных ворот. Алекс представил верзил-мушкетеров, мажущих бородки заварным кремом, уплетающих за обе щеки корзинки с абрикосовым джемом и сахарными розами. Он решил попробовать зайти с другой стороны – снова улочки, редкие, но улыбчивые прохожие. «Славен день, святой отец»! Они кланяются, он небрежно кивает головой, будто страшась выпасть из экстатичной задумчивости. Его мысли об Анаис и они совершенно не религиозны. Вместо того чтобы спрятаться в сарае, Алекс идет туда, где возможна ловушка. «Любит она меня или нет? Конечно, собачек она любит сильнее. А Август? Они любовники? Или господин сочинитель предпочитает мальчиков? Я должен попытаться. Из города мне иначе не выбраться, а Анаис выросла в Алагере. У нее связи. Она поможет, конечно, если пожелает. Где запрятаны женские желания, эти алагерские флюгера, ветреные и прихотливые?».
   Будни в Алагере не бывают праздными и - на улицах пусто. Удача! Рыженькая девочка в чистом платьице проходит мимо него. Она служит у Анаис!
   - Дорогуша!
   - Извините, святой отец, не хочу грубиянить, но я ужасно спешу. Госпожа строгая, а я уже опаздываю. Ох, и задаст она мне! А я, признаться, не люблю розги. Синяки мне не к лицу! Если бы вы только видели, святой отец! Ой, что я говорю! Вам же нельзя смотреть на девичьи попки!
   - Десять монет.
   - Никуда я с вами не пойду. Вы, гляжу, не такой уже и святоша. Мне, конечно, хочется получить монеты. Я бы накупила сладостей и лент. Но я не такая. Но на монеты бы взглянула. Красивые. Пятнадцать монет красивее, чем десять. Не правда ли?
   - Двадцать.
   - Вы страшный человек, святой отец. Боюсь представить, каких штучек вам хочется, если вы раскошеливаетесь на такую сумму!
   - Двадцать пять. Если передашь письмо хозяйке.
   - Хозяйке? Я готова провести часок-другой с тремя священниками, но обидеть хозяйку…Вот это уже ни за что! Она меня тюрьму отправит! А что за письмо? Одни оскорбления?
   - Почему ты плохо обо мне думаешь?
   - А что я должна думать о священнике, который пристает к девушкам на улице, предлагая деньги, черт знает за что?! Ладно, устроим.
   - Поверь, она обрадуется.
   - Это любовное послание! Ой, как интересно. Ну, вы враль, святой отец. Станет госпожа Анаис водиться с таким как вы!
   - Не от меня письмо. Один человек… Она его знает. Она тебе еще доплатит на радостях.
   - Ага, к розгам добавятся плети.
   - Тридцать.
   - Ох, как вам неймется добраться до моей хозяйки. Тридцать монет, чтоб ее рассмешить!
   - И еще десять, если принесешь ответ.
   - Станет она отвечать, как же!
   - Ответит. Ручаюсь.
   - А не боитесь, что я сама придумаю ответ и заполучу денежки?
   - Я знаю руку Анаис.
   - О, это серьёзно!
   - Сбегай в лавку – я видел на соседней улице подходящую, купи лист бумаги, чернила и перо.
   - Белкой доскачу! – она рассмеялась, схватила мелкую монетку и убежала.
   Девочка вернулась так скоро, что Алекс еще не успел придумать текст письма. Она протянула ему бумагу, а вместо пера – карандаш, заложила руки за спину и насмешливо сощурила глаза. Рыжая, конопатая, светится от счастья, пересчитывая монетки.
   «Анаис. Я все еще твой, хоть ты и не желаешь меня видеть. Извини, если я тебе неприятен, но вынужден просить о помощи. Помоги мне выбраться из города. Алекс».
   - Ну, булка, беги!
   - Не булка, а белка, белочка, рыженькая с пушистым хвостиком! – она схватила письмо и убежала.
   «Если она не вернется спустя час… Я не могу ждать так долго! Первый же патруль… Странно, почему меня еще не караулят возле этого чудного дома? Господина посла ищут в верхнем ярусе города? Почему меня так тянет сюда? Неужели я так безумно люблю Анаис, что готов поплатиться головой, лишь бы увидеть… Она красивая. Госпожа ярче, но Анаис живее. Один смех ее стоит целого Алагера!».
