Новенья (Рассказ)

Про гулкий лог. Про голос. Про логос. Про Глобус. Про голову. Про логику. Про логово. Про Лог. Прогулка.
Дороги и город. До эпилога далеко.
Соприкосновенья. Прикосновения мгновений. По мановенью времени. Маг времени, с дирижёрской палочкой-минутной-стрелкой, она же метроном. Люблю, когда он задаёт анданте или ларго, этих спутников умиротворения, плавностью взмахов потворствуя мысли. Блаженство созерцания. Удручают аллегро и престо, мельтешащие холопы суеты.
Про Лог. Про Глобус ниже. Все дороги ведут в "Глобус" - храм торговли. Дороги и город. Город Глобус. Пролог прогулки.

Улица из числа тех, на которых замечаешь своё присутствие - нешумная, озеленённая, домашне-особняковая. Самосознание здесь вырастает, обретает связь с воздухом, шелестом, негромкими звуками, оттеняющими окружающую тихость. Особенно разительна перемена самоощущения, когда сворачиваешь с магистральной асфальтовой артерии, с её беспощадным беспрерывным потоком грохочущего с выхлопами железа, движимого резиной (НА резине - дань педантам), на вот такую славную улочку.
Контраст на какой-то момент удивляет, словно очутился в ином своде законов, провалился-Алисой. Только что тебя подавляли рокотом и смрадом монстры, а ты, за отсутствием параллелей, от неумения смещать пространство, вынужден был двигаться вдоль их непререкаемого русла, напрочь утрачивая самоосознание, самоосязание. Они указывали тебе обочину, подчёркивая твоё ничтожество, да ты и сам расстался с "Я" на их фоне... как вдруг весь этот бред пропадает, проваливается назад, за спину, не было никаких парадов и демонстраций, не было стройных шеренг, выбрасывающих единым взмахом осапоженные ноги, не было ни Второй, ни даже Первой войны, ничего не было. И не могло быть.
Слышать свои шаги, ощущать своё тело, распознавать отдельные звуки и запахи, восстанавливать расползшиеся куда попало, как улитки и гусеницы, мысли, превращающиеся в новом элементе в стрекоз и стрижей. Грациозных. Да, анданте мне милей, для хода времени. На медленном фоне быстрая мысль. Редкие прохожие, обитатели здешнего особнякового уюта. Симпатичные клумбы и кусты маленьких палисадников. Одно окно раскрыто настежь, оттуда бьёт, когда поравняешься с ним, запах краски, и слышен методичный вурх-шурх-шорох кисти по стене. Запах краски и шорох кисти. Шуршащий кистью по стене кашлянул, его не видать, где-то в недрах источающей клубы молекул краски комнаты.
Резво и вприпрыжку проскакала молодая рыжая кошка с белыми лапами. Весёлая и довольная сытостью. Пересекла улочку, остановилась, прогнула спину, стержнем вытянула хвост, оглянулась, провела ироничным взглядом по ряду домов, один из которых, вероятно, вмещает её добрых и щедрых к ней хозяев, что вовсе не означает их доброты и щедрости к подобным им двуногим... Будь сыта и довольна, рыжая кошка с белыми лапами, и чёрные, и серые, и полосатые кошки - будьте сыты и довольны.
Как-то гулял за городом, шёл по песочной тропе, чуть в стороне от комплекса сооружений какой-то фермы, и вдруг с другой стороны, из высокой травы, выскочил чёрный котёнок с белым пятном на шейке и, не раздумывая, прямиком устремился на меня. Я остановился, а он ткнулся в мои ноги, выгнул спинку, задрал хвост и стал тереться, не мурлыча, в блаженном молчании, тёрся то о правую, то о левую ногу, пролезал между ними, огибая туловищем щиколотки, рисовал своим маршрутом восьмёрку между моими застывшими ходулями. Я следил с улыбкой и некоторой растерянностью за этим трогательным проявлением доверия к незнакомому двуногому. Котёнок потёрся вдоволь и отчалил в направлении фермы, даже не взглянув мне в лицо, я же тронулся дальше, но через несколько секунд котёнок вдруг прибежал обратно к очевидно понравившимся ему ногам в американских джинсах и коренных, немецких туфлях, и деловито-обыденно проделал вновь тут же процедуру, но так ни разу и не мяукнул. После чего всё-таки безвозвратно удалился в траву, где, в одном шаге от тропинки, принял важную, выслеживающую кого-то, позу, к чему-то присматриваясь и прислушиваясь, выискивая забаву в виде насекомых или мыши.
