— Зачем тебе? Не рви… Жалко, пусть растут, — остановил свою смешную кудряшку папка.
— …а я хочу маме…
— Погоди, для мамы мы с тобой других цветов нарвём. Маков. Знаешь, какие они красивые! Красные…
— Клласные… — эхом отозвалась его кнопка.
— Горе ты мое луковое, ты когда "р" выговаривать будешь? А?
Веселье разом испарилось с детского личика. Нахмурились бровки, дрогнули губки, порозовели щечки. Не сразу нашлись слова. Но потом…
Неловко подражая взрослому тону, уперев руки в боки и выставив правую ножку чуть вперед, она строго произнесла.
— Вот тебе ллаз! А я выговалливаю. Выговалливаю я! — Потом задумалась, и от пылкой уверенности не осталось и следа. Напротив, взгляд стал винительным. И следующим, что она сказала, было: — Завтлла. Честное слово…
— Ну, раз честное слово дала, это серьезно. Значит, так оно и будет. Ну, что, осталось до завтра дожить? Угу, доживём?
Ему отозвались, но, правда, как-то глухо и невразумительно.
Дочка еще с пару минут о чём-то напряжённо размышляла, но затем детский взгляд отвлёкся на новое яркое впечатление, и от хмурых мыслей не осталось и следа.
Завтра — это завтра. Оно еще далеко. А вот сейчас…
Олеандры своим непростым пробивающим ароматом пьянили, кружили голову. Ласковый ветерок гонял прозрачный воздух, шуршал в молоденькой листве. Раскидистые кусты густого шиповника обложили себя нежно розовыми лепестками, и смотрелись совершенно по-праздничному.
Все вокруг разлилось волнующим, ярким видением...
— Ну, а где маки? Где маки? — заканючила наигравшаяся и надышавшаяся девочка.
— Будут, — коротко, но твёрдо ответил папка, как обычно изо всех сил скрывая в уголках губ чуть приметную улыбку.
Такой ответ разом пресёк нетерпеливое сомнение.
А ведь гулять, да еще в такую рань, они сегодня не собирались… Но событие, вспоминать о котором было неприятно, заставило спешно уйти из дома. И вот они здесь, на этом поле.
А приключилось следующее…
Дружная семейка недавно поселившихся у них мякеньких симпатичных хомячков вывела ночью первое потомство. А на утро они ими…завтракали. На дне аквариума то тут, то там валялись ополовиненные детки, а сами родители сидели с отвисшими щеками. В черных же бусинках глаз не угадывалось ни вины, ни довольства. Так, рядовая ситуация, обычное утро. А что, кому-то что-то показалось не так?..
Когда он, содрогнувшийся, но одновременно порадовавшийся, что застал эту картину первым, спешно прибирал последствия пиршества, пришлёпала его сонная кудряшка. Пришла, и в своей обычной утренней манере говорить с закрытыми глазами остановилась. Со сна её малость пошатывало.
Глаза закрыты, но оценить обстановку успела.
— А почему ты хомячков вынул?
— Да пусть посидят, на батарее погреются. Видишь, убираю я у них. Иди, иди, спи еще.
— Нет, я уже всё. Встала.
Хомяки и вправду сидели на батарее, на сложенной вчетверо тряпке, и торопливо работали передними лапками, удобнее уминая содержимое щек. Чрезмерное усердие, а может быть неловкость в движении, и один из красных кусочков шлёпнулся на пол.
— Ой, тут что-то с лапками…
Нужно было немедленно уводить ребенка.
— Так, быстро собирайся, в поход идём.
— Ой… Всамделишный? — в синих глазках теперь всплеск радости, но голос серьезен до невозможности, и взглядом нет-нет, да косится на пол.
— А другого и не бывает. Минута на переодевание!
— Ой, а мы как кто идём? Как… солдаты? — она натужно натягивала носок, а тот всё застревал на мизинчике. — Никак... — недолго думая, раз и влезла в сандалии на босу ногу.
— Чего это солдаты… Как солдат и офицер.
— Ой, — девочка зарделась и, указывая маленьким пальчиком на себя, очень тихо уточнила: — А что…солдат… это я?