   - Святой отец! – мальчик дергает его за рукав. – Идемте, я вас проведу!
   - А где… - но мальчик уже бежит к ограде.
   Неприметная калитка, увитая плющом – он бы вовек не догадался. Скрежет петель, Алекс ступает на мягкую листву сада.

   На ледяное стекло налипают мокрые листья, оборванные дождем. Деревянная рама похожа на кружевную накидку, что недавно вошла в моду у женщин. Резчику, наверное, тяжело было расстаться с замечательной работой, получив взамен банальные кругляши из серебра. Громадный дом, снаружи похожий на крепость или тюрьму, внутри украшенный с предельной роскошью и в то же время сохранена соразмерность – декоратор был виртуозом, наверное, очень дорогим и капризным. Анаис не признает половинчатых решений. Маленькая каморка – в доме полно потайных комнат, ведь это дом в Алагере. К чему они все? Чтобы прятаться от грабителей, подслушивать разговоры или наоборот подсылать людей без лица с отравленным оружием?
   «До чего же жизнь коротка! В ранние годы, когда дни насыщены событиями, она кажется бесконечной. А теперь я думаю, что проживи и тысячу лет – не наживешься вдоволь. Нет высшей цели, вершины, чтобы оправдать мучения, дни, потраченные впустую, попытки, поражения, руки, губы. Что же они все так любят целоваться? Изабель заставила меня провожать их кораблик. Как ей объяснить, что господин посол опасный приятель?! Лучше бы ее видели вместе с дьяволом, чем со мной. Я тоже злой дух? Нет, я слишком слаб для этого. Настоящее зло – это ярость. А я – поражен сомнениями. Изабель, не надо! А она повисла у меня на шее, прикосновения несозревшей груди, попытки неумелых губ сотворить что-то с моими. Анаис вот тоже. Первым делом – целоваться, потом град пощечин, ругательства, снова поцелуи. Я еле смог объяснить, что она принимает беглеца. Она так странно посмотрела. Сколько листьев на окно налипло. Такое впечатление, что меня живым замуровывают в нише, а эти листья – кирпичи. К черту! Что за мысли. Я еще жив. Что ж я так непрочно устроен! Стеклянный человек. Повернусь неловко – и в дребезги!».
   - В городе тихо, прошептала Анаис ему на ухо, бесшумно прокравшись в каморку.
   - Тихо? Как в аду?
   - В аду? О чем ты говоришь? Ты сошел с ума? Дай попробую. Лоб горячий. Ты бредишь. Тихо. Я посылала людей на разведку. Патрулей мало. Конечно, возле ворот тебя могут ждать. С чего это ей вздумалось тебя арестовывать?
   - Ей? Я не уверен…
   - А кто еще? Она же ведь сумасшедшая! Если бы это была городская стража, то ты бы уже качался на цепях в камере, а не смотрел в мое любимое окно. Я иногда плачу в этой комнатке, чтоб никто не видел. Теперь и окно с той стороны – заплаканное. У нее мало солдат. Они не смогли бы перекрыть весь город. Если бы это были наши – я бы знала. Уверенна. Ну, почти.
   - Как бы выскользнуть в порт?
   - Куда ты торопишься? Тебе со мной плохо?
   - Я не хочу, чтоб ты пострадала из-за меня.
   - Они не посмеют. Наши люди сметут Пауля и его толстых стрелков. Что у них есть? Студенты с того берега, которым раздали пики?
   - Все равно я не стою страданий.
   - Это все Секретарь! Старый проныра из посольства. Он мог оставить перед отъездом оскорбительное письмо. Или ваше правительство требует невозможного, а тебя не поставили в известность. Алекс, на каких подлых людей ты работаешь!
   - Я служу государству.
   - Я попробую что-нибудь сделать для тебя. Найти место на корабле. Ты действительно решил бежать?
   - Лучше было бы спрятаться в порту. У меня есть несколько убежищ.
   - И не думай. Ты снял комнатку в дешевом отеле? Тебя выследили! В этом городе ничего не спрячешь. Впрочем, я могу найти тебе пристанище. Я владею флотом. В семье рыбака тебе будет уютно. Только рыбой провоняешь. Ничего – отмоем.
   - Анаис.
   - Да?
   «Боги, какой бесхитростной она кажется! Как ребенок. Как цветок при дороге».
   - Поехали со мной.