Наверное, я хороший человек, подумал я. Следующая мысль была: наверное, захотелось ему почесаться, вот и почесался. Блохи, может быть, у котёнка. Но доверие, тем не менее, было оказано. А эта рыжая кошка, в отличие от котёнка, не прибежала ко мне тереться, но посмотрела на меня снисходительно и лениво. Я улыбнулся ей, но она отвернулась. Человечья улыбка ей ничего не говорит... А кто знает...
Детский садик, в котором сейчас никого нет - хоть и ранний, но вечер. Ласковые, как принято, липы и тополя за решетчатой оградой. Деревянные коньки на толстых пружинах. Качели и "вертушки". Изрытые песочницы, с барханчиками и ямками. Брошенное пластмассовое зелёное ведёрко. На стене нарисованы держащиеся за руки краснощёкие бутузы, мальчик и девочка. На окнах детсада изнутри наклеены разноцветные разноугольные звёзды. Из куста, прижатого с внутренней стороны к ограде, шустро выпорхнула голубогрудая птаха, взмыв наискось вверх, и вибрирующий шорох её крыльев как бы завис на несколько секунд в воздухе, хотя сама она уже исчезла.
Возле детского сада - современная бетонная церковь, нарочито лишённая даже намёка на излишества, небелённая, серая, угловатая, современная, бетонная. Витражи её не цветные, просто прозрачные, просто стеклянные. Немцы, обожающие затейливость, порой демонстративно умеряют свою страсть ко всякого рода завитушкам и финтифлюшкам, к лепным орнаментам, кропотливой рельефной каменной вязи, и тогда их показная аскеза выражается в таких вот глыбах необлагороженного бетона. Самоограничение, понимаешь. Хоть бы побелили, что ли. Белой побелкой. Сереет современная бетонная башня, увенчанная стального цвета крестом. Между церковью и детсадом - улочка, перпендикулярная улице Рыжей Кошки, на которую я свернул и обрёл себя после грохота целеустремлённой магистрали. Эта перпенди-улочка ведёт к большому супермаркету "Глобус", заманчивая оранжевая эмблема которого возвышается над устремляющимися к нему рядами добротных домов, обрамлённых густой хвойно-лиственной флорой, с немалым числом скворечников на взрослых стволах, надо отдать обитателям должное. Обитателям не скворечников, а домов. Должное за скворечники. От имени их обитателей.
В "Глобусе" я нередко закупаюсь, как говорят русаки. Не зайцы. Другие. Но теперь я иду в ином направлении. Прогулка полезна для здоровья, говорю я себе и усмехаюсь: это бывает очень занятно, излагать самому себе архаические архибанальности, архипремудрости эпохи динозавров, достояние нынешних здешних и вездешних обывателей... Однажды в центре города мне надоело, машин не было, и я пошёл на красный свет светофора. Пошёл было. Старый немец, стоявший рядом, вдруг мягко схватил меня за руку при первом же моём шаге, и стал довольно вежливо объяснять, что улицу следует переходить не на красный, и даже не на жёлтый, а именно и только на зелёный свет. Он был вежлив и внятен, говорил любезно-уверенным тоном человека, исполненного незыблемой жизненной опытности. Я стоял, молчал и кивал согласно. А он втолковывал. А я кивал. А он внушал. Он был совершенно прав. Степенный старый му... мужчина.