— Ты — солдат? — в вопросе насмешка. — Да ты что! Как такое может быть! — он вытаращил глаза, в панике схватился за голову, протестующее затопал. И тут же на полном серьезе ответил: — Разумеется, нет.
— А тогда кто? — внимательные глазки впились еще пронзительнее, а сама девочка замерла в ожидании ответа.
— Ты кто? Офицер, разумеется. Кто же еще может быть! — после этих слов он шумно перевёл дыхание, а затем рассмеялся. На душе стало хорошо. — Так, ладно, а мама наша что делает? По всей видимости, спит?
— Тихо, тихо… — в ответ она чуть слышно зашикала, затем со всей серьезностью приложила пальчик к губам, зажмурила глазки и кивнула. Что означало: спит.
— Всё, тогда уходим. А вы, братцы-зайцы, - обратился он к хомякам, — идите-ка к себе, — и, подцепив каждого за шкирку, опустил на дно аквариума.
Зверьки поводили носами, пошевелили усами, а потом, обнявшись, свернулись в пушистые шарики и мгновенно уснули. Устали.
…Они уже сбегали по ступенькам, когда он понял, что…
"Вот умник, а ребёнка-то не покормил… Ничего, сейчас завернём в магазин, куплю молока, булок. Не пропадём!"
— Мне, если будут… сливки…
Он, чуть не выпустив из себя "Чт-о-о?", сдержанно посмотрел на неё и ответил как можно спокойнее.
— Ну, сливки так сливки, — потом еще раз внимательно глянул на своего ребенка, усмехнулся чему-то, но как-то не особенно весело. — А булку с кишмишом?
— Угу.
И они, слегка нарушив маршрут, свернули к магазину.
Несмотря на ранее субботнее утро покупателей в хлебном и молочном отделах было предостаточно. Он мельком глянул на часы, автоматически просчитав, сколько придётся здесь проторчать. В суматохе, на какую-то долю минуты он упустил свою кнопку из вида. Но потом, поняв, где искать — приметил-таки её застывшей у витрины с красиво выложенными шоколадными плитками. И вновь усмехнулся, зная, что ни за что ведь не попросит, но какое-то время выразительно простоит как истукан. Зная, он не лишил себя удовольствия убедиться еще раз.
— Ах, вот ты где! Ну что, нам тут что-нибудь надо?
— …Нет…
— Ну, раз нет, пошли. — Он уверенно развернулся в сторону выхода. Сделал пару шагов и удивленно обернулся: — А ты что, здесь остаешься?
— Нет.
Он подошел, взял маленькую ладошку в руку. Пальчики такие слабые, безвольные…
Безмолвием было сказано больше, чем словами.
Кольнуло сердце, и ком подкатил к горлу. Будто каждая клеточка этих пальчиков передавала звук лопающейся как тонкое стёклышко мечты. Он услышал эту боль. И укорил себя за горькую игру, затеянную в этом маленьком мире…
Через пару минут, нетерпеливо похрустев серебристой фольгой, девочка с полузакрытыми, радостью отсвечивающими глазами хрумала шоколадку с красивыми названием и картинкой "Крейсер Аврора". И еще одна была у них с собой, в кармане папиного пиджака. Про запас.
Солнышко припекало.
— Эх, панамку тебе не взяли… Сейчас весь нос обгорит…
— Уже щипит…
— Эх, достанется нам обоим. Но мне больше, конечно же…
— Угу…
…Идут давно, но всё никак не дойдут.
И вот, когда надежда почти помахала рукой…
Чуть вдали, без конца и края зеленела трава. А на ней… грациозно выстеленным ковром горели, алели изящные маки…
Охватило такое чувство, словно они попали на волшебную поляну любимой книги сказок.
И теперь…
…Раскрыть глаза пошире и смотреть…чтобы навсегда оставить в памяти детскую радость воспоминаний…
Маки… маки…маки…
И не побороть соблазна нарвать их целую охапку! Для мамы…
В час счастья она была счастлива.
— Хватит, хватит жадничать… Надо и другим оставить. Да и нам домой давно пора. Видишь, погода меняется.
