О человеке, человеках и Голгофе (Эссе)

.                            
                             Стыдно мне, что я в бога не верил,
                             Горько мне, что не верю теперь…
                                                        С. Есенин
Человек – особь стадная. Стоит одному закричать: «Ату, его! Ату!» - и тут же множество голосов подхватит этот клич. Вкладывая в него кто с жестоким остервенением всю физическую и моральную боль, которую когда-либо довелось пережить, кто - горечь утрат и поражений, испытанные на долгом жизненном пути, кто - негодование: ведь «затукиваемый» был совсем не такой, как они, кто - животный страх не быть со всеми за одно, чтобы случайно не оказаться на незавидном  месте того, одинокого, непонятого и непринятого в стаю. Да мало ли причин, по которым, казалось бы, здравые, достаточно адекватные и местами порядочные люди  зачастую превращаются в дикую свору? Что-то похожее происходит и когда кто-либо с восторгом и раболепием восклицает: «Хайль!» - срабатывает то же чувство стадности, разве что двигают толпой в этом случае несколько иные мотивы…
Он с раннего детства привык  к нападкам и неприятию, потому что никогда не укладывался в общую схему: не любил ходить строем, шумные компании, собрания, заседания, короче обязательные мероприятия, а проще – обязаловку, при всем при том оставаясь достаточно обязательным человеком: все знали, что любое дело, порученное ему, будет выполнено добросовестно и в срок. Это была не поза, не желание любыми средствами «выпендриться» или  таким образом обратить на себя внимание.  Он сам нередко страдал от того, что услышав «надо», «так должно быть» или что-то подобное внутри словно все переворачивалось и включался анализирующий механизм: в мозгу начинало что-то щелкать и тикать, в результате чего  возникали вопросы: «кому?», «зачем?», «почему?» и множество других в том же духе. Поиск ответов требовал времени и сосредоточенности, он уходил в себя, что присутствующими опять неправильно истолковывалось и воспринималось как пренебрежение к окружающим, вызывая очередную бурю негативных эмоций, направленных в сторону «провинившегося». Но самым страшным оказывалась не реакция толпы, а удивительные выводы, к которым его приводили найденные ответы.
Неординарный ребенок превратился в неординарного взрослого. Изменился его рост, вес, выросли усы и борода. Восприятие мира осталось прежним. Изменилась страна, в которой он жил, ценности и идеалы. Необходимость мыслить и анализировать не «рассосались», она словно рудимент или атавизм мешала влиться в новое течение времени, принять изменившие условия игры «на веру».
Кстати, о вере. Именно этот вопрос в последнее время все чаще возникал на его горизонте. Во времена молодости все были коммунистами и атеистами. На весь город – одна церковь, да и то ходить в нее – значило навлечь на себя гнев «сильных мира сего», то есть властей, что не помешало родителям в младенчестве окрестить его. Теперь церкви росли, как грибы. Несмотря на то, что, согласно конституции, церковь была отделена от государства, священ-нослужители не пропускали ни одного общегородского мероприятия. Они «освящали» новые школы и учебные корпуса высших заведений, присутствовали и произносили речи на гражданских общественных мероприятиях. Поговаривали даже о том, чтобы в общеобразовательных школах ввести урок богословия. Доходило до того, что даже на берегу моря в лагерях отдыха, куда родители, чаще всего из неверующих семей, отправляли своих детей, строились церквушки, в которых предполагалось проводить по несколько раз в день служения. Короче, история повторялась: происходило насильственное насаждение христианства. Вот это  насилие и вызывало возмущение в его душе. Нет, он был не против верующих, считая вполне обоснованным утверждение, что выбор вероисповедования – свободная воля каждого человека. С уважением общался с представителями любых религиозных конфессий в рамках общечеловеческих тем, сознательно не вступая в дискуссии о вере. Его удивляло неприятие друг друга и неверующих, доходившее до враждебности, большинства «христиан» из разных церквей. Десять заповедей были вполне логичны и укладывались в рамки общечеловеческой морали, а вот то, как их трактовали и блюли - не  входило ни в какие ворота. Взять хотя бы притчу о возвращении блудного сына и вспомнить, что ответил отец на упрек младшего отпрыска, который все время жил и работал рядом с ним. Он ведь тогда сказал, что тот, который ошибался, уходил и вернулся, ему гораздо дороже. Значит, не нужно жить по совести: блуди, подличай, гуляй, обижай всех вокруг – главное успеть «вернуться», то есть покаяться. И ты окажешься для бога самым ценным приобретением. Гораздо дороже того, кто всю жизнь чтил заповеди и руководствовался ними. «Но это же абсурд! - возмущался он. - Это сознательное уничтожение в обществе всего светлого!» Возможность каяться и снова грешить, причем грешить по-крупному, раздражала его не на шутку. Он не понимал, как, например, можно поставить на одну ступень такие «грехи», как убийство, зверство, издевательство на слабыми и уход из семьи по зову новой искренней любви? Он многого не понимал. Особенно его отталкивали сцены, которые приходилось нередко наблюдать, слушая выступления на общегородских мероприятиях высших церковнослужителей. В них проскальзывали агрессия в адрес неверующих, завуалированное вымогательство и попытки  манипуляции сознанием присутствующих. Но ведь все это Грех. Хотя, если разобраться, религия – это и есть древнейшая наука о манипуляции сознанием масс. Информация об отвратительной «войне» за земли, средства, стычки между русскими и украинскими христианскими церквами добавляли негатива.  «Чем же верующие лучше? – удивлялся он. - Обычные люди, со всеми, присущими человеческому роду слабостями и недостатками, только прикрывающиеся и оправдывающиеся верой»…
И вновь он был изгоем. Гоним, порицаем, но не сломлен, потому что отлично понимал: от судьбы не уйти, и каждый должен пронести по жизни Свой крест и водрузить его на Свою Голгофу.