В городе Вена, что на Дунае в Австрии, от домика Франца Шуберта я пришёл на остановку трамвая, не будучи уверен, что здесь останавливается и тот номер маршрута, который мне нужен. Таблички с указанием номеров не оказалось, и я обратился к единственному, кроме меня, ожидающему, благообразному, как говорят, старику, с вопросом, останавливается ли здесь трамвай номер такой-то. Старикан поинтересовался, куда мне нужно. Я сказал ему, что мне хотелось бы узнать, останавливается ли здесь такой-то трамвай. Он повторил вопрос о том, куда мне нужно. Я деликатно пояснил, что знаю, куда мне нужно, и пытаюсь выяснить лишь одно - могу ли я на этой остановке сесть в нужный мне трамвай. Когда он в третий раз спросил, куда мне нужно, я сообщил ему, куда. Узнав о том, куда мне нужно, он пожал плечами, пожевал вхолостую, как бы в раздумье, а потом заявил, что не знает, на каком трамвае мне нужно туда ехать. Я возразил, что знаю, на каком, и хотел бы только выяснить, останавливается ли здесь данный трамвай. Он начал меня расспрашивать, почему я решил, будто именно этот трамвай идёт туда, куда мне нужно... Я поблагодарил собеседника и ушёл с этой остановки, не разгадав её тайны. Мне кажется, старикан и поныне стоит там, жуя вхолостую в раздумье, и к нему по очереди подходят чужестранники, спрашивают про трамвай, а он всё пытается узнать, куда им нужно. И никаких решительно трамваев там не останавливается. Более того, они там и не ходят. Там нет никаких рельс...

Исключённый фрагмент: Есть что-то непостижимое в Европе, в европейских реках. Дунай, большой немецкий ручей, странствует и одновременно проживает среди стольких этносов, как свой, запросто меняя свою национальность. Австрия, ладно, не в счёт - там такие же немцы, те же имена-фамилии, тот же язык. Но вот уже Словакия, Венгрия. И у них - Дунай! И на нём прекрасный Будапешт. Ну ладно, была Австро-Венгрия, можно ощутить некоторые родственные связи... Однако, вот уж Хорватия, Сербия! Дунай и для сербов родной и главный, и Белград обступает его, льнёт к нему, будто он и не немецкого вовсе происхождения. Дальше - пуще: Румыния. Другой берег - болгарский. А там уж Чёрное море, и воды Дуная омывают Турцию. Как, турки - и их Дунай тоже?! /Абзац в черновике перечёркнут по диагоналям, так что никто его не прочитает/

Иногда, когда идёшь по улице, встречаешь то ли на специальном стенде, то ли на стене дома рекламный плакат, и волей-неволей приковываешься к нему вниманием, особенно если это удачный по композиции и цветовой комбинации плакат, причём неважно, что именно он предлагает взору: минеральную ли воду, пиво ли, гамбургеры ли, которые я не ем, автомобиль, мебель, какую-нибудь бытовую новинку... Удивительное дело: казалось бы, всего-навсего большой рекламный плакат, а как оживляет и облагораживает окружный мир! Есть в этих плакатах какая-то загадка...Даже если вокруг любопытный пейзаж, удачный рекламный плакат непременно отвлечёт тебя от созерцания нарядных построек и пышного цветения. Этот эффект сильнее всего заметен в тех случаях, когда выходишь из поезда на незнакомой станции, особенно ввечеру, и с некоторым беспокойством озираешься, пытаясь самоидентифицироваться в новой среде. И вот тут как раз улыбчивое лицо на рекламном плакате, лучше женское, не только привлечёт твой взгляд, но и вселит в душу некоторую уверенность: и здесь, в неизведанном прежде уголке Земли, существует гармония, ибо располагающая улыбка симпатичной женщины, соблазняющей тебя шоколадной конфетой, или приятного вида мужчина, держащий банку с пепси-колой или бутылку с мультивитаминовым соком, или просто изображение чего угодно, без лиц, только атрибуты цивилизации - уже наполняют тебя ощущением уюта и благополучия в данной географической точке. Ещё интереснее, когда реклама нарисована на чём-то стеклянном - на витрине - и подсвечена изнутри, из таинственной глубины, и светится яркими тонами, причём не только в темноте - так светятся и днём "конфетные" и "напитковые" автоматы на вокзалах, в супермаркетах, возле киосков, как бы сами по себе обретшие силу свечения, объёмность, сами невесть из чего произведшие содержимое своих полочек, ярусов, создавая впечатление самостоятельно функционирующих систем, без участия человека. Да так оно и есть - человек их делает, а далее они функционируют сами, удивляя человека тем, что функционируют.