   - Алекс, я вся здесь. Все, чем я владею – в Алагере.
   - Этой осенью в Алагере опасно владеть даже горстью ореховой скорлупы.
   - Уехать сейчас – значит потерять очень многое. Если не все, Алекс, если не все.
   Улыбка Анаис мерцает - то вспыхивая, то исчезая. Губки нервно вздрагивают. Светлая, тщательно причесанная. Заколка в виде дракона, темно-красное платье. Она кажется легкой, как маленький зверек, хищная ласка, к примеру. Цепочка с серебряной собачкой, покрытой бриллиантовой шубкой. Это любовь? Запах непредставимо дорогих духов. Она опускает голову и поглядывает снизу заискивающе, как щенок. А вот теперь Анаис откидывает волосы – белое стекло, смотрит насмешливо. Такую удержишь! Она выпьет тебя, Алекс, измотает, вытянет жилы и нервы, наматывая на веретено. Но я хочу ее. Мне не следует быть здесь, но я пришел.
   - Хочешь выпить?
   - Спрашиваешь.
   - Вина?
   - Нет, покрепче. Чтобы пить медленно и вдумчиво. Уедем.
   - Я сейчас принесу.
   Выбегает.
   В комнатке снова пусто. «Странная она сегодня. Серьезная очень. Почти не хохочет. Признаюсь, немного причин для веселья».
   - Вот, - Анаис прилаживает поднос на шаткий столик.
   - Без бутылки?
   - Так я уже налила. Тебе и себе.
   - Будешь каждый раз бегать?
   - А ты намерен напиться? Я думаю, что тебе следует держать голову ясной. Знаешь, тяжело бежать, если ноги не слушаются.
   Анаис присаживается, берет рюмочку, взбалтывает, отпивает, кладет обратно. Его жизнь изменилась сегодня, а Анаис и всему Алагеру еще ждать до среды. В комнатке жарко – через стенку камин, но девушка ежится, трет ладони, закутывается шерстяным платком, который разрушает величие ее безупречного стиля. Ерзает, стучит пальчиками об рюмочку.
   - Ты думаешь о будущем? – спрашивает Анаис, теребя цепочку. – У тебя есть планы на остаток дней? Тебе уже нельзя откладывать на потом.
   - Мою жизнь, милая, ты сама видишь. Я уже почти вышел в отставку, а тут это посольство. Отказать имперскому правительству и остаться в живых?! Для этого нужно быть святым чудотворцем. Только перевелись и святые и волшебники.
   - Я люблю свой дом. Я люблю достаток. Летом – прохладу, зимой – тепло. Мне нравится здешнее общество. Мое положение не может считаться плохим. Я не хочу терять все это. Я сделаю все что угодно, я буду драться, кусаться, царапаться. Я не хочу большего, выше мне уже не подняться. Ты хоть представляешь, как тяжело удерживать такой капитал, управляться с ним? Целый флот? Склады с товарами. Я веду торговлю в ста тридцати восьми городах на озерах. Управляющие воруют, конкуренты сбивают цены. Взятки чиновникам! Боги, сколько сил отдаешь, чтобы механизм жил, гудел и работал. А я хочу детей, Алекс. Я хочу вырастить их в том богатстве, которым владею. Я не знала нужды и они не должны. Наверное, для каждой женщины приходит пора, когда позыв к материнству сильнее разума. Тебе этого не понять. Ты – мужчина. У вас все поверхностное. Играть, пить, воевать, бездельничать. Я не говорю, что ты – бездельник, Алекс. Но тебе не понять женских мыслей. Особенно тебе. Я сегодня нашла в саду цветок. Белесый как мои волосы. Он мне напомнил о тебе – такой невесомый, такой прозрачный. Я принесла его в дом, и пришел ты. А теперь, знаешь, я взяла его в руки – а он распался, открылось окно, и порыв ветра разнес прах лепестков и стебля. Ты тоже такой. Тебя несет ветер.
   - Анаис…
   - Алекс, я не поеду с тобой. Никуда не поеду. В Алагере скоро все перевернется с ног на голову. Возможно, моя голова тоже пострадает. Не исключено, что ты увидишь ее на пике с борта отплывающего судна. Но я не хочу вечно бежать, Алекс. Не могу. Наверное, я люблю тебя. По-настоящему, Алекс. Не знаю. Мне нужно подумать. Оно само как-нибудь решится. Если нам суждено быть вместе – жизнь сама приведет тебя ко мне. Если нет – нет. Иногда мне тебя так не хватает, будто какую часть отняли. Руку, глаз. Ты бываешь милый, сильный, нежный. Не знаю. Я не мастерица вязать слова. Вот Август – мастер. С тобой не согреться. Вот ты обнимаешь меня, а вроде бы стоишь за три шага.