Голос негромкий, но подчиниться следует незамедлительно. Как бы и не хотелось отсюда уходить…
Погода и вправду начала меняться, стало пасмурно, ветрено, солнышко упряталось за приплывшую тучку. Вот теперь, на самом деле захотелось домой. А если там и пирожки доспевают в духовке…
— Пойдём, пойдём, папочка! Ты чего так долго?! — волнительно заторопилась девочка.
Ну да, задержка же за ним была, оказывается!
— Ладно, пойдём, золотко моё. Не тяжело тебе? — оглядев добродушным, ласковым взглядом потерявшуюся в цветах кудряшку, предложил папка. — Может, давай, я понесу?
Она с удовольствием передала ему свой букет и, выкрикнув: — Я только до доллоги! - помчалась в сторону дома.
Так и собиралась: добежать до дороги и дисциплинированно ждать, пока папка подойдёт. Но, обернулась лишь раз, и тут же, споткнувшись о камни, со всего налету полетела на землю.
Лежала распластанная и не подымалась.
Всё произошло так быстро, на вдохе, а вот выдохнуть теперь не получалось никак… Примешалось нерешительное смятение, когда глаза отказываются верить тому, что видят, потому что еще не досмотрели, не прочувствовали до конца предыдущую счастливую картинку. Защемило в глазах, запершило в горле. Он с трудом перевёл дыхание и очертя голову бросился к ней. Подхватил на руки, крепко прижал к себе, зацеловывая…
— Мне не больно…не больно, — сквозь брызгавшие слезы шептала она. Потом затихла и до самого дома, кротко потупив глаза, молчала.
Оказалось, спала…
В тот день она проспала горячие пирожки, обсуждение, что делать с такими плохими хомяками и кому бы теперь их пристроить, и еще массу других взрослых дел, которым так любила соучаствовать.
Но вот проснулась.
Вбежала в комнату и первое, что увидела, было, как…
По полу рассыпались красные лепестки. А в вазе стояли лишь зеленые стебли…
Она, как рыбка, безмолвно разевала рот, указывая вывернутыми ладошками на увиденное, вопрошая ими: "Как же так? Почему такое произошло?!"
Вот и проклюнулось новое чувство — щемящее сожаление…
Губы и подбородок нервно подрагивали. Вот-вот расплачется. Так и есть. Через минуту плакала горько, беззвучно. Много, много в происшествии было обидного!
Размазывая по лицу слезы, она морщилась от новой незнакомой боли, когда соленая влага размягчает стянутую солнышком кожу, а высыхая, та стягивается еще больше…
В комнату вошел папка. И тоже увидел...
От уставленных на него горящих отчаянием глаз на мгновенье побелел, а потом мягко, сочувствующе улыбнулся и горько, доверительно произнес.
— Не расстраивайся… Маки — нежные цветы. Видишь, как они в тепле распустились. Надо же, все лепестки облетели… А знаешь, так всегда бывает. Просто…ты в первый раз это увидела.
— В перрвый… — повторила задумчиво.
Он кашлянул и закрылся рукой, чтобы скрыть, как по серьезному лицу вдруг промелькнула смешливость.
— Видишь, как честное слово давать. Раньше времени ты у нас зар-р-рыкала.
— Что?
— Что-что! Маму зови, пусть тоже порадуется!
— Мама расстроится… Я эти маки никогда больше собирать не пойду! — с обиженной категоричностью заявила она. А тут и разбитые коленки засаднили. — Ну что же ты стоишь, дуй, дуй скорее!
И они вдвоем принялись дуть. И вправду, полегчало.
Так и получилось…
Маков у них больше не было.
Но ничего не поделаешь…
Разодранные коленки долго не заживали.
Обгоревшие щеки щедро обсыпали ничем не смываемые веснушки.
Чёткая буква "р" осталась навсегда.
А…
Опавшие лепестки красных маков, прикоснув к прекрасному миру нежности, на всю жизнь сохранили в душе быстротечность восторга и долгую горечь утраты.
Растают звуки, рассыплются краски, затихнут чувства, но постижение жизни "через себя", как капля мёда, есть и будет вечно.