Конечно, твоё самоощущение в незнакомом пункте сильнее определяется другими факторами. Плакаты лишь дополняют общее впечатление. Уют и гармония исходят от совокупной конфигурации множества данностей пространственной перспективы, образующей зафиксированными на разных направлениях доминантами воздействующую на визуальное восприятие психомоническую констелляцию (...). В первую очередь: люди. Затем: здания, подземные переходы, мосты, столбы, кабинки автобусных остановок, указатели, припаркованные автомобили и велосипеды, взаиморасположение всех этих объектов, движущийся транспорт, его интенсивность... Вокзал. Стоянка такси. Билетные автоматы снаружи. Стенды с расписанием поездов. Звуки: простучал набирающий темп уходящий поезд, принёсший тебя сюда: ещё несколько минут назад ты сидел в удаляющемся теперь составе на сиденье и смотрел в окно. Ты сменил мир. Часть твоих ионов унеслась в далёкие просторы. Сиденье одного из вагонов, возможно уже кем-то занятое, ещё не остыло после твоей задницы. В мусорном ящичке под окном ушедшего вагона трясутся выброшенные тобой бумажные салфетки, основательно просморканные, и кожура банана. А ты стоишь здесь, выйдя из вокзала, испытывая лёгкую, незаметную дрожь, не столько от прохлады, сколько от перемены среды, от того, что пока не можешь собрать в целое элементы своей, не слишком ещё автономной, субстанции. Автобус на остановке ухнул пневматикой, тронулся, прогудел возле тебя. Цивилизация в действии. Давай, обретай себя в иной географии.
Вообще, нет ничего уютнее на свете, кроме, разумеется, своего собственного обиталища, чем маленькие немецкие станции. В них всегда находишь что-то сказочное, причём всегда что-то новое.
По облагороженности и благоухании, притягательности упорядоченного разнообразия им нет равных. Нечто похожее можно встретить в Австрии, Швейцарии, Люксембурге и везде там, где немцы тоже у себя дома. В Италии я находил другую красоту, но только не красоту уюта. Италия, славная шедеврами, не предлагает взору, однако, очаровательной оформленности и благоустроенности жилищ, являя зрелище весьма обшарпанное, отчасти даже запустение. Франция, по части жилых домов столь же унылая и обветшалая, не лишена, тем не менее, некоторого шарма, и, в отличие от "дамского сапожка", выставляет не пестроту и поэзию красок, а знаменитые свои силуэты, отчасти набившие оскомину: замки «солнечной» эпохи, Сакр-Кёр на Монмартре, фасады Шан-Зелизе - от Лувра, через Плас де ля Конкорд, к Триумфальной арке. И ещё потрясная Гран-Опера!.. Эйфелеву башню упоминать уж нет сил, тошнит!.. Незабываем блистательный Монте-Карло, сплошной ампир и модернизированное рококо; эскалаторы прямо на улицах, ибо город многоярусный... Англия демонстрирует почтенную добротную унылость, надменную качественную серость, перемежанную желтизной и оживляемую подстриженными зелёными лужайками, а также внушительными строгими площадями, засранными обнаглевшими голубями. Переходя улицу в Лондоне, не вздумайте сначала глядеть налево!.. Ближе к немецкому стилю - Голландия и Швеция. Там можно найти образцы жилого уюта в достаточном количестве. Несколько дальше - Норвегия, Дания и Бельгия. На улицах Осло мало зелени, что как-то не вяжется с этой лесной страной. Датчане - джазмэны, эстеты, пофигисты, их Копенгаген - прелестно неряшлив. Бельгия разделена на фламандскую ухоженность, валлонскую облупленность и маленький немецкий, со всеми вытекающими нарядностями, кусочек на востоке... Есть восхитительные курорты в Богемии - Карлсбад, Мариенбад, Франценсбад... Ныне они принадлежат Чехии, и называются: Карлови Вари, Марианске Лазне, Франтишкови Лазне...
Наверное, немцы отличаются тем, что умудряются привести свою среду в состояние, которое можно обозначить как живописная упорядоченность. У других это было бы противоречием: либо живописно, либо упорядоченно. Антагонизм. Но не для немцев! Именно живописно, и одновременно упорядоченно. Для русского языка это тоже новость: привычно сочетание "живописный беспорядок", ну, понятно - беспорядок вообще второе значение слова "русский" (а может быть, первое). Только при чём тут "живописный"? Беспорядка в России уйма, но живописным его не назовёшь... Правда, на германских улицах много собачьего дерьма и портретов че гевары, но они не слишком омрачают общую картину.