   - Не хочу, чтобы ты уходила.
   - Не ухожу.
   - У тебя странно дрожит голос.
   - Я бы ненавидела себя, если бы говорила такие вещи спокойно. Тебе говорила. Не хочу играть в гордость.
   - Есть что-то еще. Такие странные нотки. Ты не говоришь всего. Черт, как знобит!
   - Ты простыл. Идем к камину.
   - Голова тяжелая. Мысли как чугунные ядра. Какая слабость.
   - Ты согреешься.
   Она усадила Алекса в глубокое кресло, оббитое бордовой кожей, накинула ему на колени одеяло. Огонь размеренно пожирал поленья. Алекс попросил налить еще, но Анаис отказала. Ему действительно было плохо. Слабость одолевала, руки и ноги взбунтовались. Каждая часть тела слабела сама по себе – не члены человека, а группа пьяных рыбаков, уснувших у костра. Девушка налила себе, залпом опрокинула рюмку, повторила, но на этот раз маленькими глотками, точно приспосабливая дозы алкоголя к словам, что она собирается сказать.
   - Мы так хрупко сделаны, Алекс. Как стеклянные рюмки. Моя служанка разбила недавно целый набор. Я отослала мерзавку на острова – отрабатывать долг в горести. Не знаю. Ничего не знаю. Все происходит само собою. Чувства против меня, я против чувств. Это война, Алекс, беспощадная. Конечно, я не терзаю себя, подобно тебе. Я простая женщина. Я владею многим, но это земные вещи. Их можно перевести в золото и сосчитать. А что такое чувства? Я люблю тебя. Думаю, да. Иногда я тебя ненавижу и презираю. Знаешь, мне было бы легче, если бы ты умер.
   - Мне уже подарили набор для самоубийств. Лезвия, яд, пистолеты.
   - Значит, еще кто-то дорожит тобой и мучится от этого. Не могу я совладать с собой. Кажется, я приросла к тебе. Этот твой смешной акцент, твои насмешки, холод. Как ты далеко от собственных чувств! Я делаю то, что делаю. Правильно? Мораль – пустое слово. Каждый придумывает ее для себя. Я не приемлю чужую выдумку. Не засыпай, я хочу посмотреть в твои глаза и найти в них кусочки себя. Осколки. Из-за тебя, Алекс, я как тот расколоченный сервиз.
   Скрипит дверь. Входит та самая рыжая девочка.
   - Готово? – спрашивает Анаис.
   - Они здесь.
   - Зови.
   - О чем вы говорите, милая. Черт, веки тяжелые. В голове – ноябрь.
   - Не закрывай глаза, я хочу увидеть твою душу.
   - Анаис! Ты отравила меня?!
   - Ты не умрешь от этого, не от моей руки. Я не смогла. Я слишком слабая, чтобы уничтожить человека, причинившего столько боли. Мое сердце - будет ли оно когда-то спокойным в своем гнезде? Ты чувствуешь?
   Она прижала его ладонь к своей груди.
   - Это больше не мои руки, Анаис. Почему?
   Тяжелые шаги.
   - Госпожа Анаис.
   - Да, капитан.
   - Мы можем взять его?
   - Он ваш. Только прошу, не присылайте мне обратно его заспиртованную голову.
   - Мы ничего об этом не знаем. Нам приказали схватить его.
   Анаис склонилась над Алексом, как божество над разрушаемым городом. Она приподняла его голову, придержала падающие веки. Она что-то шептала ему, но смысл слов казался чрезвычайно запутанным.
   - Да, девчонку тоже заберите.
   - Госпожа, но я же все выполнила…
   - У нас нет приказа насчет девочек.
   - Она воровка. Берите ее и не вздумайте приводить обратно.
   - Что же она украла?
   - Вам не понять. Нечто неимоверно дорогое.
   - Но я…
   - Молчи. Будешь причитать в камере. Ты привела его, а я теперь буду плакать, как брошенная собачка.