Перехвачены инеем, гибельно чистой каймой,
Залоснились стволы, их корявые сирые, слитки
В наготе коченеющей влажной покрылись сурьмой.
Тяжелы небеса, облака припорошены льдом.
И листва подноготная жмется к земле оробело
Но под северным ветром — роится, клубится столбом,
и бредет, над землей, как душа, что исторглась из тела.
Как бессилен и нежен тот желто-коричневый смерч,
Там где капля дождя тяжелее свинцовой дробины,
Там, где полдень, как полночь, и с жизнью торгуется смерть,
Где его провожают зрачки воспаленной рябины.
В этом сумраке жизни, в этой вздрагивающей тишине,
В этих рваных пустотах в тени оголенных растений —
Есть особая ясность, особая точность прозрений.
Недоступная щедрому лету и звонкой весне.
Этих листьев октябрьских прощальный в никуда...
Видно, стоило жить, чтоб пред тем, как исчезнуть бесследно.
Напоследок увидеть, как засеребрится вода,
И замкнется земля в ожидании первого снега...