Ноги перемещают тебя с одной улицы на другую. Церковный крест плывёт, то огибая тебя слева, то прячась сзади, то обгоняя справа, выныривая впереди, порой становясь просто стержнем, антенной, но снова расправляя свою перекладину, горизонтально растопыриваясь. Ему бы кепку и лохмотьев, и беспокоил бы птиц.
Принёс себя в жертву, дабы мы все прозрели и одушевились. Явился в мир, и всё изумительно переменилось. Совсем другое дело. Благодать, да и только. Вознёсся, стало быть, и сидит там теперь где-то, смотрит на нас. Смотрит, смотрит... Десять, сто лет смотрит... Две тысячи лет смотрит. И ведь за каждым надо уследить! Бедный, бедный. И ведь не президент какой-нибудь, и даже не генсек. Подымай выше!.. Да кем бы ты ни был, одуреешь, за всеми присматривая! Две тысячи лет принимать живейшее участие в участи миллиардов, и каждого из них в отдельности! Свихнёшься тут. Да не пошли бы вы все на... Что мне, делать больше нечего, высматривать каждого. К чёрту! Пусть он занимается вами! Да, всё хочется спросить истовых: чем он вообще занимается, ваш небесный вождь? Всё только смотрит да смотрит за каждым из нас? Не слишком ли однообразная деятельность? Может быть, он иногда отворачивается... ну, чай, что ли, пьёт, болтает с кем-нибудь о делах земных, с Гавриилом или с Петром и Павлом, сплетничает насчёт грешных человеков? Иной раз ему, быть может, и пройтись хочется по этому... как его, Эдему? Прогуляться в саду, подышать небесным воздухом, а то и присесть где-нибудь, нога на ногу, почитать что-нибудь из путных человечьих книг? Ну, детективы он вряд ли читает, скорее философию и теологию - любопытствует, как о нём рассуждают мудрецы. А, быть может, он высокохудожественное предпочитает, читает и мечтает - о втором своём пришествии, показаться людям во всём своём сиянии, чтобы они уж окончательно всё усекли, всё уяснили и усвоили, и понесли бы через века светящуюся истину... А если и тогда не понесут, и не уяснят? Ну, тогда надобно и третье пришествие готовить, и седьмое, и пятнадцатое! Пока не поймут, бестолковые! Вот, является он народу, и все ахают. Ну, глаголет он, теперь-то вы всё поняли?! Народ ахает и кивает, поняли, поняли! Вот так, говорит он, теперь усвойте же истину как следует, заучите её как таблицу умножения, и несите через века!.. В народе чувствуется какое-то замешательство. Ну что, недовольно вопрошает он, в чём дело?! Тут ему робко так говорят: да мы бы рады, Христосе, нести енту истину через века, да вот не знаем, как её лучше брать и держать... то есть мы даже не знаем, где она лежит и что она такое... Ох, и глупые же вы люди, сердится он. И какого чёрта я с вами связался! - говорит он и отчаливает в небесную резиденцию, думать дальше о судьбах бестолкового народа, чёрт бы его побрал!
Кстати, а ежели Он и вправду нашу участь решает, почто же он у многих молодых да совсем юных жизнь отнимает? Так ведь на всё воля его, кого и молодым к себе призовёт, так надо, стать. Но ведь какая гибель бывает ужасная: вон, подросток попал под гусеницу бульдозера. Жуткая смерть... Если приспичило Христу призвать его к себе молодым, почему ж тогда не избрал по доброте своей нечто более пристойное и менее болезненное? Сколько их, страшных смертей! Кто заживо сгорит, кто задохнётся, мучаясь... И что, на всё воля его?.. Что же за морда у него?.. И почему не препятствует он злодеям в их злодеяниях? Ах, он предоставляет людям поступать по совести! Но совести как не было, так и нет. Зачем же он тогда являлся?
И сколько верных последователей! Верных и бдительных. От непоследовательных же долго было хорошее средство - костёр. Еретики, конечно, тоже плодились (при ЕГО попущении), так что костры не затухали. Да одними кострами не изведёшь ведь еретийскую мразь! Тут и кинжалы, и топоры требуются. За одну только ночь тысячи этих гадов с помощью христовой перерезали, с чадами их. Затем молились рьяно, воздавали благодарения ЕМУ за боевую поддержку. А то ещё вот Христосе надоумил: за ведьмами охотиться! Вот ведь забава... то есть... э-э... святое дело! Или ещё: разные там инструменты для пыток с благословенья христова понапримудали. То бишь понапридумали. И такие хитрые инструментики, пнимаешь, что еретийская мразь визжит от их применения, яки твоя свинья! Да-а, что и говорить, многому научил нас Христосе! Кем бы мы без него были, несчастные! Жаль только, что костры отменили. И не попытаешь уже особливо. И за секс уже не казнят! Докатились! Того гляди, совсем утратят благонравие!.. Есть ещё ислам такой. Так там вообще безграничное доверие всевышнему! Что ни вытворяй - на всё воля аллаха. И муллам усердно внимай. А думать не надо, это очень вредно! Думать не надо - открой рот и ори вслед за муллой: аллааааакбар! И, напутствуемый благочестивыми советами, учиняй террор над неверными... акбар!
Но мы тут не басурмане какие-то, мы цивилизованные. Тем более что церковники нынче переменились. Даже согласны допустить, с некоторыми оговорками, что земля не плоская, а шаровидная. И что не солнце вокруг земли вертится, а наоборот. Вот! И даже согласны нынче с Галилеем! Батюшки! Какую невиданную гибкость проявляют отцы церкви! Какую неслыханную толерантность!.. А что же Христос? То он им внушал, что земля плоская, то вдруг принял сторону астрономов, этих подозрительных еретиков. Странно - он же всё видит, всё знает, почему не сразу разглядел? Или состарился пожизненный и вечный небесный президент? Да, и как он делит власть с другими вечными президентами - с Буддой, Кришной, Магометом, Зевсом, Атубатубалабумбом?
Так что переменились нынче благочестивые, хотя есть по-прежнему очень даже благочестивые...
Как-то в воскресенье вывесили мы постиранное бельё в садике, примыкающем к особняку, в котором мы тогда жили, снимая квартиру на первом этаже. Владелец особняка и садика обретался этажом выше. Надо заметить, что участок с садиком и огородом окружён "живой изгородью", так что доступ посторонним взорам закрыт... Если кому-то чесалось полюбопытствовать, что же там такое, в садике этом, происходит, он должен был приблизиться к изгороди и выискать прореху, дабы чего-нибудь разглядеть... И вот, звонит в нашу дверь взбудораженный хозяин и, когда мы открываем, с упрёком заявляет, что мы нарушили требование воскресного дня - не проявлять никакой активности. Оказывается, какая-то старая "набожница", исправная посетительница всех церковных служб, изнывая от скуки в свободное от богомолья время, заглянула-таки в наш садик через заборную прореху и... ах! обнаружила в садике жуткое безобразие: вывешенное для просушки бельё! Это в воскресенье-то! Какой скандал! Какое святотатство! Кощунство, да и только!.. Благонамеренная святоша, обретя смысл жизни и самоутверждаясь в собственной значимости, торопливо шкандыбает домой, звонит оттуда по телефону нашему хозяину, и с праведной дрожью в голосе, с еле сдерживаемыми слезами от попранного благочестия, трубит тревогу, сообщает хозяину о кошмарной провокации, имеющей место быть в его садике. Хозяин, проморгавший наше бельё, с волнением благодарит досточтимую праведницу за этот сигнал и несётся к нам, перепрыгивая через три ступени, чтобы сделать своим диким жильцам серьёзное внушение. Ну что ж, убрали мы с верёвок мокрое бельё. Урок нам, недотёпам! Тёмные ж мы люди. И святости нам явно недостаёт...

Вселенная начинается, чуть оторвёшься от земли. И оттуда уже не видать сокровенных мелочей земной жизни. Включая человека.
"Lampen Kaiser". Сотни люстр, абажуров, торшеров за стеклянными стенами. Многие светятся. Здесь круглый год - новогодняя иллюминация. И в супермаркете "Globus" тоже непреходящее праздничное убранство. С потолка льётся музыка. Тысячи изделий манят опиумными обёртками и упаковками. Эскалатором плавно выносишься на верхний ярус, где царствует многоликий быт - моющие средства, гигиена, парфюм, обувь, сумки, чемоданы, костюмы, джинсы, куртки, путеводители, карты, фломастеры, тетради, клей, альбомы, пылесосы, телевизоры, шнуры, шнуры, шнуры, видеокассеты, посуда, сувениры... Сотворение функциональных или эстетических данностей из ничего. Белок, почва, вода... Организм, эволюция... И вдруг пылесос и телевизор. Полиэтилен, пластик, синтетика. Мониторы, компакт-диски, закодированная информация. Включение тока оживляет экран. Многообразные разноцветные знаки, коими управляешь по своему произволу, но в рамках... чего? Возможностей? Разве им есть предел?
Извлечение форм из бесформенного. Извлечение того, чего не было, из естественного исходного. Человек рубил-пилил деревья, тесал камни, рыл землю. Извлёк химию и физику, выудил двигатели, заставил почву и глину вывернуться наизнанку, поднатужиться и выплюнуть автомобили, поезда, самолёты, ещё напрячься и метнуть человеков в невесомость, кружиться на орбите, отправиться на печальное ночное светило, с которого пока все ухитрились вернуться на голубой, с коричневыми пятнами, шар.
Но это ещё так себе - разминка. А вот научиться, не теряя времени, оказываться где угодно, сколь угодно далеко. Отменить понятие "далеко". Абстрагировать и обессмыслить слово "расстояние". Уметь быть одновременно во множестве разных мест! Вот задача! Вот цель!.. Нет, почему-то не хочется. Хочется ощущать расстояние, наслаждаться прохождением его сквозь тебя, упиваться дрожащей впереди в такт переменчивому напряжению бёдерных мышц цели. Вдыхать пространство. В цели вряд ли был бы смысл, не будь этой необходимости движения к ней, затраты усилий воли и мышц. Всё движимо волей. Всё, что мы есть и чего достигли, то есть нагромоздили вокруг себя - результат воли. Нет, это не аллюзии на герра Артура Ш., которого я ещё не читал. Знаю лишь заглавие, в котором, как известно, помимо "воли" есть ещё и "представление", что очень верно! Странное дело, заглавия иной раз бывает вполне достаточно, чтобы почувствовать волнение и даже кое-что уяснить себе. А затем приходит своё, совершенно самостоятельное понимание и воли, и иных вещей.
К воле непременно следует добавить желание. Да-да, обыкновенное слово "желание". Потому что желание - это осознание недостающих ощущений. Потребность в осознанных недостающих ощущениях - это и есть желание. А для претворения желаемого в осязаемое нужна воля. Воля! Эта поразительная духовная «субстанция», не имеющая даже энергетического выражения... Или имеющая? Да, скорее всего, имеющая!
Как мы её вызываем? Она что - больше продукт биологический или всё же порождение разума? Неведомо. Но зато можно попытаться этой неведомой силой овладеть, обращая её во благо или во вред, как себе, так и другим... Не знаю, пересекаюсь ли где-нибудь с герром Артуром. Вряд ли. И это совсем не важно. Если прочту его, возможно, буду смеяться. Над собой или над ним? Первое вероятнее, но второе тоже не исключено.
Итак, не только воля, но и желание. Вот любопытно: нам внушают, что самоотречение (отказ от благ) есть проявление аскезы и даже мужества. Нет! Это всего лишь желание! Непривычно, не правда ли? Это именно желание. В нём, несомненно, присутствует и воля, но это своя воля, свободная воля и свободный выбор, движимый ни чем иным, как желанием. Кто-то стрижётся в монахи, удаляется от "мирской суеты" и "светских развлечений", и мы уважительно-сочувственно, с налётом некоторого даже пиетета, говорим: "Смотри, какой сильный, какой свято верующий, какой способный к самоотречению человек!"... Да нет же! Ему просто так хочется! Нет никакого в данном случае самопожертвования, есть лишь воля реализовать определённое желание! Ему доставляет такое же удовольствие быть аскетом-отшельником, как иному в радость отираться на "парти" и тусовках, чревоугодничать на вечеринках и банкетах. Монах находит экстаз в самоограничении, копит своё воздержание от разных соблазнов и благ как некий капитал, как своеобразную коллекцию, испытывая блаженство сродни тому, какое ощущает любитель и знаток вин или пива.
Это не упрощение. Бывают, разумеется, и подлинно драматические мотивы для удаления в лишённую привычных благ «отрешённость», но и в этом случае действует желание преодолеть какое-либо личное потрясение кардинальной переменой образа жизни. То есть опять желание. Срабатывает, вероятно, защитный механизм, и он оформляется в конкретное устремление, выполняемое приложением воли... Конечно, когда кого-то помимо воли и желания куда-то отправляют, куда он вовсе не желает, тогда это на самом деле драма или трагедия... Но к воле это уже никак не относится, то есть относится только в контексте той воли, какую человек способен проявить там, куда его забросили против его воли.
Здесь мы сталкиваемся со злой волей тех, кто облечён достаточной властью для того, чтобы произвольно распоряжаться судьбами других, не считаясь с их волей, игнорируя их желания. В этих случаях злая воля, подавляя силой чужие воли, использует массу тех, кто волей вовсе не обладает. Это страшная сила - безвольная масса! Там, где квантитативный потенциал безвольной массы превышает массу критическую, возникает тирания, расправляющаяся с имеющим волю меньшинством посредством услужливой силы безвольной массы, на которую опирается деспотическая воля, направляющая как безвольную массу, так и подавленных носителей воли на Днепрогэсы, Турксибы, течь овечьим потоком у мавзолея, стрелять в затылки, выявлять тех, у кого воля ещё осталась. Когда энергетический (или, как сказал бы этнографический сын Анны А., "энтропийный") потенциал злой воли иссякает, но ещё не угасает, из числа уцелевших носителей самостоятельной воли возникают диссиденты, помогающие чахнущей злой воле поскорее угаснуть, что, конечно, хорошо. Правда, на месте рухнувшей злой воли может образоваться нечто очень узкое, такое слишком уж узкое, связанное с сущностью народа, у которого всё выходит как-то очень уж по-узки, чем бы он ни занимался. И тогда многие начинают вздыхать о погасшей злой воле, с её марширующими стадами и пирожками по десять копеек...

Улицы, неразрывные с улицей Рыжей Кошки. То сияющий закатным огнём крест церкви, то внушительная эмблема огромного магазина "Глобус" встают перед моим взором или располагаются в пределах бокового зрения. Эмблема супермаркета вздымается выше церковного креста, и выглядит величественнее и надёжнее. И куда заманчивее. Церковь соприкасается с двумя улицами, а к "Глобусу" ведут многие пути. В моём городе чуть ли не все дороги ведут в "Глобус". Торжество достатка и довольства. Торжество и утверждение плоти. Супермаркет "Глобус"! Все дороги ведут в храм торговый. Церковный крест багровеет, потом бледнеет, чтобы стать тёмно-серым и вообще невидимым в ночи, но эмблема "Глобуса" зажигается разноцветьем, светит ярко и утверждающе, крупные буквы вещают о всём земном шаре, провозглашая Глобус без кавычек. И светятся окна домов и даже детского сада - возможно, сторож устроился с комфортом, смотрит телевизор. Пройти назад по улице Рыжей Кошки, свернуть на теперь уже не шумную в этот час магистраль.
Машин почти нет. Светофоры переключились на жёлтые мигалки, как ровный пульс заснувшей цивилизации. Тихонько зудят фонари, уходящие всё более уменьшающимися интервалами вдаль, превращаясь в едва разграниченную светящуюся цепочку. Может быть, где-то здесь истина? Усмехнулся. Сердце опять болит. Ничего. Пока живу.
Протарахтел мотоцикл с тёмным согнувшимся силуэтом ездока. Где-то в стороне взвизгнули тормоза - кто-то лихачит на пустынных дорогах. Выезжающий впереди, с боковой улочки, автомобиль резанул "дальним светом", но тут же фары переключились на "ближний". На остановке - как бы зябнущая фигурка девушки. Оранжевый огонёк у её рта. Отвела огонёк пальчиками. Выдохнула заклубившуюся струю. Неужто ещё ходят автобусы? Или ждёт кого-то? Едва прокачалась в поле зрения остановка с девушкой и уплыла назад, как за спиной стал слышен автобус. Обернёмся. Подъехал, урча, с горящими глазами, ухнул пневматикой, девушка бросила огонёк и затоптала его, рассыпавшегося искрами. Шаг на подножку - и внутрь. Дверца плавно задвинулась. Накренившийся лайнер заворчал, выпрямился и отчалил, прогудев мимо меня в направлении горизонта, которое указывала ему линия фонарей. Остановка притихла. Где-то бурлят океаны. Где-то есть Новая Зеландия. Невероятно.
Пойдём-ка домой.

2002 г.